Очерк четвертый. Данники и даннические отношения на Руси X—XII вв. в дореволюционной и советской историографии

Даннические отношения в Киевской Руси принадлежат к числу сюжетов, привлекавших пристальное внимание многих поколений русских историков. Исследование данников и данничества остается актуальным и по сей день. Это не случайно, поскольку, изучая вопрос о данях, мы тем самым устанавливаем одну из наиболее архаических форм эксплуатации, восходящую к дописьменной истории восточного славянства. На протяжении двух последних столетий в исторической науке высказывались самые различные суждения о данях в Древней Руси.

В примечаниях к своей «Истории Российской» В.Н. Татищев писал о дани следующее: «Дань в древнем наречии трояко знаменует, яко (1) дань от подданных государю обыкновенной платеж на собственное его и войск содержание... (2) Когда для каких чрезвычайных расходов налагается на народ, якоже с купечества пошлина и пр. Сие точно именуется подать и побор, яко после или сверх дани требуемое. (3) Когда один другому дает по договору за некоторое обстоятельство, яко кто наймет что во владение из прибытка государю един другому за взятое войско, или за обещанную помощь, или безопасность, на некое время, что у нас прежде разно дань, поминок, выход и дар именовано, но сущее знаменование онаго оброк, обреченное или посуленное есть...»¹ В.Н. Татищев, следовательно, пытался определить понятие «дань», извлеченное из древних источников. Заслуга его заключалась не столько в правильном истолковании термина «дань», сколько в постановке проблемы, стремлении оторваться от глухих летописных преданий и творчески интерпретировать документальные свидетельства о данях.

Рассуждения В.Н. Татищева насчет данничества нашли безоговорочную поддержку у И.Н. Болтина, упрекавшего М.М. Щербатова за игнорирование замечаний о дани, содержащихся в татищевской «Истории».² М.М. Щербатов, действительно, мало задумывался над смыслом слова «дань», что подтверждается многочисленными местами из его «Истории Российской от древнейших времен», где автор бесхитростно пересказывает летопись, не размышляя над известиями о данях, сообщаемых летописцем.³ В аналогичном плане писал и М.В. Ломоносов, у которого нет каких-либо комментариев по поводу дани. Правда, необходимо все-таки отметить, что он выводил отношения данничества из отношений подданства.⁴

Дальше указаний о подданстве при выплате дани не пошел и Ф. Эмин.⁵ Он, подобно М.М. Щербатову и М.В. Ломоносову, покорно следовал за летописцем, повествующим о данях.⁶ Не являлся исключением здесь и И.П. Елагин, связывавший дань с подданством.⁷ Кроме того, он нередко подменял дань понятиями «жалованье»,⁸ «подать»,⁹ «оброк»,¹⁰ не проводя терминологического сопоставления для определения конкретного смысла каждого из этих понятий.

Красочные картины военных набегов, преследовавших «примучивание» племен и выколачивание даней из побежденных, расставлены на страницах «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина. «Древляне свирепые, — читаем у него, — наслаждались вольностию и встретили его (Олега. — И.Ф.) с оружием; но победа увенчала Олега, и сей народ, богатый зверями, обязался ему платить дань черными куницами... В следующие два года князь Российский овладел землею Днепровских Северян и соседственных с ними Радимичей. Он победил первых, освободил их от власти Козаров, и сказав: я враг им, а не вам! удовольствовался самым легким налогом... Радимичи, жители берегов Сожских, добровольно согласились давать Россиянам то же, что и Козарам: по щлягу или мелкой монете с каждой сохи». Н.М. Карамзин полагал, что ходить за данью — значило «объезжать Россию и собирать налоги. Древние государи наши, по известию Константина Багрянородного, всякий год в ноябре месяце отправлялись с войском из Киева для объезда городов своих и возвращались в столицу не прежде апреля».¹¹

А.Л. Шлецер уплату дани толковал как проявление покорности государю-завоевателю.¹² Однако в понимании терминов, относившихся к финансам Древней Руси, он недалеко ушел от своих предшественников, указав лишь, что многие слова «господа толкователи или совсем не заметили, или перевели как кому хотелось». Но он сам не знал, отличалась ли подать от дани и оброка.¹³

Таким образом, упомянутые нами историки сделали первые робкие шаги в области анализа терминов, отражающих даннические отношения в Киевской Руси. При этом некоторые из них не проявили исследовательского подхода к проблеме. Тем не менее, В.Н. Татищев, И.Н. Болтин, А.Л. Шлецер пытались вникнуть в суть понятий, связанных с данническими отношениями, выделить их из других терминов, запечатлевших финансовые порядки на Руси. И это надо оценить как известный успех в изучении древнерусского данничества. Он был закреплен в трудах Н.А. Полевого и И.Ф.Г. Эверса.

Силой меча русы, алчные до богатства, принуждали, по мнению Н.А. Полевого, покоренные народы платить дань, сохраняя в то же время нетронутым их внутренний общественный быт.¹⁴ Автор, к сожалению, был не всегда последователен и строг в обращении с термином «дань» и, случалось, путал его со словом «подать». Но ему удалось тонко подметить характер взимания дани в древности. «Прежде всего, — писал Н.А. Полевой, — должно положить различие между областями, собственно составлявшими владения Русов, и данниками. Собственно владение составляло то пространство земель, на котором построены были крепость или деревянные городки, где находились воинские дружины князей, подчинявшие окрестных обитателей».¹⁵ Поэтому «данники не составляли совершенных владений Русов...» Зависимость их сначала создавалась из условий дани и покорности. Отношения новгородцев к своим данникам были те же, что и у киевлян: «Владения Новгорода так же, как на юге, состояли из областей и данников. Новгород не был включен в число областей. Это и другие обстоятельства заставляют думать, что жители сих областей не уравнивались с жителями самого Новгорода, хотя так же, как новгородцы, повиновались только Новгородским уставам. Данники новгородские обязывались единственно платить дань и давать войско и не пользовались никаким правом гражданства».¹⁶

Стало быть, Н.А. Полевой строил трехстепенный ряд: 1) город, пользующийся привилегиями особого свойства; 2) область, находящаяся в заведовании города, жители которой вместе с горожанами повиновались городским уставам, законам, и 3) земля данников, чье население было лишено права гражданства, обязывалось платить дань и поставлять войско. Идеи Н.А. Полевого не пропали бесследно: они позднее появились в историографии, но только в более совершенном и несколько модифицированном виде.

В сознании И.Ф.Г. Эверса термины «дань», «подать», «налог» совмещались.¹⁷ Это, конечно, явилось слабой стороной его представлений о данничестве. Однако наряду с этим ученый высказал интересные и ценные соображения о даннических отношениях в целом: «Только одни побежденные народы платят дань; взимаемая с них дань или подать есть цена, которою они откупаются от рабства, — подать с их имущества и стяжаний в замену рабского служения; посему в древние времена всякий налог, всякая подать считались чем-то позорным. Таково бывает положение вещей во всех государствах вскоре после их основания. Но когда государство начинает возрастать в своих силах, тогда для князя собственных его доходов, какие он получает от своих земель и которыми он должен покрывать и княжеские свои расходы, становится уже недостаточно, а таким образом, и рождается необходимость предпринимать воинские походы против других народов для получения с них дани, коей он не отваживается еще требовать от своего народа. Государства сделали уже значительный шаг на пути к образованию и государственному устройству, когда верховный властитель имеет уже столько силы, что может ввести некоторые подати».¹⁸ Нетрудно заметить, что взимание дани, по Эверсу, есть явление внешнеполитического характера, обусловленное войной. Дань платят побежденные народы — вот главная идея исследователя. И надо сказать, что эта идея не утратила научного значения до настоящего времени.¹⁹

Иначе, чем Эверс, рассматривал дань М.П. Погодин. Он считал, что князья брали дань с населения без всякого различия.²⁰ Даннические отношения складывались в процессе налаживания и развития связей между князьями, пришедшими из Скандинавии, и восточнославянскими туземцами. И, разумеется, это «сотрудничество» установилось без насилия; во всем (в отличии от Запада) царили согласие и добрая воля.²¹ Итак, «сидеть, держать, ходить, рядить — вот какими словами можно определить некоторым образом круг княжеских действий, по крайней мере домашних: сидеть — владеть, сажать — давать власть, держать — управлять, ходить — собирать дань, водить — назначать, рядить — распоряжаться». Дань, следовательно, есть «домашнее» учреждение, вызванное потребностью приносить мзду за благодетельную защиту и суд князя. Эта идиллия дополняется у М.П. Погодина терминологической неразберихой: «дань», «подать», «оброк» — все перемешано.²²

Положение данников, возникновение даннических отношений — вопросы, которые затрагивались в трудах по истории финансов в России. К числу их авторов относился Ю.А. Гагемейстер, отождествлявший дань с податью.²³ Собирали дань у побежденных, подвластных народов; она «определялась навсегда при самом покорении и увеличивалась только в случае их неповиновения или мятежа».²⁴ Ю.А. Гагемейстер не различал дань и налог.²⁵ Киевляне, думал он, никаких даней не платили. Ю.А. Гагемейстер пытался выявить различия «между сборами с данников и с подданных», а также между данями и контрибуциями.²⁶

Помимо Ю.А. Гагемейстера, о данях писал Дм. Толстой. Ему казалось необходимым отличать дань от оброка, поскольку первая была податью с пахотной земли, а второй — с разных угодий и вообще платой «правительству взамен разнородных повинностей деньгами или какою другою однообразною ценностью».²⁷ Возникновение даннических отношений Дм. Толстой объяснял фактом насилия, завоевания.²⁸

Более обстоятельно рассуждал о данничестве В. Кури, в книге которого «О прямых налогах в древней Руси» находим такое определение дани: «Она, собственно, означает контрибуцию с народов покоренных, есть, так сказать, цена, которою они откупаются от рабства, подать с их имущества и стяжаний в замену рабского служения. Дань в первое время владычества варягов имела значение такой контрибуции с покоренных народов».²⁹ Легко заметить зависимость В. Кури в понимании дани от Эверса. Но далее он высказывает такие соображения, которые звучали как новое слово в изучении даней и даннических отношений. В. Кури пишет: «Но так как сильные пришельцы-варяги и покоренные ими славянские племена вскоре сблизились так, что отношения между ними можно более назвать отношениями поданных к правительству, чем побежденных к победителям, то дань необходимо должна была потерять характер контрибуции и мало-помалу сделаться чистою податью. Конечно, это свершилось не вдруг, но начало уже было положено при первых князьях, а именно при Олеге. Действительно, дань его времени еще не есть специальная подать, какою является впоследствии, но означает уже всякую плату, производимую подданными, как князю и его дружине, так и наместникам». По В. Кури, «дань до времен удельного периода означает еще подать вообще, хотя под конец является иногда уже отдельною прямою податью. Во время удельного периода дань — чистая и, можно сказать, почти единственная прямая подать, но вследствие того, что дань не была уже единственным источником доходов, она естественно стала занимать менее важное место».³⁰ Как видим, В. Кури пытается проследить историческую эволюцию дани от контрибуции к прямой подати.

Следующий опыт истолкования дани принадлежит Е. Осокину, критиковавшему Эверса и Гагемейстера за их утверждения о том, что «разные прямые сборы, падавшие на городских и сельских жителей, уже в самые древнейшие времена имели природу налогов, настоящих податей, распределяемых на твердом основании». По мнению Е. Осокина, говорить о налогах в древнейшую эпоху нельзя.³¹ Переходя непосредственно к дани, он замечает: «Дань первоначально является сбором с побежденных племен, или народов. Ценою ее они покупают себе жизнь, или откупаются от рабства, освобождаются от службы своему победителю. Что дань в самые древнейшие времена служила некоторым образом выкупом жизни, или средством освободиться от рабства, это доказывается несомненно действиями Ольги».³² Е. Осокин, как и В. Кури, старался уловить перемены в существе дани на ее пути развития от контрибуции к налогу.

Заметки о древнерусских данях встречаем в произведениях К.С. Аксакова. Он, например, допускал взимание дани с какого-либо племени, которым князь, берущий дань, не владел, «Игорь брал дань с древлян; он не владел ими, ибо у них был свой князь Мал», — писал К.С. Аксаков.³³ В другой раз он говорит о государственной природе даннических отношений: «Ольга пошла к Новгороду. Установление даней по Мсте, по Луге; ловища по всей земле и пр. Устройство земли, кажется, государственное».³⁴

Согласно В.Н. Лешкову, дань мало чем отличалась от позднейших государственных сборов. Это явствует из следующего фрагмента его книги о русском народе и государстве: «Читая летописные известия о наложении дани с дыма или с рала, об установлении уроков с погостов, потом окладные и переписные книги Новгорода и других мест, равно как и последующие Писцовые книги, нельзя не убедиться, что русское правительство, желая определить число и население народа, искало этого числа посредством познания общин».³⁵

Довольно противоречивы идеи о дани у И.Д. Беляева: в одном случае он интерпретирует взимание дани как акт грабежа и насилия,³⁶ в другом — как вполне обычный элемент фиска.³⁷ Далее у него читаем о регулярном сборе дани с покоренных племен, а затем узнаем, что дань есть выражение признания племенами административной и судебной компетенции князя.³⁸

И.Е. Забелин смотрел на данничество как на результат «промысловой» деятельности древнейших городов: «Каждый город, подобно деревне, распространял свои пути во все стороны и зарубал себе собственный округ, отчего и границы такого округа прозывались рубежом. Вот почему самые дела наших первых князей, весь порядок этих дел, представлял в сущности только новый шаг, новую ступень в развитии старых земских промышленных отношений. Князья, как способная дружина, только способствовали городам распространить новый промысел даней, оброков, уроков». Итак, древний город, распространяя силой оружия свою власть, требовал с покоренных племен дани.³⁹

По наблюдениям Д.И. Иловайского, даннические связи были составной частью государственной системы Древней Руси, т. е. являлись фактором внутриобщественной жизни.⁴⁰

С.М. Соловьев также не мог пройти мимо вопроса о данях. Ему думалось, что «дань, за которою ходил сам князь, была первоначальным видом подчиненности племени одной общей власти, связи с другими соподчиненными племенами. Но при таком виде подчиненности сознание об этой связи, разумеется, было еще очень слабо: племена платили дань и козарам, и все оставалось по-прежнему в разъединении друг с другом».⁴¹ Дань — это выражение зависимости восточнославянских племен от киевского князя.⁴² Так было в первый период существования русского общества, длившийся, по С.М. Соловьеву, до середины XI в. Обозревая внутреннее состояние Руси с 1054 по 1228 г., историк снова возвращается к данничеству: «Доходы казны княжеской состояли по-прежнему в данях. Мы видели, что покоренные племена были обложены данью: некоторые платили мехами с дыма, или обитаемого жилища, некоторые по шлягу от рала; встречаем известия, что и во времена летописца подчиненное народонаселение платило дань, возило повозы князьям, что последние посылали мужей своих по областям для сбора дани...»⁴³ На основании этих слов С.М. Соловьева можно заключить, что он под данью в первый период истории русского общества разумел поборы, шедшие киевскому князю с покоренных племен Восточной Европы, а в данях последующего времени усматривал платежи населения Руси, подчиненного князю. Стало быть, дань, будучи сначала внешним платежом завоеванных Киевом племен, потом превратилась во внутренний доход с подвластного князю народа. Но в любом случае она была выражением подчиненности данников власти правителей в лице Рюриковичей.

Иначе оценивал дань Б.Н. Чичерин. Даннические отношения он, как и другие исследователи, выводил из завоевания. Однако политическое господство и административная власть над людьми не раскрывали, по Б.Н. Чичерину, сути дани. Утверждавшаяся в ходе завоеваний верховная собственность победителей на землю побежденных — вот истинный источник, согласно Б.Н. Чичерину, даннической зависимости: «Первоначально князья как чистые дружинники искавшие только добычи и завоеваний, довольствовались, разумеется, наложением дани на покоренные племена. Но эта дань именно означала принадлежность покоренных земель победителя...» Б.Н. Чичерин неоднократно подчеркивает то казавшееся ему несомненным обстоятельство, что древнерусские князья считали покоренные земли своей принадлежностью и собственностью.⁴⁴ Отсюда вывод — дань у Б.Н. Чичерина выступала в качестве внутриобщественного фактора.

В.О. Ключевский, хотя и отвергал мысль о верховной земельной собственности князя в Древней Руси, тем не менее видел в отношениях данничества проявление внутренних общественных связей. Рассказав о покорении Киевом восточнославянских племен в конце IX—X вв., В.О. Ключевский затем говорит: «Расширяя свои владения, князья киевские устанавливали в подвластных странах государственный порядок, прежде всего, разумеется, администрацию налогов». О том, что дань у него покрывалась понятием «налог», свидетельствует с очевидностью другой отрывок: «Главной целью княжеской администрации был сбор налогов. Олег, как только утвердился в Киеве, занялся установлением дани с подвластных племен. Ольга объезжала подвластные земли и также вводила "уставы и оброки, дани и погосты", т. е. учреждала сельские судебно-административные округа и устанавливала податные оклады». Дань киевский князь собирал на правах правителя, государя. Вместе с князем данью кормилась дружина, которая со своим вождем составляла «правительственный класс». Этот класс зимой правил, «ходил по людям, побирался, а летом торговал тем, что собирал в продолжение зимы». Дань собиралась двояко: «...либо подвластные племена привозили ее в Киев, либо князья сами ездили за нею по племенам. Первый способ сбора дани назывался повозом, второй — полюдьем. Полюдье — это административно-финансовая поездка князя по подвластным племенам».⁴⁵ К обсуждению данничества В.О. Ключевский вернулся в специальном курсе «Терминология русской истории». Дани здесь он дает такое определение: «Прямой налог, падавший на податные классы, у нас исстари назывался данью. Дань эта падала или на промышленных людей, или на хлебопашцев. Летописные известия, что вятичи платили в X в. дань хозарам "по шлягу от рала" — по какой-то иностранной монете с плуга, показывает, что она была поземельная, а внесенное в летопись предание, что те же Хозары взяли с полян дань "по мечу с дыма", показывает, что она была подворная». В своем терминологическом курсе В.О. Ключевский несколько по-иному трактует полюдье. Он утверждает: «Рядом с данью в древнейшее время является повинность не постоянная, а временная, также падавшая на труд или на рабочее население; она называлась "полюдьем". Как отбывалась эта повинность, довольно трудно себе представить. Она состояла в содержании князя и его двора во время объезда князем своей области».⁴⁶

К внутреннему государственному строению относил дань и К.Н. Бестужев-Рюмин. Большую роль в истории Руси ученый отводил варяжским князьям, которые якобы «положили основание внешнему единству русской земли не только тем, что они наметили ее границы, но и тем, что создали общие интересы, до известной степени связавшие все ее части. Таким образом, недаром с утверждения варяжских князей начинается новый период, не только во внешней истории России, но и во внутреннем развитии населяющих ее племен...» Пришельцы-князья судили и охраняли людей от внешних врагов, за что получали в виде вознаграждения разные судебные пошлины и дани. Последние шли на издержки обороны. Вместе с тем дань была общим доходом князя и дружины.⁴⁷

Под углом зрения господства и подчинения рассматривал дань Н.И. Костомаров. Объединение вокруг Киева славянских племен сопровождалось, по его разумению, не только установлением подданства, но и порабощением. Так, древляне, покоренные Ольгой, были объявлены рабами, обязанными работать на господ-победителей и платить им дань.⁴⁸ Следовательно, по Н.И. Костомарову, дань — платежи порабощенных, завоеванных киевскими князьями племен.

Построения Н.И. Костомарова не получили признания в историографии. Большинство исследователей продолжало развивать идеи о дани-налоге. К ним относился М.Ф. Владимирский-Буданов, который, не колеблясь, поставил дань в разряд прямых налогов: «Дань (прямой налог) первоначально происходит из отношений победителя к побежденным». Превращаясь «в подать внутреннюю и постоянную, дань получает название урока (оброка) или уклада». С XI в. термин «дань» окончательно утвердился в значении внутренней подати. Первоначальным способом взимания дани являлось «полюдье, как бы военные походы, периодически повторяющиеся завоевания». Но в XI в. полюдье уже утратило характер военного похода, правда, лишь на территории древнерусских земель, тогда как относительно «непокоренных инородческих стран» об этом сказать нельзя. Полюдье М.Ф. Владимирский-Буданов включал в «число дани». Он полагал, что в Древней Руси данническую повинность несли только «тяглые (жители погостов) домохозяева». Города же данью не облагались. Их население платило так называемое «погородие». Взимание дани производилось «в цифрах определенных и постоянных».⁴⁹

В.И. Сергеевич различал значение дани, видовое и родовое.⁵⁰ В качестве последнего «под данью разумеются всевозможные подати; все, что дается в пользу князя, называлось данью».⁵¹ В смысле видового термина, или специальной повинности, дань фигурирует в более позднее время; она «есть новость и составляет последствие татарского завоевания».⁵² Как возникает дань? В.И. Сергеевич полагал, что вначале «дань появляется в форме окупа, иногда она дается совершенно добровольно (напр., радимичи соглашаются добровольно платить дань Олегу), а иногда по принуждению. Племена по необходимости должны были избирать одно из двух: или войну, или платеж дани, и избирали последнее, если платеж дани был меньшим злом, чем война». В.И. Сергеевич обобщает: «Итак, по первоначальному своему возникновению, дань является платою слабого сильному: более сильный нападал на слабого, который, в видах замирения сильного, соглашался платить ему дань».⁵³ Налог и дань для В.И. Сергеевича не взаимоисключающие понятия. Наоборот, «всякий налог первоначально возникает в форме окупа, платы за мир и спокойствие сильным соседям с тем, чтобы они не воевали, не нападали. Это дань». Автор продолжает: «Весьма вероятно, что первоначально только покоренные и платили дань. Но и там, где князья водворялись мирно, было немало оснований платежа повинностей в пользу князя. Князь и здесь защищает от врагов, судит, поддерживает спокойствие и пр.»⁵⁴ Так В.И. Сергеевич в конечном счете уравнял насильственные платежи, добываемые посредством войн, с платежами князю за отправление им общественно-полезных функций, уплачиваемые подведомственным ему как правителю населением.

Сквозь призму понятий о налогах преломлял дань Н.А. Рожков. Сбор налогов, по мнению историка, — главная отрасль правительственной деятельности древнерусского князя. Согласно Н.А. Рожкову, основным налогом в Киевской Руси «была прямая подать или дань, известия о которой в летописях и актах идут сплошным, непрерывающимся рядом с IX по XII столетие. Дань собиралась двумя способами: или князь сам за ней ходил — это так называемое полюдье, или ему ее привозили сами жители, что называлось повозом».⁵⁵ Н.А. Рожков находился здесь под явным влиянием В.О. Ключевского.

То же самое надо сказать и о С.Ф. Платонове, у которого встречаем очень схожие мысли. Сбор дани осуществлялся, замечает он, «таким образом: или покоренные племена сами везли дань в Киев на княжеский двор — это так называемый "повоз"; или же князь сам с дружиной отправлялся за нею — это так называемое "полюдье"».⁵⁶ Князья получали плату за охрану общества от неприятеля. Князь и дружина кормились данью.⁵⁷ Представления С.Ф. Платонова о древнерусской дани есть в некотором роде результат соединения точек зрения на даннические отношения В.О. Ключевского и К.Н. Бестужева-Рюмина.

Весьма сходные с С.Ф. Платоновым взгляды обнаруживаем у М.К. Любавского, упоминающего те же два способа взимания дани: повоз и полюдье. Впрочем, М.К. Любавский тут же говорит о полюдье не в смысле способа сбора дани, а в значении платежа как такового, т. е. самой дани. Вот почему у М.К. Любавского князь и дружина собирают полюдье. В изучении данничества автор исходил из внутренней деятельности князей «по устроению страны, по введению в ней наряда», ибо «эта деятельность выражалась главным образом в установлении и сборе даней и оброков, шедших на содержание как самих князей, так и их дружины».⁵⁸ Итак, по М.К. Любавскому, дань с момента своего возникновения являлась фактором внутренней жизни древнерусского общества.

Несколько иначе виделось складывание даннических отношений А.Е. Преснякову, принявшему тезис В.И. Сергеевича о том, что дань первоначально возникает в качестве «откупа, платы за мир и спокойствие сильным соседям, чтобы они не воевали, не нападали». Новый этап в развитии даней связан с организацией «специальных средств самозащиты», когда дань обращается в сбор на содержание князя и дружины, отроков, детских. По наблюдениям А.Е. Преснякова, древнейшим способом сбора дани было полюдье, имевшее характер военного похода князя и дружины «по дань». В конечном счете А.Е. Пресняков рассматривает дань в Киевской Руси наравне с налогами, вирами и прочими сборами, вливавшимися в государственный бюджет, а также оседавшими в карманах древнерусской знати. Термин «дань» со временем приобретает «более широкое, общее значение», покрывающее различные платежи.⁵⁹

Эволюционно смотрел на данничество и М.А. Дьяконов. Князья в Древней Руси, будучи правителями, «получали с населения сборы в форме налогов прямых и косвенных и пошлин». Возникают же прямые налоги в виде «дани, уплачиваемой победителю побежденными. Данью побежденные откупают себе право на жизнь и на свободу; без этого окупа им грозило бы избиение или обращение в рабство». М.А. Дьяконов думал, что таковой дань являлась уже до «призвания» варягов. Еще тогда «уплата дани обусловливалась именно силой поработителя и слабостью покоренного».⁶⁰ Стремясь расширить свое политическое влияние, «первые русские князья» старались поставить в данническую зависимость от себя возможно большее число племен. Обложение данью исследователь расценивал как «первый шаг к замирению враждебных отношений и первое звено при выработке понятия о подданстве». Дань бралась в фиксированных размерах, хотя и крайне неустойчивых. Эта неустойчивость сохранялась до тех пор, «пока дань продолжала носить характер окупа или военной контрибуции». От времен княжения Ольги дошли до нас первые известия об упорядочении взимания дани. М.А. Дьяконов имел ввиду сообщения летописца о путешествии княгини по древлянской и новгородской землям, в ходе которого учреждались «уроки» и «оброки». Автор говорит: «Эти "уроки" и "оброки" вызывали ряд различных толкований в исторической литературе. Едва ли, однако, под этим терминами можно разуметь какие-либо особые сборы в Отличие от дани». Урок и оброк, по М.А. Дьяконову, — дань, определенная в цифрах. По мере того, как с покоренными племенами налаживались у князей тесные и мирные отношения, «дань в виде урока и оброка становится постоянною прямою податью. Но в то же время данью стали обозначать и иные прямые и косвенные сборы». Другими словами, термин «дань» начинает фигурировать как родовое понятие. Сбор даней (прямых налогов) — обычное явление древнерусской действительности XI—XII вв. Князья собирали доходы с подвластных им территорий посредством полюдья — объезда земли с целью выполнения «правительственных функций». Вместе с тем под полюдьем М.А. Дьяконов понимает одну из разновидностей даней.⁶¹ Его представления в данном случае не отличались, следовательно, четкостью.

В заключение обзора мнений дореволюционных историков о данничестве коснемся суждений М.С. Грушевского о данях. Приглядываясь к отношениям, какие существовали между Киевом и окрестными восточнославянскими племенами, М.С. Грушевский убедился в том, что эти отношения были отнюдь не одинаковыми по характеру. Некоторые племена выступали союзниками Киева, добровольными или вынужденными, посылая киевскому князю только воинов в помощь. Даней они не платили. Другие племена вследствие «примучиваний» вынуждены были платить дань, сохраняя при этом свой внутренний быт в целости, ненарушенным.⁶² Количество земель, где оставался прежний порядок и куда время от времени являлись киевские князья, их бояре и дружинники за данью, было довольно значительным в X столетии.⁶³ Обложенные данью племена, как явствует из рассуждений М.С. Грушевского, находились под политическим контролем и гегемонией Киева.⁶⁴ Отсюда ясно, что М.С. Грушевский усматривал в дани нечто внешнее, т. е. сборы, порожденные грабительскими войнами, столь типичными для той поры.

На этом мы заканчиваем знакомство с идеями досоветской исторической науки, посвященной даням и данническим связям на Руси X—XII вв. Какие выводы можно сделать на основании приведенных нами историографических материалов?

Прежде всего нужно отметить, что попытки определить смысл термина «дань» восходят еще к творчеству В.Н. Татищева. Затем они возобновлялись с каждым поколением русских историков. Можно, не боясь преувеличений, сказать: ни один сколько-нибудь крупный исследователь отечественной старины не прошел мимо даннической проблемы.

Довольно значительная группа ученых относила дань к факторам внутреннего развития древнерусского общества. При этом даннические отношения воспринимались по-разному. Согласно одному мнению, дань являлась податью, уплачиваемой зависимыми людьми своим господам и хозяевам — князьям и дружинникам, порабощавшим этих людей и лишавшим их собственности на землю силой оружия. В соответствии с другим мнением, дань была налогом, который получали князья на правах суверенов и правителей. Стало быть, в первом случае дань имела частный характер, а во втором — публичный.

Некоторые авторы наблюдали эволюцию даннических отношений. Возникновение дани они обусловливали военными акциями и уподобляли ее контрибуции, которая со временем превратилась в элемент фиска, став прямым государственным налогом.

Наконец, существовала еще и такая точка зрения, по которой дань на протяжении всей истории Киевской Руси выступала как плата за мир, окуп, как контрибуция. Дань платили лишь побежденные племена и народы.

Следует заметить, что в дореволюционной историографии нет специальных трудов о данничестве. Все написанное в дворянской и буржуазной науке о данях представляет собой отрывочные высказывания, в лучшем случае — краткие очерки.

В советской историографии ситуация несколько улучшилась. Однако до сих пор наша историческая наука не располагает достаточным количеством работ, рассматривающих историю древнерусских даней. Чаще сведения об отношениях данничества приходится собирать по крупицам, извлекая их из статей и монографий, где изучаются те или иные аспекты социально-экономического строя Руси X—XII вв.

М.Н. Покровский полагал, что «дань в древней Руси исторически развилась из урегулированного грабежа, если так можно выразиться: сначала отнимали сколько хотели и могли, потом заменили грабеж правильным ежегодным побором — это и была дань».⁶⁵ По древним понятиям, владеть, властвовать, брать дань — все едино. «На первых порах господство выражается в том, — пишет М.Н. Покровский, — что господа, победители, отбирают в свою пользу часть продуктов, производимых побежденным: собирать дань самый простой способ властвовать».⁶⁶ Данничество устанавливалось в результате завоевания, когда побежденное племя не истреблялось, а превращалось в «поданных», обязанных платить дань.⁶⁷ Политическая зависимость сперва ни в чем другом не выражалась, кроме уплаты дани. Так было в X в. Миновало два-три столетия. Деревенская Русь по-старому платила дань, и хождение за данью являлось специально княжеской профессией, как предводительство на войне. «Захватив чужую волость, князь первым делом посылал по ней своих "данников", которые иной раз не стеснялись и тем, что население уже уплатило дань прежнему князю». Факты, по убеждению М.Н. Покровского, свидетельствуют, что князь не только собирал дань, но и распоряжался ею.⁶⁸ От уплаты дани освобождались города: «...город не был объектом дружинной деятельности: город, как правило, дани не платил; если на город накладывалась дань, это имело такое же значение, как современная контрибуция». Экспедиции за данью назывались полюдьем.⁶⁹

Итак, у М.Н. Покровского данничество не было однородным явлением. Дань, как видно из его высказываний, являлась выражением политической зависимости, «подданства», политического верховенства. Наряду с этим, она фигурировала и в качестве контрибуции. Если вспомнить, что, согласно М.Н. Покровскому, князь по отношению к древнерусской деревне выступал хозяином-вотчинником,⁷⁰ то дань, уплачиваемую деревенскими жителями, нельзя иначе квалифицировать как одну из разновидностей вотчинных повинностей. М.Н. Покровский, следовательно, не сумел выработать стройных и цельных представлений о данничестве в Киевской Руси.

Довольно рано в советской литературе обозначился подход к дани как к феодальной ренте. Указание на этот счет встречаем, например, у П.И. Кушнера, который писал: «На Руси сбор дани носил название "полюдья". В начальной летописи сохранилось очень интересное сказание о походе князя Игоря, показывающее, каким образом собиралась дань. Собрав дань один раз, князь мог тотчас же вернуться обратно и собрать с побежденных дань вторично. Никаких определенных размеров дани не существовало, величина ее зависела исключительно от потребностей самого князя и от богатства данников». В другом месте П.И. Кушнер говорит о том, что «крестьянство жило общинами и деревнями (отдельными заимками), платило дань феодалам».⁷¹ Если сопоставить эти два построения П.И. Кушнера, то можно думать, что он приравнивал раннюю дань к поборам с побежденных племен, а более позднюю — к феодальной эксплуатации.

Довольно смело обращался с термином «дань» П.А. Аргунов. Дань он идентифицировал с «купой» («копой») Русской Правды. П.А. Аргунов заявлял: «..."кyпy" же или "копу" Р. П. считаю натуральной данью господину от закупа, его натуральной повинностью».⁷²

По Н.Л. Рубинштейну, сначала дань собирается путем объезда-полюдья, однако потом сбор дани организуется по-хозяйски. Организацией княжеского хозяйства для собирания дани является «погост», casa dominicata, господский двор примитивного господского хозяйства. К нему «тянет данью» все население округи, на которую распространяется затем само название «погоста». Говоря о социальной природе даннических отношений, Н.Л. Рубинштейн замечает: «Система даней стоит на границе частнохозяйственной и публичной организации; установление даней есть акт политической зависимости, однако, собирание ее строится согласно с частнохозяйственным принципом».⁷³ Становление погостов и обложение данью Н.Л. Рубинштейн предлагал понимать как окняжение земли. Дань вносится каждым отдельным вольным крестьянским хозяйством.⁷⁴ Исследователь поставил данничество посредине между публичными и феодальными платежами.

Более прямолинейно судил о дани А.Г. Пригожин, отождествлявший ее с феодальным оброком.⁷⁵ Против такого отождествления дани с оброком предостерегал М.М. Цвибак.⁷⁶ На недопустимость смешения дани с рентой продуктами указывал В. Рейхардт.⁷⁷

Различал дань и феодальную ренту Б.Д. Греков, приступивший в конце 20-х — начале 30-х годов к фронтальному изучению истории Киевской Руси. По мнению Б.Д. Грекова, дань в «форме пушнины, меда, воска и всякого другого "узорочья", т. е. продуктов, превращающихся на европейских и азиатских рынках в товар», платили свободные смерды, не попавшие в зависимость от феодалов.⁷⁸ Историк не раз подчеркивал то обстоятельство, что в Древней Руси «оставалось много так называемых "свободных" смердов, обложенных данью, но не знающих феодальной ренты».⁷⁹ Правда, постепенно дань переходила в натуральную земельную ренту: «...основной формой эксплуатации смердов была дань, незаметно для самих смердов перерождающаяся в натуральную земельную ренту в связи с процессом обоярения земли и вместе с превращением смерда в зависимого, полукрепостного и крепостного».⁸⁰ Однако Б.Д. Греков ни в ранних своих работах по древнерусской истории, ни в поздних не уравнивал дань с феодальной рентой.⁸¹

Затрагивалась проблема дани и при обсуждении известного доклада Б.Д. Грекова о рабстве и феодализме в Киевской Руси.⁸² Один из участников дискуссии Е.С. Лейбович усматривал в дани нечто отличное от форм феодальной эксплуатации. Дань IX—X вв., по словам Е.С. Лейбовича, нет причин считать «формой феодальной зависимости».⁸³ К сожалению, Е.С. Лейбович ничего не сказал о данничестве более позднего времени. Но его фраза «дань еще не является формой феодальной зависимости» позволяет предполагать, что в перспективе он допускал трансформацию дани в феодальную ренту.

Именно так характеризовал дань другой участник упомянутой дискуссии М.Н. Мартынов. Ему принадлежит следующее утверждение: «Захват общинной земли, грабежи, насилия, частые войны, тяжелая дань — все это разоряло свободного смерда и превращало его в феодально-зависимого крестьянина. При таких условиях даннические отношения перерастали в феодальные отношения. Смерд, завоеванный варягами, данник, теперь стал феодальным крестьянином».⁸⁴

Примерно в том же ключе рассуждал М.И. Артамонов, рассмотревший в специальной статье археологические источники так называемой эпохи возникновения феодализма в Восточной Европе. В данной статье читаем: «Существенное значение для понимания появления богатых курганных могил, а следовательно, и оставившего их социального слоя имеет связь этого рода памятников с возникающими городами. Этот слой общества сформировался вместе с городом — средоточением военно-торговой, рабовладельческой прослойки, постепенно превратившей даннические отношения окружающего земледельческого населения в феодальную, основанную на землевладении и отработочной ренте зависимость».⁸⁵

Далеко не все историки, работавшие в 30-е годы, поддерживали идею о перерождении дани в феодальную ренту на Руси X—XII вв. Противником ее был С.В. Вознесенский. Возникновение даннических отношений С.В. Вознесенский связал с деятельностью дружинников-воинов, бродивших по стране и оседавших в городах, откуда они, нападая на окрестных жителей, «примучивали» дань. Плательщиками дани были смерды — «свободное крестьянство, которое в VIII—IX вв. подвергалось разбойным нападениям военно-дружинного класса, образовавшегося по торговым путям-рекам — Волхову, верховьям Волги и Западной Двины и Днепру, а затем в X—XIII вв., будучи "примучено", вынуждено было платить регулярную дань». Эта дань в те времена не была еще феодальной рентой. Таковой она стала позже — в XIII—XV вв., выступая в форме продуктовой ренты.⁸⁶

О дани во Владимиро-Суздальской Руси писал Н.Н. Воронин. Он выделял дань из системы феодальной эксплуатации, считая данничество чем-то внешним, наносным, пребывающем на поверхности общественного быта.⁸⁷ И на юге даннические отношения нельзя принимать за форму феодальной зависимости, ибо для того, чтобы установилась последняя, данник должен был перевоплотиться в феодального крестьянина: «Сельское население собственно киевской территории — Поднепровья — с развитием здесь княжеского и церковного феодального землевладения быстро превращалось из данников в феодально-зависимых крестьян».⁸⁸

Вне феодализма рассматривал дань и С.В. Бахрушин. Обращаясь к «Державе Рюриковичей», ученый подчеркивал, что она «основывалась не на интенсивной феодальной эксплуатации, а лишь на сборе дани с покоренных племен. В стране, где господствовали еще общинные порядки, хотя и находившиеся в состоянии разложения, иначе и не могло быть». Несколько ниже С.В. Бахрушин заключает: «Итак, не освоение земли, а грабеж населения в виде дани является основной задачей военной организации, возглавляемой киевскими князьями. При невозможности интенсивно эксплуатировать покоренное население необходимо было непрерывно увеличивать число данников, расширять территорию, облагаемую данью».⁸⁹ Значит, дань — вид грабежа, а не феодальная повинность. Даже в XI в., особенно на окраинах русской земли, дань ничего общего не имела с феодальными учреждениями.⁹⁰

С.В. Юшков был первым советским ученым, написавшим специальную работу о древнерусской дани. В 1936 г. он выступил со статьей «Эволюция дани в феодальную ренту в Киевском государстве в X—XI веках», где попытался проследить эволюцию дани за время, указанное в заглавии. Дань у С.В. Юшкова в своем развитии проходит два этапа: первый, когда она еще не была феодальной рентой, и второй, когда она стала таковой. Сначала «сбор дани вместе с "примучиваниями" разного рода был не чем иным, как организованным феодальной властью грабежом сельского населения...» Правление княгини Ольги знаменует решительный перелом в даннических отношениях. Ольга ликвидировала местных племенных и варяжских князей, взамен которых «была создана прочная, непосредственно связанная с центром, местная финансовая и, вероятно, судебная администрация». Она устроила погосты — финансово-административные и судебные центры, где находились княжеские агенты. Смысл перечисленных нововведений киевской княгини состоял в том, что «вместо периодических наездов — осеннего и зимнего полюдья князя или наиболее близких к нему дружинников — создается постоянно действующая, прочная и довольно густая сеть финансовых органов, которые затем уже передают собранную дань или князю или представителям князя». Однако этим мероприятия Ольги не ограничились. Ею были учреждены еще дани и оброки, что свидетельствует, по С.В. Юшкову, «об изменении состава сборов».⁹¹ Именно в оброках автор усматривал «новые дополнительные обложения», введенные Ольгой. Дань взималась «уроком» (общей суммой) с дыма или рала мехами, медом, воском, а оброк платили с земли, что позволяет отнести его к одному из «первичных видов типичной феодальной ренты. Оброк мог выплачиваться хлебом и другими продуктами питания или деньгами». Итак, «деятельность княгини Ольги имела своим следствием форсирование процесса сближения дани с типичной феодальной рентой. Погосты не были просто финансово-административными центрами: они были центрами феодального властвования, основными очагами феодальной эксплуатации». В дальнейшем этот процесс ускоренными темпами шел прежде всего в принадлежавших князьям и церкви волостях и городах, где «права князя и церковных властей над сельским населением ничем не ограничивались, и оно быстро превращалось в феодально зависимое крестьянство».⁹² Преобразования Ольги коснулись не только древлянской земли, но и всей территории Киевского государства.⁹³ Перерождение дани в феодальную ренту произошло в результате захвата земель племен, обложенных данью и превращения этих земель в феодальные владения князей и их слуг, постепенного упорядочения способов сбора дани в одинаковом размере (с двора или от рала), в результате раздачи князьями земель данников боярам и церковным организациям.⁹⁴

Таким образом, по предположению С.В. Юшкова, «при княгине Ольге произошла крупная финансово-административная реформа: изменился порядок взимания дани и, по-видимому, состав самой дани».⁹⁵ Эта реформа создала благоприятные условия для перехода дани в феодальную ренту.

В плане развития советской историографии данничества идеи С.В. Юшкова представляли несомненный интерес. Впрочем, исследованиям С.В. Юшкова, посвященным данническим отношениям в Киевской Руси, явно не хватало фактического материала. Вот почему читателя, знакомящегося с этими исследованиями, преследует ощущение схематизма, обедняющего историческую действительность. Но, несмотря на это, влияние концепции

С.В. Юшкова на последующих историков было весьма заметным: среди многих современных авторов пользуется признанием его мысль о реформе княгини Ольги, положившей начало превращению дани в феодальную ренту.⁹⁶

Вернемся, однако, как говаривал некогда летописец, «на прежнее» и продолжим знакомство с историческими трудами, в которых затрагивался вопрос о данях.

В.В. Мавродин, анализируя различные явления истории Древней Руси, сформулировал ряд положений о данях и данниках. В одной из своих работ, опубликованной еще на исходе 30-х годов, он писал: «Сбор дани — "полюдье" — явление, возникающее еще в дофеодальный период, но оно уже свидетельствует о переходе к феодальным отношениям. Общинник — смерд платит дань и в этом отношении он уже подчинен, но, не говоря уж об еще свободном смерде, даже смерд-данник может в дальнейшем эволюционировать в холопа, челядина, закупа, изгоя, рядовича, наймита и т. д. и т. п.»⁹⁷ В другой, более поздней работе, В.В. Мавродин отмечал, что дань «взимали с покоренных племен от "рала", от "плуга" или от "дыма" по "черно куне", "беле веверице" или "по щьлягу". Собирали в качестве дани "скору", воск и мед, "ополонялись челядью". До середины X в. дань взималась в произвольных размерах, и мерилом размера дани были лишь жадность и сила князей».⁹⁸ Дань поступала не только киевскому князю, ее «уплачивали своим племенным князьям, вроде древлянского Мала и вятичских Ходоты с сыном, местным "светлым и великим" князьям, "иже суть под рукою" киевского князя, из числа "находников" — варягов или племенных князей, признавших киевского князя своим верховным вождем». Но кроме дани, а также вир и продаж, существовало еще и полюдье, которое В.В. Мавродин на этот раз отличает от дани. Полюдье не платит Русь внутренняя, коренная: Киев, Чернигов, Переяславль. Полюдье поставляет Русь внешняя, т. е. восточнославянские племена, подвластные Киеву.⁹⁹ Время постепенно меняет характер дани и даннических отношений: при Ольге «сбор дани начинает носить правильный и систематический характер. Устанавливается характер и нормы дани — "уроки", создаются административно-финансовые единицы — "погосты", "места", местные организационные центры, где сосредоточивается княжеская администрация... Дань перерастает в феодальную ренту, и особенно быстро этот процесс протекает на княжеских землях. Объектом эксплуатации князя становится теперь "своя", "Русская земля", свой русский данник, свой русский люд».¹⁰⁰

О даннической эксплуатации «своих» сельских обывателей на примере новгородских смердов писал А.Г. Захаренко. Его внимание привлекли и неславянские племена, обложенные данью. А.Г. Захаренко различает дань, уплачиваемую сельским населением Новгородской земли, и аналогичные по названию платежи, собираемые среди покоренных иноязычных племен. В первом случае перед нами выражение феодальной зависимости масс новгородского населения, «которые наиболее страдали от усиления различных форм феодальной эксплуатации, от политики "вир" и "продаж", чрезмерных обложений данью, "кунами" и т. д.»¹⁰¹ Во втором случае мы сталкиваемся с «примучиваниями» и грабежами: «Имея "отроков" и холопов, располагая крупными денежными средствами, новгородские феодалы посылали военно-торговые экспедиции на северо-восток, грабя и облагая данью местное население, где это было возможно, или вступая в торговые отношения, если то или иное племя было в состоянии дать отпор грабительским шайкам "лучших" новгородских мужей».¹⁰² Стремление А.Г. Захаренко определить различие между внутренней данью и внешней являлось наиболее ценным элементом его суждений о данничестве.

Любопытные высказывания о дани и полюдье принадлежат М.Д. Приселкову — выдающемуся знатоку истории летописания на Руси. Согласно М.Д. Приселкову, «Киевское государство середины X века представляло собою, во-первых, основное ядро из трех княжеств — Киевского, Черниговского и Переяславского, называвшихся Русью, Русскою землею, и, во-вторых, подчиненные этой Руси силою меча киевского князя земли, которые платили Киеву полюдье». Собираемое с подвластных Русской земле областей, полюдье шло на содержание дружины князя. Но у «примученных» Киевом племен имелись свои управители, которых нужно было содержать. Поэтому помимо полюдья, предназначенного киевскому князю и его дружинникам, населению завоеванных областей приходилось выделять средства для собственных властителей, которые М.Д. Приселков считает данью. «Что полюдье в землях, подвластных Русской земле, представлялось повинностью населения поверх обычных повинностей в пользу своей местной власти, — доказывает М.Д. Приселков, — лучше всего подтверждается из тех документов, где еще живет этот термин. Там везде, как увидим, различается "дань" местной власти от "полюдья" как высшей дани».¹⁰³ М.Д. Приселков придерживался выработанного взгляда на дань и полюдье даже тогда, когда этот взгляд противоречил показаниям источников. Так, несмотря на то, что Повесть временных лет совершенно точно указывала на сбор Яном Вышатичем дани, а не полюдья, он все же говорил о собирании Яном «полюдья» в Ростово-Суздальской области.¹⁰⁴ Эту очевидную несообразность автор устранял следующим разъяснением: «Самый термин "полюдье" ко времени появления наших письменных памятников сохранился только в языке тех областей, которые это полюдье платили, и отсутствует, например, в языке киевских летописцев, которые называют эту повинность окраин или "данью Руси", или просто данью Киевскому князю».¹⁰⁵

Независимо от того, верно или неверно истолковал дань и полюдье М.Д. Приселков, само разграничение этих понятий — прием весьма плодотворный и перспективный.

Обсуждение проблемы данничества продолжалось и в конце 40-х — 50-х годах. Иногда оно принимало форму полемики с С.В. Юшковым. Это мы видим в книге А.Н. Насонова, где читаем: «В соответствии со своим пониманием общественно-политического строя Киевского государства, С.В. Юшков выдвинул новую теорию — теорию превращения в Киевской Руси дани в феодальную ренту. По ряду соображений принять эту теорию не считаем возможным. Разумеется, частично дань в феодальную ренту переходила. Следует подчеркнуть, что дань остается особой разновидностью феодальной эксплуатации; источники не дают оснований полагать, что граница между поборами, собираемыми государственным аппаратом, и феодальной рентой отдельных землевладельцев стирается. Сказанное отнюдь не противоречит тому, что дань в раннюю феодальную эпоху обычно делилась, что из нее выделялись доли в пользу тех или иных феодалов. Конечно, с развитием феодального землевладения значение дани среди других источников обогащения знати падало».¹⁰⁶ А.Н. Насонов еще раз говорит о частичном переходе дани в феодальную ренту на протяжении XI—XII вв. Однако различие между данью и феодальной рентой все-таки оставалось: «Дань была разновидностью феодальной эксплуатации, но эксплуатации, осуществляемой не отдельными феодалами, а государственным аппаратом».¹⁰⁷ А.Н. Насонову казалось, что, согласившись с С.В. Юшковым, «мы придем к необходимости пересмотреть учение о феодальной ренте, согласно которому древнейшими формами ренты при феодализме были отработочная рента и рента продуктами, а более поздняя — денежная. Мы знаем, что денежная рента предполагает уже сравнительно значительное развитие торговли, городской промышленности, товарного производства вообще, а вместе с тем и денежного обращения. На Руси денежная рента появляется в XV в. Между тем дань на Руси в XII в. собиралась частично деньгами, гривнами... Следует иметь в виду возможность обращения различных натурально-хозяйственных поборов (шкурок) в серебро как по погостам, так и в более крупных центрах».¹⁰⁸

А.Н. Насонов возражал С.В. Юшкову более с точки зрения теоретической, чем фактической. Но такого рода возражения можно было адресовать и самому А.Н. Насонову, поскольку дани, собираемые «государственным аппаратом», могут быть истолкованы в качестве централизованной феодальной ренты. А.Н. Насонов не учитывает такой возможности. Отсюда у него нечеткость в определении дани как формы эксплуатации; назвать дань «разновидностью феодальной эксплуатации» — это не значит в должной мере исчерпать вопрос, ибо остается неясным, что понимать конкретно под словом «разновидность» и в чем заключалось отличие по существу данной «разновидности феодальной эксплуатации» от феодальной ренты. И здесь, разумеется, не может служить критерием обстоятельство, кто взимал дань: государство или частный землевладелец.

Правильно указав на отличие дани от феодальной ренты, А.Н. Насонов не сумел удовлетворительно объяснить его. Если бы он вывел данничестве за рамки феодализма, его позиции были бы более прочными. Но А.Н. Насонов полностью разделял общепризнанное представление о феодальной природе Руси XI—XII вв. Вполне понятно поэтому, что дань, получаемую феодальным государственным аппаратом, историк объявил разновидностью феодальной эксплуатации, оказавшись при этом в сложном положении.

А.Н. Насонов был уверен «в военном происхождении организации данничества, точнее — дани и полюдья. Выясняя роль "воевод" в распространении данничества, убеждаемся, что они, как и князья, опирались на местную феодальную знать, защищали ее интересы».¹⁰⁹ Расширение территории Древнерусского государства автором в сущности сведено к «деятельности военной организации феодальной знати, аппарата принуждения, деятельности князей, воевод-тысяцких и т. п. Государственная территория росла путем распространения дани и суда, причем важным моментом было установление постоянных мест суда и сбора дани — "становищ", "погостов"».¹¹⁰ Основной вывод исследования А.Н. Насонова призван подтвердить «существование связи между развитием и распространением феодальных отношений и ростом государственной территории, распространением дани и суда представителей государственной власти».¹¹¹ А это означает, что дань, по А.Н. Насонову, являлась внутренним социальным институтом развивающегося феодального общества.

Для М.Н. Тихомирова дань и феодальная рента — синонимы. Обложение данью есть по существу захват земель данников, в результате чего «земля становилась феодальным владением князей и дружинников, получавших феодальную ренту. Одно из первых свидетельств о введении тяжкой дани известно по летописи, это — введение даней и оброков в Древлянской земле середины X в.»¹¹² Со временем «термин "дань" получил значение подати, тогда как термины "уставы" и "уроки" имели разное содержание, в том числе значение подати и налога».¹¹³

Если М.Н. Тихомиров безоговорочно относил дань к феодальной ренте, то П.И. Лященко считал ее дофеодальной формой зависимости. Дань возникает в процессе становления княжеской государственной власти и ее исполнительного органа — дружины, в ходе которого завязываются даннические отношения между господствующим классом и принужденным к даннической повинности рядовым населением. В Киевской Руси дань — форма обложения государственной властью масс населения. Она «взималась путем "полюдья", т. е. непосредственного объезда князем и его дружиной подвластных ему сел и деревень».¹¹⁴ Установление даннической зависимости иногда осуществлялось договорным порядком, но чаще всего — с помощью принуждения. В бюджете древнерусской знати дань играла важную роль: «Полюдье и дань не только давали источники для оплаты службы в дружинах, но и являлись вообще основным, примитивным финансовым источником для удовлетворения всех расходов князя и государства». Конечный вывод у П.И. Лященко следующий: «...дань являлась начальной и наиболее простой формой классового подчинения. Она часто имела в своей основе прямое насилие. Но с возникновением и укреплением государства закрепляется и господство правящих классов, эксплуатирующих трудящиеся массы путем как экономического, так и внеэкономического принуждения».¹¹⁵

Таким образом, считая дань формой классового подчинения, П.И. Лященко видел в ней проявление дофеодальной зависимости и подчеркивал ее простой, примитивный характер.

Видоизмененной формой прежней дани дофеодальных времен он считал оброки IX—X вв. — периода «становления феодальных отношений».¹¹⁶

Характеризуя социально-экономический строй восточных славян, образование у них классов, П.Н. Третьяков замечал: «Известную роль в процессе возникновения классового общества сыграла у восточных славян... форма примитивной эксплуатации — взимание дани с покоренного населения. Давно известная на славянском юге, эта форма эксплуатации в VII—IX вв. получила широкое распространение. Дань с покоренного населения послужила одним из существенных источников накопления богатств в руках феодализирующейся знати».¹¹⁷ Даннические отношения были распространены «внутри самих славянских племен», ибо «неизбежным следствием военных столкновений между восточнославянскими племенами являлось обложение покоренного населения данью, а сами военные столкновения в значительной мере представляли собой не что иное, как борьбу различных группировок племенной знати из-за дани, собираемой с сельского и городского населения. Впоследствии, уже во времена Древней Руси, когда процесс превращения общинных земель в частную собственность близился к своему завершению, эксплуатация сельского населения путем сбора дани претерпела трансформацию, превратясь в ряде случаев в ренту продуктами».¹¹⁸ Фраза П.Н. Третьякова «в ряде случаев» убеждает в том, что автор наблюдал в Древней Руси лишь частичный переход дани в ренту продуктами, оставляя другую ее часть вне феодальной системы.

С пристальным вниманием к древнерусской дани подходили украинские историки. К.Г. Гуслистый, например, усматривал в дани форму феодальной эксплуатации, имевшей место в раннефеодальном древнерусском обществе.¹¹⁹ Более сложную картину рисует Д.И. Блифельд: «Дань в своем первичном виде — явление доклассового общества. Это добровольные взносы членов общины на ее потребности: отправление религиозных праздников, организация запасов на случай неурожая и т. п. В процессе складывания классового общества право собирать дань и распоряжаться ею узурпируется родовой знатью и с превращением последней в господствующий класс делается формой феодальной эксплуатации».¹²⁰

Неоднократно обращались к изучению даней в Киевской Руси В.И. Довженок и М.Ю. Брайчевский. Они выступили с целой серией исследований на эту тему. Первое из них появилось в 1950 г. в виде статьи, написанной в связи с дискуссией о периодизации истории СССР, проходившей на страницах журнала «Вопросы истории». Проблему данничества В.И. Довженок и М.Ю. Брайчевский нашли недостаточно разработанной: «Вопрос о социальном значении дани наименее разработан в исторической науке, но принято считать, что дань IX—X вв. не была феодальной формой эксплуатации».¹²¹ Авторы взялись заполнить этот досадный, по их мнению, пробел. Они начали с того, что отбросили мысль о дани как следствии военных столкновений племен и народов: «...дань не могла возникнуть в результате завоеваний; она могла означать только повинность земледельческого населения феодалу за пользование землей, которая юридически была его собственностью. И если варяги и хазары действительно собирали дань у славян от дыма и рала, то это можно объяснить той системой даннических отношений, которая существовала у славян значительно раньше и независимо от варягов и хазар». В категорическом тоне В.И. Довженок и М.Ю. Брайчевский заявили: «Дань могла быть только выражением крепостнических феодальных отношений, когда землевладелец-феодал посредством внеэкономического принуждения присваивал часть труда непосредственного производителя в виде продуктов этого труда. Основанием для феодала принуждать производителя отдавать ему часть продуктов было то, что производитель пользовался землей, которая юридически принадлежала феодалу. Князь, бывший верховным владыкой в княжестве, был прежде всего собственником всей земли».¹²²

Вскоре В.И. Довженок в ряде работ повторил тезис о дани как продуктовой феодальной ренте.¹²³ В 1959 г. в книге «Очерки древней истории Украинской ССР» он писал: «Основной формой феодальной эксплуатации населения в эпоху Киевской Руси была продуктовая, т. е. натуральная рента, известная под названием дани. Дань основывалась на феодальной земельной собственности».¹²⁴ И далее, два года спустя: «Дань была выражением внутренних социально-экономических отношений в восточнославянском обществе накануне создания Киевского государства и являла собой форму эксплуатации крестьян-общинников феодальным классом, который в это время нарождался. Она была натуральной формой феодальной ренты».¹²⁵ В 1972 г. В.И. Довженок опубликовал статью «О некоторых особенностях феодализма в Киевской Руси», где получили свое отражение его старые идеи. Дань X в., по словам В.И. Довженка, имела два значения: военная контрибуция, которую вынуждены были платить славянские племена внешним врагам (варягам, хазарам), и повинность в пользу местной господствующей верхушки. Вот эта последняя повинность (дань) и выступала в качестве феодальной ренты. Именно она была основным источником обогащения социальной верхушки.¹²⁶ В XII—XIII вв. дань как натуральная форма феодальной ренты сохраняется. И в это время дань-рента по-прежнему являлась главным источником доходов класса феодалов.¹²⁷

Аналогичные идеи развивал М.Ю. Брайчевский: «Для того, чтобы понять правильно экономическое значение дани, обратимся к источникам, из которых следует, что, во-первых, дань была связана с землею, а во-вторых, земля, с которой она собирается, рассматривалась как собственность великого князя».¹²⁸

М.Ю. Брайчевский доказывает, что в эпоху генезиса феодализма на Руси не было условий для развития отработочной ренты. Поэтому «основной формой эксплуатации в это время должна была выступить продуктовая рента».¹²⁹ Разумеется, продуктовая рента не была единственной формой феодальной эксплуатации, дополняясь отработочной и денежной рентой. С необыкновенной легкостью автор отыскал отработки в X в. и ренту деньгами в XI в.¹³⁰ Коренной вывод М.Ю. Брайчевского гласит: «Таким образом, мы не видим серьезных причин возражать, что древнерусская дань являла собой феодальную ренту продуктами и что древнейшею формой феодальной эксплуатации на Руси была не отработочная, а продуктовая».¹³¹

Все эти наблюдения В.И. Довженка и М.Ю. Брайчевского получили одобрение в редакционной статье, подводившей итоги дискуссии,¹³² и нашли поддержку со стороны таких авторитетных специалистов, как Л.В. Черепнин и В.Т. Пашуто.¹³³ Авторам редакционной статьи, а также Л.В. Черепнину и В.Т. Пашуто, положения В.И. Довженка и М.Ю. Брайчевского импонировали, видимо, потому, что они удревняли феодальную эксплуатацию на Руси и, кроме того, давали новое обоснование старой концепции, утверждавшей господство феодализма в Древней Руси.

В литературе, правда, звучала и критика, адресованная В.И. Довженку и М.Ю. Брайчевскому. Для примера назовем книгу П.А. Хромова, в которой оспаривались их взгляды на роль продуктовой ренты в Киевской Руси и проводилась мысль об эволюции дани в феодальную ренту.¹³⁴ Но эта критика не достигла цели. Впрочем, как бы там ни было, бесспорным остается тот факт, что идеи украинских историков быстро привились к историографическому древу. Два основополагающих тезиса В.И. Довженка и М.Ю. Брайчевского, согласно которым древнерусский князь являлся верховным собственником земли, а дань выступала как феодальная рента, были приняты и развиты одним из ведущих специалистов по истории средневековой России Л.В. Черепниным.¹³⁵

В наиболее законченном и отшлифованном виде концепция данничества на Руси содержится в работе Л.В. Черепнина, посвященной изучению спорных вопросов истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв.¹³⁶

Дань, по мнению Л.В. Черепнина, — наиболее ранняя форма эксплуатации общинников киевскими князьями. На словах Л.В. Черепнин признает эволюцию дани в феодальную ренту, подчеркивая, что эта эволюция «совершалась постепенно и датировать этот процесс трудно».¹³⁷ Но на деле (в ходе самого исследования) он не раскрывает превращения дани в феодальную ренту, и дань у него уже в конце IX столетия фигурирует в качестве феодальной повинности, появившись неожиданно, в готовом виде.

Термин «полюдье», полагает Л.В. Черепнин, имел двоякий смысл: «Форма взыскания дани (объезды представителями правящего класса подчиненных общин) и тот корм, который ими при этом брался».¹³⁸ Дань, согласно Л.В. Черепнину, «раскладывалась по погостам и бралась с "двора", "дыма", "рала", "плуга", т. е. с отдельных крестьянских хозяйств. В связи с этим погосты как поселения соседских общин приобретают новое значение — административно-фискальных округов. С именем княгини Ольги летопись связывает проведение в 946—947 гг. ряда мероприятий, направленных к укреплению княжеской власти в пределах соседских общин: нормирование повинностей, получавших регулярный характер ("уставляющи уставы и уроки"), устройство погостов как постоянных центров сбора дани ("устави... погосты и дани..."). Система "полюдья", т. е. поездок княжеских "мужей" за данью, постепенно сменяется "повозом", т. е. доставкой ее в определенный пункт погоста общинниками».¹³⁹ Феодальную ренту (дань) Л.В. Черепнин наблюдает на протяжении X—XII вв.¹⁴⁰

Концепция дани Л.В. Черепнина нам представляется весьма спорной. Исследователь во главу угла поставил так называемое «окняжение» земли, установление верховной (государственной) собственности князя на землю. Феодальный характер дани выводится автором из этого фундаментального для него положения. Однако «окняжение» земли, верховная княжеская собственность на землю — категории сомнительные. Киевская Русь таких явлений, по нашему мнению, не знала.¹⁴¹

Л.В. Черепнин оперирует понятиями «процесс», «эволюция», «превращение».¹⁴² Но за этими понятиями, как ни странно, у исследователя нет динамики, нет развития. Картина, изображаемая Л.В. Черепниным, статична. Есть, правда, некая иллюзия движения, создаваемая описанием внешней канвы событий, т. е. рассказом о том, где, когда, какое племя было обложено данью, какие перемены внесла княгиня Ольга в порядок сбора дани и т. п. Развития же именно института дани Л.В. Черепнин не показал. В самом деле, возложение дани на «примученное» племя, по его словам, есть в то же время установление верховной собственности победителя (киевского князя) на землю побежденных, а установление верховной собственности государства в лице князя означает приобретение данью феодального характера. Стало быть, у Л.В. Черепнина час возникновения дани-ренты — это час появления верховной княжеской собственности и наоборот. Отсюда ясно, что эволюция дани в феодальную ренту в работе Л.В. Черепнина не раскрыта: дань-рента является сразу и в готовом виде. Тем не менее в новейшей исторической литературе сложилось целое направление, представители которого развивают в своих работах те же идеи Л.В. Черепнина. К данному направлению принадлежат Я.Н. Щапов, О.М. Рапов, Ю.А. Кизилов, Б.А. Рыбаков, В.Л. Янин, Г.В. Абрамович, М.Б. Свердлов, А.А. Горский, Л.В. Милов и др.

Я.Н. Щапов рассматривает дань как форму конфискации публичной властью у непосредственных производителей продуктов прибавочного труда.¹⁴³ Он полагает, что «там, где феодальная собственность на землю в форме частного крупного землевладения господствующего класса не сформировалась, эксплуатация крестьян осуществлялась государством в лице князя и в форме даней. В этих условиях дани были раннефеодальной формой земельной централизованной ренты».¹⁴⁴ Подобный строй отношений был типичным для Руси второй половины X — начала XI в.¹⁴⁵ Итак, по Я.Н. Щапову, древнерусская дань являлась феодальной рентой, порожденной верховной (государственной) собственностью киевских князей, экспроприировавших общинную собственность.¹⁴⁶

Изучая данничество в домонгольской Руси, О.М. Рапов пришел к выводу о том, что «наиболее распространенными в древней Руси средствами эксплуатации были: сбор дани, а также полюдье». При этом термин «дань» в IX—XIII вв. обозначал как земельную ренту, так и контрибуцию.¹⁴⁷ Под последней О.М. Рапов разумеет дань, добывавшуюся в ходе победоносных походов Руси на соседние страны. Что касается земельной ренты, то она фигурировала в виде даней, собираемых князьями у «примученных» восточнославянских племен. Завоевание этих племен сопровождалось установлением собственности победителей на землю побежденных. В результате «уже в IX—X вв. целый ряд территорий Восточной Европы превратился в собственность Киевского государства и киевских князей, ставших фактически верховными собственниками территорий, входивших в состав Киевской Руси». О.М. Рапов называет ряд признаков, позволяющих ему считать дань X в. земельной рентой: «1) верховный земельный собственник — Киевское государство (фактически — киевский князь); 2) регулярность взимания дани, установленная "уставами" и "уроками"; 3) наличие определенных фиксированных площадей, с которых происходило взимание; 4) сбор ренты проводился с помощью внеэкономического принуждения, которое выражалось в изъятии дани вооруженными отрядами княжеских дружинников».¹⁴⁸

О.М. Рапов, в отличие от своих предшественников, А.Н. Насонова например, подчеркивает: «В чью пользу взималась дань — в пользу ли самого верховного собственника на землю, в пользу ли феодалов, которым верховный собственник в качестве жалования за службу отдавал эту дань, или в пользу княжеских агентов-министериалов — не играет никакой роли при определении: рента это или контрибуция». Чтобы показать процесс развития феодальной ренты, историк выделяет несколько этапов в ее становлении: «Вначале происходит захват дружинниками киевского князя земель соседнего "княжества" (племени), которые становятся собственностью феодальной верхушки Киевского государства. После этого на побежденных накладывается дань-рента "от дыма" — плата за использование лесов, выгонов, рек, пахотной земли и т. д. отдельными крестьянскими хозяйствами. Во второй половине X в. ренту начинают собирать с "плуга", т. е. четко фиксируются единицы пахотной земли, за эксплуатацию которой вносится плата феодальному государству или отдельным феодалам. Таким образом, рента постепенно начинает приобретать дифференцированный характер. В качестве добавления к ренте вводятся налоги».¹⁴⁹ Дань-рента многократно упоминается и в источниках XI—XIII вв.¹⁵⁰

Таковы соображения О.М. Рапова о древнерусской дани. При ближайшем рассмотрении они обнаруживают некоторый дефицит исторического подхода к проблеме возникновения дани — феодальной земельной ренты. Стремление исследователя обозначить этапы становления дани-ренты создает, как нам кажется, лишь видимость историзма. Ведь завоевание племени и «возложение» на него дани — акты теснейшим образом взаимосвязанные и, собственно, одновременные: подчинение одного племени другим выражалось в уплате дани побежденных победителям. Завоевание и обложение данью — две стороны одной медали. Разделять их поэтапно методически неправомерно.

В книге о княжеских владениях на Руси О.М. Рапов рисует более динамичную картину превращения дани в феодальную ренту. Согласившись с мыслью Л.В. Черепнина о постепенном перерастании дани в ренту, он старается показать эту постепенность на примере истории Древлянской земли IX — первой половины X в., когда племенная знать, возглавлявшая древлянское общество, наложила руку на общинные земли. Но вот в правлении Олега «политическая власть киевского князя была распространена на Древлянскую землю». И О.М. Рапов ставит вопрос: «посадил» ли Олег у древлян своего наместника, или же, пойдя на компромисс с тамошней знатью, оставил за ней право распоряжения «внутри области», т. е. превратил древлянских князей и старейшин в вассальных держателей? Ответ у автора следующий: «Нам представляется более вероятным второй вариант, так как местные древлянские князья упоминаются в летописи спустя 30 с лишним лет после смерти Олега. А в таком случае следует считать, Что Древлянская земля была в 883 г. "окняжена" Киевом еще неполностью».¹⁵¹ Окончательное «окняжение» земель древлян произошло после известного похода Ольги в 946 г., в результате которого «местные старейшины-землевладельцы» лишились «своих держаний» и были заменены администрацией из Киева. Древлянская дань стала феодальной рентой.¹⁵²

В построениях О.М. Рапова тезис об узурпации древлянской, знатью общинных земель выглядит более декларативным, чем доказательным. Поэтому переход дани в ренту едва ли может быть обоснован одной лишь сменой древлянских правителей киевскими.

Не имеют категорического звучания и признаки, воспринимаемые О.М. Раповым как присущие дани, т. е. феодальной ренте. Об этом убедительно писал А.Л. Шапиро, оспоривший его выводы относительно социальной природы даней X в.: «Все черты, которые О.М. Рапов считает отличительными признаками, дани-ренты, в равной мере присущи и дани-контрибуции. Дань-контрибуция, которую киевские князья брали с Византии, не была единовременным платежом, а должна была повторяться. Недаром в "Повести временных лет" под 971 г. указывается, что Святослав, приняв от царя дары, говорил: "Аще ли почнеть не управляти дани, да изнова из Руси, совкупивше вои множайша, поидем Царюгороду". Дань-контрибуция, как и дань-рента, и даже в большей степени, чем эта последняя, взималась по определенной норме, в установленных размерах, иногда и с земельных площадей. Вспомним, например, татарскую дань с сохи и сборщиков татарской дани — поплужников».¹⁵³ У Рапова фигурирует еще один важнейший признак дани-ренты: верховная в лице князя собственность на земли покоренных Киевом племен. А.Л. Шапиро решительно (и, на наш взгляд, справедливо) отвергает мысль о верховной земельной собственности первых Рюриковичей и тем самым отклоняет указанный признак как несостоятельный.¹⁵⁴

В качестве феодальной повинности толкует дань Ю.А. Кизилов, по мнению которого уже к концу IX в. установилась собственность киевских князей на ряд территорий покоренных ими восточнославянских племен.¹⁵⁵ Иными словами, Ю.А. Кизилов наблюдает в указанное время «окняжение» земли, возникновение верховной собственности князя на землю.¹⁵⁶ Дань превращалась в феодальную ренту. «С нашей точки зрения, — заявляет автор, — из того, что дань взималась лишь в среде "примученного" населения соседних общностей, а не на территории "Русской земли", нельзя делать вывод о ее контрибуционном характере, поскольку "примучивание" в феодальную эпоху сплошь и рядом играло роль основного орудия, с помощью которого происходила реализация прибавочного труда в пользу коллективного или частного земельного собственника».¹⁵⁷ Ю.А. Кизилов, по существу, не различает насилия, совершаемого внутри общества господствующим классом над классом непосредственных производителей, и насилия, осуществляемого в ходе межплеменных войн, сопровождавшихся грабежами эпизодическими и постоянными в виде даней, выплачиваемых, как говаривал летописец, «мира деля». Такое неразличение исторических явлений делает позицию исследователя легко уязвимой.

Близкие к концепции Л.В. Черепнина суждения высказал С.М. Каштанов, рассматривавший дань в теоретическом аспекте. Он полагает, что «взимаемый феодалом налог по своему экономическому происхождению — рента, по методу присвоения — дань».¹⁵⁸

Проблема «окняжения» земли, разработанная Л.В. Черепниным, сыграла важную роль в представлениях В.Л. Янина о социальном развитии Новгорода X — конца XI столетий.¹⁵⁹ В те времена вотчинная собственность новгородских феодалов еще не сформировалась, и бояре являли собой ассоциацию, обладавшую правом корпоративной собственности на землю. Исходя из мысли о корпоративной (государственной) земельной собственности новгородского боярства, В.Л. Янин наделяет рентным характером взимаемые им подати, в том числе, разумеется, и дань.¹⁶⁰

Далеко идущие выводы, относящиеся к дани-полюдью, делает Б.А. Рыбаков. Свое понимание вопроса он сперва изложил в статье о смердах,¹⁶¹ а затем — в тезисах, заключающих в себе «новую концепцию предыстории Киевской Руси». Б.А. Рыбаков полагает, что «главное внимание историков должно привлечь такое грандиозное предприятие, как "полюдье" киевских князей, обычно лишь упоминаемое в исторических трудах, но не анализируемое во всем государственном размахе».¹⁶² Подобное отношение Б.А. Рыбакова к феномену полюдья продиктовано тем, что «именно полюдье помогает решить вопрос о возникновении верховной собственности на землю, являющейся важнейшим условием феодального строя. Полюдье демонстрирует отношения господства и подчинения в самом обнаженном первоначальном облике и одновременно (особенно если речь идет о большой территории со сложным соподчинением простых князей и главенствующих над ними "светлых князей") устанавливает систему вассалитета».¹⁶³ В середине X в. полюдье вступает в последний период своего существования.¹⁶⁴ Вообще же «полюдье следует представлять себе не как первичную форму сбора дани, а как итоговую фазу этого процесса, охватившего и местные племенные дружины».¹⁶⁵ Будучи тарифицированной и фиксированной, дань собиралась не в произвольном количестве.¹⁶⁶ Б.А. Рыбаков считает, что по существу своему она представляла натуральную феодальную ренту.¹⁶⁷ Ученый не видит различия между данью и полюдьем.

Наблюдения Б.А. Рыбакова о древнерусском полюдье одобрительно принял Г.В. Абрамович. Он писал: «Роль полюдья в "окняжении" славянских земель интересно и убедительно охарактеризована Б.А. Рыбаковым».¹⁶⁸ В политике Ольги, Святослава и Владимира историк усматривает неуклонное «окняжение» восточнославянских земель, формирование государственного феодализма.¹⁶⁹ В складывающейся структуре государственного феодализма Г.В. Абрамович рассматривает и даннические отношения.

Довольно просто и в равной мере искусственно разрешает трудности, связанные с изучением дани, М.Б. Свердлов. Сочтя справедливым вывод А.Д. Горского «о принципиальном тождестве налогов феодального государства и вотчинных повинностей в XIV—XV вв.», он распространил его и на предшествующий период — X—XIII века. Государственные подати (дань, дар, корм, почесть, оброк, полюдье), в денежной или натуральной форме взимавшиеся в X—XII вв., в XIII—XIV вв. фиксируются как повинности во владельческих хозяйствах светских и духовных феодалов. Взимание налога-ренты со свободной (по отношениям феодального общества) крестьянской собственности свидетельствует о ее эксплуатируемом непривилегированном положении в отличие от привилегированной земельной собственности феодалов».¹⁷⁰

И в последующих своих работах М.Б. Свердлов изображает дань как элемент государственной налоговой эксплуатации, имеющий рентный характер. «Образование государства, — читаем в одной из этих работ, — установление в нем власти господствующего класса выражали новые антагонистические общественные отношения, основанные на эксплуатации не только зависимого населения в господском хозяйстве, но и лично свободных непосредственных производителей в системе государства... Основным инструментом государственной эксплуатации свободных непосредственных производителей стала развитая система податей. Дань, которая первоначально взималась при подчинении почти всех восточнославянских и неславянских племен, стала названием регулярно взимаемого налога».¹⁷¹

Переход добровольных приношений и даней-контрибуций в налог служит для А.А. Горского, как и для М.Б. Свердлова, показателем феодализации общественных отношений на Руси. По А.А. Горскому, «переход этот совершался путем узурпации дружинной верхушкой военной добычи и сборов с соплеменников. Крайне важно установить, когда можно считать этот переход завершенным. Грани здесь, разумеется, весьма условны, но, думается, признаками, при наличии которых можно говорить о существовании налога, являются следующие: 1) постоянность взимания; 2) бессрочность; 3) нормированность количества и состава собираемых поступлений; 4) наличие постоянных единиц обложения. Таким образом, приношения и дани-контрибуции превращаются в налог тогда, когда они становятся регулярными, бессрочными, нормированными и связанными с основным средством производства — землей (т. е. начинают взиматься в определенных размерах с единицы земельной площади или с каждого двора непосредственного производителя). На Руси переход к такого рода сборам отчетливо прослеживается в конце II—X вв., когда дань начинает собираться в пользу киевских князей с "дыма" (т. е. двора), "рала", "плуга", в определенных размерах "по щеляге", "по черне куне"».¹⁷²

Как видим, А.А. Горский о появлении налога-ренты судит по чисто внешним формальным деталям, которые, кстати сказать, нельзя истолковывать однозначно, поскольку они в равной мере приложимы и к дани-контрибуции, о чем у нас уже шла речь.¹⁷³ Формальный способ изучения даннических отношений на Руси IX—X вв., заменивший А.А. Горскому анализ глубинных процессов общественной жизни, оказался для автора чреватым серьезными издержками методологического порядка. Так, ему кажется, будто «после появления указанных выше 4-х (тесно связанных между собой) признаков налога установилась собственность на землю предводителя военной знати — князя и его дружины. Представители военно-дружинной знати превратились, таким образом, в корпоративных собственников земли и одновременно в аппарат государственной власти. При этой форме собственности (государственной) представители господствующего класса получали ренту не прямо, а опосредованно, через государство (налог-рента)».¹⁷⁴ Та же мысль звучит в другой статье А.А. Горского: «После появления дани-налога военно-дружинная знать превращается в корпоративного земельного собственника и одновременно в аппарат государственной власти».¹⁷⁵ Следовательно, не возникновение корпоративной дружинной собственности на землю превращает дань-контрибуцию в налог-ренту, а наоборот, появление дани-налога делает дружинную знать земельным собственником. Тут явное нарушение причинно-следственной связи и, стало быть, логики истории, если, разумеется, подходить к ней с материалистических позиций.

К числу приверженцев концепции государственного феодализма в Древней Руси принадлежит и Л.В. Милов. Подобно А.А. Горскому, он отводит «дружинному компоненту» в организации феодальной эксплуатации населения ведущую роль. «Наиболее ярким выражением этого было полюдье, практика которого в X в., вероятно, имела уже давнюю традицию».¹⁷⁶

Необходимо сказать, что не все новейшие исследователи согласны с оценкой даней IX—X вв. как феодальных поборов. Мы уже упоминали А.Л. Шапиро, подвергшего критике представления о рентном существе даннических платежей в указанные века. Эволюцию дани в феодальную ренту историк связывает с возникновением феодальной вотчины, а не верховной земельной собственности государства, персонифицирующегося в княжеско-дружинной знати. «Эксплуатация славянских племен и других народов киевскими князьями и дружинниками в X, а в значительной мере и в XI в., — пишет А.Л. Шапиро, — осуществлялась прежде всего в форме даней-контрибуций, в форме полюдья и других кормлений, в форме вир и иных судебных пошлин. Надо полагать, что в XI в. дань уже начала перерождаться в ренту продуктом и сливаться с нею, поскольку развивалось феодальное землевладение. Но, по источникам, этот процесс перерождения и слияния начинает прослеживаться лишь с XII века».¹⁷⁷ Важно подчеркнуть в этих суждениях А.Л. Шапиро два момента: разграничение дани и полюдья, а также мысль о начале перерождения дани в феодальную продуктовую ренту, т. е. о незавершенности в Древней Руси превращения дани в феодальную повинность.

В.В. Мавродин, объясняя появление дани путем завоевания, подчинения племен оружием, замечает: «Дань — не феодальная рента. Платящие дань общинники еще не являются феодально-зависимыми людьми. Они платят дань и принимают участие в военных мероприятиях своих князей. И только. При этом дань — результат военных столкновений, «примучивания» или, наоборот, стремления избежать вооруженной борьбы («мира деля»). Платят дань только покоренные силой оружия «люди» разных племен и земель неславянского и славянского происхождения».¹⁷⁸

Говоря о смердах-данниках, В.В. Мавродин отмечает, что «уплата дани еще не делает смерда феодально-зависимым. Смерд-данник, состоящий "под данью" — "подданный", но он может оставаться свободным общинником».¹⁷⁹ По мере захвата князьями и боярами земель и угодий смердов, последние становились феодально-зависимыми, а их повинности в пользу господ приобретали феодальный характер, а дань «перерастала в оброк»,¹⁸⁰

Иначе, чем Л.В. Черепнин и его последователи, представлял историю даннических отношений на Руси А.А. Зимин. Вместе с другими исследователями он указывал на прочность общинных порядков как на одну из особенностей исторического развития древнерусского общества. Вервь Древней Руси была настолько сплоченной и мощной социальной организацией, что «долгое время решительно противостояла нажиму феодалов, препятствовала их внедрению в крестьянские миры. Ее подведомственность феодальной власти на большей части территории Древнерусского государства ограничивалась платежом даней (полюдья) и судебной подведомственностью князю. Только ко второй половине XI в. относится начало процесса трансформации дани в ренту продуктами».¹⁸¹

Возражала против отождествления дани с феодальной рентой В.И. Горемыкина. Дань появляется на той «ступени развития, когда внутри общества получение прибавочного продукта было сопряжено с известными ограничениями, связанными с родовыми традициями». По мнению В.И. Горемыкиной, дань, будучи своеобразным откупом за мир, имела грабительскую сущность, неизменную «до конца существования Киевской Руси». Вместе с тем в XI—XII вв. дань наряду с «продажами» — форма «государственного налогового обложения, идущего в пользу осуществлявшего публичную власть князя».¹⁸² При этом В.И. Горемыкина говорит о том, что «налог являлся формой зависимости от государства, но он не был феодальной рентой», поскольку «государство, возглавленное киевскими князьями, нельзя рассматривать как «феодальный домен», так как князья не были феодалами, а являлись суверенами территории, на которой осуществляли свою власть...».¹⁸³

Следует заметить, что у В.И. Горемыкиной дань-грабеж и дань-налог не сопоставлены и не разграничены должным образом, отчего ее представления о данничестве на Руси выглядят несколько сбивчиво. Она, кроме того, смешивает дань и кормления, что, на наш взгляд, неверно. Но ее стремление отделить дань от полюдья с точки зрения внешней и внутренней эксплуатации надо только приветствовать.¹⁸⁴

Итак, проблема даней и даннических отношений в Киевской Руси решается советскими учеными далеко не однозначно. Какие выводы следуют из разобранного нами историографического материала?

Прежде всего, можно утверждать, что советские исследователи добились крупных успехов в изучении древнерусских даней, продвинувшись намного вперед по сравнению с дворянскими и буржуазными историками. Этому способствовало то обстоятельство, что наши ученые, в отличие от своих дореволюционных предшественников, рассматривали вопрос о данях и даннических отношениях на совершенно новой методологической основе — марксистской теории исторического процесса. Впервые в науке была поставлена проблема дани как земельной феодальной ренты, что само по себе (независимо от положительного или отрицательного ответа) широко раздвинуло перспективы в изучении данничества, соединив даннические отношения с важнейшими социальными процессами, протекавшими в Древней Руси.

В трудах одних советских авторов дань истолкована в качестве военного грабежа, контрибуции, уплачиваемой победителю побежденными.

В работах других специалистов дани рассматриваются в эволюции от внешних поборов или внутриобщинных платежей к феодальной ренте, причем начало превращения дани в ренту датируется по-разному: то серединой X в., то второй половиной XI в.

В современной исторической литературе существует направление, представители которого интерпретируют дань почти с момента ее возникновения как земельную ренту, взимаемую с зависимого крестьянства феодалами: либо государством в лице князя, либо частными землевладельцами. При этом отдельные исследователи допускают и наличие дани-контрибуции параллельно дани-ренте.

Иногда дань, понимаемая как элемент классового подчинения, выдавалась за государственное обложение, дофеодальное по своим истокам, а в некоторых случаях она уподоблялась государственным налогам, получаемым князьями на правах суверенов.

Наконец, в советской историографии указывалось не неправомерность смешения дани и полюдья.

Таким образом, вопрос о данничестве, даннических отношениях в Древней Руси остается в науке до сих пор дискуссионным.¹⁸⁵

Однако наиболее широкое распространение среди новейших историков получила теория, согласно которой дань являлась централизованной феодальной рентой, поступавшей государству в лице княжеско-дружинной знати, осуществлявшей право корпоративной собственности на землю. Эта теория, несмотря на многочисленность ее сторонников, представляется нам малоубедительной.

Изучение источников показывает, что полнее всего даннические отношения отражены в летописных памятниках, причем значительная часть известий о данях падает на X в. И по качеству, и по количеству эти известия позволяют судить о данях достаточно уверенно.¹⁸⁶ Летописные сообщения, рассказывающие о данях и даннических отношениях X столетия и более раннего времени, можно разделить на две категории: в первую войдут сведения о даннических отношениях между различными народами, во вторую — об установлении даней между родственными восточнославянскими племенами. Анализ известий первого рода свидетельствует о том, что даннические отношения вырастали из военных конфликтов: дань платили либо побежденные племена и народы, либо те, которые, боясь разорительных вторжений, предлагали ее в качестве платы за мир и безопасность («мира деля», по выражению летописца). Дань в этом случае являлись не чем иным, как откупом, своеобразной контрибуцией. К подобным же выводам можем прийти, обращаясь к записям о даннических отношениях среди восточных славян: дань дают лишь покоренные племена. По нравам тех времен зависимость данников считалась постыдной и недостойной сильного и свободного народа. Все это хорошо объясняет, почему с конца IX в. поляне не платили дани: народ-победитель не мог подвергнуться участи побежденных.

Летописные факты, относящиеся к X в., говорят об отсутствии сбора дани внутри того или иного племени местными князьями. Иначе и не могло быть — ведь дань была следствием межплеменных военных столкновений. Однако брал ли что-либо князь у своих людей? Полагаем, что князья довольствовались в данном случае полюдьем — добровольным даром населения, которым он «управлял». Вот почему источники разделяют термины «дань» и «полюдье». Нет никаких причин зачислять полюдье в разряд повинностей феодально-зависимого люда. Полюдье — древнейший сбор, просуществовавший длительное время: летописцы упоминают его еще в XII в. Оно по своему происхождению есть своего рода плата людей князьям (вождям) за исполнение ими общественно-полезных функций, ставшая в условиях Руси XI—XII вв. подобием налогу. Полюдье ничего общего не имеет с феодальной рентой. Еще дальше от земельной ренты стоит дань. Она, как мы уже замечали, являлась самой заурядной формой грабежа, которому подвергались побежденные победителями.

По сравнению с концом IX—X вв., дань в летописных известиях XI в. фигурирует реже. Но из их совокупности вытекает, что дань в значении «примучиваний» все еще сохранялась. Кроме того, эти известия указывают, что дань по-прежнему собирается за пределами территории победителя, являясь следствием войн. Дальнейшее знакомство с источниками убеждает, что и на протяжении XII в. по-старому собирается дань, добываемая оружием. Как и раньше, она была грабежом или контрибуцией. Дань взималась на окраинах Руси с «примученного» люда. Свободное же население внутренних областей Древней Руси даннической повинности не знало.

Письменные источники XI—XII вв., позволяющие историкам дойти до существа даннических связей, наделены особенностями, отсутствующими в памятниках, повествующих о событиях IX—X столетий. Персонификация данников — одна из этих особенностей: данник теперь называется смердом. Смерды — «примученное» население (чаще иноязычное) отдаленных земель, обязанное победителям данью. Перед нами внешние, так сказать, смерды. Представляя собой свободных людей, объединяющихся в общины, они не входили в состав населения древнерусских земель-волостей, проживая на окраинах восточно-славянского мира. То были неславянские, как уже сказано, племена, располагавшиеся по соседству с Русью, завоеванные и обязанные платить дань. Эту дань нельзя рассматривать как феодальную повинность, «внешних» смердов — как феодально-зависимых крестьян, лишенных в результате завоевания основного средства производства — земли, как полагают сторонники концепции государственного феодализма в Древней Руси. Если искать аналогию дани, взимаемой с «внешних» смердов, то следует назвать контрибуцию, хотя и в данном случае можно говорить о подобии, а отнюдь не тождестве. Как и раньше эта дань, являлась своеобразным откупом «мира деля», т. е. платежом за отказ от разорительных нападений и вторжений. Существовала еще одна группа смердов, живших на территории непосредственно древнерусских земель-волостей. Они тоже платили дань.¹⁸⁷

Итак, исследование исторических источников конца XI—XII вв. приводит к мысли о наличии в это время двух видов дани. Это — дань, приносимая «периферийными», «внешними» смердами. Покоясь на старых традициях «примучиваний», она по социальной природе своей отличалась от феодальной ренты. Помимо нее, в древних памятниках фигурирует дань со смердов, населявших собственно древнерусские земли. Ее следует отнести к своеобразным внутренним поборам, приближающимся к налогу. В результате чего и начинается процесс эволюции дани в феодальную ренту. Этот процесс, разумеется, не одноактный; время его возникновения относится примерно к исходу XI в.

Превращение дани в ренту происходило прежде всего среди тех смердов, которые, попадая в руки отдельных лиц или корпораций (например, монастырей), становились крепостными.¹⁸⁸ Удельный вес такой дани в общей массе древнерусских даней был, видимо, невелик.

Намеченный строй даннических отношений продержался вплоть до Батыева нашествия, когда завоеватели, обложив данью все русское население, подорвали тем самым и расстроили прежний даннический порядок.

Оценивая в целом древнерусское данничество, надо сказать, что дани у восточных славян и в Киевской Руси являлись специфической формой эксплуатации, характерной для поздней стадии родоплеменного строя и древних обществ с незавершенным классообразованием. В этом смысле наши выводы созвучны наблюдениям современных историков и этнографов, изучавших данничестве в различных регионах мира.¹⁸⁹

Примечания

1. Татищев В.Н. История Российская. Кн. 2. СПб., 1773. С. 374; см. также: Татищев В.Н. История Российская: В 7 т. М.; Л., 1964. Т. 4. С. 398, 406.

2. Болтин И.Н. Критические примечания на первый том Истории князя Щербатова. СПб., 1793. С. 204—205.

3. Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен: В 7 т. СПб., 1770. Т. 1. С. 190—191, 200, 220 и др.

4. Ломоносов М.В. Российская история. СПб., 1766. С. 61—62, 72—73, 78, 81.

5. Эмин Ф. Российская история: В 3 т. СПб., 1767. Т. 1. С. 136—137.

6. Там же. С. 85, 104—107, 195 и др.

7. Елагин И.П. Опыт повествования о России. Кн. 1. М., 1803. С. 278.

8. Там же. С. 186.

9. Там же. С. 260.

10. Там же. С. 278.

11. Карамзин Н.М. История государства Российского: В 12 т. СПб., 1818. Т. 1. С. 126, 156.

12. Шлецер А.Л. Нестор. Ч. 2. СПб., 1816. С. 274.

13. Там же. Ч. 3. СПб., 1819. С. 352.

14. Полевой Н. История русского народа: В 6 т. М., 1829. Т. 1. С. 108—109. 143, 155, 197.

15. Там же. 1830. Т. 2. С. 59, 75.

16. Там же. С. 46, 59, 74—75.

17. Эверс И.Ф.Г. Древнейшее русское право в историческом его раскрытии. СПб., 1835. С. 41, 44, 47, 48.

18. Там же. С. 40.

19. См.: С. 317 настоящей книги.

20. Погодин М.П. Древняя русская история до монгольского ига: В 3 т. М., 1871. Т. 1. С. 80.

21. Там же. С. 88, 89.

22. Там же. С. 80, 89.

23. Гагемейстер Ю.А. Разыскания о финансах древней Руси. СПб., 1833. С. 22, 29.

24. Там же. С. 16, 49.

25. Там же. С. 13, 29.

26. Там же. С. 21, 26.

27. Толстой Дм. История финансовых учреждений России со времени основания государства до кончины имп. Екатерины II. СПб., 1848. С. 20.

28. Там же. С. 6 — Мысль о дани как поземельной подати фигурировала также в работе К Веселовского. В остальном же К. Веселовский близок Ю.А. Гагемейстеру (Веселовский К Начало и постепенное преобразование системы поземельных налогов в России // Журнал Министерства Государственных имуществ. Ч. 1. 1841. С. 147—148, 150).

29. Кури В. О прямых налогах в Древней Руси. Казань, 1855. С. 21—22.

30. Там же. С. 22, 23.

31. Осокин Е. О понятии промыслового налога и об историческом его развитии в России. Казань, 1856. С. 38, 39.

32. Там же. С. 32.

33. Аксаков К.С. О древнем быте Славян вообще и Русских в особенности // Полн. собр. соч: В 3 т. М., 1889. Т. 1. С. 113.

34. Аксаков К.С. Замечания на летопись Нестора // Там же. С. 508.

35. Лешков В. Русский народ и государство: История русского общественного права до XVIII века. М., 1858. С. 202.

36. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 1. М., 1861. С. 20, 25.

37. Там же. С. 120.

38. Там же. С. 34, 49.

39. Забелин И.Е. История русской жизни. Ч. 1. М., 1876. С. 564—571.

40. Иловайский Д.И. История России: В 5 т. М., 1876. Т. 1. Ч. 1. С. 37.

41. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. I. М., 1959. С. 225.

42. Соловьев С.М. Об отношениях Новгорода к Великим князьям. М., 1845. С. 40.

43. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. II. 1960. С. 11.

44. Чичерин Б.Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 64—66.

45. Ключевский В.О. Соч.: В 8 т. М., 1956. Т. 1. С. 152—155.

46. Там же. 1959. Т. VI. С. 200—201.

47. Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история: В 2 т. СПб., 1872. Т. 1. С. 107—110.

48. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования СПб., 1872. Т. 1. С. 121—123.

49. Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. СПб., Киев, 1907. С. 83—85.

50. Сергеевич В.И. Древности русского права: В 3 т. СПб., 1911. Т. 3. С. 181, 182, 186.

51. Сергеевич В.И. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб., 1910. С. 336.

52. Сергеевич В.И. Древности русского права. Т. 3. С. 182.

53. Сергеевич В.И. Лекции и исследования... С. 337.

54. Там же. С. 336, 337.

55. Рожков Н.А. Обзор русской истории с социологической точки зрения. Ч. 1. М., 1905. С. 81—82.

56. Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. СПб., 1907. С. 65.

57. Там же. С. 64—65, 81.

58. Любавский М.К. Лекции по русской истории до конца XVI века. М., 1918. С. 84.

59. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории: В 2 т. М., 1938. Т. 1. С. 205—207.

60. Дьяконов М. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. СПб., 1912. С. 182, 183.

61. Там же. С. 184—186.

62. Грушевьский М. Історія України Русі: В 10 т. Львів, 1904. Т. I. С. 68.

63. Там же. С. 380.

64. Там же. С. 369.

65. Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. 1. М., 1966. С. 167.

66. Там же. С. 99; Покровский М.Н. Очерк истории русской культуры. Ч. 1. Л., 1925. С. 131.

67. Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. 1. С. 99.

68. Там же. С. 168.

69. Покровский М.Н. Очерк... С. 133.

70. Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. 1. С. 168.

71. Кушнер П. Очерк развития общественных форм. М., 1927. С. 224, 247.

72. Аргунов П.А. К пересмотру построений закупничества Русской Правды // Учен. зап. Саратовск. ун-та. Т. 6. Вып. 4. 1927. С. 65.

73. Рубинштейн Н.Л. Нарис історії Київьскої Русі Харьков; Одесса, 1930. С. 32, 35.

74. Там же. С. 32, 45.

75. Пригожин А.Г. О некоторых своеобразиях русского феодализма // Изв. ГАИМК. Вып. 72. 1934. С. 18.

76. Цвибак М.М. К вопросу о генезисе феодализма в Древней Руси // Там же. Вып. 103. 1934. С. 97.

77. Рейхардт В. Очерки по экономике докапиталистических формаций: М.; Л., 1934. С. 133.

78. Греков Б.Д. Главнейшие этапы истории русской феодальной вотчины // Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в. Вып. I. Л., 1933. С. XXV—XXVI.

79. Греков Б.Д. 1) Начальный период в истории русского феодализма // Вестн. АН СССР. 1933. № 7. С. 16; 2) Проблема генезиса феодализма в России // Исторический сборник. 1. Л., 1932. С. 40.

80. Греков Б.Д. 1) Очерки по истории феодализма в России: Система господства и подчинения в феодальной вотчине. М.; Л., 1934. С. 46; 2) Феодальные отношения в Киевском государстве. М.; Л., 1935. С. 101.

81. См.: Греков Б.Д. 1) Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. Кн. 1. М., 1952. С. 189—197; 2) Киевская Русь. М., 1953. С. 217—225.

82. См.: С. 232 настоящей книги.

83. См.: Изв. ГАИМК. Вып. 86. 1934. С. 130.

84. Там же. С. 82.

85. Артамонов М.И. Обзор археологических источников эпохи возникновения феодализма в Восточной Европе // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 9—10. С. 275.

86. Вознесенский С.В. К вопросу о феодализме в России // Там же. 1934. № 7—8. С. 226, 230, 232.

87. Воронин Н.Н. Владимиро-Суздальская земля в X—XIII вв. // Там же. 1935. № 5—6. С. 208.

88. Воронин Н.Н. Восстания смердов в XI веке // Исторический журнал. 1940. № 2. С. 54.

89. Бахрушин С.В. «Держава Рюриковичей» // ВДИ. 1938. № 2. С. 94 95.

90. Бахрушин С.В. К вопросу о русском феодализме // Книга и пролетарская революция. 1936. № 4. С. 48.

91. Юшков С.В. Эволюция дани в феодальную ренту в Киевском государстве в X—XI веках // Историк-марксист. 1936. № 5. С. 135—137.

92. Там же. С. 137, 138.

93. Там же. С. 135.

94. См также: Юшков С.В. 1) Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 87; 2) Киевское государство // Преподавание истории в школе. 1946. № 6; 3) К вопросу о дофеодальном («варварском») государстве // ВИ. 1946. № 7; 4) Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 77, 92, 113—114.

95. Юшков С.В. Эволюция дани... С. 135.

96. См.: С. 162 настоящей книги.

97. Мавродин В.В. Некоторые моменты из истории разложения родового строя на территории Древней Руси // Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та. Т. XIX. 1939. С. 156.

98. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 164.

99. Там же. С. 155.

100. Там же. С. 163.

101. Захаренко А.Г. Восстания смердов и «черных людей» и покорение племен в Новгороде в конце XII и начале XIII вв. // Учен. зап. Ленингр. ун-та. № 48. 1939. Вып. 5. С. 43.

102. Там же. С. 38.

103. Приселков М.Д. Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам // Учен. зап. Ленингр. ун-та. Сер. исторических наук. Вып. 8. 1941. С. 235, 236.

104. Там же. С. 237.

105. Там же. С. 236.

106. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 19—20.

107. Там же. С. 19—20 (прим.).

108. Там же. С. 20 (прим.).

109. Там же. С. 218.

110. Там же. С. 217.

111. Там же. С. 26.

112. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955. С. 30.

113. Там же.

114. Лященко П.И. История народного хозяйства СССР: В 3 т. М., 1956. Т. 1. С. 104.

115. Там же. С. 105, 106.

116. Там же. С. 189.

117. Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. М., 1953. С. 294.

118. Там же. С. 295—296.

119. История Украинской ССР: В 2 т. / Под ред. А.К. Касименко. Киев. 1953. Т. 1. С. 55.

120. Нариси стародавньої історії Української РСР. Київ, 1959. С. 386—387.

121. Довженок В., Брайчевский М. О времени сложения феодализма в Древней Руси // ВИ. 1950. № 8. С. 63.

122. Там же. С. 64.

123. Довженок В. Про дофеодальный период в історії Русі // Археологія. Т. VI. Київ, 1952. С. 13—15.

124. Написи стародавньої історії Української РСР. С. 457.

125. Довженок В.И. Землеробство древньої Русі до середины XIII ст. Київ, 1961. С. 198.

126. Довженок В.И. О некоторых особенностях феодализма в Киевской Руси // Исследования по истории славянских и балканских народов. Эпоха Средневековья: Киевская Русь и ее славянские соседи. / Под ред. В.Д. Королюка. М., 1972. С. 98; см. также Довженок В.И. Характерні риси феодалізму в Київській Русі // Український історичний журнал. 1970. № 12. С. 38—39, 40—41.

127. Там же. С. 99, 105.

128. Брайчевский М.Ю. Про початкову форму феодальної експлуатації в Київській Русі // Вїсник Академии наук УРСР. 1959. № 4. С. 65; см. также: Брайчевский М.Ю. По поводу одного места из Константина Багрянородного // Византийский временник. Т. XVII. 1960.

129. Там же. С. 64.

130. Там же. С. 70.

131. Там же. С. 66.

132. Об итогах дискуссии о периодизации СССР // ВИ. 1951. № 3. С. 56.

133. Черепнин Л.В., Пашуто В.Т. О периодизации истории России в эпоху феодализма // Там же. 1951. № 2.

134. Хромов П.А. Очерки экономики феодализма в России. М., 1957. С. 57—58.

135. В этом легко убедиться, заглянув в его исследования (Черепнин Л.В. 1) Основные этапы развития феодальной собственности на Руси (до XVII в.) // ВИ. 1953. № 4; 2) Из истории формирования класса феодально-зависимого крестьянства на Руси // ИЗ. 56. 1956. С. 245—246; 3) Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда // Новосельцев А.П. и др Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 146—152).

136. Черепнин Л.В. Русь: Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв. // Новосельцев А.П. Пашуто В.Т. Черепнин Л.В. Пути развития феодализма. М., 1972.

137. Там же. С. 151.

138. Там же. С. 151—152.

139. Там же. С. 152—153. — О «реформе» княгини Ольги Л.В. Черепнин говорит и в других своих работах (Черепнин Л.В. 1) Из истории формирования класса. С. 246; 2) Общественно-политические отношения... С. 149—150).

140. Черепнин Л.В. Русь: Спорные вопросы... С. 115; см. также: Черепнин Л.В. Формирование крестьянства на Руси // История крестьянства в Европе: В 3 т. Т. I: Формирование феодально-зависимого крестьянства: М., 1985. С. 327—329.

141. См.: С. 317 настоящей книги.

142. Черепнин Л.В. Русь: Спорные вопросы... С. 151, 155.

143. Щапов Я.Н. Церковь в система государственной власти древней Русии // Новосельцев А.П. и др. Древнерусское государство и его международное значение. С. 303.

144. Там же. С. 305.

145. Там же. С. 304.

146. Там же. С. 281, 296, 300, 302, 304, 305, 306, 329, 350; см. также: Щапов Я.Н. 1) Церковь и становление древнерусской государственности // ВИ. 1969. № 11. С. 60; 2) Древнерусские княжеские Уставы и церковь в феодальном развитии Руси X—XIV вв. // ИСССР. 1970. № 3. С. 127, 130; 3) Княжеские Уставы и церковь в Древней Руси. М., 1972. С. 307.

147. Рапов О.М. К вопросу о земельной ренте в Древней Руси в домонгольский период // Вестн. Моск. ун-та. Серия IX. История. 1968. № 1. С. 57.

148. Там же. С. 57—58, 60, 61.

149. Там же. С. 61.

150. Там же. С. 64.

151. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977. С. 26.

152. Там же. С. 26—27.

153. Шапиро А.Л. О природе феодальной собственности на землю // ВИ. 1969. № 12. С. 69 (прим.).

154. Там же. С. 67—69. — О.М. Рапов, как мы знаем, упоминает еще как признак феодальной сути дани изъятие ее «вооруженными отрядами княжеских дружинников». Однако применение вооруженной силы еще более характерно для получения дани-контрибуции.

155. Кизилов Ю.А. Предпосылки перехода восточного славянства к феодализму // ВИ. 1969. № 3. С. 99.

156. Кизилов Ю.А. 1) Предпосылки... С. 99; 2) Спорные вопросы истории древнерусского феодализма // ИСССР. 1973. № 5. С. 160.

157. Кизилов Ю.А. Предпосылки... С. 99.

158. Каштанов С.М. Феодальный иммунитет в свете марксистско-ленинского учения о земельной ренте // Актуальные проблемы истории России эпохи феодализма / Под ред. Л.В. Черепнина. М., 1970. С. 193.

159. Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. М., 1961. С. 279.

160. Там же. С. 274—279.

161. Рыбаков Б.А. Смерды // ИСССР. 1979. № 2.

162. Рыбаков Б.А. Новая концепция предыстории Киевской Руси // Там же. 1981. № 1; 1981. № 2. С. 54.

163. Там же; см. также: Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 258.

164. Там же.

165. Рыбаков Б.А. Смерды. С. 43—44; см. также: Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 325.

166. Там же. С. 43.

167. Рыбаков Б.А. Новая концепция... // ИСССР. 1981. № 2. С. 54.

168. Абрамович Г.В. К вопросу о критериях раннего феодализма на Руси и стадиальности его перехода в развитой феодализм // Там же. 1981. № 2. С. 73.

169. Там же. С. 72—73.

170. Свердлов М.Б. Генезис феодальной земельной собственности в Древней Руси // ВИ. 1978. № 8. С. 55.

171. Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983. С. 56—57; см. также: Свердлов М.Б. Из истории системы налогообложения в Древней Руси // Восточная Европа в древности и средневековье / Под ред. Л.В. Черепнина. М., 1978.

172. Горский А.А. 1) К вопросу о предпосылках и сущности генезиса феодализма на Руси // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 8. История. 1982. № 4. С. 78; 2) Дружина и генезис феодализма на Руси // ВИ. 1984. № 9. С. 22.

173. См.: С. 166 настоящей книги.

174. Горский А.А. К вопросу о предпосылках... С. 79.

175. Горский А.А. Дружина и генезис феодализма... С. 22.

176. Милов Л.В. О причинах возникновения крепостничества в России // ИСССР. 1985. № 3. С. 179—180.

177. Шапиро А.Л. О природе феодальной собственности на землю. С. 69.

178. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 66—67.

179. Там же. С. 68.

180. Мавродин В.В. Происхождение русского народа. Л., 1978. С. 125.

181. Зимин А.А. Холопы на Руси: (С древнейших времен до конца XV в.). М., 1973. С. 369. — Следует иметь в виду, что А.А. Зимин подразумевает лишь тенденцию к превращению дани в феодальную ренту. (Там же. С. 115)

182. Горемыкина В.И. К проблеме истории докапиталистических обществ: (На материале Древней Руси). Минск, 1970. С. 37, 38.

183. Горемыкина В.И. 1) К проблеме... С. 39; 2) Возникновение и развитие первой антагонистической формации в средневековой Европе. Минск, 1982. С. 64.

184. Горемыкина В.И. Возникновение и развитие... С. 63.

185. Не случайно Ю.А. Тихонов, написавший раздел о типах ренты для коллективной монографии «Эволюция феодализма в России», приводя различные суждения современных историков о данях, не отдает явного предпочтения какому-нибудь из этих суждений. (Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. М., 1980. С. 44—45)

186. Обоснования см.: Фроянов И.Я. 1) Смерды в Киевской Руси // Вестн. Ленингр. ун-та. 1966. № 2; 2) Данники на Руси X—XIII вв. // ЕАИ за 1965 г. М., 1970; 3) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974.

187. О смердах см. С. 210—212 настоящей книги.

188. Там же. С. 211.

189. См.: Першиц А.И., Монгайт А.Л., Алексеев В.П. История первобытного общества. М., 1967. С. 189; Хазанов А.М. 1) О характере рабовладения у скифов // ВДИ. 1972. № 2; 2) Роль рабства в процессах классообразования у кочевников евразийских степей // Становление классов и государства / Под ред. А.И. Першица. М., 1976. С. 274—275; 3) Социальная история скифов. М., 1975. С. 254—263; 4) Разложение первобытнообщинного строя и возникновение классового общества // Первобытное общество / Под ред. А.И. Першица. М., 1975. С. 117—118; Першин А.И. 1) Данничество // IX Международный конгресс антропологических и этнографических наук Чикаго. Сентябрь 1973. Доклады советской делегаций. М., 1973; 2) Некоторые особенности классообразования и раннеклассовых отношений у кочевников-скотоводов // Становление классов и государства. С. 290—293; 3) Ранние формы эксплуатации и проблема их генетической типологизацию / Проблемы типологии в этнографии / Под ред. Ю.В. Бромлея. М., 1979; Аверкиева Ю.П. Индейцы Северной Америки. М., 1974. С. 277—278; Социально-экономические отношения и соционормативная культура. М., 1986. С. 45—46 — Следует заметить, что в современной научной литературе существует и несколько иное понимание данничества. Так, Ю.М. Кобищанов, изучавший «всемирно историческую роль» полюдья-дани, полагает, что этот институт имел важное значение «в процессе генезиса феодализма». (Полюдье и его трансформация при переходе от раннею к развитому к феодальному государству // От доклассовых обществ к раннеклассовым / Отв. ред. Б.А. Рыбаков. М., 1987. С. 151.) В полюдье-дани он усматривает одну «из наиболее примитивных форм феодальной ренты, но вместе с тем прообраз ренты-налога». (Там же. С. 136) «Систему изъятия прибавочного продукта путем полюдья я считаю раннефеодальной», — говорит Ю.М. Кобищанов. (Там же) С точки зрения этих своих убеждений ученый интерпретирует и древнерусскую дань X в.: «В Киевской Руси варяжская династия в лице князя Игоря и его вассала Свенельда значительно увеличила тяжесть ренты во время полюдий к древлянам и уличам». (Там же. С. 145) Построения Ю.М. Кобищанова страдают, на наш взгляд, тремя существенными недостатками: 1) смешением дани и полюдья; 2) неразличением внешних и внутренних поборов, т. е поборов с чужого и своего населения; 3) отсутствием динамики, или развития полюдья из добровольных приношений, имеющих религиозный (ритуально-магический) смысл в феодальную ренту. Устранение названных недостатков позволит Ю.М. Кобищанову доказывать, а не постулировать свои положения.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница