Глава шестая

Основные условия, в которых развивалось русское летописание в XIV в., определялись, во-первых, дальнейшим процессом феодального дробления страны и, во-вторых, обстановкой, сложившейся в результате татарского ига и усиления Литвы.

Громадная русская территория ушла под власть возрастающего Литовского государства. Галицко-Волынская земля сделалась жертвой литовской и польской агрессии. В течение XIV в. под Литвой оказались Смоленщина, Подолье и Черниговщина. В XIV в., по-видимому, в 60-х годах, был захвачен Ольгердом и Киев.

На северо-востоке в XIII в. начинаются летописные записи в Твери, а на севере — во Пскове. В первой половине XIV в. стали вестись летописные записи в Москве, а с середины XIV в., как мы видели, — в Нижнем Новгороде. Продолжались летописные записи в Ростове и, конечно, в Новгороде Великом, не испытавшем татарского погрома.

Татарские «нахождения» и татарское иго сильнейшим образом затормозили ход развития Русского государства, уничтожая его производительные силы, ослабляя его политическую мощь. Опустошению и разорению страна подвергалась не только в нашествие Батыя, но и в течение многочисленных последующих «нахождений», вызывая значительные передвижения населения¹. Признаки ослабления ига наблюдаются только с середины XIV в.: началось хозяйственное оживление, а с последней четверти XIV в. стало развиваться на Руси денежное обращение².

Открытые в новейшее время произведения искусства конца XIV — начала XV в., получившие ныне всемирную известность, свидетельствуют о замечательном подъеме духовных сил народа. В первой четверти XV в. оживает летописная работа.

Внутренние социально-экономические процессы создавали предпосылки для образования централизованного государства, особенно с середины XV в.

Но в первые десятилетия XV в. политические отношения в Северо-Восточной Руси не позволяли московскому князю играть ведущей роли в организации такой летописной работы, которая объединяла бы летописание феодальных земель и княжеств. Длительная смута в московской княжеской среде, продолжавшаяся около четверти века, завершилась только в начале 50-х годов, с насильственной смертью Шемяки. В 20-х годах великий князь московский фактически не распоряжался Новгородом Великим, который балансировал между Литвой и Москвой. Московский князь не мог противодействовать установлению в известной мере вассальных отношений Тверского и Рязанского княжеств с Литвою³. В древнем Ростове ему принадлежала только половина города⁴, он не владел Ярославлем и т. п. Подобную же картину можно было наблюдать и в 40-х годах XV в.

Иное дело — митрополит. Он имел возможность беспрепятственно получать летописный материал из местных епархий. Феодальные земли и княжества в церковно-административном отношении объединялись под его властью. Нет ничего удивительного поэтому, что первые общерусские своды были сводами митрополичьего происхождения.

Первый митрополичий общерусский свод — Троицкая летопись — кончался описанием Едигеева нашествия. Пергаментный экземпляр этого свода существовал еще в начале прошлого века: он сгорел в Москве во время пожара 1812 г. С выходом в свет в 1900 г. знаменитой статьи А.А. Шахматова «Симеоновская летопись XVI века и Троицкая начала XV века» открылись возможности восстановления текста Троицкой летописи⁵. Эту трудную, кропотливую и требующую больших знаний работу по реконструкции Троицкой летописи выполнил последователь и непосредственный ученик А.А. Шахматова — проф. М.Д. Приселков⁶.

Следующий общерусский митрополичий свод был в еще большей мере сводом общерусским по составу своему и общему направлению. Он дошел до нас значительными фрагментами в составе Новгородской IV и Софийской I летописей — это так называемый «Владимирский Полихрон 1423 г.».

Существует также предположение, основанное на изучении хронографа, что в хронограф, составленный Пахомием Сербом, был включен материал, извлеченный из общерусской митрополичьей летописи редакции 1441 г.⁷

Чрезвычайно любопытно, что общее направление социально-экономического развития страны вызывало потребность в составлении в XV в. в разных центрах страны летописных сводов с общерусским направлением. Так, в Новгороде Великом, предположительно в 30-х годах XV в., появился общерусский свод, соединявший текст «Владимирского полихрона» с новгородской владычной летописью. Это соединение хорошо видно при сравнении Новгородской IV и Софийской I летописей с Новгородской I летописью. В Смоленске в XV в. был составлен, предположительно, свод, который носил общерусский характер; его известия с 1419 по 1427 г. сходствовали с Никоновской летописью⁸. В начале XVI в., судя по Супрасльскому списку (ЦГАДА, ф. 181, № 21), летописным делом в Смоленске занимался Иосиф, епископ смоленский; на исходе XV в. он был поставлен на киевскую митрополию, оставаясь в Смоленске⁹.

Около середины XV в. появился летописный свод в Твери, далеко не узкоместный по составу и отражавший политическую проблему общерусского значения. Аналогичные в некоторой степени устремления, но только устремления, мы наблюдаем в псковском летописании XV в.

* * *

В положении московского князя некоторый перелом наступил только с середины XV в. Рязань сама отдалась под власть московского князя. В середине 50-х годов Москве удалось порвать связь между Литвою и феодальными землями и княжествами Северной и Северо-Восточной Руси. Договоры с тверским князем и с Новгородом обязывали их действовать заодно с великим князем московским. Но прочной зависимости еще не было. События начала 70-х годов и связанный с ними поход на Новгород 1471 г. показали, что в Новгороде руководящая боярская партия хотела сближения с Литвою.

В 50—70-х годах появляется ряд общерусских московских сводов, причем параллельно существуют две традиции: одна — митрополичья, а другая — великокняжеская, которые частью перекрещиваются. И великий князь, и митрополит равно были заинтересованы в том, чтобы Новгород Великий не ушел под власть Литвы. Отсюда понятно, что время составления сводов совпадает с крупнейшими событиями в истории отношений Москвы с Новгородом Великим.

Первая веха (1456 г.) восстанавливается предположительно — по данным редакций Софийской I летописи младшего извода. Статья 1456 г. — последняя статья, общая Бальзеровскому списку и списку Царского; далее, в Бальзеровском нарушен хронологический порядок статей; в перечне князей во второй редакции Софийской I летописи не упоминается Иван Иванович. Все это заставило А.А. Шахматова предположить, что известиями 1456 г. кончался один из московских сводов¹⁰.

Известия последних десятилетий изложены в нем сравнительно кратко. Последнее известие под 1456 г. — это известие о походе на Новгород и о переговорах, или о так называемом Яжелобицком «докончании», оформленном в двух грамотах различного содержания¹¹. Чувство неприязни к поведению «новгородцев» со стороны москвича-составителя, ярко сказалось в следующем его добавлении к тексту Софийской I младшего извода: под 6678 г. после слов «того же лѣта выгнаша новгородци князя Романа» прибавлено: «таковъ бо бѣ обычаи блядинымъ дѣтемъ!»¹².

С двумя событиями, составлявшими важнейшие вехи в московско-новгородских отношениях, — походом 1471 г. и походом 1477 г. — связано составление двух больших сводов московской великокняжеской традиции: свода 1471 (1472) г. и свода 1479 г. Первый из них сохранился в составе Никаноровской летописи (ныне опубликованной в т. XXVII ПСРЛ) в части с 1420 г. до конца летописи; и в составе Московского свода 1479 г. в части с 1425 до 1471 г., до известия о том, что митрополит Филипп повелел готовить «камение» для построения Успенского собора.

Нет ясных свидетельств о происхождении предполагаемого свода 1456 г. М.Д. Приселков думал, что свод 1456 г. представлял собою редакцию митрополичьего летописания. Это весьма возможно, хотя текст не дает на этот счет вполне определенных указаний. Во всяком случае, использован митрополичий или церковный материал (см., например, под 6958, 6960, 6962, 6963 гг.).

Позволю себе отметить среди статей этого текста записи с точными датами, которые нельзя не считать записями, сделанными в московском Архангельском соборе, где хоронили великих князей и потом царей. Так, под 6958 г. читаем: «Того же лѣта бысть чюдо страшно во градѣ Москвѣ: мѣсяца августа 5 день, канунъ дни Спасова, предъ вечернею за единъ часъ, внезапу прииде туча со въстока на градъ» и далее описывается событие, которое совершилось «у церкви у каменныя святаго Михаила Архангела на площади». А непосредственно вслед за этим идет запись: «Того же мѣсяца августа 13 день прииде туча от западныя страны на градъ Москву и вѣтръ великъ зѣло, и сломило крестъ у церкви святаго Архангела Михаила на площади». Подобной же местной церковной записью представляются сведения, сообщаемые в связи со смертью и похоронами великого князя Василия Васильевича под 6970 г.: о «плаче», о том, какая теснота была от «множество народа», о колокольных звонах; перечисление тех, кто был на погребении, и замечание о том, что в церкви «великого архистратига Михаила», где тело было положено, лежат «сродници его, великии князь Иванъ, сынъ Даниловъ, внукъ божественаго Александра, и дѣдъ его и отецъ и иныхъ князеи много»¹³.

В научной литературе существовало убеждение, что в первой половине XV в. прекращается общерусское митрополичье летописание. А.А. Шахматов, отмечая явственные следы митрополичьего общерусского свода в составе западнорусских летописей, полагал не случайным, что нить общерусских известий доведена до 1446 г. «В 1446 г., — писал он, — ослепление в. кн. Василья Васильевича, последовавшее затем сначала заместительство митрополичьего стола Ионою, епископом рязанским (с 1446 г.), а затем возведение его на митрополичий стол (с 1449 г.) в значительной степени изменили прежние отношения митрополичьего двора к подведомственным митрополиту епархиям. В связи с этим ставлю прекращение, в 1446 г. общерусской и вместе митрополичьей летописи. Митрополит все более утрачивает свое политическое значение. Общерусскою летописью становится все более летопись великокняжеская»¹⁴.

М.Д. Приселков утверждал, что митрополичье летописание прекратилось в 50-х годах XV в. Он исходил из общих соображений. «Два события, — писал он, — самым решительным образом изменили позицию митрополии всея Руси, что с неизбежностью должно было отразиться на истории летописания. В 1453 г. пал Константинополь, а с ним вместе и многостолетний призрак греческой «игемонии» над Русскою землею. Московские великие князья очень рано чувствуют эту перемену и у себя дома охотно выступают в своих новгородских распрях охранителями и защитниками веры против католических планов, т. е. присваивают себе роль павшего под турецкою рукою былого распорядительного центра «Второго Рима». В этой новой своей роли московские государи не допускают и мысли о каком-то беспристрастном отношении митрополии к политической жизни Москвы и скоро и легко добиваются совершенного омосковления митрополии, по старому только величавшейся митрополиею «всея Руси». Второе событие было для митрополии не менее чувствительно: литовская половина кафедры ушла из рук московского митрополита и надежду на ее воссоединение оставалось только строить на политической поддержке московских князей перед литовскими великими князьями. Именно такую помощь великий князь Иван Васильевич оказал митрополии в подведении Великого Новгорода под свою руку, чем охранил для митрополичьей кафедры эту, весьма не малую, часть ее обладания. В таких новых условиях жизни, лишенная внемосковской опоры императорской власти, утратив литовскую свою половину, митрополичья кафедра, титулуясь по-старому, фактически становится кафедрою Московского великого княжения, в успехах политического роста которого только и мог крыться успех ее расширения»¹⁵.

Таково было заключение М.Д. Приселкова «о прекращении митрополичьего летописания». Все эти общие соображения, отнюдь не лишенные основания, свидетельствуют только, что митрополичья кафедра со временем становилась в большей мере в зависимости от великокняжеской (а впоследствии — царской) власти; но не свидетельствуют, что митрополичье летописание прекратилось в 40-х или в 50-х годах XV в. В настоящее время благодаря новым исследованиям и открытию новых летописных памятников накопился большой материал, заставляющий полагать, что традиция митрополичьего летописания продолжалась и позднее. Другой вопрос — где над составлением таких текстов работали: в пределах ли монастыря или в стенах митрополичьей канцелярии. Что же касается усиления зависимости церковной иерархии от гражданской власти, то процесс этот был весьма длительным, протекал неравномерно, обнаруживаясь и в XVIII, и в XIX, и в начале XX в.

* * *

Предполагаемый свод 1456 г. был продолжен рядом приписок, сделанных не в хронологическом порядке, и оканчивался большим произведением, озаглавленным «Словеса избрана отъ святыхъ писании...», посвященным отношению Москвы с Новгородом, походу 1471 г. на Новгород и сопутствующим событиям и кончавшимся словами «...въ семъ вѣцѣ и въ будищемъ, аминь». Дальнейший текст во вшитой тетради никакого отношения к Бальзеровскому списку конца XV в., т. е. своду 1471 г., не имеет. Как было определено в исследовании о псковских летописях, тетрадь эта содержит отрывок псковско-новгородского свода первой половины XVII в.¹⁶

Дополнения, или приписки, сделанные в Бальзеровском списке после 1456 г., носят еще более церковную окраску, чем предыдущий текст. Особенно примечателен с этой точки зрения пространный рассказ о московско-новгородском конфликте и походе 1471 г. «Словес избранных».

Едва ли требует особых объяснений и доказательств цель, назначение «Словес избранных». В этом произведении с начала и до конца автор обличает «новгородцев», точнее — правящую партию во главе с «окаянной» Марфой Борецкой, представительницей богатейшего новгородского рода, которая, как утверждает автор, хотела с «Королевым паном» править «всею Новогородскою землею» от литовского «короля», а весь «народ» к «латыньству... приложите»; памятник оправдывает действия великого князя московского и выставляет его в образе смиренного «божественному закону хранителя» и «крѣпка поборника по православии».

Этот памятник — «Словеса избранна» — отнюдь не следует смешивать с пространным рассказом о московско-новгородских отношениях и о походе 1471 г., помещенным в московском своде 1471 (1472) г., отразившемся в Никаноровской летописи и Московском своде 1479 г.; там имеем, по сути дела, памятник, вышедший в составе великокняжеской летописной традиции из великокняжеской летописной лаборатории.

Для нашей темы весьма важно выяснить, какого происхождения «Словеса избранна», откуда вышло это летописное произведение?

Прежде всего отмечаем, что «Словеса избранна» были включены (несколько позднее) в список Царского; в этом списке текст Софийской I летописи был дополнен, между прочим, значительным митрополичьим по содержанию материалом (см. ниже). «Словеса избранна» находим и в списке Дубровского Новгородской IV летописи, иными словами, в одной из редакций свода 1539 г., который был составлен архиепископом новгородским, а затем митрополитом Макарием и содержал, кроме основных источников (Новгородской IV и владычной новгородской летописи XVI в.), еще извлечения из «общерусского митрополичьего свода», как полагал А.А. Шахматов, о чем подробнее будем говорить ниже. Как увидим, составитель свода 1539 г. пытался сочетать защиту интересов церковных с защитой интересов великокняжеских.

Памятник этот — «Словеса избранна» — отвечал требованиям церковного литературного стиля. В нем фактический материал в значительной мере тонет в выдержках из «Писания». Подобный характер носит и приступ. Философское рассуждение о взаимоотношении в поведении «земли» и князя, которое находим в памятниках XI—XIII вв., приводится здесь только в своей начальной части, кончая словами «любяща суд и правду».

Текст содержит прямое указание на письменный источник составителя. Это — грамота (или грамоты) митрополита Филиппа к новгородцам, который «не единою посылалъ къ ним въ Великии Новгородъ свои грамоты». При этом указывается, что составление «грамоты» соответствовало желанию великого князя: он велел «отцю своему пресвященному Филипу митрополиту всея Руси... посылати къ нимъ своего писания грамоты съ своимъ святительскимъ поучениемъ и наказаниемъ отъ божественныхъ писании». Приводится в «Словесах избранных» и текст такой грамоты, вернее — выдержки из нее. Этот текст несколько отступает от дошедших до нас в собрании И.Н. Царского текстов грамот Филиппа, но местами совпадает почти дословно (от слов «И вы божия гнѣва убоитеся...» До слов «...на тѣхъ прелестныхъ богоотступницѣхъ»). Но самое важное, что заимствования из грамоты (или грамот) Филиппа обнаруживаются в ряде других мест текста «Словес избранных», где составитель рассказывает от себя (например, выше слова «и яко забывше своея великия старины»; о новгородцах: «никогда же не отступны были отъ нихъ отъ своихъ господъ»; слова «а имя ихъ великыхъ государей князей держали на собѣ честно и грозно, а въ земли и въ воды не вступалися»; от слов «а которыхъ земль и водъ...» до слов «...присылали многихъ людеи»; от слов «посломъ Василеи ихъ Ананьинъ...» до слов «...то ми не наказано»)¹⁷. И далее текст «Словес избранных» обнаруживает местами близость к сохранившемуся в собрании И.Н. Царского тексту грамоты Филиппа.

Все сказанное заставляет думать, что «Словеса избранна» вышли из среды, близкой к митрополиту Филиппу. Неоднократные ссылки текста на помощь «архангела Михаила» допускают предположение (как одно из возможных), что писавший имел какое-то отношение к Архангельскому собору. Следующий этап в истории общерусского церковного летописания раскрывается при изучении состава Московского великокняжеского свода 1479 г.

* * *

Если происхождение московского свода 1471 (1472) Г. остается еще не вполне выясненным, то обширнейший, бесспорно великокняжеский, общерусский по составу Московский свод 1479 г. благодаря исследованию последних лет становится понятным во всем многообразии.

Свод 1479 г. открыт А.А. Шахматовым. Сначала А.А. Шахматов определил его на основании состава летописного сборника бывшего Архива Министерства иностранных дел № 20/25, где свод 1479 г. соединен с новгородским сводом 1539 г. А затем им был открыт и список свода в Эрмитажном собрании¹⁸.

Основываясь на литературных данных, можно различать в Московском своде 1479 г., после Повести временных лет, три части: 1) до 1425 г., 2) с 1425 до 1471 г. и 3) с 1472 г. до конца, о первой части использованы материалы особого южнорусского свода, летописи, близкой к Троицкой, северо-восточного свода и новгородско-софийского свода (и, может быть, отдельно — Софийской I и Новгородской IV летописей). Во второй части составитель следовал московскому своду 1471 (1472) г., как показывает сравнение с Никаноровской летописью. В третьей части использованы московские летописные записи и документальные материалы¹⁹.

До последнего времени оставался малоисследованным Эрмитажный список. Между тем, хотя он поздний (XVIII В.), это, в сущности, единственный сохранившийся список Московского свода 1479 г., и правильное представление о тексте этого свода нельзя составить без Эрмитажного списка, тем более, что он, как известно, восполняет утраченные листы Уваровского.

Загадкой оставалась первая часть свода, хотя и было указано наличие в ней ряда источников.

Сличение Эрмитажного списка с Уваровским показало, что ряд фраз и целых фрагментов сохранились в Эрмитажном и опущены в Уваровском как вследствие утраты листов в Уваровском, так и в результате работы писца или редактора конца XV в.

Эрмитажный список XVIII в. обрывается на описании события 5 декабря 1477 г. словами «...у себя велелъ быти имъ» (стр. 799, л. 397). Далее ¾ листа оставлены чистыми. Гаким образом, в оригинале Эрмитажного списка последних листов недоставало, и по ряду признаков он был дефектным, быть может, по ветхости. Начала летописного текста в списке тоже нет, он начинается со слов: «capмати, таврияни, сифиа²⁰, фрази...» и т. д., причем некоторые места переписчиком прочитаны не были и оставлены чистые строки, а на стр. 754—762 в Эрмитажном списке текст списан с перепутанных листов оригинала. При восстановлении первоначального порядка листов оригинала нам представилась возможность определить размер оригинала: страница в этой части рукописи содержала текст, соответствующий 9—9½ строкам т. XXV ПСРЛ. В рассказе о событиях 70-х годов XV в. (ноябрь 1475 г.) Эрмитажный список сохранил значительный фрагмент, отсутствующий в Уваровской рукописи, по-видимому, из-за потери листов²¹.

Летописный свод 1479 г., как отмечал А.А. Шахматов, кончался на известии о пожаре 9 сентября 1479 г. (6988 г.), на что указывает содержание Архивского списка (№ 20/25), где текст свода 1479 г. соединен с новгородским сводом 1539 г.²², а также Уваровский список, где вслед за известием о пожаре начинается новый почерк и иные приемы расстановки киноварных букв. Мы думаем, что рассказом о пожаре летописный свод заканчивался потому, что это было одно из последних событий, достойных описания с точки зрения составителя. В тушении пожара принимал участие «сам князь велики да сынъ его со многими людьми» и «богъ же свою милость показа к ним за их потружение и отврати ярость свою...»²³. На наш взгляд, есть основание полагать, что свод 1479 г. был написан в промежутке между 5 марта 1478 г., когда великий князь Иван Васильевич возвратился в Москву из новгородского похода, и осенью 1479 г., так как описанием события 9 сентября свод кончался.

Нет сомнения, что в задачу составителя входило достаточно полно отразить новгородский поход, показать его значение. Впрочем, задача заключалась не только в воспроизведении событий последних лет. Новгород был лишен всякой самостоятельности, и надо было оправдать этот совершенно новый факт в истории Русской земли. Измена Москве и двуличное поведение новгородских бояр вынудили, согласно своду 1479 г., великого князя к небывалым мерам. То, что произошло в 1476—1478 гг., расценивалось в Москве как нечто совсем новое в судьбе Новгорода Великого. Описывая, как вечевой колокол перевозили из Новгорода в Москву, составитель свода 1479 г. присовокупляет: «А как и стал Новгород, Русская земля, таково изволенье на них не бывало ни от которого великого князя, да ни от иного ни от кого»²⁴.

Бесспорно, что большое значение составитель свода 1479 г. придавал описанию строительства Успенского собора. Предполагали, что составителя свода вдохновляла и идея Москвы — третьего Рима. В своде подчеркивается, что Успенский собор воздвигается по образцу владимирского Успенского собора, построенного Андреем Боголюбским, внуком Мономаха, и отмечается историческая преемственность традиций между домонгольской Русью и государством Ивана III. Аналогичная мысль проводится в рассуждениях на предшествующих листах свода по поводу событий начала 70-х годов²⁵. М.Д. Приселков писал, что «описанием торжественного открытия этого нового центра вселенского христианства и заканчивался летописный свод 1479 г.»²⁶.

Для осуществления первой задачи требовалось привлечение официального документального материала (например, дорожных дневников, или «итинерариев»), а для второй — подробных записей о ходе строительства Успенского собора. Поражает, насколько подробно фиксировали записи ход работы: церемонию перенесения мощей митрополита Петра; отмечали, как постройка рухнула уже после смерти Филиппа при Геронтии; о том, как снова была возведена, и подробно — об освящении собора. Но всего интереснее следующее наблюдение: хотя в записях обо всем этом в своде 1479 г. изложено подробнее, чем в Софийской II и Львовской летописях, однако в последних видим не только иной текст, но и ряд фактических деталей о тех же событиях, которых нет совсем в своде 1479 г.: в Москве продолжала существовать другая летописная традиция наряду с великокняжеской. В последней, например, нет о мастерах Ивашке Кривцове и Мышкине; нет о том, что митрополит «сотвори же... тягиню велику, со всѣхъ поповь и монастыреи сбирати сребро на церковное создание силно; яко же собра много сребра, тогда бояре и гости своею волею части своя имѣиия даша митрополиту на церковное создание». Нет технического комментария: «известь жидко растворяху съ пескомъ, ино не клеевито, а внутрь того же малого камения сбираху да внутрь стѣны сыплюще да известию поливаху, якоже растворомъ тѣстенымъ, потому же некрѣпко дѣло: якоже тягиня того камения погнететь вмѣсто, и правило стѣны извихляется»²⁷. В своде 1479 г. упомянуто об участии мастеров из Новгорода Великого в постройке (Увар., л. 456 об.), чего нет в Софийской II и Львовской, но там читаем ряд деталей, отсутствующих в своде 1479 г.: о работе Аристотеля «около шеи болшие казну сътвори; полати же подлѣ олтарь отъ стороннихъ двереи учини, и на верхъ церкви въсходити лѣствицу учини; своды же въ одинъ кирпичь сътвори и сведе того ради, егда дождь идетъ, ино каплетъ. На пятое лѣто сверши ея. Помостъ же мѣлкимъ каменемъ измости...». И далее читаем подробности, характеризующие происхождение этой традиции: «...въ олтарѣ же, надъ митрополичимъ мѣстомъ крыжь лятски и истеса на камени за престоломъ, его же митрополитъ послѣди стесати повелѣ; передъ предними дверми помость накры каменемъ, и въ одинъ кирпичь сведе, и середку на гирѣ повѣси на желѣзнои»²⁸.

Мы указали пока на следы иной летописной традиции наряду с великокняжеской второй половины XV в. после 1456 г. (Бальзеровский список, кончающийся на 1471 г.; записи о построении Успенского собора в Софийской II и Львовской). Эти следы сами по себе еще недостаточно убедительны. Бальзеровский список мог представлять собою случайное, единичное явление. А материал Софийской II и Львовской требует объяснения в связи с изучением состава общего источника Софийской II и Львовской летописей. Новые перспективы открывает сравнительное изучение Московского свода 1479 г. и Ермолинской летописи.

А.А. Шахматов колебался в решении вопроса о происхождении первой части Московского свода 1479 г. Это видно из сравнения текста его главы о Московском своде 1479 г. в «Обозрении» с генеалогической таблицей, им составленной, и из карандашных пометок на полях рукописи его «Обозрения». Из таблицы можно заключить, что, по его мнению, Троицкая летопись, ростовская летопись, московская княжеская летопись и Полихрон (общерусский свод) 1423 г. вошли как самостоятельные источники уже в московский свод 1456 г. В таком же смысле можно понять и его слова в статье «Летописи», помещенной в Новом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Но в тексте «Обозрения» он в числе источников Московского свода 1479 г. предполагал еще наряду с Полихроном 1423 г. Полихрон начала XIV в. О нем же он пишет и в заметке на полях своей рукописи. В настоящее время, как мы говорили, предположение о существовании Полихрона начала XIV в. в науке отвергнуто.

М.Д. Приселков полагал, что обширная часть Московского свода 1479 г. является литературной мозаикой, принадлежащей руке самого составителя свода 1479 г.²⁹: он привлек разнообразные источники, и в их числе — ростовский владычный свод и Ипатьевскую летопись.

На первый взгляд мнение М.Д. Приселкова представляется вероятным. Однако такое решение вопроса встречает препятствия. Обнаруживается, что то же сочетание первоисточников, тот же сложный летописный текст, который имеем в Московском своде 1479 г. (в последнем в части до 1425 г.), существовал независимо от Московского свода 1479 г.

Сравнивая Московский свод 1479 г. с Ермолинской летописью, приходится убедиться, что текст Ермолинской летописи представлял собою сокращение сложного летописного источника свода 1479 г. (в последнем в части до 20-х годов XV в.). Составитель Ермолинской летописи иногда пропускает то или другое известие, местами сокращает или кратко его излагает, но в общем перед нами аналогичная редакция летописного свода. Те же первоисточники и в том же сочетании, как они прослеживаются в Московском своде 1479 г., видим и здесь — Троицкую летопись или близкую к ней, Софийскую I летопись или общий источник Софийской I и Новгородской IV, южнорусский (киевский) источник, подробно излагающий южнорусские события, особый текст владимирский (ростово-суздальский) с событиями XIII в., записи ростовского владычного свода. Перед нами тот же общерусский летописный материал, только с сокращениями, в целом отличный и от Софийской I, и от Новгородской IV, и от Никаноровской, которая частично отражает предшествующий своду 1479 г. московский летописный свод.

Сличение и анализ материала показали также, что не совсем верно определять состав Ермолинской летописи в части до 1425 г. как выборки из Владимирского Поли-хрона 1423 г.³⁰, поскольку в Ермолинской летописи мы имеем сокращение того сложного летописного текста, для которого Владимирский Полихрон мог служить только одним из источников. Этот сложный летописный текст в более полном виде имеем в Московском своде 1479 г. в части до 1425 г. Под Владимирским Полихроном я разумею, согласно определению А.А. Шахматова, тот общерусский свод, который в соединении с новгородской летописью был общим источником Софийской I и Новгородской IV летописей. А.А. Шахматов произвел систематическое сличение Ермолинской летописи с Львовской, установив их родство. Он заметил также близость Ермолинской летописи к Воскресенской, откуда заключил о большой близости оригинала Ермолинской летописи к «Московскому своду 1480 г.» (т. е. своду 1479 г.)³¹. Но систематического сличения со сводом 1479 г., видимо, не произвел, так как тогда пришел бы к несколько иному выводу о составе в части до 1425 г. Ермолинской летописи. Из сказанного явствует, что систематическое сличение Московского свода 1479 г. с Ермолинской летописью имеет немаловажное значение как для понимания состава Московского свода и Ермолинской летописи, так и для восстановления общерусского свода, ранее неизвестного, составленного позднее Владимирского Полихрона.

Текст свода 1479 г. я восстанавливаю по Эрмитажному списку ГПБ № 4166 и по рукописи Уваровской летописи № 1366 ГИМ, изданной в т. XXV ПСРЛ. Текст последней значительно более исправен. В Эрмитажном списке обнаруживается много пропусков механического характера. Но имеются и пропуски в Уваровском тексте. Большинство пропусков объясняется гаплографией. Это мной показано (до известий конца XII в.) ниже. Подобную картину наблюдаем и в интересующем нас тексте, содержащем известия XIII, XIV и первой четверти XV в., причем пропусков в Эрмитажном списке здесь встречаем более. Но и здесь имеется некоторое количество пропущенных мест в Уваровском списке, которые восстанавливаются по Эрмитажному. Укажем на них, поскольку Эрмитажный список не опубликован.

Так, под 6715 г. на л. 130 в Уваровском опущены, после слов «ис Кыева, во Вручии», слова «и приидоша къ Киеву, бысть же им весть, яко Рюрик шел въ Вручии» (Эрм., стр. 322); под тем же годом на л. 130 в Уваровском опущен большой текст после слов «на его воли. Всеволодъ же». Текст этот начинается словами «Чермныи пришед седѣ...» и кончается — «...с людьми с многими и сами [поидоша]» (Эрм., стр. 323—325)³². Под 6724 г. на л. 136 об. в Уваровском после слов «Юрьи Олексичь» опущено: «Гаврила Милитичь» (Эрм., стр. 337). На л. 147 об. после слов «съ смолhяны» в Увар. в Эрм. читаем: «и все князи русти» (Эрм., стр. 359). Под 6738 г. после слов «взыде въ своемъ» в Увар. на л. 154 опущено слово «чину» (Эрм., стр. 369). Под 6742 г. на л. 156 после слов «из Медвѣжьеѣ головы» в Увар. опущено: «на сторожи» (Эрм., стр. 372). Под 6743 г. на л. 156 после слов «с половци» в Увар. опущено: «а Михаил Всеволодичъ с черниговци» (Эрм., стр. 372). Под 6745 г. на л. 157 об. после слов «а Жирославу» в Увар. опущено слово «Михаиловичу» (Эрм., стр. 374), а на л. 158 об. после слов «и к Мѣдяным воротом» опущено: «и отсюда от Клязмы ко Во[л]жским воротам» (Эрм., стр. 376). На том же листе после слов «и съ снохами» в Увар. опущено: «с внучаты и прочи княгини и множества бояръ и людеи» (Эрм., стр. 376). Под 6746 г. на л. 159 после слов «со сыновци своими» в Увар. опущено: «с Васильком и со Всеволодом и с Володимером и с мужи своими» (Эрм., стр. 378), а на л. 161 после «Яким Влункович» в Увар. опущено: «Глебъ Борисовичь». Под 6781 г. на л. 191 об. после слов «он же бѣжа» в Увар. опущено: «с Романом» (Эрм., стр. 428); под 6785 г. на л. 193 после слов «Глѣбъ Ростиславич Смоленски» в Увар. опущено: «Тое же зимы князь великии Дмитреи Александрович ходи на корелы с низовцы и с новогородцы, и полони всю землю их» (Эрм., стр. 429—430). Под 6878 г. на л. 251 об. после слов «и посад пожьже» в Увар. в Эрм. читаем: «но не весь, а волости повоева и пожже» (Эрм., стр. 492). Под 6879 г. на л. 252 об. после слов «Александръ Колывановичь» в Увар. опущено: «Борисъ Конюшковичь» (Эрм., стр. 493). Под 6885 г. на л. 266 после слов «Матвѣи Сараискыи» в Увар. опущено: «Арсенеи Ростовски» (Эрм., стр. 506).

Каково же взаимоотношение Ермолинской летописи и Московского свода 1479 г.? Обратимся к погодному сличению.

Под 6626 г. Ермолинская летопись несколько сокращает текст, имеющийся в Московском своде, причем отражает разные источники, которые служили компонентами текста Московского свода под этим годом: Лаврентьевскую летопись, точнее — Троицкую (в основании которой лежала Лаврентьевская), южнорусский источник, близкий к Ипатьевской, и содержит уникальное южнорусское известие Московского свода — с него начинается текст под этим годом, и оно передано в Ермолинской дословно.

6627 г. в Ермолинской летописи опущен, а под 6628 г. в ней сокращенно передано первое известие Московского свода и опущено второе.

Под 6629 г. передано только известие о смерти митрополита Никифора, имеющееся и в Московском своде, а под 6630 г. — только известие о Никите.

Под 6631 г. первое известие Московского свода (кончается словами «Ярославъ, братъ его») довольно точно передано в Ермолинской. Затем опущено от слов «Того же лѣтѣ преставишяся...» до слов «...и побѣди их». Далее опущены слова «и моляшеся богу о насилии и гордости Ярославлѣ» и ниже сильно сокращен текст Московского свода без каких-либо добавлений.

Под 6632 г. из всех известий Московского свода в Ермолинскую взято лишь известие о смерти Василька и Володаря. Кроме того, очевидно, по описке или по ошибке в Ермолинской помянут как умерший в этом (6632) г. Давид Ростиславич, о чем в Московском своде нет. Давид Ростиславич, известный по источникам, родился примерно в 6648 (1140) г.

Под 6633 г. очень кратко излагается то, что читаем в Московском своде³³. Передано кратко и известие Московского свода о том, кто княжил в Новгороде, восходящее к новгородско-софийскому источнику.

Под 6634 г. взято только известие о смерти митрополита Никиты, причем без точной даты (восходит к Троицкой).

Под 6635 г. текст, имеющийся в Московском своде, в Ермолинской значительно сокращен. Но здесь обнаруживаем в Ермолинской несколько слов о конкретных событиях, отсутствующих как в Эрмитажном списке, так и в Уваровской 1366, т. е. в Московском своде 1479 г.: после слов «раз[г]раби» написано: «а онъ бѣжа х Киеву». Вместе с тем эти слова имеются в краткой Уваровской № 188, в параллельном к Ермолинской тексте. Эта конкретная деталь рассказа, отсутствующая в Московском своде, сразу же заставляет предположить, что оригинал Ермолинской сокращал не самый Московский свод 1479 г., а его сложный источник, текст которого использован в Московском своде до 1425 г.

6636 г. в Ермолинской опущен, а текст под 6637 г. сокращен, причем имеется уникальное упоминание о Василии и Иоанне, отсутствующее в Ипатьевской летописи, но находящееся в Московском своде. Характерно также, что первое известие приведено дословно. 6641 и 6642 гг. опущены.

Под 6643 г. в Ермолинской текст Московского свода сокращен, причем известия восходят к разным источникам (к Троицкой и к новгородско-софийскому).

6644 и 6645 гг. в Ермолинской переданы сокращенно.

Под 6646 г. в Ермолинской довольно точно передан текст Московского свода 6646—6647 гг., но с рядом пропусков; в общем дан компилятивный текст и отражены разные источники, в том числе новгородско-софийский.

Под 6648 и 6649 гг. в Ермолинской в сокращенном виде то, что в Московском под 6648 и 6649 гг.

Под 6650 Г. первая фраза (до слов «на Вечеслава») в Ермолинской читается, как в Московском своде, далее — сильно сокращено. 6651 и 6653 гг. в Ермолинской опушены.

Под 6654 г. первое известие в Ермолинской летописи почти дословно совпадает с Московским сводом, а далее — сокращения и пропуски. Часть материала восходит к Троицкой летописи, а часть — к южнорусскому источнику, причем в Ермолинской передано уникальное место, отсутствующее в Ипатьевской летописи (а также в Хлебниковском и Погодинском списках) и имеющееся в Московском своде (от слов «они же рѣша...» до слов «...донеле же ми душа в тѣлѣ, не могу лишитися его»).

Под 6655 г. Ермолинская также сокращает текст, помещенный в Московском своде, но здесь, несмотря на сокращения, опять в Ермолинской сохранился конкретный штрих, которого нет в Московском своде: это слова, относящиеся к Святославу Всеволодовичу, пришедшему в Киев к Изяславу: «любяще бо его Изяславъ»; то же сохранилось и в параллельной Ермолинской — Уваровской № 188. Это опять свидетельство, что Ермолинская сокращала не самый Московский свод 1479 г., а свод, использованный последним.

Под 6656 г. в Ермолинской читаем тот же, составленный из разных источников, текст, который имеется и в Московском своде, но сокращенный. Аналогичную картину наблюдаем и под 6657—6659 гг.

Итак, видим, что в Ермолинской выпускаются целые известия и произведены сокращения путем краткой передачи пространного изложения.

Под 6660 г. составитель текста, имеющегося в Ермолинской, в большинстве случаев не механически выбрасывает куски текста (подобный прием мы наблюдали при сравнении Ипатьевской летописи с Лаврентьевской), а пытается рассказ сложного содержания выразить схематичнее, короче. Так, например, вместо фразы «...и пожгоша его; церковь же бѣ в нем святаго Михаила камена, а верхъ ея древом нарубленъ, и то згорѣ» он пишет только: «и роскопа». Слова «что есмь ему сердце вередилъ и противу его стал» он передает фразой: «еже его разгнѣвалъ». В одной фразе далее пытается он выразить суть рассказа об отношениях между Изяславом и Владимиром. Вместо перечисления имен он пишет просто: «князи... черниговьстии». Рассказ о движении Юрия он сокращает, давая лишь общую схему его маршрута, и т. п.

Под 6661 г. в Ермолинской сильно сокращен текст, имеющийся в Московском своде 1479 г., близкий к Троицкой и Лаврентьевской. Фраза «и съступишяся битися, и бысть мижи ими смятение, не вѣдахут бо которыи суть побѣдили» передана в Ермолинской своими словами «и бысть смятение: сии тѣхъ гнаша, а сии тѣхъ».

Текст Ермолинской под 6662 г. начинается кратким сообщением: «Изяслав поя дружыну обезыню». В этих словах кратко передано известие под 6661 г. о том, что Изяслав посылал за «другой» женой в Обезы (т. е. в Абхазию) и под 6662 г. — о встрече ее и о свадьбе. И затем сокращен текст, имеющийся в Московском великокняжеском своде 1479 г., взятый из двух источников (первого — близкого к Троицкой, и второго — восходящего к северовосточному своду).

И далее, следя год за годом за составом текста Ермолинской летописи, убеждаемся, что в ней — сокращение того сложного текста, который представлен до 1425 г. в Московском своде 1479 г. Сокращение текста с разными источниками видим, например, в дальнейшем под тем же 6662 г., где в киевский текст вмонтировано новгородское известие. Уникальные места киевской летописи переданы под 6667 г. (от слов «лежа 3 дни» до слов «...ничсоже его», слова «в теремѣ», от слов «Ростислав же помяну» до слов «...стоание въ церквахъ»). Места эти имеются и в Уваровской № 188, которая дает текст, параллельный Ермолинской. Уникальные места, восходящие к киевскому источнику, отражены в Ермолинской и под 6668 г. Сокращение текста из разных источников, имеющегося в Московском своде 1479 г., видим и под 6669 г. (новгородско-софийский и киевский). Те же компоненты выступают, например, под 6675 г. в Ермолинской. Великокняжеский владимирский текст (отсутствующий в Лаврентьевской и Ипатьевской), имеющийся в Московском своде (см. Уваровский список и Эрмитажный), встречаем в Ермолинской под 6715 г. (от слов «води ихъ...» до слов «...веде съ собою»). Значительный текст под 6715 г., не сохранившийся в Уваровском списке, но сохранившийся в Эрмитажном, тоже отражен в Ермолинской летописи.

Необходимо подчеркнуть, что в Ермолинской летописи явно обнаруживаются следы особой редакции владимирского летописания первых десятилетий XIII в., хотя и в сокращенном виде, которую в развернутом изложении имеем в Московском своде 1479 г. (выделение или реконструкцию этих владимирских фрагментов мы предлагаем в главе IV настоящей книги). Так, например, под 6715 г. в Ермолинской летописи читаем, что весть об измене рязанских князей сообщили Глеб и Олег на Оке; упоминается Петров как поселение; упоминается о приходе к Оке рязанского епископа «отъ княгини»; под 6716 г. — о сношениях рязанцев с Глебом и Изяславом по поводу выдачи Ярослава; под 6720 г. — о движении Святослава в Ростов и о замышлениях Константина и т. п. Отсутствующий в Уваровском списке, где недостает листов, но имеющийся в Эрмитажном списке текст под 6812 г., также использован в Ермолинской летописи.

Мы не будем утомлять читателя большим количеством примеров сокращенной передачи в Ермолинской летописи текста, имеющегося в Московском своде 1479 г. в части, предшествующей 1425 г. Остановимся только на некоторых.

Под 6849 г. в Московском своде 1479 г. описывается острая вспышка классовой борьбы в Торжке. Новгородцы учинили расправу «ад наместниками великого князя в Торжке. В ожидании ответных действий со стороны великого князя новгородские бояре послали в Новгород за помощью. Но тогда «чернь» восстала («въсташа») против бояр. Под «чернью» здесь разумеются, вероятно, ремесленники и мелкие торговцы. «Чернь», одевшись в «броня», напала на «дворы», освободила «намѣстниковъ» великого князя и «черноборцовъ» (т. е. сборщиков «черного бора»), выслала новгородцев из города, а «дома» бежавших новоторжских бояр разграбила, хоромы «розвозиша» и даже предала опустошению боярские «села», очевидно пригородные. В Ермолинской летописи сравнительно полно передан этот рассказ; опущены имена приезжавших из Новгорода новгородцев и выброшена следующая фраза: «а новоторжьскые бояре прибѣжаша в Новъгород только душею, хто успѣлъ».

Под 6881 г. в Московском своде 1479 г. подробно описываются, следуя владычному новгородскому источнику (в составе новгородско-софийского свода), те безобразия, которые учинили тверичи в Торжке после того, как оттуда были изгнаны тверские «наместники» и перебиты тверские «гости» и «торговцы»: город был сожжен, а «женъ и дѣвиць одираху и до последние наготы, рекше и до срачици, иже и погании тако же творять», и те «истопишася в рѣцѣ срама ради...» и т. п. Это разоблачающее описание довольно подробно, лишь с небольшими сокращениями, передано в Ермолинской летописи (выпущена, например, фраза «а товаръ, которой у огня поостался и иконная крута, злато и сребро, то все поимаша»).

Сравнивая весь обширный текст, год за годом, Московского свода 1479 г. с Ермолинской летописью, можно убедиться, что в той, наиболее значительной части Московского свода (до 1425 г., с которого составитель Московского свода переходит в общем на Никаноровскую 1471/72 г.), составитель Ермолинской, или, точнее, ее основной части, ее протографа, сокращенно передавал текст, сохранившийся полнее в Московском своде 1479 г.

Итак, нет никакого сомнения, что в части до 1425 г. в Ермолинской летописи имеем не Владимирский Полихрон, а тот сложный общерусский текст, одним из источников которого был Владимирский Полихрон.

Теперь встает вопрос: быть может, составитель основной части Ермолинской летописи пользовался самим Московским сводом 1479 г.?

Напомним сначала, что на пути к такому решению стоят прежде всего наблюдения, сделанные над Ермолинской летописью А.А. Шахматовым. «Протограф Ермолинской летописи, — писал он в статье "Летописи", — был доведен до 1472 г., а в списке дополнен известиями 1473—1481 и 1485—1489 гг.»³⁴ Из его труда «Ермолинская летопись и ростовский владычный свод» явствует, какие данные склонили его к такому выводу: с 1473 г. в Ермолинской летописи меняется состав известий. Текст событий 6933—6980 (1425—1472) гг. оказывается теснейшим образом связанным с текстом списков Хронографического (Новгородской IV летописи) и Царского (Софийской I), а в известных частях и с Софийской II и Львовской, которые, в свою очередь, весьма близки к Хронографическому и Царскому. А начиная с 6981 (1473) г. Ермолинская уже не сходна ни с Хронографическим, ни со списком Царского, хотя, конечно, между ними есть общие известия³⁵.

Во-вторых, он установил, что под 60—70-ми годами в Ермолинской читаем ряд упоминаний о деятельности В.Д. Ермолина. Последнее известие этого рода находится под 1472 г.; в последующем тексте о ней упоминаний нет. Наконец, в пользу мнения, что основной протограф кончался 1472 г., он приводил и некоторые палеографические наблюдения³⁶. Судя по этим данным, основную часть Ермолинской летописи не мог заполнять Московский свод, составленный в 1479 г., а мог в нее попасть только его источник. Наблюдения А.А. Шахматова, показывающие, что в Ермолинской летописи не мог быть использован самый Московский свод 1479 г., подкрепляются другими данными. Для решения этого вопроса важны результаты наблюдений при сравнении Московского свода 1479 г. с Ермолинской летописью. В Ермолинской летописи обнаруживаются детали, частью конкретного содержания, отсутствующие в Московском своде, которые свидетельствуют, что оригинал Ермолинской летописи использовал не самый Московский свод, а его сложный по составу источник. Так, под 6668 г. в Московском своде выпали слова «дьяволомъ наученъ» (Ерм., л. 67 об.) и ниже (слова Изяслава) — «како ми сихъ опять совокупити» (Ерм., л. 69). Под 6670 г. нет слов «и зь чяды» (Ерм., л. 71). Под 6715 г. в Московском своде нет точной даты, когда Всеволод пошел к Москве — 19 августа (Ерм., л. 97). Под 6767 г. нет о том, что новгородцы князя Александра Невского «много чтивше» (Ерм., л. 136 об.). Под 6834 г. в Московском своде нет слов (о митрополите Петре) «пасъ церковь божию лѣтъ 18 и мѣсяць 6» (Ерм., л. 167). Под 6873 г. в Московском своде выпала фраза «Того же лѣта митрополитъ Алексѣи отня епископью Новогородьскую и Городецкую от владыки Алексѣя Суздальскаго» (Ерм., л. 191). Ни в Эрмитажном списке (стр. 485—487), ни в Уваровской 1366 ее нет. Известие восходит к общему источнику Софийской I и Новгородской IV летописей. Под 6918 г. нет слов о Фотии «и приятъ его князь великы Василеи с честью» (Ерм., л. 253 об.). Под 6925 Г. в Московском своде, в рассказе о Цамблаке, выпало место от слов «сущии же православнии хрестьяне...» до слов «...и наше благословение съ православными хрестьяны» (Ерм., лл. 258 об. — 259), равно как под 6926 г. рассказ о чуде церкви Покрова в Новгороде — известие, которое восходит к общему источнику Софийской I и Новгородской IV летописей и по всем признакам было в общем источнике оригинала Ермолинской летописи и Московского свода 1479 г.

В пользу вывода, что в основу Ермолинской летописи положен не свод 1479 г., а его источник, свидетельствует также и то, что признак общей редакции летописного свода в Ермолинской и Московском своде 1479 г. наблюдаем только до 20-х годов XV в., и расхождение (явное — с 1430 г.) объясняется тем, что с 1425 г. составитель Московского свода 1479 г. обратился к предшествующему московскому своду, отразившемуся в Никаноровской летописи. Бесспорное расхождение начинается с 6938 (1430) Г., где видим тексты в Ермолинской, отсутствующие в Московском своде 1479 г.: Ерм., под 6938 г. от слов «А князь Юрьи разверже миръ...»; под 6939 г. — о засухе и мгле; под 6941 г. — о походе Юрия Димитриевича на Москву и последующее изложение; об обвинениях, которые предъявлялись Семену Морозову; а также под 6942, 6944 и др.

Если бы Ермолинская летопись следовала Московскому своду, а не его источнику, то тогда, всего вероятнее, после 20-х годов XV в. она отразила текст, близкий к Никаноровской.

Между тем, расходясь с Московским сводом, Ермолинская летопись с 1430 г. дает рассказ, аналогичный Софийской II и списку Царского. Так, весь рассказ от слов «А князь Юрьи разверже миръ...» до слов «...преити на нь», отсутствующий в Уваровском и Эрмитажном (стр. 618—619), можно найти в Софийской II летописи. Под следующим 6939 г. сообщения Ермолинской летописи о засухе, о том, что горели земля и болота, о мгле, стоявшей 6 недель, о том, что рыбы в воде мерли, отсутствующие в Уваровском и Эрмитажном списках свода 1479 г., отразились в Софийской II и списке Царского. Под 6941 г. — о том, что Морозов «миръ свелъ», о том, что «не повыкли бо служити удѣлнымъ княземъ» московские князья, бояре и дворяне, та часть рассказа, в которой обвиняется Морозов, — все это находим в Софийской II или в списке Царского, но не найдем в Московском своде. То же можно сказать относительно упоминания под 6949 г. о «мятле» Порховском, а под 6950 г. — о Кулодаре Ирешьском и т. п.

Укажем еще на одно показание изучаемого общерусского источника Московского свода 1479 г. Из этого показания можно заключить, что составитель этого источника не был составителем Московского свода 1479 г. Только при таком предположении становится понятным, почему в Московском великокняжеском своде 1479 г. имеется в тексте, восходящем к Троицкой летописи, следующая вставка, отсутствовавшая, по-видимому, в Троицкой³⁷: «Сего бо предреченного Митяя не хотя же никто же в митрополии, єпископи же и игумены, прозвитери и весь чинъ священичьскыи и мниси, вси моляху о томъ бога, дабы не попустилъ Митяю в митрополитѣх быти, но единъ князь великыи хотяше его видѣти в томъ чину. Тои же уповаше на любовь княжьскую, о иномъ же ни о комъ не брежаш е, аще бо и книгы добрѣ сведяше, но не въспомяну пророка глаголюща: добро есть уповати на господа, нежели уповати на князя. И пакы глаголеть: не надѣитеся на князя, на сына человѣчьскы, в них же нѣсть спасения...» и т. д. Конечно, не составитель великокняжеского свода 1479 г. писал эти строки, а они были уже в его летописном источнике. И написано это рассуждение в среде, защищавшей церковные интересы «митрополии» от чрезмерных княжеских притязаний. Его нет также ни в Никаноровской летописи, ни в Софийской I, ни в Новгородской IV³⁸.

Когда же был составлен этот общерусский источник Московского свода, объединивший в своем тексте материал предыдущих общерусских и владычных сводов?

Сокращение этого общерусского памятника производилось, конечно, после его составления; а составлялся он не около 1417 г., и не около 1423 г. и даже не при Фотии, а позднее. Под 6914 г. в текст, восходящий к Троицкой летописи, вставлена в Московском своде 1479 г. (в Уваровской летописи и Эрмитажном списке) следующая фраза: «по отшествии же сего митрополита и прочии митрополити русстии и до нынѣ преписывающе. сию грамоту повелевают въ преставление свое въ гробъ въкладающеся тако же прочитати въ услышание всѣм». Этой фразы не было в Троицкой летописи и в других известных нам первоисточниках Московского свода, но она имеется в Ермолинской летописи, а также в Львовской и Софийской II и, следовательно, восходит к их общему оригиналу. Из приведенной фразы о «прочих русских митрополитах» явствует, что свод составлялся не в 20-х годах XV в., не при Фотии, а позднее. Имеем и другое указание, что общерусский свод составлялся позднее Фотиева Полихрона.

В Московском своде 1479 г. (в Уваровской летописи и в Эрмитажном списке) помещена под 6755 г. фантастическая повесть «Об убиении злочестиваго Батыя въ Угрехъ». Ее мы не найдем ни в Троицкой летописи, ни в Софийской I и Новгородской IV, ни в Никаноровской. Но она имеется (в несколько сокращенном виде) в Ермолинской и Львовской летописях и, следовательно, была уже в общем оригинале московского свода и этих летописей. Повесть эта, согласно мнению В.О. Ключевского, М.Г. Халанского и А.А. Шахматова, составлена Пахомием Сербом. Пахомий Серб писал предположительно в 40-х годах Хронограф, а в 1472 г., как прямо свидетельствует Львовская и Софийская II летописи, получил задание написать два канона и слово об «обретении мощей» митрополита Ионы.

Прощальная грамота сохранилась не только в изучаемом летописном тексте, но и отдельно в сборнике XVII в. собрания Н.В. Калачева³⁹. Выражение «прочии митрополити русстии» показывает, что изучаемый общерусский летописный памятник писался не ранее 1464 г. при митрополите Филиппе, так как Фотий сам писал прощальную грамоту, а Исидор бежал из России. Следовательно, под «прочими» митрополитами могли разуметь лишь Иону и Феодосия. Таким образом, изучаемый общерусский летописный источник мог появиться между 1464 и 1472 г. Быть может, его составление началось в кратковременное правление Феодосия, поставленного из ростовских архиепископов, а было завершено при митрополите Филиппе, с именем которого, как мы видели, следует связывать составление «Словес избранных». В этот общерусский памятник был включен рассказ о Стефане Пермском, вероятно, в связи с тем, что при митрополите Феодосии пермский епископ Иона крестил «Великую Пермь» и «князей» их; ставил там церкви, игуменов и священников⁴⁰. Рассказ о деятельности Стефана Пермского помещен в Московском своде под 6904 г.; его нет в тексте ряда предыдущих сводов; его нет ни в Никаноровской, ни в Вологодско-Пермской, ни в Софийской I, ни в Новгородской IV летописях; не было его, судя по имеющимся данным, в Троицкой летописи, но он есть в сокращенном виде в Ермолинской и Львовской. Составитель свода пишет: «Есть же от житья его и книгы сложены, имуще тетратеи съ двадесять, здѣ же мало нѣчто изрекохъ о нем...». Надо полагать, что составитель летописного текста имел для своей работы рукопись с житием Стефана, пользуясь которой он мог «мало нѣчто» рассказать о нем. Согласно наблюдению В.О. Ключевского, очерк летописца о Стефане составлен по житию, написанному Епифанием⁴¹. Фактические данные о Стефане летописец действительно мог заимствовать из жития редакции Епифания⁴². Рукопись с житием Стефана составитель мог получить в Троице-Сергиевом монастыре, где оно писалось. Напомним также, что упомянутый выше Пахомий Серб работал в Троице-Сергиевом монастыре в течение ряда лет⁴³.

Имеется рассказ о Стефане под тем же годом и в Софийской II летописи с добавлением, взятым «от жития... Сергия». Есть под тем же годом о деятельности Стефана и в списке Царского, но в иной редакции и с перечислением народов, живших «около Перми», взятым также из жития Стефана, написанного Епифанием⁴⁴.

Приведем еще ряд известий Московского свода 1479 г., которых нет в известных нам первоисточниках этой части свода и которые есть в Ермолинской летописи, Львовской и Софийской II (за исключением известия о Семене Вяземском, их нет и в Никаноровской; зато известия под 6914 и 6916 гг. находим в списке Царского). Под 6904 г. нет сведений о приходе Олега Рязанского к Любутску; под 6906 г. — о прибытии от Витовта посольства и о поездке великой княгини Софии к отцу (Витовту) в Смоленск; под 6914 г. — о Юрии Смоленском, Семене Вяземском и жене его Ульяне, под 6916 г. — о приезде Свидригайла Литовского с другими князьями и о том, что они получили от великого князя Московского. Составителя свода интересовали, как видим, русско-литовские отношения.

Если общим источником Ермолинской летописи и Московского свода 1479 г. был общерусский свод, составленный между 1464—1472 г., продолжавший традицию общерусских сводов первой половины XV в., то тогда понятно и наличие в этом тексте обильных извлечений из южнорусского, киевского свода.

Примечания

1. А.Н. Насонов. Монголы и Русь. М.—Л., 1940; он же. Татарское иго на Руси в освещении М.Н. Покровского. — «Против антимарксистской концепции М.Н. Покровского», ч. II. М.—Л., 1940.

2. «Очерки истории СССР. Период феодализма, конец XV — начало XVII в.». М., 1955, стр. 62—80.

3. А.Е. Пресняков. Образование Великорусского государства. — ЛЗАК, вып. XXX. Пг., 1920, стр. 220, 252—253; К.В. Базилевич. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., 1952, стр. 37—46; Л.В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV веках. М., 1960, стр. 749—750.

4. В летописи ГИМ, Забелин., № 262 находим указание, что Сретенская половина Ростова была присоединена к Москве еще при Иване Калите. — А.Н. Насонов. Летописные памятники хранилищ Москвы (новые материалы). — «Проблемы источниковедения», вып. IV. М., 1955, стр. 259. Ср. данные родословного предания — А.Е. Пресняков. Указ. соч., стр. 148.

5. ИОРЯС, т. V, кн. 2, СПб., 1900.

6. М.Д. Приселков. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.—Л., 1950.

7. А.А. Шахматов. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. (далее — А.А. Шахматов. Обозрение). М.—Л., 1938, стр. 145.

8. Там же, стр. 369.

9. П.М. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской церкви. СПб., 1877, стлб. 590.

10. А.А. Шахматов. Обозрение, стр. 216—219.

11. О тексте договоров — Л.В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV—XV вв., ч. 1. м. — Л., 1948, стр. 356—363.

12. ПСРЛ, т. V. СПб., 1851, стр. 164 и прим. Б.

13. Там же, стр. 270, 273, 274.

14. А.А. Шахматов. Обозрение, стр. 343.

15. М.Д. Приселков. История русского летописания XI—XV веков. Л., 1940, стр. 162—163 (далее — М.Д. Приселков. История).

16. «Псковские летописи», вып. 1. М.—Л., 1941, стр. XXVI.

17. «Памятники древнерусского канонического права», ч. 1. — РИБ, т. VI. СПб., 1880, стлб. 724—727; АИ, т. I. СПб., 1841, стр. 512 и сл.

18. Редакция конца XV в. Московского свода 1479 г. была обнаружена М.Н. Тихомировым в Уваровском собрании Государственного исторического музея и опубликована в 1949 г. в т. XXV ПСРЛ. В Уваровском списке текст исправнее Эрмитажного и восполняет его пропуски. Об Эрмитажном списке см. ниже.

19. А.А. Шахматов полагал, что московский свод возник предположительно около 1456 г. и, кроме Софийской I, использовал еще общерусский свод 1423 г., московскую Троицкую летопись, доведенную до 1409 г., и другие. Перерабатываясь последовательно, свод этот выделил из себя редакцию 1472 г., затем редакцию 1479 г. — статья «Летописи» в Новом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Ранее А.А. Шахматовым было показано, что свод 1479 г. в части от 1425 до 1471 г. передает предыдущий московский свод, восстанавливаемый при помощи Никаноровской и близких к ней летописей. — А.А. Шахматов. Общерусские летописные своды. — ЖМНП, 1900, сентябрь, стр. 154—157. Он же обратил внимание на материал ростовского владычного и южнорусского сводов в составе свода 1479 г. — А.А. Шахматов. Обозрение, стр. 273—275, 279, 280. М.Д. Приселков считал, что составитель свода 1479 г., кроме предыдущих московских сводов, использовал ростовский владычный, киевский и Новгородскую IV летопись. — М.Д. Приселков. История, стр. 177—182. Д.С. Лихачев дал характеристику заключительной части свода 1479 г. — Д.С. Лихачев. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., 1947, стр. 355—362.

20. Другими чернилами исправлено на «Еисифиа».

21. А.Н. Насонов. Московский свод 1479 г. и его южнорусский источник. — «Проблемы источниковедения», вып. IX. М., 1961, стр. 383—385.

22. А.А. Шахматов. Обозрение, стр. 256.

23. ПСРЛ, т. XXV. М.—Л., 1949, стр. 326.

24. ПСРЛ, т. XXV, стр. 323.

25. Там же, стр. 287.

26. М.Д. Приселков. История, стр. 184. Выше мы видели, что это ие вполне точно.

27. Софийская II и Львовская летописи под 6980 г.

28. Софийская II и Львовская летописи под 6986 г.

29. М.Д. Приселков. История, стр. 182—185.

30. А.А. Шахматов. Ермолинская летопись и ростовский владычный свод. — ИОРЯС, т. IX, кн. 1. СПб., 1904, стр. 377, 389.

31. Там же, стр. 388.

32. См, выше, стр. 202—203.

33. Вместо «в Переяславли» в Ермолинской читаем «в Володимери». В тексте рукописи ГИМ, Увар. № 188, параллельном с Ермолинской, стоит «Переяславли», видимо, в Ермолинской описка.

34. Статья «Летописи» в Новом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.

35. ИОРЯС, т. IX, кн. 1. СПб., 1904, стр. 407—411.

36. Там же, стр. 412.

37. По крайней мере, ее нет в Симеоновской летописи и в реконструированном тексте Троицкой.

38. Новые указания, что Ермолинская летопись кончалась 1472 г., получим при сравнении Ермолинской летописи с Сокращенным сводом 90-х годов XV в., о чем ниже.

39. ЛЮБ, т. I. СПб., 1857, столб. 544—547.

40. Типографская летопись под 6970 г. — ПСРЛ, т. XXIV. Пг.. 1921, стр. 185; о «Великой Перми» — А.Н. Насонов. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951, стр. 112.

41. В.О. Ключевский. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1871, стр. 93.

42. «Житие св. Стефана, епископа Пермского, написанное Епифанием Премудрым», изд. Археогр. комиссии. СПб, 1897.

43. В 1443, 1445, 1459, 1472 гг. — В. Яблонский. Пахомий Серб и его агиографические писания. СПб., 1908, стр. 11—20.

44. С незначительными изменениями: вместо града Булгар названа Казань и указано число верст от нее до устья Камы.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница