Очерк пятый. Советские историки о смердах в Киевской Руси

В сумраке давно минувших времен историк едва различает смерда — социальный персонаж в высшей степени любопытный и столь же загадочный. Эта загадочность обусловлена чрезвычайной скудостью источников, сохранивших сведения о смердах. Вот почему А.Е. Пресняков был не далек от истины, когда говорил, что «вопросу о древнерусских смердах суждено, по-видимому, оставаться крайне спорным — надолго, быть может, навсегда»¹. Но, несмотря на такого рода пессимистические прогнозы, пытливая мысль исследователей неизменно стремилась проникнуть в тайну смердов. Большая заслуга здесь принадлежит советских историкам, к трудам которых мы и обращаемся.²

Слово «смерд», согласно М.Н. Покровскому, служило общим названием массы сельского населения, стоявшего «ниже хотя бы и самого низкого разряда горожан». Смерды находились в специальной зависимости либо от князя, либо от веча.³ Однако, с другой стороны, смерд «является перед нами со всеми чертами юридически свободного человека». М.Н. Покровский решительно возражал против попыток изобразить смерда в качестве «княжеского крепостного» или «государственного крестьянина». Подобные попытки он считал модернизацией социальных отношений, бывшей «логическим последствием модернизации княжеской власти: представляя себе древнерусского князя как государя, трудно было иначе формулировать отношение к нему смердов». М.Н. Покровский думал, что смерд относился к князю как подданный: «смерд был именно "подданным"... в смысле человека под данью, который обязан платить дань. Смерд — это "данник" — вот его коренной признак».⁴ По существу, смерд и данник — синонимы.⁵

Свободным человеком, обладавшим очень обширными гражданскими правами, рисовал смерда Н.А. Рожков. Смерд — именно свободный, а отнюдь не «крестьянин — арендатор княжеской земли, отбывавший на князя барщину и получавший от него инвентарь», как предполагали некоторые ученые. Каковы главнейшие права смердов? Это, во-первых, право на личную свободу и, во-вторых, право собственности на движимое и недвижимое имущество. К числу обязанностей относились: военная служба, уплата дани, торговых и судебных пошлин, предоставление «корма» различным должностным лицам при исполнении ими служебных поручений.⁶ Смерды объединялись, по Н.А. Рожкову, в кровные (с примесью чужеродцев) союзы — верви.⁷

К свободным земледельцам причислял смердов и П.И. Лященко.⁸ При этом он замечал, что рост хозяйства земельных собственников «приводит к разложению класса смердов... Свободные, но обедневшие смерды должны были попадать в экономическую зависимость от "сильных людей", от крупных землевладельцев».⁹

Первое в советской исторической литературе специальное исследование о смердах было написано и опубликовано в 1923 г. С.В. Юшковым. Автор разошелся во взглядах на смердов со своими предшественниками (С.М. Соловьев, П. Мрочек-Дроздовский, В.И. Сергеевич, М.А. Дьяконов, М.Ф. Владимирский-Буданов и др.), которые склонны были в термине «смерд» видеть все население Руси или только сельских людей. Смерды, по С.В. Юшкову, — «сельские люди, а не горожане». Но этого мало. Смерды не просто сельское население в целом, а одна лишь группа, один разряд его.¹⁰ Мнение исследователей (В. Лешков, В. Никольский, П. Цитович, Б. Романов), согласно которому смерды, составляя особую группу населения, находились в особых отношениях к князю или, как считал В.О. Ключевский, поселенные на государственных землях, являлись как бы государственными крестьянами, С.В. Юшков отклонил, ибо «основным моментом, определяющим положение смердов, является прежде всего особый характер отношений к князю, к государству (к Новгороду и Пскову) и к владельцам».¹¹ Однако, «несмотря на различие носителей власти над смердами, общий характер этих отношений был в значительной степени одинаков и выражался в своеобразной зависимости, с одной стороны, и властной опеке, с другой стороны, и был ярко окрашен частно-правовыми моментами». Смерды, следовательно, — категория древнерусского сельского населения, находившаяся в отношениях зависимости от князя, дружинников и вообще частных лиц. Из-за недостатка источников С.В. Юшков отказывается говорить о социальной природе этих отношений и ограничивается установлением частно-правового, не смягчавшегося публично правовыми элементами, стиля отношений смердов к своим господам. Правда, С.В. Юшков подчеркивает, что смерды — не рабы, хотя юридическое их положение характеризуется целым рядом ограничений в личной свободе.¹²

К смердам С.В. Юшков вернулся снова в своей работе о феодализме в Киевской Руси. Здесь проблему смердов он старался рассматривать в контексте феодальных отношений. В смердах историк усматривал «особую группу полусвободного сельского населения Киевской и Новгородской Руси».¹³ Отвечая на вопрос, каким образом названная группа образовалась, С.В. Юшков замечает: «В нашем распоряжении слишком мало имеется данных, иллюстрирующих процесс превращения свободного сельского населения в закрепощенное или зависимое крестьянство. Возможны одни только предположения. В частности, мы полагаем, что смерды формировались из отдельных разрядов зависимого и полузависимого крестьянства; из так называемых изгоев, из пущенников, прощенников, закупов, и, весьма возможно, из холопов, посаженных на княжескую, боярскую и церковную пашню и постепенно эмансипировавшихся из непосредственной власти землевладельца. Мы думаем, что все эти группы, первоначально различаясь между собой, мало-помалу сливались в один класс зависимых людей и получали постепенно название смердов, название, которое было усвоено наиболее многочисленному и типичному разряду зависимого и полусвободного крестьянства».¹⁴

Анализ положения смердов С.В. Юшков производил преимущественно в аспекте формально-юридическом. Тем не менее., его попытки связать смердов с феодализацией Киевской Руси имели важное научное значение.

Есть еще одна положительная черта исследования С.В. Юшкова о древнерусских смердах, а именно стремление расширить документальную базу: им было привлечено большое количество иностранных источников, сообщающих о смердах, обитавших к востоку от Рейна. Это позволило С.В. Юшкову изучение вопроса о смердах поставить на сравнительно-историческую основу.

Труды С.В. Юшкова о смердах оказали известное стимулирующее воздействие на интерес специалистов к проблеме смердов. О ней писали Н.А. Максимейко, Н.Л. Рубинштейн, С.Н. Чернов, высказавшие иные соображения по данному вопросу, чем Юшков.

У Н.А. Максимейко смерд — зависимый от князя и других частных лиц человек.¹⁵ Кроме зависимых были в Древней Руси и свободные смерды, о чем свидетельствует, как полагает Н.А. Максимейко, Русская Правда.¹⁶

Н.Л. Рубинштейн обратил внимание на некоторое сходство холопов и смердов.¹⁷ Власть господ, впрочем, распространялась не столько на личность смерда, сколько на его хозяйство. В роли таких господ фигурируют не только князья, но и бояре.¹⁸

С.В. Юшкову возражал С.Н. Чернов, который собрал и систематизировал все свидетельства древнерусских источников о смердах и показал, что мнение историков, рассматривавших смердов с точки зрения зависимости их исключительно от князя, С.В. Юшковым не опровергнуто. Напротив, при чтении Русской Правды «складывается впечатление, что смерд "Пространной Правды" не имеет никакого отношения к некняжескому частному землевладению». Главный вывод С.Н. Чернова гласит: «Смерды — основная определяющая масса сельского населения русских государств XI—XIII вв., как славянского, так и финского происхождения, сидящая на княжеской — для Новгорода на государственной — земле, еще не освоенной частным боярским землевладением».¹⁹

В 1930 г. в Ленинграде Е.Ф. Карский издал Русскую Правду, снабдив ее примечаниями, где находим высказывания, относящиеся к разного рода категориям населения Древней Руси. Есть тут и суждения о смердах. Под смердами Е.Ф. Карский подразумевал крестьян, являвшихся «низшим свободным сословием» на Руси. Они могли иметь собственных холопов — рабов. Таким образом, «смерды были часть того класса людей, которые назывались людинами, — людей свободного состояния, но податного сословия в отношении к князю».²⁰

В противоположность Е.Ф. Карскому Б.Н. Тихомиров считав смердов зависимыми земледельцами. Представления буржуазных историков о свободе смердов есть, по словам Б.Н. Тихомирова, «полное забвение и игнорирование фактов. На смердах лежит печать угнетенного зависимого положения, доказательством которого является переход его имущества после смерти к князю...» Смерды, согласно Б.Н. Тихомирову, — это крепостные крестьяне, работавшие на князей и других землевладельцев.²¹

Исследование Б.Н. Тихомирова было известным шагом на пути к марксистской концепции социальной истории средневековой России, создававшейся на протяжении 30-х годов.²² Еще более значительным событием в данном смысле стал доклад Б.Д. Грекова «Рабство и феодализм в Древней Руси», прочитанный в ГАИМК в 1931 г., и прения по этому докладу.²³

В своем докладе Б.Д. Греков отвел смердам специальный раздел.²⁴

Б.Д. Греков определяет смерда как непосредственного производителя, владеющего условиями производства и воспроизводства, ведущего «свое мелкое сельское хозяйство, соединенное с домашней промышленностью». Докладчик различал две группы смердов: «1) данников, не попавших в частную феодальную зависимость от землевладельцев, и 2) освоенных феодалами смердов, находящихся в той или иной степени зависимости от своих господ».²⁵ Значит, смердий вопрос решался Б.Д. Грековым в духе тех исследований, которые доказывали существование в Киевской Руси как свободных, так и зависимых смердов. Надо прибавить к этому, что смерды — «самая многочисленная группа населения Киевской и Новгородской Руси».²⁶ В изображении Б.Д. Грекова смерд есть аналог крестьянина позднего времени, «и совершенно нет никакого основания приходить в отчаяние от невозможности свести смерда к какому-либо единству юридического положения: смерд может быть и свободным, и зависимым; зависеть может и от князя, и от княжеского дружинника, и от церковного учреждения».²⁷

Идеи Б.Д. Грекова о смердах не были простым повторением старых взглядов, как это старались представить некоторые его оппоненты.²⁸ Конечно, письменные источники, которыми пользовались дореволюционные ученые и Б.Д. Греков, изучая историю смердов, были одни и те же. Однако новое заключалось «в предпосылках, в общих установках, в конечном счете — методологии».²⁹ Б.Д. Греков вместе с другими советскими учеными успешно овладевал марксистско-ленинской теорией исторического процесса и с точки зрения этой теории рассматривал конкретный ход древнерусской истории.³⁰ Поэтому суждения Б.Д. Грекова, касались ли они смердов или иных категорий зависимого люда, были нового качества, хотя формально и совпадали с представлениями о смердах некоторых дореволюционных историков.

Многие исследователи сразу же приняли мнение Б.Д. Грекова. Так, М.М. Цвибак отмечал, что в Древней Руси встречались как свободные общинники-смерды, так и закабаленные.³¹ Аналогично рассуждали В. Рейхардт, А.Г. Пригожин, Д.А. Введенский, Н.Н. Воронин, В.П. Любимов, А.Я. Яковлев.³² Присоединился к Б.Д. Грекову и С.В. Бахрушин, который в рецензии на книгу «Феодальные отношения в Киевском государстве»³³ отмечал: «В главе о смердах Б.Д. Греков приходит к совершенно верному выводу».³⁴

Но не обошлось и без критики положений Б.Д. Грекова. С.В. Вознесенский утверждал: «Смерды представляли собой то жившее в "вервях" Краткой "Русской Правды" "свободное" крестьянство, которое в VIII—IX вв. подвергалось разбойным нападениям военно-дружинного класса, образовавшегося по торговым рекам — Волхову, верховьям Волги, Западной Двины и Днепра, а затем в X—XIII вв., будучи достаточно "примучено", вынуждено было платить регулярную дань». С.В. Вознесенский не допускал мысли о частной зависимости смердов. Он рассматривал их как подчинявшееся князьям и княжеским наместникам «свободное население, облагавшееся данью и закреплявшееся к определенной территории». Из смердов «путем прямого насилия и путем "ряда" и ссуды постепенно выходили кадры рабов и зависимых в той или иной степени людей, населявших первоначально феодальные вотчины».³⁵ Критические замечания С.В. Вознесенского не возымели действия, и Б.Д. Греков остался на прежних позициях.

Высказал свое несогласие с Б.Д. Грековым и С.В. Юшков. «Юридические памятники. — говорил он, — совершенно четко устанавливают различия смердов от других групп феодально-зависимого сельского населения, и упорное нежелание видеть в них особую группу сельского населения (вопреки очевидной ясности источников), которое до самого последнего времени проявляется со стороны Б.Д. Грекова и С.Н. Чернова, не может, на наш взгляд, ничем быть оправдано».³⁶ С.В. Юшков отстаивал свой старый взгляд на смердов как на один из разрядов сельского населения, зависимого от всевозможных господ: князей, бояр, духовенства. Но было бы ошибочно полагать, что исследователь ограничился лишь повторением прежних идей, выработанных им в 20-е годы. В его суждениях есть новые детали, свидетельствующие о творческом подходе ученого к вопросу о смердах. Он, в частности, связал проблему смердов с историей дани, т. е. с ее эволюцией в феодальную ренту. «У нас в древнейшей Руси, — писал С.В. Юшков, — была одна группа сельского населения, судьбы которой наитеснейшим образом были связаны с моментами превращения дани в феодальную ренту, — смерды». Но самое главное состояло в том, что автор более четко и ясно определил свое отношение к смердам как разряду непосредственных производителей, находящихся в феодальной зависимости: «По данным XI—XII вв. смерды являются особой феодально-зависимой группой сельского населения». При этом С.В. Юшков задается вопросом, какова мера зависимости смердов и можно ли их считать крепостными. Рассмотрев соответствующие факты, он пришел к заключению, что эти факты «не позволяют решать вопрос о закрепощении смердов в XII в. утвердительно. Но они свидетельствуют во всяком случае об ограничении личной свободы смердов, о начале закрепостительного процесса, который в достаточной степени проявился уже в XIII в. на всех территориях, где продолжала существовать эта группа сельского населения».³⁷

Замечания С.В. Юшкова были достаточно весомы, и Б.Д. Грекову пришлось впоследствии отвечать на них.³⁸

Довольно интересными оказались результаты этимологических и топонимических изысканий, относящихся к слову «смерд». Г.А. Ильинский, например, выявляя этимологию слова «смерд», связал его с понятием «страдник», которое в древнейшем своем значении употреблялось для обозначения человека, находившегося в печальном, страдательном, пассивном положении. Этот последний мог быть чаще всего пленником, захваченным во время войн с соседними странами.³⁹

Яркую эволюцию термина «смерд» применительно к переменам социального свойства наметил Н.Я. Марр. Он указывал:

Во всяком случае, архетип mar—da (→ma—da) есть прежде всего тотемный термин, следовательно, первоначально название производственно-социальной группировки (социально-экономического образования малого тотемического охвата), впоследствии племенного названия...»⁴⁰ Термин «смерд», по мысли Н.Я. Марра, — социальный термин племенного происхождения, а собственно смерды — «в известной мере, детище этногонии».⁴¹

Построения Н.Я. Марра сочувственно воспринимала Е.А. Рыдзевская, перу которой принадлежит работа по топонимике слова «смерд». Под смердами она понимала сельских людей и низший слой городского населения. Наименование «смерд» Е.А. Рыдзевская связала с племенным названием «мордва», констатировав при этом тот факт, что «мордовская топонимика ушла далеко на запад от приволжской мордвы».⁴²

Обращаясь к анализу топонимического материала, Е.А. Рыдзевская отмечает, что «ни одно социальное обозначение не дало столь богатого и столь разнообразного по форме производных отражения в топонимике, как слово "cмepд"». Она продемонстрировала большое распространение на Руси топонимических названий, производных от «смерд». Эти названия, по наблюдениям Е.А. Рыдзевский, «отличаются большим разнообразием форм: простейшие из них Смерди, Смерда, Smiord (название ручья в районе Витебска и польском документе XVI в.). Далее — наиболее простые производные, как Смердов, Смердово, Смердий, и наконец — такие формы, как Смердовичи, Смердомка, Смердомля, Смердынь, Смерделицы и мн. др.»⁴³

Попытку Е.А. Рыдзевской соединить слово «смерд» с племенным наименованием «мордва» В.В. Мавродин считал вполне правомерной. Сам В.В. Мавродин на исходе 30-х годов выступил с крупными исследованиями по истории Древней Руси, где шла речь и о смердах. Согласно автору, смерды — главное население древнерусских сел.⁴⁴ В Киевской Руси смерды были далеко не однородной массой: «Существуют еще смерды-общинники, даже не обложенные данью, но их немного. В IX—X вв. основная масса смердов во всяком случае уже "подданные" в том смысле, что состоят "под данью", платят дань. Одновременно с этим из числа главным образом смердов пополняется контингент "челяди". В IX—XII в. число смердов, платящих дань, все время быстро сокращается. Вначале князья раздают своим дружинникам не столько земли, сколько дани с земель, а затем уже сама земля смерда захватывается князьями, дружинниками, дарится и раздается. Сидя на земле феодала, смерд превращается в его собственность, передается по наследству, продается, дарится, как дарится и передается любая вещь и прежде всего столп частной собственности феодальной эпохи — земля. Смерд в таком случае платит уже не дань, а оброк, в какой бы примитивной форме он не взимался. Такой смерд из свободного превращается в феодально-зависимого, сохраняя свое старое название "смерд". Кроме того, такой путь превращения в зависимых смердов связан с экспроприацией и дарением земли князем, когда подобная участь постигает смердов целого района или хотя бы села и общины».⁴⁵

В.В. Мавродин, как убеждаемся, рисует смердов почти теми же красками, что и Б.Д. Греков. В другой своей монографии, написанной немного позже, он дает смердам более развернутую и несколько измененную характеристику. Термин «смерд» уходит «в седую даль веков», хотя впервые фиксируется в древнерусских источниках XI в.⁴⁶ Происхождение данного термина В.В. Мавродин представлял с учетом соображений на этот счет Н.Я. Марра и Е.А. Рыдзевской. Обращаясь к положению смердов в Древней Руси, историк говорит, что он «склонен считать смердов особой категорией сельского населения. Смерды — данники князя, но не только данники. Просто данники носили название "людье", "простая чадь", "сельские люди". Смерды — это те общинники-данники, которые принадлежали князю, с которых собирали всякие "поборы" княжие дружинники, отправляясь в полюдье». В.В. Мавродин еще раз подчеркивает: «Смерд — зависимый от князя человек».⁴⁷ Смерды олицетворяли подвластные Киеву племена, к которым во времена Константина Багрянородного ходили в полюдье киевский князь и его дружина. Вот почему термин «смерд» отложился прежде всего в топонимике «внешней Руси», т. е. в покоренных Рюриковичами землях восточных славян, тогда как в среднем Приднепровье он почти неизвестен. Позднее, когда дружина потянулась к земле и начала оседать на ней, смердов стали переводить в разряд крепостных. Смерды жили в селах, а селом «называлось в древней Руси сельское поселение, где находился княжеский или боярский двор. Смерд дарится вместе с землей. Он прикреплен к земле. Он крепостной». Смерды обязаны были нести барщину и платить оброк — дань, превратившуюся в феодальную ренту.⁴⁸

Итак, В.В. Мавродин, относя смердов к особой категории зависимого сельского населения, стремился в динамике рассматривать их социальный статус: сперва смерды — это княжеские данники, эксплуатируемые князем и дружиной, а потом они, переходя в частные руки землевладельцев, становились крепостными, т. е. феодально-зависимыми людьми, обязанными давать своим господам дань — феодальную ренту. Это был, по нашему убеждению, чрезвычайно интересный и перспективный взгляд на древнерусских смердов. правда, В.В. Мавродин счел необходимым согласовать свои наблюдения с представлениями Б.Д. Грекова о смердах: «Как же понять тогда употребление в древней Руси термина "смерд" в обозначении сельского населения вообще? Как указал Б.Д. Греков, термин "смерд" означает не только определенную категорию зависимых земледельцев, но употребляется в древнерусских источниках в широком смысле слова, покрывая сельский люд вообще. Почему для названия сельского населения употребляется именно термин "смерд"? В силу того обстоятельства, что он обозначает в узком смысле слова тех крестьян, которые всей общиной, без внутренних взрывов общины, без ее разрушения, как-то незаметно превращаются из свободных общинников-данников в крепостных. При этом такое коренное изменение в их положении происходила в то время, когда все вокруг не менялось: жили они по-прежнему в своих избах, пахали землю, которую возделывали отцы и деды, так же, как и ранее на старых привычных угодьях собирали мед диких пчел в "бортях", ловили рыбу, били зверя, пасли скот. Все вокруг было по-старому, только они сами были уже не свободными общинниками-данниками, а зависимыми земледельцами. Такой общинник, теряя свою свободу, не превращался ни в изгоя, ни в закупа, ни в холопа, ни в рядовича, и изменение в его положении сочеталось с сохранением за ним старого наименования — "смерд". Потому-то термин "смерд" употребляется и в узком смысле, этого слова, и тогда он означает древнерусских земледельцев, изменивших свою социальную сущность, не порывая связи с общиной, ставших крепостными, и в широком смысле — и тогда термин "смерд" обозначал сельский люд в целом, подобно тому, как в XVIII в. "крестьянами" называли и государственных крестьян, не потерявших личной свободы, и крепостную дворню, весьма близкую к холопам древней Руси, крестьян экономических и задавленных барщиной, забитых и замученных "барских" крестьян».⁴⁹

Мы привели столь пространную выдержку, чтобы показать, каким образом по поводу смердов были найдены точки соприкосновения В.В. Мавродина с положениями Б.Д. Грекова. Однако уже в следующей (1956 г.) работе по истории Древнерусского государства В.В. Мавродин изъял цитированный текст. Вместе с тем он внес и некоторые изменения в прежние формулировки, характеризующие положение смердов в Киевской Руси. Здесь В.В. Мавродин отмечает, что к термину «смерд» постепенно переходят функции терминов «люди», «простая чадь», он исключил тезис о смердах как особой категории зависимого сельского населения. Но мысль о том, что смерды поначалу являлись данниками, подвластными князю и дружине, а потом — зависимыми от частных землевладельцев общинниками, уплачивающими своим господам оброк — феодальную ренту, сохранялась.⁵⁰

Ценные соображения о смердах содержатся в книге Б.Л. Романова «Люди и нравы древней Руси». Автор в довольно осторожных выражениях говорит о неславянском («дорусском») происхождении слова «смерд». Первоначально смерды на Руси формировались за счет покоренных правителями «Полянской Киевщины» племен древлян, северян, радимичей, вятичей и прочих незадачливых соседей «внутренней Руси». Завоеванные киевской знатью восточнославянские и иноязычные племена становились смердами-данниками. Они — жертва экспансии Киева, «колониальный, в сущности, элемент».⁵¹ Последствия завоевания, подобно проклятию, тяготели над смердом и во времена Русской Правды: «Пропасть лежала между этим смердом и "культурной" частью, господствующим классом феодального общества, постоянно подновляемое наследие эпохи постепенного покорения киево-полянским центром прочих восточнославянских племен. Исходное отношение победителя и побежденного оставалось в XI—XII вв. для смерда, как и для бывших победителей, бытовой реальностью. Смерд, с точки зрения этих киевских господ, — это вроде как бы и не человек. Из их среды пошла пословица: "Холоп не смерд, а мужик не зверь". Ведь это значит, что нельзя обращаться с мужиком, как со зверем, а с холопом, как со смердом; что мужик все-таки не зверь, а холоп все ж таки не смерд. То есть: если холоп равен мужику, то смерд равен зверю. Такова была первичная расценка смерда и холопа на господском языке».⁵²

В Правде Ярославичей была впервые предпринята попытка защитить жизнь смерда, включить его в сферу княжого права: за голову смерда законодатель назначил столько же гривен, сколько за убийство холопа. Тем самым, по словам Б.А. Романова, «смерда подымали до холопа».⁵³ Больше того, Правда Ярославичей преследовала задачу правовой постановки смердьего вопроса, вводя смердов в «союз княжой защиты», провозглашая «свободу» смердов, «сделала признаком этой свободы личную ответственность смерда за преступления, платеж "продажи". Этим смерд резко отличен был от всякого вида холопов, что и было разъяснено в ст. 45 и 46 "Пространной Правды". Но такая "защита" таила в себе... трагическое для смерда противоречие. Слишком дорогой ценой приходилось ему покупать свою свободу. И это обстоятельство обратилось, конечно, в еще один лишний стимул, гнавший русского и нерусского смерда-земледельца при случае в зависимость от феодала тоже в поисках защиты, только иного типа». Смерды вливались в состав «феодальной челяди», превращались в холопов, рядовичей, закупов, сирот и т. д. Класс смердов таял, чем были обеспокоены древнерусские политики второй половины XI в., которых пугала «перспектива распыления, феодального разорения и разбазаривания смердьих кадров путем увода их в холопы и ухода их в закупы и вообще в частные дворы и хозяйства».⁵⁴

Итак, смерды, по Б.А. Романову, являли собой обширную группу социально угнетенных и приниженных общинников, славян и неславян, некогда побежденных и вновь побеждаемых киевскими феодалами и принужденных к платежу даней. Следовательно, войны рождали этих бесправных «двуногих существ».

В послевоенные годы идеи Б.Д. Грекова о смердах были оспорены юристами-историками Б.И. Сыромятниковым и С.А. Покровским.

Сыромятников утверждал, что Б.Д. Греков «идет в "новой" постановке вопроса о смерде за С. Юшковым и Н. Максимейко, а по существу... пытается реставрировать теорию Цитовича-Никольского».⁵⁵ Что предлагает сам Б.И. Сыромятников? По его убеждению, Русская Правда трактует смерда как полностью свободного человека. Смерды в эпоху Русской Правды — свободное сельское население; они есть крестьяне-общинники, члены древнерусской верви. Смерд везде «выступает в качестве свободного земледельца, обрабатывающего свою "ролью" своим собственным хозяйственным инвентарем, живущего "с женою и детьми" на своем "селе"».⁵⁶

Б.И. Сыромятникова поддержал С.А. Покровский, который замечал: «Отказавшись от вполне естественного вывода, что смердом "Русская Правда" называет свободного крестьянина-общинника, а смерду, попавшему в зависимость, присвоила особое наименование "закуп", Б.Д. Греков неизбежно встал на путь искусственных экзегетических натяжек...» С.А. Покровский считал единственно правильным признать смерда Русской Правды свободным общинником.⁵⁷

Мысль о свободе древнерусских смердов отстаивал и М.Н. Мартынов. Он полагал, что, несмотря на окончательное утверждение во второй половине XI в. феодальных порядков на Руси, «основная масса сельского населения — смерды — остаются еще свободными. Они платят дань и участвуют в княжеских походах».⁵⁸ По мере того как князь превращался в государя и верховною собственника «отчины», а бенефиций — в сеньорию, «смерды, оставаясь свободными людьми, стали феодальными подданными». Итак, «во второй половине XI века (и даже позже — до начала XIII века) смерды являлись свободными самостоятельными производителями-земледельцами и считались феодальными подданными князей».⁵⁹

Некоторые уточнения в представления Б.Д. Грекова о смердах пытался внести М.Н. Тихомиров, который указывал на тех, кого не видел автор «Киевской Руси»: на сябров — древнерусских крестьян-общинников. «Полемизируя с С.В. Юшковым, — пишет М.Н. Тихомиров, — академик Б.Д. Греков спрашивает: "Как назывались крестьяне, не попавшие в зависимость? Где они?"» Он, далее, иронически замечает, что С.В. Юшков «не находит для этого свободного крестьянства никакого наименования». Как видим, такое наименование существовало — крестьянин-общинник-сябр. Этим, кажется, и объясняется то презрительное значение, какое уже в XII—XIII вв. получает слово «смерд»; этим объясняется и противоречивое значение слова «смерд», под которым понимались и крестьяне вообще, и крестьяне закрепощенные, и крестьяне-общинники».⁶⁰ Процесс закабаления смердов, согласно М.Н. Тихомирову, неодинаково интенсивно протекал в разных землях Киевской Руси. На северо-востоке, в Ростово-Суздальской земле, он развивался более медленно, чем на юге, в Среднем Подненровье. Поэтому в Ростово-Суздальской области, как, кстати сказать, и в Новгородской земле, смерды-общинники составляли основную массу крестьян.⁶¹ Закабаленных смердов, работавших в княжеской вотчине, М.Н. Тихомиров сближал с холопами.⁶²

О близости положения смердов и холопов, засвидетельствованного Русской Правдой и летописью, говорил Л.В. Черепнин. В понимании смердов Л.В. Черепнин разошелся с Б.Д. Грековым, упрекая его в отсутствии историзма при изучении различных категорий древнерусского населения, в том числе и смердов.⁶³ Термин «смерд», по предположению историка, появился на Руси «в результате перехода свободной крестьянской земельной собственности в собственность государства». Смердами стали называться крестьяне, зависимые от государства, представленного в лице киевского князя, и эксплуатируемых путем сбора дани.⁶⁴ Раньше свободные крестьяне-общинники именовались «людьми».⁶⁵ Вот почему термин «"смерд" (в смысле крестьянина, эксплуатируемого на государственной земле) к началу XI в. стал употребляться наряду с термином "человек", "люди" (в смысле свободных крестьян-общинников)». Древнерусские смерды — это те же «черные люди» XIV—XV вв., т. е. крестьяне, жившие на государственной земле, тянувшие данью, «проторами» и «потугами» в пользу великого князя, олицетворявшего государство. Однако уже в XI в. слово «смерды» обозначало не только государственных крестьян. «В связи с дальнейшим развитием феодальных отношений среди крестьян-данников, сидевших на окняженной земле, выделялась особая группа, находившаяся в более тесной и непосредственной зависимости от князей-вотчинников (типа последующих дворцовых крестьян)». Так от смердов (государственных крестьян-данников) отпочковалась категория смердов, зависимых непосредственно от князя, как земельного собственника.⁶⁶ Государственные смерды и вотчинные — вот из кого состояла группа смердов на Руси.

Таким образом, Л.В. Черепнин рассматривает древнерусских смердов как определенный разряд зависимого сельского населения (неоднородный по составу), не смешивая его со всей массой земледельцев в Киевской Руси.

Различала смердов и свободных общинников Е.Д. Романова, применившая при анализе Русской Правды метод, выработанный на материале варварских Правд видным советским медиевистом А.И. Неусыхиным. Изучив соответствующие статьи Русской Правды, Е.Д. Романова пришла к заключению, что «смерд в Киевской Руси судился не на одном и том же суде со всяким свободным человеком», а это, в свою очередь, делает невозможным «ставить знак равенства между свободным общинником и смердом Русской Правды». Смерда никак нельзя принимать за свободного общинника.⁶⁷ Смерды — зависимые от князя-вотчинника люди.⁶⁸ Соображения Е.Д. Романовой о смердах заслуживают, по словам А.А. Зимина, пристального внимания.⁶⁹

Что касается самого А.А. Зимина, то в своих представлениях о смердах он исходил из убеждения о холопстве смерда в прошлом, о его холопьей природе.⁷⁰ Смерды — это княжеские холопы, посаженные на землю.⁷¹ В XI в. они являли собой «узкую группу зависимого населения, в правовом отношении близкую к рабам». Можно даже думать, что смерды в это время в «правовом отношении не выделялись из среды холопов».⁷² Каково было хозяйственное положение смерда? Он жил не во дворе господина, а в селе. Работал на пашне. У смерда имелся рабочий скот, который ему, как и землю, давал господин. Формой эксплуатации смердов, очевидно, была барщина, о чем свидетельствует их близость «к закупам, отработавшим свою купу на пашне, а также особая заинтересованность дружины в "ролье" смерда». Говоря о социальном статусе смерда, А.А. Зимин подчеркивает, что перед нами «не только не свободный общинник, но и не вполне феодально-зависимый крестьянин: его правовое положение напоминает холопа, посаженного на пекулий. Хозяином средств производства является еще не смерд, а его господин».⁷³ И только законодательство Мономаха знаменовало перелом в положении смердов, которые на протяжении XII в. превращались постепенно в крепостных крестьян.⁷⁴

Выводы А.А. Зимина о смердах как определенной группе зависимого люда древнерусской вотчины, княжеской и дружинной, о близости смердов к рабам необходимо признать плодотворными.

Точку зрения Б.Д. Грекова на смердов воспроизвел И.И. Смирнов. Смерды, по И.И. Смирнову, объединялись в общины-верви. В XI в. смерд еще свободен. Но в XII столетии он становится феодально-зависимым и поглощается феодальной вотчиной.⁷⁵

С Б.Д. Грековым отчасти согласилась В.И. Горемыкина, которая писала: «Мы полагаем, что точка зрения Б.Д. Грекова правильна только в ее первой части, а именно: смерды являлись свободными членами сельских общин и составляли основное население Древней Руси IX—XII вв.».⁷⁶ Что касается зависимых смердов, то их В.И. Горемыкина, в отличие от Б.Д. Грекова, считает рабами, а не феодальными крестьянами.⁷⁷ Зависимые смерды — это пленники-рабы, посаженные на землю.⁷⁸

Мысль о происхождении смердов от пленников несколько ранее была высказана Ю.А. Кизиловым. Древнерусские источники выделяют смердов, изображая их «как основную рабочую силу вотчинного землевладения князя и его окружения».⁷⁹ В письменных памятниках «смерды выступают или в качестве определенных общностей (возможно, этнических), оплачивающих в установленные промежутки времени данями общественно полезные функции княжеской власти, или как отдельные группы населения, по разным причинах попавшие извне на территорию княжеской вотчины. Такое явление, как подчинение одних этнических общностей другим, возникло еще при племенном строе: оно получило широкое распространение в раннефеодальный период, когда война и насилие сделались неотъемлемой чертой развивающихся обществ». Еще со времен Ольги в центральных районах Руси сложилась практика своза в княжеские села для рабочих нужд пленников из покоренных земель. Доставленные в княжеское хозяйство, они «обеспечивались имуществом из княжеских запасов, земельным участком — позднейшей "пустошью", окняженной мужами князя, и получали определенную долю самостоятельности, позволявшую смердам накапливать имущество на новом месте. На то, что смерд имел право владения имуществом, указывает уже "Правда" Ярославичей, однако это владение настолько нечетко было отграничено от княжеского, что трудно установить, что составляло собственность смерда, а что находилось в его пользовании».⁸⁰ Русская Правда, согласно Ю.А. Кизилову, показывает, что «положение смерда определялось не отношением подданного к титульному представителю "связующего единства", а зависимостью вытекающей из права собственности этого представителя на личность смерда и его имущество. С положением раба его сближал и источник происхождения — плен, но прибавочный труд смерда власти получали посредством наделения его землей, орудиями производства и долей некоторой самостоятельности, что необходимо сообщало отношениям феодальный характер».⁸¹

Последний тезис Ю.А. Кизилова не безупречен, поскольку сам по себе факт наделения смерда средствами и орудиями производства, а также известной самостоятельностью не превращал пленника-раба в феодально-зависимого крестьянина, но лишь открывал возможность подобного превращения. Во всяком случае, следует, видимо, вести речь не о мгновенном метаморфозе, а о достаточно длительной эволюции. На первых же порах средства производства и орудия труда, выделенные смерду, да и сам смерд являлись собственностью государства или князя (представляющего государство).⁸²

К своей прежней трактовке древнерусского смерда вернулся С.А. Покровский. Термин «люди», по С.А. Покровскому, обозначал всю массу свободного населения в Древней Руси. Но вместе с этим термином «общим обозначением всего населения было и слово "смерды"». С.А. Покровский считает, что «Русская Правда под смердом, в противоположность князю и его дружинникам, разумеет непривилегированного простого свободного людина, т. е. простолюдина... Смерд Русской Правды как простолюдин, рядовой гражданин, везде выставляется Русской Правдой как свободный, неограниченный в своей правоспособности человек, он образует основную массу свободного населения Древней Руси».⁸³ Поскольку смерды у С.А. Покровского воплощали «основную массу» свободного «людства», логично предположить, что в их состав входили и горожане, получившие, как и смерды, эквивалентное наименование «люди». Но далее оказывается, что Русская Правда, упоминая смерда, имеет в виду хрестьянина-общинника — члена верви.⁸⁴ Эта нечеткость в понятиях ослабляет позицию автора, делая ее уязвимой для критики.⁸⁵

Смерд-крестьянин предстает в Русской Правде юридически свободным человеком.⁸⁶ Становясь зависимым, смерд приобретал новое наименование — «закуп». Итак, «уже "Русская Правда" знает зависимого смерда. Ему присвоено специальное название "закуп". В тех же случаях, где "Русская Правда" говорит просто о смерде, она подразумевает крестьянина-общинника, который еще сохраняет юридически свою свободу, хотя и стал уже неполноправным по отношению к феодалу и все более попадает к нему в экономическую зависимость».⁸⁷ Но разве закуп, берущий у господина «купу», не попадал в экономическую зависимость от «феодала»? Ведь именно экономическая необходимость превращала древнерусского общинника в закупа. С.А. Покровский пишет: «Закуп — это вчерашний смерд-общинник, потерявший способность вести самостоятельное хозяйство вследствие разорения. Он поселяется на земле феодала, который дает ему земельный надел, необходимый инвентарь и денежную ссуду для обзаведения. Иногда этот порвавший с общиной и своим хозяйством смерд приходит со своей лошадью ("свойский конь"). За полученный от феодала надел и ссуду закуп обязан был выполнять барщинные, работы на своего господина, средства же к собственному существованию он получал, трудясь на своем наделе... Закуп был кабальным человеком и мог выйти из зависимого состояния, полностью вернув господину взятую ссуду». Из приведенных рассуждений С.А. Покровского явствует, что закупничество есть результат экономического принуждения. Однако, несмотря на это обстоятельство, а также на то, что закуп пользовался правом прервать отношения с господином после выплаты долга, С.А. Покровский характеризует закупа как полукрепостного.⁸⁸ В то же время смерда, подвергающегося внеэкономическому принуждению, он изображает свободным, неограниченным в своей правоспособности человеком. О прямом насилии над смердами со стороны господствующей верхушки, о зависимости смердов, устанавливаемой с помощью внеэкономических средств, говорит сам С.А. Покровский, не замечая, что своими признаниями перечеркивает собственный же тезис о смердах — свободных крестьянах-общинниках. Чтобы не быть голословным, сошлемся на соответствующий текст исследования автора. Подчеркнув (в какой раз!) юридическую свободу смерда Русской Правды, С.А. Покровский спрашивает: «Значит ли это, что смерды-общинники XI—XII вв. не были зависимы от феодалов?» И тут же отвечает: «Нет, эта зависимость имела место. Она выражалась в обязанности платить дань, в узурпированном князьями праве верховной собственности на землю, в захвате ими важнейших угодий, в передаче права сбора даней и судебных штрафов, а значит и права суда боярам и монастырям, все туже затягивавших петлю зависимости, в праве захвата наследия смерда, умершего без сыновей. Это вело, но в период Русской Правды еще не привело, к утрате свободы, к превращению в крепостных».⁸⁹ Данническая повинность, насильственный захват смердьих земель, лишение смердов права собственности на землю, их подведомственность суду бояр и монастырей, ликвидация права свободного распоряжения наследством — все это не укладывается в понятие о смерде как юридически свободном человеке. Кроме того, если развитие событий вело смердов к утрате свободы, к превращению их в крепостных, то становится очевидной известная ограниченность свободы смердов, ее ущербность.

Таким образом, суждения С.А. Покровского о древнерусских смердах довольно неопределенны. Л.В. Черепнин был прав, когда писал: «Мало что прибавляют к нашим представлениям рассуждения С.А. Покровского. Они очень нечетки и противоречивы».⁹⁰

Догадку о свободе смердов в Древней Руси повторил в своей статье М.Б. Свердлов. Данные о смердах убедили его в том, что «в XI—XIII вв. смердами называлось свободное сельское население, обязанное регулярно выплачивать фиксированные налоги под названием "дань" или "дани" и отбывать «воинскую повинность». Личность и имущество смердов охранялось княжеской юрисдикцией. Судя по сохранившимся известиям, отсутствие различий в положении смердов в южных и северных районах свидетельствует об их одинаковом положении на всей территории Древнерусского государства. Поскольку из источников следует, что смердами называлось свободное сельское население, то естественно предположить, что смерд, попавший в зависимость, назывался другим термином, который определял форму его зависимости (челядин, холоп, закуп, рядович и т. д.)».⁹¹

Таков взгляд М.Б. Свердлова на смердов в Древней Руси. Надо сказать прямо: построения его возведены на шатких основаниях. Уже в начале статьи, где приводятся историографические сведения, встречаются досадные искажения. Так, Л.В. Черепнина, который в смердах усматривал людей, зависимых от государства и князя как земельного собственника,⁹² М.Б. Свердлов отнес к группе исследователей, считавших смердов свободными сельскими жителями. Но тут же, словно позабыв о только что заявленном, он называет Л.В. Черепнина (и на этот раз правильно) в числе ученых, относивших смердов к разряду зависимого сельского населения.⁹³ Или другой аналогичный пример: Б.А. Романов, связывавший происхождение смердов с завоеванием и наблюдавший крайнюю забитость и зависимость смерда, стоящего ниже холопа,⁹⁴ оказался среди историков, отстаивавших мысль о свободном статусе смердов.⁹⁵

В обзоре источников тоже имеются не менее досадные промахи. Скажем, по М.Б. Свердлову, «в актовом материале смерды упоминаются с XIII по XV в. Эти акты относятся к Новгороду».⁹⁶ Общеизвестно, однако, что в актах смерды фигурируют с XII в. Известно также, что эти акты относятся не только к Новгороду, но и Пскову.⁹⁷

Данные Повести временных лет о смердах побудили М.Б. Свердлова сделать следующий вывод: «В юридическом отношении смерд подсуден только своему князю. Если его "обижает" "сильный", то смерд обращается за помощью к князю. Наличие княжеской правовой защиты свидетельствует о юридической независимости смердов от "сильных", в то же время посягательство последних на права или имущество смердов говорит об отсутствии прямых форм экономической и юридической зависимости смердов от князя. Князья и их дружины заинтересованы в том, чтобы хозяйство смердов не было разорено, и в случае пленения смердов требуют их возвращения». Подобно Повести временных лет, Ипатьевская летопись не содержит сообщений о смердах, находящихся во внеэкономической зависимости от «сильных». Согласно М.Б. Свердлову, в Галицко-Волынской Руси смерды еще в середине XIII в. «были юридически и фактически свободны».⁹⁸

Доводы М.Б. Свердлова нередко вызывают недоумение. Непонятно, почему посягательства «сильных» на права и имущество смердов свидетельствуют «об отсутствии прямых форм экономической и юридической зависимости смердов от князя». Непонятно также и то, что это за «прямые формы»?...

М.Б. Свердлов верно говорит, что «наличие княжеской правовой защиты» указывает на юридическую независимость смердов от «сильных». Но это отнюдь не исключает зависимость смердов в социально-экономическом плане. Ведь древнерусский закуп тоже обращался в княжеский суд «обиды деля своего господина» и получал «правду». Иными словами, князь защищал закупа от покушений господина на его личность и имущество. Однако закуп был зависим и очень зависим от господина. Так что факт княжеской правозащиты смерда сам по себе не может служить решающим аргументом в пользу предложения о смердьей свободе. Далее, отсутствие сообщений в Ипатьевской летописи и Повести временных лет сведений о «внеэкономической зависимости» смердов еще не значит, что ее не было вовсе: слишком бедны и отрывочны летописные сообщения о смердах, чтобы на их основании делать однозначные выводы. К сожалению, М.Б. Свердлов не только формулирует эти выводы, но и пользуется ими, как своеобразным ключом для истолкования норм Русской Правды. Так, комментируя ст. 90 Пространной Правды, он пишет: «Из статьи 90 может следовать, что выморочное имущество смерда переходит к князю по праву "мертвой руки" и по праву перехода выморочного имущества свободного члена общества князю как главе государства». И тут оказывается, что «поскольку для южнорусских районов XII—XIII вв. нет известий (подразумеваются летописные известия. — И.Ф.) о зависимых смердах, то остается второе предположение».⁹⁹ А.А. Зимин по этому поводу заметил: «Так, конечно, можно доказать все, что захочешь».¹⁰⁰

Желая убедить читателя в том, что «задница» свободного смерда-крестьянина, не оставившего после себя сыновей, отходила к князю по праву главы государства, М.Б. Свердлов привлекает западноевропейские материалы, содержащие сведения о переходе выморочного имущества феодалов к королям.¹⁰¹ Но смерд — не феодал, и примеры, приводимые М.Б. Свердловым, к нему не приложимы.

В ст. 26 Краткой Правды, предусматривающей пятигривенную компенсацию за убийство смерда и холопа, М.Б. Свердлов видит «отражение правительственной политики в крестьянском вопросе XI—XIII вв.». «Правительственная политика в крестьянском вопросе»? Не слишком ли громко это звучит для XI—XIII вв.? Впрочем, главное не в этом, а в том, что автор не раскрывает суть провозглашенной им «политики», ограничиваясь туманными рассуждениями: «установление одной и той же пени за убийство холопа и смерда может свидетельствовать только о сознательном со стороны законодателей сопоставлении этих двух категорий населения»; «развитие вотчинного хозяйства требовала соотнесения зависимого холопа с определенной группой свободных».¹⁰² Признаться, трудно, а точнее, невозможно уловить какой-нибудь реальный исторический смысл в этих словах.

М.Б. Свердлов, возражая Б.А. Романову, который считал, что в ст. 26 Краткой Правды законодатели «смерда подымали до холопа», выдвинул обратный тезис, согласно которому «холопа подымали до смерда», т. е. «несвободные холопы, игравшие важную роль в домениальном хозяйстве, сравнивались со свободными смердами, крестьянами, занимавшими в раннефеодальном обществе низшую ступень».¹⁰³ Можно только догадываться, о чем здесь идет речь. Действительно, что означает в данном случае слово «сравнивались»? То ли холопы сравнивались (уравнивались) со смердами по положению, то ли как-то соотносились с ними? Если принять первое, то необходимо признать, что несвободных холопов князья переводили в свободных крестьян и, следовательно, выводили из своего домена. Если предположить второе, то неясно, на какой основе соотносились несвободные холопы со свободными людьми. Рассуждения о «развитии вотчинного хозяйства», о «низшей ступени», которую занимали в древнерусском обществе смерды, тут далеко недостаточны. Да и вообще можно ли «несвободных холопов» соотносить со «свободными смердами»? А.А. Зимин имел основания заметить, что у автора «концы здесь не сходятся с концами».¹⁰⁴

Чересчур прямолинейно толкует М.Б. Свердлов ст. 45 и 46 Пространной Правды. Ст. 45 упоминает смердов, «оже платять князю продажю». По ст. же 46, князь продажей холопов «не казнит», поскольку «суть не свободни». В этих статьях Пространной Правды М.Б. Свердлов находит прямое указание, что «холоп не свободен, в противоположность свободному смерду. Это различие в положении подчеркивается правоспособностью первого и неправоспособностью второго».¹⁰⁵ Опять перед нами загадка: непонятно, о какой «правоспособности первого» (т. е. холопа) и «неправоспособности второго» (т. е. смерда) можно говорить? Возможно, М.Б. Свердлов хотел сказать наоборот? Но нельзя же без конца заставлять читателя расшифровывать авторские мысли! Это во-первых. Во-вторых, подчеркивая правоспособность смерда и неправоспособность холопа, М.Б. Свердлов тем самым делает еще более беспочвенным свое утверждение о сравнении и соотнесении законодателем смердов и холопов. В-третьих, автор, на наш взгляд, неверно истолковывает ст. 45 и 46 Пространной Правды. Из того, что смерды платят продажу князю, а холопы не платят, будучи «не свободни», отнюдь не следует, будто смерды — свободные люди. На основании статей мы можем лишь заключить, что смерды — не холопы, и только. Надо помнить, что понятие «свобода» в древности было не абсолютным, а относительным. Данные Русской Правды хорошо согласуются с этим положением. Закупу, например, проданному господином «обель», предоставляется «свобода во всех кунах». Следовательно, законодатель прежде всего предусматривает не освобождение закупа, а ликвидацию его долга. Отсюда явствует, что он рассматривает закупа как свободного человека в плане противопоставления его холопу-рабу. Особенно наглядно иллюстрируют специфику понятия «свобода» материалы Русской Правды, относящиеся к вольноотпущенничеству. В ст. 109 Пространной Правды, перечисляющей «уроци ротнии», читаем: «А от свободы 9 кун». Здесь подразумевается случай освобождения раба с уплатой пошлины в 9 кун. В Троицком виде Пространной Правды из Карамзинской группы имеется более конкретная запись: «А освободивше челядин 9 кун, а метелнику 9 векошь». Итак, выход из рабства, по Русской Правде, является освобождением человека, приобретением им свободы. Однако известно, что освобожденные на волю рабыне получили полной свободы. Они сохраняли зависимость по отношению к своему господину, находясь у него под патронатом. И это состояние зависимости и неполноправия отнюдь не являлось временным, а было постоянным: в нем жили и умирали.¹⁰⁶ Возвращаясь к смерду и холопу ст. 45—46 Пространной Правды, заметим, что М.Б. Свердлов, не углубившись в специальный анализ понятия «свобода», существовавшего в социальной лексике Древней Руси, стал на путь поверхностных заключений.¹⁰⁷ Примеры их можно было бы продолжить, но в этом больше нет необходимости. Добавим только, что М.Б. Свердлов, отстаивая идею о свободе смердов, рассуждает и об их зависимости, т. е. противоречит самому себе. Так, по поводу жалованной грамоты Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю он пишет: «Одним постановлением смерды передаются монастырю, на новое владение дается иммунитет, и смерды оказываются в феодальной зависимости от своего господина».¹⁰⁸

«Мало продвинулось вперед изучение вопроса о смердах в исследовании М.Б. Свердлова», — говорил Л.В. Черепнин, имея ввиду его статью.¹⁰⁹ Еще меньше оно продвинулось в книге М.Б. Свердлова, посвященной генезису и структуре феодального общества в Древней Руси. Здесь он присоединился к историографическому направлению, «которое предполагает смердов лично свободных и смердов — феодально-зависимых».¹¹⁰

К вопросу о смердах возвращались В.В. Мавродин и Л.В. Черепнин.

Под словом «смерды», полагает В.В. Мавродин, скрывались различные этнические и социальные категории. Смердами часто именовали «покоренные, платящие дань русским князьям финно-угорские племена (югра, чудь заволочская, белозерская весь, ростово-суздальская меря, Печера, чудь-эсты). Не случайно в землях финно-угров, равным образом как и на территории, хотя и славянской, но все же по отношению к основной, древнейшей "внутренней Руси" "внешней Руси", термин "смерд", отсутствующий в Среднем Приднепровье, на древнейшей территории собственно Руси, отложился в топонимике. Здесь собирали дань киевские князья, здесь жили и данники — смерды, покоренное, "примученное" население». Помимо смердов финно-угорского происхождения, существовали смерды — свободные общинники, «обязанные платить дань, участвовать в походах и, очевидно, содержать князя и его "мужей" и дружинников во время сбора "полюдья", разных поборов и судебных штрафов...» Вместе с тем в Древней Руси встречались смерды, бывшие зависимыми от князя людьми, которых источники сближают с холопами. Не исключено, что «какая-то часть смердов, и, видимо, немалая, состояла из посаженных на землю княжеских холопов». В.В. Мавродин полагает, что «смердов, на определенном этапе всех, а позже в какой-то части, можно было бы сравнить с государственными крестьянами».¹¹¹ Таким образом, «термин "смерд", в начале применявшийся по отношению к определенной социальной категории, впоследствии применялся... к различным группам сельского населения. "Смердами" были и данники — югра и такое же финно-угорское по языку население Заволочья, Суздальской земли и Белозерья, видимо, не знавшее других повинностей, кроме дани. Смердами называли и славянских данников князей-государей. Смердами были и те русские жители княжеских сел, которые пасли свой скот рядом с княжеским. Они приравнивались к холопам и трудились в княжеской вотчине. Наконец, князь жаловал смердов боярам и монастырям, и они, оставаясь по названию смердами, так как ничего вокруг них не изменилось, продолжали жить на старом месте, не разорялись, самим актом пожалования превращались в феодально-зависимых».¹¹²

Как видим, В.В. Мавродин несколько изменил свои представления о смердах сравнительно с тем, что писал о них ранее.¹¹³ Это было результатом новых раздумий исследователя над сложным и запутанным вопросом, учета достижений советских историков в изучении древнерусских смердов.

Менее гибкой оказалась позиция Л.В. Черепнина. Он по-прежнему связывал возникновение термина «смерды», проявляющегося в памятниках письменности в XI в., с переходом общинных земель в государственную собственность.¹¹⁴ По-прежнему Л.В. Черепнин воспринимал слово «смерды» равнозначным позднейшему термину «черный человек», «черные люди».¹¹⁵ Как раньше, историк говорит о существовании смердов — государственных крестьян Древней Руси, а также о наличии среди крестьян-данников, сидевших на окняженной земле, смердов, находившихся в более тесной и непосредственной зависимости от князей-вотчинников.¹¹⁶ Смердов, живших на окняженной земле, Л.В. Черепнин называет аллодистами.¹¹⁷

Мы полностью согласны с мнением Л.В. Черепнина, что «существующие в литературе точки зрения на смердов как на свободных общинников или как на все древнерусское крестьянство не подтверждаются источниками».¹¹⁸ Нам кажется также правильным выделение смердов в отдельную группу сельского населения, зависимую сперва от государства, а потом — от вотчинников. Но мы иначе видим пути возникновения этой зависимости и основу, на которой она сохранялась и развивалась. И в данном случае никак нельзя поддержать концепцию Л.В. Черепнина, по которой в Киевской Руси земля в результате окняжения находилась в верховной собственности государства, а конкретнее — князя.¹¹⁹ И уже попросту ошибочным является отождествление смерда, сидящего на окняженной земле и уплачивающего дань-ренту, с крестьянином-аллодистом. Аллод, насколько известно, есть свободно отчуждаемая частная земельная собственность. Смерд, изображаемый Л.В. Черепниным, живет не на своей, а на государственной земле. Он, следовательно, не аллодист, а зависимый держатель.

Сравнительно недавно с новой версией истории смердов на Руси выступил Б.А. Рыбаков. Рассмотрев соответствующие документальные данные, он пришел к заключению, что эти данные не позволяют присоединиться к мнению Б.Д. Грекова, который под смердами подразумевал всех крестьян-общинников как свободных, так и зависимых.¹²⁰ Сведения о смердам и кметах (последние отождествляются автором со смердами), почерпнутые из источников XI—XII вв., убедили Б.А. Рыбакова в том, что «смерд — прежде всего сельский житель, землепашец, а во вторую очередь воин; кметь — исполнитель княжеских поручений, требующих вооруженной руки; он мог вести свое хозяйство, но мог и кормиться за счет княжеской "милости", сближаясь с "милостником" XII в. или с гриднем, более связанным с княжеской гридницей». Б.А. Рыбаков принимает смердов за свободных людей, близко стоящих к князю. Правда Ярославичей и Устав Мономаха дали ему основание сделать насчет смердов следующие выводы; «1. Смерды не являются членами общины-верви, которых источники называют "людьми", а не смердами. 2. Смерды лично свободны и четко отделены от холопов. В отличие от холопов преступники из среды смердов платят князю штраф-продажу. 3. Неприкосновенность личности смерда ограждена "княжьим словом", а по размерам компенсации "за муку" смерд приравнен к огнищанину. 4. Смерд располагает каким-то владением (в составе которого есть кони), переходящим, как правило, по наследству, но в случае отсутствия сыновей, отписываемым на князя. 5. В названных источниках нет никаких прямых данных о задолженности смердов, о продаже смердов в рабство и о бегстве смердов со своего места. 6. Смерды связаны с князем; нет ни одной статьи или дополнительной приписки о боярских смердах, хотя Устав Мономаха содержит несколько приписок типа "такоже и за бояреск"».¹²¹

Перейдя от Правды Ярославичей и Устава Мономаха к другим видам источников, Б.А. Рыбаков с их помощью определяет местопребывание смердов XI—XII вв. Оказалось, что смерды жили в княжеских селах, тогда как в весях обитали «крестьяне-общинники», «люди» Русской Правды, объединенные в верви. Однако иногда в виде исключения в селах встречались смерды, а также изгои и «какая-то челядь».¹²² Впрочем, «смерды, как и крестьяне-общинники, живут в селах и пашут землю».¹²³ Вместе с тем смерды проживают в погостах «или подле них».¹²⁴ Эти определения, как видим, носят разноречивый характер.

Взору Б.А. Рыбакова открылась «военная сущность» смердов, готовых в любой момент выступить в поход.¹²⁵ Надо сказать, что эта «военная сущность» становится проблематичной, если учесть, что смерды, по его словам, «во-первых, пахари, живущие в селах, земледельцы, пашущие на конях, хранящие снопы на гумне, имеющие семью. Во-вторых, они — в экстренных случаях — конные воины, без участия которых немыслим поход в половецкую степь».¹²⁶ Поскольку смерд, в первую очередь пахарь, а во вторую — воин, то вряд ли возможно определять сущность смердов как военную.

Земледельческие и военные занятия смердов позволили Б.А. Рыбакову уподобить их в какой-то мере низшим слоям «позднейшего украинского казачества, сочетавшего земледелие с военной службой».¹²⁷ Сравнение смердов с казачеством следует, наверное, понимать весьма условно, ибо они, будучи зависимыми от князя людьми, платили ему дань — феодальную ренту.¹²⁸ Данническая обязанность смерда делала его свободу, о которой рассуждает Б.А. Рыбаков, довольно относительной. Более того, имеющиеся у исследователей данные не дают оснований говорить о личной свободе смерда.

Б.А. Рыбаков, конечно, прав, указывая на особые отношения князя со смердами, выражавшиеся в княжеской опеке над ними. Но из этой опеки и близости смердов к князю нельзя заключать, будто князь оберегал именно свободу своих подопечных. Привлекаемые Б.А. Рыбаковым ст. 26 Краткой Правды и 16 Пространной Правды, ограждающие жизнь смерда и холопа пятигривенным штрафом, не могут служить примером свободы древнерусских смердов. Эти статьи, не смешивая смерда и холопа, в то же время сближают их друг с другом. Иначе было бы совершенно непонятно объединение смерда и холопа в рамках одной статьи. Сам же факт сближения данных социальных категорий свидетельствует об их несвободе, хотя и разной степени градации.

Комментируя ст. 45 и 46 Пространной Правды, Б.А. Рыбаков утверждает: «Здесь дано четкое противопоставление: холопы не платят "продажу", так как они несвободны, а смерды платят, из чего следует логический вывод, что они свободны». Нам думается, что отсюда следует иной логический вывод: смерды — не холопы, о чем у нас уже шла речь выше.¹²⁹

Таким образом, источники, используемые Б.А. Рыбаковым, не подтверждают предположение его о свободе древнерусских смердов.¹³⁰ Но мысль автора о том, что смерды составляли особый разряд населения Киевской Руси, отличавшийся от массы общинников-вервлян, является, по нашему мнению, перспективной.

Возникновение института смердов Б.А. Рыбаков связывает «с клиентелой эпохи военной демократии». Княжеские клиенты формировались за счет изгоев, сирот, а также чужаков — «колонистов из других племен». Отметив загадочность происхождения слова «смерд», ученый высказал несогласие с теми исследователями, которые связывали это слово с глаголом смердеть — «плохо пахнуть», объясняя такое значение пренебрежением господ к пахарям, издававшим запах дыма и навоза. «Следует, — пишет Б.А. Рыбаков, — внести поправку; основное значение глагола смердеть и в древнейших памятниках и в живой речи более узкое: оно связано с трупным запахом ("покойник уже смердит"), со смрадом разложения человеческого тела. А такая семантика заставляет нас обратить внимание на древний обряд убийства молодых соплеменников на могиле умершего вождя. Часть принесенных в жертву людей зарывали в могилу вместе с вождем, а часть оставляли на поверхности земли, превращая трупы в манекены воинов, долженствующих охранять знатного покойника».¹³¹ Приведя примеры человеческих жертвоприношений на могилах правителей различных народов, в том числе и славян, Б.А. Рыбаков замечает: «Быть может, смерды означает совместно (с князем) умирающих, приносимых в жертву? Не следует думать, что смердами-"соумирающими" называли только тех несчастливых, на которых пал жребий умереть вместе со своим вождем. Так, по всей вероятности, называли весь слой молодых воинов племени, связанных с вождем узами какого-то ритуала, обязывающего вольных слуг-смердов участвовать в мрачной жеребьевке. Глагол смердеть, если и связан со словом смерд, то вторично, как обозначение явления, сопутствующего страшному обряду».¹³² Такова история смердов на первом этапе их существования. Б.А. Рыбаков отчетливо понимает гипотетичность своих построений. Он говорит: «Из высказанных выше гипотез и домыслов настаивать можно только на том, что институт смердов зародился на последней стадии родоплеменного строя и был вызван к жизни дифференциацией общества в условиях военной демократии».¹³³

Второй этап истории смердов Б.А. Рыбаков датирует II—X вв. В это время смерды — активные помощники князей в организации сбора дани, означавшего окняжение земли. Они тесно связаны с погостами, т. е. опорными пунктами даннических сборов. Смерды осуществляли постройку погостов, жили в них или рядом, участвовали в сборе дани, оприходовали «повоз», берегли княжеское имущество, отправляли службу данников, гонцов, воинов-кметей, иными словами, практически выполняли распоряжения «низшего слоя княжеской администрации в этих домениальных островках-погостах». Кроме того, смерды принимали участие в организации сбора полюдья. Они, «очевидно, заполняли собой становища "большого полюдья", проходившего по землям древлян, дреговичей, кривичей и северы, и составляли гарнизон и прислугу этих острожков, большинство которых выросло впоследствии в города, упоминаемые летописью. Возможно, что в это подвижное время смерды, как княжеские люди, еще не обзавелись землей и селами». Б.А. Рыбаков и в данном случае сознает, что его соображения исходят из «логических допущений».¹³⁴

Третий этап истории смердов Б.А. Рыбаков относит к I—XIII вв. В изображении автора смерды выступают «как значительная часть полукрестьянского феодально-зависимого населения Киевской Руси. По своему месту в обществе они занимали промежуточную позицию между "людьми" крестьянской верви и низшим разрядом свободных княжеских министериалов. Связь смердов с обложенным данью земельным наделом (селом) и военная служба с этого надела позволяют указать как на отдаленную аналогию на простое украинское казачество XVI—XVII вв., отчасти на мельчайшую польскую шляхту того же времени и на русских однодворцев. Аналогия неточна тем, что перечисленные категории были подчинены государству, тогда как смерды Киевской Руси были больше связаны с князем, с княжеским доменом, с той ранней формой феодализма, когда государственное и лично-княжеское начало еще недостаточно дифференцировались. Смерды сыграли очень важную роль в процессе феодализации восточнославянских племен. Они не были представителями феодального начала, так как относились к верхней прослойке эксплуатируемого земледельческого населения, но своей службой князю они содействовали распространению феодализма вширь. Пройдя исторически большой путь от клиентелы времен военной демократии до полукрестьянского полуслужилого населения феодальной Руси, они оставили заметный след в юридических источниках и летописях как определенный исторический феномен, а в пору дальнейшего развития феодализма слились с крестьянством».¹³⁵ Б.А. Рыбаков полагает, что его характеристика смердов XI—XII вв. опирается на всю сумму данных, содержащихся в письменных памятниках. Но, пользуясь лексикой самого автора, мы могли бы добавить к этому, что «логические допущения», «гипотезы», «домыслы» сыграли и на этот раз не последнюю роль.

Появление статьи Б.А. Рыбакова о смердах послужило для Г.В. Абрамовича приметой вступления проблемы смердов «в новый дискуссионный период». Вот почему он и решил «нужным высказать несколько соображений» по вопросу о смердах. Свои «соображения» Г.В. Абрамович формулирует с позиций Б.Д. Грекова. По его мнению, отсутствие термина «смерд» в ст. 3—8 Пространной Правды объясняется тем, что данные статьи «являются нормами не княжеского, а обычного права, включенными в Русскую Правду, и естественно, что сами общинники не называли себя пренебрежительно именем "смерд", которое стало употребляться по отношению к земледельцам лишь в документах, выходивших из среды феодальной знати не ранее середины XI в. Замена в таких документах термина "людии" в наименовании рядового общинника — земледельца термином "смерд" свидетельствует об окончательном разрыве пуповины, связывающей ранее эту знать с породившей ее общиной, и является как бы терминологическим оформлением классового расслоения восточнославянского общества». Г.В. Абрамович вслед, как он самобытно выражается, за «филологами-индоевропейцами» связывает существительное «смерд» с глаголом «смердеть», поскольку «земледелец, живший в курной полуземлянке или избе, одетый летом в домотканину, а зимой в овчину, пропахший дымом, потом и навозом, был для феодала и его слуг, живших в чистых хоромах, чем-то вроде пса смердящего».¹³⁶ Вот, собственно, и все соображения автора о древнерусских смердах.

Г.В. Абрамович, конечно, знает, что запись норм Русской Правды производилась не рядовыми общинниками-земледельцами, а князьями и другими знатными «мужами». В этом смысле Русскую Правду можно назвать документом, вышедшим из среды знати. Так, кстати, и считают многие современные ученые, относящие Русскую Правду к памятникам феодального права. Читая ст. 3—8 Пространной Правды, Г.В. Абрамович не мог не обратить внимание на то, что в них устанавливается ответственность верви перед князем за убийство его людей. Здесь мы наблюдаем отношения князя и верви, сложившиеся во второй половине XI—XII вв. Их юридическое оформление в Пространной Правде ничего общего не имеет с фиксацией обычного права, как уверяет Г.В. Абрамович. Недаром новейшие историки усматривают в упомянутых статьях указание на «окняжение» верви, включение ее в сферу феодальных отношений.¹³⁷ Отсюда видно, что доводы Г.В. Абрамовича не выдерживают критики.

Точку зрения Б.Д. Грекова на смердов проводил и В.И. Буганов, который писал: «Со времени возникновения феодальных отношений в Древней Руси основную массу населения, непосредственных производителей материальных благ в сельском хозяйстве, составляли общинники — владеющие средствами производства и ведущие свое хозяйство земледельцы, землепашцы. Одни из них (а они составляли в Древней Руси большинство) не попали еще в частновладельческую зависимость от феодалов, владели землями, верховными собственниками которых выступали великие князья, государство, платили им дани и всякие поборы, судебные пошлины и другие сборы, т. е. были людьми правоспособными с юридической точки зрения. Но другая часть смердов в IX—X вв. потеряла свою самостоятельность и независимость, и "Правда Ярославичей" — кодекс второй половины XI в. — достаточно ясно говорит об их феодально-зависимом состоянии, когда приравнивает работающего в княжеском хозяйстве смерда к рабу (холопу) и рядовичу, за убийство которых взимается одинаковый штраф — 5 гривен. Эти зависимые смерды платят феодальную ренту, несут различные повинности в пользу своего владельца; как правило, если они живут в барской усадьбе, то работают на барщине и входят в состав челяди, а если живут вдали от усадьбы, то платят феодальную ренту продуктами». В.И. Буганов называет различные способы превращения свободного смерда-общинника в зависимого держателя: прямой насильственный захват общинных земель с проживающим на них населением, пожалование со стороны великих князей, закабаление феодалами разоренных, обнищавших общинников.¹³⁸

По мнению В.В. Колесова, изначально «смерды были свободными крестьянами. Прочие характеристики смердов изменялись в зависимости от изменения социально-экономических отношений, а это и создавало трудности в истолковании называющего их слова, вызвало колебания историков в точном определении социального статуса смерда». Свое истолкование термина «смерд» В.В. Колесов построил на соединении точек зрения Б.Д. Грекова и С.В. Юшкова. В духе Б.Д. Грекова и со ссылкой на него В.В. Колесов говорит: «Смерды — "свободные члены общины", поначалу "собственники-земледельцы", они чаще всего были общинниками на тех территориях, которые колонизовались уже в историческое время». Затем он, ссылаясь уже на С.В. Юшкова, замечал: «оставаясь на своих родовых землях, захваченных феодалами, они (смерды — И.Ф.) по-прежнему жили в селах на чужой отныне для них земле, становясь вассалами...». И далее, в согласии со взглядом С.В. Юшкова на смердов, автор утверждает, что «с XII в. смерды — один из разрядов сельского населения, люди князя на княжьей (или на боярской) земле».¹³⁹ Но несколько ниже оказывается, что «смерд — все-таки лично свободный член сельской общины». Тут есть определенная непоследовательность. Однако главная мысль В.В. Колесова о том, что социальный статус смердов изменялся по ходу развития социально-экономических отношений, является, несомненно, плодотворной.

Социальное положение смердов XI—XII вв. изучалось в последнее время не только на общерусском, но и региональном материале.

Новгородскими смердами занимался В.Л. Янин, рассматривая их с позиций, близких к концепции Л.В. Черепнина. «Наиболее значительным документом», позволяющим уяснить статус смердов в Новгородской земле, он считает Жалованную грамоту князя Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю 1134 г. «Важнейшей содержащейся в этом документе информацией является фиксированная в нем необходимость князю Изяславу обращаться к Новгороду с просьбой о предоставлении ему земельного участка для последующего пожалования, причем в состав этого участка входят не только село и поля, но и смерды. Грамота, следовательно, недвусмысленно утверждает, что верховным распорядителем земельного фонда, не входившего в состав княжеского домена, было государство, решением которого участок черных земель мог быть превращен в вотчину. Иными словами, фонд черных земель на этом этапе предстает перед нами в виде корпоративной собственности веча».¹⁴⁰ Следовательно, смерды, по В.Л. Янину, — государственные крестьяне, живущие на черных землях, находящихся в корпоративной собственности веча, бывшего органом власти новгородского боярства.

Галицкие смерды привлекли специальное внимание С.С. Пашина. Указав на плен как на весьма важный источник пополнения рабочей силы во владельческих хозяйствах, историк пишет: «Частновладельческие села и невольничьи рынки не могли поглотить всей массы захваченных в междоусобных войнах пленников. Немалая часть их была посажена князьями на землю на редкозаселенных окраинах Галичины и таким образом превращена в смердов».¹⁴¹

Наш обзор советской историографии, посвященный проблеме древнерусских смердов, исчерпан. Суммируем его результаты.

Среди советских историков нет единого мнения относительно социального положения смердов в Киевской Руси. Одни исследователи считают смердов свободными людьми. При этом большинство специалистов причисляет их к свободным крестьянам-общинникам. Но существует и другое мнение, по которому смерды, будучи лично свободными, представляли собой особую группу древнерусского населения, близко стоявшую к князю и находившуюся под княжеской защитой и опекой. Являясь княжескими людьми, они, согласно этому мнению, находились между свободным крестьянством и низшим разрядом свободного княжеского министериалитета.

Многие ученые под смердами имеют в виду всех крестьян Руси: и свободных и зависимых.

Наконец, немало и таких историков, которые усматривают в смердах отдельную категорию зависимых земледельцев, причем их зависимость одни наблюдают только по отношению к государству и князю, а другие — к частным владельцам вообще: князьям, боярам, духовным чинам.

Различие суждений по смердьему вопросу обусловлено чрезвычайной скудостью данных, проливающих свет на историю смердов в Древней Руси.

Общим достижением советских исследователей стал принцип, требующий исторического подхода при изучении смердов, т. е. в контексте общественного развития Древней Руси.

Опираясь на этот принцип, выскажем собственные соображения.

Проделанный нами анализ источников, сообщающих о смердах, позволяет сделать вывод о том, что на Руси XI—XII вв. смердами нередко называли побежденные («примученные», по тогдашнему выражению) иноязычные племена, обязанные данью победителям. Говоря условно, это — «внешние смерды», не входившие в состав населения древнерусских земель-государств, обложивших их данью. Следовательно, дань, уплачиваемая ими, являлась не феодальной рентой, а была в известном роде контрибуцией, поэтому таких смердов нельзя считать феодально-зависимыми. Они — свободные люди, объединенные в общины. Поскольку внешние смерды не входили в состав населения Древней Руси, то факт их свободы не может быть показателем характеристики ее внутренних социально-экономических связей. Полагаем, что происхождение внешних смердов уходит в предшествующее время, что они представляли собой первичную группу смердов.

Письменные памятники сохранили сведения о смердах, живших и на территории древнерусских земель, т. е. о«внутренних смердах». Изучение этих сведений приводит к мысли о зависимом состоянии внутренних смердов. Перед нами особый разряд сельского населения, а не его совокупность, в чем нас убеждает еще и то, что местное свободное население Древней Руси дани своим князьям не платило. Не взималась дань и с зависимых людей туземного происхождения, подобно закупам, изгоям и пр. О смердах же источники говорят как о данниках. Отсюда, по крайней мере, следуют два вывода: 1) смерды — люди зависимые; 2) они — выходцы не из местных жителей, а взяты со стороны. А это ведет к мысли, что смерды — бывшие пленники. На Руси XI—XII вв. пленники именовались челядью. Внутренние смерды, следовательно, есть челядь, посаженная на землю. В летописях примерно с XI в. повествуется о массовых перегонах пленников и поселении их на Руси. Разумеется, положение челяди и смердов (экс-челяди) в древнерусском обществе было не одинаковым. Условия жизни челяди, принадлежавшей частным владельцам, и смердов, живущих на государственных землях, во многом отличались. Смерды, в отличие от частновладельческой челяди, вели свое хозяйство. При наличии сыновей они могли завещать им свое имущество. Смерды платили князю «продажу», что выделяло их из остальной массы рабов. Тут мы видим нечто похожее, что встречалось в истории других стран. В Римской империи, например, государственные рабы управляли своим имуществом, их обязательства, продажи, дарения считались законными, иными словами, «эти рабы находились в том же положении, что и отпущенники частных лиц».¹⁴²

Наделение смердов некоторыми правами сравнительно с обычной челядью находит объяснение прежде всего в обязанностях, которые лежали на них. Так, пленников древнерусские князья использовали для защиты границ. Смерды поставляли лошадей для походов в половецкую степь. Случалось, что они сами участвовали в этих походах в качестве воинов. Смерды, наконец, платили дань, вливавшуюся в государственный бюджет, и отправляли другие повинности по отношению к городской общине или ее представителю — князю. Вот почему переселение пленников было событием государственного значения.

Итак, в своем первоначальном значении внутренние смерды — государственные рабы, возникновение которых связано с практикой поселения пленников (челяди) на государственных (общественных) землях. Их появление, вероятно, надо связывать с процессом образования городских волостей, или городов-государств, зародившегося на Руси в XI столетии.¹⁴³ Оно означало новый этап в истории древнерусских смердов.

Вскоре князья на правах представителей государства стали передавать власть над внутренними смердами в руки частных владельцев и духовных корпораций, подтверждением чего служит известная жалованная грамота Изяслава Мстиславича Пантелеймонову монастырю. Не исключено и то, что князья переводили смердов в состав работников собственного домениального хозяйства. Так шло формирование частновладельческих смердов. Первоначально однородная масса внутренних смердов раскалывалась на группы, находившиеся в более тесной и непосредственной зависимости от вотчинников: князей, монастырей и других господ. В основе этого явления лежало развитие частного землевладения и хозяйства, рост которого на Руси стал особенно ощутим к исходу XI в. История смердов в Древней Руси вступила в следующую фазу.

Если государственных смердов, весьма сходных с рабами фиска Западной Европы, нельзя относить к феодально-зависимым, то частновладельческих можно рассматривать как один из первых на Руси отрядов крепостных. Во всяком случае, есть резон предполагать, что эволюция государственных смердов в обстановке снижения социального статуса рядового свободного населения, резко проявившейся в послемонгольский период, шла по линии слияния их со свободным крестьянством, тогда как эволюция частновладельческих смердов, безусловно, вела к феодальной неволе. Последний процесс протекал значительно быстрее, и ближайшие его результаты ощутимы уже в Киевской Руси, чего нельзя сказать о первом.

Таким образом, на территории Руси жили смерды государственные, княжеские, монастырские и принадлежавшие другим владельцам. Смерды не олицетворяли собой всего сельского населения Древней Руси, являясь лишь отдельной, зависимой его группой, будучи сначала однородной, а затем сложной по своему составу, сочетающей в себе рабские и феодальные элементы.¹⁴⁴

Примечания

1. Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси: Очерки по истории X—XII столетий. СПб., 1909. С. 287.

2. Обзор дореволюционной литературы о смердах см.: Юшков С.В. К вопросу о смердах // Учен. зап. Саратовск. ун-та. 1923. Т. 1. Вып. 4. С. 47—56; Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 210—215; Зимин А.А. Холопы на Руси: (С древнейших времен до конца XV в.) М., 1973. С. 84—86.

3. Покровский М.Н. Избр произведения. Кн. 1. М., 1966. С. 165—167.

4. Там же. С. 167.

5. Покровский М.Н. Очерк истории русской культуры. Ч. 1. М.; Л., 1925. С. 133.

6. Рожков Н. Русская история в сравнительно-историческом освещении: В 12 т. Пг., 1919. Т. 1. С. 164, 165, 168—169, 173.

7. Там же. С. 171.

8. Лященко П.И. История русского народного хозяйства. М.; Л., 1927. С. 84.

9. Там же. С. 88; см. также: Лященко П.И. История народного хозяйства СССР: В 3 т. М., 1956. Т. 1. 133—135.

10. Юшков С.В. К вопросу о смердах. С. 50, 51.

11. Там же. С. 58.

12. Там же. С. 55, 63.

13. Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси // Учен. зап. Саратовск. ун-та. Т. III. Вып. 4. 1925. С. 51.

14. Там же.

15. Максимейко М. Про смердів Руської Правди // Праці комісії для виучування історії західньо-руського та вкраїнского права. В. 3. 1927. С. 72.

16. Там же. С. 63.

17. Рубинштейн Н.Л. До історії соціяльних відносин у Київськії Русі X—XII ст // Наукові записки науково-дослідчої катедри історії української культури. № 6. 1927. С. 62.

18. Там же. С. 61.

19. Чернов С.Н. О смердах Руси XI—XIII вв. // Академия наук СССР академику Н.Я. Марру. М.; Л., 1935. С. 769, 775.

20. Карский Е.Ф. Русская Правда. Л., 1930. С. 96, 97.

21. Тихомиров Б. Проблема «вторичного» закрепощения крестьянства и крестьянский выход // Историк-марксист. 1932. № 3 (25). С. 123, 124.

22. См.: Данилова Л.В. Становление марксистского направления в советской историографии эпохи феодализма // ИЗ. 76. 1965. С. 108.

23. См.: С. 232—242 настоящей книги.

24. Греков Б.Д. Рабство и феодализм в Древней Руси // Изв. ГАИМК. Вып. 86. 1934. С. 40—46.

25. Там же. С. 40, 41.

26. Там же. С. 16.

27. См.: Греков Б.Д. Очерки по истории феодализма в России: Система господства и подчинения в феодальной вотчине. М.; Л., 1934. С. 40.

28. См., напр: Сыромятников Б.И. О «смерде» в Древней Руси: (К критике текста Русской Правды) // Учен. зап. Моск. ун-та. Вып. 116. Труды юридич. ф-та. Кн. 1. 1946. С. 33.

29. См.: Изв. ГАИМК. Вып. 103. 1934. С. 259.

30. См.: С. 230—231 настоящей книги.

31. Цвибак М.М. К вопросу о генезисе феодализма в Древней Руси // Изв. ГАИМК. Вып. 103. С. 87, 92.

32. Рейхардт В. Очерки по экономике докапиталистических формаций. М.; Л., 1934. С. 133; Пригожин А.Г. О некоторых своеобразиях русского феодализма // Изв. ГАИМК. Вып. 72. 1934. С. 18; Введенский Д.А. К истории образования Новгородской республики // Учен. зап. Харьківського державного ун-ту ім. О.М. Горького. Кн. 15. Труды історичного ф-ту. № 1. Харьків, 1939. С. 13; Воронин Н.Н. Владимиро-Суздальская земля в I—XIII вв. // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 5—6. С. 208; Любимов В.П. Смерди холоп // ИЗ. 10. 1941; Яковлев А.Я. Холопство и холопы в Московском государстве XVII века. М.; Л., 1943. Т. 1. С. 17.

33. Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. М.; Л., 1937.

34. Бахрушин С.В. Некоторые вопросы истории Киевской Руси // Историк-марксист. 1937. № 3. С. 171.

35. Вознесенский С.В. К вопросу о феодализме в России // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1934. № 7—8. С. 230, 231.

36. Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 92.

37. Там же. С. 89—90, 101, 103—104.

38. Греков Б.Д. 1) Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. Кн. 1. М., 1952. С. 196—197, 198; 2) Киевская Русь. М., 1953. С. 220 (прим.), 221—225, 226 — Продолжал спорить с Б.Д. Грековым и С.В. Юшков. (Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 287—306)

39. Ильинский Г.А. К вопросу о смердах // Slavia occidentalis. T. XI Poznan, 1933. S. 20—22.

40. Марр Н.Я. Языковая политика яфетической теории и удмуртский язык // Избр. работы: В. 5 т. М.; Л., 1935. Т. 5. С: 527.

41. Марр Н.Я. Чуваши-яфетиды на Волге // Там же. С. 360; 2) Об яфетической теории // Там же. Т. 3. 1934. С. 21.

42. Рыдзевская Е.А. Слово «смерд» в топонимике // Проблемы источниковедения. Сб. 2. М.; Л., 1936. С. 13.

43. Там же. С. 6, 7.

44. Мавродин В.В. Очерки истории Левобережной Украины. Л., 1940. С. 101.

45. Там же.

46. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 164—165.

47. Там же. С. 165—166.

48. Там же; см. также: Мавродин В.В. Древняя Русь: (Происхождение русского народа и образование Киевского государства). Л., 1946. С. 141—142.

49. Мавродин В.В. 1) Образование Древнерусского государства. С. 3 66—167; 2) Древняя Русь. С. 142—143.

50. Мавродин В.В. Очерки истории СССР: Древнерусское государство. М., 1956. С. 74.

51. Романов Б.А. Люди и нравы древней Руси. М.; Л., 1966. С. 100—101.

52. Там же. С. 90—91.

53. Там же. С. 91.

54. Там же. С. 100.

55. Сыромятников Б.И. О «смерде» в Древней Руси. С. 33. — Непонятно только, почему Б.Д. Греков в вопросе о смердах шел за С.В. Юшковым?!

56. Там же. С. 32, 33, 40.

57. Покровский С.А. О наследственном праве древнерусских смердов // Советское государство и право. 1946. № 3—4. С. 64, 65.

58. Мартынов М.Н. Восстание смердов на Волге и Шексне во второй половине XI века // Учен. зап. Вологодск. пед. ин-та. Т. 4. Вологда, 1948. С. 29.

59. Там же. С. 25.

60. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955. С. 36—37.

61. Там же. С. 38.

62. Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды. М., 1953. С. 82.

63. Черепнин Л.В. Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси // И3. 56. С. 285. — О том, что Б.Д. Греков статистически рассматривал различные группы эксплуатируемого в вотчине населения и формы эксплуатации, еще в 1934 г. писал С.В. Вознесенский. (Вознесенский С.В. К вопросу о феодализме в России. С. 225, 228)

64. Там же. С. 245, 248.

65. На это в свое время указал А.А. Зимин (Памятники права киевского государства X—XII вв. / Под ред. С.В. Юшкова. М., 1952. С. 99, 140).

66. Там же. С. 248—250.

67. Романова Е.Д. Свободный общинник в Русской Правде // ИСССР. 1961. № 4. С. 85, 86.

68. Там же. С. 84—85.

69. Зимин А.А. О смердах Древней Руси XI — начала XII в. // Историко-археологический сборник. М., 1962. С. 223.

70. Зимин А.А. Холопы на Руси. С. 95, 105, 113.

71. Зимин А.А. О смердах... С. 227.

72. Зимин А.А. Холопы на Руси. С. 95, 11.

73. Там же. С. 231.

74. Зимин А.А. 1) О смердах... С. 227; 2) Холопы Древней Руси // ИСССР. 1965. № 6. С. 68—69; 3) Смерды в законодательстве Владимира Мономаха // Исследования по социально-политической истории России / Под ред. Н.Е. Носова Л., 1971. С. 56—68; 4) Холопы на Руси. С. 232—233.

75. См. Смирнов И.И. 1) Проблема «смердов» в Пространной Правде // ИЗ. 64. 1958; 2) К проблеме «смердьего холопа» // Вопросы экономики и классовых отношений в русском государстве XII—XVII веков. М.; Л., 1960; 3) Очерки социально экономических отношений Руси XII—XIII веков. М.; Л., 1963. С. 24—102.

76. Горемыкина В.И. К проблеме истории докапиталистических обществ: (На материале Древней Руси). Минск, 1970. С. 47; см. также: Горемыкина В.И. Возникновение и развитие первой антагонистической формации в средневековой Европе. Минск, 1982. С. 146.

77. Горемыкина В.И. 1) К проблеме... С. 47—48; 2) Возникновение... С. 146.

78. Горемыкина В.И. 1) К проблеме... С. 23, 52, 53; 2) Возникновение... С. 147.

79. Кизилов Ю.А. Предпосылки перехода восточного славянства к феодализму // ВИ. 1969. № 3. С. 100.

80. Там же. С. 101.

81. Там же. С. 102.

82. См.: С. 211 настоящей книги.

83. Покровский С.А. Общественный строй Древнерусского государства // Тр. Всесоюзн. юр. заочн. ин-та. Т. XIV. М., 1970. С. 61. 64, 65, 71.

84. Там же. С. 74, 79.

85. Нельзя сказать, что эта нечеткость невольно вкралась в суждения С.А. Покровского. Напротив, автор сознательно следует ей, говоря о том, что слово «смерды» имело «и более узкое значение — крестьяне-земледельцы — и более широкое — все население за выделением привилегированной верхушки» (Покровский С.А. Общественный строй Древнерусского государства. С. 81)

86. Там же. С. 73, 79, 113.

87. Там же. С. 79.

88. Там же. С. 126, 134, 135.

89. Там же. С. 114.

90. Черепнин Л.В. Русь; Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв. // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма. М., 1972. С. 182.

91. Свердлов М.Б. Смерды в Древней Руси // ИСССР. 1970. № 5. С. 76.

92. См.: С. 190—191 настоящей книги.

93. Свердлов М.Б. Смерды в Древней Руси. С. 61, 62.

94. См.: С. 187—188 настоящей книги.

95. Свердлов М.Б. Смерды в Древней Руси. С. 61.

96. Там же. С. 62.

97. См., напр.: Марасинова Л.М. Новые псковские грамоты XIV—XV веков. М., 1966. С. 59—60.

98. Свердлов М.Б. Смерды в Древней Руси. С. 65—67.

99. Там же. С. 69.

100. Зимин А.А. Холопы на Руси. С. 92.

101. Свердлов М.Б. Смерды в Древней Руси. С. 69.

102. Там же. С. 70.

103. Там же.

104. Зимин А.А. Холопы на Руси. С. 92.

105. Свердлов М.Б. Смерды в Древней Руси. С. 67—68.

106. См.: Куланж Ф. де. История общественного строя древней Франции: В 6 т. СПб., 1907. Т. 4. С. 389; Виноградов П.Г. Происхождение феодальных отношений в лангобардской Италии. СПб., 1980. С. 154—155: Корсунский А.Р. Готская Испания. М., 1969. С. 121—134; Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси. С. 58—59; Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 139—141.

107. М.Б. Свердлов, правда, касается этой проблемы, но попутно и в виде кратких замечаний, опущенных в сноску (Свердлов М.Б. Смерды в Древней Руси. С. 68)

108. Там же. С. 72.

109. Черепнин Л.В. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв. // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма. С. 181.

110. Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 148.

111. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 68—70.

112. Там же.

113. См.: С. 185—187 настоящей книги.

114. Черепнин Л.В. 1) Русь: Спорные вопросы... С. 176; 2) Формирование крестьянства на Руси // История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма: В 3 т. Т. I: Формирование феодально-зависимого крестьянства. М., 1985. С. 334.

115. Черепнин Л.В. 1) Русь: Спорные вопросы... С. 177; 2) Формирование крестьянства на Руси. С. 335.

116. Черепнин Л.В. 1) Русь: Спорные вопросы... С. 176—177; 2) Формирование крестьянства на Руси. С. 335.

117. Черепнин Л.В. Русь: Спорные вопросы... С. 156.

118. Там же. С. 176.

119. См.: С. 317 настоящей книги.

120. Рыбаков Б.А. Смерды // ИСССР. № 1. 1979. С. 49—50.

121. Там же. С. 47—53.

122. Там же. С. 54, 55.

123. Рыбаков Б.А. Смерды // ИСССР. 1979. № 2. С. 54—55.

124. Там же. С. 49.

125. Рыбаков Б.А. Смерды // ИСССР. 1979. № 1. С. 56, 58.

126. Там же. С. 57.

127. Там же. С. 58.

128. Там же. С. 55—56.

129. См.: С. 199 настоящей книги.

130. Б.А. Рыбаков ссылается еще и на ст. 78 Пространной Правды, которая якобы «в известном отношении уравнивает смерда с самим огнищанином: "за муку" того и другого полагается одинаково одна гривна». (Рыбаков Б.А. Смерды // ИСССР. 1979. № 1. С. 52.) К сожалению, Б.А. Рыбаков не учитывает, что та же статья устанавливает «продажу» за самовольный («без княжа слова») суд над огнищанином в размере 12 гривен, а над смердом — всего лишь в 3 гривны, т. е. вчетверо меньше. Поэтому вопрос об уравнении смерда с огнищанином остается открытым. Не поднимает статус смердов и право передачи наследства своим родичам. Известно, что в Древней Руси наследство передавали и холопы.

131. Там же. 1979. № 2. С. 52.

132. Там же. С. 53; см. также: Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981. С. 233 — В.В. Колесов по поводу этого словопроизводства Б.А. Рыбакова заметил «Фантастично, хотя и образно... Подобных фантастических предположений было множество в XVIII в». (Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. Л., 1986. С. 163)

133. Рыбаков Б.А. Смерды // ИСССР. 1979. № 2. С. 54.

134. Там же. С. 49, 54.

135. Там же. С. 57. — Б.А. Рыбаков о смердах XI—XII вв. пишет следующее: «Крестьян того времени обычно называют смердами, хотя этот термин и не вполне ясен. Возможно, что он означал не все деревенское население вообще, а лишь зависимых от князя крестьян-воинов». (Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 432)

136. Абрамович Г.В. К вопросу о критериях раннего феодализма на Руси и стадиальности его перехода в развитой феодализм // ИСССР. 1981. № 2. С. 75—76.

137. См., напр.: Смирнов И.И. Очерки... С. 63.

138. Эволюция феодализма в России / В.И. Буганов, А.А. Преображенский, Ю.А. Тихонов. М., 1980. С. 93—94.

139. Колесов В.В. Мир человека в слове Древней Руси. С. 164.

140. Янин Л.В. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981. С. 274:

141. Пашин С.С. Боярство и зависимое население Галицкой (Червоной) Руси XI—XV вв. Автореф. канд. дис. Л., 1986. С. 8.

142. См.: Штаерман Е.М., Трофимова М.Л. Рабовладельческие отношения в ранней Римской империи (Италия). М., 1971. С. 136.

143. См.: Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988.

144. Подробнее см.: Фроянов И.Я. 1) Смерды в Киевской Руси // Вестн. Ленингр. ун-та. Сер. История, язык, литература. 1966. № 2; 2) Киевская. Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 113—126.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница