Челядин и холоп X в. «Челядь» и «скот»
Эта пара, свободный и челядин, фигурирует как в дохристианских договорах Руси с греками (912 и 945 гг.), так и в «Древнейшей Русской Правде» (имеется в виду так называемая «Правда Ярослава», т. е. ст. 1—18 «Краткой Правды», — ред.), относимой летописцем к XI в. И там и тут имеем еще дохристианскую схему правовых норм и бытовых положений; только в договорах место действия — специфическое; иностранная (византийская) территория; «Древнейшая Правда» же имеет в виду территорию отечественную, русскую. Убийство, увечье и оскорбление действием, кража — вот тематика быта свободных мужей в этих памятниках. Ей неизменно сопутствует тема либо бегства, либо увода, либо продажи чужого челядина. Договоры рисуют его бегущим («ускочит») даже из Руси в Византию, а не только тогда, когда он привезен свободными мужами русскими в Константинополь и скрывается из предместья св. Мамы, где обычно останавливалась торгующая русь.1 Русский (в частности, вероятно, киевский) рабский рынок X в., видимо, сильно страдал от утечки рабов по названным трем каналам за границу в пределы недосягаемости. Тем более, очевидно, распространено было это бытовое явление в масштабах местных.
«Древнейшая Правда», редактировавшая, как думают, какой-то киевский текст применительно к Новгородской территории (1016 г.), вместо громоздкой транспортировки рабов за тридевять земель (в Византию) предусматривала случай, когда челядин «скрыется либо у варяга, либо у колбяга», где он обычно оказывался в условиях экстерриториальности (на особом дворе, где стояли в Новгороде эти иноземцы). Ст. 11 «Правды» ограничивает эту экстерриториальность и, предлагая спокойно выждать два дня, чтобы дать время укрывателю по собственной инициативе «вывести» скрывшегося и передать его общественной власти для возвращения владельцу, разрешает потерпевшему на третий день самому «изымати» своего челядина и штрафует укрывателя тремя гривнами «за обиду»: трехдневный срок здесь удостоверял злостность содержания челядина в укрытии под защитой привилегии укрывателя.
Но вот челядин пропал без вести, и много времени спустя господин (который в самой общей форме называется здесь просто «кто») встречает («познает») его и хочет его тут же схватить («пояти»). Ст. 16 «Древнейшей Правды» исходит из мысли, что, раз челядин не перекинут за границу, его новый господин, возможно, владеет им добросовестно, и потому предписывает посредством «свода», вождения челядина от покупателя к покупателю, доискиваться того, кто первый завладел челядином недобросовестно и перепродал его первому покупателю. Любопытная бытовая подробность всей этой процедуры заключается в том, что «свод» останавливается на третьем покупателе (считая с конца) и коренной господин раба дальше избавляется от этих обременительных хождений. Оп говорит «третьему»: «Вдай ты мне свой челядин, а ты своего скота [денег] ищи при видоце» (свидетеле своей покупки), подразумевается на четвертом и т. д. покупателе.
В «Пространной Правде» XII—XIII вв. эта ситуация разработана конкретнее (ст. 38): господин берет у «третьего» покупателя в залог его челядина, а этот «третий» получает найденного-украденного («лице»), с которым и продолжает хождение «до конечного свода» (т. е. до обнаружения укравшего): «а то есть не скот, нелзе речи [отговориться] — не веде, у кого есмь купил, но но языку [по показаниям челядина] ити до конца»; «а кде будет конечный тать», т. е. дойдя до укравшего, «третий» покупатель возвращает украденного челядина его коренному господину в обмен на оставленного в залог своего челядина. При этом «конечный тать» оплачивает все издержки («протор») по этой процедуре (и, кроме того, 12 гривен «продажи», уголовного штрафа князю).
Таким образом, перед нами здесь картина внутренней работорговли с довольно быстрым оборотом и пример строгой внимательности к индивидуальным интересам владельца: все потерпевшие и вовлеченные в эту сомнительную сделку цепко держатся за «своих» челядинов, которые считаются не легко взаимозаместимыми предметами сделок перепродажи, а скорее предметами целевых покупок для личной эксплуатации. Подразумевается при этом, что каждый купивший краденого челядина обычно имеет рабов и кроме того. Что здесь перед нами раб, осевший, в конце концов, во дворе или хозяйстве своего господина, видно из того, что «Древнейшая Правда» тут же (ст. 17) рисует нам сценку из жизни этого раба именно в господском дворе: «Или [если] холоп ударит свободна мужа, и бежит в хором, а господин начнет не дати его [попробует его не выдать], то холопа пояти [арестовать], да [чтобы, пока не] платит господин за нь 12 гривен; а за тым, где его налезут [т. е. повстречает] удареный той муж, да бьют его» — бьют, раз начав, хотя бы до смерти («Пространная Правда» в ст. 65 прямо говорит, что Ярослав установил было «убити» его) .2
Этот холоп, конечно, не мимолетная, проходящая фигура, какой был челядин у профессионального работорговца. Этот холоп прочно вошел (и прочно себя там чувствует) в состав «челяди», «дома» своего свободного господина и привык к тому, что в стенах господского двора он недосягаем и фактически безответствен, если господин станет на его защиту. Если такой холоп и старина, то старина, которая и не думает отмирать на наших глазах. «Пространная Правда» (ст. 65) приписывает Ярославичам (хотя в их «Правде» нет тому следа) запрещение расправы с чужим холопом, ударившим свободного, и введение альтернативы — либо телесного наказания его, либо уплаты 1 гривны «за сором», с очевидной целью охранить интерес холоповладельца. Но та же «Пространная Правда» в ст. 89, вводя охрану жизни холопа в виде назначения за его убийство «урока» в пользу господина и «продажи» князю в 12 гривен, все же признает убийство холопа незаконным лишь в том случае, если холоп «без вины убиен», т. е. без уважительной причины, предоставляя, очевидно, суду разбираться в этом вопросе. Самая же структура этой статьи исходит из презумпции не в пользу холопа: «А в холопе и в робе виры нетуть [т. е. убийство холопа как несвободного не оплачивается вирой]; но еже будет без вины убиен, то...». Значит подразумевалось, что убить холопа можно и что обычно это ему и поделом; только столкновения на этой почве между интересами свободных мужей выдвигали необходимость искать выхода в оговорке о неуважительной причине как об исключении из правила.
Отсюда ясно, что сам господин волен был распорядиться жизнью своего холопа абсолютно по собственному усмотрению. Отмеченная выше другая оговорка, что челядин «не скот», означала не какое-либо изменение в общественной оценке холопа, а подчеркивала лишь то техническое удобство, что челядин обладает органом речи, что и облегчает процедуру свода. В остальном на бытовом языке холоп — тот же «скот». «Ополонишася челядью и скотом» — одно из самых распространенных языковых сращений, стандартная формула в летописных описаниях как внешних, так и внутренних войн XI—XIII вв. То же и у Мономаха в «Поучении»: «идохом ... к Меньску, изъехахом [т. е. прочесали вдоль и поперек] город и не оставихом у него ни челядина, ни скотины».3
Парное, соседственное бытование этих слов повело к тому, что женский род слова «скотина» переходит иной раз и на челядина: «сыну, его же [т. е. кого] купи ценою [т. е. за деньги], имей себе челядиною, а кого же еси не купил ценою, того челядиною не зови».4 То же и в праве. Ст. 99 «Пространной Правды» об опеке над малолетними предоставляет опекуну пускать в оборот принадлежащий им «товар» и пользоваться прибылью как вознаграждением за исполнение опекунских обязанностей: но «яже от челяди плод или от скота, то то все поимати лицом», т. е. весь приплод (как четвероногих, так и двуногих) в натуре принадлежит опекаемым, а «что ли будет ростерял [опекун], то то все ему платити детем тем», т. е. не найденное в натуре при ликвидации опеки возмещается опекуном в денежной форме.
Этот пережиток патриархального рабства (полноту власти господина над холопом) целиком приняла и церковь («Правосудие митрополичье»: «Аще ли убиет осподарь челядина полного, несть ему душегубства [это не убийство], но вина есть ему от бога»).5 Отсюда, казалось бы, вытекало, что раб — это instrumentum vocale, неодушевленный предмет, только обладающий даром речи; отсюда отрицание за ним каких бы то ни было прав личности, гражданской дееспособности. Его свидетельские показания не имеют никакой силы (ст. 66 «Пространной Правды»). Он не имеет никакой собственности и не подлежит каким-либо государственным штрафам (ст. 46 «Пространной Правды»). За него отвечает господин и, разумеется, волен восполнять издержки, связанные с этой ответственностью, за счет раба (ст. 63—64 и 116 «Пространной Правды»).
Но жизнь делала свое дело, и эта идеальная (и не специфически русская) правовая конструкция подтачивалась ею настолько, что само же право иногда вынуждено было искать компромиссного выхода из создавшегося здесь противоречия.
Примечания
1. М.Ф. Владимирский-Буданов, 2, договор 912 г., ст. 4, 5, 6 и 12; договор 945 г., ст. 3, 13 и 14.
2. Ср. комментарий к этой статье: Б.А. Романов, 1, стр. 43—44. Вместо «пояти» обоих списков «Краткой Ираиды» некоторые исследователи предпочитают вариант, приведенный В.Н. Татищевым из несохранившейся «Ростовской летописи»: «но яти», т. е. с господина взимается в пользу потерпевшего 12 гривен, а дальнейшая расправа с холопом отлагается до воля случая, иначе остается якобы непонятным, почему «поятый» (арестованный) холоп не выдается сразу на расправу потерпевшему. Однако, помимо того, что «пояти» является в обоих старейших (и не зависимых один от другого) списках, а В.Н. Татищев не всегда точен при передаче текстов, — в пользу «пояти» можно привести следующие соображения: 1) если бы речь шла об окончательно удавшемся действии господина, то и в тексте ст. 17 «Краткой Правды» сказано было бы решительно, как в ст. 65 «Пространной Правды»: «не выдаст», а не «начнет не дати», т. е. сделает попытку не дать; 2) «Древнейшая Правда», данная Ярославом «новгородцам» но случаю их участия в добывании ему Киевского стола и соответственно распространившая 40-гривенную виру за убийство дружинника и купца на всех новгородских «словен» и «изгоев», должна была и в ст. 17 отразить не защиту интересов холоповладельца, а защиту мелких городских «свободных мужей» от самоуправства холоповладельцев, осуществлявшегося ими, конечно, через своих же холопов; «не яти» — было бы признанием неприкосновенности холоповладельческого двора; «пояти» — было бы отменой этой неприкосновенности ради защиты мелких жертв холоповладельческой расправы и обеспечения им уплаты за оскорбление; между тем именно на этот последний пункт падает логическое ударение в этой статье.
3. Лавр. лет., под 1096 г., стр. 103.
4. Н.Н. Зарубин, стр. 468.
5. Правосудие митрополичье, ст. 28.
| К оглавлению | Следующая страница |