Историография середины 50—60-х годов
С середины 50-х годов при исследовании проблемы взаимоотношений Руси с кочевниками археологи стали играть еще большую роль. Они не только переосмыслили ранее известные письменные источники и памятники материальной культуры, но ввели в научное обращение новые материалы. При комплексном использовании археологических и письменных источников в изучении кочевого общества, его политической истории были достигнуты значительные успехи. В этом отношении заслуживают особого внимания работы С.А. Плетневой, и прежде всего ее исследование «Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях». Это был первый обобщающий труд, посвященный тюркоязычным кочевникам времен Киевской Руси, вышедший спустя почти три четверти столетия после монографии П.В. Голубовского.1 Эти сходные по названиям работы разделяет не только большой промежуток времени. Различен использованный в книгах материал, отличается и методология исторического исследования. П.В. Голубовский не вышел и не мог выйти за пределы письменных источников, в основном русских летописей. Отсюда ограниченность наблюдений и выводов, хотя для того времени его книга являлась крупным достижением исторической науки.
Работа С.А. Плетневой основана на изучении большого числа археологических комплексов и отдельных предметов, связанных с кочевниками. Ею же использованы и те письменные источники, которые находились в распоряжении П.В. Голубовского. С.А. Плетнева поставила перед собой задачу, исследовав все известные археологические памятники и письменные источники о кочевых племенах IX—XIII вв., «дать возможно более полное освещение кочевого (печенежского и половецкого) общества в его динамике и связи кочевнического общественного уклада с их политической историей», важнейшим фактором которой она считает отношения с Русью. Затронут ею и ряд других важных вопросов: классификация древностей кочевников и приурочение их к определенным этническим объединениям, общественный строй, вооружение и военное дело, быт, религия и культура. Характеризуя хозяйство кочевников, С.А. Плетнева отметила преобладание в нем скотоводства, высказала ряд соображений о породах скота, его содержании, возникновении и распространении земледелия, а следовательно, оседании кочевников на землю, о почти полном отсутствии выделившегося ремесла и большой роли грабительских набегов.2
Важные наблюдения были сделаны С.А. Плетневой при изучении жилищ, средств передвижения, одежды кочевников.3 Что касается общественного строя, то у печенегов ею отмечены черты военной демократии, базисом которой являлся патриархально-родовой строй. У половцев же зарождение феодальных отношений, их последующее развитие привело общество во времена Кончака к созданию государственного образования (хотя и недолговечного).4
Политическую историю половцев С.А. Плетнева разделяет на несколько периодов. Первый период (с середины IX до конца XI в.) — время политического подъема и образования двух половецких объединений: Западного во главе с ханами Боняком и Тугорканом и Восточного, руководимого Шаруканом. Второй период (конец XI в. — 30-е годы XII в.) характеризуется разгромом обоих объединений Владимиром Мономахом. Третий период (30—70-е годы XII в.) отмечается активным участием половцев в междоусобных войнах на Руси, усилением грабежей и обогащением верхушки половецкого общества. Четвертый период (70—90-е годы XII в.) — эпоха хозяйственного и политического расцвета Восточного объединения, возглавляемого ханом Кончаком. Пятый период (с конца XII в. до битвы на Калке в 1223 г.) — время постепенного упадка Восточного объединения, ослабления напора половцев на русские границы.5
Большое внимание в работе С.А. Плетневой уделено черным клобукам и их роли в истории Руси. Печенеги, торки, берендеи, турпеи, коуи, каепичи, половцы, получившие общее название черных клобуков, оседали на юге Руси и становились вассалами русских князей. Основной областью расселения черных клобуков было Поросье. Выступая помощником киевских князей во время феодальных усобиц, становясь орудием борьбы с растущей раздробленностью страны, черные клобуки сыграли важную роль во внутриполитической жизни Руси. Черные клобуки переходили к оседлости, основывали города.6 Под влиянием Руси у черных клобуков шел процесс феодализации. У них существовала большая патриархальная семья. Как правило, у черных клобуков не было ханов. В их роли обычно выступали русские князья. Только отдельные племена черных клобуков имели своих ханов. Первое время, до 40-х годов XII в., оседавшие на Руси кочевники не представляли собой единого целого. Но затем, с того момента, когда в летописи впервые встречается термин «черные клобуки», намечается процесс их слияния, хотя он так и не завершился. Поэтому входившие в состав черноклобуцкого союза племена сохраняли определенную самостоятельность.7
Подчеркивая неразрывную связь истории кочевников IX—XIII вв. с историей Древнерусского государства, С.А. Плетнева раскрывает разные стороны их взаимоотношений: «Русь не только давала военный отпор кочевникам, но как представитель более высокой культуры и общественного уклада воздействовала на кочевых соседей, постепенно подчиняя их своему влиянию и изменяя общее направление их политики». Влияние Руси сказывалось в «самых различных областях хозяйства и общественных отношений кочевников»: это и развитие земледелия, и широкое проникновение в степь изделий русских ремесленников, и, наконец, зарождение в кочевой среде феодализма.8
За указанной работой последовал целый ряд других исследований С.А. Плетневой. В центр ее внимания попал круг вопросов, охватывающих различные аспекты политической истории кочевых племен, их быта, культуры. Интересные наблюдения сделаны С.А. Плетневой по поводу жилищ кочевников. Остатки княжеской ставки обнаружены в 1958 г. при раскопках Правобережного Цимлянского городища: типичные кочевнические юрты с очагами в центре пола были расположены по окружности вокруг жилища князя. По мнению С.А. Плетневой, в кочевнической среде было распространено куренное построение, что подтверждает факт применения ими «таборной защиты».9 Это военное построение представляет собой передвижное укрепление из нагруженных возов поставленных в один или два ряда в виде каре или крута, внутри которого помещался наступающий отряд с военачальником или (в случае обороны) семьи сражающихся воинов.10
В одной из статей С.А. Плетнева коснулась вопроса о половецком устном народном творчестве. Подвергнув историческому анализу калмыцкую сказку «Медноволосая девушка», она пришла к выводу, что в ней «отражены вполне реальные условия и понятия».11 Возникла сказка о медноволосой девушке в наиболее яркий период половецкой истории — во время образования государственных объединений, расцвета их экономики и быта. К этому времени С.А. Плетнева относит большинство половецких курганных комплексов в южнорусских степях и половецкие статуи.12 В сказке естественным образом переплелись черты как половецкого, так и славянского фольклора, что свидетельствует о связях между половецким и славянским миром. С.А. Плетнева предполагает, что эта сказка возникла в среде «диких половцев», которые имели наиболее тесные контакты с русскими князьями.13
В дальнейшем С.А. Плетнева обратилась к наиболее слабо разработанной проблеме — политической и экономической географии Половецкой земли. После выхода в свет работы К.В. Кудряшова14 появилось много нового, в основном археологического, материала, который позволяет пересмотреть и разрешить некоторые спорные вопросы, касающиеся территории кочевий, размещения половецких веж, путей и времени передвижения половцев по степи, и значительно уточнить границы Половецкой земли.15 Подобные попытки предпринимались и раньше, но назрела необходимость обобщить и переосмыслить имеющийся материал, что и сделано в работе С.А. Плетневой. Границы между Киевской Русью и половцами были крайне неустойчивыми. Это в равной степени определялось как процессами, протекавшими в половецком обществе, так и взаимоотношениями половцев с Русью. Окончательное их оформление С.А. Плетнева относит к середине XII в., что подтверждается сообщением летописи под 1152 г. и ареалом устойчивых типов половецких статуй.16
Специальное исследование С.А. Плетнева посвятила древностям черных клобуков. В этой работе она опубликовала очень важные и интересные, но неизданные до сих пор археологические материалы из раскопок Н.Е. Бранденбурга, составляющие Эрмитажную коллекцию. С.А. Плетневой произведена их классификация и датировка, прослежены характерные детали погребального обряда, определены границы территории кочевания племен печенегов, торков, берендеев, входивших в союз черных клобуков, освещены вопросы их взаимоотношений друг с другом и с киевскими князьями.17
Советские исследователи проследили судьбы черных клобуков. После монголо-татарского завоевания часть их переселилась в Поволжье, входившее в состав Золотой Орды. Позднее под названием караборкли («черные шапки») они влились в Ногайскую орду. Другая часть черных клобуков переместилась в Поднестровье.18 Вполне вероятно, что их потомками являются гагаузы. В пользу этого говорит наличие в языке гагаузов терминов «конь» и «корова», терминов, обозначающих степи, кочевья, караваны. Нет сомнения в том, что предки гагаузов были кочевниками-скотоводами.19
С 60-х годов в трудах советских исследователей наметились новые тенденции в изучении истории населения степей. В ряде работ проявилось стремление значительно расширить традиционные хронологические рамки изучения истории половцев и проследить их судьбы в эпоху господства Золотой Орды, под властью которой оказались половецкие племена.20 Эти попытки дали положительные результаты. В итоге появились возможности более полно, чем это было сделано до сих пор, исследовать социально-экономический строй кочевого общества, быт и культуру кочевников.
В данном направлении проводились исследования Г.А. Федоровым-Давыдовым. В основу его монографии «Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов» лег археологический материал, нередко дополняющий и уточняющий весьма скудные и отрывочные известия письменных источников. Им учтено более 1000 комплексов и погребений кочевников X—XIV вв. Обрабатывая археологический материал, Г.А. Федоров-Давыдов применил математико-статистические методы. Он посвятил свою работу изучению внутренней жизни средневекового кочевого общества — материальной культуры, быта, истории расселения и передвижения на территории степной Юго-Восточной Европы. В результате проведенного исследования получено еще одно подтверждение тезиса, сформулированного в советской исторической науке ранее, о том, что не было «чистого» кочевничества, а имело место сосуществование кочевничества с оседлым миром.21 Г.А. Федоров-Давыдов отметил наличие имущественной дифференциации в кочевнической среде, подчеркнув при этом, что наиболее интенсивно процесс перехода к оседлости шел в среде обедневшей массы кочевников.22 Археологический материал в данном случае согласуется с известиями письменных источников.
Ежегодные археологические раскопки предоставляли богатейшие данные для всестороннего изучения кочевого общества.23 Огромное значение имели раскопки Саркела, в результате которых был выявлен археологический и антропологический материал, явившийся важным источником для изучения печенегов и торков. Раскопки позволили также на примере Хазарского каганата проследить процесс складывания культуры феодального средневекового государства.24
Большой вклад в изучение кочевников внесли работы советских антропологов. Результаты исследования костных остатков из погребений кочевнического могильника близ Саркела—Белой Вежи показали, что племена, оставившие данный могильник (а это были в основном печенеги и торки),25 не представляли собой однородную в расовом отношении группу: имелись признаки как монголоидной, так и европеоидной расы, с преобладанием признаков последней.26
Л.Г. Вуич произвела детальное изучение черепов из указанного могильника и сопоставление их с аналогичными данными других кочевнических групп с целью определения связей кочевнического населения Саркела с иными группами кочевников. В результате выявилось сходство с серией черепов из курганов Днепропетровской и Харьковской областей27 и курганов Поволжья эпохи Золотой Орды, исследованных Т.А. Трофимовой.28 В XII—XV вв. в степях, особенно на востоке, начинают превалировать монголоиды. Однако много европеоидных элементов, приближающихся по показателям к современным узбекам, обнаружилось среди печенегов. Среди торков, наоборот, видимо, преобладал умеренно монголоидный или чисто монголоидный расовый тип. Во время господства в степях половцев имело место примерно такое же сочетание и распространение различных расовых типов, причем в тех местах, где раньше была распространена салтовская культура, господствовал европеоидный тип.29 На расовом типе безусловно отразились смешанные браки русских и кочевников. Так, Андрей Боголюбский, как показывают антропологические исследования, имел явно выраженные монголоидные черты, что, очевидно, объясняется половецким происхождением его матери.30
В исторической литературе 50—60-х гг., посвященной международным отношениям и внешней политике Древнерусского государства, по-прежнему значительное место уделялось вопросам взаимоотношений восточных славян с кочевниками. Труды советских исследователей внесли много нового в изучение этой важной проблемы.31
Исследуя исторические условия формирования русской народности, Л.В. Черепнин отмечал, что процесс складывания древнерусской народности происходил «в условиях ее борьбы за свою независимость», а борьба со степными кочевниками являлась «ускоряющим моментом» в этом процессе.32 Подобного же мнения был и И.В. Созин, который в качестве одного из факторов, ускоривших процесс перехода восточных славян от первобытнообщинного строя к феодализму, указывал на соседство с кочевой степью. Данным обстоятельством он объяснял также и то, что в своем развитии восточные славяне миновали стадию рабовладения.33
Аналогичной позиции придерживается В.В. Каргалов,34 рассматривающий взаимоотношения восточных славян с кочевниками в плане влияния последних на процесс образования и развития феодальных отношений в Древнерусском государстве.
В.В. Каргалов выделяет несколько аспектов влияния борьбы с кочевниками на различные стороны жизни Древней Руси: переселение русских на север, утрату Черноморского побережья и степных путей, эволюцию государственного строя, классовую борьбу, процесс образования древнерусской народности. Исследователь рассматривает и вопросы, связанные с политическим строем половцев. Аналогично своим предшественникам А.И. Попову, С.А. Плетневой и З.М. Шараповой35 он считает, что половцы находились на стадии разложения родо-племенных отношений и зарождения феодальных, причем соседство с Русью ускорило этот процесс. В.В. Каргалов изучил также половецкие набеги на Русь и организацию борьбы Руси с половцами.
В.В. Каргалов объясняет причины, побудившие огромные массы кочевников двинуться из Средней Азии в степи Причерноморья. Он считает основным стимулом нападений печенегов на Русь не политику Византии, а скорее процессы, происходившие внутри самого печенежского общества.36
Русско-печенежские отношения рубежа X—XI вв. изучал также И.М. Шекера. Определяя основные черты отношений Руси и кочевников, помимо военных действий, он отметил, что русские князья побуждали торков и отдельные колена других кочевников оседать на землю и что главной причиной разгрома торков русскими князьями явилась не византийская дипломатия, а стремление самой Руси обеспечить свои южные рубежи. И.М. Шекера считает, что союза Руси с Византией и западноевропейскими странами против половцев, о котором пишут современные буржуазные историки, не было и Русь вела борьбу с половцами один на один.37
В.Т. Пашуто отметил большое значение Руси в борьбе с кочевниками Причерноморья.38 Он рассмотрел отношения Древнерусского государства с кочевниками, «степную политику» русских князей, в неразрывной связи е внутриполитическими процессами, происходившими в Киевской Руси, с началом феодального дробления страны, чему в значительной степени способствовало участие печенегов, торков и особенно половцев в феодальных распрях. Привлекая большое количество русских и иностранных источников, В.Т. Пашуто показал гибкий характер «степной политики» русских князей.
Подчеркивая, что взаимоотношения с половцами — наиболее значительное явление русской политики, которая «осложнялась отсутствием государственного единства на Руси и взаимной враждой среди половецких ханов», В.Т. Пашуто показывает решающую роль Руси в половецкой степи: в борьбе с половцами Русь «сумела... удержать лесостепную границу; вплоть до монгольского нашествия она (используя отношения с другими державами) сохраняла свои позиции на торговых путях — на Волге, Дону, Днепре, Днестре, Серете и Нижнем Дунае». Кроме того, «Русь оказывала все возрастающее влияние на судьбы Северного Причерноморья и на связанную с ним политику таких стран, как Венгрия, Болгария, Византия».39 В.Т. Пашуто пишет: «Русь, оттеснив Византию, взяла в свои руки степную политику, превратив в конфедератов печенегов, тюрков и значительную часть половцев. Роковые страницы византийской истории писались на Руси. Русская победа над степью сделала Боняка и Тугоркана византийскими сенаторами и "союзниками отчаяния" в черный для империи 1091 г. Сто лет спустя императору Андронику Комнину пришлось через киевского митрополита уже "умолять" Русь о военной поддержке».40
Запустение значительной территории Русской земли в полосе лесостепи между Днепром и Днестром в XI в. было отмечено П.А. Раппопортом в статье, посвященной истории Южной Руси.41 Исследователь связывает это запустение с набегами половцев, роль которых, по его мнению, в советской исторической литературе явно недооценивалась. Между тем постоянная половецкая угроза создавала настолько напряженную обстановку, что требовала от русских князей максимума военной силы и дипломатических действий. Основным направлением половецких ударов было не только Левобережье Днепра, но и более западные районы.42
Археологические материалы, как показал П.А. Раппопорт, не подтверждают наличия на границе со степью сплошных оборонительных сооружений (Змиевы валы он считает укреплениями более древнего происхождения). Более эффективной мерой борьбы с половцами в этот период было строительство укрепленных пунктов — «городков», заселенных специфической социальной группой свободных воинов — земледельцев, военных поселенцев. Археологические исследования последних лет представили целый ряд городищ XII в. (Колодяжин, Изяславль, Городок, Воинь, Иван, Ленковецкое городище), оборонительные конструкции которых имели как военное, так и хозяйственное назначение, а культурный слой состоял из предметов вооружения и орудий земледелия.43
Вопросу укрепления Южной Руси, строительству городов-крепостей для борьбы с кочевниками, «нарубанию» воинов для поселения их на пристенной окраине Древнерусского государства большое внимание уделял Б.А. Рыбаков.44
Значение обороны Киева и Киевской земли от кочевников подчеркивается П.П. Толочко. Он отмечает, что оборона и «охрана торговых путей возглавлялась киевскими князьями и велась в интересах всей Руси». С постоянным давлением кочевников на юго-восточные границы Черниговщины П.П. Толочко связывает процессы освоения земель, возникновения и роста городов.45 Исследуя этническое и государственное развитие Руси в XII—XIII вв., он особое внимание уделяет «половецкому вопросу», который был предметом обсуждения почти каждого княжеского съезда со времен Владимира Мономаха. Вслед за многими историками и археологами П.П. Толочко рассматривает расселение вдоль южных границ Руси черных клобуков как одно из основных средств обороны от половецкой опасности.46
А.В. Гадло отмечает, что присоединение к Русскому государству отдельных печенежских колен способствовало славяно-русской миграции на юг, в Приазовье и Таврику, и играло большую роль в укреплении степных границ «в районах кочевания состоявших "на службе" у киевского князя ханов-князей».47
В последние годы в исторической литературе влияние кочевников рассматривается также в связи с вопросами русско-византийских отношений. Неоднократно отмечалось, что с 20—30-х годов X в. печенежская угроза стала важнейшим фактором антирусской политики Византии.48
С середины XI в. между Русью и Византией стабилизировались дружественные отношения. Это явилось в известной мере следствием той половецкой опасности, которую испытывали оба государства. Борьба русских с половцами соответствовала интересам Византийской империи. Нередко русские оказывали Византии непосредственную военную помощь.49 Когда в XII в. Русь была отрезана от юга половцами и не имела возможности оказывать военную поддержку Византийской империи в прежних масштабах, контакты между Русью и Византией стали значительно слабее.50 Несмотря на общую опасность, ни Русь, ни Византия не предпринимали никаких попыток «согласовать свои удары по кочевникам».51 Вместе с тем, как отметил Г.Г. Литаврин, Русь «оказала Византии (и вообще всей Европе) неоценимую услугу, сковав один из мощных потоков тюркской агрессии, устремившихся из глубин Азии по берегам Черного моря к горлу византийской столицы на Босфоре».52
Внимание советских исследователей не мог не привлечь вопрос об отражении многовековой борьбы восточных славян с кочевниками в устном народном творчестве.
Б.А. Рыбаков определил в персонажах былин Киевского цикла — Кудроване, Шарк-великане, Скурло, Атраке, Коньшаке, Тугарине Змеевиче — исторических половецких ханов — Шарукана, Сугру, Отрака (или Атрака), Кончака, Тугоркана. Он считает также возможным датировать создание былин, посвященных борьбе Руси с печенегами и главным образом с половцами, связывая их героев с историческими лицами, упоминаемыми русскими летописями.53
Фольклористы В.Я. Пропп, Б.Н. Путилов, А.М. Астахова, напротив, исходили из того, что «народная поэзия — не фактографическая хроника» и «тщетно ... искать в нем (эпосе. — Р.М.) изображения отдельных исторических событий или исторических лиц»,54 что герои эпоса «ни к каким историческим прототипам не восходят».55 Исключение было сделано для Тугарина (Тугарина Змеевича), под которым подразумевался летописный половецкий хан Тугоркан.56
К теме «Русь и кочевники» могут быть отнесены частично вопросы русско-венгерских отношений. В ряде исследований подвергнут критике основной тезис, утвердившийся в венгерской довоенной буржуазно-националистической историографии, согласно которому Русь в II—X вв. подчинялась Венгрии. М.А. Павлушкова, а вслед за ней и В.П. Шушарин убедительно показали, что отсутствовала не только феодальная эксплуатация славян венгерской племенной знатью, но и даннические отношения.57
Вывод В.П. Шушарина о том, что столкновения славян с венграми уступили место миру, принял И.М. Шекера. Основываясь на венгерских хрониках, он высказал предположение об участии каких-то русских отрядов в движении венгров через Карпаты в Паннонию, об оседании венгров на Руси, в Приднепровье.58
О русско-венгерских отношениях в IX в. писал Г.Н. Магнер, считавший летописного Ольма, которому принадлежал двор на Угорском урочище, венгром Альма.59
Что касается материальной культуры венгров того времени, то она изучена слабо. Лишь в 50—60-х годах были сделаны попытки обнаружить ее следы в период переселения венгров и пребывания их в Леведии (Лебедии) и Этелькезе (Ателькузу).60 К памятникам пребывания венгров в «Великой Венгрии» П.Д. Степанов относит различные предметы из городищ Ош-Пандо, Ашна-Пандо и других, которые он раньше считал мордовскими.61 Дружественный характер русско-венгерских отношений в те времена, когда венгры были еще кочевниками, отмечает В.Т. Пашуто.62 По его мнению, большое значение имели торговые русско-венгерские связи.63
Таким образом, в трудах советских исследователей середины 50—60-х годов подчеркнуто большое влияние, которое кочевники оказывали на различные стороны жизни Древнерусского государства как в социально-экономическом, так и в общественно-политическом плане, и отмечен проявлявшийся в еще большей степени обратный процесс — влияние Руси на кочевое население степей. В то же время говорится об огромной роли Древнерусского государства, отстоявшего в борьбе с кочевниками свою независимость, национальное единство и культуру и защитившего от кочевых племен другие страны Европы и Византию.
Примечания
1. Голубовский П.В. Печенеги, торки и половцы до нашествия татар. История южнорус. степей IX—XIII вв. Киев, 1884.
2. Плетнева С.А. Печенеги, торки и половцы..., с. 186—192.
3. Там же, с. 196—200.
4. Там же, с. 192—196.
5. Плетнева С.А. Кочевники южнорусских степей IX—XIII вв. (По археол. матер. и письменным источникам): Автореф. канд. дис. М., 1952; ср.: Плетнева С.А. 1) Печенеги, торки и половцы..., с. 194—196, 220—224; 2) Половецкая земля. — В кн.: Древнерусские княжества X—XIII вв. М., 1975, с. 260—300.
6. Рыбаков Б.А. Торческ — город черных клобуков. — В кн.: Археологические открытия 1966 г. М., 1967.
7. Плетнева С.А. Печенеги, торки и половцы..., с. 196, 218, 219.
8. Там же, с. 226.
9. Плетнева С.А. О построении кочевнического лагеря-вежи. — СА, 1964, № 3, с. 133—140.
10. Об этом см.: Голубовский П.В. С какого времени можно проследить на юге России способ защиты табором? — В кн.: Тр. XI археологического съезда в Киеве, 1899. М., 1902, т. 2, с. 72—79.
11. Плетнева С.А. Медноволосая девушка: (Опыт ист. анализа сказки). — В кр.: Культура Древней Руси. М., 1966, с. 197.
12. См.: Плетнева С.А. 1) Печенеги, торки и половцы..., с. 207—210; 2) О юго-восточной окраине русских земель в домонгольское время. — КСИА, 1964, вып. 99, с. 24—33.
13. Плетнева С.А. Медноволосая девушка, с. 196, 197.
14. Кудряшов К.В. Половецкая степь.
15. Плетнева С.А. Половецкая земля, с. 260—300.
16. Там же, с. 275; см. также: Плетнева С.А. Половецкие каменные изваяния. М., 1974. (САИ; Е4-2).
17. Плетнева С.А. Древности черных клобуков. М., 1973. (САИ; Е1-19).
18. Зяблин Л.П. Археологические памятники кочевников I—XIV вв. Восточной Европы; Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы...
19. Токарев С.А. Этнография народов СССР. Ист. основы быта и культ. М., 1958, с. 202—204; Губогло М. Гагаузы. — Наука и жизнь, 1969, № 10, с. 99—103; см. также первое в советской исторической литературе исследование о гагаузах: Державин Н.С. О наименовании и этнической принадлежности гагаузов. — СЭ, 1937, № 1, с. 80—87.
20. Зяблин Л.П. О «татарских» курганах; Федоров-Давыдов Г.А. 1) Города и кочевые степи в Золотой Орде в XIII веке. — Вести. МГУ. Сер. IX. История, 1965, № 6, с. 49—57; 2) Кочевники Восточной Европы...; 3) Общественный строй Золотой Орды. М., 1973.
21. Бернштам А.Н. Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок VI—XIII веков. Восточнотюрк. каганат и кыргызы. М.; Л., 1946, с. 5; Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы..., с. 198.
22. Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы..., с. 199.
23. Кухаре ва Л.С. Могильник кочевников у села Максимовна на Днепре. — В кн.: Исследования по археологии СССР: Сб. статей в честь проф. М.И. Артамонова. Л., 1961, с. 194—202; Макарова Т.И. Украшения и амулеты из лазурита у кочевников I—XI вв. — В кн.: Славянские древности: Археол. сб. Л., 1962, вып. 4, с. 127—134; Конкин В.Н. Украшения из половецкого погребения. — СА, 1969, № 2, с. 269—271; Федорова-Давыдова Э.А. Погребение знатной кочевницы в Оренбургской области. — МИА, 1969, № 169, с. 262—266; Кирпичников А.Н. 1) Погребение воина XII—XIII вв. из Южной Киевщины. — В кн.: Сб. исследований и материалов Артиллерийского исторического музея. Л., 1959, вып. 4, с. 219—226; 2) Шлем XII века из погребения кочевника. (По матер. раскопок Кобяковской археол. эксп. 1960 г.). — В кн.: Археологические раскопки на Дону. Ростов-на-Дону, 1962, с. 138—141; 3) Древнерусское оружие. Л., 1966. Вып. 1. Мечи и сабли IX—XIII вв. (САИ; Е1—36); 1966. Вып. 2. Копья, сулицы, боевые топоры, булавы, кистени IX—XIII вв.; 1971. Вып. 3. Доспех, комплекс боевых средств IX—XIII вв.; Кирпичников А.Н., Черненко Е.В. Конское боевое наголовье первой половины XIII в. из Южной Киевщины. — В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 62—65.
24. Тр. Волго-Донской археологической экспедиции. — МИА, 1958, № 62, т. 1; 1959, № 75, т. 2; 1963, № 109, т. 3.
25. Плетнева С.А. 4) Кочевнический могильник близ Саркела — Белой Вежи. — МИА, 1963, № 109, с. 259; 2) Печенеги, торки и половцы..., с. 162, 214.
26. Вуич Л.Г. Черепа из кочевнического могильника возле Саркела—Белой Вежи. — МИА, 1963, № 109, с. 439, 445: Плетнева С.А. Кочевнический могильник близ Саркела—Белой Вежи, с. 258.
27. Г.Ф. Дебец считает тюркскими (см.: Дебец Г.Ф. 1) Палеоантропология СССР. — ТИЭ. Нов. сер., 1948, т. 4; 2) Черепи кочовиків. З розкопів В.О. Городцова в Озюмському та Бахмутському повітах. — Антропология: Річник Кабінету антропологіі ім. Ф. Вовка за р. 1929, Київ, 1930, т. З, с. 89—96).
28. Трофимова Т.А. Краниологический очерк татар Золотой Орды. — Антропол. Журн., 1936, № 2, с. 166—192.
29. Плетнева С.А. Печенеги, торки и половцы..., с. 161, 162, 171, 172, 184, 186.
30. Рохлин Д.Г., Майкова-Строганова В.С. Рентгено-антропологическое исследование скелета Андрея Боголюбского. — Пробл. истории докапиталист. обществ, 1935, № 9/10, с. 155—161; Гинзбург В.В. Андрей Боголюбский. — КСИИМК, 1945, вып. 11, с. 86—88; Герасимов М.М. [Андрей Боголюбский]. — Там же, с. 88—91.
31. См.: Мавродин В.В., Мавродина Р.М., Фроянов И.Я. Некоторые вопросы внешней политики и торговли Древней Руси в новейшей советской исторической литературе (1960—1969 гг.). — История СССР, 1970, № 6, с. 116—128.
32. Черепнин Л.В. Исторические условия формирования русской народности до конца XV в. — В кн.: Вопросы формирования русской народности и нации. М.; Л., 1958, с. 26, 27.
33. Созин И.В. К вопросу о причинах перехода восточных славян от первобытнообщинного строя к феодализму. — ВИ, 1957 № 6, с. 102—114.
34. Каргалов В.В. 1) Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. М., 1967, с. 4—61; 2) Половецкие набеги на Русь. — ВИ, 1965, № 9, с. 68—73.
35. Шарапова З.М. Социально-экономический и политический строй у половцев. — Учен. зап. Моск. обл. пед. ин-та, 1953, т. 28, вып. 2, с. 116, 117, 121, 125.
36. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси, с. 28; Шарапова З.М. Социально-экономический и политический строй у половцев, с. 113.
37. Шекера I.М. 1) Київська Русь XI ст. у міжнародних відносинах. Київ, 1967; 2) Міжнародні зв'язки Київської Русі. З історії зовнішньої політики Русі в період утворення і зміцнення Древньоруської держави в VII—X ст. Київ, 1963, с. 94—132.
38. Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968, с., 107—118.
39. Там же, с. 116—118, 204—213; см. также: Пашуто В.Т. 1) Особенности структуры Древнерусского государства. — В кн.: Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В., Шушарин В.П., Щапов Я.Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965, с. 98—99; 2) Героическая борьба русского народа за независимость (XIII век). М., 1956, с. 81.
40. Пашуто В.Т. Место Древней Руси в истории Европы. — В кн.: Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе: Сб. статей, посв. Льву Владимировичу Черепнину. М., 1972, с. 196.
41. Раппопорт П.А. Из истории Южной Руси XI—XII вв. — История СССР, 1966, № 5, с. 113—116.
42. Там же, с. 113, 114.
43. Там же, с. 116.
44. Рыбаков Б.А. 1) Древняя Русь: Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, с. 61, 62, 72, 73, 141, 142, 145—150; 2) Владимировы крепости на Стугне. — КСИА, 1965, вып. 100, с. 126—129; 3) «Застава богатырская» на Стугне. — В кн.: Города феодальной России: Сб. статей памяти Н.В. Устюгова. М., 1966, с. 90—92. — В этом же плане украинскими археологами был изучен город Воинь (см.: Довженок В.Й., Гончаров В.К., Юра Р.О. Древньо-руське місто Вошь. Київ, 1966).
45. Толочко П.П. Киевская земля. — В кн.: Древнерусские княжества X—XIII вв. М., 1975, с. 6, 9, 13.
46. Толочко П.Л. Этническое и государственное развитие Руси в XII—XIII веках. — ВИ, 1974, № 2, с. 57.
47. Гадло А.В. О начале славяно-русской миграции в Приазовье и Таврику. — В кн.: Славяно-русская этнография: Сб. статей. Л., 1973, с. 83—84.
48. История Византии. М., 1967, т. 2, с. 203, 230, 231.
49. Там же, с. 353.
50. Литаврин Г.Г. Русь и Византия в XII веке. — ВИ, 1972, № 7, с. 51, 52.
51. Там же, с. 38.
52. Там же, с. 52.
53. Рыбаков Б.А. 1) Исторический взгляд на русские былины. — История СССР, 1961, № 5, с. 153—160; № 6, с. 87—90; 2) Древняя Русь, с. 42, 86—98, 102—104, 109—117, 139—150.
54. Пропп В.Я. Русский героический эпос. М., 1958, с. 287.
55. Путилов Б.Н. Русский историко-песенный фольклор XIII—XVI веков. М.; Л., 1960, с. 25, 26; см. также: Астахова А.М. Былины. Итоги и пробл. изуч. М.; Л., 1966, с. 61—78.
56. Былины / Подготовка текста, вступ. статья и коммент. В.Я. Проппа и Б.Н. Путилова. М., 1958, т. 1, с. 244—255; Пропп В.Я. Русский героический эпос, с. 206—224, 577, 578.
57. Павлушкова М.А. Русско-венгерские отношения до начала XIII века. — История СССР, 1959, № 6, с. 149—155; Шушарин В.П. Русско-венгерские отношения в IX в. — В кн.: Международные связи России до XVII в. М., 1961, с. 134—170.
58. Шекера І.М. Міжнародні зв'язки Київської Русі, с. 29—51.
59. Магнер Г.Н. Русько-угорський союз IX ст. у світлі літописів. — Укр. іст. Журн., 1969, № 7, с. 76—84.
60. Эрдейи И. Венгры в Лебедии. Материальная культура венгров IX—X вв.: Автореф. канд. дис. Л., 1959.
61. Степанов П.Д. Памятники угорско-мадьярских (венгерских) племен в Среднем Поволжье. — В кн.: Археология и этнография Башкирии. Уфа, 1964, т. 2, с. 136—147.
62. Пашуто В.Т. Древняя Русь и Венгрия. — В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 345—351.
63. Новосельцев А.П., Пашуто В.Т. Внешняя торговля Древней Руси (до середины XIII в.). — История СССР, 1967, № 3, с. 81—108.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |