Глава 2. Происхождение, рождение и детство Александра

Летописец не отметил даты рождения князя Александра, несмотря на то, что его отец Ярослав Всеволодович, князь Переяславля-Залесского, был на момент его рождения весьма значительной фигурой на русском политическом небосклоне. Значительной ровно настолько, что на страницах суздальской летописи был отмечен факт рождения его первенца — Федора. Когда Ярослав возвысился и стал великим князем Владимирским, летописец начинает более детально фиксировать рождения его детей. Но Александр, будучи вторым сыном (из восьми), родился в тот момент, когда по негласному летописному этикету Ярослав Всеволодович еще «не дорос» до той степени значительности, чтобы записывать рождения каждого ребенка.

Поэтому, превратностью исторической судьбы, зная точные даты рождения его не очень примечательных старшего и младшего братьев, о дате рождения Александра можем судить лишь гадательно. Исследователи ориентируются на то, что восьмилетний Федор и его младший брат Александр упоминаются в Новгородской Первой летописи вместе, парой: «Ярославъ поиде съ княгнинею из Новагорода къ Переяславлю, а в Новегороде остави 2 сына своя, Федора и Александра, с Федоромъ Даниловицем и с тиуном»¹, «Тои же зиме побежа Федоръ Даниловиць с тиуном Якимомъ, и понявши с собой два княжичя, Федора и Александра»². Из этого делается вывод, что разница в возрасте между братьями была небольшая³. По умолчанию считают, что разница была — год. Поэтому датой рождения Александра называют 1220 или 1221 год. Но разница могла быть и два года, и три. Самостоятельно, без матери, под присмотром боярина и тиуна ребенка могли оставить едва он вышел из грудного возраста. Следовательно, хронологический зазор даты рождения Александра весьма широк.

Родители князя Александра состояли в кровном родстве, которое, впрочем, было достаточно дальним. Издревле церковные правила запрещали браки до шестой степени включительно. Дистанция же между отцом — князем Ярославом Всеволодовичем и матерью Федосией-Ростиславой Мстиславовной составляла семь степеней (т.е., говоря языком генеалогии, «рождений»), И по мужской, и по женской линии Александр является потомком Юрия Долгорукого. Юрий был дедом его отца, Ярослава, и приходился пра-пра-прадедом его матери Феодосии.

Константинопольский Собор 1168 года, по инициативе патриарха Луки Хрисоверга предписал расторгать браки между супругами, состоявшими в седьмой степени бокового кровного родства, но до Руси канонические новации доходили медленно. Еще и в XIV в. в тексте Софийской Кормчей седьмая степень родства при заключении брака называется разрешенной⁴. Однако можно сказать, брак этот был заключен «на грани» позволенного. Что, впрочем, было в княжеской семье обычным делом. При всей многочисленности потомков Рюрика найти семейство, отстоящее на нужное количество колен, располагавшее невестой на выданье и подходящее по политическим мотивам было непросто. Нередки были случаи, когда ради политических целей князья заключали браки с нарушением церковных запретов⁵.

Впрочем, в данном случае политический расчет выглядит весьма загадочно. В качестве новгородского князя Мстислав Мстиславич Удатный бесконечно враждовал и со своим будущим сватом князем Всеволодом III Большое Гнездо, и с зятем — Ярославом Всеволодовичем. Причем, вражда эта, начавшись до возможного времени заключения брака, продолжилась и после.

Видимо, решающим в данном случае был не столько военно-политический, сколько чисто семейный, генеалогический расчет. Подходящие невесты княжеского рода, удовлетворявшие церковным правилам, судя по всему, были в большом дефиците. Показательна фраза, вложенная в уста Ярослава безвестным автором «Повести о битве на Липице». В 1216 г. произошла Липицкая битва, в которой Ярослав потерпел жесточайшее поражение от своего тестя. Согласно «Повести», Ярослав бы сильно расстроен не столько военным проигрышем, сколько тем, что Мстислав отозвал к себе свою дочь, его жену. Умоляя тестя Мстислава Удатного вернуть ему Ростиславу-Феодосию, Ярослав говорит: «Чи не бывает поточи княземь? А мене по правде крестъ убил»⁶. То есть, по мнению князя, политические противоречия это одно дело — за них он принимает наказание от Бога (т.е. от «креста»), а лишать его за это жены нет никакой причины — это сфера отдельная.

Дата заключения брака не названа ни во Владимирской, ни в Новгородской летописях. Упоминание есть в «Летописце Переславля Суздальского», ставшего основным источником «Летописца русских царей» (сборник XV в.). Однако именно в смысле датировки свадьбы Ярослава этот текст помочь не может. Статья, помеченная 6722 годом⁷, в которой говорится о свадьбе, имеет сложный состав: автор летописного текста соединил известия, датированные по мартовскому и ультрамартовскому стилю в рамках одной статьи (то есть, в ней содержится рассказ о событиях и 1213/4, и 1214/5 годов)⁸. Кроме того, текст погодной статьи содержит упоминание, что год бы високосный, что указывает на 6720 или 6724 год, что еще шире раздвигает границы возможной датировки событий, описанных в этой статье. Если, как считает, Б.М. Клосс, имелся в виду 6724 г.⁹ то при ультрамартовской датировке получается 1215 г., а при мартовский — 1216¹⁰. Поэтому использовать эту статью, содержащую несколько несовместимых противоречивых хронологических признаков (титульная дата, набор событий, указание на високосный год), для датировки невозможно. О дате свадьбы можно судить лишь косвенно.

Как было сказано, после поражения на Липице, Ярослав был вынужден вернуть жену тестю. Остается предположить, что невеста была передана жениху незадолго до Липицкой битвы, и брак еще не был заключен положенным образом. Заключение брака в древнерусские времена — многоступенчатая операция. Особенно, в княжеской среде. Невесту сначала посылали во владения жениха, а уж потом играли свадьбу. Так, в 1187 г. послы явились за дочерью суздальского князя Всеволода Верхуславой на Пасху, которая тогда приходилась на март. А венчание состоялось осенью или даже в конце зимы — на Ефросиньин день¹¹ во владениях жениха. Другой пример: между обручением и браком московского княжича Ивана Васильевича и тверской княжны Марии Борисовны и вовсе прошло три года. Поэтому ничего выходящего за пределы вероятия в такой растянутой процедуре нет. Невеста какое-то время могла жить в семье жениха, не будучи его женой. Иначе, возращение Мстиславу дочери вряд ли было возможно.

Через четыре года после этих событий суздальская летопись фиксирует появление первенца — Федора, старшего брата легендарного князя. Произошло оно в 6728 г. (или, по мнению В.А. Кучкина, в феврале 1220 г.¹²) Т.е. на каком-то этапе Феодосия была возвращена мужу. Однако это возращение никак в источниках не отразилось. Поэтому личность матери Александр Невского и история начала её взаимоотношений с Ярославом Всеволодовичем остается во многом спорной¹³.

Есть версия, что Мстислав всё-таки не вернул Ярославу свою дочь. Автором её является видный генеалог Николай Александрович фон Баумгартен (1867—1939). По его мнению, жен у Ярослава было три. Первой была половецкой княжной, внучкой хана Кончака. Относительно факта в нашем распоряжении есть два источника. Во-первых, это Воскресенская летопись — крупный памятник московского летописания XVI в. Там сказано, что «князь великий Всеволод жени сына своего Ярослава, и приведоша за нь въ Переяславль Юрьевну Кончаковича»¹⁴, т. е. дочь Юрия Кончаковича — весьма известного половецкого деятеля. То же известие сообщает нам и В.Н. Татищев¹⁵. Поэтому факт этот можно считать установленным на весьма прочных основаниях. Куда потом делась это дочь Юрия Кончаковича — не ясно. Очевидно, умерла.

Вторая жена, согласно с общим мнением — дочь Мстислава Мстиславича Удатного. Но, по мнению Баумгартена, Ярослав всё-таки «сдал» её обратно отцу по его требованию, а взамен через некоторое время женился на дочери рязанского князя Игоря Всеволодовича¹⁶.

На чем же строит Баумгартен свою систему доказательств?

Во-первых, он обращает внимание на разницу имен. Дочь Мстислава называется в источниках то Ростиславой, то Феодосией.

Во-вторых, Баумгартен строит свою систему на том, что трех жен упоминают «некоторые родословные». Собственно, он ссылается на грандиозный труд по генеалогии князя Петра Владимировича Долгорукова¹⁷. Необходимо сказать несколько слов о князе Петре Долгорукове. Это, безусловно, был авторитетнейший русский генеалог XIX в. Однако ж, нужно понимать, что авторитетный — далеко не всегда означает добросовестный как исследователь. Труд его поражал масштабом. Однако в деталях князь был точен далеко не всегда. Генеалогия для него была своеобразным оружием, при помощи которого он преследовал своих недругов. С фактами он обращался весьма произвольно, сплошь и рядом выдавая свои догадки за свершившиеся факты. Так, например, князь утверждал, что Павел I — «чухонский младенец», которым на скорую руку был заменен сын Екатерины II и С.В. Салтыкова¹⁸. Может, конечно, Павел, в самом деле «чухонский младенец», а может, сын Салтыкова, в пределах вероятия и то, что он на самом деле был сыном Петра III. Все может быть, но вот только оснований для любого из обозначенных утверждений у князя Долгорукова не было. Это были лишь догадки, которые хорошо ложились на общественно-политическую позицию князя, который по мере своего критицизма поднимался порой до уровня другого аристократа — П.Я. Чаадаева.

Почему это важно? Это важно потому, что характеризует князя как исследователя: увы, доверять всем деталям его изложения не приходится. Тем более тогда, когда сообщаемые им сведения не подкреплены ссылками. В случае с женами князя Ярослава мы имеем как раз такую ситуацию. Долгоруков пишет: «Ярослав-Федор Всеволодович, р. 1190, † 1246; Великий князь Владимирский, родоначальник угасших Великих Князей Московских и Тверских, князей Суздальских и Галицких, и угасших князей: Боровских, Можайских, Верейских, Углицких, Волоцких и Шемякиных; жен: 1. на княжне Ростиславе Мстиславовне, дочери князя Новгородского Мстислава Мстиславовича, 2. на княгине Феодосие (в инокинях Ефросиенье)»¹⁹.

Как видим, князь «потерял» вполне обоснованное известие о половецкой княжне. А наличие двух жен в его Родословной книге ничем не подтверждается, и никак не объясняется.

Третье обстоятельство: наличие у жены Ярослава брата, которого называют князем Юрием. Об этом свидетельствует сообщение Новгородской Первой летописи старшего извода под 1232 г.: «придоша пльсковци, поклонишася князю: "ты наш князь"; и въспросиша у Ярослава сына Федора, и не да имъ сына, и рече: "се да. вы шюрин свой Гюргя"»²⁰. Баумгартен перебирает всех известных на тот момент Юриев, и обнаруживает, что, их было несколько. И средь них был рязанский князь Юрий Игоревич. Генеалогу видится, что его гипотеза блестяще подтвердилась. Он предположил, что последняя жена Ярослава — рязанская княжна. Поэтому наличие среди рязанских князей Юрия кажется ему достаточным доказательством. На самом деле, конечно, имеет место логическая ошибка. Если допустить, что Юрий был сыном любого другого князя — схема остается столь же возможной. Юрий — было в то время весьма популярным именем. И более или менее известные Юрии имелись в наличии практически во всех ветвях княжеского рода.

Как видим, фундамент, на который опирается Баумгартен в своей генеалогической статье, весьма непрочен и во многом произволен. Увы, это весьма характерная черта генеалогических построений. Генеалогам приходится иметь дело с большими массивами данных. Поэтому они склонны доверять мнению предшественников и принимать его без серьезной критики. Генеалогическая традиция существует во многом замкнуто. В отрыве от общеисторического научного процесса. Однажды разделившись натрое, образ жены Ярослава продолжает перекочевывать из справочника в справочник. Начавшись трудом князя Петра Владимировича Долгорукова, эта цепочка была поддержана Николаем Александровичем фон Баумгартеном, а на современном этапе существует благодаря работе украинского историка Леонтия Викторовича Войтовича²¹. Ситуация напоминает строки из стихотворения Сергея Михалкова:

Провалиться мне на месте —
Не совру! Скажу по чести
От начала до конца
Все, что слышал от отца,
Что отец слыхал от деда,
Дед прослышал от соседа,
Ну, а тот затейник был,
Сказку он и сочинил...

Пожалуй, возможности сугубо генеалогического подхода в деле определения, кто же все-таки был матерью Александра Невского исчерпаны. В ситуации, когда решительно невозможно определить, какой из Юриев имеется в виду в кратких летописных сообщениях, российский историк Владимир Андреевич Кучкин предложил иной подход²².

Он решил взглянуть на ситуацию шире. Место рождения, как правило, не чисто пространственная характеристика. С малой родиной человек сохраняет связь всю жизнь. В.А. Кучкин обратил внимание, что жена Ярослава Всеволодовича по ходу жизни не проявляла никакого интереса к Рязани. А Новгород, напротив, посещала достаточно часто. Жила там как с мужем, так и без. Кроме того, историк обратил внимание на важное обстоятельство, упущенное генеалогом. Феодосия вышла замуж за Ярослава в 1218 г. Если она была дочерью Игоря Глебовича, то ей в те поры должно было быть не менее 25 лет, ведь сам князь умер в 1194 г. Причем, это самое малое. Во времена Николая Александровича фон Баумгартена выходить замуж в 25 лет было делом обычным. Но не в XII в.! Брачный возраст по современным меркам наступал рано. В послании митрополита Фотия новгородцам (XV в.) нижняя граница выдачи замуж для девочек определена — 12 лет²³. В XII в., бывало, выдавали и в более раннем возрасте. Например, в 1187 г. княжна Верхуслава Всеволодовна Суздальская была выдана замуж за сына Рюрика Ростиславича, когда ей было всего 8 (восемь!) лет²⁴. В простонародной среде ранние браки были обусловлены хозяйственными нуждами — с появлением невестки в доме прибавлялись рабочие руки. В княжеской, действовали причины политические. В любом случае, в 25 лет девица считалась бы уже очень засидевшейся в девках.

Не все доводы В.А. Кучкина можно считать убедительными. Например, то обстоятельство, что источники не указывают на рождение в семье рязанского князя Игоря Глебовича дочерей — само по себе ничего не значит. Рождение дочерей в летописях вообще отмечается крайне редко. Но в остальном система доводов достаточно весомая. Она позволяет склоняться к мысли, что матерью Александра была все-таки дочь Мстислава Мстиславича. В общем и целом, ситуация весьма частая, если речь идет о раннесредневековой истории: многие факты в принципе невозможно доказать незыблемо. Определенная (иногда большая, а иногда меньшая) степень допущения всё равно остается. Можно лишь говорить о том, чья система доказательств является менее противоречивой и учитывает максимальное количество имеющихся известий. В данном случае, предпочтение следует отдать аргументации В.А. Кучкина.

Меж тем, все эти научные допущения, недосказанность и неизбежная гипотетичность исторических теорий, как правило, привлекают внимание непрофессиональных историков. Непрофессионалу трудно бывает смириться с наличием «белых пятен» на историческом полотне. Увы, там, где профессионал вынужден развести руками и признать принципиальную нерешаемость проблемы, энтузиаст-неофит смело кидается в бой и разрисовывает «белое пятно» в силу своего вкуса и фантазии. Оттесняя специалистов, дилетанты смело сообщают миру об инопланетянах, построивших пирамиды, о сокрытых от широкой публики делишках вечноживого ордена Тамплиеров, об исторической мафии, сокрывшей в планетарном масштабе «подлинную историю», и о многих других интересных, а подчас и ужасающих фактах, видения которых порождает их творческое, но, увы, не всегда здоровое воображение. Как ни странно, проблема установления генеалогии Александра Невского тоже оказалась в числе научных загадок, взбудораживших сознание «любителей истории», с одним из которых автор этих строк имел весьма забавную дискуссию на страницах журнала «Вопросы истории». Имеется в виду статья кандидата философских наук А.Н. Нестеренко, которая, фактически, целиком посвящена статье автора этих строк²⁵. Статью Нестеренко можно было бы рассматривать как вариант популярной сегодня «деконструкции нарратива». В этом направлении ведется большая работа, и достигнуты интересные результаты (И.Н. Данилевский, Т.Л. Вилкул). Не менее интересный материал для размышлений дают работы критиков этого направления (П.В. Лукин). Но сходство с «деконструкцией» поверхностное.

Отличие в следующем: на профессиональном уровне дискуссии гипотеза не может быть опровергнута фантазией. На дилетантском же это происходит постоянно. Так строится дискурсивность сторонников Новой Хронологии и других версий альтернативной истории. Именно так выстроена статья Нестеренко.

Как было уже сказано, личность жены князя Ярослава, ставшей матерью Александра Невского остается спорной. Многое остается неясно, но не для Нестеренко.

Во-первых, встретив в текстах разных эпох и жанров три варианта имени жены Ярослава, он смело приходит к выводу, что у князя было три жены. В отличие от Баумгартена, который, по крайней мере, сослался на труд князя Долгорукова, Нестеренко не ссылается вообще ни на что. Кандидат философских наук не принимает во внимание, что в XIII в. у представителя княжеского рода могло быть три имени: княжеское (языческое), крестильное и иноческое (Ефросинья — именно иноческое имя, нареченное пред смертью, о чем ясно сказано в Новгородской первой летописи²⁶).

Нестеренко на летописный текст внимания не обращает, ему и без летописи ситуация видится ясной: раз имени три, так и жены должно быть три. При этом повседневный опыт подсказывает кандидату философских наук, что если человек женится три раза, то в условиях отсутствия средств контрацепции, у него должен родиться целый выводок детей от всех трех жен. Но по всему выходит, что детей-то князю рожала одна жена — последняя.

Как же получилось, что две первых никого не родили? В летописи об этом нет ни слова. Загадка? Нет! На помощь Нестеренко вновь приходит его жизненный опыт. Оказывается, у князя Ярослава Всеволодовича были проблемы с детородной функцией! Пожалуй, автор заслуживает степени не только по философским, но и по медицинским наукам. Диагностика половой дисфункции по летописному тексту — это достижение мирового масштаба.

Но как же все-таки князю удалось завести детей от «последней» жены? Если у него, как считает Нестеренко, «с продолжением рода были проблемы»? Как получилось, что в этом браке «дети стали появляться с завидной регулярностью»? Тут-то и кроется самое интересное открытие Нестеренко: Ярослав не был их «биологическим отцом»! Увы, автор не поясняет обстоятельства, при которых жена Ярослава одних только детей мужского пола родила по летописному счету 10 человек. Видимо, князь, удрученный детородной проблемой, терпеливо наблюдал, как жена занимается производством потомства с другими, «биологическими» отцами. Причем, терпел он этот удивительный процесс на протяжении всей жизни. Терпел, хотя измена жены (или даже только подозрение в измене) по уставу Ярослава — одно из главных оснований для развода²⁷.

Можно бы предположить, что Ярослав был благодушным и рассеянным рогоносцем, который не подозревал, откуда у его «третьей» жены вдруг в большом количестве стали появляться дети. Но такое предположение противоречит версии самого же Нестеренко. По его мнению, князь Ярослав прекрасно знал, что дети не его. Откуда это известно? По мнению Нестеренко, все очень просто: оказывается, Ярослав детей не любил²⁸. То есть пока жена их «делала» с другим мужчиной (или с другими мужчинами) еще как-то терпел, а потом справиться с собой не смог. Трагедия поистине шекспировского масштаба. В чем же проявлялась эта нелюбовь? Как это можно выяснить по тексту летописи, в котором о любви или нелюбви нет ни слова?

Как уже говорилось выше, неразрешимых вопросов для увлеченного энтузиаста нет. В этом и заключается одно из главных отличий научного подхода от «альтернативного».

Кандидат философских наук дает ответ: то, что Ярослав детей не любил видно по тому, что он послал их княжить в Новгород, который почему-то представляется Нестеренко каким-то ужасным местом. Но, во-первых, остается неясным, что же в нём такого ужасного? Во-вторых, нужно принять во внимание, что подобным образом поступали и многие русские князья, начиная со Святослава Игоревича. Неужели их всех терзала половая дисфункция, и их дети тоже не были родными?

Весьма характерной деталью подхода Нестеренко является элемент конспирологии, являющейся обязательным звеном большинства «альтернативных» концепций. Он пишет: «Остается загадкой, почему советские и вслед за ними российские историки с таким упорством отстаивают умозрительную гипотезу и т. д.» В самом деле, кандидату философских наук не ясно, чего это историки возятся, и «разводят контрреволюцию», когда всё так просто и ясно? Не иначе, тут кроется страшная тайна!

На самом деле, тайны нет никакой. Простота эта кажущаяся, и рассыпается как карточный домик при добросовестном взгляде. Так, например, довод о недопустимости близкородственного брака Андрея Ярославича и дочери Даниила Романовича Галицкого не выглядит основательным, если ориентироваться не на современные церковные реалии, и не на цитату в моей статье, а на древнерусские тексты. Между тем, древнерусские Кормчие, в которых нормировались разрешенные степени брака, оперируют терминами родства только по мужской линии: «Тако есть право уне поимания: брата два — то две колене»²⁹, что при буквальном их прочтении открывает большие возможности для обхода, ведь Андрей и дочь Даниила принадлежат к разным родам, и связаны только через сестер (Анну и Феодосию).

Впрочем, нарушения церковных правил случались и в случае родства по мужской линии³⁰. Поэтому историк, живущий в XXI веке, не может однозначно сказать, что разрешила или запретила бы церковь в веке XIII. Теоретически, церковь должна была запретить браки двух дочерей Рюрика Ростиславича, вышедших замуж за своих троюродных братьев, а на деле ничего подобного не произошло. Церковь в лице митрополита Никифора II почитала браки законными³¹. Именно понимание деталей не дает историкам раз и навсегда снять вопрос о матери Александра Невского, а не какие-то особые симпатии к дочери Мстислава Удатного или к нему самому.

Все эти грандиозные по степени идиотизма построения и заставляют в начале XXI века заново обращаться к теме биографии Александра Невского. Факты его жизни измениться не могут, увы, мала надежда и на расширение источниковой базы. Но раз за разом приходится преодолевать терриконы исторического абсурда, сооруженные любителями «альтернативной истории». Когда Владимир Терентьевич Пашуто писал об Александре Невском, ему не было нужды отгребать навязчивый любительский «нарратив» и объяснять читателю, что нет никаких оснований подозревать отца Александра в импотенции, а его самого в порочащих связях с рептилоидами. Теперь — приходится. Недаром Марк Блок говорил, что каждый историк пишет историю для своих современников. Умы наших современников весьма сильно покалечены «альтернативной» макулатурой, в изобилии заполняющей полки книжных магазинов. Задача историка на сегодняшний день, не просто открыть читателю некие «исторические факты», но и показать границы научного знания, вывести на чистую воду чисто коммерческие спекуляции, произвести «деконструкцию деконструторов», которые в погоне за «жареными фактами» не гнушаются никакими подтасовками.

Имя юному князю нарекли необычное. Потомков Рюрика с именем Александр в древнерусские времена было всего трое. Причем, первым из них был именно герой нашей книги. Важно понимать, что Александр родился в эпоху смены парадигмы имянаречения. Традиционно у русских князей было два имени — «княжеское», языческое, основное — то имя, под которым князь выступал в своей государственной функции и фиксировался летописью, и другое — крестильное. Область применения крестильного имени была уже — под ним князь представал «перед Богом», оно использовалась в церковном обиходе. Причем, обычай двуименности был освящен и легитимизирован авторитетом св. Феодосия Печерского, который считал его достоинством православного обычая перед католическим³².

Наиболее полный список сыновей Ярослава содержится в Типографской летописи: «Ярославли сынове: Феодоръ, Александръ, Андрей, Костянтинъ, Афонасей, Данило, Михаиле, Ярославъ, Василей Костромской»³³. Как видим, «княжеское» имя в нем всего одно — Ярослав, в крещении называвшийся Афанасием³⁴. Все остальные дети Ярослава вступают на историческую арену под своими крестильными, христианскими именами.

Имя дает возможность исследователям предположительно установить, на какой день приходился день рождения княжича. По мнению академика В.Л. Янина, Александру принадлежат печати, несущие изображения скачущего вправо всадника с мечем³⁵.

Из этого следует, что среди многих святых Александров следует искать святого воина — именно воин должен быть святым патроном князя. По мнению В.А. Кучкина на эту роль лучше всего подходит святой Александр Римский: «Очевидно, Александр Невский назван в честь такого святого Александра-воина, память которого отмечалась особо, индивидуально, без связи с другими святыми. Здесь могут быть приняты во внимание еще только две даты: 13 мая и 10 июня. 13 мая отмечалась память воина Александра Римского, а 10 июня — память воина Александра и девы Антонины. Татищев, по-видимому, устанавливал дату рождения Александра по дню празднования Александра-воина и всем остальным датам предпочел 13 мая, которая при переписывании его черновиков превратилась в дату 30 мая. И решение Татищева представляется верным, 13 мая празднуется один Александр, а 10 июня — Александр и Антонина. Есть точное указание, что во времена Александра Невского на Руси память Александра Римского отмечалась. Так, в статье 1243 г. Новгородской I летописи старшего извода описывалось знамение, которое случилось 18 мая "на память святого мученика Александра". Речь идет об Александре Римском, хотя в дату вкралась описка, легко объясняемая палеографически: копиист вместо гі(13) по древнерусскому счету написал иі(18). Судя по ранним минологиям, празднование Александра Римского было распространено гораздо шире, чем празднование Александра и Антонины»³⁶.

В дореволюционной справочной литературе 30 мая 1220 г. было общепризнанной датой рождения Александра. Именно такая дата значится в словаре Брокгауза-Ефрона. В советских справочных изданиях точная дата не указывалась. Очевидно, причиной исчезновения даты был тренд на недоверие Татищевским известиям, свойственный советской исторической науке. Автором статьи о князе в Большой Советской энциклопедии был С.О. Шмидт. Сигурд Оттович ограничился тем, что указал год рождения — 1220. Число рождения не было указано. Та же дата значится и в Энциклопедии Британника.

В современной Большой Российской энциклопедии статья о князе Александре Невском написана В.А. Кучкиным. Исследователь решил вопрос с указанием даты рождения иначе. Сообразно своей концепции, он обозначил 1221 г. как год рождения князя. В «датах жизни», идущих сразу после имени князя, он только годом и ограничился. При этом дата смерти указана с указанием на число и месяц. Затем, в первом же абзаце все-таки дает указание на 13 мая как на дату рождения. То есть, год рождения историк считает установленным наверняка и достойным того, чтобы быть включенным в самые краткие данные, а месяц и число все-таки оставляет всё-таки как элемент гипотетический. Думается, что в данном случае, «уровень гипотетичности» года и числа примерно одинаков. Поэтому вполне допустимо считать условную дату рождения Александра — 13 мая 1221 г., а его святым покровителем именно Александра Римского.

Святой мученик Александр Римский, прославляемый православной церковью 13 мая, согласно своему житию, хотя и был воином при императоре Максимиане Геркулии (III—IV в. н. э.), но воинских подвигов не совершал. Мученическую кончину Александр принял за отказ приносить жертвы языческим богам. Александр Невский может считаться зеркальным отражением образа своего небесного покровителя. Воинские подвиги его известны, а вот без поклонения языческим богам во время своих визитов в Орду он, скорее всего, обойтись не мог. Пример св. князя Михаила Черниговского, описанный в его житии, показывает, что у монголов с этим было строго. Для того чтобы предстать перед ханом, необходимо было пройти между двух очищающих огней и поклониться некому кусту. Михаил кланяться отказался, и его постигла печальная участь — он был подвергнут жестокой казни. С Александром такой неприятности не случилось. Значит, он все-таки кланялся. При этом роль Александра для сохранения православной Руси трудно переоценить. Об этом будет наше дальнейшее повествование.

О детстве нашего героя ничего не известно. Меж тем в книге В.Т. Пашуто есть весьма красочное его описание. И оно не является выдумкой. Источники дают нам возможность судить о том, как протекало типичное детство юного княжича Северо-Восточной Руси на других примерах. В княжеской среде 2—3 летний возраст был отмечен обычаем пострига. О княжеских постригах неоднократно упоминается в летописи³⁷. Вот, например, летописная статья 1194 года, в которой рассказывается о том, как отмечалось достижение первого возрастного рубежа его отцом, князем Ярославом: «Быша постригы оу благоверного и холюбивого княза Всеволода, сына Георгиева, сыну его Ярославу месяца априля въ 27 день, на память святого Семеона сродника Господня, при блаженном епископе Иоанне, и бысть радость велика в граде Володимери»³⁸. Важность проводимого мероприятия подчеркивает стереотипная фраза о «радости» в городе, где проходит постриг. По мнению знаменитого этнографа и фольклориста Д.К. Зеленина, обычай пострига бытовал не только у князей, но и во всех социальных слоях: об этом косвенно свидетельствует существование его в XIX в. у орловских крестьян, которые через год после рождения мальчика совершали так называемые «застрижки»³⁹.

Иногда обряд пострига мог совпадать с другим не менее важным обрядом — посажением на коня: «Быша постригы оу великаго князя Всеволода, сына Георгиева, внука Володимеря Мономаха, сыну его Георгеви в граде Суждали; того ж дни и на конь его всади, и бысь радость велика в граде Суждали»⁴⁰ (1192 г.). Здесь обряд совершался над дядей нашего героя — будущим великим князем Юрием Всеволодичем, которому суждено было погибнуть в битве на реке Сити в 1238 г. Таким образом, об этой бытовой детали мы можем судить с достаточной степенью уверенности. Если обряды совершались над отцом и дядей нашего героя, он сам тоже должен был пройти и первую символическую стрижку, и торжественное первое усаживание на боевого коня.

Согласно обычному в эпоху средневековья порядку, Александра стали привлекать к выполнению княжеских обязанностей с самого юного возраста. Начало XIII в. было временем, относительно спокойным для Руси. Извечные степные враги — половцы были прочно замирены, и во многих случаях выступали союзниками русских князей. Степная знать породнилась с русской: многие князья брали в жены половецких принцесс, обеспечивая себе поддержку кочевых кланов. Опасность с запада также была еще невелика. Папские агенты только начали свое проникновение в Прибалтику. В 1202 г. в Риге был основан орден меченосцев, с уставом храмовников, сыгравший важную роль в распространении католичества в регионе. Однако давление католической экспансии в прибалтийский регион в то время принимала на себя в основном Полоцкая земля. Главной же опасностью, с которой сталкивались в начале XIII в. русские князья были они сами. Страну раздирали кровавые междоусобицы. Враждовали между собой несколько отраслей Рюрикова рода. Каждая из отраслей стремилась закрепить за собой максимальную территорию. Это давало возможность получать максимальный доход. Доход же позволял увеличивать численность дружинных отрядов, а те в свою очередь открывали возможность новых завоеваний. Новгород был важной фигурой на политической доске Руси. За контроль над ним боролись представители суздальской и черниговской ветви. Зачастую главы княжеских группировок сами не могли сесть на новгородский престол — их отвлекали события, происходившие в стратегически важных южных и северо-восточных частях Руси. И тогда отцов на престоле Великого Новгорода замещали сыновья. Традиция эта была заложена еще князем Святославом I Игоревичем, отправившим на княжение в Новгород малолетнего Владимира, будущего крестителя Руси. Некоторое время новгородский престол воспринимался как следующий по значению за киевским. С новгородского стола начал активную княжескую карьеру и Ярослав Мудрый.

Князья XII—XIII вв. продолжили традицию, заложенную их предками.

Александру уже случалось с братом оставаться в северной столице без отца. В 1228 г. они остались в Новгороде, когда князь-отец с княгиней отправились в Переяславль. Тогда юные княжичи были оставлены с боярином Федором Даниловичем и тиуном Якуном. Однако этот первый опыт закончился неудачно. В Новгороде разгорелась очередная усобица. Причиной её были природные катаклизмы. Летописец повествует, что осенью «наиде дъжгъ велик»⁴¹. Дождь был беспросветный. С «Госпожькина» дня (очевидно имеется в виду праздник Воздвижения Креста Господня, то есть 14 сентября по старому стилю) и до «Никулина дни», то есть до Николы Зимнего (6 декабря) дождь шел не прекращаясь. Люди «не видохом светла дни». Современный человек сочувственно вздохнет: ох уж эта осенняя депрессия. Однако наших средневековых предков заботили вещи гораздо более практического характера. Осенняя непогода начисто лишила их возможности положенным образом завершить цикл сельхозработ: «ни сена людемъ бяше лзе добыта, ни нивъ делати». А без сена и без хлеба перспектива вырисовывалась одна: голод. Нужно было что-то делать. По представлениям того времени за погодные катаклизмы были в ответе «большие» люди. Подходящая кандидатура на роль «козла отпущения» нашлась довольно быстро. Это был Арсений, местоблюститель митрополичьего престола. Летописец характеризует Арсения как вполне приличного человека: кроткого и смиренного. Он замещал хворого митрополита Антония, который по причине болезни вынужден был удалиться на покой в Хутынский монастырь. Однако толпа бывает слепа и рассуждения её всегда поверхностны. Взбунтовавшийся народ предъявил Арсению претензию, что тепло где-то задержалось («стоить тепло дълго») именно потому, что он, Арсений, занял почетную должность местоблюстителя, дав взятку князю. Очевидно, оправдаться Арсению не удалось. Новгородская первая летопись сообщает: «акы злодея пьхающе за воротъ, выгнаша» оставляя надежду, что архиерея просто вытолкали за ворота. Однако редакция Младшего извода свидетельствует определённей: «акы злодея пьхающе в шию, выгнаша». Значит, все-таки Арсению безо всякого уважения просто «навешали по шее», говоря современным языком. Уважаемый, но, по мнению М.В. Печникова, страдающий параличом⁴² митрополит Антоний был водворен на новгородский престол. К нему были приставлены (видимо, для поддержки) два достойных мужа: Якун Моисеевич и щитник Микифор. Однако, судя по всему, ожидаемого эффекта не последовало. Нужно было назначить виноватым еще кого-нибудь. Раз с митрополитом «фокус» не прошел, внимание переключилось на светские власти. Мятежные горожане пожгли двор тысяцкого Вячеслава, и его брата Богуслава, и владычного стольника, и софийского и пр. А Липницкого старосту с занятным для современного уха именем Душилец совсем уже собрались повесить, но староста «ускоци» (ускакал, то есть) ко князю Ярославу. За улепетнувшего старосту пришлось расплачиваться его ни в чем не повинной супруге.

Однако все перечисленные меры никакого результата не возымели. Из-за проливных дождей в начале зимы Волхов разлился и унес все сено, которое еще оставалось по его берегам. Более того, сильный ветер взломал лед, которым уже было покрылось озеро Ильмень. Льдины двинулись по большой воде к городу и сломали девять опор великого моста. Буйство природы шло по нарастающей, а все имевшиеся в наличии городские должностные лица были уже изрядно побиты. Кого назначить «ответственным» в такой ситуации? По логике мировоззрения той эпохи им должен быть князь.

В XIII в. в Новгороде еще сохранялись древние традиции в восприятии фигуры князя. Это проявлялось в сакральном ореоле, которым его окружало древнерусское общественное сознание. Потребность в князе, которую испытывало древнерусское общество выходит далеко за рамки рационально осознанной потребности в администраторе, полководце и судье. С современной точки зрения все эти функции смог бы исполнять любой достойный человек, но древнерусской ментальности свойственно было представление, что возможности князя в этой сфере во много раз превосходят возможности всякого иного. Помимо чисто утилитарных функций управления, от князя ждали мистического покровительства, которое он мог обеспечить уже в силу одной только своей княжеской природы. Насколько велика была эта составляющая его общественной роли можно судить по тому, что даже неопытный князь воспринимался как необходимый элемент руководства, даже при наличии опытных и знающих бояр, для которых отводилась роль, самое большее, советчиков. Новгородцы в 970 году просят у Святослава князя себе. Святослав дает им Владимира⁴³, очень еще молодого, если не маленького, в то время. Новгородцы удаляются вполне, видимо, удовлетворенные. В 1152 году князем Изяславом был выставлен отряд для охраны бродов через Днепр от половцев. Однако когда кочевники принялись атаковать «покрыша Днепр от множества вои», охрана бежала. Причина поражения объяснена в летописи просто: «да темъ и не твердь бе ему бродъ, зане не бяше ту князя, а боярина не вси слушают»⁴⁴. Эта последняя сентенция высказана как общее правило. Особенно показателен пример Святослава. Копье, брошенное слабой детской рукой, стало сигналом к началу битвы: «рече Свенелдъ и Асмолдъ: "Князь оуже почали — потягнете дружина по князе!" И победиша древляны»⁴⁵. Мистичность князя чувствуется в том, как остро, со страхом, переживало население древнерусских городов периоды бескняжья⁴⁶. Указанными чертами древнерусский князь напоминает скандинавского конунга, на котором, помимо обязанностей правителя и военачальника, лежала ответственность за природные катаклизмы, моровые поветрия и вообще всякого рода удачу и неудачу, находящуюся вне власти простых смертных⁴⁷.

То есть, и местоблюститель митрополичьего престола, и тысяцкий и стольники — это был лишь паллиатив. Для того чтобы спросить «по всей строгости» новгородцам нужен был князь. А его-то в тот момент в городе не было. Новгородцы послали гонцов к Ярославу с требованием явиться в город и принять меры по облегчению ситуации хотя бы в той части, в какой это было в его силах: «на всеи воли нашеи и на вьсехъ грамотахъ Ярославлихъ ты нашь князь; или ты собе, а мы собе»⁴⁸. Однако князь понял, что зовут его отнюдь не для выражения всеобщего одобрения, и поэтому не поехал.

Логика разворачивающихся событий недвусмысленно указывала на тех людей, которые могли стать следующими жертвами гнева новгородцев. Это были маленькие княжичи. Понятно, что с рациональной точки зрения они не были ни в чем виноваты. Однако рационального в поведении новгородцев было немного. В конце концов, в чем была виновата жена стольника Душильца? Народными массами руководили сугубо религиозные, мифологические представления, требующие сакральной жертвы в случае каких-то форсмажорных неурядиц.

Поэтому воспитатели ответственные за княжичей боярин Федор Данилович и тиун Яким сочли за благо тайно ночью бежать из города. Новгородцы же стали усиленно делать вид, что ничего не произошло. Они де и в уме не имели сотворить что-нибудь плохое с княжичами: «да аще сии что зло сдумавъ на святую Софею, а побеглъ будет; а мы ихъ не гониле, нь братью свою есмя казниле; а князю есмя зла не створиле никоего же»⁴⁹. Князь оказался чуть ли не виноват в том, что плохо подумал о новгородцах. А раз так, они сочли себя свободными от каких бы то ни было обязательств перед Ярославом: «да онъ имъ богъ и крестъ честный, а мы собе князя промыслимъ».

Смена князя — тоже явление, имеющее в известной степени религиозно-мифологические причины. Хотя, была и рациональная причина: князь не выполнил требование веча по снижению налогового бремени на смердов. Так или иначе, в качестве альтернативы Ярославу был избран князь Михаил Всеволодич Черниговский. Будучи приглашен, он целовал новгородцам крест и сделал то, чего новгородцы не смогли добиться от Ярослава: освободил смердов на пять лет от «дани», т. е. от налогов. Вокняжение Михаила дало возможность противникам Ярослава расправиться и пограбить его сторонников, заменить посадника и избрать нового митрополита. Михаил сделал попытку заставить Ярослава признать текущий status quo, однако тот наотрез отказался и заявил, что не считает Новгород для себя потерянным окончательно и будет продолжать за него бороться.

Впрочем, особенно напрягаться Ярославу не пришлось. Природные катаклизмы в Новгороде продолжились. Во-первых, это были сами по себе безвредные, но зловещие знамения: землетрясение и солнечное затмение. Во-вторых, настоящая беда: неожиданный мороз, уничтоживший урожай. На фоне природных катаклизмов стала с новой силой раскручиваться борьба между городскими партиями. Одно только перечисление боярских имен, фигурирующих на страницах Новгородской летописи звучит как песня: Внезд Водовик, Волос Блуткиниц (т.е. Блуткинич, новгородский диалект был «цокающим»), Степан Твердиславиц, Яким Влунковиц и пр. С вокняжением Михаила верх взяла партия Внезда Водовика, но затем он в ходе многочисленных вечевых и уличных драк, сопровождавшихся убийствами, потерпел поражение. К власти пришла противоположная партия. Посадником стал Степан Твердиславич, а тысяцким — Микита Петрилович. Очередной переворот как обычно ознаменовался разграблением дворов. Смена посадника означала и смену политической ориентации. Княжичу Ростиславу «показали путь», то есть выпроводили домой к отцу. Новгород вернулся под руку Ярослава, который в 1230 г. снова посадил в северной столице своих сыновей Федора и Александра. Нетрудно сосчитать, что старшему из дуумвиров было на тот момент всего десять лет. Причем Ростиславу Михайловичу, представителю черниговской династии, которого сменили малолетние дуумвиры, в момент вступления на престол было три года, а на момент, когда новгородцы «показали ему путь» — четыре⁵⁰. Это, конечно, не был «детский дворцовый переворот». За спинами детей стояли их княжеские кланы.

Вместе с тем, малолетние князья в некотором смысле действительно заменяли своих отцов. Понятно, что предводительствовать в битве или вести переговоры 10-летний ребенок не мог. Но в качестве сакральной фигуры и символа вершины социальной иерархии исполнял функцию не хуже взрослого. Кроме того, нужно принимать во внимание мощнейший воспитательный аспект. Юный князь с самого детства привыкал к делам управления.

Интересно, что летописец использует разные слова для описания двух аналогичных событий 1228 и 1230 гг. Под 1228 г. сказано, что князь «остави 2 сына своя» причем не одних, а «съ Федоромь Даниловицемь, съ тиуномь Якимомь»⁵¹. А в 1230 г. после всех политических и природных катаклизмов, уже не просто «остави», а «посади». Этим словом обычно отмечается вхождение в официальную должность. Причем, никаких опекунов при этом посажении не упомянуто.

Это, конечно, не означало, что мальчики могли приступить к делам реального управления, тем более, что обстановка в городе была, сказать прямо, жуткая. Голод довел людей до самого края. Летописец заставляет себя возвратиться на «горкую и бедную память тоя весны». Разразившийся голод он трактует как Божью казнь за грехи, что, впрочем, является общим местом для русского летописания. А вот подробности приводят в трепет. «Простая чадь» резали и ели людей. Некоторые резали живых, а иные срезали мясо с трупов. Ели «конину, псину, кошкы». Ели мох, липовую кору и пр. Родители продавали детей. В городе были вкопаны общие могилы — скудельницы — большие ямы, которые очень быстро заполнились. Цены на продовольствие взлетели до небес. Надо полагать, юные княжичи не испытывали недостатка, но не могли не видеть творящегося в городе кошмара. На бунты и вечевые столкновения у людей, судя по всему, сил уже не осталось. И если голод 1228 г. стал причиной народных волнений, то теперь, в 1230 г. все было тихо. Город умирал. Княжеская власть никаких шагов к нормализации ситуации не предпринимала. Ярослав был далеко, в городе оставались лишь два княжича. Да и будь князь-отец на месте, вряд ли бы он что-то смог сделать. Решение хозяйственных вопросов было не по княжеской части. У князей был способ поднять материальный уровень вверенного ему населения. И сам Ярослав им неоднократно пользовался. Можно было пойти в поход на ближайших соседей и пустить людей «въ зажитие воевать»⁵², то есть, попросту говоря, грабить население. Однако в текущей ситуации это было невозможно: народ был сильно ослаблен. А других способов князь не ведал.

Ситуация наладилась лишь в следующем 1231 г. Причем, от полного вымирания город спасли, как ни покажется странным, иностранцы: «прибегоша Немьци изамория съ житомь и мукою, и створиша много добра; а уже бяше при конци городъ сии»⁵³. Понятно, что это была не гуманитарная акция, а своего рода «торговая интервенция», вызванная высокими ценами на хлеб. Однако новгородцы готовы были платить и были благодарны за подвоз продовольствия. Несколько оживших новгородцев тут же взял в оборот князь Ярослав, устроивший военный поход на Чернигов.

Ярослав бывал в городе наездами. Однако князем Новгородским по-прежнему считался именно он.

В 10 июня 1234 г. скончался юный князь Федор Ярославич. Ему было всего тринадцать лет. По древнерусским нормам он подходил к возрасту вступления в брак, поэтому летописец использует образ несостоявшегося свадебного пира: «сватба пристроена, меды изварены, невеста приведена, князи позвани; и бысть въ веселия мсто длачь и стование за грхы наша»⁵⁴. Некоторые исследователи считают, что княжич в самом деле умер, когда стол был уже накрыт, а некая невеста в брачном уборе уже была приведена и с нетерпением дожидалась брачной церемонии. Это, конечно, вполне вероятно. Однако, на мой взгляд, это все-таки литературный троп. Противопоставление пира и смерти как образ скоротечности жизни весьма популярно с мировой литературе с библейских времен (ср. пир Валтасара). Как у Г.Р. Державина:

Где стол был яств, там гроб стоит;
Где пиршеств раздавались клики,
Надгробные там воют лики
И бледна Смерть на всех глядит...

Князь все-таки был еще маловат для заключения брака. Хотя, скорее всего, родители уже начинали подбирать для него выгодную партию. Обычно юные княжичи женились по достижении ими возраста пятнадцати лет. До этого срока оставалось немного времени, этим объясняется образ, использованный летописцем. Но все-таки вряд ли его стоит понимать буквально.

Княжич был похоронен в Георгиевском монастыре, где и пребывал несколько столетий.

В 1616 г. шведские солдаты вскрыли могилу — они искали драгоценности. В дальнейшем с могилой произошла почти детективная история, расследованная акад. В.Л. Яниным. Дело было так. Понятно, что найденные останки шведов не интересовали. Они отставили труп в сторону. Останки выпросил у шведского командира Якоба Понтуса Делагарди митрополит Исидор⁵⁵. Мощи он с надлежащей честью перенес в Софийский собор, где они и хранятся до сих пор.

О перенесении этом свидетельствуют три источника. Опись Новгорода 1617 г., «Росписи новгородской святыни» 1634 г., «О святей соборной церкви Софии Премудрости Божии, иже в Велицем Новеграде, и о новгородцких чудотворцех, идеже койждо лежит» второй четверти XVII в. Эти последние описывают ситуацию подробней всего: «Да в том же пределе у Рожества Пречистей на левой стране князь другой Мстислав да князь Федор Ярославич нетленен, великому князю Александру Невскому брат родной, а положен ту во владенье немецкое, в лето 7122 году, а принесен из Юрьева монастыря сам друг. Про другого же имени не обретохом, той преставись млад, лет в 13, а лежали в Юрьеве во едином гробе в соборном храме святого Георгия. И во обдержание безбожных немец того князя Федора Ярославича ягановы солдат немецкие люди, гроб скрыв, приставили к стене. И сведав про се Исидор Новгородцкий митрополит, и испросил у немецкого воеводы у Якова Пултусова волю, да повелит ему взяти мощи их из Юрьева монастыря, и взял сам митрополит со всем освященным собором честные их мощи и привез к Софии и положил с надгробным пением честно в церкви предреченней Рожества Пресвятей Богородицы на леве в Софийском пределе»⁵⁶.

И всё было бы хорошо и понятно. Но в 1919 г. гробница в Софийском соборе была вскрыта. В ней обнаружились останки, которые после антропологического исследования, проведенного В.В. Гинзбургом, были определены как мумифицированный труп мужчины лет сорока. Вместе с тем археолог М.К. Каргер в 1931—1935 гг. провел детальное обследование Георгиевского собора Юрьева монастыря. В гробнице, находящейся у южной стены соборы были обнаружены разбросанные в беспорядке кости подростка лет тринадцати — пятнадцати.

Выходит, Федор остался лежать в Георгиевском соборе, а в Софийский увезли кого-то не того. В.Л. Янин доказал, что мумифицированные останки принадлежат Дмитрию Шемяке, который тоже был похоронен в Георгиевском соборе. Мумификацию ученый объяснил действием яда, мышьяка, который был обнаружен в тканях князя в ходе криминалистического исследования. Церковь, впрочем, оставила научные выводы без внимания. Останки преданного анафеме Шемяки продолжают почитаться в Софийском соборе как мощи Федора. Настоящие же кости юного княжича, увы, были утрачены во время оккупации Новгорода фашистами.

После смерти Федора старшим сыном Ярослава остался Александр.

Меж тем на Руси разразилась очередная крупная княжеская усобица. Великий князь киевский Владимир Рюрикович совместно с Даниилом Романовичем Галицким выступил против князя Изяслава Владимировича, вчерашнего союзника Даниила. Тот с помощью половцев разгромил врагов, поверг Даниила в бегство, а Владимира сдал в плен половцам. Междоусобные княжеские походы следовали один за другим. Зазевавшего союзника грабили так же легко как зазевавшегося противника. Южная Русь утопала в крови и беспорядке. Князья по несколько раз теряли и заново возвращали себе свои столы. Северные князья, положение которых было несколько более стабильно, с интересом наблюдали за происходящим на юге. Однако если долго наблюдать, рано или поздно захочется принять участие. Улучив момент, когда в Киеве вокняжился Изяслав, не имевший никаких формальных прав на занятие престола матери городов русских, Ярослав решил вмешаться в княжескую потасовку.

Для южного летописца появление Ярослава на авансцене межкняжеских столкновений выглядит как миг, как незначительный эпизод: «Ярославъ Соуждальскыи и взя Киевъ подъ Володимеромъ . не мота его держати . иде пакы Соуждалю»⁵⁷. А для летописца новгородского это, конечно, событие более значительное. Главным образом потому, что в нем приняли участие вятшие новгородцы: «Поиде князь Ярославъ изъ Новагорода Кыеву на столь, поимя съ собою новгородци вятшихь: Судимира въ Славьне, Якима Влунковича, Косту Вячеславича, а новоторжець 100 муж; а в Новегороде посади сына своего Олександра. И, пришедъ, седе в Кыеве на столе; и державъ новгородцевъ и новоторжцевъ одину неделю и одаривъ я, отпусти проче; и придоша здрави вси»⁵⁸. Причем, летописец даже не счел нужным уточнить дальнейшую судьбу князя: свои-то все вернулись живы-здоровы, чего еще?

Впрочем, в скором времени нить летописного повествования разрывается описанием неожиданно нагрянувшей беды: Русь вступает в эпоху монголо-татарского нашествия.

Примечания

1. ПСРЛ. Т. III. С. 66.

2. Там же. С. 67.

3. Кучкин В.А. О дате рождения Александра Невского // Вопросы истории. 1986. № 2. С. 174—176.

4. Расписание степеней родства и свойства, препятствующих браку // Русская историческая библиотека. Т. 6. Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1. Памятники XI—XV в. СПб., 1880. С. 143.

5. Литвина А.Ф., Успенский Ф Б. Близкородственные браки Рюриковичей в XII в. как предмет вспомогательно-исторического исследования // Вспомогательные исторические дисциплины в современном научном знании. Материалы XXV международной научной конференции. Москва 31 января — 2 февраля 2013 г. Ч. 1. М., 2013. С. 96—102.

6. Повесть о битве на Липице // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 5. XIII век. СПб., 1997. С. 86.

7. ПСРЛ. Т. XLI. С. 131—132.

8. Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1967. С. 96.

9. Клосс Б.М. Предисловие // ПСРЛ. Т. 41. М., 1995. С. IX.

10. Бережков Н.Г. Хронология русского летописания. С. 349.

11. ПСРЛ. Т. II. Стб. 658.

12. Кучкин В.А. Александр Невский — государственный деятель и полководец средневековой Руси // Отечественная история. 1996. № 5. С. 2.

13. Известный исследователь генеалогии Н.А. Баумгартен предполагал наличие у князя третьей жены, которая и стала материю его детей (Баумгартен Н.А. К родословию великих князей Владимирских. Мать Александра Невского // Летописи Историко-родословного общества в Москве. М., 1908. Вып. 4 (16). С. 21—23). Эта гипотеза была подвергнута основательной критике В.А. Кучкиным. Однако, при всей убедительности его доводов считать проблему полностью разрешенной нельзя.

14. ПСРЛ. Т. VII. С. 112.

15. Татищев. В.Н. История Российская. Т. III. М., 1774. С. 346.

16. Баумгартен Н.А. К родословию великих князей Владимирских. Мать Александра Невского // Летописи Историко-родословного общества в Москве. М., 1908. Вып. 4 (16). С. 21—23.

17. Российская родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруковым. Ч. 1. СПб., 1854. С. 205.

18. Записки князя Петра Долгорукова / Пер. с фр. А.Ю. Серебрянниковой; вступит, ст., Примеч. и указатель С.Н. Искюля. СПб., 2007. 640 с.

19. Российская родословная книга, издаваемая князем Петром Долгоруковым. С. 205.

20. ПСРЛ. Т. III. С. 72.

21. Войтович Л.В. Князівські Династії Східної Європи (кінець IX — початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження. Львів. 2000

22. Кучкин В.А. Александр Невский — государственный деятель и полководец средневековой Руси // Отечественная история. 1996. № 5. С. 18—33.

23. Романов Б.А. Люди и нравы Древней Руси // От Корсуня до Калки. М., 1990. С. 425.

24. ПСРЛ. Т. II. Стб. 658. О свадебных обычаях см.: Пушкарева Н.Л. Женщины Древней Руси. М., 1989. С. 70—104.

25. Нестеренко А.Н. Ложные нарративы биографии Александра Невского в отечественной историографии // Вопросы истории. 2016. № 1. С. 103—114.

26. ПСРЛ. Т. III. С. 298.

27. Устав Ярослава // Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв. М., 1976. С. 90.

28. Нестеренко А.Н. Ложные нарративы биографии Александра Невского в отечественной историографии. С. 105.

29. Расписание степеней родства и свойства, препятствующих браку // Русская историческая библиотека. Т. 6. Памятники древнерусского канонического права. Ч. 1. Памятники XI—XV в. СПб., 1880. С. 143.

30. Литвина А.Ф., Успенский Ф Б. Близкородственные браки Рюриковичей в XII в. как предмет вспомогательно-исторического исследования // Вспомогательные исторические дисциплины в современном научном знании. Материалы XXV международной научной конференции. Москва 31 января — 2 февраля 2013 г. Ч. 1. М., 2013, с. 96—102.

31. Там же. С. 98.

32. Поучения и молитва Феодосия Печерского. // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. XI—XII века. СПб., 1997. С. 448—450.

33. ПСРЛ. Т. XXIV. С. 227.

34. Кучкин В.А. О дате рождения Александра Невского. С. 174—176.

35. Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси X—XV вв. Том 2. Новгородские печати XIII—XV вв. М., 1970. С. 18.

36. Кучкин В.А. О дате рождения Александра Невского // Вопросы истории. 1986. № 2. С. 176.

37. Полный перечень летописных упоминаний см.: Зеленин Д.К. Избранные труды: Статьи по духовной культуре. 1901—1913. М., 1994. С. 181—182.

38. ПСРЛ. Т. I. Стб. 411.

39. Зеленин Д.К. Избранные труды: Статьи по духовной культуре. 1901—1913. С. 182.

40. ПСРЛ. Т. I. Стб. 409.

41. ПСРЛ. Т. III. С. 66.

42. Печников М.В. Антоний // Древняя Русь в средневековом мире: энциклопедия / Институт всеобщей истории РАН; Под общей ред. Е.А. Мельниковой, В.Я. Петрухина. М., 2014. С. 31.

43. ПСРЛ. Т. I. Стб. 69.

44. ПСРЛ. Т. I. Стб. 332.

45. ПСРЛ. Т. I. Стб. 58.

46. Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 33—34.

47. Курбатов Г.Л. Фролов Э.Д. Фроянов И.Я. Христианство: Античность. Византия. Древняя Русь. Л., 1988. С. 321—326.

48. ПСРЛ. Т. III. С. 67.

49. Там же.

50. ПСРЛ. Т. III. С. 70.

51. Там же. С. 66.

52. Там же. С. 73.

53. Там же. С. 71.

54. Там же. С. 72.

55. Янин В.Л. Очерки истории средневекового Новгорода. М., 2008.

56. Цит. по: Янин В.Л. Очерки истории средневекового Новгорода. М., 2008.

57. ПСРЛ. Т. II. Стб. 777.

58. ПСРЛ. Т. III. С. 74.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница