Очерк шестой. Генезис феодализма на Руси в советской историографии

Долгое время среди дореволюционных исследователей господствовало убеждение в самобытном историческом ходе России, разительно непохожем на историю народов Западной Европы. Это убеждение, сойдя со страниц ученых штудий, превратилось в некую доктрину националистически настроенных кругов русского общества и даже нашло стихотворное воплощение в словах знаменитого поэта Ф.И. Тютчева:

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать —
В Россию можно только верить.

Одно из коренных отличий отечественной истории от западноевропейской заключалось, по мнению упомянутых исследователей, в отсутствии феодализма на Руси. Впрочем, в исторической литературе высказывались суждения о наличии феодальных порядков в России. Но большинство историков все-таки стояло на том, что этих порядков русская история не знала. И только в начале XX в. ситуация решительно изменилась. Благодаря трудам Н.П. Павлова-Сильванского стала очевидной беспочвенность противопоставления исторического процесса России и Запада. Обнаружилось, что, на Руси существовали институты и учреждения, характерные для феодальных государств Западной Европы.¹ Концепция замкнутости и национального своеобразия, нашедшая крайнее выражение в теории контрастов П.Н. Милюкова, пала раз и навсегда. В этом состояла важная заслуга Н.П. Павлова-Сильванского перед русской исторической наукой. Высокую оценку его научной деятельности дал М.Н. Покровский. Он писал: «Павлов-Сильванский, не марксист по убеждениям и кадет по своей партийной принадлежности, сделал из вопроса о русском феодализме один из аргументов в пользу марксистского объяснения русской истории».² Конечно, здесь перед нами известное преувеличение, ибо Н.П. Павлов-Сильванский не сумел в полной мере вскрыть социально-экономическую основу феодализма, а тем более подняться до понимания формационного развития общества. Однако крупная роль Н.П. Павлова-Сильванского в историографии М.Н. Покровским отмечена правильно.

Русскую историю Н.П. Павлов-Сильванский делил на три периода. Он следующим образом определял существо каждого из них: «В первом периоде, от доисторической древности до XII в., основным учреждением является община, или мир, мирское самоуправление, начиная от низших самоуправляющихся вервей до высшего самоуправляющегося союза: земли, племени, с полновластным народным собранием, вечем. Этот мирской строй идет из глубокой древности, связываясь с древнейшими союзами родовыми; он сохраняется и в киевскую эпоху, когда пришлые князья, со своими дружинами и с посадниками являются элементом, наложенным сверху на строй мирского самоуправления, и вече сохраняет свою суверенную власть, призывая князей и изгоняя их, "указывая им путь". Во втором периоде, с XIII до половины XVI в., основное значение имеет крупное землевладение, княжеская и боярская вотчина, или боярщина-сеньория. Мирское самоуправление сохраняется в ослабленном значении; оно живет и под рукою боярина на его земле. Но центр тяжести отношений переходит от мира к боярщине, к крупному землевладению, и на основе его развивается удельный феодальный порядок. Наконец, в третьем периоде, XVI—XVIII и частью XIX в., основным учреждением является сословное государство. Этот период распадается на две тесно связанные между собой половины: эпоху московской сословной монархии и петербургского абсолютизма на основе того же сословного строя. В течение этих трех периодов последовательно сменяют одно другое в качестве основных, преобладающих над другими элементов порядка три учреждения: 1) мир, 2) боярщина, 3) государство».³

Таким образом, Н.П. Павлов-Сильванский заключал феодальную эпоху на Руси в рамки удельного периода и датировал ее XIII—XVI вв. Это обусловливалось тем, что сущность феодализма он усматривал в раздроблении власти и распадении страны на массу боярщин-сеньорий — миниатюрных государств в государстве. Поэтому ликвидация удельной системы и образование единого государства знаменовали для него конец феодального строя. С точки зрения современной марксистской науки подобный подход неверен. Но в ту пору, когда зарождалась советская историография, идеи Н.П. Павлова-Сильванского относились к числу высших достижений буржуазной исторической науки и вполне естественно, что они оказывали определенное влияние на наших историков. Не избежал этого влияния М.Н. Покровский, стоявший у истоков советской историографии. Оно, например, сказалось при обозначении им главных признаков феодализма. В духе именно Н.П. Павлова-Сильванского ученый выделяет три основных признака феодальной системы — «это, во-первых, господство крупного землевладения, во-вторых, связь с землевладением политической власти, связь настолько прочная, что в феодальном обществе нельзя себе представить землевладельца, который не был бы в той или другой степени государем, и государя, который не был бы крупным землевладельцем, и, наконец, в-третьих, те своеобразные отношения, которые существовали между этими землевладельцами-государями: наличность известной иерархии землевладельцев...». Чтобы ответить на вопрос, существовал ли феодализм в России, необходимо, согласно М.Н. Покровскому, выяснить, имелись ли в древнерусском обществе указанные признаки.⁴ И здесь он, по сравнению с Н.П. Павловым-Сильванским, делает новый, значительный шаг вперед, полагая, что первобытный общественный строй «для древней России был прошлым. От него сохранялись только переживания, правда, довольно упрямые и цепкие, по глухим углам продержавшиеся почти до наших дней. Но то, что было настоящим для древней Руси, ее повседневная действительность, принадлежало к позднейшей стадии общественного развития». Эту стадию М.Н. Покровский именует феодализмом. В Киевской Руси он находит все главнейшие составные элементы феодальной системы: крупное землевладение, сочетавшееся с мелким крестьянским хозяйством, соединение политической власти с землевладением и вассалитет.⁵

Иначе чем Н.П. Павлов-Сильванский, изображал М.Н. Покровский историю становления феодализма на Руси, в частности складывание крупного землевладения. Если Н.П. Павлов-Сильванский выводил боярщину из разлагающейся поземельной общины типа германской марки, то М.Н. Покровский не увидел явственных следов подобной общины ранее XVI в. На место общины как исходной в развитии феодализма социальной организации он поставил полесское «дворище» и северное «печище», которые являлись «прежде всего формами коллективного землевладения», причем «весьма непохожими на великорусскую сельскую общину». И «дворище» и «печище» сначала были чужды индивидуальному хозяйству и личной собственности. В «дворищном» и «печищном» землевладении М.Н. Покровский усматривал «остаток подлинного коммунизма». На почве этого землевладения и вырос древнерусский феодализм.⁶ Спрашивается, какова же механика этого процесса? Согласно Покровскому, со временем «печища» и «дворища» дробились на мелкие хозяйства. Возникла индивидуальная собственность на землю. Разорявшиеся мелкие хозяева теряли землю. Так на развалинах мелкой земельной собственности вырастало крупное землевладение. Говоря о способах формирования крупной земельной собственности, М.Н. Покровский отмечает насильственный захват, легальный и нелегальный, т. е. выступающий в форме великокняжеского пожалования или самочинных действий.⁷ Однако, по его мнению, насильственный захват «едва ли был главным способом образования крупного землевладения в Древней Руси. В истории, как и в геологии, медленные молекулярные процессы дают более крупные и, главное, более прочные результаты, чем отдельные катастрофы».⁸ Для наглядности М.Н. Покровский ссылался на социальные перемены, происходившие в XVII столетии на черносошном севере, ибо здесь «мы видим воочию, как под давлением чисто экономических причин, без вмешательства государственной власти или открытой силы, в руках одних сосредоточивается все больше и больше земли, в то время как владения менее счастливых вотчинников тают, как снежная глыба под весенним солнцем». По словам М.Н. Покровского, «то, что происходило на глухом севере во второй половине XVII в. и что мы можем наблюдать здесь из года в год и из двора в двор, знакомо еще "Русской Правде" XIII в. и Псковской грамоте XV в.: только там мы имеем лишь более или менее косвенные указания на процесс, который здесь мы можем учесть с почти статистической точностью».⁹

Наряду со складыванием крупного землевладения шло формирование феодально зависимого люда. Крестьянская зависимость являлась следствием задолженности земледельцев крупным земельным собственникам. Типичной фигурой такого крестьянства в Древней Руси был закуп.¹⁰

Итак, наличие феодальных отношений в Киевской Руси М.Н. Покровский считал фактом доказанным. Однако, рассуждая о феодализме в Древней Руси, он все же видел в ней страну не феодальную, а городскую. Древнерусский город выпадал у него из феодальной системы, которая зарождалась и крепла в деревне. «Деревня» (т. е. феодализм) возобладала лишь в послемонгольский период. К этому надо добавить, что в социально-экономической жизни Киевской Руси М.Н. Покровский немалое значение придавал всякого рода архаическим явлениям: первобытным коммунам в виде «печищ» и «дворищ», остаткам матриархата, семейным общинам с их военной организацией и т. п. Архаизация общественных отношений в «готической Руси», проделанная М.Н. Покровским, позволила ему в другой работе говорить об отсутствии в X—XI вв. классов.¹¹ В целом его взгляды страдали некоторой противоречивостью: констатируя смену первобытных связей феодальными, автор в то же время отказывается признать существование государства на Руси, а в другом месте рассуждает о «государственном строе», наделяя его «федеративными» и «республиканскими» свойствами.¹² Но, несмотря на отмеченные недостатки, исследования М.Н. Покровского в области истории Киевской Руси были важным этапом в развитии ее историографии. М.Н. Покровский смело и решительно выступил против традиционных схем дворянской и буржуазной исторической науки и, самое главное, попытался дать материалистическую интерпретацию историческим фактам. Достижением М.Н. Покровского было и то, что он связал проблему генезиса феодализма с историей Киевской Руси. Идеи его оказали заметное воздействие на историков 20-х — начала 30-х годов. Недаром Н.А. Рожков «Русскую историю с древнейших времен» называл произведением, «выдающимся по блеску и талантливости»,¹³ а С.В. Юшков принимал во внимание «чрезвычайно ценные и руководящие указания М.Н. Покровского».¹⁴

Что касается Н.А. Рожкова, то он изучал историю Древней Руси по двум периодам: Древнейшая Русь с VI до середины X в. и Русь X—XI вв. Первый из них — «дофеодальный», когда обозначились зачатки «экономических классов», но в целом классовая структура общества оставалась пока неопределенной, распадаясь на народную массу и относительно многочисленный и влиятельный высший слой, занятый внешней торговлей, бывшей его исключительным достоянием.¹⁵ Вот и все «различие в социальном отношении, какое можно подметить в столь древнее время. Никаких следов юридических сословных различий или преимуществ наши источники не содержат».¹⁶

Во второй период (X—XII вв.), именуемый Н.А. Рожковым «феодальной революцией», большинство населения сохраняло свободу. Однако «сделаны были уже некоторые решительные шаги в направлении разделения общества на группы по хозяйственным признакам. Этому соответствовали и зародыши сословного, правового, юридического деления общества». Свободные люди состояли из князей, дружинников, духовенства и смердов, в числе которых, помимо вольных поселян, входили купцы, русины (норманны), славяне, изгои. Затем выступают полусвободные и несвободные — закупы и холопы.¹⁷

Предпринятое М.Н. Покровским и Н.А. Рожковым изучение возникновения феодальных отношений в России было продолжено С.В. Юшковым, с именем которого связано начало детального и систематического исследования генезиса феодализма в России. Еще в 1922 г. С.В. Юшков опубликовал статью о прикладниках. Рассмотрев крайне скудные данные об этом «загадочном разряде древнерусского населения», он пришел к заключению о том, что под прикладниками надо понимать закладников. Связав прикладничество-закладничество с патронатом и коммендацией, С.В. Юшков истолковал прикладников как феодально зависимых.¹⁸ Позднее, в 1925 г., появился в печати труд С.В. Юшкова «Феодальные отношения в Киевской Руси», ставший значительным событием в советской историографии генезиса феодализма на Руси. Оценивая результаты исследовании своих предшественников, прежде всего М.Н. Покровского и Н.А. Рожкова, автор подчеркивал, что их точка зрения «представляется правильной: корни феодализма можно и нужно искать не в удельном периоде и, в частности, не в обоярении земли XIV—XV вв., а в экономическом и социально-политическом строе Киевской Руси». Вместе с тем ни М.Н. Покровский, ни Н.А. Рожков «не указывают, с какого момента стала создаваться наиболее благоприятная обстановка для процесса феодализации».¹⁹ Восполняя данный пробел, С.В. Юшков признал необходимые «приурочить основной процесс феодализации к некоторым определенным моментам истории Киевской Руси, когда стали наблюдаться крупные сдвиги в хозяйственном и социально-политическом строе и когда наблюдается несомненный культурный «регресс» и перерождение более сложных и развитых форм в простые. Этот момент, к которому следует приурочить возникновение процесса феодализации, — XII и XIII в.» Впрочем, в других местах своей работы С.В. Юшков говорит о начале феодализации Руси применительно к XI в. и даже к более раннему времени.²⁰ Определив время возникновения феодализационного процесса, С.В. Юшков обращается к выяснению причин, породивших его. Развивая мысли Г.Ф. Шторха, В.О. Ключевского, М.В. Довнар-Запольского и В.В. Святловского о ведущей роли торговли в хозяйственной жизни Киевской Руси, историк объясняет переход Руси на феодальные рельсы торговым кризисом, поразившем Восточную Европу в XII столетии. «С конца XII в., — читаем у С.В. Юшкова, — мы наблюдаем возникновение и нарастание глубокого экономического кризиса, который постепенно стал охватывать значительную часть русских земель. Именно с XII в. мы наблюдаем все более и более увеличивающееся ослабление торговых связей Киевской Руси с Востоком и с Византией и постепенный выход ее из всемирного торгового оборота. Этот экономический кризис, если позволено будет употребить этот термин для длительного и разнообразного процесса, несомненно и был тем первоначальным толчком, благодаря которому стал мало-помалу развиваться процесс феодализации и нарастать феодальные институты».²¹

Итак, экономический кризис XII в. вызвал появление и развитие феодальных отношений и феодальных институтов.²² По С.В. Юшкову, «кризис, который претерпевала Русь в XII в., был отражением мирового кризиса, поразившего и Византию, и был обусловлен грандиозными экономическими сдвигами как в Западной Европе, так и на Востоке. Прокладывались иные пути товарообмена, протягивались иные нити экономических связей, и Киевская Русь, как и Византия, осталась в стороне от этих связей. Как Киев был ограблен войсками кн. Юрия (?) и затем им оставлен, так и Византия, взятая и разгромленная французскими и итальянскими рыцарями, точно также была покинута ими с холодным безразличием. Эти новые моменты в области мирового хозяйства являются, несомненно, решающими для объяснения происхождения и развития экономического кризиса».²³

С.В. Юшков не избежал некоторых противоречий при датировке начальной стадии развития феодализма на Руси. Связывая возникновение феодальных отношений с экономическим кризисом конца XII в., он в то же время, как мы отмечали, говорил о появлении феодальных институтов уже в XI в. и даже несколько ранее. Поэтому его определение главной причины зарождения и роста феодализма в Киевской Руси выглядело недостаточно проработанным.

Указав на время и причины возникновения феодальных учреждений в России, С.В. Юшков переходит к более конкретному описанию феодализации древнерусского общества. И прежде всего он обращается к крупному землевладению. «Было бы неправильно думать, — пишет С.В. Юшков, — что только во время развития экономического кризиса стало развиваться крупное землевладение. Целый ряд показаний источников дает нам возможность утверждать, что крупное землевладение развивалось еще задолго до XII в. и быть может с IX по X в. Во всяком случае в XI в. факт существования крупного землевладения представляется несомненным». Но, отметив столь раннее появление крупного землевладения, С.В. Юшков подчеркивает различие между земельными владениями древнерусской знати IX—XI вв. и XII в. Лесные угодья, ловы, бобровые гоны, бортные участки — вот что находилось первоначально в собственности, скажем, у князей, ориентировавших свое хозяйство на производство предметов для внутренней и внешней торговли. Земледелие здесь занимало скромное место. Следовательно, «до кризиса существовавшее крупное землевладение имело иную, по-видимому, хозяйственную организацию и иные способы эксплуатации. Но без предположения о его существовании очень трудно объяснить быстрый и повсеместный его рост».²⁴

Констатируя факт «нарастания крупного землевладения в конце XI и в XII в.», автор ставит ряд вопросов, требующих ответа, а именно: как совершался данный процесс, каковы источники крупного землевладения и его «внутренняя хозяйственно-административная организация и, наконец, каково его юридическое положение в общей системе земельных отношений».²⁵ Среди названных вопросов С.В. Юшков считает наиболее важным один: «на основе какой существовавшей системы землевладения возникла древнерусская сеньория — боярщина». И здесь С.В. Юшков решительно разошелся с Н.П. Павловым-Сильванским, который феодальное землевладение выводил из общинного землевладения. В Древней Руси он не нашел общины, «близкой или тождественной с германской маркой», и отсюда сделал вывод, что «процесс образования крупного землевладения, процесс образования сеньорий не развивался на почве общины. Схема Маурера, которую хотел распространить Павлов-Сильванский при изучении русского феодального процесса, не может быть применена». Не согласился С.В. Юшков и с М.Н. Покровским, возводившим феодализм на основе печищного землевладения. Исследователь полагал, что «земельный быт» Древней Руси в то время, когда началась феодализация, «правильнее представлять, как совокупность довольно разнообразных форм землевладения. Наряду с двором первоначального поселенца мы наблюдаем задругу в различных ее формах и видах. Задруги перемежаются с формами долевого землевладения, а долевое — с подворным. Возможны и другие переходные и промежуточные формы».²⁶

Крупное землевладение в Киевской Руси было прежде всего княжеским. Оно возникло раньше, чем земельная собственность бояр и духовенства. Развитие княжеского землевладения в XII в. осуществлялось за счет приведения в порядок прежних владений, заимок диких, неосвоенных земель, легальных или нелегальных захватов и, наконец, за счет распространения «владельческих прав на сельское население» и постепенного включения «земель окняженного населения в состав княжеских вотчин, причем формы и способы этого окняжения были весьма разнообразны».²⁷

На втором месте после княжеского и по времени возникновения, и по размерам стояло церковное землевладение, которое складывалось довольно медленно вплоть до XII в., хотя появилось еще при Владимире, крестившем Русь. И только на третьем месте (как по интенсивности роста, так и по экономическому значению) выступало боярское землевладение. С.В. Юшков пришел к заключению, что в ходе феодализации Руси особое значение приобрело «княжеское землевладение, которое было одним из основных, а первоначально, пожалуй, и единственным источником церковного и боярского землевладения».²⁸

Таким образом, в XII в. мы присутствуем при достаточно организованном и развитом княжеском, церковном и боярском землевладении. В это же время крупная вотчина выделилась «из разряда земледельческих владений особым своим юридическим положением» и усвоила «определенный хозяйственно-административный строй, типичный для боярщины позднейшего периода и вообще для феодальной сеньории».²⁹

Становление крупного землевладения — одна сторона феодализации. Другая ее сторона — формирование зависимого крестьянства. На примере смердов, изгоев, закупов и холопов С.В. Юшков показал образование феодально зависимого населения в Древней Руси. По его мнению, «закрепостительный процесс в XI—XIII вв. был глубок и охватывал буквально все разряды сельского населения, причем формы этого закрепостительного процесса были крайне разнообразны: начиная с непосредственного установления экономической зависимости (закупничества), вплоть до приравнивания холопов к прикрепленному крестьянству. Это закрепощение лучше, чем иные моменты, свидетельствует о глубокой социальной перестройке в Киевской Руси в XI—XIII вв. и вообще о широком охвате тогдашнего общества феодальным процессом».³⁰

С.В. Юшков изучал возникновение таких феодальных институтов, как вассалитет, патронат, иммунитет. Он также затронул вопрос о поместном землевладении в Киевской Руси. Не находя поместной системы в Древней Руси, С.В. Юшков, однако, не отрицал наличия различных форм землевладения, связанного со службой.³¹

Сравнение развития феодализма на Руси и в странах Западной Европы убедило С.В. Юшкова в том, что процесс феодализации на Западе «был гораздо глубже, интенсивнее и сильнее даже в зачаточных его формах».³²

С.В. Юшков рассмотрел и местные особенности развития феодализма в разных землях Руси. Обнаружилось, что с наибольшей силой и четкостью феодализация имела место в Галиции, где «еще в XI в., если не в X в., возник класс крупных землевладельцев», а служебные отношения «стали переплетаться с поземельными. К этому времени, если не раньше, по-видимому, стали возникать разряды зависимого населения».³³ В отношении феодализационного процесса в Новгородской земле можно сказать, что он, «хотя и проявлялся в достаточно определенных очертаниях, но его развитие ослаблялось благодаря тому, что князь и княжое боярство не могли принимать активного участия в этом процессе. С другой стороны, это устранение князя и княжого боярства сообщало своеобразный характер начальным формам феодальных отношений в Новгороде. Пока боярские вотчины не доразвились до степени сеньорий, процесс феодализации развивался, главным образом, на основе церковного землевладения. Церковь первоначально была очагом новгородского феодализма и принимала деятельнейшее участие в тех процессах, которые вели к сеньоризации новгородских земель. Особенностью развития феодальных отношений в Новгороде является и то, что в самом Новгороде стали создаваться институты, которые во многом напоминают институты городов Западного средневековья...» Что касается Ростово-Суздальской земли, то там феодализация осуществлялась преимущественно на основе княжеского землевладения и была в зачаточном состоянии. Особенностью развития феодализма в Северо-Восточной Руси являлась замедленность и слабая выраженность. Феодальные отношения тут только зарождались. Вот почему Северо-Восточной Руси пришлось уже в послемонгольский период «пережить заново те основные моменты сеньоризации и феодализации», пройденные давно Киевщиной, особенно Галичиной и Волынью. На Северо-Востоке «только в XIV в. могла произойти глубокая сеньоризация и могли возникнуть яркие феодальные институты».³⁴ Успехи феодализации в Суздальщине С.В. Юшков ставил в определенную связь с татаро-монгольским нашествием. Дело в том, что до татарского погрома в Ростово-Суздальской земле еще таились силы, противодействующие окняжению и обоярению земли. Эти силы группировались вокруг городской земщины и были способны ослабить развитие феодальных отношений, способствуя их перерождению. Однако этого не случилось, ибо они «были сразу и решительно сметены татарским нашествием. Разгромив города, подорвав налаживавшиеся и постепенно развивавшиеся экономические, торговые связи с Западной Европой, татарщина одним ударом уничтожила экономическое и политическое значение городской земщины, которая могла противодействовать окняжению и обоярению, и вместе с тем создала необычайно благоприятную обстановку для развития феодальных отношений и институтов и для постепенного превращения их в феодальную систему».³⁵

Мы задержались так долго на исследовании С.В. Юшкова, поскольку это — первый специальный труд, посвященный генезису феодализма в Киевской Руси. Кроме того, наше, быть может, повышенное внимание к этому исследованию объясняется еще и тем, что оно содержит ряд идей, которые в несколько модифицированном виде появятся позднее в работах советских историков.

Возникновение феодализма на Руси стало предметом изучения и Н.Л. Рубинштейна. Он полагал, что древние восточнославянские племена нуждались в военной организации, служившей целям обороны и нападения. Постепенно среди воинов племени выделяются люди, отличающиеся силой и мужеством. Они собирают вокруг себя помощников, образуя военные ватаги. Богатство, добываемое посредством войн, сосредоточивается в руках вождей и тех, кто их окружал. Вожди со своими дружинами отрываются от племенной почвы и превращаются в самостоятельную силу, стоящую над обществом, т. е. консолидируются в господствующий класс. Эта социальная верхушка много торговала и на торговых операциях строила в немалой мере свое благополучие. Но в XI в. торговля падает, что приводит к ускоренному складыванию крупного землевладения, которое в конечном счете конституируется в сеньорию-боярщину. Первым по времени появляется княжеское землевладение и хозяйство, боярское же и монастырское выходят из княжеского и оформляются по его образцу.³⁶ Древнерусская сеньория ничем не отличалась от сеньории Западной Европы.³⁷ Так, оседая на землю, князь и дружина становятся крупными землевладельцами-феодалами. «Князь и дружина, — пишет Н.Л. Рубинштейн, — садятся на землю, садится на землю киевский «гость», воин-купец, превращаясь в землевладельца-феодала (сеньора)».³⁸

Древняя Русь, согласно Н.Л. Рубинштейну, прошла несколько этапов в своем развитии: 1) IX—X вв. — эпоха первично-натурального племенного строя; 2) XI—XII вв. — время сеньоризации, после которого открывается период сеньориально-городского строя.³⁹

Н.Л. Рубинштейн проследил за формированием различных категорий эксплуатировавшегося в боярщине-сеньории населения: закупов, изгоев, челяди, холопов.⁴⁰

Если М.Н. Покровский, Н.А. Рожков, С.В. Юшков, Н.Л. Рубинштейн рассматривали древнерусское общество как феодализирующееся, то П.И. Лященко обнаружил в нем прежде всего рабовладельческие черты. Он полагал, что «основным элементом разложения первобытно-коммунистического хозяйства являлось рабовладение. Городское туземное славянское население, по-видимому, еще издавна выделило такой привилегированный класс, для которого рабовладение получило производственную связь с первобытным хозяйством». В источниках этот привилегированный класс носит наименование «огнищан». Его экономической основой являлась торговля, а также землевладение, базировавшиеся на труде челяди, или рабов. В Древней Руси, следовательно, имелось два противостоящих друг другу класса — рабовладельцы и рабы. Еще в XII в. масса сельского населения, называвшегося смердами, была свободной, самостоятельно занимавшейся сельским хозяйством. Со временем обедневшие смерды «должны были попадать в экономическую зависимость от «сильных людей», от крупных землевладельцев».⁴¹

Таким образом, П.И. Лященко рисует классовое общество в Киевской Руси как, в первую очередь, рабовладельческое общество. Однако большинство исследователей все же склонялось к мысли о феодализации Руси. К ним принадлежал и Ю.В. Готье, который в маленьких восточнославянских городищах увидел крепости или замки, предназначенные не только для того, чтобы «защищать окрестное население, но и для того, чтобы над ним властвовать в процессе развивающейся феодализации».⁴² Надо, впрочем, заметить, что Ю.В. Готье находился под сильным влиянием В.О. Ключевского. Поэтому он вслед за прославленным историком определял Русскую Правду как «Уложение о капитале», а общественную среду, создавшую этот древний памятник, усматривал в большом торговом городе.⁴³ Но при всем том Ю.В. Готье был одним из первых советских авторов, отождествлявших восточнославянские городища с феодальными замками. Эта точка зрения найдет позднее немало сторонников среди наших археологов и историков.

Определенный интерес представляла статья Г.Е. Меерсона о центрах производства средств сельскохозяйственного труда, в которой производственным вопросам уделялось существенное внимание. Г.Е. Меерсон коснулся проблемы феодализации, стараясь представить феодализационный процесс в Киевской Руси с точки зрения марксистского учения об общественно-экономических формациях. Автор также стремился найти «научно-правильный социологический критерий» для успешного осуществления конкретного исторического исследования. Г.Е. Меерсон подчеркивал, что подобный «критерий в свое время был выпукло намечен Марксом. Эта недостаточно еще оцененная методологическая точка зрения есть точка зрения эволюции производственно-трудовых отношений».⁴⁴ Надо сказать, что Г.Е. Меерсон был далек от правильного понимания марксизма. Системы земледелия он выдавал за способы производства. «Каждая общественно-экономическая формация, — читаем у него, — базируется на определенном господствующем способе производства. Такими господствующими способами производства, последовательно сменившими друг друга, были в древней России 1) подсечное земледелие, 2) переложное земледелие и 3) трехпольное земледелие». Этим трем «господствующим способам производства» соответствовали три общественно-экономические формации: «1) коммунистический патриархальный род — "большая семья" ("печище" или "дворище"); 2) феодальное хозяйство (феодальная "вотчина") и 3) крепостное хозяйство (крепостное "поместье")».⁴⁵ Нетрудно заметить, насколько чужды подлинному марксизму такого рода построения.

Согласно Г.В. Меерсону, «каждой основной общественно-хозяйственной форме предшествует своя специфическая эпоха первоначального накопления». Вот почему Русь в ряду других стран «пережила эпоху первоначального феодального накопления», главными деятелями которой стали «купцы-разбойники», чьи ватаги рыскали по свету в поисках наживы, выполняя при этом определенную международную торговую функцию. Преуспевая в разбойничье-торговых операциях, они сконцентрировали в своих руках огромные капиталы. Этому способствовала не одна лишь торговля, но и завоевание. Факт завоевания Руси скандинавскими «племенами разбойников-купцов» не вызывал у Г.Е. Меерсона ни малейшего сомнения. Завоеватели «покоряли целые народы благодаря тому, что в кузнечном мастерстве достигли относительно значительных успехов. Они покоряли целые народы потому, что были снабжены) не только лучшим железным оружием, но и железом как тогдашним международным товаром. Оседая в той или другой стране и возводя грабеж ее в государственно-налоговую систему, они продавали награбленное на заграничных рынках, не отказываясь от грабежа чужих стран, и, таким путем продолжая выполнять международную торговую функцию, скопляли в своих руках большие материальные богатства и тем самым создавали предпосылку для возникновения феодального хозяйства».⁴⁶

Первоначальное накопление, предварявшее эпоху феодализма в России, успешно совершалось «на территории Киевской Руси, лежавшей на великом пути из варяг в греки». Утрата внешних рынков, обусловленная перемещением мировых торговых путей, «заставила русских разбойников-капиталистов искать в земельной ренте замены прежней разбойничье-торговой прибыли». Князья и бояре превращаются в землевладельцев, усиливающих эксплуатацию народного труда. Повышение норм эксплуатации вызвало необходимость интенсификации земледельческого производства, что привело к смене подсечного земледелия переложным. Переход от подсеки к перелогу сопровождался распадом «древнерусской патриархальной коммуны», которая уступила место «малой крестьянской семье». Не имея достаточных средств для ведения хозяйства, малая семья прибегала к помощи «благодетелей» — князей и бояр, владевших большим количеством рабов-холопов, скота и всяких ценностей. За ссуду, получаемую от этих бывших «разбойников-капиталистов», она теряла свободу и землю, попадая в феодальную зависимость.⁴⁷ Г.Е. Меерсон приходит к выводу, что «железные орудия составляли важную часть той натуральной ссуды, при помощи которой феодал феодализировал крестьянина. А так как феодализация крестьян носила массовый характер, то надо признать феодалов крупными собственниками железных орудий производства».⁴⁸

Итак, ссуда неспособного к самостоятельному хозяйствованию крестьянина была основным орудием феодализации непосредственных производителей. Отсюда ясно, что «право собственности на крестьянский участок приобреталось феодалом чисто экономическим путем, и вообще феодализация крестьянского класса проходила под знаком экономического принуждения. А среди экономических рычагов феодализации крупнейшую роль играл промышленный труд вотчинных холопов-ремесленников». Именно холопы-ремесленники изготовляли из железа рабочий инвентарь, предоставляемый землевладельцами крестьянам в качестве ссуды. Поэтому феодальная вотчина, или «усадище», представляла собой «большую промышленную мастерскую, которая работала на всю "боярщину", на всю феодализированную, крестьянскую округу. Феодал выколачивал из крестьянского населения часть прибавочного продукта, благодаря тому что перекачивал в деревню часть прибавочного продукта своих холопов-ремесленников».

Г.Е. Меерсон указывал на длительность процесса феодализации, который, по его словам, продолжался «не год и не два, а растянулся на целые века».⁴⁹

В историографии 20-х годов предпринимались попытки связать изменения в общественном строе с эволюцией земледельческих орудий.⁵⁰ Впоследствии эти попытки были продолжены.

Важное значение для воссоздания конкретной картины феодализации древнерусского общества имели статьи, посвященные анализу положения отдельных разрядов зависимого люда в Киевской Руси. Они были написаны И.М. Кулишером, С.В. Юшковым, Н.А. Максимейко, П.А. Аргуновым, Н.Л. Рубинштейном, И.И. Полосиным.⁵¹

Существенным для понимания генезиса феодализма на Руси было исследование феодальных институтов, в частности иммунитета. Со специальной книгой о происхождении вотчинного режима в России выступил С.Б. Веселовский, который считал неправомерным стремление К.А. Неволина и Н.П. Павлова-Сильванского объяснить появление иммунитета из развития крупного землевладения, из обычного права. В Киевской Руси С.Б. Веселовский наблюдал лишь предпосылки судебного иммунитета, завязавшиеся в сфере «личных отношений господина к рабам и зависимым людям, независимо от того, был ли он землевладельцем, или нет».⁵² Вот почему «самые глубокие корни иммунитета имели не земельный, а личный характер, вытекали из личных отношений сильных к слабым. Сами по себе они, однако, не создавали иммунитета». Для этого нужно было пожалование князя.⁵³

Соображения С.Б. Веселовского о происхождении иммунитета из княжеского пожалования оспорил А.Е. Пресняков, поддержавший Н.П. Павлова-Сильванского и доказывавший возникновение иммунитета «из общих условий древнего колонизационного процесса и общественного строя». Вотчинная власть землевладельца — вот откуда вышел иммунитет.⁵⁴

Последняя точка зрения была поддержана М.Н. Тихомировым, который по поводу происхождения прав на иммунитет писал: «Тут могут быть только два ответа: или иммунитет был создан пожалованием князей, или сами пожалования князей не создавали ничего нового, а только подтверждали старинные права каждого землевладельца на иммунитет. Второе мнение, несомненно, и является наиболее правильным. Древнейшая новгородская грамота XII в., выданная князем Мстиславом Юрьеву монастырю, упоминает уже, что село, пожалованное князем, дается с данью, с вирами и продажами, то есть с судом и данью. В конце XII в. собору Богородицы во Владимире принадлежали уже "и города и дани"».⁵⁵ Возводя иммунитет к XII в., М.Н. Тихомиров тем не менее характеризовал феодальные порядки на Руси преимущественно на материалах XIII—XVI вв., идя таким образом путем, проложенным Н.П. Павловым-Сильванским. Его книга может служить иллюстрацией того, что в 20-е годы идея о феодализме в Киевской Руси не утвердилась достаточно прочно в сознании ученых, не стала общепризнанной истиной.⁵⁶

Таким образом, предшествующий историографический обзор показывает, что уже вскоре после Октябрьской революции проблема генезиса феодализма на Руси попала в поле зрения советских историков. Наиболее существенный результат их исследований — признание древнерусского общества феодализирующемся обществом. Если в дореволюционной исторической науке, в частности в трудах Н.П. Павлова-Сильванского, возникновение и рост феодальных отношений ассоциировались с так называемым удельным периодом, то советские историки старались выявить генезис феодализма в Киевской Руси. Тем самым был сделан новый крупный шаг в развитии исторической мысли.

Необходимо иметь в виду, что вопрос о степени феодализации Древней Руси в историографии 20-х годов решался неоднозначно. Одни историки, отмечая наличие феодализма в Киевской Руси, относили его зрелость и полное торжество к послемонгольскому времени, связывая установление господства феодальных отношений с крушением старой городовой Руси, павшей под ударами татар. Другие исследователи считали возможным говорить о вполне сложившемся феодализме применительно к XI—XII вв., т. е. к эпохе Древней Руси. Высказывалось мнение и о рабовладельческой природе классового общества в Киевской Руси. Стало быть, в советской историографии 20-х годов обозначились предпосылки основных концепций общественного строя Киевской Руси, созданных позднее в процессе утверждения марксистской методологии в исторической науке и дальнейшего развития исторических знаний.

Итак, признав Киевскую Русь феодализирующейся, советские историки двинули вперед изучение кардинальной проблемы истории древнерусского общества. Однако нельзя не заметить, что их исследования отличались нечеткостью, противоречивостью, привязанностью к схемам старой науки, особенно к построениям В.О. Ключевского и Н.П. Павлова-Сильванского. Правда, в некоторых случаях наши исследователи пытались оторваться от этих схем. Но сделать это полностью им так и не удалось.

Самый существенный минус в творчестве историков 20-х годов состоял в том, что сочинения подавляющего большинства ученых носили преимущественно эмпирический характер; научная марксистская теория, как правило, оставалась за бортом этих сочинений. И лишь примерно с начала 30-х годов наметился в данном смысле перелом: советские специалисты, овладевая теоретическим наследием классиков марксизма-ленинизма, стали применять марксистскую теорию в практике исторического исследования. Они не только осваивали марксистско-ленинский метод научного анализа исторических фактов, но и тщательно изучали произведения К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, затрагивающие конкретные вопросы истории русского народа и русской государственности. Это — «Secret diplomatic history of the eighteenth century» К. Маркса, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельса, «Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов», «Развитие капитализма в России», «Проект речи по аграрному вопросу во второй Государственной думе», «Левонародничество и марксизм» В.И. Ленина.

Успешному овладению марксистско-ленинским учением об общественно-экономических формациях содействовали дискуссии 1928—1930 гг. Первая из них, проходившая в конце 1928 г., была связана с обсуждением книги Д.М. Петрушевского «Очерки из экономической истории средневековой Европы».⁵⁷ Существенную роль сыграл и диспут по книге С.М. Дубровского «К вопросу о сущности "азиатского" способа производства, феодализма, крепостничества и торгового капитала», изданной в 1929 г. Большой комплекс проблем, относящихся к вопросу формационного развития, обсуждался в Институте красной профессуры весной 1929 г. и в начале 1930 г. Особенно плодотворной была дискуссия 1930 г., участники которой заметно продвинулись в выработке понятия общественно-экономической формации. Пристальное внимание при этом уделялось феодальной формации.⁵⁸ Еще более важное значение имело обсуждение фундаментальных проблем докапиталистических формаций в Ленинградском отделении Общества историков-марксистов. Это значение заключалось, прежде всего, в том, что на данном диспуте в достаточно четкой и ясной форме были сформулированы принципы периодизации всемирной истории по отдельным формациям.⁵⁹

Названные дискуссии, как и другие обсуждения, имевшие место в конце 20-х годов, знаменовали окончательное утверждение теории марксизма в советской исторической науке.⁶⁰

После решения глобальных теоретических проблем истории перед советскими учеными встала задача локализации исторического процесса по формациям, т. е. задача соединения марксистской теории с практикой историко-научного исследования. А это означало необходимость изучения формаций на материале истории различных стран и народов и, конечно же, на примере России. Весьма актуальным стало исследование феодальной формации в России. В рамках проблематики этого исследования одним из первоочередных вопросов был вопрос о генезисе и развитии феодализма в Киевской Руси, к разработке которого приступила целая группа историков и археологов. Его изучение осуществлялось в форме индивидуальных исследований и коллективных обсуждений — дискуссий, проходивших на протяжении 30-х годов. Организационным центром диспутов являлась Государственная академия истории материальной культуры (ГАИМК) в Ленинграде. Здесь рассматривались и обсуждались важнейшие проблемы отечественной и мировой истории докапиталистических формаций. В изданиях ГАИМК публиковались материалы и исследования по истории первобытного и античного обществ, русского, западноевропейского и восточного феодализма. Очень много в плане исследования феодальных отношений в Древней Руси было сделано сектором феодализма ГАИМК, в котором сложилось направление, возглавленное впоследствии Б.Д. Грековым.

На поприще изучения древнерусского феодализма одновременно и вместе с Б.Д. Грековым выступил М.М. Цвибак. В 1933 г. появилась статья Б.Д. Грекова «Начальный период в истории русского феодализма», где говорилось, что Правда Ярослава рисует нам примитивное классовое общество, распадающееся на свободных и рабов, а Правда Ярославичей и Пространная Правда — успешно феодализирующееся общество.⁶¹ В том же 1933 г. вышла в свет и статья М.М. Цвибака «К вопросу о генезисе феодализма в древней Руси», в которой проводилась мысль о возникновении феодальных отношений еще до прихода варягов в Восточную Европу.⁶² Одновременность выступлений Б.Д. Грекова и М.М. Цвибака по вопросам истории феодализации Древней Руси отмечалась как в современной этим выступлениям, так и позднейшей литературе.⁶³

Важным событием в историографии Киевской Руси вообще доклад Б.Д. Грекова «Рабство и феодализм в древней Руси», и в изучении генезиса феодализма на Руси в частности стал прочитанный им в ГАИМК.⁶⁴ Слушание доклада и его обсуждение состоялись в начале апреля 1933 г. Доклад собрал большую аудиторию из числа научных работников ГАИМК, Историко-археологического института Академии наук СССР, Эрмитажа, Русского музея, Ленинградского историко-лингвистического института, а также студенчества. Достаточно сказать, что на первом заседании присутствовало 135 человек.⁶⁵ То был настоящий форум по проблемам социального строя Киевской Руси.

Свой доклад Б.Д. Греков начал с разъяснений относительно особенностей феодальных и рабовладельческих отношений. Сущность феодальной формации виделась ему в том, что «основой феодального способа производства является сельскохозяйственное производство, не исключающее, однако, ремесленного и мануфактурного труда; общественные отношения выражаются в форме господства и подчинения, вырастающих на почве присвоения крупными земельными собственниками, монополизирующими право на землю, труда непосредственных производителей, владеющих всеми условиями производства и воспроизводства, кроме земли. В силу этого последнего обстоятельства, затрудняющего присвоение труда непосредственных производителей, класс феодалов — земельных монополистов прибегает не только к экономическому, но, главным образом, к внеэкономическому принуждению, т. е. к открытому насилию. Внеэкономическое принуждение и личная зависимость непосредственно производителя от владельца земли являются господствующей формой общественных отношений настолько, что и экономическое принуждение здесь облекается в эти специфические феодальные формы. Выражением феодальной формы производственных отношений является докапиталистическая земельная рента, отработочная, натуральная и, наконец, денежная».⁶⁶

Поскольку ответ на вопрос о феодализме в Киевской Руси для автора доклада зависел от того, насколько распространенным в экономической жизни древнерусского общества являлось сельское хозяйство, постольку он и обратился к выяснению его места в хозяйственной системе Древней Руси. Нельзя забывать того обстоятельства, что в пору чтения Б.Д. Грековым своего доклада среди советских историков еще имели хождение идеи В.О. Ключевского и Н.А. Рожкова, отводившие сельскому хозяйству у восточных славян второстепенную роль. Б.Д. Греков сосредоточил внимание на главной отрасли сельскохозяйственного производства — земледелии. Он также рассмотрел эволюцию земледельческой техники. Мобилизовав письменные, археологические и лингвистические источники, исследователь раскрыл доминирующее значение земледелия в экономике восточного славянства и древнерусского населения. Мысль о господстве земледелия в хозяйственных занятиях людей Древней Руси влекла к некоторым важным выводам социологического порядка и прежде всего к тому выводу, что земля в древнерусском обществе была основным богатством, обладание которым означало принадлежность к господствующему классу феодалов. Б.Д. Греков собрал факты, свидетельствовавшие о наличии в Киевской Руси крупных землевладельцев. По словам докладчика, «князья, бояре, церковь, т. е. вся правящая верхушка славянского и неславянского общества, объединенного в X—XI вв. под гегемонией Киева, была в основе своей классом землевладельческим».⁶⁷

Анализируя положение непосредственных производителей, Б.Д. Греков в первую очередь занялся рабами. Оказалось, что «по русским источникам раб не основа всего производства, он имеет ряд своеобразных признаков, отличающих его от римского раба периода "античного" способа производства». Общественное производство держалось преимущественно на крестьянском труде. Крестьяне в Киевской Руси именовались смердами. Они подразделялись на смердов-данников, не попавших в частную феодальную зависимость от землевладельцев, и смердов, находившихся в той или иной степени зависимости от феодалов.⁶⁸ Хозяйство мелкого производителя-смерда было, согласно Б.Д. Грекову, крайне неустойчивым; тысячи случайностей губительно сказывались на нем. Разорившиеся смерды шли в закупы. Будучи феодальной формой зависимости, закупничество, возникшее через ссуду, ничего общего, кроме названия, не имело с наймом. «Закуп, — говорил Б.Д. Греков, — зависимый человек, находящийся в более тяжелых условиях зависимости, чем, например, смерд. Это одна из категорий феодальной зависимости сельского населения, в какой находились непосредственные производители в средние века вообще». Б.Д. Греков решительно возражал против отождествления рядовича с рабом, а также с наемным рабочим, ибо зависимость его «чисто феодальная». Рядович «через договор вступает в зависимость крепостнического характера». Среди рядовичей встречались лица, занимающие определенные места в княжеской вотчинной администрации. Изгоев Б.Д. Греков также зачислил в разряд феодально зависимых.⁶⁹ Он затронул вопрос и о наемных людях. Отмечая редкость применения личного найма в Киевской Руси, докладчик пояснял данное обстоятельство следующим образом: «Мы ведь имеем дело не с обществом наемного труда, а с обществом, где на смену первичной форме эксплуатации человека человеком в форме освоения самого человека (рабство) развивается эксплуатация, основанная на присвоении господствующим классом одного из важнейших условий труда — земли, с вытекающим отсюда крепостничеством». Затем Б.Д. Греков обратился к рассмотрению классовой борьбы на Руси. Изучение соответствующих материалов убедило его в том, что не только статус различных групп зависимого люда, но и «характер классового антагонизма древнерусского общества периода гегемонии Киева решительно говорит о феодальных отношениях».⁷⁰

Подводя итог своему докладу, Б.Д. Греков подчеркнул, что в Древней Руси «ведущие отношения устанавливаются по линии отношений землевладельца (феодала — И.Ф.) и крепостного», а рабство, существующее «в недрах успешно развивающегося феодального общества», обнаруживает «явную тенденцию к исчезновению».⁷¹

По докладу Б.Д. Грекова выступило 16 человек. Первым взял слово С.Н. Быковский, который указал на то, что не следует умалять значения рабства в Киевской Руси. «Рабы, — говорил С.Н. Быковский, — играют значительную роль не только с точки зрения продажи, не только появляясь на рынке, как товар, не только в этой форме, но и в качестве рабочей силы в хозяйстве».⁷² С.Н. Быковский возражал также против расширения Б.Д. Грековым территориальных рамок Киевской Руси за счет Новгородской земли и Северо-Восточной Руси, где социальные отношения были несколько иными, чем в Среднем Поднепровье.⁷³

М.Н. Мартынов, принявший участие в дискуссии, назвал доклад Б.Д. Грекова «ценным вкладом в историческую науку». Материал, приведенный докладчиком, по мнению Мартынова, убедительно свидетельствует о господстве феодальных отношений в Киевской Руси. Вместе с тем М.Н. Мартынов обнаружил ряд недостатков в докладе. Один из этих недостатков, по его словам, был отмечен С.Н. Быковским, обратившим внимание на то, что Б.Д. Греков «не выявил особенностей исторического развития Новгородской и Ростово-Суздальской Руси». Другой существенный недочет в работе Б.Д. Грекова заключался, по М.Н. Мартынову, в отсутствии периодизации феодализма в Киевской Руси, прошедшего два этапа в своем развитии: IX—X и XI—XII вв. Поэтому, по мнению выступавшего, в докладе не показан процесс генезиса феодализма на Руси.. Согласно М.Н. Мартынову, восточные славяне перед «завоеванием варягами» в VI—VII вв. переживали разложение родового строя; у них вместо «старой патриархальной семейной общины» стала утверждаться «территориальная сельская община, в которой были еще сильны кровные отношения».⁷⁴ Варяги, завоевавшие славян, ускорили распад родового строя и образование классового общества. Однако, применительно к IX—X вв., нельзя еще говорить «о феодалах и крепостных, о рабовладельцах и рабах в обычном смысле этого слова, так как классовое общество находилось тогда еще на самой начальной стадии своего развития. Сельская община с «большой семьей» по-прежнему осталась основной общественной организацией среди славян».⁷⁵ При этом сельская община в данное время начинает разлагаться, хотя процесс ее разрушения не мог быть еще распространенным и глубоким, поскольку этому противодействовала исключительная сплоченность общинников, боровшихся с постоянными набегами врагов, с обложением тяжкой данью, грабежами. Община, следовательно, служила опорой сопротивления угнетаемых угнетателям, смердов князьям и дружинникам. В этот же период появляется землевладение князей и дружинников. Но ни князья, ни дружинники не превратились пока в привилегированных землевладельцев. В их руках мы видим «ничтожное количество земельных владений», которые нет оснований рассматривать в качестве типичных для этой эпохи. Тем не менее в «IX—X вв. уже начался процесс генезиса феодализма, процесс, который был ведущим элементом в социально-экономических отношениях...».⁷⁶ По мнению М.Н. Мартынова, с XI столетия начинается новый период в истории Киевской Руси, в котором наблюдается дальнейшее развитие феодальных отношений, характеризуемое энергичной борьбой боярщины с общиной.⁷⁷ Интенсивно формируется парцелла, ставшая «фундаментом для образования феодальной земельной собственности». С XI в. можно говорить о превращении князей и дружинников в привилегированных земельных собственников, обладавших правом иммунитета, имевших своих вассалов. «Боярщина-сеньория становится господствующей формой частного землевладения в Киевской Руси». М.Н. Мартынов полагал, что феодальная вотчина держалась главным образом на эксплуатации рабов. По словам М.Н. Мартынова, «в Киевской Руси XI—XIII вв. рабский труд получил широкое распространение и не только не падал, как это кажется Б.Д. Грекову, но, наоборот, развивался».⁷⁸ Труд рабов был выгоднее труда барщинных крестьян. Несмотря на наличие феодально зависимых крестьян (закабаленных смердов и закупов), «основная масса сельского населения Киевской Руси по-прежнему состояла из свободных самостоятельных непосредственных производителей — смердов».⁷⁹ Эпоху Киевской Руси в целом М.Н. Мартынов рассматривал как время генезиса феодализма, а не сложившихся и вполне установившихся феодальных отношений. Высказывая замечания насчет соображений Б.Д. Грекова о характере классовой борьбы в Древней Руси, М.Н. Мартынов говорил: «Б.Д. Греков изображает классовую борьбу в Киевской Руси исключительно как борьбу крепостных крестьян с феодалами. Переоценив значение феодальных отношений в Киевской Руси, он и здесь несколько сгущает краски и совершенно оставляет в стороне борьбу должников с ростовщиками, точно так же как и борьбу рабов с рабовладельцами».⁸⁰

В.В. Мавродин в своем выступлении остановился на Правде Ярослава, содержащей сведения о неразложившейся общине, с одной стороны, и об определенных группах правящего класса — с другой. Правда Ярослава изображает общество, разделенное на классы рабов и рабовладельцев. Это было характерным для IX—X вв. Позднее также имелись сотни рабов, сидящих в княжеских и боярских селах. Ценность рабов была не только в том, что они являлись товаром, но и рабочей силой: их труд использовался в хозяйстве князя и дружинников.⁸¹ Однако рабовладельцы не довольствовались эксплуатацией одних лишь рабов и постепенно закабаляли свободного славянина-смерда. Шло формирование феодально-зависимого населения, которое стало возможным благодаря существующему уже рабовладению.⁸² Со временем ситуация меняется: «Киев как торговый центр торговли рабами постепенно теряет свою роль. Причина данного явления ясна. Теряет свою роль и раб как рабочая сила. Падение роли рабов как товара, кризис работорговли обусловлены в значительной мере внешними причинами: падением значения Византии для киевской торговли вообще — переносом торговых путей. Кроме того, выгодней стало высасывать из смерда прибавочный продукт, чем продавать его самого. Наряду с другими обстоятельствами и это также послужило одной из причин перехода к более высоким формам общественной жизни, к феодальным отношениям господства и подчинения. Применение в хозяйстве раба как рабочей силы уступает место дальнейшему закрепощению смерда и превращению непосредственного производителя в феодально зависимого».⁸³

М.И. Артамонов, выступивший после В.В. Мавродина, коснулся социальных отношений, прослеживаемых на археологическом материале IX в. в лесной полосе Восточной Европы. В IX столетии здесь возникают поселения, которые можно назвать городами. В них преобладало дружинное население. М.И. Артамонов подчеркнул, что дружинники, жившие в городах, не являлись землевладельцами. Основным богатством для этой военно-дружинной верхушки служила дань, полюдье. И лишь впоследствии «развивающееся вотчинное землевладение скрещивается с данническими отношениями и приводит в конце концов к слиянию той и другой формы зависимости». Феодальное землевладение в лесной полосе, по мнению М.И. Артамонова, появилось сравнительно поздно. Иначе исторический процесс развивался в лесостепной полосе. Там издревле существовало «пашенное парцеллирующее хозяйство», открывавшее возможность «для возникновения различных форм зависимости».⁸⁴

С большой настойчивостью высказывался о рабовладении в Киевской Руси И.И. Смирнов, доказывавший, что древнерусское общество «прошло стадию рабского развития». Отсюда следовал вывод: генезис феодализма необходимо связывать с рабством. По И.И. Смирнову, в X в. мы имеем «развитое классовое общество» рабовладельцев и рабов. Правда Ярослава запечатлела именно это общество, а так называемая Правда Ярославичей стояла на грани двух эпох, преломив в себе «начальные феодальные отношения» и «очень сильные следы предшествующего общественного строя — рабства».⁸⁵

Ряд древневосточных параллелей к рабству на Руси провел В.В. Струве. Другой специалист в области истории древнего мира С.И. Ковалев также коснулся рабства в Киевской Руси. Оно ему казалось менее масштабным, чем И.И. Смирнову. Он возражал против наметившейся в исторической науке универсализации рабовладельческой формации. Применительно же к Древней Руси он предлагал поставить вопрос о рабовладельческом укладе. Тогда будет ясно, что «универсальна не рабовладельческая формация, а рабовладельческий уклад, и всюду, где выступают тенденции универсализации рабовладельческой формации, всюду дело основано на начальном смешении уклада и формации».⁸⁶

Серьезные критические замечания содержало выступление С.Н. Чернова, который, подобно С.Н. Быковскому и М.Н. Мартынову, упрекал Б.Д. Грекова за использование источников Новгорода и Северо-Восточной Руси при описании истории Киевской Руси. Вообще источниковедческая основа доклада Б.Д. Грекова представлялась С.И. Чернову весьма слабой. Он говорил: «Если подойти к тому, как Б.Д. пользуется источниками, я бы сказал (пусть не сердится на меня Б.Д.), что его отношение к ним в известной мере потребительское. Б. Д. имеет перед собой источник и ограничивается тем, что просто потребляет его, совсем не интересуясь тем, как он приготовлен в своем целом и своих частях».⁸⁷ С.Н. Чернов высказался также по некоторым вопросам социальной истории Киевской Руси, утверждая, что для XI — начала XII в. крупное землевладение не является типичным, и «господствующий класс живет именно торговлей, а не землевладением». Разумеется, «к этому времени в среде социальных верхов страны начинает развиваться и землевладение, но достигает ли землевладение в их деятельности такой же роли, какую в это время играет торговля? При таком условии можно ставить вопрос и о том, на ком базируется землевладельческая деятельность господствующих классов: на рабах или не на рабах». И тут же С.Н. Чернов отвечает: «На рабах, в очень значительной степени на рабах». В XII в. «наступает кризис, рабов не хватает». Недостаток рабов восполняется закупами.⁸⁸ Итак, Б.Д. Греков, по утверждению С.Н. Чернова, преувеличил значение крупного землевладения в общественной жизни Киевской Руси. Вместе с тем он преуменьшил роль остаточных явлений, восходящих к родовому строю. По словам С.Н. Чернова, в докладе Б.Д. Грекова налицо «известное принижение этих переживаний родового строя; очевидно, что не только в начальное время Киевской Руси, но еще во времена сложения летописи и "Русской Правды" эти пережитки родового строя гораздо сильнее, чем Б.Д. нарисовал. Только искать их надо, вероятно, не столько в социальных верхах, сколько в социальных низах населения, и не столько в городе, сколько в деревне».⁸⁹

О родовых древностях вел речь и И.М. Троцкий, заостривший внимание на явлениях матриархата, встречавшихся в X столетии «вдоль великого волжского пути». И.М. Троцкий считал, что Б.Д. Греков не показал, как «шло феодальное освоение земли», т. е. не раскрыл феодализационный процесс.⁹⁰

Выступивший в прениях А.С. Гущин указал на то, что Б.Д. Греков в своем докладе не определил в достаточной мере «то место, которое в Киевской Руси занимает город, в частности Киев. Характер социальной структуры Киева, его социальное лицо для решения поднятых вопросов представляют собой чрезвычайный интерес...» А.С. Гущин говорил о «полном соответствии процессов феодализации как в Восточной Европе, так и на Западе», подчеркивая при этом, что образование феодальной формации в России наблюдалось на несколько столетий позднее, чем в странах Западной Европы. Подтверждение тому, полагал А.С. Гущин, — факты, приводимые Б.Д. Грековым. Однако А.С. Гущин в духе некоторых оппонентов докладчика отмечал, что «раннефеодальная Киевская Русь с эпохи Ярослава никак не может быть рассматриваема только как выросшая непосредственно на основе разложения предшествовавшего ей доклассового родового строя. Процессу разложения доклассового общества в восточной Европе сопутствовал процесс возникновения в нем рабовладения и рабовладельческой господствующей верхушки, процесс, возможно, и не бывший углубленным и очень длительным, но, несомненно, предшествовавший образованию собственно феодальной Киевской Руси и оставивший такие значительные следы, как в документах письменности, так и в памятниках археологии. Киевская Русь до Ярослава и Киевская Русь с XI в. — это несомненно качественно различные общественные образования, но эта доярославская Русь отнюдь не может быть рассматриваема только как конец доклассового родового строя».⁹¹

О значительности труда рабов в древнерусской вотчине, о заметном развитии рабовладения в Киевской Руси говорили на дискуссии Л.П. Якубинский и Г.Е. Кочин.⁹² Последний также замечал, что Б.Д. Греков «получил заслуженный упрек в том, что недостаточно уделил внимания конкретному материалу Киевской Руси, и из-за этого весь материал, касающийся непосредственно Киева, как будто бы забыт и в докладе не фигурировал».⁹³

Сделал акцент на рабстве и Е.С. Лейбович. Согласно его мнению, «рабовладение в Киевской Руси являлось могущественным средством в разложении самой сельской общины, которая имеется в эпоху X—XI—XII вв. В сущности, на основе рабовладения, на основе того, что княжеское хозяйство, боярское хозяйство эксплуатируют рабов и этим усиливают свою экономическую мощь, они имеют возможность разлагать и вовлекать эту сельскую общину в свою сферу, т. е. здесь происходит процесс феодализации». Е.С. Лейбович полностью согласился с тезисом Б.Д. Грекова, по которому «земледелие являлось основой для всей массы населения, живущего в условиях перехода от родового строя к классовому обществу». Переходя к проблеме феодализации Киевской Руси, Е.С. Лейбович заявил, что в докладе Б.Д. Грекова «не подчеркнут вопрос о стадиях развития самого... феодализма — вопрос, который нельзя обходить, и если мы не проведем граней между эпохой IX—X и XI—XIII вв., то мы, по существу, смазываем и генезис феодализма».⁹⁴ В IX—X столетиях смерд еще не втянут в феодальную зависимость, поскольку он платил дань, не ставшую еще феодальной рентой. Рабы и закупы — вот из кого состоял зависимый люд на Руси IX—X вв. В сферу влияния феодального землевладения смерды попадают лишь в XI—XII вв.⁹⁵ Серьезным упущением докладчика оказалось, по мнению Е.С. Лейбовича. как, впрочем, и других выступавших в ходе дискуссии, недостаточное внимание к явлениям архаической формации, имевшим место в Киевской Руси. Остатки родового строя сохранялась на протяжении XI—XII вв. Резюмируя свое выступление, Е.С. Лейбович сказал: «Мне думается, что особенности разложения родового строя и генезиса феодализма у нас заключаются в том, что этот процесс протекал на основе значительно развитой работорговли, обслуживавшей восточные и византийские рынки. Эта внешняя торговля, в частности работорговля, отвлекала внимание основной господствующей группы от земледельческого хозяйства, так что основная установка господствующей верхушки в IX—X вв. была направлена не на земледелие. Только в конце X и начале XI в. закладываются основы крупного феодального землевладения. В этом было своеобразие. В XI—XII вв. мы имеем в этом отношении перелом — перелом, идущий по пути феодализации на основе использования эксплуатации труда рабов и закупов, на основе превращения части свободных смердов в феодально-зависимых крестьян. Это дает нам возможность наметить те пути развития, по которым идет Киевская Русь после татарского завоевания. Процесс феодализации принимает тогда более отчетливые формы, особенно в Галичине и в Волыни. Все данные говорят нам о том, что именно в этих двух областях развивается наиболее интенсивно и в наиболее четких формах процесс феодализации. В Киевской Руси XI—XII вв. были уже заложены основы для такого дальнейшего развития».⁹⁶ Е.С. Лейбович, следовательно, связывал с эпохой Киевской Руси только начало феодализации, когда были заложены основы феодализма, окончательно сложившегося после завоевания татарами. Поэтому М.М. Цвибак несколько идеализировал обстановку, заявив на дискуссии, что правомерность признания Киевской Руси обществом феодальным была обоснована всеми выступавшими по докладу Б.Д. Грекова.⁹⁷ О некоторых участниках диспута вернее было бы сказать, что они рассматривали древнерусское общество как феодализирующееся, а отнюдь не как феодальное.⁹⁸

М.М. Цвибак, объявив общество Киевской Руси феодальным, ставит вопрос: что же предшествовало этому обществу? Оказывается, — рабовладение и родовой строй. Феодализм на Руси вырастал из рабства и разлагающихся родовых отношении. М.М. Цвибак учитывал и значение «завоевательного насильственного характера феодальной организации, центр который был в Киеве и которая подчиняла себе вплоть до середины XII в. и запад, и север, и юг Восточной Европы».⁹⁹

Принявший участие в диспуте А.Г. Пригожин подверг резкой критике сторонников идеи о рабовладельческой формации в Древней Руси. Он отверг выдвигаемую ими мысль о количественном начале как критерии определения рабовладельческой формации. «Эта немарксистская теория, — говорил А.Г. Пригожин, — подменяющая проблему ведущего начала арифметическим большинством, как раз удобна для того, чтобы, исходя из запечатленного в памятниках Киевской Руси большого количества холопов, конструировать в Киевской Руси или до нее рабовладельческую формацию. Но это удобство ни в какой степени не приближает нас к разрешению вопроса о действительном характере Киевской Руси. Вопрос гораздо сложнее, чем думают сторонники универсальности рабовладельческой формации». А.Г. Пригожин утверждал: Киевская Русь — «первая классовая формация на юго-востоке России». Исходным моментом анализа развития феодализма на Руси должна служить «эпоха доклассового общества, а именно "дуализм" сельской "славянской" общины».¹⁰⁰ На почве этого дуализма возникло рабство и крепостничество, вступившие в борьбу друг с другом. Победило крепостничество, что было обусловлено следующими обстоятельствами: «1) Киевская Русь развилась в классовое феодальное общество в известной мере вследствие феодального окружения: в IX в. на Западе благодаря варваризации Римской Империи упрочились феодальные отношения; на Востоке были феодальные Болгарское и Хазарское царства, на юге — феодальная Византия... 2) В Киевской Руси установились крепостнические отношения уже в период, когда античное рабство себя изжило. 3) На строй Киевской Руси оказало влияние и "варварское" завоевание, которое несло с собой также сильные крепостнические тенденции». Становление феодальных отношений, по А.Г. Пригожину, шло путем закабаления свободных общинников смердов, а не путем превращения родового старшины-рабовладельца в крепостника и холопов в крепостных.¹⁰¹ Оп также отметил, что в Древней Руси наблюдалось не столько приобщение дружинников к земле, сколько вхождение в дружину уже готовых землевладельцев. «Доклад Б.Д. Грекова и дискуссия, — сказал в заключение А.Г. Пригожин, — знаменуют собой, несмотря на ряд дефектов, несомненный шаг вперед по пути марксистского изучения истории древней Руси».¹⁰²

А.Г. Пригожин был последним из выступавших в прениях по докладу Б.Д. Грекова. Каковы итоги этих прений? Необходимо прежде всего указать на общую положительную оценку доклада, означавшего новый сажный этап в изучении Киевской Руси вообще и генезиса русского феодализма в частности. Однако участники дискуссии обнаружили в нем и ряд серьезных недостатков. Во-первых, было указано Б.Д. Грекову на просчеты источниковедческого плана: отсутствие полноты источников, использование разновременных данных, относящихся к X—XII вв. и к XIV—XV вв., привлечение новгородских и владимиро-суздальских материалов для воспроизведения истории Южной, Киевской Руси. Во-вторых, оппоненты Б.Д. Грекова отмечали, что в докладе не раскрыт процесс генезиса феодализма, т. е. дано статическое изображение феодальных отношений, а не динамическое, в результате чего утрачено восприятие исторической перспективы, иначе — исторического развития. В-третьих, критике подверглось умаление докладчиком роли рабства в Древней Руси. В-четвертых, обсуждение доклада вскрыло невнимание его автора к явлениям родового строя, сохранявшимся на Руси X—XII вв. в качестве пережитков. Последнее, по сути, значило, что Б.Д. Греков преувеличил степень феодализации Киевской Руси.

После всех этих замечаний, высказанных в ходе обсуждения доклада, несколько неожиданным прозвучало утверждение Б.Д. Грекова, содержащееся в его заключительном слове: «Удар, направленный против меня моими оппонентами, касается не существа моих построений и заключений, а лишь приема пользования материалом».¹⁰³ Как видно из только что приведенного перечня недостатков, критика коснулась, помимо прочего, существа построений и заключений докладчика.

В заключительном слове Б.Д. Грекова не было той жесткой определенности, которой отличались принадлежащие ему поздние работы. Он даже отчасти соглашался с теми, кто находил в Древней Руси черты рабовладельческого общества (И.И. Смирнов, Е.С. Лейбович), приняв их соображения как дополнение к той части своего доклада, которая относилась к эпохе древнейшей Русской Правды — Правды Ярослава. Что касается более позднего времени, а именно XI столетия, то здесь Б.Д. Греков остался верен себе: он был убежден, что в Киевской, Новгородской и Ростово-Суздальской землях господствовали тогда феодальные отношения.¹⁰⁴

После апрельской дискуссии 1933 г. советские ученые неоднократно возвращались к социально-экономическим проблемам истории Киевской Руси. Заметную роль в изучении генезиса и развития феодализма у народов Востока, Западной и Восточной Европы, а также Древней Руси, сыграл пленум ГАИМК, состоявшийся 20—22 июня 1933 г.¹⁰⁵ Возникновению феодализма на Руси посвятили свои доклады, прочитанные на этом пленуме, В.И. Равдоникас и М.М. Цвибак. «О возникновении феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных» — так назывался доклад В.И. Равдоникаса. Докладчик исходил из мысли, что археологические и этнографические данные должны рассматриваться в качестве полноценного исторического источника. С их помощью он пытался уловить процесс феодализации у славянских и финских племен.

В.И. Равдоникас наметил два периода, или стадии, «перехода от доклассового общества к феодальному: 1) стадия патриархального родового общества — от середины I тысячелетия до н. э. и до VIII—IX вв., 2) стадия формирования территориальной общины и конституирования господствующего класса — от IX в. до XI в., за которыми уже следует стадия сложившегося феодализма».¹⁰⁶ Первый период В.И. Равдоникас именовал дофеодальным, а второй — феодальным. Характерными формами социальной структуры для первого периода являлись большая семья, патриархальный род и племя. Второй период, на который В.И. Равдоникас смотрел как на переходный, отличался распадом большой семьи на малые семьи, обусловленный внедрением пашенного земледелия и образованием территориальной общины. Господствующий класс феодального общества формировался, по мнению В.И. Равдоникаса, из родоплеменной знати, специализирующейся «на военных и торговых функциях». Эта знать, слившись с малочисленной прослойкой норманнов в единую социальную верхушку, захватывала землю, облагала население различными поборами, устанавливала всевозможные повинности, создавала «аппарат уже государственной власти, опирающийся на оторванную от общества в целом вооруженную силу дружины, состоящую из профессиональных воинов-дружинников».¹⁰⁷ К XII в. становление классов завершилось. В это время на Руси уже возвышались феодальные по своей социальной сути города. Противоположность между городом и деревней является теперь «одним из решающих моментов истории». Просуществовавшие же до XII—XVI вв. городища представляли собой «остатки феодальных поместий или замков русского боярства».¹⁰⁸

По докладу В.И. Равдоникаса выступил один лишь А.В. Арциховский, возражения которого свелись в основном к двум моментам. Во-первых, он полагал, что «распад родовых отношений начался не в IX в., а раньше; о распаде можно говорить, начиная с V в.». Во-вторых, согласно А.В. Арциховскому, не следовало вводить переходный промежуточный период (II—XI вв.) между двумя формациями, поскольку феодализм возник уже в IX в. Кроме того, А.В. Арциховский выразил сомнение в том, что древнерусские города были феодальными гнездами. Таковыми, по его мнению, надо считать замки — городища «особого типа, появляющиеся у нас с X в. и особенно распространенные в XIV—XV вв.»¹⁰⁹ А.В. Арциховский настоятельно подчеркивал, что «о возникновении феодализма нельзя говорить, не говоря о рабах. Это чрезвычайно важно. Рабовладельческой формации в древней Руси не было, но без рабовладения феодалы появиться не могли, феодальная земельная собственность возникнуть не могла».¹¹⁰

Существенный интерес представлял доклад «К вопросу о генезисе феодализма в древней Руси», прочитанный М.М. Цвибаком. Зарождение феодальных отношений, отмечалось в докладе, происходило в Восточной Европе «после того, как закончилась феодализация Франции, Западной Германии, Италии, Испании и Греции». Поэтому «Восточная Европа вступает в феодальную формацию, окруженная кольцом феодальных уже государств». Отсюда разложение здесь «первобытно-коммунистической общины на основе рабства приводит к образованию феодальной собственности. Государство как продукт непримиримости классовых противоречий складывается как орган господства феодалов-землевладельцев над закабаленными непосредственными производителями». Наряду с соседними феодальными государствами, важным фактором, способствующим появлению феодализма на Руси, стало рабовладение, существовавшее в восточнославянском обществе, ибо «разорвавший связь с общиной землевладелец возможен только в результате применения им рабского труда, дающего ему возможность владения землей вне общины. Он использует труд рабов непосредственно у себя в хозяйстве, обрабатывая свое поле».¹¹¹

Совсем не обязательно, отрицая наличие в Древней Руси «рабовладельческой формации, отрицать колоссальную роль в ней рабства». М.М. Цвибак замечал: «Б.Д. Греков, которому принадлежит заслуга борьбы против теории, утверждающей существование рабовладельческой формации в Киевской Руси, не прав в своей тенденции обосновывать свое верное по сути дела положение исторически неверным стремлением умалить роль рабовладельческих отношений в древней Руси». Секрет не в том, что «рабства не было. Оно было и было очень сильно распространенным, было очень тяжелым... Дело не в том, чтобы отрицать рабство, а в том, чтобы показать, как оно превращается в источник феодализации, серваж».¹¹² Таким образом, «основная феодализация идет от рабства и порождает, в свою очередь, превращение свободных общинников в зависимых крепостных. Общинники теряют свою землю, она концентрируется в руках феодалов».¹¹³

По М.М. Цвибаку, следовательно, феодализацию Древней Руси стимулировали два обстоятельства: окружавшие Русь феодальные государства и рабство в среде восточного славянства. К этим двум обстоятельствам докладчик присовокупил и третье. «Вскрывая, — говорил он, — генезис феодализма в таких условиях, где внутренний процесс феодализации идет во взаимодействии с влиянием уже сложившихся ранее феодальных организаций, нельзя не отметить того обстоятельства, что в Древней Руси играло серьезную роль и непосредственное завоевание уже сложившимися феодальными центрами районов, пребывающих на стадии варварского общества и начальной феодализации. Это обстоятельство не могло не отразиться на своеобразном сочетании отработочной и натуральной ренты в древнерусских условиях».¹¹⁴ Складывание феодализма в результате разложения общины и завоевания М.М. Цвибак воспринимал как диалектику феодализационного процесса. «Необходимо учитывать, — указывал он, — диалектическое единство двух моментов феодализации. Оно выражается в соединении разложения общины на основе рабовладения и возникновения противостоящей общинной антагонистической феодальной собственности с конкретными военными столкновениями племен и народов».¹¹⁵ При этом докладчик предостерегал: «Если мы начнем связывать феодализацию только с разложением общины или только с завоеванием и подчинением, мы в равной мере ошибемся».¹¹⁶

Формирование классов, думал М.М. Цвибак, начинается с выделения из однородного в социальном смысле общества «государя-вотчинника», «господина», с примыкающей к нему прослойкой руси (феодально-дружинного объединения) по одну сторону и представителей «низших закабаленных классов феодального княжеского домена» — холопов, смердов, рядовичей — по другую.¹¹⁷ Изгои и сябры входили также в состав феодально зависимого люда.¹¹⁸

Взявший слово по прочитанному М.М. Цвибаком докладу С.Н. Быковский говорил о беспочвенности каких бы то ни было утверждений насчет рабовладельческой формации у восточных славян. Б.Д. Греков, выступивший в прениях, критиковал представления дореволюционных историков о средневековых русских крестьянах как свободных арендаторах барской земли. Полное одобрение встретил доклад М.М. Цвибака со стороны М.Г. Худякова, который высказал несколько дополнительных соображений, подтверждающих основные его положения. М.М. Цвибака поддержал и Ш.А. Чакветадзе, оперировавший данными «мысле-языковедной теории». В.В. Мавродин остановился на восстаниях смердов, вызванных наступлением господствующего класса на жизненно важные интересы народных масс. Развитие феодализма во Владимиро-Суздальской земле охарактеризовал Н.Н. Воронин.¹¹⁹ Участвовавший в дискуссии М.В. Джервис счел правильным «подчеркивание т. Цвибаком того обстоятельства, что Восточная Европа проходила процесс феодализации в окружении ряда более или менее развитых феодальных государств». М.В. Джервис согласился с докладчиком и в том, что рабство являлось основой разложения первобытнообщинного строя. При этом «рабская зависимость выработалась еще в условиях существования «доклассового» общества, здесь же перерастает в систему отношений, в основе своей являющуюся уже крепостнической».¹²⁰

А.В. Марар, отталкиваясь от доклада М.М. Цвибака, сделал «несколько замечаний по вопросу о феодализме в России, как этот последний стоял в русской дооктябрьской историографии».

В своем заключительном слове М.М. Цвибак отметил, что «проблема генезиса феодализма в России еще не стоит на таком уровне, когда можно было бы уже подводить итоги марксистского изучения этого вопроса. К этому вопросу мы впервые подходим».¹²¹

Сопоставление докладов Б.Д. Грекова и М.М. Цвибака показывает, что они, отличаясь друг от друга в отдельных нюансах, совпадали в главном — отрицании рабовладельческой формации на Руси и признании Киевской Руси феодальным государством. В дальнейшем научная деятельность М.М. Цвибака, незаконно репрессированного, была прервана, а инициатива исследований истории Древней Руси полностью перешла к Б.Д. Грекову, и разработку концепции социально-экономического строя Киевской Руси в историографии стали ассоциировать лишь с его именем, что несправедливо.

Некоторые колебания в определении социальной структуры Киевской Руси, проявленные Б.Д. Грековым в ходе апрельской дискуссии 1933 года, имели характер скорее эпизодический, чем постоянный: по его все более укрепляющемуся мнению, рабство теряет общественное значение, отступая перед феодализмом. Иллюстрацией тут может служить статья Б.Д. Грекова «Проблема генезиса феодализма в России», где шла речь о феодальной системе, окрепшей к началу X в.¹²² Правда, какие классы действовали тогда, осталось не вполне ясно: в одном случае автор пишет о рабовладельцах, окруженных многочисленными рабами, в другом — о крупных землевладельцах, эксплуатировавших феодально зависимых людей.¹²³ В названной статье Б.Д. Греков отодвигает генезис феодальных отношений в глубь времен и таким способом пытается снять проблему рабства в том варианте, какой был обозначен И.И. Смирновым и другими исследователями.

«Очерки по истории феодализма в России. Система господства и подчинения в феодальной деревне» — следующая работа Б.Д. Грекова. В ней основное внимание уделено начальной стадии развития феодализма на Руси и складыванию феодальной вотчины XI—XIII вв.¹²⁴ Согласно Б.Д. Грекову, феодальные отношения вырастают из разлагающегося патриархального мира, и XI в. вполне может рассматриваться как типичный в данном случае. Некоторое внимание ученый уделил норманнскому «завоеванию», которое способствовало росту рабовладения на Руси. Умножающееся «земельное богатство, сосредоточенное в руках нового класса землевладельцев, опиралось в значительной мере на рабскую силу». Тем не менее «Русь XI в. нельзя характеризовать как страну рабского античного способа производства». Эти замечания адресовались, по всей видимости, М.М. Цвибаку и тем историкам, которые критиковали Б.Д. Грекова за преуменьшение им значения рабства в формировании феодализма. В своей книге Б.Д. Греков уточняет ранее выдвинутые положения, оттачивает доказательства. Здесь он отодвигает феодализм к IX в., выводя его непосредственно из разложения первобытнообщинного строя.

В 30-е годы далеко не все ученые соглашались с выводами Б.Д. Грекова и М.М. Цвибака. С точки зрения теоретической Б.Д. Грекову возражал И.И. Смирнов, упорно доказывая существование рабовладельческой формации как неизбежной ступени, предшествующей феодализму.¹²⁵ С.В. Вознесенский упрекал М.М. Цвибака за увлечение социологическими схемами в ущерб конкретным фактам, за поспешность выводов, торопливость, мешавшую ему «как следует переварить и исторический материал и марксистские методологические установки», и, наконец, за «нездоровые филологические устремления».¹²⁶ С.В. Вознесенский усомнился в справедливости и концепции Б.Д. Грекова. Он пытался по-своему взглянуть на истоки феодализации в России. По его убеждению, возникновение феодализма нельзя «относить к очень раннему периоду — до появления норманнов». Картина, нарисованная Б.Д. Грековым, не реальна уже потому, что он исследует крупную вотчину статически, а не в процессе ее возникновения и роста. Недостаток схемы Б.Д. Грекова, как полагал С.В. Вознесенский, заключался и в том, что в его построениях была использована главным образом Русская Правда, тогда как летописный материал остался в стороне. Столь же статично, как и в примере с крупной вотчиной, Б.Д. Греков, по словам С.В. Вознесенского, подходит к вопросу о зависимом населении и формах эксплуатации. Когда норманны, продолжает С.В. Вознесенский, высадились на Волховско-Днепровской территории, они встретились там с массой мелких самостоятельных производителей — смердов. Познакомились они и с верхушкой туземного населения. Задерживаясь в городах и смешиваясь со знатью местного общества, норманны образовали особый класс, который «долгое время жил путем грабежа и дани, и только с половины X в. стал оседать на землю, преимущественно в районе расположения городов».¹²⁷ Первыми обитателями княжеских, боярских и монастырских сел были рабы. Смерды же — основная масса свободного крестьянства, «примученная» образовавшимся разбойничьим классом, — платили дань.¹²⁸ Об их частной зависимости говорить нельзя. Впрочем, С.В. Вознесенский допускает, что из среды смердов «путем прямого насилия и путем «ряда» и ссуды постепенно выходили кадры рабов и зависимых в той или иной степени людей, населявших первоначально феодальные вотчины».¹²⁹ Возникновение частного хозяйства С.В. Вознесенский представлял по следующей схеме: «...в X—XI вв. мы присутствуем лишь при начальном образовании, так сказать, при самом становлении феодальной вотчины». В XII в. произошел перелом. И только в XII—XIII вв. феодальная вотчина «является перед нами примерно в таком виде, как ее обрисовывает Б.Д. Греков».¹³⁰

Критические замечания С.В. Вознесенского цели не достигли, поскольку Б.Д. Греков остался на прежних позициях, объявив соображения оппонента бездоказательными.¹³¹

Историю феодальных институтов Б.Д. Греков подверг анализу в очередной книге, изданной в 1935 г.¹³² Здесь он развивал идеи, уже известные по прежним публикациям. С.В. Бахрушин написал подробную рецензию на эту книгу, в которой отметил, что кардинального вопроса о времени возникновения феодальных отношений на Руси Б.Д. Греков не разрешил. Вопреки утверждениям автора книги, «данные второй половины XI — начала XII в. позволяют говорить лишь о первых шагах закрепощения, когда и численное количество зависимых смердов было очень невелико и еще далеко не выкристаллизовались типичные для феодализма формы эксплуатации землевладельцем мелкого производителя». Вольный общинник, смерд, борется с падкими на дань князьями, дружинниками, и борьба эта «еще далеко не носит такого отчетливого феодального характера, как представляется Б.Д. Грекову».¹³³ Подлинная история феодализма, по С.В. Бахрушину, началась с середины XI в.¹³⁴

Своеобразным ответом С.В. Бахрушину можно назвать второе издание книги «Феодальные отношения в Киевском государстве». В ней не было сделано никаких изменений, на которые мог бы рассчитывать рецензент. Это побудило С.В. Бахрушина еще раз выступить с разбором книги Б.Д. Грекова.¹³⁵

Следует заметить, что исследование «Феодальные отношения в Киевском государстве» — важная ступень в творческой биографии Б.Д. Грекова. Именно в этом труде появился раздел о челяди, который позволил автору на основе толкования термина «челядь» как наименования всей барской дворни, включающей рабов и всех феодально зависимых, иначе рассмотреть Русскую Правду, в особенности ее древнейший слой — Правду Ярослава.¹³⁶ В результате он получил возможность отнести возникновение феодальных отношений к далеким временам восточнославянской истории.

Было бы, конечно, ошибочно сводить советскую историографию 30-х годов, посвященную проблеме генезиса феодализма в России, к трудам Б.Д. Грекова и его критиков. В этот период появились интересные работы, подготовленные и другими авторами. Прежде всего необходимо упомянуть штудии археологов, использовавших вещественные памятники для изучения зарождения и развития феодальных связей на Руси. Об исследовании В.И. Равдоникаса мы уже говорили. Назовем здесь также произведения П.Н. Третьякова, А.В. Арциховского и М.И. Артамонова.

П.Н. Третьяков в своей небольшой книге «Подсечное земледелие в Восточной Европе» выявил зависимость эволюции общественных отношений от эволюции систем земледелия и орудий сельскохозяйственного производства. Подсечное земледелие, согласно П.Н. Третьякову, было присуще первобытно-коммунистическому обществу, а соха вместе с пашенным земледелием заложили фундамент феодальной деревни.¹³⁷

Статья А.В. Арциховского содержала значительный археологический материал, свидетельствующий, по мнению автора, о возникновении феодализма в Суздальской и Смоленской землях. Анализ соответствующих археологических данных убедил А.В. Арциховского в том, что «классовое общество возникло в Суздальско-Смоленской земле в IX в. Произошло это настолько быстро и сопровождалось таким резким изменением материальной культуры, что между жилыми слоями доклассовыми и классовыми... нигде нет слоев переходных и промежуточных». Складывание феодализма шло столь скорым ходом, что «излагать его в хронологическом порядке пока невозможно».¹³⁸ А.В. Арциховский наблюдает, следовательно, некую феодальную революцию. Она была обусловлена сдвигами в экономической сфере, выразившимися в отделении ремесла от земледелия. С разделением же «производства на две главные ветви — земледелие и ремесло — развился обмен, возникли мелкие рынки, развилась частная собственность, и стало расти имущественное неравенство». В свою очередь, «рост частной собственности и имущественного неравенства был необходимым условием возвышения отдельных семей, захвата ими власти и земли. Но сводить все к росту количественных имущественных различий было бы неправильно. Чтобы крупная земельная собственность могла возникнуть, нужно было рабство. Эксплуатация рабского труда и работорговля удесятерили накопление у дружинников и помогли им стать феодалами. Рабами становились военнопленные при войнах».¹³⁹ Накопленные посредством рабовладения богатства применялись затем в качестве ссуд для закабаления феодалами окрестного населения. Вполне реальной археологической задачей А.В. Арциховский считал «выяснение и отыскание древнерусских феодальных замков, т. е. укрепленных усадеб, типичных вообще для раннего феодализма». Подобные феодальные замки А.В. Арциховский узрел в древнерусских городищах, небольших по территории и укрепленных валами и широкими рвами.¹⁴⁰

Обстоятельный обзор археологических источников, относящихся к эпохе возникновения феодализма в Восточной Европе, произвел М.И. Артамонов. Вслед за П.Н. Третьяковым и другими учеными он отводил существенную роль экономическим переменам (прежде всего в земледелии) в развитии общественных отношений у восточных славян. Переход к плужному земледелию на юге и полевому на севере, совершившийся около IX—X вв., вызвал разложение родовой общины, или патриархальной семьи. М.И. Артамонову казалось бесспорным, что именно «успехи в земледелии явились основою быстрого развития экономической дифференциации и возникновения феодальных порядков».¹⁴¹ Однако утверждение феодальных отношений отнюдь не означало полного крушения родовых традиций. Нет никаких причин «отрицать во что бы то ни стало элементы родового строя не только в низах, но и у господствующего класса, в частности у княжеских родов и семей. Патриархальная семья и как уклад долго еще существовала в системе феодального общества». Господствующий класс феодалов комплектовался за счет бывшей родовой знати, а также богатых и сильных семей, выделившихся в результате имущественной и социальной перестройки среди восточных славян. Процесс классообразования «особенно интенсивно протекал в городах — центрах торгового обращения и ремесленных производств». В развитии феодализма торговля выступала в качестве известного ускорителя. «Влияние торговли, — писал М.И. Артамонов, — на темпы и охват процессом феодализации было весьма значительным».¹⁴² Местом пребывания феодалов являлись замки — укрепленные городища IX—X вв.: «Еще недавно деревенскую общинную Русь противопоставляли феодальному Закату как страну, лишенную наиболее характерного внешнего признака феодализма. Указанные городища опровергают такое противопоставление. Правда, это не каменные, а земляные и деревянные, но все же замки, владельческие гнезда, за частоколами которых сидели феодальные господа окружающего земледельческого населения».¹⁴³

Кроме археологов, над проблемами генезиса феодализма в Древней Руси усердно трудились историки. Так, Б.Н. Тихомиров, рассматривая вопрос о «вторичном» закрепощении русского крестьянства и крестьянском выходе, высказал свои соображения и о возникновении феодальных отношений на Руси. Образование феодализма он тесно связывал с закрепощением крестьян. Истоки феодализации Б.Н. Тихомиров искал в обстановке конца XII — начала XIII в., когда разразился «кризис Киевского государства, вызванный изменением торговых путей в связи с крестовыми походами...». Этот кризис «привел к распаду дружинного строя, оседанию дружин на землю, захвату крестьянских земель, образованию крупного княжеского и боярского землевладения, упадку городов, торговли и ремесла». Феодализация древнерусского общества способствовала «гибели Киевского государства и распаду тогдашней государственной территории на отдельные, мало связанные между собой экономические и политические единицы. В XIII—XIV вв. мы наблюдаем рост феодализма со свойственной ему децентрализацией».¹⁴⁴

Стало быть, процесс феодализации, по Б.Н. Тихомирову, есть процесс закрепощения крестьянства. Такой подход требовал от автора пристального внимания к барщинной проблеме, ибо «генезис крепостного крестьянства лежит в генезисе барщины».¹⁴⁵ Руси XI—XIII вв. была знакома барская запашка, обрабатываемая рабами. К труду рабов примыкал труд закупов, стоявших на грани между холопами и крепостными. Олицетворением крепостного крестьянства в Киевской Руси были смерды, которые находились «под вотчинной юрисдикцией князя». Они составляли рабочую крепостную силу древнерусской вотчины. Переход Киевской Руси к феодализму XIII—XVI вв. Б.Н. Тихомиров характеризует как «переход от рабской организации труда к крепостнической организации труда». Формирование класса крепостных крестьян в Древней Руси имело «много общих черт с аналогичным процессом в Западной Европе».¹⁴⁶

Перу Б.Н. Тихомирова принадлежит другая статья, где речь идет о генезисе и характере иммунитета в феодальной Руси. Разобрав суждения об иммунитете своих ближайших предшественников, Б.Н. Тихомиров в этом вопросе стал на точку зрения Н.П. Павлова-Сильванского — А.Е. Преснякова, а идеи С.Б. Веселовского на сей счет отверг как бездоказательные.¹⁴⁷ Но это не было простым повторением высказываний об иммунитете Н.П. Павлова-Сильванского и А.Е. Преснякова. Автор соединил вопрос об иммунитете с проблемой классовой и внутриклассовой борьбы, т. е. пытался осмыслить иммунитет с марксистской точки зрения.

Б.Н. Тихомиров исходил из уверенности, что между землевладением и иммунитетом имела место прочная связь.¹⁴⁸ В иммунитете он видел отражение борьбы феодалов за власть. Землевладельцы с самого начала пользовались правом суда и дани над населением своих вотчин. Поэтому пожалование иммунитетного диплома было лишь закреплением и юридическим оформлением прав, которые de facto осуществляли вотчинники. Для Б.Н. Тихомирова «иммунитет крупной боярской и монастырской вотчины был в Древней Руси XII в. налицо. Это значит, что его источники ведут дальше, в глубь более древнего времени, восходя к поре разложения патриархальных общин и к возникновению феодального землевладения».¹⁴⁹

Сравнение статей Б.Н. Тихомирова обнаруживает несогласованность их принципиальных положений. В ранней своей работе он приурочил возникновение феодализма к концу XII — началу XIII в., объясняя его разложением дружины, подорванной экономическим кризисом, и оседанием ее на землю, тогда как в более позднем исследовании он выводил феодальное землевладение из распадающихся патриархальных общин, возводя при этом начальную историю феодальной вотчины едва ли не к IX столетию. В статьях Б.Н. Тихомирова, следовательно, нашла отражение историографическая ситуация как 20-х, так и 30-х годов. На их примере можно наблюдать развитие исторической мысли на протяжении двух десятилетий после Октября прежде всего в плане преодоления влияния дореволюционной науки и утверждения новых марксистских принципов исторического анализа.

Наряду с трудами Б.Н. Тихомирова, необходимо упомянуть и работы Н.Н. Воронина. В опубликованной им книге «К истории сельского поселения феодальной Руси», помимо изучения сельских поселений, рассматривались явления, свидетельствующие о формировании классов на Руси. Н.Н. Воронин также занимался историей Владимиро-Суздальской земли в X—XIII вв. Он старался показать синхронность процесса феодализации в Северо-Восточной Руси с аналогичным процессом в Среднем Подненровье.¹⁵⁰ Историк решительно разошелся с А.Н. Насоновым, который боярство Ростово-Суздальской земли считал новообразованием XII в., а также с Юшковым, поддержавшим Насонова.¹⁵¹

Важное значение для развития исторической науки в нашей стране имело известное Постановление ЦК ВКП (б) и СНК СССР от 16 мая 1934 г. об историческом образовании. В этом Постановлении отмечался отвлеченный, схематический характер как школьных учебников по истории, так и самого обучения: «Вместо преподавания гражданской истории в живой занимательной форме с изложением важнейших событий и фактов в их хронологической последовательности, с характеристикой исторических деятелей — учащимся преподносят абстрактные определения общественно-экономических формаций, подменяя таким образом связное изложение гражданской истории отвлеченными социологическими схемами». В Постановлении подчеркивалось, что «решающим условием прочного усвоения учащимися курса истории является соблюдение историко-хронологической последовательности в изложении исторических событий с обязательным закреплением в памяти учащихся важнейших исторических явлений, исторических деятелей, хронологических дат. Только такой курс истории может обеспечить необходимые для учащихся доступность, наглядность и конкретность исторического материала, на основе чего только и возможны правильный разбор и правильное обобщение исторических событий, подводящие учащегося к марксистскому пониманию истории».¹⁵²

В сентябре 1934 г. на основании Постановления были восстановлены исторические факультеты в Московском и Ленинградском университетах.

Сформулированное в Постановлении требование отказаться от «социологических схем» и повернуться к изучению конкретной и живой исторической действительности, а также восстановление исторических факультетов в крупнейших университетах страны сказались положительным образом на состоянии отечественной историографии. Вместе с тем некоторые документы, появившиеся в середине 30-х годов в атмосфере культа личности Сталина, имели и негативные последствия. Это относится прежде всего к «Замечаниям по поводу конспекта учебника по истории СССР» И.В. Сталина, А.А. Жданова и С.М. Кирова.¹⁵³ Особую роль сыграло то место «Замечаний», где говорилось, что «в конспекте свалены в одну кучу феодализм и дофеодальный период, когда крестьяне не были еще закрепощены; самодержавный строй государства и строй феодальный, когда Россия была раздроблена на множество самостоятельных полугосударств».¹⁵⁴

Отождествление феодализма с крепостничеством, противопоставление «самодержавного строя государства» «феодальному строю» являлось, конечно, ошибочным. Мысль же о выделении «дофеодального периода» сама по себе не заключала ничего отрицательного для развития науки. Но высказанная в определенном контексте, она вскоре превратилась в догму, переходившую из одного исторического исследования в другое. Такому догматическому усвоению «Замечаний» есть свое объяснение: ореол теоретической непогрешимости Сталина и угрожающие обвинения в адрес советских историков, особенно историков СССР, среди «некоторой части» которых якобы «укоренились антимарксистские, антиленинские, по сути дела ликвидаторские, антинаучные взгляды на историческую науку».¹⁵⁵ Отсюда попятно, почему с появлением в печати «Замечаний» ученые-историки стали обосновывать два периода применительно к Древней Руси — период дофеодальный, «когда крестьяне не были еще закрепощены», и период феодальный, когда крепостничество легло в основу общественной жизни.

В подобном ключе написана статья С.В. Бахрушина «Держава Рюриковичей». Киевская Русь, или «Держава Рюриковичей» (от Рюрика до Владимира Святославовича включительно), базировалась «не на интенсивной феодальной эксплуатации населения, а лишь на сборе дани с покоренных племен». Она стояла на «переломе между высшей ступенью варварства и цивилизацией», будучи своеобразным мостом «между родовым строем и феодальным». Социальные отношения, сложившиеся в «Державе Рюриковичей», воплощали военную демократию. Однако «к концу X в. процесс феодализации уже делает некоторые успехи, и в княжестве Владимира мы уже наблюдаем некоторые элементы зарождающегося феодального государства, причудливо переплетающиеся с остатками военной демократии». Время феодализма настало со смертью Ярослава Мудрого.¹⁵⁶

На противопоставлении дофеодального периода в Древней Руси феодальному основана книга С.В. Юшкова «Очерки по истории феодализма в Киевской Руси». Дофеодальную эпоху автор датировал IX—X столетиями. В это время древнерусское общество состояло из свободного рядового населения, организованного в общины, князей с их дружинниками и патриархальных рабов.¹⁵⁷ По мнению С.В. Юшкова, «уже в IX—X вв. началось разложение сельской общины». Оно было вызвано ростом производительных сил, отделением ремесла от сельского хозяйства, грабительскими войнами киевских князей и их вассалов, обогащавшими верхушку киевского общества и племенную знать, «примучиванием» обложенных данью племен, что приносило князьям и княжеским людям огромные богатства. В результате «разложения общины возникают первые классы: рабов и рабовладельцев. Рабство в этот период носит ярко патриархальные черты». Однако «предпосылок для перехода в рабовладельческую общественно-экономическую формацию не было». Эволюция общества шла в ином направлении: постепенно создавались, особенно со второй половины X в., предпосылки «для развития феодализма, для превращения князей, родоплеменной знати, дружинников в крупных землевладельцев-феодалов, а общинников, земля которых экспроприируется, — в феодально зависимое крестьянство». Иными словами, внутри дофеодального общества появляются ростки феодальных отношений.¹⁵⁸ Зачатки феодализма, обозначившиеся в дофеодальный период, получили бурное развитие в период феодальный, т. е. в XI—XIII вв. С одной стороны, быстро складывается землевладение князей, бояр и духовенства за счет общинных земель, а с другой стороны, идет ускоренное превращение экспроприированных общинников в феодально зависимое крестьянство. Феодально зависимый люд был довольно пестрым по составу, и С.В. Юшков охарактеризовал разные его категории: закупов, смердов, рядовичей, закладников, прощенников, изгоев.¹⁵⁹ Он также рассмотрел вопрос о переводе холопов в крепостных,¹⁶⁰ о трансформации дани в феодальную ренту.¹⁶¹ Упрочение феодальных связей привело к тому, что «класс феодалов и класс феодально зависимого сельского населения превращается в XII—XIII вв. в два замкнутых класса, в два сословия».¹⁶² Среди способов установления феодальной зависимости С.В. Юшков называет следующие: «1) возникновение феодальной зависимости из форм холопской эксплуатации; 2) закабаление сельского населения; 3) постепенное превращение дани в феодальную ренту; 4) патронат; 5) наем; 6) насильственное закрепощение сельского населения. Наиболее ранние способы возникновения феодальной зависимости — это превращение холопов в феодально зависимое население, кабала и насильственное закрепощение. Остальные способы получили особое значение уже в эпоху оформления феодального государства».¹⁶³

В своей книге С.В. Юшков подвел итог многолетним собственным изысканиям в области истории феодализма на Руси. По сравнению с 20-ми годами многое в его представлениях изменилось. Так, в последнем труде дана более четкая хронология процесса феодализации. По-иному в «Очерках» представлена механика образования крупного феодального землевладения в Киевской Руси, где разложению сельской общины, существование которой С.В. Юшков прежде отрицал, отведена первостепенная роль. Существенные поправки внес автор и в понимание древнерусского иммунитета. Если раньше ему думалось, что иммунитет, «несомненно, является порождением экономического и социально-политического строя эпохи, предшествующей феодализму»,¹⁶⁴ то теперь он доказывал, что «час рождения феодальной ренты есть час рождения иммунитета», что «история иммунитета есть в сущности история развития форм феодального властвования».¹⁶⁵ Если поначалу С.В. Юшков возникновение иммунитетных порядков связывал с княжеским пожалованием,¹⁶⁶ то теперь ему казалось, будто иммунитет зарождается в недрах феодальной вотчины как имманентное феодальному землевладению явление.¹⁶⁷ Наконец, С.В. Юшков (и это самое главное) в своих «Очерках» обратился к произведениям К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина. Он успешно овладел наследием классиков марксизма-ленинизма и написал марксистское исследование.

В конце 30-х годов имела место еще одна дискуссия о характере общественного строя Киевской Руси. Толчком к ней послужила небольшая статья А.В. Шестакова в «Учительской газете», где проводилась мысль о рабовладельческой природе Древней Руси.¹⁶⁸ В.Д. Греков ответил на эту статью докладом в Институте истории АН СССР, после которого состоялся диспут.¹⁶⁹ Докладчика поддержали М.И. Артамонов, С.В. Бахрушин, И.И. Смирнов, С.В. Юшков и др. Полемизировали с ним И.В. Кузнецов, П.П. Смирнов, А.В. Шестаков. В «Учительской газете» Б.Д. Греков в соавторстве с другими учеными опубликовал возражения против статьи А.В. Шестакова.¹⁷⁰ Этим как бы демонстрировалось поражение последнего. Концепция Б.Д. Грекова в конце 30-х годов находит все больше и больше сторонников; его взгляды становятся общепризнанными и включаются в учебную литературу.¹⁷¹ Период споров о социальном строе Киевской Руси, о начальных этапах возникновения феодализма в России отходит в прошлое, начинается период известной стабильности и преобладания идей Б.Д. Грекова. То, что он создал впоследствии, было уточнением и универсализацией представлений, сложившихся у него во второй половине 30-х годов.¹⁷² Вместе с тем в трудах, написанных позднее и посвященных изучению социальных отношений по материалам стран Центральной и Юго-Восточной Европы (Винодольский и Полицкий статуты, Польская Правда), Б.Д. Греков придал исследованию общественного строя Киевской Руси вообще и генезиса феодализма в частности сравнительно-исторический аспект, стремясь тем самым найти новые подтверждения своей точке зрения.¹⁷³

Таким образом, советские историки в конце 20-х — 30-х годах, овладевая теорией марксизма-ленинизма, соединили эту теорию с конкретным историческим исследованием, что позволило преодолеть влияние буржуазной науки. На протяжении целого десятилетия в историографии не умолкали споры по поводу генезиса феодализма и других сюжетов из истории Киевской Руси. Дискуссии выявили не только различие мнений, но и постепенную их унификацию в концепции Б.Д. Грекова. Нельзя, разумеется, ее создание приписывать исключительно Б.Д. Грекову. Она — плод коллективного творчества исследователей, в котором, конечно, активную роль играл Б.Д. Греков. Дискуссия 1939 г., проходившая в Институте истории АН СССР 4—11 июня, наглядно показала, что данная концепция возобладала в исторической науке. Согласно этой концепции, рост производительных сил, прежде всего в земледелии, вызвал распад первобытнообщинного строя и возникновение феодальных отношений. Феодализм развивался путем формирования крупного частного землевладения, т. е. класса феодальных земельных собственников, и работающего на землевладельцев населения, т. е. класса феодально-зависимого крестьянства, лишенного земли — основного средства производства. Это была марксистская концепция, глубоко верная по своей сути. Ее разработка — важнейшее достижение советской историографии 30-х годов. Однако отсюда не следует, что вопрос о времени генезиса феодализма на Руси получил окончательное решение. Здесь открывалось широкое поле для уточнений с целью более синхронного исторической действительности отражения процесса феодализации, что в полной мере подтвердил и сам Б.Д. Греков, который продолжал работать над датировкой генезиса русского феодализма, внося коррективы в свои прежние построения. И это естественно, ибо Б.Д. Греков, подобно другим ученым,¹⁷⁴ сосредоточил внимание на явлениях X—XII вв., тогда как предшествующий период жизни восточного славянства он едва лишь затронул. Необходимо было мобилизовать весь имеющийся материал источников, в том числе и археологических, чтобы изучить социальные сдвиги, происходившие в обществе восточных славян, до X в. Это выполнил В.В. Мавродин. Еще в конце 30-х годов В.В. Мавродин опубликовал статью, где на основе многочисленных и разнообразных источников воспроизвел процесс разложения первичной формации и возникновения классового строя на Руси.¹⁷⁵ Затем, в 1940 г., вышла в свет его книга «Очерки истории Левобережной Украины». В ней автор отмечал, что «становление из родовой организации поземельно-территориальной общины в Северской земле, в лесной и лесостепной ее полосе, произошло в значительной мере под влиянием смены подсечного земледелия пашенным и завершилось к IX—X вв. ...В дальнейшем своем развитии сложившаяся сельская община в результате внутренних процессов, порожденных свойственным ей дуализмом, дает начало выделению феодальных элементов». Интенсивное разложение родовых отношений падает на IX—X вв. Господствующая верхушка, выделившаяся из общины, предстает в древнейших письменных источниках под наименованием "огнищан", "старой чади", "нарочитой чади", "старцев градских", а, возможно, иногда и "лучших мужей". Сперва эта социальная верхушка включала только рабовладельцев, которые впоследствии, экспроприируя и закабаляя рядовое население, превращаются в феодалов.¹⁷⁶

После «Очерков истории Левобережной Украины» В.В. Мавродин написал монографическое исследование «Образование Древнерусского государства», в котором еще раз проследил за разложением первобытнообщинного строя и возникновением феодализма на Руси. Автор полагал, что в истории восточного славянства VIII—X столетия — время все ускоряющегося распада первобытнообщинного строя. В итоге на протяжении II—X вв. в основных и наиболее передовых центрах Руси складывается феодальный способ производства.¹⁷⁷ Первые классы — рабы и рабовладельцы. Однако постепенно «патриархальное рабство перерастает в феодальные формы зависимости». В.В. Мавродин говорит о трех путях образования класса феодалов: 1) трансформация в феодалов родоплеменной знати; 2) феодализация богатых семейных общин как родовитых, так и не входящих в состав родовой верхушки, а выделяющихся в результате разложения сельской общины; 3) оседание в городах «находников»-варягов и «превращение варяжских викингов, купцов-разбойников... в результате слияния с местной славянской знатью в господствующую прослойку». Превращение свободных общинников в феодально зависимых людей осуществлялось посредством «насилия, экспроприации, захвата общинных земель и закабаления».¹⁷⁸ В.В. Мавродин охарактеризовал положение таких групп рабочего населения феодальной вотчины, как челядь, смерды, изгои и т. п.¹⁷⁹ По мнению В.В. Мавродина, феодализм на Руси по-настоящему консолидировался лишь в XI в. Историк предложил следующую периодизацию общественного развития на Руси IX—XII вв.: дофеодальный период IX—X вв. и период раннего древнерусского феодализма XI—XII вв. Дофеодальное общество — это варварское общество, внутри которого развивались новые, феодальные отношения.¹⁸⁰

Истолкование IX—X столетий в качестве дофеодальной эпохи и обозначение древнерусского общества той поры как варварского — все это сближало позицию В.В. Мавродина с позицией С.В. Юшкова и других исследователей, проводивших аналогичные идеи. С.В. Юшков посвятил отдельную статью рассмотрению варварского общества и государства в Киевской Руси, а также у монголов и англосаксов. Сравнительно-исторический материал, собранный им, призван был обосновать идею о закономерности существования дофеодальных варварских государств в различных странах, в том числе и на Руси. Возникнув в результате разложения первобытнообщинного строя, эти государства являлись переходными формами к феодальным государственным образованиям. Именно таковой и выступает под пером С.В. Юшкова Киевская Русь IX—X вв. Какие социальные особенности были свойственны дофеодальной Руси? Под воздействием роста производительных сил в земледелии и ремесле, сбора даней, разорявшего народные массы и обогащавшего верхушку общества, развития торговли соседская община-мир распадалась. Поэтому общественная структура Киевской Руси IX—X вв. потеряла былую однородность. В это время функционировали три уклада: 1) первобытнообщинный (патриархальный); 2) рабовладельческий и 3) феодальный.¹⁸¹ Первые классы в Киевской Руси — рабы и рабовладельцы. Однако «в Киевском государстве, как и в других дофеодальных государствах, значительная часть рабовладельцев, т. е. князья и бояре, одновременно эксплуатировали в своих хозяйствах разного рода зависимых людей, т. е. превращались в феодалов. Во всяком случае, в Киевском государстве не сложился и не мог сложиться класс рабовладельцев, который имел бы свои специфические интересы».¹⁸² Генеральная линия социальной эволюции вела к феодализму, и уже в IX—X вв. появились феодально-зависимые люди — смерды, изгои, закупы. Но поскольку древнерусское общество IX—X вв. было все-таки дофеодальным (варварским), основная часть его состояла из свободных общинников, и, следовательно, первобытнообщинный уклад имел большое значение.¹⁸³ С.В. Юшков пишет не о сосуществовании трех укладов, а о борьбе между ними, в которой победу одержал феодальный уклад, преобразовавший Русь дофеодальную в Русь феодальную. И произошло это в XI—XII вв.¹⁸⁴

Взгляды С.В. Юшкова поставил под сомнение П.Н. Третьяков. Он утверждал, что «рабовладение, имевшее место у восточных славян, не выступало в качестве самостоятельного уклада. За рамки «патриархального рабовладения», восходящего к глубинам первобытности, оно выходило недалеко и главным образом там, где процветала широкая торговля рабами. Никакой особой социальной группы, использовавшей лишь рабский труд, на Руси не было». По уверению П.Н. Третьякова «феодалы явились первым в славянском обществе эксплуататорским классом».¹⁸⁵ Автор допускал наличие у восточных славян дофодального или, как он чаще выражался, следуя за Б.Д. Грековым, полупатриархального-полуфеодального периода, но относил его к VII — началу IX в. П.Н. Третьякову было «ясно, что в IX—X вв. феодализм уже господствовал на Руси».¹⁸⁶

О генезисе феодализма в России, о правомерности выделения дофеодального периода советские историки вели речь в ходе дискуссии, посвященной периодизации истории СССР феодальной эпохи. Диспут открылся статьей К.В. Базилевича на страницах журнала «Вопросы истории». Феодальные отношения, по К.В. Базилевичу, зарождаются «в недрах патриархально-общинного строя», превращаясь затем в уклад, «существующий наряду с разлагающейся общиной и патриархальным рабовладением». В зачаточном виде феодализм существовал «и в X и в IX вв., а может быть, и несколько раньше».¹⁸⁷ Но господствующей феодальная система становится только в конце XI — начале XII в. Согласно К.В. Базилевичу, понятия «дофеодальный период», «дофеодальное государство», не отнесенные к какой-либо формации, теряют всякий исторический смысл. Последнее замечание, судя по всему, было адресовано С.В. Юшкову. Надо, впрочем отметить, что К.В. Базилевич не отказывался от термина «варварское государство» по отношению к Киевскому государству до середины XI в. Характеризуя социальную организацию Киевского варварского государства, К.В. Базилевич подчеркивает, что в нем «подавляющая часть сельского населения сохраняла основы общинного строя. Борьба происходила между свободной общиной и двумя, возникшими в результате классового расслоения, общественно-экономическими укладами: рабовладельческим и феодальные». При этом надо иметь в виду любопытное обстоятельство: «Рабовладелец и феодал соединены в это время в одном лиде, хотя ни рабовладельческие, ни феодальные отношения еще не получили законченной формы развития». Если говорить о рабовладении, то необходимо признать, что оно «не получило большого распространения и не стало господствующей формой эксплуатации, так как потребность в рабочей силе с развитием частной собственности и крупного землевладения удовлетворялась посредством принудительного труда нерабов». Вот почему борьба между двумя основными общественно-экономическими укладами (рабовладельческим и феодальным) «заканчивается победой феодального способа производства».¹⁸⁸ Взгляды К.В. Базилевича на развитие русского феодального хозяйства С.В. Юшков счел поверхностными и необоснованными.¹⁸⁹ В своей новой статье, написанной в связи с дискуссией, он опять вернулся к проблеме дофеодального, варварского государства в Киевской Руси. Отводя критику К.В. Базилевича как безосновательную, С.В. Юшков следующим образом пояснял свою позицию: «Говоря о варварском государстве, мы никогда не утверждали, что это особый тип государства, отличный от феодального или рабовладельческого. Это самый ранний период в возникновении феодального государства. Варварское государство, равно как и другие политические формы развитого феодального государства, входит в понятие "феодальное государство"».¹⁹⁰ Определяя своеобразие варварского государства, С.В. Юшков отмечает, что в нем «продолжает существовать большое число первобытных общин, находящихся на разных ступенях разложения. В результате разложения первобытнообщинного строя возникают два первых антагонистических класса — класс рабовладельцев и класс рабов. Первыми рабовладельцами являются представители родоплеменной знати, а также наиболее крупные торговцы. Эксплуатация рабов в дофеодальном государстве носит патриархальный характер. Но в скором времени, вследствие дальнейшего разложения первобытнообщинного строя, возникают еще два антагонистических класса — крупных землевладельцев (феодалов) и зависимого сельского населения. Крупные землевладельцы выходят из представителей родоплеменной знати, а также из наиболее зажиточных общинников. Класс зависимого сельского населения — из рабов, посаженных на землю, и из закабаленных общинников. Очень часто рабовладельцы одновременно являлись крупными землевладельцами и, следовательно, эксплуатировали и рабов, и зависимое сельское население».¹⁹¹ С.В. Юшков вернулся к своей старой, высказанной еще в 20-е годы, мысли о том, что в процессе феодализации Киевской Руси существенное значение имело развитие верховной собственности князей на землю. Он полагал, что ликвидация киевскими князьями в X в. «местных князей и местных династий означала не только введение единого административного и правового режима на всей территории Русского государства, но и должна была содействовать экспроприации всей земли в пользу рода князя Владимира». Данный факт, по мнению С.В. Юшкова, в исторической литературе недостаточно осознается.¹⁹² Заметим, что С.В. Юшков несколько сузил хронологические рамки дофеодального периода, обозначив его IX — серединой X в.

А.А. Зимин дал статье К.В. Базилевича более высокую оценку, чем С.В. Юшков. Он присоединился к некоторым ее положениям. Однако А.А. Зимин обнаружил и ряд недостатков в предложенной К.В. Базилевичем периодизации истории феодальной России. Недооценка классовой борьбы — один из таких недостатков. А.А. Зимин, вслед за К.В. Базилевичем, время генезиса феодализма датировал IX—X вв. Намечая рубеж, после которого феодализм стал господствующей системой, А.А. Зимин писал: «Процесс утверждения феодализма нельзя рассматривать в плане исключительно эволюционного развития. Энгельс, изучая процесс образования феодальной империи Каролингов, пришел к выводу, что этот процесс явился результатом переворота в социально-экономических отношениях, результатом установления феодальных отношений, сопровождавшихся напряженной классовой борьбой и, в частности, восстаниями закрепощаемого крестьянства. Такой рубеж на Руси, связанный с окончательной победой феодализма, следует видеть в событиях конца XI — начала XII в. и прежде всего в восстаниях смердов и горожан в Новгороде, Киеве, на Белоозере 1068—1071 и 1113 г.»¹⁹³

Среди ученых, принявших участие в дискуссии по вопросам периодизации истории СССР феодальной эпохи, был и А. П. Пьянков, который, полемизируя с К.В. Базилевичем, настаивал на выделении дофеодального периода в Древней Руси. А.П. Пьянков понимал дофеодальный период как «переходный от первобытнообщинного строя к феодализму», как «период созревания феодальных отношений». Он полагал, что начало его «нельзя относить ко времени образования Киевского государства, т. е. к IX в.» Начальную грань дофеодального периода А.П. Пьянков отодвинул к VII—VIII вв.¹⁹⁴ В дофеодальный период, по словам А.П. Пьянкова, процесс феодализации Руси «уже начался, но не завершился». Поэтому общественные отношения дофеодального периода нельзя отождествлять ни с первобытнообщинной, пи с феодальной формациями.¹⁹⁵

Последний вывод А.П. Пьянкова встретил решительное возражение у И. Миллера, который назвал его ошибочным и с методологической стороны неправомерным. «Переходные периоды существуют, но вырывать их из рамок общественной формации, превращать их в самостоятельные, ни в одну формацию не входящие периоды, т. е. по существу создавать какие-то дополнительные, промежуточные формации, — значит извращать марксистско-ленинское учение об общественно-экономических формациях». По мнению И. Миллера, прав был К.В. Базилевич, «когда отказался отнести переходный период к первобытнообщинному строю, а относил его к строю феодальному. Самое наличие классов, эксплуатации трудящихся, даже если эта эксплуатация и не успела еще распространиться на значительные массы трудящихся, появление классовой борьбы кладут принципиальную грань между первобытнообщинным строем и переходным периодом. В то же время между переходным периодом, представляющим собою уже классовое общество, и развитым феодальным строем нет ни резкой принципиальной грани, ни коренной революционной ломки. Переходный период — период созревания феодальных отношений — является начальным периодом феодальной формации».¹⁹⁶

Резкий крен в сторону архаизации феодализма на Руси проделали В.И. Довженок и М.Ю. Брайчевский, выступившие со статьей «О времени сложения феодализма в Древней Руси». Попытки своих предшественников датировать дофеодальный период IX—X вв. авторы сочли ничем не обоснованными. На протяжении указанных столетий они наблюдали значительное развитие феодальных отношений, наличие «многочисленного господствующего класса, владеющего крупной земельной собственностью». Отсюда В.И. Довженок и М.Ю. Брайчевский сделали вывод, что о появлении феодального класса надо говорить применительно к более раннему времени, чем IX—X вв.¹⁹⁷ И вот оказалось, будто еще в антский период (II—VII вв. н. э.) восточнославянской истории имело место «сильное имущественное расслоение» и накопление «в руках отдельных представителей антского общества значительных богатств». Социальная жизнь антов отличалась борьбой трех укладов: первобытнообщинного, рабовладельческого и возникающего феодального,¹⁹⁸ т. е. тем, что было обнаружено историками в дофеодальных государствах. Следовательно, государство антов середины I тысячелетия н. э. как раз и является «типичным примером дофеодального государства, знаменующего переход от варварства к цивилизации. Периодом VIII—IX вв. (время существования Куявии, Славии и Арсании) завершается генезис феодализма и сложение Киевской Руси, а в IX в. начинается период феодализма. Русь II—X вв. — это феодальное государство».¹⁹⁹ В.И. Довженок и М.Ю. Брайчевский провозгласили древнерусских князей IX—X вв. верховными собственниками управляемых ими земель, а дань объявили феодальной рентой. По их убеждению, продуктовая рента в форме дани превалировала в системе феодальной эксплуатации на Руси IX—X вв. Сопоставляя историю восточного славянства с историей народов Западной Европы, В.И. Довженок и М.Ю. Брайчевский пришли к заключению, что «исторический процесс у восточных славян был ничуть не более замедленным, чем на Западе. Развитие Восточной Европы осуществлялось в общей системе возникновения нового, феодального мира на развалинах разрушаемой рабовладельческой империи, в сложении которого восточные славяне принимали участие в качестве одной из наиболее важных действующих сил».²⁰⁰

Отказался рассматривать Киевское государство IX—X вв. в качестве дофеодального И.И. Смирнов. Он, как и В.И. Довженок с М.Ю. Брайчевским, говорил о причастности славян к строительству феодального здания, сооруженного на руинах Восточно-Римской империи: «То, что делали германские племена на Западе — наступление на Римскую империю, — то славяне осуществили на Востоке в походах на Византию. Эта борьба между античной рабовладельческой цивилизацией и германо-славянским "варварским" миром и явилась рубежом и вместе с тем формой перехода от античного рабовладельческого строя к средневековому феодальному строю».²⁰¹ Дофеодальный период И.И. Смирнов истолковал как период, предшествующий феодальному. Относить его к Киевскому государству нельзя, поскольку оно «открывает начало новой, феодальной формы общественного строя на территории СССР».²⁰²

Ряд основных идей, высказанных В.И. Довженком и М.Ю. Брайчевским по вопросу генезиса феодализма на Руси, приняли В.Т. Пашуто и Л.В. Черепнин. Украинские археологи, по словам этих авторов, верно обосновали вывод о том, что дофеодальный период в истории Руси необходимо датировать временем до IX в. Л.В. Черепнин и В.Т. Пашуто считали вполне доказанным советскими учеными тот факт, что процесс классообразования на территории Руси, начавшийся с IV в., завершился к IX в. «сложением раннефеодального Киевского государства».²⁰³ Раннефеодальный период длился с IX по конец XI — начало XII вв. В это время «установившиеся феодальные отношения неуклонно развивались вширь и вглубь. По мере роста крупного землевладения, по мере экономического и правового усиления землевладельцев судьба крестьян изменялась в двух направлениях: а) сокращалось количество свободных крестьян-общинников, б) изменялось экономическое и правовое положение зависимого населения. На значительной части подвластной киевскому князю территории крестьяне-общинники сохраняли свои земли и личную свободу, до известного времени они являлись основной опорой великого князя». Наступление феодализма встречало противодействие народных масс, поднимавшихся на классовую борьбу, которая «проявлялась как в форме выступлений феодально зависимых общинников, так и в форме выступлений свободного крестьянства, направленных против эксплуатации на основе дани (восстания древлян и др.) и растущей тенденции путем внеэкономического принуждения и экономического закабаления обратить их в частную феодальную зависимость».²⁰⁴ Из этих слов явствует, что В.Т. Пашуто и Л.В. Черепнин, хотя и согласились в некоторых существенных моментах с украинскими археологами, но все-таки еще не разделяли их идею о верховной феодальной собственности князя на подвластные ему земли и о дани — продуктовой феодальной ренте.²⁰⁵

В редакционной статье, подводившей итоги дискуссии 1949—1951 годов о периодизации истории СССР эпохи феодализма, решение вопроса историками и археологами Москвы и Киева, считавшими, что «IX—X вв. н. э. в истории славянских народов являются отнюдь не временем начала дофеодального периода, а его завершением», что истоки феодализма следует искать в VII—VIII вв., а может быть, и в VI—VII вв., признано правильным, хотя и нуждающимся в дополнительной аргументации. Что касается Киевской Руси IX—XI вв., то она «в ходе дискуссии получила освещение как раннефеодальное государство, история которого отражает единый период исторической жизни Руси, а не два периода — дофеодальный и начало феодального, — как представляли раньше».²⁰⁶

Аналогичная оценка исторического развития Древней Руси была дана Б.Д. Грековым в статье, опубликованной годом позже и посвященной генезису феодализма в России. Автор явно в одобрительном тоне писал о том, что «успехи нашей археологии позволили украинским археологам В. Довженку и М. Брайчевскому поставить вопрос о необходимости новой периодизации древней Руси».²⁰⁷ В соответствии с этой новой периодизацией, Б.Д. Греков стал трактовать VI—VIII вв. у восточных славян «как переходный период от родового строя (на последней стадии его развития) к классовому, феодальному обществу, как переходный период от "военной демократии" к раннефеодальному государству. Этот период можно назвать "полупатриархальным — полуфеодальным"... это был период, когда в восточнославянском обществе происходило становление феодальных отношений в условиях разложения общинно-патриархального строя, когда на основе развивающегося имущественного и политического неравенства возникали классы, стала появляться частная собственность на землю, стало развиваться крупное землевладение и эксплуатация землевладельцами крестьян-общинников; это был период, когда появились у восточных славян и первые политические объединения. IX в. застает завершение этого процесса в форме огромного древнерусского раннефеодального государства».²⁰⁸ Элементы разложения родового строя в восточнославянском обществе Б.Д. Греков находил даже ранее V в.²⁰⁹ К своим выводам Б.Д. Греков пришел под влиянием высказываний И.В. Сталина, содержащихся в его работе «Марксизм и вопросы языкознания», опубликованной в 1950 г. Этот труд, провозглашенный «гениальным и эпохальным явлением в развитии советской науки»,²¹⁰ оказал большое влияние на ученых. Через год после выхода в свет названного произведения состоялась специальная сессия Отделения истории и философии АН СССР, а также сессия Ученого совета Института истории АН СССР.²¹¹ В течение года, прошедшего с момента публикации работы И.В. Сталина, в Институте истории было проведено более 15 заседаний, собраний и теоретических конференций, на которых обсуждались «важнейшие проблемы в свете трудов товарища Сталина».²¹²

18 июня 1951 г. на сессии Отделения истории и философии АН СССР Б.Д. Греков выступил с докладом «За осуществление задач, поставленных И.В. Сталиным в его работе "Марксизм и вопросы языкознания"», а 29 июня того же года — с докладом «Генезис феодализма в России в свете трудов И.В. Сталина по вопросам языкознания» на заседании Ученого совета Института истории. Последнее выступление легло в основу уже приведенной нами статьи «Генезис в России в свете учения И.В. Сталина о базисе и надстройке», напечатанной в 1952 г. в журнале «Вопросы истории», где Б.Д. Греков подчеркивал, что «учение» Сталина о базисе и надстройке заставляет по-новому подойти «к разрешению вопроса о генезисе феодализма на Руси». Он говорил: «Со всей самокритичностью следует признать, что в данном вопросе все мы, исследователи этого периода, недостаточно четко представляли себе соотношение базиса и надстройки и роль надстройки по отношению к базису. Так, например, в вопросе о дофеодальном и феодальном периоде нашей истории, об образовании древнерусского государства мы часто руководствовались показаниями надстроечного характера, недостаточно учитывая состояние базиса в данный отрезок времени. Между тем главный признак наличия феодальных отношений следует искать не в надстройке, а в базисе».²¹³ Какие же положения «сталинского учения о базисе и надстройке» имел в виду Б.Д. Греков? «Надстройка отражает изменения в уровне развития производительных сил не сразу и не прямо, а после изменений в базисе, через преломление изменений в производстве, в изменениях в базисе». И еще: «Появившись на свет она (надстройка — И.Ф.) становится величайшей активной силой, активно содействует своему базису оформиться и укрепиться, принимает все меры к тому, чтобы помочь новому строю доконать и ликвидировать старый базис и старые классы».²¹⁴ Таким образом, получалось, что надстройка в своем развитии несколько отставала от базиса. А дальше срабатывала довольно простая логика: поскольку в IX в. у восточных славян существовала классовая надстройка в виде Киевского государства, то эпоху генезиса феодализма необходимо отодвинуть во времена более ранние. Значит, и «дофеодальный период следует отнести к более раннему времени, ко времени, предшествующему образованию Киевского государства». И Б.Д. Греков заключал: «Так представляется мне возможным решить по-новому проблему генезиса феодализма в России в свете указаний товарища Сталина. Это не совсем похоже на то, как мы представляли себе этот процесс до выхода в свет труда товарища Сталина...»²¹⁵

Исходя из этих общих соображений Б.Д. Греков истолковывал сведения, взятые из археологических и письменных источников. Он оперировал данными раскопок культуры «полей погребений», свидетельствующими о наличии у ее носителей пашенного земледелия и оседлого скотоводства, ремесла и торговли. Однако существование пашенного земледелия и оседлого скотоводства, ремесла и торговли нельзя рассматривать как прямое указание на процесс разложения первобытнообщинного строя и возникновения классового общества.

Важное значение ученый придавал различию форм поселений (укрепленных и неукрепленных), замечаемых с VII в. Б.Д. Греков полагал, что в укрепленном поселении жил «богатый и политически сильный землевладелец, властвующий над массой крестьянского населения. Он укрепляет свое жилище, потому что знает враждебное отношение к себе окружающей массы». Что побудило исследователя видеть в жителях укрепленных поселков земельных владельцев? Уверенность в том, что «страна наша в то время была земледельческой». Ход мысли у Б.Д. Грекова, стало быть, следующий: поскольку восточнославянское общество являлось земледельческим, то «при этом условии должна была появиться частная собственность на землю, и она появилась».²¹⁶ С подобной логикой трудно согласиться.

Указав на тот факт, что «богатые землевладельцы непосредственно производительным трудом не занимались», Б.Д. Греков отсюда сделал вывод: значит «на них работала челядь, то есть рабы и разными путями попавшие в зависимость крестьяне-смерды». Затем он говорит о «достаточно высокой культуре наших предков IV—VIII вв.», о знаках княжеской и боярской собственности, о появлении городов в VII—VIII вв. Все это должно подтвердить тезис о классовом характере общественной организации восточных славян. Однако суждения насчет «достаточно высокой культуры» восточных славян слишком неопределенны, чтобы почерпнуть из них какие-либо аргументы в пользу феодализма. Знаки собственности сами по себе совершенно недостаточны для вывода о феодальном статусе тех, кому они принадлежали. Города VII в. — вещь мало реальная. К тому же появление городов нельзя считать бесспорным признаком классовой структуры породившего их общества. Следовательно, едва ли можно согласиться с интерпретацией Б.Д. Грекова, которую он дал археологическим источникам. То же самое надо сказать и относительно письменных источников. Мы не видим ничего несовместимого с родоплеменным строем в рассказах древних писателей о вождях, управлявших восточнославянскими племенами, о политических объединениях и союзах этих племен.²¹⁷ Древнейшую Правду Б.Д. Греков возвел к VII—VIII вв. и определил ее как памятник феодального права.²¹⁸ Основанием здесь ему послужило довольно спорное истолкование терминов «муж» и «челядин», содержащихся в данном памятнике. Под первым термином он разумел феодалов, а под вторым — рабов и феодально-зависимых людей. И то и другое вызывает возражения.²¹⁹ Чтобы восполнить недостаток сведений, относящихся к VI—VII вв., Б.Д. Греков обращается к летописным фактам X—XI вв. Упоминаемые летописцами «великие князья», «светлые бояре», «мужи», «села», «скот» легли в основу чрезвычайно рискованных заключений. «Отсюда, — читаем у Б.Д. Грекова, — напрашивается совершенно естественный вывод о том, что "скоты", "села" и "имения" существовали не только в период составления летописи и заключения договоров с греками, но и гораздо раньше. Итак, у нас есть основания видеть наличие первых признаков частной собственности на землю приблизительно в VI—VII вв. К этому же времени мы должны отнести и зарождение землевладельческой знати, то есть привилегированных землевладельцев, эксплуатировавших чужой труд».²²⁰ Перенесение явлений X—XI столетий в VI—VII вв. — прием, нежелательный в научном исследовании. К сожалению, Б.Д. Греков нередко применял его. Необходимо также отметить, что при установлении достоверности тех или иных фактов, а также при их истолковании Б.Д. Греков нередко исходил из своих общих взглядов на ход исторического развития Киевской Руси.²²¹ В результате теоретические положения как бы опережали анализ исторических фактов, и теория превращалась в тот универсальный ларчик, из которого можно было извлечь нужные историку представления конкретного свойства. Так, говоря о генезисе феодализма в VI—VII вв. у восточных славян, Б.Д. Греков замечал: «Для изучения этого древнего периода истории нашей Родины теоретические соображения особенно важны, поскольку мы располагаем очень небольшим количеством исторических источников, характеризующих время становления феодальных отношений».²²² В целом обращение с источниками у Б.Д. Грекова было несколько особое. Предваряя, например, исследование истории Киевской Руси, ученый писал: «И письменные и неписьменные источники к нашим услугам. Но источник, какой бы он ни был, может быть полезен лишь тогда, когда исследователь сам хорошо знает, чего он от него хочет».²²³ Заняв такую позицию по отношению к источникам, исследователь, конечно, легко откроет в прошлом то, что пожелает.

Свои идеи о периоде VI—VIII вв. как времени «полупатриархальном — полуфеодальном» Б.Д. Греков повторил и в шестом издании монографии «Киевская Русь» и в соответствующем разделе, написанном для академических «Очерков истории СССР».²²⁴

Наблюдения украинских археологов, нашедшие поначалу столь авторитетную поддержку, подверглись серьезной критике на совещании ученых Москвы и Ленинграда 26—27 декабря 1955 г., созванном с целью обсуждения главы о разложении первобытнообщинного строя и зарождении феодальных отношений у восточных славян, предназначенной для «Всемирной истории». На совещании указывалось, что выводы о формировании классового общества у славян во II—IV вв. н. э. археологически не обоснованны.²²⁵ Больше того, «нет никаких научных данных для утверждения, что в середине I тысячелетия восточные славяне вступили в последний этап развития первобытнообщинного строя, что это было время зарождения феодальной собственности на землю и складывания антагонистических классов феодального общества. Археологические материалы дают возможность говорить об имущественном неравенстве и возникновении частной собственности, но нет никаких доказательств, что эта собственность была феодальной. Если бы археологи попытались доказать существование феодализма на Руси только по археологическим данным, то им не удалось бы это сделать даже для X в., так как ни одна боярская усадьба и ни одна русская деревня этого времени не раскопаны; наличие же богатых дружинных курганов без письменных источников не дает возможности судить о классовой принадлежности погребенных в этих курганах. Тем более невозможно сейчас опереться на археологические данные для доказательства развития феодальных отношений в середине I тысячелетия».²²⁶ Но на В.И. Довженка и М.Ю. Брайчевского эта критика не возымела действия, и они выступали с изложением своих прежних идей. Так было, в частности, на научной сессии по проблеме перехода народов СССР к феодальной формации. Эта сессия была организована и проведена Отделением истории АН СССР 14—16 июня 1964 г. в Москве. На сессии слушались и обсуждались доклады, посвященные возникновению феодализма у восточных славян, народов Восточной Прибалтики, Северного Кавказа, Закавказья и Средней Азии, Сибири и Казахстана. Нас, разумеется, в первую очередь интересует тематика, относящаяся к истории феодальных отношений среди восточных славян. По этой проблеме были представлены: тезисы доклада Б.А. Рыбакова «Союзы племен и проблема генезиса феодализма на Руси», доклады А.П. Пьянкова «Социальный строй восточных славян в VI—VIII вв.», В.И. Довженка «Об экономических предпосылках сложения феодальных отношений у восточных славян», М.Ю. Брайчевского «Производственные отношения у восточных славян в период перехода от первобытнообщинного строя к феодализму».

Б.А. Рыбаков обратил внимание на то, какое важное значение представляет изучение союзов племен — формы организации первобытнообщинного строя, содержащей, по мнению докладчика, «в эмбриональном виде ряд институтов будущего феодального государства».²²⁷ Б.А. Рыбаков обрисовал политическую структуру первобытного общества на высшей фазе его развития. Наиболее мелкой единицей являлся погост, вокруг которого группировались близлежащие села и веси; десять таких погостов составляли тысячу. Последнюю Б.А. Рыбаков отождествил с племенем, «центр которого град хорошо известен за рубежами самого племени и потому нередко попадает на страницы летописей». Десять тысяч образовывали «тьму», соответствующую древнему союзу племен или земле, княжению.²²⁸ Б.А. Рыбаков полагал, что раскрытая им микроструктура первобытного общества «своей конструктивной стороной облегчала создание феодального государства (органы управления союза племен, войско, суд и т. п.)».²²⁹ Мысли, высказанные Б.А. Рыбаковым, были поддержаны А.И. Неусыхиным,²³⁰ Г.А. Новицким,²³¹ В.Т. Пашуто,²³² Г.Б. Федоровым,²³³ М.Ю. Юлдашевым.²³⁴ Несколько иначе отнеслись к ним В.В. Кропоткин и В.Д. Королюк. В.В. Кропоткин подчеркнул условность сопоставления племенных союзов западных славян с племенной организацией восточных славян, проделанного Б.А. Рыбаковым. В.В. Кропоткин говорил о том, что сведения, которыми располагает исследователь относительно восточного славянства, требуют уточнения. Поэтому выводы, построенные на них, могут быть приняты «как более или менее вероятная гипотеза». По словам В.Д. Королюка, не совсем ясно, что надо понимать под термином «племенные союзы». «В сущности говоря, — замечал он, — племенные союзы — это явление, которое можно применить к ирокезским племенам, жившим когда-то на территории Соединенных Штатов, не знавшим металла, а не доводить этот термин до эпохи развитого железа не только у римлян, но и у других народов. В этом понятии теряется историческое содержание. Что практически должен обозначать собой термин «военно-племенные союзы» применительно к раннему феодализму? В каком соотношении они находятся с более ранними союзами? Что это — начало государственности или общинно-первобытный строй?».²³⁵

А.П. Пьянков в своем докладе доказывал, что рабовладение предшествует феодализму в качестве необходимой ступени социального развития.²³⁶ Разложение первобытнообщинного строя вело к рабству, а лишь затем — к феодализму. Обращаясь к антам, А.П. Пьянков утверждал: «В VI в. они уже не знали патриархального рабства, но они пока не стали на путь феодализации... Анты VI в. находились на стадии раннего рабовладельческого общества».²³⁷ Характеризуя социальный строй восточных славян VI—VIII вв., А.П. Пьянков заявляет, что данный период «нельзя рассматривать как завершение первобытнообщинной формации, но это время нельзя рассматривать и как начало феодальной эпохи. На протяжении трех указанных столетий у восточных славян существовало и развивалось раннее рабовладельческое общество. В нем постепенно складывались предпосылки для перехода к феодализму».²³⁸ Сторонников у А.П. Пьянкова не нашлось. Зато обнаружилось немало противников. Ему решительно возражали Ю.Л. Бессмертный,²³⁹ Ю.В. Бромлей,²⁴⁰ П.В. Снесаревский,²⁴¹ В.И. Довженок.²⁴²

Последний, как мы отмечали, ранее выступил с докладом на июньской сессии 1964 г. В своих построениях В.И. Довженок отталкивался от Черняховской культуры.²⁴³ Сделав оговорку насчет того, что этническая принадлежность памятников Черняховской культуры остается пока спорной, он все же высказал уверенность в причастности славян к ее памятникам, найденным археологами в лесостепных районах.²⁴⁴ Главная цель В.И. Довженка заключалась в том, чтобы выявить прогресс в земледельческом производстве и зафиксировать его социально-экономические результаты. Оказалось, что перелог и подсека, эти примитивные формы земледелия, «во второй половине I тысячелетия н. э. потеряли свое господствующее положение. Пахотное земледелие с паровой системой не требовало коллективных форм хозяйства и было предпосылкой для выделения индивидуальной семьи в качестве самостоятельной хозяйственной единицы».²⁴⁵ Но развитие не остановилось на предпосылках, и мы узнаем, что «индивидуальное производство отдельных семей у поднепровских славян во второй половине I тысячелетия было господствующим. Сохранившиеся большие семьи типа задруги существовали наряду с индивидуальными семьями и вели свое также обособленное хозяйство, отличавшееся большими размерами».²⁴⁶ Восточнославянское поселение, взятое в отдельности, представляло собой территориальную общину, являвшуюся социальным учреждением переходного периода от первобытнообщинного строя к феодальному. Именно поэтому в ней сочетались черты старого порядка (коллективная собственность на землю) и нового (индивидуальное производство и потребление). В.И. Довженок по каким-то неизвестным науке источникам установил наличие в те времена земельных переделов, в которых якобы реализовалось право общины как коллективного собственника земли. Завершающим моментом в процессе сложения феодализма было «образование крупной земельной собственности и класса феодалов».²⁴⁷ Правда, «трудно проследить конкретно, как один из членов восточнославянского общества становился господином, а остальные превращались в его подданных и как отчуждался у подданных прибавочный продукт. Но несомненно, что господствующий класс у восточных славян складывался из представителей местного славянского населения. Родоплеменная знать, которой первоначально принадлежали права собирать с членов общины продукты для общинных расходов, присваивала эти права в свою пользу. Обязанности членов общины к своей общине она, эта знать, превращала в обязанности подданных к своим господам». Отражение этих перемен автор видит в богатых славянских курганных погребениях IX—X вв. и в городищах, которые он именует замками.²⁴⁸

В том же ключе рассуждал и М.Ю. Брайчевский. Но если В.И. Довженок начал ход своих мыслей от Черняховской культуры, то М.Ю. Брайчевский — от скифов. Сначала он выдвинул общий принцип, согласно которому переход восточных славян от первобытнообщинного строя к феодализму был предопределен состоянием производительных сил у варваров Европы I тысячелетия н. э. «Рассматривать этот процесс изолированно, — говорил М.Ю. Брайчевский, — нельзя, так как он в равной степени охватывал всю ойкумену, и каждый шаг вперед, сделанный в данном направлении одним народом, имел решительные последствия не только для него, а для всей ойкумены в целом».²⁴⁹ Единство ойкумены — ничем не доказанный постулат. Однако он позволил М.Ю. Брайчевскому нивелировать социально-экономическую историю племен, разбросанных на огромных пространствах Европы: древних германцев, западных и восточных славян, народов Прибалтики.

Наиболее значительными М.Ю. Брайчевскому казались два момента: 1) демография эпохи и 2) возникновение пашенного земледелия с использованием железных орудий. Значение второго момента состояло в том, что он открыл возможность «перехода от коллективных форм труда к индивидуальным».²⁵⁰ Что касается демографического аспекта, то его важность выступает «в связи с проблемой исчерпания фонда свободных пахотных земель, ставшего фактом в рассматриваемую эпоху». По мнению автора, земельный недостаток наметился еще в скифский период. Обосновывая идею об исчерпанности фонда свободных пахотных земель у восточных славян, М.Ю. Брайчевский, взяв в расчет памятники Черняховской культуры, следующим образом определил плотность населения в ту пору: 10 человек на 1 квадратный километр.²⁵¹ В основе этого расчета лежит, конечно, фантазия. Но обратись докладчик к более надежным русским источникам XIV—XV вв., он нашел бы указания на «лес дичь», где топор с топором и коса с косой не сходились, узнал бы о многочисленных пустошах, осваиваемых земледельцами, встретил бы довольно распространенную формулу «куда плуг, топор и коса ходили», свидетельствующую о вольных заимках в послекиевские времена.

М.Ю. Брайчевский уверял, будто «рабовладельческий способ производства означает нарушение нормальной стадиальной последовательности общественного развития». Три ведомства стоят у истоков рабовладения: «...ведомство по организации крупных общественных работ, ведомство военное, призванное обеспечить эти работы необходимыми контингентами принудительного рабского труда, и ведомство финансовое, призванное обеспечить их материальными средствами».²⁵² Восточные славяне не имели потребности в создании подобных ведомств, поскольку переход к земледельческому производству состоялся «без осуществления крупных общественных работ; поэтому развитие шло нормальным путем, и общество здесь пережило как среднюю, так и высшую ступень варварства, в результате чего развитие производительных сил в I тысячелетии н. э. достигло здесь такого уровня, который характерен уже не для рабовладельчества, а для феодализма (пашенное земледелие с применением железного плуга, водяные мельницы, развитие черной металлургии и т. п.)».²⁵³ Феодальные отношения на Руси складывались по мере того, как общинная верхушка узурпировала взносы, поступавшие от рядовых членов общества в общественный фонд, собираемый на случай неурожая, войны, с религиозными целями. Так возникала продуктовая рента, известная в древнерусских источниках под названием дани.

Взгляды М.Ю. Брайчевского подверглись резкой критике выступавших в прениях. «Автору доклада, — говорил А.Л. Монгайт, — следовало бы прежде доказать, кто были славяне первых веков н. э. и до н. э., а затем говорить о феодализме у славян в первых веках нашей эры». По верному замечанию А.Л. Монгайта, ни пашенное земледелие с использованием плуга, ни водяные мельницы, ни черная металлургия не являются признаком феодального производства.²⁵⁴ В.В. Кропоткин, выступивший при обсуждении доклада М.Ю. Брайчевского, справедливо отметил: «Все выводы о плотности населения, о появлении частной собственности на землю, о земельных переделах и многом другом, что было сказано в сообщении М.Ю. Брайчевского, все это не имеет отношения к вопросу о генезисе феодализма у славян. Выводы М.Ю. Брайчевского не основаны на анализе достоверного материала».²⁵⁵

Несравненно более реалистическую картину рисует И.И. Ляпушкин — вдумчивый и осторожный ученый-археолог. Его перу принадлежит монография «Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства», являющаяся одним из лучших трудов, написанных по истории восточного славянства. Здесь мы находим интересный опыт реконструкции общественного строя восточных славян VI—IX вв. И.И. Ляпушкин полагал, что славяне антской поры жили в условиях первобытного строя, едва достигшего начальной стадии военной демократии.²⁵⁶ Для VIII—IX вв. главной социальной организацией восточного славянства была сельская община. И.И. Ляпушкин затрудняется сказать, сколь далеко продвинулась в это время частная собственность и основанный на ней индивидуальный труд. Однако он все-таки предполагает, что славяне тогда стояли у порога классового общества.²⁵⁷ «Но и даже после того, как возникло Древнерусское государство, — заключает И.И. Ляпушкин, — некоторые из славянских племен все еще сохраняют свои первобытнообщинные устои. Такие выводы напрашиваются из летописных данных о ходе борьбы древлян с Киевом».²⁵⁸

В труде И.И. Ляпушкина преломились успехи славянской археологии послевоенного времени. Вклад советских археологов М.И. Артамонова, А.В. Арциховского, Н.Н. Воронина, М.К. Каргера, И.И. Ляпушкина, В.И. Равдоникаса, Б.А. Рыбакова, П.Н. Третьякова и многих других в изучение общественного строя восточных славян, а значит — и генезиса феодализма — поистине огромен.

30 мая — 3 июня 1966 г. в Москве состоялась научная сессия «Итоги и задачи изучения генезиса феодализма в Западной Европе». Она явилась важным событием не только для историков западноевропейского средневековья, но и для исследователей истории Древней Руси. На этой сессии А.И. Неусыхин выступил с докладом «Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному». По мнению докладчика, возникновению феодализма у народов Западной Европы «предшествовала такая общественная структура, которая не может быть отождествлена ни с первобытнообщинным, ни с раннефеодальным строем». Отсюда следовал вывод о необходимости выделения особого исторического периода, по своему существу дофеодального, когда «общественная структура уже не имела признаков первобытнообщинного строя, т. е. коллективного ведения хозяйства и распределения продуктов, но еще не была характерна и для раннефеодального строя». Данная структура, «будучи общинной без первобытности и заключая в себе в то же время элементы социального неравенства», не стала еще «классово-феодальной — даже в том смысле, в каком таковой был самый ранний феодализм».²⁵⁹

При обсуждении доклада А.И. Неусыхина мнения ученых разделились. О.Л. Вайнштейн, М.Н. Соколова, Н.П. Соколов отрицали наличие особого переходного периода в процессе эволюции стран Западной Европы от родоплеменных отношений к феодальным.²⁶⁰ Вместе с тем в выступлениях ряда специалистов основные положения доклада А.И. Неусыхина получили поддержку. Так, А.Р. Корсунский отметил, что постановка А.И. Неусыхиным вопроса о переходном периоде «имеет большое социологическое значение». Докладчик, по словам А.Р. Корсунского, дал правильную характеристику этому периоду, указав на «такие признаки, которые уже не относятся к первобытнообщинному и еще не могут быть отнесены к феодальному строю». А.Р. Корсунский подчеркнул, что материал, представленный в докладе А.И. Неусыхина, «имеет огромное значение для исследования генезиса феодализма во всех странах».²⁶¹

Положительно оценил доклад А.И. Неусыхина Е.М. Жуков. «Наша наука, — сказал он, — вышла, к счастью, из того младенческого состояния, когда нас с пристрастием допрашивали: когда, с какой конкретной даты начинается феодальная эпоха? Сейчас мы научились понимать, что становление социальных формаций — это длительный процесс, богатый событиями, насыщенный борьбой старого и нового, часто отнюдь не прямолинейный. Вероятно, мы вправе говорить о наличии не только переходных форм к феодализму, но и об определенном переходном периоде: доклад А.И. Неусыхина даст базу для соответствующих размышлений».²⁶² Признавая реальность переходного периода между первобытнообщинной и феодальной формациями, Е.М. Жуков при этом полагал, что термин «дофеодальный» «не очень удачен».²⁶³

Непригодным этот термин показался и Б.А. Рыбакову. «Может быть, — рассуждал Б.А. Рыбаков, — лучше термин "предфеодальный", потому что он заключает в себе ограничение, т. е. из чего родился феодализм, то, что непосредственно предшествовало феодализму».²⁶⁴ Б.А. Рыбаков отметил важное значение доклада А.И. Неусыхина «для всех, занимающихся феодальным периодом и изучающих сложную проблему перехода от одной формации к другой».²⁶⁵ По Б.А. Рыбакову, дофеодальный (предфеодальных период нельзя считать периодом разложения родового строя, ибо то была эпоха «высшего расцвета первобытности».²⁶⁶ Следовательно, Б.А. Рыбаков отнес дофеодальный период к первобытнообщинной формации.

Научная сессия 1966 г., посвященная итогам и задачам изучения генезиса феодализма в Западной Европе, — важная веха в осмыслении узловых проблем как зарубежной, так и отечественной истории раннего средневековья. Однако из всех упомянутых дискуссий конца 40—60-х годов наибольший эффект в области изучения генезиса феодализма на Руси имела все-таки дискуссия 1949—1951 гг., посвященная периодизации истории СССР феодальной эпохи. Этот эффект был, по крайней мере, двояким. Во-первых, она способствовала сложению у Б.Д. Грекова представления о глубокой древности, восходящей ко временам ранее V в. н. э., первичных моментов разложения первобытнообщинных отношений и складывания классового общества у восточных славян. Во-вторых, она положила начало переменам в конкретном обосновании возникновения феодализма в России, выдвинув на авансцену древнерусских князей в качестве верховных феодальных собственников подвластных им земель. В советской историографии идея о князьях как верховных распорядителях и собственниках управляемых ими земель фигурировала еще в 20-е годы: ее мы находим, например, в работах С.В. Юшкова.²⁶⁷ Но развития она не получила, поскольку Б.Д. Греков и другие историки, занимавшиеся Киевской Русью, появление феодализма связывали прежде всего с зарождением крупного землевладения князей, бояр и духовенства — землевладения, формировавшегося на частной основе. И вот теперь, в ходе дискуссии 1949—1951 гг., эта идея снова прозвучала в статьях С.В. Юшкова, В.И. Довженка и М.Ю. Брайчевского. Были посеяны семена новой концепции происхождения русского феодализма. Главным ее созидателем вскоре стал Л.В. Черепнин. Необходимо заметить, что мысль о князьях — верховных собственниках — Л.В. Черепнин принял не сразу. В его дискуссионной статье, написанной совместно с В.Т. Пашуто, она еще отсутствует. Нет ее и в другой статье Л.В. Черепнина, опубликованной годом позже. Тут говорится о том, что «у восточных славян, миновавших стадию рабовладельческого строя, процесс разложения патриархально-родовых отношений и классообразования наблюдается с IV в. К IX в. у них завершается оформление феодального способа производства и складывается раннефеодальное государство».²⁶⁸

Однако и здесь мы пока не видим князей — феодальных верховных собственников. Они появляются в исследовании Л.В. Черепнина 1953 г., посвященном определению основных этапов развития феодальной собственности на Руси с древних времен по XVI в. включительно. В этом исследовании автор не упоминает IV в. как начальную грань распада первобытных отношений и образования классов. Ход своих суждений он начинает с VI столетия. Констатировав смену подсечного земледелия пашенным, Л.В. Черепнин пишет: «Переход к пашенному земледелию был связан с ростом частной собственности на землю. В VI—VIII вв. этот процесс интенсивно развивался. Совершался переход от патриархальной общины к сельской, известной под названием мира, погоста на севере, верви на юге... Развивается и противоположность между городом и деревней».²⁶⁹ Согласно Л.В. Черепнину, VI—VIII вв. — это дофеодальный период, когда разлагались патриархальные отношения, выделялись сельские общины, основанные на территориальных связях, формировалась частная собственность на землю. Но «работник производства еще свободен от личной зависимости».²⁷⁰ Важным рубежом является IX в. — «время установления феодального способа производства и образования раннефеодального относительно единого государства».²⁷¹ Тогда-то и произошли существенные изменения «в собственности верви на землю, ибо в результате экономического развития, роста неравенства и образования классов возникло государство, во главе которого стоял киевский князь, рассматривавший себя в качестве верховного собственника всей земли. В укреплении власти феодалов играло роль внеэкономическое принуждение. Крестьянское население было обложено данью, сбор которой вызывал активное сопротивление населения (восстания древлян против Игоря, Ольги). Это была классовая борьба в условиях процесса феодализации». Дань и рента, по Л.В. Черепнину, совпадали.²⁷² Наряду с верховной собственностью государства на крестьянские общинные земли в IX—XI вв., продолжалось «формирование частной феодальной собственности: княжеской, боярской, монастырской. Растут за счет общинных земель княжеские села: Ольжичи, Будутино, Ракома, Берество и др. Воздвигаются княжеские города-"хоромы" (замки): Вышгород, Изяславль и др. Землевладельцем был Киево-Печерский монастырь. Формировалось и боярское землевладение. Для XII в. известий о частных вотчинах в источниках становится больше».²⁷³

О верховных собственниках-князьях Л.В. Черепнин писал и в последующих работах.²⁷⁴ В конце концов у него сложилась концепция генезиса русского феодализма, в которой верховной княжеской собственности отведена ведущая роль. Эта концепция изложена Л.В. Черепниным в исследовании «Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в II—XV вв.», подготовленном в качестве раздела для коллективной монографии «Пути развития феодализма». Прежде всего Л.В. Черепнин заостряет внимание на кардинальной проблеме истории феодального общества — феодальной земельной собственности. Возражая М.В. Колганову, отрицавшему наличие феодальной земельной собственности, Л.В. Черепнин справедливо замечает, что нет никаких «оснований отказываться от взгляда на феодальную собственность на землю как основу производственных отношений и классового антагонизма».²⁷⁵ Затем Л.В. Черепнин дает обзор советской исторической литературы, рассматривающей генезис феодализма в России. Он не ограничивается простым пересказом мнений, а критически оценивает выводы, полученные историками, изучавшими возникновение феодального строя на Руси. Далее Л.В. Черепнин коснулся терминологии, употребляемой учеными-специалистами в области древнерусской истории. Термин «дофеодальный» казался ему бессодержательным и неопределенным, поскольку за ним скрываются и первобытнообщинные и рабовладельческие отношения.²⁷⁶ «Столь же неопределенно звучит и термин, дофеодальное государство". Он не говорит ни о классовом характере, ни о форме государства, и пользование им требует привнесения каких-то признаков, в зависимости от которых он принимает тот или иной, причем чисто условный, смысл».²⁷⁷ Более подходящим представлялось Л.В. Черепнину наименование «предфеодальный», подразумевающее «нечто, непосредственно предшествующее феодализму. Но и оно утрачивает свою определенность, как только начинает употребляться для обозначения целого периода. Если его конечной гранью является утверждение феодализма, то уловить его начало весьма трудно». Не удовлетворили Л.В. Черепнина и термины «полупатриархальный — полуфеодальный» или «патриархально-феодальный». Хотя они подчеркивают неразвитость феодализма, что дает им право на существование, но «не указывают на то, что же является ведущим в отношениях такого типа, т. е. в них отсутствует динамический признак». Лучше всего, по убеждению историка, вести речь о «периоде генезиса феодализма», завязавшегося в «рамках предшествующей формации; если дело идет о Руси, то — первобытнообщинной. В ее пределах и нужно искать начало данного периода, относя его, очевидно, к тому моменту, когда отчетливо появляются признаки классообразования и зарождения частной собственности на землю».²⁷⁸ Имея в виду А.И. Неусыхина, автор замечает: «Некоторые исследователи считают нужным выделять особый период, находящийся между двумя формациями (первобытнообщинной и феодальной) и не укладывающийся ни в одну из них. Я не вижу для этого оснований. История знает ряд переходных стадий. Но они не меняют единства процесса общественного развития и не должны нарушать формационного принципа его членения». Трудно и сложно, подчеркивает Л.В. Черепнин, найти грань, «с которой можно было бы начинать историю феодальной формации. Если понимать под последней систему социально-экономических отношений и соответствующих им политико-юридических форм, то, очевидно, такой гранью может служить образование феодального государства. На Руси это произошло в конце IX в.»²⁷⁹ Не вдаваясь в спор по теоретическим вопросам (это задача специальной работы), отметим только, что Л.В. Черепнин как в прежних своих исследованиях, так и в настоящем труде пользуется выражениями «дофеодальный», «патриархально-феодальный», «дофеодальный уклад», проявляя тем самым терминологическую непоследовательность.

Если раньше Л.В. Черепнин, излагая вопрос о генезисе феодализма, начинал ход своих мыслей с VI в., то теперь отправной точкой ему служит VIII столетие. Эта осторожность продиктована тем, что Л.В. Черепнин, по собственному его признанию, не был специалистом в археологии.²⁸⁰ Создается впечатление, что автор в предшествующих своих исследованиях судил о вещах, не будучи в них достаточно компетентным. Думается, что на самом деле это не так. Л.В. Черепнин обладал прекрасной подготовкой, в том числе и археологической. Нежелание ученого уходить в глубь веков объясняется не столько тем, что он не располагал соответствующими археологическими данными, сколько ясным пониманием того, что эти данные, ежели взглянуть на них непредубежденно, не дают никаких указаний на процесс феодализации восточнославянского общества. Какие же археологические факты, подтверждающие идею о генезисе феодализма в VIII—IX вв., привлекает Л.В. Черепнин? Общественные отношения восточного славянства обозначенной поры воспроизводятся им с помощью археологических материалов, систематизированных и обработанных И.И. Ляпушкиным, а также авторами статей сборника «Славяне накануне образования Киевской Руси» (1963 г.). Малые семьи (4—6 человек) и соседские общины, подтачиваемые имущественным неравенством, — вот основные, по мысли И.И. Ляпушкина и идущего за ним Л.В. Черепнина, социальные учреждения восточнославянского общества VIII—IX вв. По нашему разумению, посредством одних лишь археологических источников, поддающихся различному толкованию, установить тип семьи и общины в рассматриваемое время не представляется возможным.²⁸¹ Тем не менее Л.В. Черепнин полагает, что И.И. Ляпушкин своим материалом подводит «читателя к проблеме формирования частной собственности на землю и генезиса феодализма».²⁸²

Складывание феодального землевладения на раннем этапе феодализации Л.В. Черепнин наблюдает по линии «окняжения» земли соседских общин и дифференциации внутри их, причем наиболее интенсивно шло «окняжение» земли, выражавшееся в установлении верховной собственности феодального государства на подведомственную княжеской власти территорию. К XII в. эта собственность стала уже сложившимся институтом.²⁸³ Параллельно процессу формирования верховной собственности дань превращалась в феодальную ренту.²⁸⁴

Кроме верховной собственности как формы феодального землевладения, Л.В. Черепнин рассматривает образование княжеского домена, земельной собственности бояр и церкви. Княжеский домен он пытается обнаружить в X в., пользуясь для этого летописными известиями о княжеских селах той поры. Впрочем, Л.В. Черепнин тут отнюдь не категоричен, памятуя, что некоторые историки относятся с недоверием к данным известиям. И такое недоверие представляется ему оправданным: «Действительно, источники слишком удалены от событий, о которых в них идет речь. Иногда перед нами позднейшее припоминание, а может быть, и домысел. Наконец, неясно, что же это были за села: загородные замки или усадьбы, были ли они населены челядью или крестьянами и т. д.? Однако для второй половины XI в. исследователи располагают источником, уже бесспорно свидетельствующим о наличии княжеского домена. Это так называемая Правда Ярославичей, датируемая скорее всего 1072 г. А ведь земельная собственность складывается не сразу, и княжеские села появились, конечно, не в 70-х годах XI в., а значительно ранее. Поэтому при всем критическом отношении к известиям о селах X в. нельзя их просто откинуть». Что касается XII в., то существование в это время княжеского феодального землевладения не является дискуссионной проблемой.²⁸⁵ Переходя к земельной собственности бояр, Л.В. Черепнин пишет: «Появились ли у дружинников собственные имения уже в X в., мы сказать твердо не можем. Для второй половины XI в. — это факт бесспорный. Можно только подчеркнуть то, что было отмечено применительно к княжескому землевладению: феодальная собственность на землю складывается медленно и надо думать, что первые сведения о ней попадают в источники значительно позднее того времени, когда она зародилась». Землевладение церкви Л.В. Черепнин прослеживает по источникам лишь со второй половины XI в.²⁸⁶ Таким образом, несмотря на все оговорки автора насчет позднего (сравнительно с самой действительностью) появления в источниках указания на частное землевладение, остается документально засвидетельствованным тот факт, что княжеская земельная собственность возникла не раньше X в., а боярское и церковное — XI в. При этом нет никакой уверенности, что княжеское землевладение изначально носило феодальный характер. Отсутствие данных, свидетельствующих о феодальной природе княжеских сел X в., признает и Л.В. Черепнин.²⁸⁷

Возникновение и развитие на Руси феодального землевладения в целом Л.В. Черепнин наблюдает по двум этапам: X — первая половина XI в. и вторая половина XI—XII вв. «В первый период преобладает верховная собственность на землю государства, во второй растет и ширится вотчинная собственность». Выводы, полученные в результате исследования эволюции земельной собственности, ученый связывает с историей зависимого населения в Киевской Руси. Он изучал положение различных категорий подневольного люда, скрывавшегося под наименованием «людей», «челяди», «смердов», «изгоев», «закупов».²⁸⁸ Оказалось, что в образовании этих категорий вырисовываются «те же два этапа, что и в процессе формирования феодальной собственности на землю. Гранью между ними является примерно середина XI—XII вв. На первом этапе еще значительную роль в общественной жизни играло лично свободное, но подвергающееся государственной эксплуатации население соседских общин — смерды-данники, а в составе несвободных преобладала челядь (рабы). На втором этапе, когда развиваются вотчинное землевладение и хозяйство, все большая часть непосредственных производителей переходит в число домениальных смердов, закупов, часто оказывающихся на грани холопства».²⁸⁹

О генезисе феодализма на Руси Л.В. Черепнин еще раз писал в специальном разделе, вошедшем в академическую «Историю крестьянства в Европе». С полной уверенностью он говорит о том, что известны три линии, по которым шло развитие форм феодальной собственности и обращение сельского населения в зависимое от господствующего класса. Во-первых, происходило «окняжение» земли и обложение свободных общинников данью, перераставшей в феодальную ренту. Так складывалась государственная собственность, получившая впоследствии наименование «черной». Во-вторых, наблюдалось расслоение соседской общины, из которой выделялись крестьяне-аллодисты, превращавшиеся затем в феодалов, и безземельные люди, труд которых присваивался землевладельцами. Наконец, в-третьих, собственники-феодалы сажали на землю рабов, становившихся зависимыми крестьянами».²⁹⁰ Вплоть до «середины XI—XII вв. господствующей формой феодальной собственности была государственная, господствующим видом эксплуатации — взимание дани. К XII в. складывается землевладение княжеское (домениальное), боярское, церковное, основанное на присвоении прибавочного продукта, произведенного трудом зависимого крестьянства и посаженных на землю холопов».²⁹¹ Рост вотчинного землевладения князей, бояр и духовенства означал перелом в развитии феодальных отношений на Руси, вступавшей во второй половине XI и особенно в XII вв. в стадию развитого феодализма.²⁹²

Таковы изложенные сжато взгляды Л.В. Черепнина на генезис и развитие феодального общества в Киевской Руси. Мы целиком согласны с мыслью исследователя о сравнительно позднем возникновении вотчинного землевладения на Руси, о заметном росте крупной земельной собственности лишь со второй половины XI—XII вв. Но утверждения Л.В. Черепнина о существовании в Древней Руси верховной собственности государства на земли, обрабатываемые общинниками-земледельцами, нам представляются весьма и весьма спорными. Анализ конкретной, фактической стороны концепции Л.В. Черепнина нами уже предпринимался.²⁹³ Здесь же выскажем лишь несколько соображений общего порядка.

Нельзя не заметить, что своими рассуждениями о верховной княжеской (государственной) собственности на Руси IX—XII вв. Л.В. Черепнин поставил себя в довольно сложное положение. Становление феодализма, по его мнению, совершалось по-разному. Наблюдалось «освоение общинной земли и подчинение свободных общинников путем распространения на них суда и дани государственной (княжеской) властью как органов правящего класса». Вместе с тем «росла частная, а затем и феодальная собственность на землю», обусловленная экономической дифференциацией внутри общины-верви. «Оба эти процесса развивались одновременно и взаимно переплетались, ибо формирование государства было связано с расслоением общины и появлением частной собственности и классов феодального общества, а укрепление государственной верховной собственности на землю являлось одним из рычагов феодализации».²⁹⁴ Очень сомнительно то, что в эпоху генезиса феодализма формирование феодального землевладения на базе разложения общины и «окняжение» земли могли уживаться, а тем более переплетаться друг с другом, поскольку эти процессы взаимоисключающие. Действительно, чтобы образовалась феодальная собственность на землю в результате экономической дифференциации общинников, необходимо наличие свободного крестьянского землевладения, необходим аллод как экономическая предпосылка феодализма. Но установление верховной собственности государства на общинные земли означает ликвидацию свободной земельной собственности общинников, знаменующую переворот в землевладении. Появление же крестьянского аллода из недр феодальной верховной собственности нелепо и с теоретической и с конкретно-исторической точек зрения. Единственный здесь выход из тупика (правда, надуманный) — признание того, что упомянутые процессы протекали чересполосно. Однако Л.В. Черепнин настаивает именно на их переплетении. В итоге получается большая странность: смерд, сидящий на государственной (княжеской) земле и уплачивающий дань (феодальную ренту), одновременно является и крестьянином-аллодистом.²⁹⁵

Столь же несогласованным и противоречивым по отношению к мысли о верховной княжеской собственности является и готовность Л.В. Черепнина присоединиться к историкам, в частности к Е.Д. Романовой, которая утверждала, что «во времена создания Русской Правды черты "дофеодального уклада" на Руси были еще сильны».²⁹⁶ Для того, чтобы свести концы с концами, и на этот раз надо верховную собственность воспринимать как что-то лоскутное, перемежающееся с дофеодальной собственностью. Л.В. Черепнин допускает приложимость характеристики, данной К. Марксом шотландскому клану, к древнерусской верви,²⁹⁷ в чем опять-таки нельзя не видеть противоречия той же мысли автора о верховной земельной собственности и феодальной сущности дани и полюдья.

Верховная собственность князя на территорию управляемой им волости совершенно не реальна, если учесть постоянное перемещение князей по Руси в поисках доходных столов, замечаемое на протяжении второй половины XI—XII столетий.

Трудно считать верховным собственником князя, которого вечевая община приглашает княжить. Акт призвания никак не вяжется со статусом собственника. Невозможно также сочетать идею о князе-собственнике с весьма распространенной практикой изгнания князей, по тем или иным мотивам не устраивавших местных жителей.

Нельзя примирить вывод о князе как верховном собственнике с обычаем заключения «ряда» между вечем и князем, когда тот «садился» в каком-либо городе. Как правило, «ряд» возлагал на князя определенные обязательства по отношению к принявшей его волостной общине, что характеризует князя отнюдь не как собственника, а как правителя, источником власти которого является та же община.

К этому надо добавить, что стиль отношений князей с массой свободного населения не укладывается в рамки, заключенные в понятиях «господство» и «подчинение». Князья, контролируемые народным вечем, считались с рядовым населением, видя в нем мощную социально-политическую силу, активно участвовавшую в общественных делах.

Показательны, наконец, земельные купли князей и членов их семей, совершаемые с соблюдением всех формальностей, принятых на Руси при осуществлении сделок по земле. А это значит, что в правосознании людей Древней Руси князь не был верховным земельным собственником.²⁹⁸

А.Р. Корсунский, критикуя теорию государственной верховной собственности на землю в Древней Руси, замечал: «Решение вопроса затрудняется скудостью данных письменных источников об аграрных отношениях в Киевской Руси IX—XI вв. Те же положения, которые приводят в пользу своей точки зрения сторонники тезиса о верховной собственности государства на землю, не дают оснований говорить об исключительности древнерусского аграрного развития. Взгляд суверена на государство как на собственную вотчину, его раздел между сыновьями, передача отдельных территорий в кормление — явление, характерное и для стран Западной Европы, в частности для Франкского королевства, где... отсутствовала верховная собственность государства на землю. Вряд ли может служить доказательством существования таковой в Киевской Руси и практика дарений земли (вместе с обрабатывающими ее свободными общинниками) церквам. Такого рода пожалования имели место и в донормандской Англии, и во Франкской империи, хотя верховная собственность государства на землю там отсутствовала. Эти пожалования генетически связаны с наличием у глав варварских политических образований возможности распоряжаться земельными пространствами, принадлежащими всему данному народу».²⁹⁹

Итак, с концепцией генезиса феодализма на Руси, предложенной Л.В. Черепниным, мы не можем согласиться. Однако наше несогласие, конечно, не означает отрицания ее научного значения. Не случайно она пользуется признанием среди многих новейших исследователей древнерусской истории. В русле концепции Л.В. Черепнина работают О.М. Рапов, Я.Н. Щапов, С.М. Каштанов, Ю.А. Кизилов, М.Б. Свердлов, В.Л. Янин, Г.В. Абрамович, А.А. Горский, Л.В. Милов и др.

Княжескому землевладению О.М. Рапов придает первостепенное значение «как в экономической, так и в политической жизни древней Руси».³⁰⁰ Возникновение земельной собственности князей он относит к IX—X вв.³⁰¹ Ее создание — результат завоеваний дружинами киевских правителей обширных территорий соседних восточнославянских племен. Завоеванные земли превращались в собственность Рюриковичей, которая конституировалась как верховная собственность, феодальная по своей сути. Права киевских князей на землю в качестве верховных собственников выражались «в раздаче земель отдельным частным лицам для управления и кормления».³⁰²

По мнению Я.Н. Щапова, княжеская верховная собственность играла чрезвычайно важную роль, особенно на раннем этапе феодализации, когда она была, собственно, единственной формой феодального землевладения. Я.Н. Щапов следующим образом объясняет это обстоятельство: «В раннефеодальном, уже классовом обществе, где господствующий класс, однако, недостаточно силен, собственность на землю в ее ранней малоразвитой форме принадлежит этому классу в лице главы государства, князя, являющегося начальником вооруженных групп, осуществляющих на практике право на эту собственность. В период развитого феодализма, когда власть господствующего класса достаточно сильна также и в лице каждого его члена, обладающего необходимым аппаратом насилия, собственность на землю принадлежит и отдельному феодалу или феодальной церковной организации».³⁰³ Но и в «период развитого феодализма» сохраняется верховная собственность государства на крестьянские земли, олицетворяемая князем.³⁰⁴ На Руси XI — первой половины XII в. она функционировала, будучи социально-экономическим укладом.³⁰⁵

В становлении феодализма верховной собственности государства на землю С.М. Каштанов отводит видное место. Ее появление было вызвано сменой племени государством. Исторически это выглядело так: «В первобытнообщинный период племенная, родовая, общинная собственность на землю обусловливалась не тем, что племя обрабатывало эту землю, а тем, что оно занимало данную территорию. По мере развития владения землей определенными общинами возникал тип реального собственника земли — община, которой противостоял номинальный собственник в лице племени, вернее, представлявшей его родоплеменной верхушки. Сменившее родовую знать государство сохранило за собой функцию номинального земельного собственника и, введя поземельный налог с непосредственных производителей, превратило их из реальных собственников во владельцев. Поземельный налог как основная форма сбора означал то, что государство перестает видеть в трудящихся на земле ее собственников... В условиях существования феодального государства платящие поземельный налог крестьяне не могут быть собственниками, даже если они меняют или продают свои участки».³⁰⁶

Эпоха перехода восточного славянства к феодализму привлекла внимание Ю.А. Кизилова, по словам которого, «процесс классообразования среди восточных славян протекал на менее завершенной форме разложения первобытной коллективной собственности, чем у древних греков. Это была видоизмененная «азиатская» форма, недоразвившаяся, в отличие от древнегреческой и римской, до частной собственности на землю».³⁰⁷ Вот почему «предположение о том, что сельская община славянского типа претерпевала внутреннее разложение в результате обнищания, войн, грабежей, подчиняясь власти феодалов, экспроприировавших землю, составлявшую собственность общины, отражает несущественную для раннего этапа, более позднюю тенденцию феодализации». Вместо этого «предпосылкой феодального подчинения устойчивых задруг, или вервей, являлась не экспроприация непосредственных производителей, а их подчинение власти государственного «связующего единства» с последующим прикреплением к земле».³⁰⁸ Нам представляется, что такая постановка вопроса искажает действительные отношения «устойчивых задруг, или вервей» с нарождающейся государственностью, приписывая им изначальный насильственный характер, чем по существу смазываются особенности межплеменных и внутриплеменных связей. Ю.А. Кизилов, подобно Л.В. Черепнину и О.М. Рапову, приравнивает подчинение племен Повести временных лет власти киевских князей установлению верховной собственности на завоеванные земли. Отсюда дань, собираемая первыми Рюриковичами, — феодальный институт, т. е. рента.³⁰⁹ Возникает законный вопрос: разве ликвидация общинной собственности и замена ее верховной княжеской собственностью с принудительной выплатой дани-ренты не есть «экспроприация непосредственных производителей», от которой отворачивается Ю.А. Кизилов? Ответ здесь, на наш взгляд, может быть только утвердительным.

Ю.А. Кизилов далее пишет: «Наряду с "окняжением" и отчуждением в пользу образующегося таким путем "связующего единства" коллективных видов труда и прибавочного продукта (дани, почестья, погородья, полюдья и пр.) важнейшую роль в процессе утверждения феодальных отношений играла и сама организация княжеской власти».³¹⁰ Тут автор, прежде всего, учитывает количественный рост административно-хозяйственного и дружинного аппарата, состоящего при князе. Расплодившиеся «княжие мужи» отбирали у свободного населения лучшие угодья», «бортные ухожаи», «рыбные тони», «бобровые гоны», «звериные ловища», «пашни» и «косовища», заводя там «свои промысловые поселки рыболовов, бортников, бобровников или пашенные села, где возделывались богатые княжеские нивы и паслись табуны лошадей».³¹¹ Нам неизвестны источники, которые рисуют картину насильственных захватов земельных угодий, изображенную Ю.А. Кизиловым. Не приводит их и сам Ю.А. Кизилов.

В своих убеждениях Ю.А. Кизилов не вполне последователен. В одной статье он утверждает, что возникновение феодализма на основе внутреннего разложения общины было не характерно для ранней стадии феодализации,³¹² а в другой говорит об этом разложении как действенном факторе (наряду с подчинением вервей княжеской власти) образования феодализма уже в VIII—IX вв. — в эпоху генезиса феодальных отношений.³¹³ Оказывается, оба порядка явлений «развивались в древней Руси взаимно переплетаясь, но на первом этапе становления классового общества лучшее отражение в источниках получили виды, связанные с эксплуатацией "oкняжeннoгo" населения через разные формы земельных сборов и даней».³¹⁴ Значит, будь источники полнее, исследователь смог бы увидеть воочию «внутреннее разложение» общин в VIII—IX вв., которое в предшествующей своей работе он расценивал как «несущественную тенденцию».

Начальную грань феодальной формации в России Ю.А. Кизилов обозначил VII—VIII вв. Он проделал это, исходя не из фактов, а из «критериев общеисторического характера».³¹⁵ Когда в ход идут подобные аргументы, спор бесполезен.

Модель генезиса феодализма на Руси по схеме С.М. Каштанова (правда, без обязательных в таком случае ссылок на предшественника) построил М.Б. Свердлов. Следует, впрочем, сказать, что он, в отличие от С.М. Каштанова, отрицает у восточных славян за родом права собственности на землю. По словам М.Б. Свердлова, «сравнительно-исторические наблюдения, теоретические исследования и данные "Повести временных лет" не позволяют предполагать ни родовую земельную собственность, ни ее паритетное существование с племенной собственностью. Напротив, эти материалы свидетельствуют о племени как верховном собственнике земли и о наличии различных видов подчиненной общинной собственности».³¹⁶ Род, вопреки М.Б. Свердлову, все-таки являлся собственником.³¹⁷ Это и понятно, ибо род старше племени, а тем более — союза племен. Лишив род права земельной собственности и провозгласив племя верховным собственником земли, автор получил возможность посредством довольно нехитрой логики сделать вывод об установлении верховной земельной собственности государства в лиде князя, произошедшей в результате смены племенной организации государственной, племенных органов управления князьями, боярами и прочими господами, контролировавшими государственную власть в стране.³¹⁸ Повторяя идеи представителей теории княжеской верховной собственности в Древней Руси, М.Б. Свердлов пишет: «Реализация верховной собственности феодального государства и князя на крестьянскую земельную собственность осуществлялась также в передаче князем-сюзереном земель и городов в управление и кормление князьям, боярам и княжим мужам».³¹⁹ Как видим, М.Б. Свердлов наслаивает одну собственность на другую, забывая о том, что, при наличии верховной собственности государства и князя на землю крестьян, о поземельной крестьянской собственности речь вести невозможно, ибо это — вещи несовместимые.

Приверженец концепции «государственного феодализма», М.Б. Свердлов разделяет все ее недостатки. Так, наряду с верховной собственностью государства существовал, оказывается, крестьянский аллод.³²⁰ Перед нами все та же попытка сочетать несочетаемое: полную, свободную собственность крестьянина на парцеллу с феодальной верховной собственностью. В конечном счете М.Б. Свердлов доводит до абсурда развиваемую им теорию, определяя крестьянскую свободную собственность как вид феодальной собственности.³²¹ Тем самым он перечеркивает процесс классообразования и классовой борьбы в средневековой России.

В своей книге, вышедшей в 1983 г., М.Б. Свердлов рассматривает генезис феодализма в плане становления верховной собственности государства на землю и развития индивидуального господского хозяйства.³²² Она содержит мало нового. И поэтому А.П. Новосельцев был прав, когда писал: «В традиционном духе написана книга М.Б. Свердлова, в которой автор приводит ряд дополнительных аргументов в пользу концепции Б.Д. Грекова и других ученых его школы».³²³

Представления В.Л. Янина о складывании феодализма в Новгородской земле сформировались не без влияния исследований Л.В. Черепнина. В монографии В.Л. Янина «Новгородская феодальная вотчина» заключен интересный опыт реконструкции генеалогии крупных новгородских вотчинников. Здесь изучается также вопрос о возникновении и развитии вотчинной системы в Новгороде. Начало этой системы В.Л. Янин связывает с возникновением княжеского домена, датируя его появление рубежом XI—XII вв.³²⁴ Вслед за княжеским доменом стали возникать вотчины новгородских бояр и монастырей. Зарождение вотчины, таким образом, историк наблюдает поздно: не ранее XII в. Эта точка зрения нам кажется убедительно обоснованной.

Создание вотчинного сектора новгородской экономики XII—XIII вв., согласно В.Л. Янину, происходило «в значительной степени путем раздачи черных волостей как частным лицам, так и духовным учреждениям».³²⁵ Период, предшествующий XII столетию, исследователь именует «довотчинным». При этом он ставит вопрос: «Если до конца XI в. ни князь, ни бояре в Новгородской земле не были вотчинниками, т. е. не располагали домениальной собственностью, кому же там принадлежала земля? Составляла она собственность государства или собственниками ее были крестьяне-общинники?»³²⁶ По мнению В.Л. Янина, земля в Новгороде довотчинных времен составляла верховную корпоративную собственность новгородского боярства.³²⁷ Вот почему «довотчинный период может рассматриваться как такая форма эксплуатации земельных владений, при которой государственный налог и рента в значительной части становятся предметом раздела между членами землевладельческой корпорации».³²⁸ Первоначальные же основы права верховного распоряжения черными землями корпорацией бояр были заложены при Ярославе Мудром.³²⁹

Надо сказать, что мысль о верховной корпоративной собственности бояр в Новгороде довотчинных времен обоснована В.Л. Яниным, на наш взгляд, недостаточно убедительно. Ссылка на концепцию Л.В. Черепнина служит ему едва ли не главным аргументом.³³⁰ Те же упоминаемые им случаи, когда распорядителем земельных фондов выступает новгородское вече, никоим образом не говорят о верховной собственности корпорации бояр, ибо вечевая организация в Новгороде, по нашему мнению, имела иную социальную природу.³³¹ Мы полагаем, что утверждения В.Л. Янина насчет корпоративной собственности новгородских бояр в довотчинный период расходятся с исторической реальностью.³³²

Попытку установить критерии раннего феодализма на Руси и наметить стадии его перехода в развитой феодализм предпринял Г.В. Абрамович. На первом этапе, датируемом VIII — серединой IX в., среди приднепровских и ильменских славян выделяется социальная группа, узурпировавшая общинное «право избирать и быть избранным на командные посты». Эта группа представляла собой «своеобразных сеньоров, которые, хотя формально оставались членами общины их выбиравшей, но фактически имели все возможности получать от общинников не только добровольные приношения за выполнение общественных функций, но и регулярные принудительные доходы путем внеэкономического принуждения (кормы и виры на содержание и вооружение дружины и пр.)». Однако эксплуататорские тенденции знати пока ограничивала военная демократия в лице «воев» — вооруженных защитников общинной «старины». Сдерживала феодализацию и большая семья, преобладавшая «в структуре сельской общины». Данную фазу общественного развития восточных славян Г.В. Абрамович характеризует как первичную стадию в складывании раннефеодальных отношений, когда закабаление знатью рядовых общинников осуществлялось с помощью общинных институтов.³³³

Вторая стадия эволюции раннефеодальных отношений охватывает время с середины IX по начало XI в., когда шло «окняжение» общинных земель, сопровождаемое превращением племенной знати «в поземельно зависимых слуг великого князя», и сделан первый шаг «по пути приспособления норм обычного права к защите интересов нарождающегося класса феодалов», о чем свидетельствовало появление Древнейшей Правды.³³⁴

На третьем этапе (начало — конец XI в.) происходит окончательное оформление княжеской вотчины, получившей в Правде Ярославичей «законодательное утверждение». Появляются новые категории зависимого населения: рядовичи и смерды. Первые добровольно (по «ряду») входили в состав нижней категории княжеских слуг, а вторые попадали в зависимость вследствие окняжения общинных земель. Этому этапу свойственна «заторможенность процесса частновладельческого освоения («обояривания») общинных земель в силу постоянного передвижения князей с их дворами и дружинами из княжества в княжество и преобладающая роль в эксплуатации населения этих общин даней и кормлений, т. е. государственной формы феодализма».³³⁵

Наконец, четвертая стадия развития раннефеодальных отношений, «нашедшая свое отражение в Пространной редакции Русской Правды, характеризуется энергичным наступлением феодализма по всему фронту, т. е. как в государственной форме, так и в частновладельческой». Замечается/ быстрый рост боярских вотчин, что запечатлел Устав о закупах, где встречаем «новую, типичную именно для боярской вотчины систему вовлечения широких слоев свободного населения в сферу феодальной эксплуатации». По словам Г.В. Абрамовича, «победа феодальной вотчины в социально-экономической системе Древнерусского государства знаменовала собой переход от раннефеодального периода к периоду развитого феодализма, начальная стадия которого характеризуется в плане государственного устройства переходом от относительного единства к феодальной раздробленности, а в социально-политическом плане — приобретением вотчинами сеньориальных прав, основанных на иммунитете, а также расхищением в широких масштабах общинных земель и закабалением населения».³³⁶

Таковы соображения Г.В. Абрамовича насчет стадиальности раннего феодализма в Древней Руси. Эти соображения, на наш взгляд, неприемлемы. Сложнейшие вопросы истории древнерусских рядовичей, смердов, закупов Г.В. Абрамович решает, не углубляясь в источники и специальную литературу, посвященную этим категориям зависимого населения Древней Руси. То же самое можно сказать и относительно его исследования семейной организации восточных славян.

Г.В. Абрамович не отличает парную семью от малой,³³⁷ смешивает малую семью с неразделенной.³³⁸ Он порой слишком смело толкует летописные источники. Неизвестно, например, какие летописные сведения позволили ему сделать заключение о том, что поляне под натиском древлян «ищут покровительства у хазар и соглашаются платить им дань». По мнению Г.В. Абрамовича, «ценным источником для изучения социального расслоения общины в составе целого восточнославянского племени, находившегося вне влияния Киевского государства, является описание древлянской земли».³³⁹ Рассматривая социальные отношения у древлян в X в., историк убеждается в том, что древлянские князья и «нарочитые мужи» успели «разделить» землю, т. е. поделить ее на «сферы влияния и управления».³⁴⁰ Отсюда делается далеко идущий вывод о значительном расслоении древлянского общества, что позволяет автору выделить целую стадию в развитии раннего феодализма на Руси.³⁴¹ Но из чего явствует этот «раздел» древлянской земли? Ведь в Повести временных лет по Лаврентьевскому и Ипатьевскому спискам говорится о древлянских князьях, «иже распасли суть Деревьску землю». Что же пишет Г.В. Абрамович? «В описании переговоров древлян с Ольгой, — замечает он, — имеются расхождения между Лаврентьевской и Ипатьевской летописями, с одной стороны, и летописью Нестора — с другой. В первых двух древляне, говоря о своих князьях, употребляют термин «распасли» землю и не называют число избранных ими по требованию Ольги "нарочитых мужей", а Нестор вместо "распасли" употребляет термин "разделили", что, по нашему мнению, более точно определяет их взаимоотношения с населением. Кроме того, он говорит, что древляне избрали и направили к Ольге для сопровождения ее к жениху 50 "нарочитых мужей", что также представляет интерес, а поэтому мы пользуемся при анализе общественного устройства древлян летописью Нестора».³⁴² Позволим себе напомнить Г.В. Абрамовичу, что «летописью Нестора» в ее авторском варианте современная наука не располагает. Эта летопись сохранилась не в подлинном виде, а в редакционной обработке, дошедшей до нас в составе поздних летописных сводов. Г.В. Абрамович принял за «летопись Нестора» содержащуюся в Воскресенской летописи (памятник XVI в.) Повесть временных лет, названную издателями «средним текстом летописи Нестора». Последнее, вероятно, и ввело в заблуждение Г.В. Абрамовича.

Вопрос о существовании во времена Пространной Правды крестьянской собственности и верховной собственности князя Г.В. Абрамович решает противоречиво, утверждая, что в эти времена «оставались еще большие массивы так называемых "черных" земель, население которых все еще продолжало жить по нормам обычного права и соответственно считать себя собственником обрабатываемых им земель, тогда как по нормам государственного феодального права, обязательным, для всего населения государства, собственником этих земель был великий князь».³⁴³ Но ведь нельзя одновременно жить по нормам обычного права, считать себя собственником земли и подчиняться феодальному праву, провозглашавшему собственником той же земли великого князя.

Поддерживает концепцию «государственного феодализма» в Древней Руси и А.А. Горский. Он полагает, будто «возникновение феодальных вотчин не являлось сущностью генезиса феодализма на Руси. Основным содержанием процесса складывания феодальных отношений была узурпация общественных доходов военной верхушкой и установление налоговой эксплуатации общинников».³⁴⁴ А.А. Горский называет три основных предпосылки генезиса феодализма у восточных славян: 1) «развитие производительных сил, выразившееся в переходе к пашенному земледелию с применением железных орудий труда»; 2) «формирование соседской общины»; 3) «возникновение военно-служилой знати», т. е. дружины. Переход к пашенному земледелию, по А.А. Горскому, есть «исходная» предпосылка, а появление дружины — «непосредственная».³⁴⁵ Именно дружина выступает у исследователя как созидающее феодализм начало. Только вокруг дружины происходила генерация феодальных отношений, и генезис феодализма выражался в смене доклассовых форм ее содержания «налоговой эксплуатацией населения».

Рассматривая дружину в связи с генезисом феодализма на Руси, А.А. Горский выделяет три этапа в развитии дружинной организации: VI—VIII, IX—X и XI—XII вв. По его словам, «первый этап принадлежит доклассовому обществу, его последней стадии. В это время растут количество дружин, численность дружинников и их влияние в обществе. На втором этапе, в ходе образования и расширения Киевского раннефеодального государства, военно-дружинная знать превращается в корпоративного собственника земли, реализующего свою собственность путем взимания с лично свободного земледельческого населения даней-налогов ...На третьем этапе часть дружинников становится индивидуальными землевладельцами и расселяется по своим вотчинным владениям. В то же время, как свидетельствуют источники, часть дружинников продолжает жить под крышей у князя, на его содержании, а бояре владеют дворами на территории городов».³⁴⁶

Таким образом, первой формой феодальной земельной собственности была корпоративная (государственная) собственность военной знати, первой формой эксплуатации — государственные повинности (дани-налоги) в пользу этой знати,; Вотчинная собственность — вторичная форма феодальной земельной собственности, образовавшаяся путем распределения между отдельными лицами земель, находившихся в собственности раннефеодального государства.³⁴⁷

Объявляя, подобно В.Л. Янину, Я.Н. Щапову, Ю.А. Кизилову и другим ученым, государственную собственность на землю первичной феодальной собственностью, предшествующей вотчинному землевладению, А.А. Горский как бы устраняет слабое звено в развиваемой им концепции Л.В. Черепнина, делая ее более логически стройной и, казалось бы, совершенной. Но это лишь видимость, ибо в итоге А.А. Горский впадает в крайность, совершенно, как нам представляется, неприемлемую с точки зрения теоретической. У автора, как и у тех, кто вместе с ним считает корпоративную (государственную) собственность на землю первой формой феодальной земельной собственности, политический фактор в ходе генезиса феодализма приобретает решающую и даже всеобъемлющую роль, а экономические процессы, создают только отдаленные предпосылки феодализации общества. Отсюда понятно, почему, согласно А.А. Горскому, государственная феодальная собственность на землю устанавливается после появления налога, порожденного в результате насильственных мер военно-дружинной знати.³⁴⁸ Получается, таким образом, что насилие — единственная пружина генезиса феодализма на Руси. А.А. Горский прав, когда говорит о том, что принудительное (т. е. насильственное) отчуждение прибавочного продукта, производимого земледельцем, суть главный признак феодальной земельной собственности. Но это отнюдь не означает, что сама феодальная земельная собственность возникает исключительно благодаря насилию. Давно известно, что появление собственности в истории нельзя рассматривать как следствие грабежа и насилия.³⁴⁹ Ф. Энгельс указывал: «Уже тот простой факт, что порабощенные и эксплуатируемые были во все времена гораздо многочисленнее поработителей и эксплуататоров и что, следовательно, действительная сила всегда была на стороне первых, — уже один этот факт достаточно показывает нелепость всей теории насилия».³⁵⁰ Целью всегда выступает экономическая выгода, тогда как насилие есть всего лишь средство.³⁵¹ Поэтому насилие «только охраняет эксплуатацию, но не создает ее».³⁵²

Слабая в теоретическом аспекте позиция А.А. Горского несостоятельна и в плане конкретно-историческом. Автор изучает дружину как некий самодовлеющий институт, оторванный от общественной жизни. Он констатирует факт: «Дружины существовали в племенах и союзах племен». Затем следует вывод: дружина была оторвана «от массы непосредственных производителей и от общинной структуры».³⁵³ Однако нельзя подменять социальные отношения пространственными. Нахождение дружины при племени или союзе племен никоим образом не значит, что дружинники стояли «вне общинной структуры», как полагает А.А. Торский.³⁵⁴ Достаточно сказать, что племена и союзы племен также являлись общинными организациями, правда, более высокого порядка, представлявшими собой органическое соединение родовых общин. К. Маркс писал: «...подобно геологическим образованиям, есть и в исторических образованиях ряд типов — первичных, вторичных, третичных и т. д...».³⁵⁵ Поскольку родовые общины входили в племя и в союз племен как части целого, то надо признать ошибочность противопоставления дружины родовым коллективам. А.А. Горский, выводя дружинников за пределы общинной структуры, совершает серьезный исторический и методический просчет.

Другой его не менее серьезный просчет заключается в том, что дружина рассматривается им изолированно от проблемы военной организации восточных славян и Древней Руси. Анализ соответствующих исторических данных убеждает в демократическом характере военной организации восточнославянского и древнерусского обществ, в которой весьма важное место принадлежало народному ополчению «воев». Именно оно определяло исход военных столкновений, внешних и внутренних. С помощью «воев» киевские князья покоряли соседние племена, облагая их данью. Вооруженный народ в лице «воев» превосходил по своей мощи дружину. Вот почему у древнерусской знати не было ни сил, ни средств для осуществления массовых насилий, в частности экспроприации земельной собственности свободных общинников.³⁵⁶ Своими рассуждениями о корпоративной собственности военно-служилой знати А.А. Горский придает дружине на Руси не свойственное ей значение.

Преувеличивает роль дружины в формировании классов в Киевской Руси и Л.В. Милов. «Процессы классообразования в древнерусском раннефеодальном обществе, — пишет он, — характеризовались по преимуществу не разложением общины, а развитием господствующего класса, опосредованным через рычаги государственного аппарата (например, в лице дружинного компонента)...» По Л.В. Милову, «феодальная эксплуатация в Древней Руси зародилась как эксплуатация земледельцев-общинников прежде всего государством».³⁵⁷ Историк наблюдает на Руси «феномен очень сильной государственной власти, а отсюда и весьма раннее обладание атрибутом верховной собственности на землю в пределах государственной территории». В этих условиях «единственно возможной формой феодальной ренты была рента-налог, или централизованная рента».³⁵⁸

Такого рода представления о роли налога в раннесредневековых обществах подверг справедливой критике Ю.В. Бромлей. С полным основанием он признает существование в эпоху раннего средневековья полноправных свободных общинников, живших «на так называемых государственных землях (великокняжеских, королевских)».³⁵⁹ Социальное положение этих общинников во многом зависело от характера налогов в раннесредневековых обществах. Ю.В. Бромлей подчеркивает, что упомянутые налоги «в конечном счете становятся феодальной рентой, как это, например, имело место у государственных крестьян в период развитого феодализма в России... Но вправе ли мы механически проецировать этот факт в раннее средневековье? Значит ли это, что государственные налоги превращаются в феодальную ренту тотчас же с момента их возникновения?» Ю.В. Бромлей отрицательно отвечает на поставленные вопросы. Сторонники мнения о феодальной природе налогов у народов раннего средневековья не учитывают, полагает Ю.В. Бромлей, «по крайней мере следующие три обстоятельства. Во-первых, генетическую связь налогов с добровольными приношениями и повинностями общинников; во-вторых, существование таких приношений и повинностей на стадии общественного развития, предшествующей рабовладельческому строю; в-третьих, наличие налогов как формы эксплуатации по всех антагонистических обществах».³⁶⁰

Исходным моментом формирования феодализма дани-налоги могут стать лишь при определенных условиях. Превращение суверенитета в земельную собственность является важнейшей материальной предпосылкой перехода налога в феодальную ренту. Но это — процесс длительный. И поэтому «далеко не все свободные общинники в раннесредневековых славянских государствах превратились в феодально зависимых людей».³⁶¹ Соображения Ю.В. Бромлея плодотворны и ценны.

Наряду с разработкой концепции «государственного феодализма» в советской историографии продолжалось начатое Б.Д. Грековым изучение становления феодализма на Руси в плане формирования крупного частного землевладения князей, бояр и духовенства. Данное направление представлено именами М.Н. Тихомирова, И.И. Смирнова, А.А. Зимина, В.В. Мавродина, А.Л. Шапиро, С.А. Покровского и др. Известное соединение двух концепций генезиса феодализма имеет место в трудах Б.А. Рыбакова.

По мнению М.Н. Тихомирова, «сельская община на Руси уже в X в. находилась в состоянии разложения».³⁶² На развалинах общины и возникает феодальное землевладение, которое в XI—XIII вв. достигает больших размеров.³⁶³ Применительно к XI—XIII вв. «источники с особой четкостью и подробностью говорят о феодальном землевладении», но «развитие его началось значительно ранее. Можно думать, что село Ольжичи, принадлежавшее княгине Ольге, в середине X в. было организовано по типу крупной феодальной вотчины, черты которой так ярко выступают перед нами в описании княжеских сел XII в.»³⁶⁴ Весьма важное значение в образовании феодальной земельной собственности и закрепощении крестьянства М.Н. Тихомиров придавал насилию, к которому прибегали князья, бояре и отцы церкви.³⁶⁵

Согласно И.И. Смирнову, завершение процесса генезиса феодализма падает на XI столетие: «Первоначальный период в развитии феодальных отношений Древней Руси, период генезиса феодализма, в основном заканчивается в пределах XI в. К этому времени уже складывается и существует основа экономики феодального общества — феодальная вотчина...» Однако «сформирование основ экономики и социального строя феодального общества на Руси XI в. не означало, конечно, того, что процесс развития феодальных отношений исчерпан. Напротив, сложившемуся в своих основах феодальному обществу предстоял длинный и многовековой путь развития; завершение периода генезиса феодализма представляло собой лишь предпосылку для дальнейшего развития феодальных отношений».³⁶⁶ На XII—XIII вв., непосредственно примыкающие к периоду генезиса феодализма, приходится бурный рост феодальных связей, охвативших всю территорию Русского государства.³⁶⁷

Аналогичную картину рисует А.А. Зимин, по мнению которого восточные славяне VIII—IX вв. не знали еще оформившихся классов. Но уже тогда появилась частная собственность и ее наследование.³⁶⁸ Тем не менее еще в середине X в. оседания дружины на землю пока не видно.³⁶⁹ Оно начинается во времена княжения Владимира Святославича. Завязываются феодальные порядки, идеологической санкцией которых стало принятое около 989 г. христианство.³⁷⁰ И все-таки «в сколько-нибудь заметных масштабах процесс оседания князя и его дружины на землю начался в первой половине XI в.»³⁷¹ Недаром «первые более или менее достоверные сведения о княжеских селах относятся к XI в.»³⁷² В истории Киевской Руси XI столетие во многих отношениях является переломным, будучи «временем утверждения феодальных отношений».³⁷³ Домениальное право, воплощенное в Правде Ярославичей, знаменовало собой переход Руси «от раннего феодализма с его еще явственными чертами отживающих патриархальных отношений к развитому или, если можно так выразиться, классическому феодализму».³⁷⁴ Следовательно, становление феодальных отношений к XII в. было пройденным этапом, и Русь вступила в эпоху развитого феодализма, что засвидетельствовала Пространная редакция Русской Правды.³⁷⁵

Сравнительно позднее появление феодальных вотчин (не ранее XI в.) наблюдает А.Л. Шапиро.³⁷⁶ Возражая против идеи о существовании верховной княжеской собственности в Киевской Руси, он склоняется к мысли, что утверждение феодальных отношений, базирующихся на вотчинном землевладении, произошло во второй половине XI—XII столетий.³⁷⁷

К истокам древнерусского феодализма снова обратился В.В. Мавродин. Начальный период истории феодальных отношений он теперь отодвигает к более раннему времени, а именно к VIII—IX вв.³⁷⁸ Правда, от IX в. «вообще никаких свидетельств о феодальном землевладении до нас не дошло». Нам известны лишь сообщения о княжеских городах и селах, восходящие к X в.³⁷⁹ Однако именно «на грани VIII и IX вв. заканчивался переходный период от первобытнообщинного строя к феодальному».³⁸⁰ В дальнейшем, на протяжении XI в., «феодальные формы собственности, господства и подчинения, зависимости и эксплуатации развиваются и укрепляются». В XI — начале XII в. землевладение феодалов расширяется. Меняется и характер вотчины. Все более важную роль начинают играть «нивы», «рольи», тогда как «ловища» и «перевесища» теряют свое значение. Изменяется также состав и характер рабочей силы княжеского домена: сперва в нем встречаем холопов и челядь, т. е. рабов, а потом кабальный люд — закупов, рядовичей, наймитов, зависимых смердов и пр.³⁸¹ Подобно упомянутым ученым, С.А. Покровский рассматривал генезис феодализма под углом зрения появления крупного землевладения и земле-владельцев-феодалов, приурочив его к VIII—IX вв.³⁸²

Промежуточную позицию в вопросе о генезисе феодализма между концепциями Б.Д. Грекова и Л.В. Черепнина занимает Б.А. Рыбаков. Следует, впрочем, сказать, что сначала он всецело стоял на точке зрения Б.Д. Грекова. По предположению В.А. Рыбакова, к середине I тысячелетия н. э. в быте племен, населявших Восточноевропейскую равнину, произошли важные сдвиги, а «время с VI по IX в. — это последняя стадия первобытнообщинного строя, время классообразования и незаметного на первый взгляд, но неуклонного роста предпосылок феодализма».³⁸³ Восточнославянские поселения VIII—IX вв. являют «очень сложную картину: и имущественное неравенство внутри верви, появление дружинных комплексов, и различие типов поселений, возникновение огромных укрепленных сел с тысячным населением».³⁸⁴ Превращение родовой большесемейной общины в территориальную произошло в результате перехода от примитивного подсечного земледелия к пашенному.³⁸⁵ Появившаяся соседская община оказалась достаточно прочной, чтобы «выдержать тяжесть классовой организации общества».³⁸⁶ Б.А. Рыбаков, как и многие исследователи, полагает, что «одним из первых видов эксплуатации у восточных славян, как и у других народов, была эксплуатация рабов. Но, хотя рабы и работали в феодальных усадьбах на Руси, рабовладение не стало здесь основой производственных отношений».³⁸⁷ Наличие слоя³⁸⁸ русского боярства прослеживается уже к IX столетию. Бояре-феодалы увеличивали количество зависимого от них населения; войной и голодом, посредством разных насилий переводили они свободных общинников в разряд холопов и закупов.³⁸⁹ Однако главным орудием в руках феодалов было все же экономическое принуждение.³⁹⁰ Часть зависимых крестьян «эксплуатировалась князьями путем взимания дани, часть вносила оброк боярам и дружинникам или выполняла на их землях барщинные работы».³⁹¹

Говоря о том, как возникали феодальные отношения, Б.А. Рыбаков замечал, что «боярская усадьба была ячейкой нарождавшегося феодального общества — здесь накапливались людские и материальные резервы и создавались условия для расширения производства. Путь прогрессивного развития славянского общества неизбежно вел от родовых общин и разрозненных «дымов» к вотчине, с боярским феодальным двором в центре ее».³⁹²

Определив VI—IX вв. как эпоху новых социальных веяний, Б.А. Рыбаков назвал этот период предфеодальным.³⁹³

В своих последних работах Б.А. Рыбаков несколько иначе изображает начальную историю феодализма на Руси, перенеся центр тяжести на проблему верховной земельной собственности государства. В одной из своих недавних статей он рассматривает государство Руси VIII—IX вв., сложившееся в Среднем Поднепровье, «как своеобразный вариант ранннефеодального государства с верховной собственностью на землю, вассалитетом, основанным на земельных владениях...»³⁹⁴ Данная концепция в развернутом виде представлена в монографии автора «Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв.». Возникновение феодальной системы есть итог политической интеграции восточнославянских племен от союза племен к суперсоюзу (союзу союзов), считает Б.А. Рыбаков. В процессе этой интеграции устанавливалось господство одних племенных образований над другими. Рождалось государство. Б.А. Рыбаков пишет: «Союз племен был высшей ступенью развития первобытнообщинного строя, подготовившей отдельные племена к предстоящей исторической жизни в больших объединениях, в которых неизбежно и быстро исчезали древние патриархальные формы связи, заменяясь новыми, более широкими. Создание союза союзов племен было уже подготовкой к переходу к государственности... Когда же общество поднимается на порядок выше и создает из союзов племен новое (и количественно и качественно) объединение, "союз союзов" племен, то вопрос о государственности может решаться только однозначно — там, где интеграция племен достигла такого высочайшего уровня, государство уже сложилось».³⁹⁵ Складывание государства сопровождалось переменами в отношениях собственности: непосредственные производители теряли право на землю, и верховным собственником земель становилось государство, персонифицированное в лице великого киевского князя.³⁹⁶ То была «начальная фаза превращения земли в феодальную собственность».³⁹⁷ Эволюция полюдья особенно наглядно отразила обозначившиеся перемены. «Полюдье, — говорит Б.А. Рыбаков, — существовало в каждом племенном союзе; оно знаменовано собой отход от патриархальных племенных отношений и традиций, когда каждый член племени знал своего племенного князя в лицо и знал всех его родичей. Полюдье в рамках союза племен, появляющееся, надо думать, одновременно с образованием самого союза, было уже переходной формой к классовому обществу, к государственности... Когда же несколько союзов племен вольно или невольно вошли в состав Руси, то отрыв верховной власти от непосредственных производителей был полным. Государственная власть полностью абстрагировалась, и право на землю, которое искони было связано в представлении землепашцев с трудовым и наследственным правом своего микроскопического "мира", теперь связывалось уже с правом верховной (отчужденной) власти, с правом военной силы».³⁹⁸ Таким образом, полюдье, в понимании Б.А. Рыбакова, являлось первой, наиболее откровенной формой господства и подчинения, осуществления права на землю и установления подданства.³⁹⁹ Полюдье — первичная форма феодальной ренты, извлекаемой с помощью внеэкономического принуждения, посредством военной силы.⁴⁰⁰

Наряду с окняжением земли и реализацией верховной земельной собственности через полюдье, Б.А. Рыбаков прослеживает становление феодализма по линии частного землевладения бояр, сопряженной с формированием феодально-зависимого населения. В процессе социально-экономического развития «на место старой общественной ячейки — рода — должна была встать новая структурная форма, придававшая некоторую устойчивость обществу в целом. Этой формой явился феодальный двор с его стадами скота, закромами зерна как для прокорма, так и на семена, с его запасами "тяжелого товара" — продукции усадебных кузнецов, ковавших не только оружие, но и плужные лемехи, чересла, топоры, удила. Феодалы-бояре не были благотворителями разорившегося крестьянства; войной и голодом, применяя все виды насилия, выбирая наиболее слабые участки внутри сельских "миров", они постепенно утверждали свое господство, порабощая слабейшую часть общин, превращая общинников в холопов и закупов».⁴⁰¹ Первые бояре выходили из среды земледельцев и поселялись в замках-хоромах, откуда господствовали над окрестным людом. По словам Б.А. Рыбакова, тысячи подобных замков «стихийно возникали в VIII—IX вв. по всей Руси, знаменуя собой рождение феодальных отношений».⁴⁰² Из этих рассуждений Б.А. Рыбакова явствует, что боярское частное землевладение было самой ранней формой феодальной собственности на Руси.

Таковы некоторые главнейшие положения концепции Б.А. Рыбакова о генезисе феодализма в России. В этой концепции остаются не вполне ясными два фундаментальных вопроса. Во-первых, нет необходимой определенности в том, какая форма феодальной собственности, а стало быть и ренты, была первичной: верховная собственность государства или частное землевладение — боярская вотчина. Ведь появление обеих разновидностей феодальной собственности автор датирует VIII—IX вв., связывая с каждой из них в отдельности рождение феодализма в целом. Во-вторых, непонятно, как соотносились упомянутые формы феодальной собственности друг с другом, т. е. насколько они совместимы в общем потоке генезиса феодализма.

Несмотря на различие представлений о том, как конкретно возникало феодальное общество, советские историки едины в мысли, что феодализму на Руси предшествовал первобытнообщинный строй. Лишь А.П. Пьянков и В.И. Горемыкина думают иначе, полагая, будто классовая формация в Древней Руси была сперва рабовладельческой и только потом — феодальной. Правда, они не решаются говорить о развитом рабовладении. Но раннерабовладельческий характер отношений у наших далеких предков им кажется несомненным. А.П. Пьянков обнаружил раннерабовладельческое общество у антов,⁴⁰³ а В.И. Горемыкина — на Руси X—XI вв.⁴⁰⁴ Нельзя названным авторам отказать в чувстве поиска. Однако путь, какой они избрали, представляется нам малообещающим.

Наш обзор советской исторической литературы, посвященной проблеме генезиса феодализма на Руси, подходит к концу. Прежде чем завершить его, коснемся дискуссии на эту тему, начатой журналом «Вопросы истории»! в 1985 г. Ее открыла статья М.Б. Свердлова.⁴⁰⁵ И это в некотором роде странно, поскольку М.Б. Свердлов стоит в ряду сторонников традиционных взглядов на историю Древней Руси. Основной пафос его работ связан с поисками дополнительных аргументов в пользу концепции, возникшей еще в 30-е годы. Естественно, он не мог предложить ничего принципиально нового, что вызвало бы у исследователей желание активно включиться в обсуждение затрагиваемых им вопросов. Отсюда вялое течение дискуссии: за два года после выступления М.Б. Свердлова в журнале появилось ничтожное количество статей.

Позиция М.Б. Свердлова помешала ему трезво и объективно оценить сложившуюся в историографии Киевской Руси ситуацию, разобраться в ней глубоко и всесторонне, чем, вероятно, объясняется отсутствие в его статье обоснования необходимости в настоящее время дискуссии по проблеме генезиса феодализма в России. Однако дискуссионная обстановка возникает не по воле того или иного ученого, а является следствием развития науки, выражает потребности дальнейшего роста научных знаний. Если речь идет о подлинно научной дискуссии, а не о бесплодных словопрениях или проработке, что, увы, у нас бывало, то такая дискуссия на определенном этапе развития науки становится событием назревшим и неизбежным. Это и должен был показать М.Б. Свердлов. Но вместо серьезного обоснования целесообразности дискуссии он констатирует в современной советской историографии лишь «противоположные тенденции при изучении Древней Руси: продолжение традиций школы Грекова и их дальнейшее развитие в анализе древнерусского общества как целостной феодальной системы, формирующейся в результате разложения родоплеменного строя, и другие линии, утверждающие значительную роль рабовладения, либо представления о «нефеодальном» или «дофеодальном» общественном строе Древней Руси и возвращающие науку к давним мнениям (признание этого строя рабовладельческим либо доклассовым, неклассовым, формационно неопределенным)».⁴⁰⁶ Автор, одобряя «традиции школы Грекова», полностью отвергает «другие линии», предпочитая, видимо, «одноколейный» путь движения науки.

Дореволюционных историков М.Б. Свердлов делит на две группы: признававших и отрицавших феодализм на Руси. Первые, разумеется, стояли на правильной, можно сказать, передовой позиции, а вторые ошибались, идеализируя и архаизируя общественные отношения в Древней Руси. И вот во главе «передовых» исследователей фигурирует императрица Екатерина II с ее «Антидотом».⁴⁰⁷ Затем читаем: «Идеи о "феодальном правлении" в России, об отождествлении фьефа и поместья оказались наполненными революционным содержанием в условиях нараставшего кризиса крепостнического строя, Крестьянской войны иод руководством Е.И. Пугачева, Французской революции конца XVIII века. Поэтому и либерально-дворянская историография и (особенно) консервативно-дворянское направление стали ограничивать понятие "феодализм", отождествляя его с удельной системой и ослаблением монархической власти, относя феодализм лишь к древнейшему периоду русской истории. Так, Н.М. Карамзин упомянул о феодализме в связи с норманнским завоеванием, сопрягая самодержавно-монархическую концепцию с норманизмом. Такое, ограниченное, понимание феодализма по одному из его внешних проявлений стало одной из причин того, что для А.Н. Радищева, Н.И. Новикова, декабристов самодержавно-крепостнический строй России, который они обличали и с которым боролись, не связывался с феодальными отношениями как социально-экономической системой».⁴⁰⁸ Каким, спрашивается, «революционным содержанием» могут наполняться идеи и понятия, связанные с отжившим свой век и уходящим в прошлое общественным строем? Однако допустим на минуту, что М.Б. Свердлов тут прав. Тогда возникает другой вопрос: почему революционер А.Н. Радищев, просветитель Н.И. Новиков и декабристы не увидели революционное содержание в идеях о «феодальном правлении» и об «отождествлении фьефа и поместья», а представитель «консервативно-дворянского направления» в историографии Н.М. Карамзин увидел? Неужели у Н.М. Карамзина было более прозорливости и классового чутья, чем у А.Н. Радищева, Н.И. Новикова и декабристов, которых, как следует из рассуждений М.Б. Свердлова, консервативные историки в лице Н.М. Карамзина ввели в заблуждение относительно истинного смысла упомянутых идей.⁴⁰⁹ Искусственность и тенденциозность этих построений М.Б. Свердлова с особой наглядностью демонстрируют дальнейшие его заявления. Отметив, что А.Н. Радищев, Н.И. Новиков и декабристы не усматривали связи самодержавно-крепостнического строя с «феодальными отношениями как социально-экономической системой», он говорит: «Однако тогдашняя действительность России и практика буржуазных революций в Европе конца XVIII — первой четверти XIX в. указывала на эту связь. Поэтому в программе намеченных им реформ М.М. Сперанский характеризовал самодержавие как феодальную систему...»⁴¹⁰ Получается, таким образом, что Радищев, Новиков и декабристы, вместе взятые, хуже, чем М.М. Сперанский, разбирались в российской действительности и европейских революциях.⁴¹¹

Дореволюционные историки, отрицавшие существование феодализма в Древней Руси, только тем, по М.Б. Свердлову, и занимались, что абсолютизировали «какое-то одно явление исторического процесса в качестве определяющей причины общественного развития»: семейно-родовые отношения, общинные, задружные.⁴¹² Советские ученые, склонявшиеся к мысли о рабовладельческой природе древнерусского общества, абсолютизировали, оказывается, рабовладение.⁴¹³ Но с равной степенью убедительности можно сказать М.Б. Свердлову, что авторы, доказывающие наличие феодальной системы в Древней Руси, абсолютизируют феодальные отношения.

Создание концепции феодализма на Руси, осуществленное в 30-е годы, М.Б. Свердлов всецело приписал Б.Д. Грекову, тогда как наряду с ним работали не менее плодотворно и другие исследователи, в частности М. М; Цвибак. Роль М.М. Цвибака в разработке этой концепции была немаловажной. Б.Д. Греков и М.М. Цвибак одновременно приступили к исследованию проблемы генезиса феодализма в Древней Руси, что не раз отмечалось в литературе.⁴¹⁴ Они шли в одном направлении, и Б.Д. Греков с большим вниманием относился к высказываниям М.М. Цвибака.⁴¹⁵ М.Б. Свердлов делает вид, что всего этого не было. Его умолчания, искажая правду, дают превратное представление о развитии советской историографии Киевской Руси в 30-е годы.

Незаслуженно поверхностную трактовку получила у М.Б. Свердлова неоднократно обсуждавшаяся в историографии проблема «дофеодального периода», имеющая фундаментальное значение при изучении генезиса феодализма. Он вскользь сообщает, что С.В. Юшков выделил IX—X вв. в особый «дофеодальный период», на протяжении которого существовали и боролись три уклада — первобытнообщинный, рабовладельческий и феодальный. Тут же приводится мнение К.В. Базилевича о том, что понятие «дофеодальный период», не отнесенное к какой-нибудь общественно-экономической формации, не имеет исторического смысла. Это понятие, замечает М.Б. Свердлов, получило широкое распространение в середине 30-х — начале 50-х годов.⁴¹⁶ Вот, собственно, и все, что счел необходимым сказать М.Б. Свердлов о «дофеодальном периоде» в советской исторической науке. Но это слишком поверхностно и недостаточно. Вопрос о «дофеодальном периоде» был поставлен нашими историками еще в середине 30-х годов, став не просто научным понятием, а конструктивным элементом в трудах С.В. Бахрушина, С.В. Юшкова, В.В. Мавродина и других исследователей, изучавших генезис феодализма на Руси. Затем он дебатировался во время известной дискуссии о периодизации истории СССР эпохи феодализма. С особой силой этот вопрос прозвучал в докладе А.И. Неусыхина, прочитанном на научной сессии 1966 г. в Москве. Уже тогда было ясно, что наблюдения ученого, хотя и сделаны на западноевропейском материале, но, тем не менее, позволяют понять процесс генезиса феодализма в самых различных странах, включая, разумеется, и Киевскую Русь. Таким образом, разработанная А.И. Неусыхиным концепция дофеодального периода как переходной стадии развития от родоплеменного строя к раннефеодальному, «кроме своей бесспорной ценности для медиевистики, и прежде всего для истории раннесредневековой Германии, приобретает общесоциологическое значение».⁴¹⁷ Понятно, почему интерес к работам А.И. Неусыхина возрастает: к ним обращаются постоянно медиевисты, востоковеды, византинисты, русисты и др. Все это, несомненно, известно М.Б. Свердлову. А столь наглядное упрощение ему, по-видимому, потребовалось для полемики с оппонентами, которые «возвращаются к понятию "дофеодальный период", широко распространенному в середине 30 — начале 50-х годов».⁴¹⁸ Однако, надо уточнить: оппоненты не возвращаются, а обращаются к понятию «дофеодальный период», признанному в современной исторической науке. В наших работах рассматривается переход древнерусского общества от первобытнообщинного строя к феодальному, т. е. от первобытнообщинной формации к феодальной, датируемый XI — началом XIII в. и, вслед за А.И. Неусыхиным, а также другими учеными, именуемый «дофеодальным периодом». Формационно «дофеодальный период» намеренно не определялся по той причине, что исследование истории Киевской Руси автором еще продолжалось и конечные итоги подводить было рано, о чем недвусмысленно говорилось в его книгах.⁴¹⁹ Такая научная осторожность вполне оправдана. М.Б. Свердлов должен знать, сколь спорен вопрос о формационной принадлежности «дофеодального», или переходного периода: одни историки считают этот период межформационным, не входящим в какую-либо формацию, другие относят «дофеодальный период» к первобытнообщинной формации, третьи — к феодальной, четвертые — к концу первобытнообщинной и началу феодальной формаций. Так что полемика по этому вопросу ведется, и ее нельзя упускать из вида.

Что касается классообразования на Руси, то оно в наших исследованиях выступает достаточно рельефно, выражаясь в показе формирования крупного землевладения и прослойки земельных собственников, возникновения различных групп зависимого населения, причем представлено все это в динамике. Однако процесс классообразования на Руси XI — начала XIII в. был незавершенным. Поэтому оперировать терминами «класс», «классы» мы сочли преждевременным, что, по нашему убеждению, вполне резонно: нельзя называть классами социальные категории, которые еще таковыми не стали, нельзя называть общество классовым, в котором еще не было классов, хотя их становление происходило.

В статье М.Б. Свердлов повторяет свои представления о генезисе феодализма на Руси, высказанные в предшествующих работах. В X — первой половине XI в. формируется сложный по структуре княжеский домен, а также «господское хозяйство» знати. Историю последнего М.Б. Свердлов начинает с IX в. Он пишет: «Господское сельское и городское хозяйство IX — первой половины XI в., генетически восходившее к периоду разложения родоплеменного строя, основывалось на раннефеодальных формах эксплуатации».⁴²⁰ Наряду с «господским хозяйством» складывалась «система классово-антагонистических отношений между лично свободными непосредственными производителями и служилой частью господствующего класса, не обладавшей земельными владениями либо владевшей отдельными дворами — универсальными хозяйственными комплексами с господской запашкой. Генетически такие отношения тоже восходят к периоду военной демократии...» На этой почве образовалась «верховная земельная собственность раннефеодального государства» и возникли различные формы «феодальной государственной эксплуатации».⁴²¹ «Последующее развитие феодализма на Руси заключалось в становлении развитого феодального общества XI — первой трети XII в. (с начальными формами феодальной раздробленности) и в развитом феодальном строе середины XII — первой трети XIII в. (период феодальной раздробленности — со второй трети XII в.)...»⁴²²

М.Б. Свердлов, на наш взгляд, не привел убедительных аргументов, подтверждающих эти положения. У него нет четкого представления о времени перехода восточных славян от родоплеменного строя к раннефеодальному: в одном случае он упоминает VIII—IX вв., а в другом — IX—X вв.⁴²³ Фактов, свидетельствующих о существовании в IX—X вв. «господского хозяйства» знати, он не назвал.

По словам М.Б. Свердлова, со временем «основой обогащения и воспроизводства служилой части господствующего класса стала... передача ей части государственных податей, судебных вир, продаж и пошлин В результате, государственные по происхождению, они совпали функционально с феодальной рентой».⁴²⁴ Следовательно, «государственные подати, судебные виры, продажи и пошлины» до передачи их «служилой части господствующего класса» не совпадали «функционально с феодальной рентой» и таковой, стало быть, не являлись. Так, М.Б. Свердлов собственноручно пробивает брешь в своей схеме. И она выглядит зияющей, если вспомнить, что и в XI и в XII столетиях далеко не все государственные платежи оказались переданными «служилой части господствующего класса». В данном рассуждении М.Б. Свердлова заложена также мысль о том, что государственные поступления превращаются в феодальную ренту в результате их передачи служилым людям, а не в результате переворота в отношениях к собственности. С этим согласиться нельзя.

«Верховную земельную собственность раннефеодального государства» М.Б. Свердлов сочетает с «неполной собственностью» «лично свободного населения на землю, облагаемую государственными податями».⁴²⁵ Существование «неполной собственности» лично свободных земледельцев делает неполной «верховную земельную собственность раннефеодального государства». Новый удар по собственной «концепции»!

И, наконец, последнее замечание. М.Б. Свердлов пишет о «лично свободном и феодально-зависимом крестьянстве» в Древней Руси, давая понять, что лично свободные крестьяне не являлись феодально-зависимыми.⁴²⁶ Тут у автора, как говорится, концы с концами не сходятся.

Итак, дискуссионная статья М.Б. Свердлова — совсем не лучший образец подобного рода статей.

Второй автор, включившийся после М.Б. Свердлова в дискуссию о генезисе феодализма на Руси, — А.А. Горский. Как и М.Б. Свердлов, он начинает с историографических сюжетов. А.А. Горский отмечает, что «с середины 1930-х по середину 1950-х гг. советскими историками была выработана общая концепция генезиса феодальных отношений в странах Европы, согласно которой основным содержанием этого процесса считалось возникновение крупной земельной собственности в виде феодальных вотчин и вовлечение свободных ранее крестьян-общинников в поземельную и личную зависимость от вотчинников».⁴²⁷ Серьезная заслуга в выработке данной концепции принадлежала Б.Д. Грекову и А.И. Неусыхину.⁴²⁸

В конце 40-х — начале 50-х годов появляется новое крупное направление «в трактовке основного содержания генезиса феодальных отношений. Его сторонники, как и представители первого, придерживаясь того принципиального тезиса о раннефеодальном характере европейских государств раннего средневековья (включая Русь), отстаивают точку зрения о господстве в раннефеодальный период не вотчинных, а «государственных форм феодализма, при которых большинство земледельческого населения эксплуатируется не отдельными земельными собственниками, а раннефеодальным государством путем взимания налогов или даней. Соответственно формирование «государственной» формы феодализма признается основным содержанием процесса генезиса феодальных отношений».⁴²⁹

Кроме этих двух направлений, признающих феодальную природу обществ раннего средневековья, за последние два десятилетия появились и такие, которые ее отрицают.⁴³⁰ А.А. Горский решительно несогласен с ними. Он сторонник «точки зрения о ведущем значении "государственной" формы феодализма в общественном строе Киевской Руси, ныне преобладающей в советской историографии».⁴³¹

Историографическая картина, нарисованная А.А. Горским, имеет существенные недостатки. Автор, вслед за М.Б. Свердловым, приписывает одному лишь Б.Д. Грекову создание концепции формирования феодального общества на Руси, что неточно отражает историю науки. Отмечая серьезный вклад А.И. Неусыхина в разработку представлений о вотчинном феодализме, А.А. Горский обходит молчанием его теорию о «дофеодальном периоде», чрезвычайно важную для изучения проблемы генезиса феодализма.

В отличие от М.Б. Свердлова, наблюдающего становление феодальных отношений в Древней Руси по линии развития «государственного» феодализма и «господского», А.А. Горский находит на раннем этапе феодализации только «государственную» (корпоративную) форму феодализма. «Нет ни конкретно-исторических, ни сравнительно-исторических, ни теоретических оснований считать, что вотчинная форма феодализма появилась раньше государственно-корпоративной или одновременно с нею и не могла появиться позже», — утверждает он.⁴³² Этот тезис нам представляется ошибочным как в теоретическом, так и в конкретно-историческом плане.

«Государственно-корпоративный» феодализм А.А. Горским декларируется. Он появляется у него в готовом виде. А.А. Горский не показывает на конкретных фактах, как дружина, зародившись в условиях доклассового общества, стала затем корпорацией феодалов. Произошло это, конечно же, потому, что таких фактов нет вообще. Дружина в восточно-славянском обществе и в Древней Руси играла иную роль, чем та, которая представляется А.А. Горскому.⁴³³

Следующая статья, опубликованная в связи с дискуссией о генезисе феодализма на Руси, принадлежит Н.Ф. Котляру.⁴³⁴ Уже первое знакомство с ней вызывает недоумение: хотя в ее заголовке проблема генезиса феодализма и обозначена («Города и генезис феодализма на Руси»), однако данная проблема, как ни странно, автором, по сути, не рассматривается; речь у него идет в основном о городах, порожденных якобы процессом феодализации. Казалось бы, Н.Ф. Котляр этому процессу и должен был уделить главное внимание, что обусловлено самой логикой проходящей дискуссии. Но вот этого как раз мы, к сожалению, и не находим в статье.

Этим, вероятно, и объясняется тот факт, что автор нигде не обращается к вопросам, которые подняты зачинателем дискуссии М.Б. Свердловым и ее первым участником А.А. Горским. Достаточно сказать, что у Н.Ф. Котляра отсутствует даже упоминание дискуссионных выступлений названных историков. Основная направленность его статьи — критика концепции автора этой монографии, причем критика без достаточной научной аргументации, искажающая ряд концептуальных положений. Например, Н.Ф. Котляр пишет: «Как отмечал Л.В. Черепнин, рассуждения этого историка "ведут его, вопреки фактам, к признанию Киевского государства XI—XII вв. рабовладельческим" и (добавим мы) в значительной мере родоплеменным».⁴³⁵ Но, как указывается в наших работах, Киевская Русь XI—XII вв. представляла собой социальный организм, в котором господствовали общинные без первобытности (т. е. без родовых древностей) территориальные связи, пришедшие в конце X — начале XI вв. на смену родоплеменным отношениям.⁴³⁶ Не видеть этого — значит проявлять либо непонимание, либо предвзятость. Аналогичный вывод напрашивается и в том случае, когда Н.Ф. Котляр говорит, что рабам в «древнерусском хозяйстве» нами отводится «большое место».⁴³⁷ В нашей работе, однако, акцент ставится не на «древнерусском хозяйстве» в целом, а на его незначительном секторе — вотчине, где рабский труд, действительно, преобладал.⁴³⁸

Если статья Н.Ф. Котляра имеет несколько отдаленное отношение к дискуссии, то статья В.И. Горемыкиной прямо ориентирована на проблемы, являющиеся предметом диспута. В.И. Горемыкина подвергла обоснованной критике взгляды историков, «развивающих традиции школы Грекова».⁴³⁹ В этом, прежде всего, и заключается, на наш взгляд, дискуссионная ценность ее статьи. Что касается позитивной стороны высказываний В.И. Горемыкиной, то здесь есть о чем поспорить. Она доказывает существование рабовладельческой формации у восточных славян «примерно с VI—VII вв.», а начало феодализма на Руси относит к «концу XI — началу XII в.». В XII в. древнерусское общество «превратилось в феодальное».⁴⁴⁰

По мнению В.И. Горемыкиной, «раньше всего феодальный уклад появился в частном, боярском землевладении и как раз через закупничество». Важное значение она придает и «великокняжеской власти», которая «укреплялась не через рабские, а через феодальные формы зависимости». В.И. Горемыкина рассуждает также о «феодальных методах эксплуатации».⁴⁴¹ Однако в ее статье нет четкого и ясного описания ни «феодальных форм зависимости», ни «феодальных методов эксплуатации». Свое внимание В.И. Горемыкина сосредоточила преимущественно на фактах, подтверждающих, как она полагает, мысль о наличии рабовладельческой формации в истории Руси, тогда как процесс генезиса феодализма ею по-настоящему (т. е. с привлечением исторических данных) не раскрыт.

Переход от рабовладения к феодализму, по В.И. Горемыкиной, «совершался на Руси в результате социально-политической революции».⁴⁴² Какие события в древнерусской истории знаменовали социально-политическую революцию, сказать на основании статьи В.И. Горемыкиной трудно. Мы не рискнули бы вместе с ней толковать восстания 1024 г. в Суздале, 1071 г. на, Верхней Волге, Шексне и Белоозере, 1113 г. в Киеве как «антирабовладельческие выступления».⁴⁴³ Не видим также оснований (не называет их и В.И. Горемыкина) считать, что выражением «социально-политической революции» на Руси являлось установление над массой свободного населения «экономического, а затем и политического господства земельных магнатов».⁴⁴⁴

Итак, в новейшей советской историографии разрабатывается несколько вариантов возникновения и развития феодальных отношений в Древней Руси. Одни исследователи, продолжая «линию» Б.Д. Грекова, рассматривают генезис феодализма на Руси в плане формирования крупной частной собственности и зависимого от вотчинника крестьянства. При этом они по-разному датируют процесс феодализации, относя завершение генезиса феодализма к рубежу или VIII—IX вв. или XI—XII вв.

Другая группа ученых, вслед за Л.В. Черепниным, связывает зарождение и развитие феодализма на раннем этапе в первую очередь с возникновением верховной собственности государства (князя) на подведомственные ему земли. Существование ее они фиксируют уже в IX в., с которого и начинают историю феодальной формации в России. Позднее, по их мнению, в период развитого феодализма, наступившего с конца XI — начала XII в., происходит подъем вотчинного землевладения князей, бояр и духовенства, источником которого была главным образом все та же верховная собственность. Эта концепция «государственного феодализма» Л.В. Черепнина была своеобразной реакцией на концепцию Б.Д. Грекова, испытывавшую острый недостаток фактических данных, говорящих о наличии вотчинного землевладения в IX в. Верховная собственность государства на землю должна была восполнить этот недостаток и, таким образом, спасти идею о ранней феодализации Руси. Но вскоре Л.В. Черепнин и его сторонники тоже оказались в сложном положении. Л.В. Черепнин, говоря об «окняжении» земли, доказывал, что наряду с установлением верховной собственности государства (князя), шел процесс экономической дифференциации общины, рождавший феодальные элементы. Но убедительных подтверждений этим выводам мы не находим. Вот почему некоторые последователи Л.В. Черепнина отказались от этой идеи, объявив государственную земельную собственность единственной на раннем этапе развития феодализма. Однако дефицит фактов и здесь довольно ощутим.

Своеобразный опыт соединения концепций Б.Д. Грекова и Л.В. Черепнина находим в трудах Б.А. Рыбакова. При этом надо заметить, что это соединение было чисто механическим.

Наконец, необходимо упомянуть о взглядах А.П. Пьянкова и В.И. Горемыкиной, выводящих русский феодализм из распада рабовладельческого строя.

Выскажем собственное понимание феодализационного процесса в Древней Руси. По нашему убеждению, феодализация древнерусского общества осуществлялась на путях формирования вотчинного хозяйства и работающего в нем феодально-зависимого населения. Верховная же собственность на землю государства и персонифицирующих его великих князей еще в Московской Руси не сложилась в полной мере.⁴⁴⁵ Но, принимая тезис о вотчинном землевладении как экономическом фундаменте, на котором возводилось феодальное здание, мы иначе определяем время образования феодализма в Киевской Руси, т. е. разделяем в теоретическом аспекте мнение Б.Д. Грекова, расходясь с ним в интерпретации конкретной истории древнерусского общества.

Княжеские домениальные владения в виде небольших промысловых, сел появились на Руси не раньше X в. Несколько позднее княжеской возникает боярская вотчина, а еще позже — церковное и монастырское землевладение. О последнем можно говорить лишь применительно к середине или второй половине XI в. На протяжении XI и особенно XII в. происходит заметный рост вотчинных владений. Но, несмотря на это, господствующее положение в экономике Руси XI — начала XIII в. занимало общинное землевладение, среди которого вотчины выглядели словно островки в море. Надо заметить, что древнерусская знать свои представления о богатстве связывала преимущественно с драгоценностями и деньгами, а не с землей. Рабы, табуны лошадей, гурты скота, всякого рода сокровища — вот что являлось основным показателем богатства на Руси в XI—XII вв.

Какой была социальная природа древнерусской вотчины? Ю.В. Бромлей однажды справедливо подчеркнул, что «изучение крупной земельной собственности в отрыве от экономического и правового статуса непосредственных производителей по существу не может дать ответа на вопрос о типе производственных отношений, а в конечном счете и на вопрос о характере этой собственности».⁴⁴⁶ Что нужно сказать о непосредственных производителях, труд которых эксплуатировался в хозяйстве вотчинника на Руси X—XII вв.?

Сначала население вотчины состояло из рабов, вчерашних пленников, захваченных во время войн. Затем, по мере социального развития, т. е. окончательного разложения родового строя в конце X — начале XI столетий, возникают внутриобщественные источники рабства и промежуточные (между свободой и рабством) категории зависимого населения. Местные рабы и полусвободные (полурабы) вливаются в состав вотчинных людей. И только со второй половины XI в. в вотчине появляются феодальные элементы. С этого момента она превращается в сложный социальный институт, сочетающий одновременно рабские, полусвободные и феодальные компоненты. Но рабов и полусвободных в ней было больше, чем феодально зависимых. Поэтому феодальный уклад в XII — начале XIII в. уступал рабовладельческому. Так выглядит соотношение несвободных людей внутри вотчины. Если же говорить о соотношении различных групп древнерусского населения в целом по стране, то необходимо признать, что рядовое свободное людство (земледельцы и ремесленники), объединявшееся в общины, решительно преобладало над всеми другими жителями Древней Руси. Иными словами, подавляющая масса древнерусского населения являлась свободной. А это означает, что классовое общество в домонгольской Руси еще не сложилось, хотя процесс классообразования обозначился вполне.⁴⁴⁷ Таков наш взгляд на общественный строй Руси X—XII вв. Но как бы там ни было, ясно одно: прежние однозначные характеристики общества Киевской Руси отошли безвозвратно в прошлое. И ныне» советские ученые отдают себе отчет в «сложности общественных отношений в Киевской Руси IX—XII вв., неравномерности процесса феодализации в ее различных частях, живучести патриархальных и рабовладельческих пережитков».⁴⁴⁸

Примечания

1. Павлов-Сильванский Н.П. 1) Феодализм в Древней Руси. СПб., 1907; 2) Феодализм в удельной Руси. СПб., 1910.

2. См.: Предисловие М.Н. Покровского в книге: Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в древней Руси. Пг., 1924. С. 4.

3. Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в Древней Руси. СПб., 1907. С. 146—147.

4. Покровский М.Н. Избр. произв. Ч. 1. М., 1966. С. 104.

5. Там же. С. 103, 104, 121, 124—131.

6. Там же. С. 91, 111.

7. Там же. С. 111—116.

8. Там же. С. 116—117. — В своем «Очерке истории русской культуры» М.Н. Покровский писал по этому поводу следующее: «Путем экспроприации крестьянства создавалось в Древней Руси крупное землевладение. Прямое голое насилие играло в этой экспроприации очень видную роль: но не следует, конечно, представлять себе дело так, что порабощение крестьянина барином держалось только на насилии. Одной голой силой нельзя создать экономических отношений. Хроническая задолженность крестьянского хозяйства от барского должна была иметь свою, чисто экономическую подкладку...», (Покровский М.Н. Очерк истории русской культуры. Ч. 1. М.; Л., 1925. С. 46)

9. Покровский М.Н. Избр. произв. Ч. 1. С. 117, 118.

10. Там же. С. 118—119.

11. Покровский М.Н. Русская история в самом сжатом очерке. М., Пг., 1923. С. 22.

12. Покровский М.Н. Избр. произв. Ч. 1. С. 154—155, 167.

13. Рожков Н.А. Русская история в сравнительно-историческом освещении: В 12 т. Пг., 1919, Т. 1. С. 21 (прим.).

14. Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси // Учен. зап. Саратовск. ун-та. Т. 3. Вып. 4. 1925. С. 2.

15. Рожков Н.А. Русская история... С. 76, 83, 147, 164.

16. Там же. С. 83.

17. Там же. С. 164, 178, 182.

18. Юшков С.В. О прикладниках: (К истории феодальных институтов; в Древней Руси) // Научное приложение к журналу «Культура». 1922. № 2—3. С. 6—16.

19. Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси. С. 4.

20. Там же. С. 5, 7—8.

21. Там же. С. 9. — С.В. Юшков, отдавая должное В.О. Ключевскому, подчеркивал, что именно он первым обратил внимание на кризис XII в. и вскрыл его причины. С.В. Юшков был убежден в том, что «русской исторической науке невозможно отойти от схем, выработанных В.О. Ключевским». (Там же. С. 6, 9)

22. Там же. С. 13.

23. Там же. С. 11.

24. Там же. С. 17.

25. Там же.

26. Там же. С. 17—18, 23.

27. Там же. С. 24—25. — К числу их относилось и верховное право распоряжения князя землями, выросшее на почве общей административной системы. (Там же. С. 32)

28. Там же. С. 25, 27, 28.

29. Там же. С. 29.

30. Там же. С. 53.

31. Там же. С. 61—91, 94.

32. Там же. С. 106.

33. Там же. С. 97.

34. Там же. С. 101, 105.

35. Там же. С. 108.

36. Рубинштейн Н.Л. Нарис історії Київської Русі. Харьков; Одесса, 1930. С. 30, 39, 45.

37. Там же. С. 44.

38. Там же. С. 40.

39. Там же. С. 17.

40. Там же. С. 49, 51, 65. — Общественной структуры Древней Руси Н.Л. Рубинштейн касался и в другой своей работе, написанной несколько ранее. (Рубинштейн Н.Л. До історії російського народнього господар-ства // Прапор марксизму. 1928. № 4 (5). С. 64—87)

41. Лященко П.И. История русского народного хозяйства. М.. 1926. С. 43, 84—86.

42. Готье Ю. Железный век в Восточной Европе. М.; Л., 1930. С. 246.

43. Там же. С. 238.

44. Меерсон Г.Е. Перемещение местных центров производства средств сельскохозяйственного производства в экономической истории Древней Рос-сии // Учен. зап. Саратовск. ун-та. Т. V. Вып. 2. 1926. С. 123—124.

45. Там же. С. 124.

46. Там же. С. 138 (прим.).

47. Там же. С. 139.

48. Там же. С. 140.

49. Там же.

50. См., напр.: Арциховский А.В. Социологическое значение эволюции земледельческих орудий // Труды социологической секции РАНИОН. М., 1927.

51. Кулишер И.М. Из истории крестьянского труда в Древней Руси // Архив истории труда в России. Кн. 10. Пг., 1923; Юшков С.В. К вопросу о смердах // Учен. зап. Саратовск. ун-та. 1923. Т. 1. Вып. 4; Максимейко М. 1) Про смердів Руської Правди // Праці комісії для виучивания історії західньо-руськаго та вкраїнського права. 1927. Вып. 3; 2) Закупы Русской Правдьі // Наукові записки науково-дослідчої катедри історії української культури. 1927. № 6; Рубинштейн Н.Л. До історії соціяльних відносин у Київській Руси X—XII ст. // Там же; Аргунов П.А. 1) К пересмотру построений закупничества Русской Правды // Учен. зап. Саратовск. ун-та. 1927. Т. VI. Вып. 4; 2) О закупах Русской Правды // Изв. АН СССР. Сер. 7. 1934. № 10; Полосин И.И. «Закуп» и «вдач» по Русской Правде // Учен. зап. Ин-та истории РАНИОН. 1928. Т. 5.

52. Веселовский С.Б. К вопросу о происхождении вотчинного режима. М., 1926. С. 8.

53. Там же. С. 22—23. — На сходных позициях стоял и С.В. Юшков. Он считал, что иммунитет был принадлежностью далеко не всякого крупного землевладения, как утверждал Н.П. Павлов-Сильванский, а только того, которое передавалось князем и на которое уже распространялись права, гарантируемые иммунитетным дипломом. Отсюда ясно, что в становлении иммунитета княжеской политике С.В. Юшков отводил созидающую роль. В XI—XII вв. иммунитет, согласно С.В. Юшкову, «едва вышел из зачаточных форм» (Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси. С. 87, 90, 106)

54. Пресняков А.Е. Вотчинный режим и крестьянская крепость // ЛЗАК. Л., 1927. Вып. 34. С. 180.

55. Тихомиров М.Н. Феодальный порядок на Руси. М.; Л., 1930. С. 30.

56. Примером этого может служить не только книга М.Н. Тихомирова, но и статья Б.Д. Грекова «Происхождение крепостного права в России», где возникновение крепостнического строя автор отнес к XV—XVI вв. (Греков Б.Д. Происхождение крепостного права в России // Крепостная Россия. Л., 1930). Позднее Б.Д. Греков происхождение крепостного права на Руси связывал уже с эпохой Киевской Руси (Греков Б.Д. Главнейшие этапы в истории крепостного права в России. М.; Л., 1940).

57. Материалы дискуссии по книге Д.М. Петрушевского см.: Историк-марксист. 1928. Кн. 8; см. также: Покровский М.Н. Новые течения в русской исторической литературе // Историк-марксист. 1928. Кн. 7.

58. См.: Против механистических тенденций в исторической науке. М.; Л., 1930.

59. См.: Спорные вопросы методологии истории. Харьков, 1930.

60. Подробно о дискуссиях 1928—1930 гг. см.: Данилова Л.В. Становление марксистского направления в советской историографии эпохи феодализма // ИЗ. 76. 1965. С. 86—99.

61. Греков Б.Д. Начальный период в истории русского феодализма // Вестн. АН СССР. 1933. № 7.

62. Цвибак М.М. К вопросу о генезисе феодализма в Древней Руси // Из истории докапиталистических формаций. М.; Л., 1933.

63. См.: Вознесенский С.В. Об одной новой теории генезиса русского феодализма // Исторический сборник. 2. Л., 1934. С. 199; Черепнин Л.В. Русь: Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв. // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма, М" 1972. С. 134.

64. Доклад Б.Д. Грекова поначалу назывался «Рабство в Киевской Руси». Затем по рекомендации сектора феодализма ГАИМК Б.Д. Греков дал ему название «Феодализм и рабство в Киевской Руси», а потом — «Рабство и феодализм в Древней Руси (Изв. ГАИМК. Вып. 86: 1934: С: 138):

65. См.: Проблемы истории материальной культуры. 1933. № 3—4. С. 79.

66. Греков Б.Д. Рабство и феодализм в Древней Руси // Изв. ГАИМК. Вып. 86. 1934. С. 8.

67. Там же. С. 35.

68. Там же. С. 40, 41 и сл.

69. Там же. С. 47, 52, 57.

70. Там же. С. 58, 64.

71. Там же. С. 65—66.

72. Изв. ГАИМК. Вып. 86. С. 70.

73. Там же. С. 67, 69.

74. Там же. С. 70—72.

75. Там же.

76. Там же. С. 73—75.

77. Там же. С. 75.

78. Там же. С. 77.

79. Там же. С. 77—80.

80. Там же. С. 82—83.

81. Там же. С. 89, 90.

82. Там же. С. 91.

83. Там же.

84. Там же. С. 93, 94.

85. Там же. С. 98—102.

86. Там же. С. 101—109.

87. Там же. С. 110, 111—112.

88. Там же. С. 111—116.

89. Там же. С. 114.

90. Там же. С. 119—120.

91. Там же. С. 121—124.

92. Там же. С. 127—129, 132—135.

93. Там же. С. 133. — По существу это означало упрек в некотором схематизме построений Б.Д. Грекова.

94. Там же. С. 130.

95. Там же.

96. Там же. С. 129, 131.

97. Там же. С. 137.

98. Кроме Е.С. Лейбовича в этом смысле высказывался, как мы помним и М.Н. Мартынов (См.: С. 236 настоящей книги).

99. Изв. ГАИМК. Вып. 86. С. 137, 139.

100. Там же. С. 142.

101. Там же. С. 143.

102. Там же. С. 143—144.

103. Там же. С. 145.

104. Там же. С. 149.

105. Материалы этого пленума см.: Основные проблемы генезиса и развития феодального общества. М.; Л., 1934.

106. Там же. С. 105.

107. Там же. С. 104, 114, 119, 122, 128, 129.

108. Там же. С. 129.

109. Там же. С. 223, 224.

110. Там же. С. 223.

111. Там же. С. 73, 74, 79, 80.

112. Там же. С. 92.

113. Там же. С. 83.

114. Там же. С. 91.

115. Там же. С. 73.

116. Там же.

117. Там же. С. 86, 88.

118. Там же. С. 83.

119. Там же. С. 255, 257—263, 267—270, 271—273, 274—278.

120. Там же. С. 283, 284.

121. Там же. С. 305—315.

122. Греков Б.Д. Проблема генезиса феодализма в России // Историче-ский сборник. Л., 1934. 1. С. 39, 44.

123. Там же. С. 38, 39, 44.

124. Греков Б.Д. Очерки по истории феодализма в России: Система господства и подчинения в феодальной деревне. М.; Л., 1934.

125. Смирнов И.И. 1) О генезисе феодализма // Проблемы истории материальной культуры. 1933. № 3—4; 2) Феодально-крепостническое общество // Изв. ГАИМК. Вып. 99. 1934.

126. Вознесенский С.В. Об одной новой теории генезиса русского феодализма. С. 199, 213—214.

127. Вознесенский С.В. К вопросу о феодализме в России // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1934. № 7—8. С. 222—229.

128. Там же. С. 228, 230.

129. Там же. С. 230—231.

130. Там же. С. 226—228.

131. Греков Б.Д. Мой ответ С.В. Вознесенскому // Там же.

132. Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. М.; Л., 1935.

133. Бахрушин С.В. К вопросу о русском феодализме // Книга и пролетарская революция. 1936. № 4. С. 44, 47.

134. Там же. С. 46, 48.

135. Бахрушин С.В. Некоторые вопросы истории Киевской Руси // Историк-марксист. 1937. № 3.

136. Раздел о челяди Б.Д. Греков ввел в издание 1937 г.

137. Третьяков П.Н. Подсечное земледелие в Восточной Европе // Изв. ГАИМК. Т. XIV. Вып. 1. Л., 1932. С. 4, 5, 26.

138. Арциховский А.В. Археологические данные о возникновении феодализма в Суздальской и Смоленских землях // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1934. № 11—12. С. 43.

139. Там же. С. 45, 46.

140. Там же. С. 49—50.

141. Артамонов М.И. Обзор археологических источников эпохи возникновения феодализма в Восточной Европе // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 9—10. С. 282.

142. Там же. С. 283.

143. Там же.

144. Тихомиров Б.Н. Проблема «вторичного» закрепощения крестьянства и крестьянский выход // Историк-марксист. 1932. № 3. С. 134.

145. Там же. С. 122.

146. Там же. С. 123—124, 134.

147. Тихомиров Б.Н. К вопросу о генезисе и характере иммунитета в феодальной Руси // Историк-марксист. 1936. № 3. С. 4—6.

148. Там же. С. 4.

149. Там же. С. 6, 10, 24.

150. Воронин Н.Н. 1) К истории сельского поселения в феодальной Руси: Погост, слобода, село, деревня. Л., 1935. С. 17. 18, 40, 42, 43 и др; 2) Владимиро-Суздальская земля в X—XIII вв. // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1935. № 5—6.

151. См.: Насонов А. Князь и город в Ростово-Суздальской земле // Века. Пг., 1924. I С. 19; Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси. С. 104.

152. К изучению истории/Под наблюдением Д. Чугаева. М., 1938. С. 19—20.

153. Следует заметить, что есть основания для сомнений в непосредственном участии С.М. Кирова при составлении «Замечаний» (Красников Ст. Сергей Миронович Киров. Жизнь и деятельность. М., 1964. С. 196).

154. К изучению истории. С. 22.

155. Там же. С. 21.

156. Бахрушин С.В. «Держава Рюриковичей» // ВДИ. 1938. № 2. С. 94, 97, 98.

157. Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 3—43.

158. Там же. С. 42—43.

159. Там же. С. 67—131.

160. Там же. С. 51—67.

161. Там же. С. 87—89. — На эту тему С.В. Юшковым была написана специальная статья (См.: С. 152—153 настоящей книги).

162. Юшков С.В. Очерки... С. 164.

163. Там же. С. 60—61.

164. Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси. С. 86.

165. Юшков С.В. Очерки... С. 231.

166. Юшков С.В. Феодальные отношения в Киевской Руси. С. 87.

167. Юшков С.В. Очерки... С. 231.

168. Шестаков А.В. К вопросу об общественном строе Киевской Руси // Учительская газета. 1939. 21 мая.

169. См.: Греков Б.Д. Была ли Киевская Русь обществом рабовладельческим? // Историк-марксист. 1939. № 4; Дискуссия по докладу акад. Б.Д. Грекова в Ин-те истории АН СССР на тему «Общественный строй Киевской Руси» (4—11 июня 1939 г.) // Там же.

170. Была ли Киевская Русь обществом рабовладельческим? // Учительская газета. 1939. 3 июля.

171. См.: История СССР. М., 1939. Т. 1; История СССР. Т. 1: С древнейших времен до конца XVIII в. / Под ред. Б.Д. Грекова. М., 1939.

172. См.: Греков Б.Д. 1) Киевская Русь. М.; Л., 1939; М.; Л., 1944; М., 1953; 2) Главнейшие этапы в истории крепостного права в России. М.; Л., 1940; 3) Крестьяне на Руси. М., 1946, и др.

173. См.: Греков Б.Д. Избр. труды: в 5 т. Т. 1. М., 1957.

174. Исключение здесь составляют археологи, которые привлекали данные, относящиеся к более раннему времени.

175. См.: Мавродин В.В. Некоторые моменты из истории разложения родового строя на территории Древней Руси // Учен. зап. Ленингр. пед. ин-та. Т. XIX. Л., 1939.

176. Мавродин В.В. Очерки истории Левобережной Украины: С древнейших времен до второй половины XIV века. Л., 1940. С. 84. 77—78, 100.

177. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства. Л., 1945. С. 114.

178. Там же. С. 156, 159, 168.

179. Там же. С. 156—157, 164, 166—167.

180. Там же. С. 162.

181. Юшков С.В. К вопросу о дофеодальном («варварском») государстве // ВИ. 1946. № 7. С. 45, 47.

182. Там же. С. 47—48.

183. Там же. С. 47.

184. См. также: Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949.

185. Третья к о в П.Н. Восточнославянские племена. М., 1953. С. 305.

186. Там же. С. 281, 305.

187. Базилевич К.В. Опыт периодизации СССР феодального периода // ВИ. 1940. № 11. С. 66, 70.

188. Там же.

189. Юшков С.В. К вопросу о политических формах русского феодального государства до XIX века // ВИ. 1950. № 1. С. 72.

190. Там же. С. 73. — С.В. Юшков, вероятно, забыл о том, что несколько ранее писал о варварских государствах, которые «и по своей социальной сущности и по своему политическому строю не могут быть отнесены ни к типу рабовладельческих, ни к числу феодальных государств». (Юшков С.В. К вопросу о дофеодальном («варварском») государстве. С. 45)

191. Там же.

192. Там же. С. 76—77.

193. Зимин А.А. Некоторые вопросы периодизации истории СССР феодального периода // ВИ. 1950. № 3. С. 70—72.

194. Пьянков А.П. О периодизации истории феодальных отношений в России // ВИ. 1950. № 5. С. 78, 83.

195. Там же. С. 78.

196. Миллер И. К вопросу о принципах построения периодизации истории СССР // ВИ. 1950. № 11. С. 73.

197. Довженок В., Брайчевский М.О. О времени сложения феодализма древней Руси // ВИ. 1950. № 8. С. 60, 62, 63.

198. Там же: С. 71, 74.

199. Там же. С. 77.

200. Там же. С. 64—68, 77.

201. Смирнов И.И. Общие вопросы периодизации истории СССР // ВИ. 1950. № 12. С. 93.

202. Там же. С. 92, 93.

203. Пашуто В., Черепнин Л. О периодизации истории России эпохи феодализма // ВИ. 1951. № 2. С. 56.

204. Там же.

205. Об этом позволяет судить и другое место статьи В.Т. Пашуто и Л.В. Черепнина: «...киевские дружинники и местная знать, давно перешедшие от сбора дани с подвластного крестьянского населения к захвату крестьянских общинных земель, построили в этих землях свои замки-крепости, принудили работать на себя значительную часть прежде свободного крестьянства, т. е. стали феодалами». (Там же)

206. Об итогах дискуссии о периодизации истории СССР // ВИ. 1951. № 3. С. 56.

207. Греков Б.Д. Генезис феодализма в России в свете учения И.В. Сталина о базисе и надстройке // ВИ. 1952. № 5. С. 32.

208. Там же. С. 43.

209. Там же. С. 32.

210. Изв. АН СССР. Серия истории и философии. 1951. Т. VIII. № 4. С. 305, 374, 376.

211. Там же. С. 374—380.

212. Там же. С. 316—317.

213. Там же. С. 317, 376.

214. Сталин И.В. Марксизм и вопросы языкознания. М., 1950. С. 7, 11.

215. Греков Б.Д. За осуществление задач, поставленных И.В. Сталиным в его работе «Марксизм и вопросы языкознания» // Изв. АН СССР. Серия истории и философии. С. 319.

216. Греков Б.Д. Генезис... С. 33.

217. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь. Л., 1980. С. 11—19.

218. Греков Б.Д. Генезис... С. 40.

219. См.: С. 131 настоящей книги, а также: Рубинштейн Н.Л. Древнейшая Правда и вопросы дофеодального строя Киевской Руси // АЕ за 1964 г. М., 1965; Романова Е.Д. Свободный общинник в Русской Правде // ИСССР. 1961. № 4.

220. Греков Б.Д. Генезис... С. 37.

221. См.: Лурье Я.С. Критика источника и вероятность известия // Культура Древней Руси. М., 1966.

222. Греков Б.Д. Генезис... С. 31.

223. Греков Б.Д. Киевская Русь. М.; Л., 1944. С. 17; М., 1949. С. 20; М., 1953. С. 22.

224. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 116—117; Очерки истории СССР: Период феодализма IX—XV вв. / Под ред. Б.Д. Грекова. Ч. 1. М., 1953. С. 61.

225. Обсуждение вопроса о генезисе феодализма в России и о возникновении Древнерусского государства // ВИ. 1956. № 3. С. 203, 205.

226. Там же. С. 204.

227. Рыбаков Б.А. Союзы племен и проблема генезиса феодализма на Руси (Тезисы доклада) // Проблемы возникновения феодализма у народов СССР / Под ред. З.В. Удальцовой. М., 1969. С. 26.

228. Там же. С. 27.

229. Там же. С. 28.

230. Там же. С. 85.

231. Там же. С. 96.

232. Там же. С. 98.

233. Там же. С. 33.

234. Там же. С. 105.

235. Там же. С. 108, 110.

236. Пьянков А.П. Социальный строй восточных славян в VI—VIII вв. // Проблемы возникновения феодализма у народов СССР. С. 52—57.

237. Там же. С. 56—58, 62.

238. Там же. С. 70.

239. Там же. С. 103—104.

240. Там же. С. 105—108.

241. Там же. С. 108—110.

242. Там же. С. 112.

243. Довженок В.И. Об экономических предпосылках сложения феодальных отношений у восточных славян // Проблемы возникновения феодализма у народов СССР. С. 28.

244. Там же. С. 29.

245. Там же. С. 34.

246. Там же. С. 36.

247. Там же. С. 36—37.

248. Там же. С. 38—39.

249. Брайчевский М.Ю. Производственные отношения у восточных славян в период перехода от первобытного строя к феодализму // Проблемы возникновения феодализма у народов СССР. С. 39.

250. Там же.

251. Там же. С. 41—42.

252. Там же. С. 48, 49.

253. Там же. С. 50. — Следует сказать, что причины, обусловившие переход восточных славян от первобытнообщинного строя непосредственно к феодализму, минуя рабовладельческую формацию, исследовались задолго до того, как М.Ю. Брайчевский выступил с докладом на дискуссии 1964 г. Так, К.Н. Тарновский, обращаясь к этому сюжету, делал упор на сравнительно высокий уровень развития производительных сил у славян, знакомых с железом, пашенным земледелием, и общественные отношения, воплощавшиеся в сельской общине. И.В. Созин отмечал важное значение природных условий для общественных судеб восточного славянства, исключавших из-за крайней трудоемкости земледелия применения рабского труда в масштабах рабовладельческой латифундии. (Тарновский К.Н. Предпосылки возникновения феодализма у восточных славян // ВИ. 1954. № 4. С. 77—92; Созин И.В. К вопросу о причинах перехода восточных славян от первобытнообщинного строя к феодализму // Там же. 1957. № 6. С. 101—114; см. также: Равдоникас В.И. Маркс — Энгельс и основные проблемы доклассового общества // Изв. ГАИМК. 1935. Вып. 81. С. 107—206; Мишулин А.В. Древние славяне и судьбы Восточно-Римской империи // ВДИ. 1939. № 1. С. 290—307; Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 111—117; Рождественская С.Б. Вервь // Учен. зап. Моск. обл. пед. ин-та: Труды кафедры истории древнего мира. Вып. 2. М., 1953. С. 139—150; Мейман М.Н., Сказкин С.Д. К вопросу о непосредственном переходе к феодализму на основе разложения первобытнообщинного способа производства // ВИ. 1960. № 1; Сахаров А.М. Некоторые вопросы истории СССР феодального периода // Преподавание истории в школе. 1963. № 3; Поршнев Б.Ф. Феодализм и народные массы. М., 1964. С. 507—518)

254. Проблемы возникновения феодализма у народов СССР. С. 94, 95.

255. Там же. С. 108—109.

256. Ляпушкин И.И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII — первая половина IX века): Историко-археологические очерки. Л., 1968. С. 155—156.

257. Там же. С. 167—168.

258. Там же. С. 169.

259. Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родоплеменного строя к раннефеодальному // СВ. 1968. Вып. 31. С. 45.

260. CВ. Вып. 31. С. 48—54, 56—58.

261. Там же. С. 58, 59.

262. Там же. С. 6.

263. Там же.

264. Там же. С. 55.

265. Там же. С. 54.

266. Там же. С. 55.

267. См.: С. 221 настоящей книги. — Истоками своими теория верховной земельной собственности князей уходит в дореволюционную историографию, в частности, — к творчеству Б.Н. Чичерина. Но это не значит, что советские историки повторяли Б.Н. Чичерина. Они поставили старую идею на новую, марксистскую методологическую основу, сделав тем самым большой шаг вперед по сравнению со своими предшественниками. (См.: Пузанов В.В. Проблема верховной княжеской собственности на землю в Древней Руси в русской историографии второй половины XIX — начала XX вв. // Вестн. ЛГУ. Сер. 2. 1989. Вып. 3).

268. Черепнин Л.В. К вопросу о периодизации истории СССР периода феодализма // Изв. АН СССР. Серия истории и философии. Т. IX. № 2. 1952. С. 118.

269. Черепнин Л.В. Основные этапы развития феодальной собственности на Руси (до XVII века) // ВИ. 1953. № 4. С. 46.

270. Там же. С. 62.

271. Там же. С. 47.

272. Там же. С. 48.

273. Там же. С. 48—49.

274. См., напр.: Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения Древней Руси и Русская Правда // Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 146.

275. Черепнин Л.В. Русь: Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв. // Пути развития феодализма/А. П. Новосельцев, В.Т. Пашуто, Л.В. Черепнин.

276. Там же. С. 144.

277. Там же. С. 144—145.

278. Там же. С. 145.

279. Там же.

280. Там же. С. 146, 169, 216.

281. См.: Фроянов И.Я. 1) Семья и вервь в Киевской Руси // СЭ. 1972. № 3. С. 90—97; 2) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. Л., 1974. С. 30—32.

282. Черепнин Л.В. Русь: Спорные вопросы... С. 148.

283. Там же. С. 149—157.

284. Там же. С. 151.

285. Там же. С. 158—159.

286. Там же. С. 160—163.

287. Там же. С. 158.

288. Там же. С. 165, 169—187.

289. Там же. С. 187.

290. Черепнин Л.В. Формирование крестьянства на Руси // История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма: Формирование феодально-зависимого крестьянства: В 3 т. М., 1985. Т. 1. С. 327.

291. Там же.

292. Там же. С. 332.

293. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 9—11.

294. Черепнин Л.В. Русь; Спорные вопросы... С. 150.

295. Там же. С. 156.

296. Там же. С. 169.

297. Там же. С. 215.

298. Фактическое обоснование всем этим высказываниям см.: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 9—12; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 47—52.

299. Корсунский А.Р. Крестьянство и государство // История крестьянства в Европе... С. 435:

300. Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977. С. 238.

301. Там же. С. 24—29.

302. Рапов О.М. 1) Княжеские владения... С. 29; 2) К вопросу о земельной ренте в Древней Руси в домонгольский период // Вестн. Моск. ун-та. Сер. История. 1966. № 1. С. 60.

303. Щапов Я.Н. О социально-экономических укладах в Древней Руси XI — первой половины XII в. // Актуальные проблемы истории России эпохи феодализма / Под ред. Л.В. Черепнина. М., 1970. С. 104.

304. Там же. С. 102.

305. Там же. С. 116.

306. Каштанов С.М. Феодальный иммунитет в свете марксистско-ленинского учения о земельной ренте // Там же. С. 176.

307. Кизилов Ю.А. Предпосылки перехода восточного славянства к феодализму // ВИ. 1969. № 3. С. 97.

308. Там же. С. 98.

309. Кизилов Ю.А. 1) Предпосылки... С. 99; 2) Спорные вопросы истории древнерусского феодализма // ИСССР. 1973. № 5. С. 160.

310. Кизилов Ю.А. Предпосылки... С. 99.

311. Там же. С. 99—100.

312. Там же. С. 98.

313. Кизилов Ю.А. Спорные вопросы... С. 157—158.

314. Там же. 158.

315. Там же. С. 163.

316. Свердлов М.Б. Генезис феодальной земельной собственности в Древней Руси // ВИ. 1978. № 8. С. 50.

317. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 132, 137; см. также: Бромлей Ю.В. Современные проблемы этнографии. М., 1981. С. 181—184.

318. Свердлов М.Б. Генезис... С. 50—52.

319. Там же. С. 55.

320. Там же.

321. Там же. С. 53.

322. Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Л., 1983.

323. Новосельцев А.П. Некоторые проблемы древнейших государств на территории СССР в освещении современной советской историографии // Новое в исторической науке / Под ред. С.С. Хромова. М., 1984. С.18.

324. Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981. С. 245.

325. Там же. С. 246.

326. Там же. С. 273.

327. Там же. С. 278—279.

328. Там же. С. 279.

329. Там же. С. 280.

330. Там же. С. 279.

331. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 180—183.

332. См.: Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. 1) Города-государства в Древней Руси // Становление и развитие раннеклассовых обществ / Под ред. Э.Д. Фролова, Г.Л. Курбатова, И.Я. Фроянова. Л., 1986. С. 247—252; 2) Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 190—195.

333. Абрамович Г.В. К вопросу о критериях раннего феодализма на Руси и стадиальности его перехода в развитой феодализм // ИСССР. 1981. № 2. С. 70.

334. Там же. С. 73.

335. Там же. С. 75.

336. Там же. С. 77.

337. Там же. С. 73.

338. Там же. С. 74.

339. Там же. С. 66.

340. Там же. С. 66, 67.

341. Там же. С. 70.

342. Там же. С. 66—67 (прим. 44).

343. Там же. С. 77.

344. Торский А.А. К вопросу о предпосылках и сущности генезиса феодализма на Руси // Вестн. Моск. ун-та. Сер. История. 1982. № 4. С. 80.

345. Там же. С. 78.

346. Горский А.А. Дружина и генезис феодализма на Руси // ВИ. 1984. № 9. С. 24.

347. Горский А.А. К вопросу о предпосылках... С. 80—81.

348. Там же. С. 78—79.

349. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 165.

350. Там же. С. 183.

351. См.: Там же. С. 164.

352. Там же. С. 155—157.

353. Горский А.А. К вопросу о предпосылках... С. 76.

354. Торский А.А. Дружина и генезис феодализма на Руси. С. 20.

355. Архив К. Маркса и Ф. Энгельса. М.; Л., 1928. Кн. 1. С. 278.

356. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 185—215.

357. Милов Л.В. О причинах возникновения крепостничества в России // ИСССР. 1985. № 3. С. 179.

358. Там же. С. 180.

359. Бромлей Ю.В. Некоторые аспекты изучения статуса свободных общинников в раннесредневековых славянских государствах // Исследования по истории и историографии феодализма: К 100-летию со дня рождения академика Б.Д. Грекова. М., 1982. С. 133.

360. Там же. С. 134.

361. Там же. С. 134—136.

362. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955. С. 31.

363. Там же. С. 15, 29.

364. Там же. С. 16.

365. Там же. С. 30—38.

366. Смирнов И.И. Очерки социально-экономических отношений Руси XII—XIII веков. М.; Л., 1963. С. 5.

367. Там же. С. 6, 13.

368. Зимин А.А. Феодальная государственность и «Русская Правда» // ИЗ. 76. 1965. С. 233.

369. Зимин А.А. Холопы на Руси. М., 1973. С. 36.

370. Зимин А.А. 1) Феодальная государственность... С. 242; 2) Холопы на Руси. С. 51.

371. Зимин А.А. Холопы на Руси. С. 52.

372. Там же. С. 56.

373. Там же. С. 73.

374. Зимин А.А. Феодальная государственность... С. 261.

375. Зимин А.А. 1) Холопы на Руси. С. 197; 2) Феодальная государственность... С. 275.

376. Шапиро А.Л. 1) О природе феодальной собственности на землю // ВИ. 1969. № 12. С. 68—69; 2) Складывание крупного вотчинного землевладения // Аграрная история Северо-Запада России: Вторая половина XV — начало XVI в. / Под ред. А.Л. Шапиро. Л., 1971. С. 67—70.

377. Шапиро А.Л. Складывание... С. 67, 69—70.

378. Мавродин В.В. Происхождение русского народа. Л., 1978. С. 121.

379. Мавродин В.В. Образование Древнерусского государства и формирование древнерусской народности. М., 1971. С. 84.

380. Мавродин В.В. Происхождение русского народа... С. 126.

381. Мавродин В.В. Образование... С. 86—87.

382. Покровский С.А. Общественный строй Древнерусского государства // Труды Всесоюзн. заочн. юр. ин-та. Т. XIV. 1970.

383. Рыбаков Б.А. Образование Древнерусского государства с центром в Киеве // Всемирная история/Гл. ред. Е.М. Жуков. Т. 3. М., 1957. С. 242.

384. Рыбаков Б.А. Предпосылки образования Древнерусского государства // Очерки истории СССР: Кризис рабовладельческой системы и зарождение феодализма на территории СССР VIII—IX вв. / Под ред. Б.А. Рыбакова. М., 1958. С. 850.

385. Там же. С. 832—833.

386. Рыбаков Б.А. 1) Первые века русской истории. М., 1964. С. 19; 2) Славяне в VI в. Предпосылки образования Русского государства // История СССР с древнейших времен до наших дней: В 6 т. / Под ред. С.А. Плетневой, Б.А. Рыбакова. Т. 1. М., 1966. С. 335.

387. Рыбаков Б.А. Образование Древнерусского государства с центром в Киеве. С. 247.

388. Рыбаков Б.А. 1) Предпосылки образования Древнерусского государства. С. 858; 2) Первые века русской истории. С. 25. См. также: Рыбаков Б.А. 1) Древности Чернигова // Материалы и исследования по археологии древнерусских городов: В 5 т. / Под ред. Н.Н. Воронина. Т. 1: М.; Л., 1949. С. 52; 2) Стольный город Чернигов и удельный город Вщиж // По следам древних культур: Древняя Русь/Сост. Г.Б. Федоров. М., 1953. С. 92.

389. Рыбаков Б.А. 1) Предпосылки образования Древнерусского государства. С. 853; 2) Славяне в VI в.: Предпосылки образования Русского государства. С. 356.

390. Рыбаков Б.А. Обзор общих явлений русской истории IX — середины XIII века // ВИ. 1962. № 4. С. 36.

391. Рыбаков Б.А. Образование Древнерусского государства с центром в Киеве. С. 248.

392. Рыбаков Б.А. Первые века русской истории. С. 20.

393. Там же. С. 16.

394. Рыбаков Б.А. Новая концепция предыстории Киевской Руси // ИСССР. 1981. № 2. С. 59.

395. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 316.

396. Там же. С. 258, 316, 328, 570.

397. Там же. С. 258.

398. Там же. С. 328.

399. Там же. С. 316.

400. Там же. С. 258, 321, 329, 376, 570.

401. Там же. С. 245—246.

402. Там же. С. 418.

403. Пьянков А.П. Происхождение общественного и государственного строя Древней Руси. Минск, 1980.

404. Горемыкина В.И. 1) К проблеме истории докапиталистических обществ: (На материале Древней Руси). Минск, 1970; 2) Возникновение и развитие первой антагонистической формации в средневековой Европе. Минск, 1982.

405. Свердлов М.Б. Современные проблемы изучения генезиса феодализма в Древней Руси // ВИ. 1985. № 11. С. 69—94.

406. Там же. С. 82.

407. Там же. С. 69—73.

408. Там же. С. 69—70.

409. Свердлову, очевидно, надо напомнить, что А.Н. Радищев умер в 1802 г., и потому Карамзинская «История государства Российского», опубликованная почти на полтора десятилетия позже, не могла сыграть с ним такую шутку.

410. Свердлов М.Б. Современные проблемы... С. 70.

411. Только для П.И. Пестеля автор делает исключение (там же).

412. Свердлов М.Б. Современные проблемы... С. 70—71.

413. Там же. С. 75, 77.

414. См.: Вознесенский С.В. Об одной новой теории генезиса русского феодализма // Исторический сборник. 2. Л., 1934. С. 199; Черепнин Л.В. Русь: Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX—XV вв. /Пути развития феодализма / Под ред. А.П. Новосельцева и др. М., 1972. С. 134.

415. См.: Фроянов И.Я. Советская историография о формировании классов и классовой борьбе в Древней Руси // Советская историография классовой борьбы и революционного движения в России. Ч. I. Л., 1967. С. 27.

416. Свердлов М.Б. Современные проблемы... С. 76, 81.

417. Сергеева Т.Д. Концепция «дофеодального периода» в творчестве А.И. Неусыхина // История и историки. М., 1987. С. 249, 236—237.

418. Свердлов М.Б. Современные проблемы... С. 81.

419. См.: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 12; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 6.

420. Свердлов М.Б. Современные проблемы... С. 88.

421. Там же. С. 89—90.

422. Там же. С. 94.

423. Там же. С. 86, 93.

424. Там же. С. 89.

425. Там же. С. 90.

426. Там же. С. 92.

427. Горский А.А. Феодализация на Руси: основное содержание про-цесса // ВИ. 1986. № 8. С. 75.

428. Там же. С. 74.

429. Там же. С. 75.

430. Там же. С. 77.

431. Там же. С. 76—78.

432. Там же. С. 88.

433. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 64—98.

434. Котляр Н.Ф. Город и генезис феодализма на Руси // ВИ. 1986. № 12.

435. Там же. С. 74.

436. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 33, 80—81.

437. Котляр Н.Ф. Город и генезис феодализма... С. 75.

438. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории. С. 157—158.

439. Горемыкина В.И. О генезисе феодализма в Древней Руси // ВИ. 1987. № 2. С. 78—80, 81, 82 и др.

440. Там же. С. 99—100.

441. Там же. С. 97.

442. Там же.

443. Там же. С. 96.

444. Там же. С. 97. — После завершения подготовки рукописи нашей книги к печати на страницах журнала «Вопросы истории» появились новые дискуссионные статьи А.П. Пьянкова, А.Ю. Дворниченко, И. Херрмана, Ю.В. Кривошеева, Я.Г. Риера. (См.: ВИ. 1987. № 7, 9, 1988. № 1, 8, 10).

445. См.: Раскин Д.И., Фроянов И.Я., Шапиро А.Л. О формах черного крестьянского землевладения XIV—XVII вв. // Проблемы крестьянского землевладения и внутренней политики России. Л., 1972. С. 5—44.

446. Бромлей Ю.В. Становление феодализма в Хорватии: (К изучению процесса классообразования у славян). М., 1964. С. 352—353.

447. Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-экономической истории; 2) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории.

448. Черепнин Л.В. Некоторые вопросы докапиталистических формаций в России // Коммунист. 1975. № 1. С. 64.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница