Глава восьмая
Процесс образования Московского централизованного государства в его решающий период вызывал неизбежно обострение внутриклассовой борьбы. Усиление власти великих князей московских сопровождалось их вмешательством в судьбу удельных князей и других феодалов, вмешательством московской великокняжеской власти и в дела церкви в большей мере, чем раньше. Эти действия московской власти усиливали внутриклассовые противоречия, вызывали оппозиционные настроения.
Стали неизбежны столкновения высшей церковной иерархии с великокняжеской администрацией. Положение осложнялось традиционной обязанностью митрополита «печаловаться» за тех лиц, которым грозила кара со стороны верховной власти. В условиях обострившейся социально-политической борьбы в трениях между церковной властью и светской могли давать себя знать и общие социально-политические противоречия.
Эти противоречия, трения и столкновения обнаруживаются в ряде летописных памятников, исходивших не из великокняжеской среды, а из среды, защищавшей интересы митрополичьей и архиепископской кафедр, где не всегда придерживались тех же взглядов на события, иначе их оценивали.
Показания источников позволяют говорить о наличии летописного памятника, отражавшего интересы и настроения митрополичьей кафедры в последней четверти XV в., преимущественно в 80-х годах, в ряде случаев — оппозиционные великокняжеской власти.
Мною была применена довольно точная методика. Был выделен материал в Софийской II и Львовской летописях, который не вошел в Московский великокняжеский свод 1479 г., согласно Эрмитажному списку, ни в княжескую московскую летопись, сохранившуюся в Симеоновской летописи в части с 1410 г. Материал этот, как показала нить известий, не мог принадлежать к ростовскому владычному своду, и как обнаружил его анализ, принадлежал митрополичьему своду1.
Напомним лишь в общем виде результаты исследования. Часть указанного материала составляют документы, извлеченные, как видно из их содержания, из митрополичьего архива. Кроме того, видим ряд чисто церковных известий. Ряд известий Связан с деятельностью великокняжеского стола, причем отсутствие его в великокняжеских сводах объясняется тем, что напоминание о событиях, о которых говорится в этих известиях, было неприятно для великокняжеской власти. Некоторые из них носят характер разоблачения. Здесь же читаем ряд известий о жестоких наказаниях и казнях, совершенных в большинстве случаев по повелению великого князя.
Всего лучше вскрывают происхождение изучаемого материала те известия, содержание которых касается борьбы митрополичьей кафедры с великокняжеской властью. Так, под 6990 г. сообщается о «распре» митрополита с великим князем по вопросам церковного богослужения, когда митрополит, раздраженный его «роптанием», съехал в Симоново, и великий князь в конце концов сам приехал к митрополиту и униженно бил ему челом, «а самъ во всемъ виноватъ сътворися, а митрополита же во всякихъ рѣчехъ обѣщася слушати». Подобное столкновение описывается под 6990 г., а статья 6992 г. оканчивается известием, что великий князь «не восхотѣ его» (т. е. возвращения митрополита Геронтия), однако последний «неволею не остави митрополии», и под следующим годом читаем, что «по Кузмѣ Демьяновѣ дни по осеннемъ възведе князь великии того же митрополита Героитея на столъ».
На происхождение материала указывает и отношение его составителя к поведению великого князя в некоторых вопросах внутренней политики. Автор считает себя вправе резко осуждать великого князя, когда он поступает несправедливо и пристрастно, как московский князь, хотя бы и в интересах объединения территории под московской властью. Так, под 6993 г. материал сообщает о приезде в Москву тверских бояр, которые терпели обиды от великого князя, и явно осуждает его образ действий: «гдѣ не изобидятъ московские дѣти боярские, то пропало, a гдѣ тферичи изобидятъ, а то князь велики [съ] поношениемъ посылаетъ и съ грозами къ тверскому, a отвѣтомъ его вѣры не иметъ, а суда не дасть»2.
Материал отражает точку зрения кафедры и на некоторые вопросы внешней политики, а также содержит разнообразные известия, указывающие на широкий интерес митрополичьей кафедры к русской жизни3.
Следует заметить, что в литературе была попытка тот свод, о котором мы писали, называть не митрополичьим, а «промитрополичьим». Митрополичий свод, конечно, был «промитрополичьим» по своему направлению. Но если в слово «промитрополичий» вкладывать в данном случае тот смысл, что он составлялся не по заказу митрополита, что его составление не было инспирировано представителями митрополичьей кафедры и он был написан без ее участия, помощи и ведома, то тогда замена термина «митрополичий» термином «промитрополичий» едва ли правильна. В этом, последнем смысле назвать «неофициальным» этот свод, содержащий изучаемый материал, нельзя, ибо в данном случае обнаруживается признак, который в других слуг чаях считается признаком, определяющим официальный характер памятника. «Официальный характер галицко-волынского летописания, — писал М.Д. Приселков, — давно уже считается установленным, так как в составе его изложения мы сейчас же обнаруживаем княжеские придворные документы той поры»4. Официальный характер свода, который в разные эпохи, разумеется, получал различную степень выражения, обнаруживается, когда видно, что составителю был открыт архив данного официального учреждения. Общий протограф Софийской II и Львовской летописей содержал за XV в. богатый подбор документов, почерпнутых из митрополичьего архива, которых не было в великокняжеском летописании.
Так, под 6915 г. помещены тексты «Отъ житья святаго Варлама... како исцѣлѣ у гроба его князь Костяптинъ [Дмитреевичь]» и ниже: «Отъ жития святаго Варлама». Их нет ни в Уваровском 1366, ни в Эрмитажном 416б списках Московского свода 1479 г., ни в Симеоновской летописи. Откуда попали в Софийскую II и Львовскую эти тексты? Если посмотрим в Львовскую летопись под 6968 г., то там увидим обширный текст — «Сказание чюдеси великаго чюдотворца Варлама. Новѣишее чюдо о умершемъ отроцѣ... того же Родиона Кожуха». Этот Родион Кожух был митрополичьим дьяком.
Под 6939 г. в Софийской II и Львовской приведен текст прощальной грамоты митрополита Фотия, отличающейся от киприановой, хотя Фотий и «написа» ее «по образу преждь сего бывшаго Киприана митрополита». Ее нет ни в Эрмитажном, ни в Уваровском списках, ни в Симеоновской летописи. А под 6945 г. в тех же летописях отсутствует текст, имеющийся в Софийской II и Львовской: «Отъ жития Сергѣева, чюдо о Бѣлевѣ».
Особенно показательна документация в Софийской II и Львовской под 6946 г.: обширный текст «записи» от 6 июня папы Евгения, которому «подписася царь и съ нимъ Сидоръ митрополитъ»; во-вторых, текст послания великого князя в Царьград с послом Полуектом Моря, «иже былъ посломъ съ Ионою въ Царѣградѣ, епископомъ рязаньскимъ»; и, в-третьих, текст послания папы «Пиуса Римскаго» королю польскому Андрею «въ лѣто 6950» (6966 г.?).
Далее, под 6967 г. в Софийской II и Львовской читаем текст, начиная от слов «Писано въ Пасхалии. Братия! Здѣ страхъ, здѣ бѣда велика...» и т. д. Его также нет ни в Эрмитажном, ни в Уваровском, ни в Симеоновской. А под 6968 г. в Софийской II и Львовской — «Творение Родиона Кожюха, диака митрополича. Бысть бо, рече, велие знамение во градѣ Москвѣ сицево...» и т. д. — обширный текст, кончающийся словами «богу нашему слава въ вѣки, аминь». Его также нет ни в Уваровском, ни в Симеоновской, ни в Эрмитажном; там только рассказ о буре, т. е. известие о событии, которое дало повод Родиону Кожуху написать свое «творение».
Мы привели все эти данные для того, чтобы показать, что составителю был открыт доступ к материалам митрополичьего архива. Все данные, таким образом, говорят за то, что перед нами традиция общерусского митрополичьего летописания. Если считать этот свод «неофициальным», то только в том смысле, что он вышел не из великокняжеской правительственной среды.
Так, под 6963 г. в великокняжеском своде 1479 г. имеем следующее известие: «Того же лѣта приходили татарове Седиахметевы къ Оцѣ рецѣ и перевезошася Оку ниже Коломны, а князь великы посла противу их князя Ивана Юрьевича со многыми вои, сретошася, и бысть им бои, и одолѣша христиане татаром. Тогда убит бысть князь Семен Бабич, а не на суимѣ, но притчею (т. е. по случайности или по неудаче. — А.Н.) нѣкоею» (Увар. 1366, л. 382). То же читаем в Симеоновской под 6962 г. и др. Таким образом, согласно великокняжеской версии, посланная великим князем рать под командованием Ивана Юрьевича Патрикеева побила татар.
Совсем иначе об эпизоде, когда был убит Семен Бабич, рассказывает Софийская П летопись под 6962 г., сохранив вместе с тем краткое известие великокняжеской традиции под 6963 г. с упоминанием об Иване Юрьевиче, но без указания, какие были татары, без указания на Коломну и на смерть Семена Бабича. Можно принять оба известия за описание разных событий. Так или иначе, но рассказ, подобный рассказу Софийской II и Львовской под 6962 г., в великокняжеской традиции отсутствовал. В Софийской II под 6962 г. читаем: «Того же лѣта приходилъ Солтанъ царевичь, сынъ Сиди-Ахметевъ, съ татары къ рѣцѣ Оцѣ, и перелѣзши Оку рѣку и грабили, въ полонъ имали, и прочь ушли, а Иванъ Васильевичь Ощера стоялъ съ коломеньскою ратью да ихъ пустилъ, а не смѣлъ на нихъ ударитися; то слышавъ князь велики посла на нихъ дѣтеи своихъ, Ивана да брата его князя Юрия, со множествомъ вои противу оканныхъ, та же и самъ князь велики поиде ихъ противу; они же видѣвши силу велику возвратишася вспять, гнѣвомъ божиимъ гоними, и Федоръ Басенокъ, дворъ великого князя, татаръ билъ, а полонъ отъималъ; тогда убиша князя Семена Бабича» (то же в Львовской летописи под 6962 г.).
Разоблачения поступков боярина Ивана Васильевича Ощеры, его трусости в борьбе с татарами чрезвычайно показательны. Это тот самый И.В. Ощера, который позднее, в 1480 г., вместе с некоторыми другими советниками, по утверждению того же свода, уговаривал великого князя «бѣжати прочь, а хрестьянство выдати». Характерно само обличение: «Князь же велики не послушая того писания владычня Васиянова, но совѣтниковъ своихъ слушаше Ивана Васильевича Ощеры, боярина своего, да Григорья Ондрѣевича Мамона, иже матерь его князь Иванъ Ондрѣевичь Можаискои за волшество сжегъ. Тѣ же бяху бояри богати, князю великому не думаючи противъ татаръ за хрестьянство стояти и битися, думаючи бѣжати прочь, а хрестьянство выдати, мня тѣмъ безъ року смерть бьющимся на бою и помышляюще богатество много и жену и дѣти; тѣм же сбысться реченое апостоломъ Павломъ сице...» и т. д. Обоснование этих обличительных слов подтверждает церковный источник летописного памятника.
Нельзя не отметить также, что тот же летописный свод, отражавший общерусскую митрополичью традицию, в известии 6962 г. выдвигает, как мы видели, заслугу Федора Басенка, связанного в то время с великокняжеским «двором», как бы противопоставляя его Ощере, которого позже причислял к боярам-богатеям. Об этом Федоре Басенке основной комплект биографических сведений накопился уже в великокняжеских сводах 70-х гг. (см. под 6955, 6957, 6960 и 6963 гг. в Никаноровской летописи; к этим известиям в своде 1479 г. прибавился рассказ о том, как в 6954 г. он не захотел служить Шемяке, и тот повелел наложить «на него желѣза тяжкы и за сторожи дръжати его», но Басенок убежал в Литовскую землю). А в общерусской митрополичьей традиции к этим сведениям прибавилось цитированное выше известие о победе его над татарами Седи-Ахмета под 6962 г. и под 6968 г. о том, что в Новгороде Ф. Басенка хотели убить шильники.
Приведенное известие Софийской II и Львовской летописей о трусливом поведении Ощеры в сокращенном и явно смягченном виде имеется и в Ермолинской летописи, где вместо слов о том, что Ощера татар «пустилъ, а не смѣлъ на нихъ ударитися», читаем только: «не поспѣ на нихъ ударити»; рассказ же о шильниках 6968 г. подробнее, чем в Софийской И. В списке же Царского Софийской I летописи сообщение 6962 г., аналогичное тому, которое есть в Софийской II, написано (другой рукой?) вместо зачеркнутого известия «послалъ... Бабичь», причем несколько изменено: сведения о смерти Бабича вписаны в середину известия и нет о князьях Иване и Юрии. Но ни в Софийской II и Львовской, ни в Ермолинской, ни в списке Царского сведения о Федоре Басенке не идут далее 1460 г., и о том, что он в 1463 (6971) г. впал в немилость и был ослеплен, не говорится ничего.
Под 6966 г. Софийская II разоблачает воевод, ходивших с великокняжеской ратью под Вятку: они не только «норовили» вятчанам, но и брали у них «посулы». В великокняжеской же летописной традиции позорное поведение воевод замалчивается: говорится только «и ничто же успѣвъ воротися» (Никаноровская и Московский свод 1479 г.).
В связи с обороной страны от татар находим в Софийской II и Львовской (под 6980 г.) обличение алексинского воеводы Семена Беклемишева, причем разоблачается лихоимство этого представителя военной правительственной администрации; говорится и о том, что великий князь повелел в городе Алексине «осаду роспустити»: «Того же лѣта, мѣсяца июля 29, приходилъ царь Охмутъ Кичиахметевичь ордынскыи со всею силою великою ордынскою, и подшедъ близь Руси остави у царици старыхъ и болныхъ и малыхъ, и поиде съ проводники не путма, и прииде къ рѣцѣ Окѣ подъ городъ подъ Олексинъ съ литовскаго рубежа. Князь же велики повелѣ воеводѣ своему Олексинскому Семену Беклемишеву осаду роспустити, понеже не успѣша запастися чимъ битися съ татары; онъ же захотѣ у нихъ посула, и гражане даша ему пять рублевъ, и захотѣ женѣ своеи шестаго рубля; и се ему глаголющю, приидоша татарове, и Семенъ побѣже за Оку рѣку и съ женою и съ слугами, и татарове за нимъ въ рѣку. Въ то время приспѣ князь Василеи Михаиловичь Вереискии не со многими людми, нача съ татары битися, не пусти ихъ черезъ рѣку...», затем подошли князь Юрий из Серпухова «съ вой», князь Борис «съ Козлова броду», «воевода» Челяднин «съ полкомъ». Не имея возможности продвинуться, ордынский «царь» бросился на Алексин, лежавший на левой стороне Оки. На глазах у русских «воевод» алексинские горожане погибли в пламени подожженного города. Не без горькой иронии автор текста Софийской II далее замечает: «гражане же изволиша сгорѣти, неже предатися татаромъ; воеводы же съ силами стоятъ, не бѣ имъ куды пособити рѣки [ради] велик и я Оки».
В великокняжеской летописной традиции почему-то умалчивается о распоряжении великого князя и, конечно, ничего не говорится о лихоимстве «воеводы» Беклемишева. Зато обвиняются изменники среди населения («нашими»), которые привели татар «на безлюдное мѣсто» (под Алексин). Отступление татар изображено (с соответствующими комментариями) как удача и торжество (Уваровская 1366, Симеоновская и Воскресенская летописи).
В Хронографическом списке Новгородской IV летописи и в Сокращенном своде 1493 г. имеется редакция Софийской II с небольшими отличиями (нет точной даты; прибавлена фраза из великокняжеской традиции: от слов «и бѣ видѣти...» до слов «...въ доспѣсех ихъ»; к словам «великиа Оки» — прибавлено «непроходимыа», и о воеводах говорится, что они «велми плакахуся»). Тот же текст имеем в списке Царского, где еще указана точная дата.
В Ермолинской летописи обличительная сторона устранена: о лихоимстве Беклемишева ничего не говорится; отмечено только, что «осаду» не успели «роспустити»; и нет иронических замечаний о «воеводах».
Если в рассказах Софийской II и Львовской летописей под 6989 г. столкновения митрополита с великим князем освещены соответственно интересам митрополита, если текст обеих летописей снабжен документацией, почерпнутой из митрополичьего архива, то происхождение текстов Софийской II и Львовской, излагающих раздор между великим князем московским и удельными князьями, его братьями, а также описание событий, связанных с походом Ахмата на Угру 1480 г., может получить новое объяснение. Я говорю о всем комплексе этих текстов в целом в том виде, как он до нас дошел. Этот комплекс содержит особенности, значительная часть которых отсутствует в Хронографическом списке Новгородской IV летописи, в хронографе списка Погодинского собрания в ГПБ № 14435 и в списке Царского. Этот комплекс (Софийской II и Львовской) значительно отличается от соответствующего комплекса великокняжеской летописной традиции (Симеоновская и Воскресенская). Заметим, что к составу великокняжеского летописания нельзя причислять тексты о событиях 1480 г., сохранившиеся в Уваровском 1366, изданные в т. XXV ПСРЛ. К.В. Базилевич в весьма ценной книге о внешней политике Русского централизованного государства по недосмотру отнес эти тексты к составу Московского великокняжеского свода 1479 г.6 Между тем, как точно устанавливается сравнением трех списков, Московский великокняжеский свод кончался описанием событий 9 сентября 1479 г. Что же касается «Руского Времянника», то свод, лежавший в его основании, подробно рассмотрен у нас в главе XI, где выясняется происхождение этого свода в связи с летописанием XVI в.
Следует заметить также, что хотя общий массив известий в общерусской митрополичьей традиции и в ростовской владычной во многих отношениях совпадает, тексты Софийской II (и отчасти Львовской) и в данном комплексе, по-видимому, отличались от текстов ростовского владычного летописания; во всяком случае, Тихоновская редакция ростовского свода существенно отличается от Софийской II и Львовской под 6988—6989 гг. и ближе стоит к великокняжеской традиции. Отсутствие в Типографской летописи некоторых сведений Софийской II под 6988 г. объясняется, вероятно, местными отношениями. Так, в Типографской нет сообщения, что «князь великии слыша много нелюбие подержа на матерь, мнѣвъ, яко та сдума братьѣ его отъ него отступити, понеже князя Ондрѣя велми любяше»7. Дело в том, что мать Ивана III Марья, после того, как Ростов окончательно в 1474 г. отошел к Москве, получила и вторую половину Ростова и была, конечно, судя по этому и судя по другим известиям, близка к ростовскому архиепископу. А Андрей был князем углицким, т. е. тоже княжил в пределах ростовской епархии. О подозрениях великого князя в отношении матери, думаем, в ростовском владычном своде не упоминалось.
События, о которых идет речь, развертывались в ходе борьбы московского князя за централизацию Московского государства. Братья Борис и Андрей были лишены своей доли в наследстве князя Юрия Васильевича и других некоторых доходов. Кроме того, великий князь расправился с отъехавшим к Борису боярином Оболенским Лыко. Тогда Андрей и Борис сами решили отъехать в Литву. Король Казимир не преминул воспользоваться сложившейся на Руси ситуацией, чтобы вызвать против Ивана III Ахмата.
Изучаемый комплекс текстов (Софийской II и Львовской), прежде всего, содержит описание причин и обстоятельств отъезда князей Андрея и Бориса, чего нет в официальном великокняжеском летописании. Весьма интересно: почему об этом молчат другие своды? Симеоновская летопись сообщает лишь о движении Андрея и Бориса, но даже умалчивает о переговорах с ними; о розни вообще мало говорится; в Воскресенской летописи рассказано больше, но и она умалчивает об обстоятельствах, предшествовавших раздору, и о причинах его. Даже в Никоновской летописи об этом нет8. Очевидно, в интересах великокняжеского летописания нужно было создать впечатление необоснованного «отъезда» удельных князей или, во всяком случае, не давать повод думать, что вина в какой-то мере ложилась на самого великого князя. Но составитель общерусского свода, отразившегося в Софийской II и Львовской, считал нужным об этом рассказать. Также, хотя в несколько иной редакции, об этом сообщает и другой церковный по происхождению свод — владычная Вологодско-Пермская летопись. Никаких поползновений оправдывать поступки великого князя в рассказе Софийской II и Львовской нет.
О лучанах читаем, что они только частью были правы, жалуясь на наместника Ивана Владимировича Лыко, что они и клеветали на него, а Лыко «не мога терпѣти того», «отъѣхалъ» от великого князя к Борису на Волок Ламский; что князь великий пытался «поимати» Лыко «середь» княжеского Борисова двора, но встретил сопротивление; потом все же посланный «таемъ объѣхавъ» захватил Лыко и окованного привез в Москву. Борис жаловался Андрею на великого князя: «какову силу чинить надъ ними», не позволяет «отъезжать» к ним; что они лишены своей части «отчины» умершего князя Юрия: великий князь «имъ подѣла не далъ изъ тое отчины» и что он также, когда был взят Новгород, «имъ жеребья не далъ изъ него». В словах князя Бориса летописец подчеркивает, что великий князь нарушил права своих братьев и игнорирует договоры (тех, кто «отъѣдетъ», он «безсудно емлетъ»; а их «ни за бояре почелъ братью свою»); что он забыл «духовную» своего отца и «докончания» (Софийская II летопись под 6987 г.).
Митрополит вместе с княгиней Марьей были посредниками между удельными князьями и великим князем московским. Андрей и Борис посылали к митрополиту и к матери с просьбой, чтобы те «о них печаловали великому князю». И те ходатайствовали за них перед Иваном III. Софийская II указывает еще на ростовского архиепископа Вассиана и троицкого игумена Паисия9. Все они «молиша великого князя о братьѣ его». Это тот самый Паисий, учеником которого был Нил Сорский, боровшийся за реформу монастырского быта.
Общерусский свод в составе Софийской II и Львовской летописей обрушивается на боярскую партию — «сребролюбець богатыхъ и брюхатыхъ и предателеи хрестьяньскыхъ, а норовниковъ бесерменьскыхъ»: они уговаривали Ивана III не принимать боя в случае наступления Ахмата и отступать. Эти обвинения попали и в великокняжеское летописание (см. Симеоновскую, Воскресенскую, Никоновскую летописи). Задним числом, после ухода Ахмата, спустя много лет можно, конечно, оправдывать стратегию и тактику Ивана III10. Но если допустить, что тогда не было ясно, что предпримет Ахмат, и существовала опасность, что в случае наступления татар Иван III будет отступать и далее, то волнение в среде высшей иерархии и среди широких слоев посадского населения — понятно. Мы уже говорили о тех обвинениях против «союзников» великого князя (Ощеры и Мамона), которые приведены в Софийской II и Львовской и которые не попали в великокняжеское летописание. Церковное происхождение этих текстов не вызывает сомнения, но их содержание, равно как и содержание последующего рассказа о встрече великого князя митрополитом Геронтием и Вассианом, вызвало некоторые замечания историков о степени их достоверности. Думаем, что прав был Л.В. Черепнин, отметивший отражение в этом рассказе настроений широких кругов населения, в некоторой мере аналогичных тем, которые обнаружились (с большей силой) в Москве в год нашествия Тохтамыша11.
Показательно также отношение Софийской II и Львовской к жене Ивана III Софье Палеолог. Не случайно она названа здесь «римлянкой»; она была дочерью брата двух последних византийских императоров Иоанна и Константина, и ее отец бежал из своих владений от султана Магомета к папе в Рим, папа ее и сосватал. И въезжала она в Москву в сопровождении кардинала, который пытался вести себя в Москве как в католической земле, но получил отпор со стороны митрополита и великого князя12. В митрополичьей среде ее, видимо, не любили. В 1480 г. она, как можно понять, разделяла настроения «богатых и брюхатых». Вместе с «казной» ее отправили на Белоозеро, а сопровождавшие ее «боярские холопы», по-видимому, грабили, насиловали население. Обо всем этом в весьма резкой форме сообщают Софийская II и Львовская летописи. Великокняжеское летописание никаких разоблачений в адрес Софьи не поместило, нет их ни в Симеоновской, ни в Воскресенской летописях под 1479—1481 гг., нет и в списке Царского, где просто сказано: «Тое же зимы прииде великая княгини София с Белаозера». Зато из двух текстов Софийской II летописи (под 6988 и 6989 гг.) второй из них имеется в Типографской летописи, отразивший традицию ростовского владычного свода в редакции архиепископа Тихона; частью этот второй текст передан в Хронографическом списке Новгородской IV летописи.
Итак, предлагаемый раздел показывает, что во второй половине XV в., в эпоху образования Московского централизованного государства возникали противоречия, получившие отражения в общерусских сводах митрополичьей ориентации. Этот факт характеризует и общественные отношения того времени, и направление мыслей и настроения в среде, близкой к митрополичьей кафедре.
В среде этой были недовольны претензиями великокняжеской власти (появившимися с образованием централизованного государства) вмешиваться в церковные дела, вернее — претензиями великого князя быть высшим судьей в церковных делах.
В среде этой резко осуждали некоторых великокняжеских воевод за лихоимство, причем имелись в виду случаи, когда пользование «посулами» наносило ущерб внешней и внутренней политике великих князей московских и ущерб населению. Высказывали недовольство теми корыстолюбивыми и трусливыми боярами, которые препятствовали борьбе с татарами. В этом протесте, носившем характер защиты национальных интересов и непосредственных интересов населения, митрополичья кафедра находила поддержку среди широких кругов, со стороны посада, со стороны «горожан». Недовольны были также теми воеводами, которые брали «посулы» с вятчан, препятствуя осуществлению на Севере великокняжеской политики объединения.
Вместе с тем в той же среде и на страницах того же летописного памятника осуждали великого князя, когда он действовал (на Тверской земле) несправедливо и пристрастно, как московский князь, хотя бы и в интересах укрепления централизации. И в интересах борьбы с татарами, и в интересах справедливости, как понимали ее в этой среде, пытались предотвратить разрыв великого князя с «братьею» — Андреем Углицким и Борисом Волоцким, а на страницах того же памятника — избежать одностороннего освещения их поступков.
Интересный материал, отражающий внутриклассовую борьбу, дают и другие общерусские своды второй половины XV в. Я разумею Ермолинскую летопись, так называемые Сокращенные своды конца XV в. и Устюжский летописный свод.
Примечания
1. А.Н. Насонов. Летописные памятники Тверского княжества. — «Известия АН СССР, отделение гуманитарных наук», 1930, № 9, стр. 714—723.
2. Софийская II под 6993 г.
3. А.И. Насонов. Летописные памятники Тверского княжества.
4. М.Д. Приселков. Летописание Западной Украины и Белоруссии. — «Ученые записки Ленинградского гос. университета», № 67, серия исторических наук, вып. 7. Л, 1941, стр. 15.
5. ПСРЛ, т. XXII, ч. 1, СПб., 1911, прилож. 2.
6. К.В. Базилевич. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., 1952, стр. 137—139.
7. Софийская II под 6987 г. В Типографской летописи этого нет. С другой стороны, в Типографской летописи под 6989 г. (в тексте ростовского владычного свода) читаем после известия о том, что в Рязани был поставлен епископом Семион — «попъ бывалъ мирскыи на Коломнѣ, потомъ в черньцехъ былъ оу митрополита», следующую приписку: «Увыи, увыи! Погибе благовѣрныи отъ земля, грѣхъ ради нашихъ, по Давиду: "Спаси мя господи, яко оскудѣ преподобныи..."» и т. д. Этого загадочного плача в Софийской II и Львовской нет. Относится он, как уже отмечалось, к Андрею Меньшему, о смерти которого («благовѣрного») выше говорится. Полагаю, что в протографе эти слова («Увыи, увыи...» и т. д.) были приписаны на полях, а в текст свода вписаны, но попали несколько ниже, чем следует.
8. Не найдем об этом и в списке Царского, и в Сокращенных сводах конца XV в.
9. Вологодско-Пермская и Софийская II летописи.
10. Fr. Рарее. Polska i Litwa. Na przełomie wieków średnich. — Krakow, 1904, Cz. I, § 3; А.Е. Пресняков. Иван III на Угре. — «Сборник статей, посвященных С.Ф. Платонову». СПб., 1911.
11. Л.В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960. сто. 879—880.
12. Е.Е. Голубинский. История русской церкви, т. II, первая половина. М., 1900, стр. 542—543.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |