Глава 3. Монголо-татарское нашествие на Русь и угроза с Запада

Монголо-татарское нашествие нанесло серьезный урон русской культуре. Военный разгром, тяжелая дань, увод в полон мастеров, значительно обеднили культурный процесс. Однако традиция не прервалась. Более того, вряд ли можно говорить о глобальном влиянии монгольской культуры на русскую, особенно на первых порах. Долгое время степной мир монголов-кочевников и мир городов славян-земледельцев существовали отчужденно, потребовалось не одно столетие для взаимного сближения. И контрагентом Руси в наладившемся со временем культурном контакте были уже не исключительно монголы, а синтетическая смесь народов, большая часть которых принадлежала к тюркской языковой группе.

Первоначальную реакцию Руси на военное поражение иллюстрирует литература эпохи, непосредственно следующей за Батыевым нашествием, которое стало основной темой для древнерусских книжников. Один из первых откликов на произошедшее — «Повесть о разорении Рязани Батыем». В «Повести» описывается гибель Рязани и рода рязанских князей. Монгольское нашествие воспринималось современниками как конец света, как «великая конечная погибель». Отсюда трагизм, наполняющий произведения того периода. Мотив героической смерти является ведущим в литературе, посвященной нашествию. В «Повести» монголо-татары стали победителями не потому, что победили рязанцев, а потому, что их противников не осталось в живых. Князь Федор Юрьевич, посланный к Батыю с дарами, отказывается отдать ему свою жену, говоря: «когда нас приодолееши, то и женами нашими владети начнеши»¹, его убивают. Узнав о смерти мужа, княгиня Евпраксия вместе с маленьким сыном «ринуся из превысокого храма своего» и разбилась насмерть. В решающей битве гибнут великий князь рязанский Георгий Ингворевич и его братья. Невозможность остаться в живых побежденным подвигла оказавшегося в момент главного сражения в отлучке Евпатия Коловрата с дружиной в 1700 человек напасть на войско Батыя. В образе Евпатия сильны эпические черты: он побеждает в единоборстве родственника хана Хостоврула, татары одолевают его только при помощи стенобитных орудий. Следовательно, мотив «героической гибели» был не только книжной конструкцией, сходным образом оценивались события и в народной массе.

Мотив предпочтения смерти бесчестию и признанию поражения лег в основу «Сказания об убиении в Орде князя Михаила Черниговского» и «Слова о Меркурии Смоленском». С религиозно-философским осмыслением постигшей Русь трагедии выступил епископ г. Владимира Серапион. В своих «Словах» и «Поучениях» он как проповедник старается извлечь урок из случившегося. Продолжая идейную традицию провиденциализма русских книжников более раннего периода, Серапион Владимирский рассматривал нашествие как наказание, наложенное Богом за грехи, проявление «ярости Его». Он пишет, что человеколюбивый Бог, «видев наша беззаконья умножившася, видев ны заповеди его отверъша, много знамении показавъ, много страха пущаше, много рабы своими учаше — и ничим же унше показахомся». Здесь Серапион как будто сравнивает все былые напасти с тем, что пришлось пережить Руси в ходе монгольского нашествия: «Тогда наведе на ны языкъ немилостив, языкъ лют, языкъ, не щадящь красы уны, немощи старець, младости детий»². Воплотилось, таким образом, пророчество Давида.

Достаточно быстро русские книжники справляются с задачей «прописки» нового «соседа»-завоевателя в традиционной картине мира. Это было сделано сразу после первого столкновения с ними в 1223 г. (битва на Калке). Летописная статья, повествующая о первом поражении русских князей от нового грозного противника ценна еще и тем, что приоткрывает перед нами завесу и дает возможность увидеть сам процесс работы летописца, собиравшего разные точки зрения по важному для него вопросу. «Явишася языци, ихже никтоже не добре ясно не весть, кто суть, и отколе изидоша, и что — язык их, и которого племени суть, и что — вера ихъ. И зовуть я Татары, а инии глаголють Таумены, а друзии — Печенези, ини глаголют яко се суть о нихже Мефодий Патарскыи епископь сведетельствует. Яко си суть ишли ис пустыня Етриевьскы, сущее межю востоком и севером, так обо Мефодий рече, яко къ скончанью временъ явитися тем, яже загна Гедеон, и попленять всю землю от востока до Ефранта, и от Тигръ до Понетьска моря, кроме Ефиопья»³.

Таким образом, мы вновь видим, как эмпирическая информация, а именно сообщение об экзоэтнониме монголов, под которым они стали известны покоряемым народам («татары»), дополняется книжным толкованием, основанным на традиционном использовании фрагмента пророчества Мефодия Патарского. Согласно толкованию, завоеватели, во-первых, являются потомками Измаила (так же как и половцы), а во-вторых, их приход — это свидетельство близкого конца мира. Непривычному явлению было дано привычное объяснение. Некоторую неудовлетворительность стандартных толкований чувствовал, видимо, и сам летописец. Далее он продолжает: «Богъ же единъ весть ихъ — кто суть, и отколе изидоша. Премудрии мужи ведать я добре, кто книгы разумно умееть. Мы же их не вемы кто суть, но еде вписахом о нихъ памяти ради»⁴.

Причина недоумения летописца раскрывается дальнейшим текстом. Уровнять татар с половцами мешало то обстоятельство, что и половцы сильно пострадали от них. То, что одни «измаильтяне» пострадали от других, не могло не быть заметно летописцу. Недаром он, используя для описания татар пророчество Мефодия, и утверждая, что новый враг — выходец из пустыни Етривской, тем не менее не произносит слова «измаильтянин», а оставляет его для привычного употребления — для половцев. Хотя измалитяне считались выходцами как раз из пустыни Етривской.

Поражение, которое половцы потерпели от татар, было истолковано как наказание, посланное Богом за то зло, которое «безбожныя сыны Измаиловы Куманы» сотворили Руси. То обстоятельство, что и Русь подверглась разгрому в этом же году, мало смущало летописца: ситуации, когда «теория казней Божьих» оказывалась логически не вполне безупречной, в древнерусских текстах достаточно часты. То же происходит и с восприятием татар как измаильтян. Несмотря на указанное затруднение, отождествление это периодически актуализировалось, особенно в те моменты, когда отношения с татарами обострялись⁵. В ход шла традиционная, наработанная веками модель. И в данном случае, постановка татар на место былых половцев не является исключительно книжной конструкцией, поскольку такое же явление видим мы и в героическом эпосе, в котором позднейшие татары повсеместно заместили и вытеснили ранних печенегов и половцев. Познавательные приемы, бытовавшие в коллективном сознании древнерусского общества, были таковы, что замещение это прошло практически беспрепятственно. Минутные колебания летописца, возникшие в ходе создания погодной записи о событиях 1223 г. остались практически единственным фактом некоторого замешательства: татары «безболезненно» заняли место «сынов Измаиловых» в картине мира человека Древней Руси.

Нашествие новых страшных кочевников вызвало стремление к актуализации этно-государственной идентичности, желание заново посмотреть на себя со стороны и оценить, понять и почувствовать масштаб свершившейся трагедии. Выражением этого стремления является «Слово о погибели Русской земли»⁶, в образно-поэтической форме манифестирующее — что же такое представляет собой Русь в середине XIII в.

Сначала безвестный автор «Слова» перечисляет «красоты», которыми Русская земля «удивлена еси». В первую очередь перечисляются природные богатства: «озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различными птицами», потом перечисляются узловые пункты окультуренного, освоенного, сакрализованного пространства: «бещислеными городы великими, селы дивными, винограды обительными, домы церковными», и наконец, в качестве богатства дана политическая элита: «князьями грозными, бояры честными, вельможами многами».

Весьма интересен и уникальный географический обзор, очерчивающий границы Руси перечнем соседних народов: «отселе до угорь и до ляховъ, до чаховъ, от чаховъ до Ятвязи и от Ятвязи до Литвы, до немец, от немец до корелы, от корелы до Устьюга, где тамо бяху тоймици погани, и за Дышючимъ моремъ; от моря до болгаръ, от болгарь до буртасъ, от буртасъ до Черемись, от Черемись до мордъви, — то все покорено Богом крестияньскому языку». И, наконец, в самых сильных выражениях охарактеризовано политическое могущество русских князей: «поганые» народы покорялись князьям Всеволоду, отцу его Юрию и деду — Владимиру Мономаху, которым половцы пугали маленьких детей в колыбелях. Литовцы из болот своих на свет не показывалась, венгры укрепляли каменные стены своих городов железными воротами, чтобы «Володимерь тамо не вьехалъ», а немцы радовались, что они далеко — за Синим морем. Буртасы, черемисы, вяда и мордва бортничали на великого князя Владимира, а император византийской Мануил, «опас имея», то есть, побаиваясь, посылал дары, «абы под нимъ великий князь Володимерь Цесарягорода не взял». И вот вдруг случилось несчастье, «болезнь крестьяном» — татарское нашествие.

Казалось, пережить крушение великой страны почти невозможно. Однако неожиданно быстро ужас сменяется вполне спокойным взглядом на случившееся. Собственно, выверенные моралистические построения в проповедях Серапиона — это уже далеко не непосредственное проявление отчаянья и горя. Епископ Владимирский уже вполне спокоен для того, чтобы использовать рассказ о постигшем страну несчастии для придания большей убедительности своим морализаторским проповедям. Продумана идея, подобраны цитаты. Да и в летописи упоминания о «татарах» теряют первоначальную остроту. Уже в погодной статье 1242 г. летописец отвлекается от событий монгольского нашествия для описания удачного похода князей Александра и Андрея Ярославичей на немцев. Затем, в статьях 1243—1252 татары уже никого не бьют, не жгут, а занимаются исключительно тем, что в лице своих ханов Батыя и Сартака «воздают честь» явившимся к ним русским князьям.

Владимиро-Суздальский летописец отвлекается все чаще. Его снова начинают занимать постройки и освящения церквей, рождения, свадьбы и кончины в княжеской семье, конфликты с «поганой» Литвой и пр. Под 1251 год мы уже снова видим фразу: «тое же зимы бысь мирно». Конечно, сообщения о татарских ратях периодически нарушают спокойное течение летописного рассказа. Но ничего похожего на первоначальную растерянность тексты не фиксируют. Рати приходят, подобно Дюденевой, «творят много зла», но жизнь идет своим чередом.

Безусловно, и нашествие и установившееся иго принесло огромное горе населению Руси, но представление о том, что все 240 лет татаро-монгольского владычества мироощущение человека Древней Руси было исключительно депрессивно-подавленным, вряд ли соответствует истине. Индивидуальные и социальные защитные психологические механизмы позволили достаточно быстро нейтрализовать последствия удара и приготовиться к дальнейшей жизни. Понимание этого обстоятельства чрезвычайно важно для верного определения не только социально-психологического, но и политического климата на Руси в послемонгольскую эпоху.

Спокойное и, если так можно выразиться, деловое отношение русских к монголам было принято Л.Н. Гумилевым за свидетельство союзных отношений, сложившихся между двумя мирами. Вряд ли это так: осознание поражения и зависимости вовсе не обязательно должно приводить к постоянному воспроизводству чувства страха, гнева, боли и агрессии. В отличие от представлений, навеянных художественной литературой, обыденная жизнь «под господством иноплеменников» уже спустя десятилетие после нашествия в общих чертах вошла в привычную колею, и процессы взаимовлияния русских земель и Золотой Орды вышли на новый уровень, почти незаметный для наблюдателя, находящегося «внутри» эпохи.

Новгородская летопись тоже содержит весьма эмоциональное описание монголо-татарского нашествия. Оно интересно тем, что показывает, что, несмотря на очевидный новгородский патриотизм, летописец мыслил Русь как единое государственно-территориальное образование даже в том случае, когда не оперирует словом «Русь». Для него приход татар случился тогда, когда татары напали на Рязанское княжество. Понятно, что войско Батыя не с луны упало. До нашествия на Русь была разгромлена Волжская Булгария, покорены группы половцев. Но все это осталось за пределами внимания автора летописи. Для него начало вторжения — именно приход кочевников в пределы Рязанского княжества. Печальная судьба населения захваченных городов вызывает в нем глубокое сочувствие: «И кто, братье, о семь не поплачется, кто ся нас осталъ живыхь, како они нужную и горкую смерть подъяша»⁷.

Рассказ о разгроме русских земель заканчивается описанием событий, произошедших в Торжке. Татары осадили город весной, перед Пасхой, «на сборъ чистой недели». Летописец отмечает, что технология взятия была использована та же, что при осаде других городов. Город был обнесен тыном, и подвергнут обстрелу из «пороков», то есть из камнеметных орудий типа требушета. Осада и обстрел продолжался две недели. Жители города стали изнемогать. Летописец скупо отмечает, что из Новгорода им никакой помощи не было. И, пожалуй, для новгородцев это было благом. Попытка помочь наверняка завершилась бы для них такой же катастрофой. В конце концов город был взят: «и тако погании Взяша градъ, и исекоша вся от мужьска полу и до женьска, иереискыи чин всь и черноризьскыи, а все изъобнажено и поругано, горкою и бедною смертью предаша душа своя Господеви, месяца марта въ 5, на память святого мученика Никона, въ среду средохрестьную»⁸.

Летописец перечисляет имена павших именитых новоторжцев: посадник Иванко, Яким Влоунькович, Глеб Борисович, Михаило Моисиевич.

После взятия Торжка монголо-татары двинулись в сторону Новгорода. Продвижение сопровождалось жестокими расправами. Летописец отмечает, что они секли людей «как траву». Однако, дойдя до «Игначьего креста» повернули вспять. Где точно находился этот крест — не известно. Летописец пишет, что татары не дошли до Новгорода каких-то сто верст (то есть, чуть больше ста километров). Новгород подвергался большой опасности, однако по неизвестным причинам, Батый решил оставить волховскую столицу в покое. Сам летописец считал, что за город заступился сам Бог, святая София, а также «святыи Кюрилъ и святыхъ правоверныхъ архиепископъ молитва и благоверныхъ князии и преподобьныхъ черноризець иереискаго сбора». В общем, действительно, никаких причин кроме божьего заступничества разглядеть тут нельзя. Впрочем, может быть, помешала весенняя распутица.

Так или иначе, Новгород оказался избавлен от разгрома, но впоследствии не смог избежать ига. Спасение от осады и штурма было, конечно, благом. Однако это обстоятельство на некоторое время создало у новгородцев иллюзию безопасности. В недалеком будущем князю Александру придется немало постараться, чтобы эту иллюзию развеять. Летописная статья 1238 года завершается традиционным в древнерусской литературе рассуждением о том, что иноплеменное нашествие есть Божье наказание за грехи. Однако встревоженная интонация у новгородского летописца сменяется спокойной еще раньше, чем его Владимиро-Суздальского коллеги. Уже следующая статья под 1239 годом ни слова не сообщает о нашествии, а рассказывает лишь о том, что князь «Олександръ» женился.

Новгородского летописца можно понять. Непосредственная опасность нашествия кочевников вроде бы миновала. А задумываться о разного рода потенциальных напастях в обществе, где на каждом шагу поджидали опасности реальные, было не с руки.

Для текущего момента более насущной была проблема со шведами и немцами, активно осваивавшими прибалтийский регион. Эта экспансия вступила в активную фазу в кон. XII в. Русское население в этом регионе можно считать коренным. Славянские племена в восточной Прибалтике соседствовали с коренными финно-угорскими и балтскими племенами с древности. Соседство началось еще до того момента, когда у восточных славян начался процесс политогенеза. С появлением государства или государств позиции славянского населения в регионе несколько усилились. Под руководством князей Рюрикова дома русские совершали грабительские походы на своих финно-угорских и балтских соседей. Были предприняты некоторые шаги к колонизации региона. В 1030 г. князем Ярославом Мудрым на месте эстонского поселения был основан город Юрьев (нынешний Тарту). Впрочем, методичности в этой колонизации не было, ибо отсутствовала единая организующая сила. Собственно, обширные и слабо заселённые русские земли делали бессмысленным дальнейшее продвижение на запад. Князья наиболее крупных центров региона, Полоцка и Новгорода ограничивались взиманием дани с местных племен и периодическими грабительскими вылазками.

Немцы начинают осваивать эту территорию несколько позже.

Немецкая колонизация осуществлялась более методично и организованно. В 1193 г. папа Цилестин III призвал северные христианские державы к крестовым походам против язычников-прибалтов. Папе на тот момент было уже 87 лет. Вряд ли для него, старенького итальянца знатного рода, прибалтийские дела было так уж важны. Но раз где-то не слишком далеко имелись язычники, то их, конечно, следовало привести в лоно святой матери-церкви. Впрочем, процесс колонизации края немцами и шведами начался еще до призыва папы. И протекал вполне успешно. Помимо имеющихся христианских монархий, для освоения территории прибалтийских язычников были учреждены две серьезные организации: Рижское епископство и рыцарский орден меченосцев.

Основу для организации отдельной епархии в восточной Прибалтике заложил монах Мейнард фон Зегеберг. Он прибыл в Прибалтику в 1184 г. вместе с немецкими купцами, торговавшими в землях ливов. По прибытии он испросил разрешение у полоцкого князя Владимира на миссионерскую деятельность среди местных язычников. Разрешение было получено, и Мейнард приступил к делу.

Почему русский князь не стал противиться тому что на его территории разворачивает свою деятельность конкурирующая «фирма»? А В Назаренко и А.Я. Пятнов высказали предположение, что князь был связан родственными связями с западной католической аристократией. Его сестра София была женой датского короля Вальдемара I⁹. В принципе, логика понятна, но не безупречна. Во-первых, личность князя Владимира, упомянутого в «Латвийской хронике» без отчества, до конца не установлена. Разрешение, выданное Мейнарду, рассматривает как косвенное доказательство того, что это был именно Владимир Володаревич, шурин датского короля. То есть, получается порочный круг: разрешение доказывает, что неизвестный князь Владимир — это Владимир Володаревич, а то, что это Владимир Володаревич объясняет причину выдачи разрешения. В принципе, такая связь остается в пределах вероятия. Но, увы, она рассыпается, если предположить, что причина выдачи разрешения была иная. Тогда это разрешение уже не доказывает отождествления Владимира с Владимиром Володаревичем. А родственные связи Владимира Володаревича не объясняют выдачу разрешения. Такой вот забавный казус. Во-вторых, само по себе наличие родственной связи с датским королем совсем не обязательно означает благосклонного отношения к немецкому монаху, ибо их объединят лишь весьма общий признак: принадлежность к римской католической церкви.

На мой взгляд, менее эффектно, но более основательно выглядит объяснение, предложенное академиком М.Н. Тихомировым, который писал: «Представляется странным, каким образом полоцкие князья позволили немцам утвердиться в подвластных им областях. Объяснение этому мы прежде всего находим в слабости полоцких князей и немногочисленности русского элемента в устье Двины. Кукенойс был не чем иным, как передовым русским оплотом среди разноплеменного нерусского населения. Полоцкие князья считали себя заинтересованными больше всего в сборе дани с ливов и леттов, а рижские епископы в тот период времени не оспаривали у них этого права. Вероятно, некоторую роль сыграли и выгоды, открывшиеся для полоцкой торговли с немецкими городами, в частности с Бременом и Любеком. Поэтому полоцкий князь проявил на первых порах дружбу и расположение к немецким пришельцам»¹⁰.

Так или иначе, деятельность немецких колонистов развернулась и за пару десятилетий они достигли уровня, позволявшего им конкурировать с русскими князьями, обживавшими этот регион не одно столетие. Напротив русского города Куконос¹¹, в сорока километрах рижским епископом была построена крепость Ленневарден, которую епископ Альберт дал в лен рыцарю Конраду. Таким образом, два мира столкнулись нос к носу. Весьма показательно, что события эти мы узнаем только из немецких источников. Русские летописи об этом молчат. Для русских это была далекая и не очень интересная периферия.

Некоторое непродолжительное время длилось хрупкое равновесие. Но долго продолжаться оно не могло. Немцы двинулись в наступление. Князь Вячко, владетель Куконоса, вынужден был сжечь город и бежать. На месте русского города (впрочем, населенного, согласно археологическим данным, не только русскими) была построена немецкая крепость Кокенгаузен. Таким образом, линия противостояния была сдвинута в пользу немецкой стороны. Это стало началом ухода русских сил из региона, и замены русских князей и бояр на немецких прелатов и баронов. Для управления новыми территориями в кон. XII — нач. XIII вв. было создано четыре католических епархии: Рижское архиепископство, Дерптское, Курляндское и Эзельское епископства. Они представляли значительную силу и были организационной базой католической экспансии в регионе. Акад. Тихомиров рассматривал этот процесс как безусловное зло и порабощение народов Прибалтики заезжими немецкими феодалами, которые, с его точки зрения, были гораздо хуже русских князей. Понятно, что такая позиция теперь видится продиктованной сугубо идеологическими причинами. В условиях советской власти написать иное было бы невозможно. Теперь, конечно, сами объекты покорения, потомки балтских и финно-угорских племен региона, современные латыши и эстонцы, с гораздо большей симпатией относятся к немецким поработителям, чем к русским. Возможно, для этого у них есть причины, однако, если рассматривать материал непредвзято, то, как ни покажется странным, академик был объективно ближе к истине, чем современные борцы с «русской оккупацией» в Прибалтике. Понятно, что тогдашним язычникам ливам, эстам, латгалам и пр. и русские и немцы были одинаково чужды. Но русские беспокоили меньше. Они не претендовали на то, чтобы крестить местное население. Практически не строили новых укреплённых пунктов, не формировали новых государственных образований. Немцы, как было сказано, действовали гораздо энергичней. Хроника Ливонии описывает упорное сопротивление, которое ливы оказывали католическим миссионерам. Но, в конце концов, крещение было произведено и дальнейшее развитие прибалтийских народов финского и балтского происхождения происходило под влиянием немецкой культуры.

Другой серьезной организацией, силами которой осуществлялось освоение Прибалтики, был Орден меченосцев. Официально, впрочем, организация именовалась Братством воинов Христа. Название «меченосцы» происходило от особенностей орденской одежды: форменный наряд состоял из белого плаща с нашитыми на него крестом и мечем красного цвета. Орден был основан монахом цистерианского ордена Теодорихом как «силовое обеспечение» власти рижского епископа. Орден был основан в 1202 г. Римский папа одобрил создание нового рыцарского братства. Меченосцам был дан устав легендарных тамплиеров. Это отразилось и на их орденской форме. Орденские цвета — белый и красный были заимствованы у тамплиеров. Тамплиерской была и форма креста. Впрочем, во всем остальном меченосцам до тамплиеров было далеко. Орден был маленький. Его сил едва хватало для того, чтобы как-то противостоять местному языческому населению и ближайшим соседям — шведам и русским. Князь Ярослав Всеволодович совершил несколько удачных походов на земли ордена. Самое примечательное столкновение с орденскими войсками произошло в 1234 г. Это так называемая битва на Омовеже. Примечательна, она собственно, тем, что в ходе битвы, происходившей на льду реки, часть рыцарей провалилась и ушла под лед¹².

Решительное поражение рыцарям ордена было нанесено в 1237 г. в битве при Шауляе или как её теперь принято называть, в битве при Сауле. Рыцари решили нанести сокрушительное поражение литовским племенам, своим наиболее опасным противникам. Однако дело вышло иначе. Литовцы напали на объединённое немецкое воинство в топкой местности.

Поднялись воины христовы,
Принять нежданный бой готовы,
С врагами битву завязали.
Но в топях кони увязали,
Как женщин, воинов перебили.
Мне жаль героев, что почили
Там, без защиты оказавшись.
Иные, сквозь ряды прорвавшись,
Бежали, жизнь свою спасая:
Земгалы, жалости не зная,
Без разбору их рубили¹³.

В ходе битвы были убит магистр Фольквин фон Наумбург цу Винтерштеттен, множество рыцарей и простых немецких ратников. Кроме того, под раздачу попали и псковичи, которые решили принять участие в крестовом походе против литвы. Об участии русских сообщает и Рифмованная хроника и Новгородская первая летопись. В Новгородской летописи немцы, которые в зависимости от ситуации описываются то как враги, то как друзья, на этот раз представлены в качестве положительных персонажей: «Того же лета придоша в силе велице Немци изъ замория в Ригу, и ту совкупившеся вси, и рижане и вся Чюдьская земля, и Пльсковичи от себе послаша помощь мужь 200, идоша на безбожную Литву; и тако, трехъ ради нашихъ, безбожными погаными побежени быша, придоша кождо десятыи въ е домы своя»¹⁴.

После этого разгрома остатки ордена были присоединены к Тевтонскому ордену на правах, говоря современным языком, «регионального отделения». Создание Тевтонского ордена не было связано с делами в Прибалтике. Он был основан в 1190 г. в Палестине. История его возникновения аналогична истории формирования ордена иоаннитов-госпитальеров. Все началось с госпиталя для странствующих немецких пилигримов и раненных в ходе крестового похода соотечественников. Более того, тевтоны изначально были структурным подразделением госпитальеров, однако уже в нем они группировались по национальному признаку. Это создало предпосылки для выделения в отдельную организацию. Сначала был создан отдельный госпиталь, а потом братство госпиталя было преобразовано в духовно-рыцарский орден. Устав госпитальеров был заменен уставом тамплиеров. Новая организация получила название «Орден дома Святой Марии Тевтонской в Иерусалиме» (лат. Ordo domus Sanctae Mariae Teutonicorum in Jerusalem). Впрочем, в скором времени братьям-рыцарям в Иерусалиме делать стало нечего. Священный город был взят Саладином, Третий крестовый поход успехом не увенчался. Нужно было возвращаться домой.

Орден с успехом перенес это перемещение и обосновался на немецких землях. Рыцарям нашлось дело и на родине. Прибалтика оставалась языческим регионом. Христову воинству было, чем заняться. Римским престолом перед ними была поставлена задача христианизации прибалтийских язычников. Это же направление деятельности было намечено «Золотой буллой» 1226 г. германского императора Фридриха II. Булла предоставляла Тевтонскому ордену полную свободу действий в Прибалтике. В общем-то, свободы этой и так никто не ограничивал: прусы, на территории которых претендовал Орден, не представляли сплоченной силы и не имели с точки зрения католического мира никаких прав на занимаемые территории. Однако в контексте европейского средневекового мировоззрения формальная сторона, наличие разрешающего документа, была не менее важной, чем сторона фактическая. Очевидно, сказывалось влияние римского права. Ведь если сейчас на земли язычников никто кроме Ордена не претендовал, то в будущем, когда христианизация будет успешно завершена, могут возникнуть споры о приоритете. И тут лишний документик не помешает.

Об этом прямо говорится в булле: «оглашая это послание, мы желаем оповестить всех нынешних и будущих подданных нашей империи, что преданный нам брат Герман, достойный уважения магистр святого дома госпиталя пресвятой Девы Марии в Иерусалиме, подробнее открыл нам свое проистекающее из сердца желание, сообщив, что наш подданный, герцог Мазовии и Куявии, посулил и предложил ему и братьям его так называемую Кульмскую землю, а также еще и другую землю между его границей и областью пруссов, а именно чтобы взяли они на себя труд проникнуть в прусские земли и завладеть ими во имя прославленного истинного Бога. Обещания же оного брат Герман пока не дал, попросив наше величество прежде одобрить его намерение, чтобы начать и продолжить такое предприятие уже подкрепленным нашими полномочиями и чтобы передача ему и его дому земли, которую желает подарить упомянутый герцог, как и всех земель, кои будут завоеваны ими в Пруссии благодаря собственным их усилиям, была заверена нашим величеством и, сверх того, чтобы все иммунитеты, свободы и прочие уступки, достигаемые дарением герцога и завоеванием Пруссии, были закреплены в качестве привилегии: и тогда он примет предложенное дарение герцога и направит средства и людей дома на постоянную и неустанную работу по вступлению в страну и ее завоеванию»¹⁵.

Таким образом, к делу покорения Прибалтики немцы подошли с аккуратностью и даже педантизмом. Исследователи неоднократно отмечали, что русские во всех буллах и посланиях папского трона не рассматривались как объект христианизации. Католики признавали православных христианами, несмотря на отличия в обряде. Но раз существенная часть язычников находилась под властью православных князей, столкновения с ними были неизбежны.

Влившись в Тевтонский орден, меченосцы были преобразованы в его структурное подразделение, которое принято именовать Ливонским орденом. Он существовал на правах отдельного ландмейстерства и имел название «Братство рыцарей Христа Ливонии». Кроме того, можно встретить название «Тевтонский орден в Ливонии» или «Немецкий орден в Ливонии». Для простоты в научной и учебной литературе используется название «Ливонский орден». Территория была та же, что и у Ордена меченосцев, но центр изменился. Теперь резиденция магистра располагалась в Веденском замке. Первым ландмейстером был Герман фон Балк. Он совмещал эту должность с должностью ландмейстера Пруссии. Поскольку в Пруссии проблем с местным населением было много, результативно помогать Ливонскому отделению ордена немецкие рыцари не могли. Поэтому, несмотря на восстановление былых позиций, рыцарская организация на земле ливов и эстов не смогла добиться подавляющего господства.

Хотя, планы такие, судя по всему, имелись. Руководство Ордена, прежде всего, было заинтересовано в покорении местных язычников. Одной военной силы для этого было недостаточно. Необходимо было выстраивать отношения с конкурирующими центрами в регионе. Прежде всего, с Новгородской землей. Житие Александра Невского рассказывает о визите одного из руководителей Ордена в Новгород: «И сего ради некто силенъ от Западныя страны, иже нарицаются слугы Божия, от тех прииде, хотя видети дивный възрастъ его, яко же древле царица Южичьская приходи к Соломону, хотящи слышати премудрости его. Тако и сей, именемъ Андреяшь, видевъ князя Александра и, възвратився къ своимъ, рече: "Прошед страны, языкъ, не видех таковаго ни въ царехъ царя, ни въ князехъ князя"». Из влиятельных лиц, имевших имя Андрей или Андрияш, на роль вельможного визитера подходит Андреас фон Вельвен, который был ландмейстером Ливонского ордена в этот период. В западных источниках визит не описан, но он был вполне вероятен. Как было показано выше, отношения русских с немцами в балтийском регионе были многоаспектными, и не сводились лишь к вражде.

В целом политическая обстановка в начале XIII в. в Восточной Европе может быть охарактеризована как сложная. Появление монголов и усиление католической экспансии создавали целый комплекс трудноразрешимых проблем, над решением которых пришлось всю жизнь трудиться герою нашей книги.

Примечания

1. Повесть о разорении Рязани Батыем // БЛДР. XIII век. СПб., 1997. Т. 5. С. 142.

2. Слова и поучения Серапиона Владимирского // БЛДР. XIII век. СПб., 1997. Т. 5. С. 376.

3. ПСРЛ. Т. I. Стб. 445—446.

4. ПСРЛ. Т. I. Стб. 446.

5. Чекин Л.С. Безбожные сыны Измаиловы. // Из истории русской культуры. Древняя Русь. М., 2000. Т. 1. С. 709.

6. Слово о погибели Русской земли. // БЛДР. XIII век. СПб., 1997. Т. 5. С. 90.

7. ПСРЛ. Т. III. С. 75.

8. ПСРЛ. Т. III. С. 76.

9. Назаренко А.В. Древняя Русь на международник путях: Междисциплинарные очерки, культурных, торговых, политических отношений IX—XII веков. — М., 2001. С. 589—590. Пятнов А.П. Полоцкая земля в последней четверти XII века (рус.) // Rossica antiqua. 2010. № 1. С. 136—137.

10. Тихомиров М.Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 313.

11. Русское название города мы узнаем лишь из поздних источников. Такой вариант названия дают разрядные книги XVII в. Акты Московского государства, изданные Императорской Академией Наук. Под ред. Попова Н.А. Том II. Разрядный приказ. Московский стол. 1635—1659. СПб, 1894. С. 532 Возможно, этот вариант не был изначальным, а является искажением немецкого варианта, который, в свою очередь, был искажением варианта русского. Два искажения, при наложении друг на друга, могли взаимно нейтрализовать друг друга, а могли и усугубить.

12. ПСРЛ. Т. III. С. 73.

13. Старшая ливонская рифмованная хроника / Перевод с нем. Бредис М. http://www.vostlit.info/Texts/rusl2/Livl_Alte_Reimschronik/text31.htm

14. ПСРЛ. Т. III. С. 74.

15. Машке Э. Немецкий орден. М., 2003.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница