2. Идея древнерусского единства в государственном и этнокультурном развитии восточных славян в XII—XIII вв.

Не будет преувеличением утверждать, что идея единства восточных славян выросла (и далее шла с ней нога в ногу) в основном из идеи Русской земли, общих для всех них родины и государства, объединявшей и сплачивавшей древнерусскую народность.

Выше подробно излагались начала удельной или феодальной раздробленности на Руси. Уже к концу XI в. политическое раздробление государства сделалось объективно неизбежным. Отдельные князья начинают проявлять центробежные тенденции, что привело к нарастанию усобиц.

Современная наука отвергает традиционный взгляд на эпоху раздробленности как на времена общественного регресса, стагнации, разрыва хозяйственных связей, наконец — распада государства. На самом деле государство сохранилось, пусть в видоизмененной форме и структуре. Но из-за углубления процессов феодализации произошла автономизация отдельных земель и княжеств. Как метко выразился авторитетный ученый, «расчленение Древнерусского государства есть прежде всего результат роста отдельных его составных частей, каждая из которых стала проводить свою собственную политику, преследуя свои собственные цели».¹

И в условиях удельной жизни государства, которой была присуща определенная политическая обособленность феодальных земель и княжеств, продолжались и нарастали процессы развития экономических и культурных связей и углубления разделения труда, которые отражали всенародное стремление к объединению разрозненных волостей в централизованном и общем для всех государстве. Исследования последних 30—40 лет выявили, наряду с сильными тенденциями феодальной верхушки отдельных земель и княжеств к обособлению, действие весомых стимулов, благоприятствующих объединению древнерусских земель и во времена раздробленности.

Развивался и стабилизировался общий для всех частей государства язык (по меньшей мере литературный), активизировались торговые взаимосвязи между отдельными территориями, а общие задачи обороны против натиска кочевников-половцев также властно призывали к объединению. Одним словом, «феодальная раздробленность порождала тенденции к единству».² В подобном взаимодействии, казалось бы, противоположных по содержанию и направлению процессов и явлений и состояла диалектическая сложность и противоречивость общественного, политического и государственного развития Древней Руси эпохи раздробленности.

Отвергая однобокое понимание этой эпохи как периода всеобщего социально-политического регресса или ошибочное отождествление ее с княжескими усобицами, Б.А. Рыбаков заметил, что в XII в. на смену раннему феодализму и рожденной им форме государственного устройства — единовластной империи — пришел зрелый или развитой феодализм, который принес с собой федеративную форму государства — также монархию. В 30-е гг. XII в., продолжал ученый, на Руси образовалось полтора десятка самостоятельных княжеств, а это определило соответствие новой федеративной формы государства достигнутому на то время высокому уровню развития производительных сил.³

В приведенных словах выдающегося историка, сказанных почти четыре десятилетия назад, ощущается все же определенная прямолинейность толкования явлений общественной и государственной жизни почти исключительно экономическими процессами. Это была общая черта трудов по древнерусской (и не только) истории советских времен. Вместе с тем нельзя сказать, что в научной литературе 50—80-х гг. не изучались особенности и закономерности духовной и идейной жизни Древней Руси эпохи раздробленности. В этом разделе использовано немало работ того времени. Но не они определяли господствовавшие в официальной науке взгляды на исторический процесс в XII—XIII вв.

Выше не раз говорилось о том, что раздробленность и обусловленное ею обособление земель и княжеств были следствием экономической и социальной эволюции Древней Руси. В конце XII — начале XIII в. создаются предпосылки для разделения древнерусской народности, вследствие чего на ее фундаменте формируются российская, украинская и белорусская средневековые народности. Процессы формирования этих народностей, как уже было сказано, закладываются в домонгольское время, однако как выразительные этнокультурные общности они выступают приблизительно с XIV—XV вв.

Я уже упоминал, что феодальную раздробленность на Руси невозможно рассматривать односторонне, только в аспекте нарастания центробежных сил, чем грешила старая историография, в частности М.М. Карамзин и М.С. Грушевский. Политической и социальной разобщенности земель и княжеств противостояли также этническая и культурная общность древнерусской народности, остававшейся относительно единой в течение XII и XIII вв., скрепляя таким образом в общем государстве внешне разобщенные княжества и земли.

В этом параграфе обращу главное внимание на один из факторов, объединявших восточных славян в XII, XIII и последующих столетиях. Не буду забывать и о силах, разъединявших их. И в период удельной раздробленности, так же как и во времена существования централизованного Киевского государства, в среде древнерусской народности жили и развивались идеи общности происхождения всех восточных славян и их государства — Русской земли, их этнического, языкового и культурного единства. Эти идеи русская, украинская и белорусская народности унаследовали и пронесли сквозь лихолетья политической разобщенности, враждебных вторжений, притеснений со стороны местных и пришлых эксплуататоров, измены и соглашательства части господствующей элиты.

Стремление сохранить единство Древнерусского государства в высшей степени присуще обществу 40-х гг. XII — первой трети XIII в., когда ржавчина удельной раздробленности поразила Русь. Уже через несколько лет по смерти Мстислава Мономашича (1132) Всеволод Ольгович черниговский вступил в конфликт с великим князем киевским Ярополком Владимировичем, сыном Мономаха. Тогда «людие черниговци» поставили перед своим князем ультиматум: «Проси си мира; мы бо ведаем милосердие Ярополче, яко не радуется кровопролитью, но Бога ради въсхощет мира, то бо съблюдаеть землю Русьскую». Лишенный народной поддержки, Всеволод «поча слати с молбою к Ярополку, прося мира».⁴

Высказывая объективно общенародные интересы, князья, которые, казалось бы, с головой погрузились в водоворот феодального сепаратизма, часто на словах соглашались с тем, что нельзя «губити» Русскую землю, и много говорили о стремлении консолидировать силы: «Есмы устали на рать... доколе хочем Рускую землю губити? А быхом ся уладили», после чего постановили ради «всее Руской земли» помириться, «Руской земли блюсти и быти всим за один брат».⁵

В 1151 г., также под влиянием общественного мнения, старейший Мономашич Вячеслав призвал брата Юрия Долгорукого и племянника Изяслава Мстиславича к миру и единству: «Не пролейте крови хрестьяньскы, не погубите Рускы земле». А когда умер киевский князь Изяслав Мстиславич (1154), то по нем плакала «вся Руская земля», сочувственно отмечает летописец, отдавая должное усилиям князя объединить страну. Точно так же с одобрением вспоминает киевский книжник под 1156 г. новгородского епископа Нифонта: «Бысть поборник всей Руской земли».⁶

Как мне кажется, у И.Б. Грекова были серьезные основания сказать, что соперничество между Юрием Долгоруким и его племянником Изяславом Мстиславичем, разгоревшееся в середине XII в., было для каждого из них борьбой за собственный вариант сохранения единства всей Русской земли, реализация которого требовала обязательного признания Киева в качестве города, остававшегося символом целостности Руси.⁷

Даже когда в 60—80-х гг. XII в. в государстве выделились два политических центра, к которым тяготели остальные древнерусские земли: северный во главе с Владимиром-на-Клязьме и южный во главе с Киевом, на Руси продолжали жить чрезвычайно популярные в народе и среди части господствующего класса стремления к единству. Источники часто прямо связывают их с необходимостью отпора врагу. Летопись рассказывает, что в 1168 г. великий князь киевский Мстислав Изяславич созвал зависимых от него южнорусских князей на снем и «нача думати с ними», как сдержать натиск половецких ханов, — «уже у нас и Гречьский путь изъотимають, и Соляный, и Залозный». Князья единогласно ответили Мстиславу, что готовы «за Рускую землю головы свое сложити», после чего объединенные силы южнорусских земель двинулись на половецкие вежи.⁸ В представлении феодальной верхушки понятие единства Руси согласовывалось с принципом общего владения ею Рюриковичами (коллективный сюзеренитет). Поскольку все русские князья принадлежали к одному роду и стояли на одной иерархической «лествице», пусть и на разных ее ступеньках, то они претендовали на часть в общем дедовском наследстве.⁹

Взгляд на Русь как на общую собственность Рюриковичей дожил до начала XIII в. Великий князь владимиро-суздальский Всеволод Юрьевич в 1207 г. услышал, что «Олговичи воюють с погаными землю Рускую (в этом контексте: южную Русскую землю. — Н.К.), и сжалиси о том, и рече: "То ци тем отчина однем Руская земля, а нам не отчина ли?" И рече: "Како мя с ними Бог управить, хочю поити к Чернигову"».¹⁰ Знаменательно, что это произошло во времена, когда владимиро-суздальский центр государственной концентрации уже отделился от киевского. И все же его глава, исходя из самой идеи древнерусского единства, заботился об общности для всех князей владения Русской землей, пусть даже в форме коллективного сюзеренитета.

Итак, идейный аспект феодальной раздробленности состоял в том, что, невзирая на центробежные политические явления, постепенно нараставшие на Руси, в древнерусском обществе продолжало жить воспоминание о временах единства Русской земли и ее народа, которое поддерживало идею восточнославянской общности. Стремление к объединению ощущали и передовые круги правящей элиты, и самые широкие слои народа. Под их давлением идею единства Руси вынуждены были отстаивать, пусть часто на словах, и князья.

Другое противоречие государственной жизни времен раздробленности лежало в территориальной плоскости. В XII в. интенсивно формируются территории крупных земель-княжеств: Киевской, Чернигово-Северской, Галицкой, Волынской, Новгородской, Владимиро-Суздальской, Рязанской, Полоцкой и др. На первый взгляд, здесь имело место обособление, отчуждение и пр. Но, как заметил еще полвека назад А. Н Насонов, усиленное возрастание государственной территории Киевской Руси привело одновременно к тому, что отдельные земли, которые в Древнерусском государстве тяготели к крупным городам, стыковались друг с другом, и «образовалась сплошная (хотя и разделенная рубежами) государственная территория».¹¹ Это замечание ученого касается, правда, конца XI — начала XII в., но с определенными оговорками его можно отнести к эпохе удельной раздробленности. Потому что берущие начало в отмеченное историком время государствообразующие процессы продолжались и в середине XII — первой трети XIII в., хотя и носили иной характер.

В условиях раздробленности государства, его федеративного устройства одновременно вырастают очаги феодальной концентрации, складываются группы земель и княжеств, между которыми нарастали социальные, экономические, политические и культурные связи, что привело, как отмечалось в предыдущем разделе, к формированию территорий великорусской, украинской и белорусской народностей. Подобное образование групп земель и княжеств изменило характер связей между ними, но не разорвало общерусскую общность. Ослабели, и между отдельными землями ощутимо, политические связи. Зато образовалось несколько очагов экономической жизни, объединенных тесными торговыми отношениями, например северо-западнорусский: Новгородская, Псковская и Полоцкая земли. Более того, сохранились и даже нарастали общерусские экономические связи. Как и ранее, древнерусские земли были объединены общими культурными явлениями и процессами.

Даже опустошительное монголо-татарское нашествие на Русь в 1237—1241 гг., установление власти ханов не смогли воспрепятствовать взаимосвязям в восточно-славянской среде. Древнерусская народность сохранила силы для будущего развития, которое и проявилось в формировании на ее этнической, культурной и территориальной основе трех восточнославянских народностей. Именно культурной общности восточных славян эпохи раздробленности следует уделять особое внимание.

Хотя каждый крупный князь был, в сущности, сувереном в своем княжестве в XII — первой трети XIII в., в политической борьбе на Руси силы консолидации продолжали бороться с силами децентрализации. Культурное единство древнерусской народности продолжало сохраняться. Вместе с тем с середины XII в. для развития ее материальной и духовной культуры складываются новые условия.

Политическая и социальная обособленность земель и княжеств на Руси XII—XIII вв. должна была бы, казалось, привести к своеобразному «распылению» культуры. Но этого не случилось. Глубинные и органичные связи, скреплявшие восточнославянскую общность, побеждали областную разобщенность, эгоизм и сепаратизм князей и бояр, вообще центробежные процессы и явления.

Существует немало оснований считать одной из главных причин общности древнерусской культуры ту, что местные черты в культурном облике каждой из земель возникали обыкновенно под влиянием феодальной верхушки, заинтересованной в обособлении от прочих земель и княжеств, прежде всего — от общерусского государственного центра. Зато культурная общность восточнославянского этноса обеспечивалась широчайшими слоями трудового населения. «Дроблению культуры по областям противостоит проникновение в нее народных и демократических начал... Эта народная основа явственно сказывалась и раньше, но особенно ощутимой она становится с конца XI в.».¹²

Уже чисто внешнее сравнение памятников искусства XI в. с аналогичными произведениями XII—XIII вв. свидетельствует о возрастании самобытности последних, постепенном высвобождении из-под влияния византийских образцов и традиций. Достаточно бросить взор на реальные и фантастические создания и образы белокаменной резьбы храмов второй половины XII — первой трети XIII в. во Владимире-на-Клязьме, Боголюбове, Галиче, Юрьеве-Польском (которые народное искусство восточных славян донесло сквозь столетия до наших дней), чтобы убедиться в глубоком проникновении в архитектуру и скульптуру народных основ и мотивов.

Уже давно высказана важная мысль, согласно которой носителями народных традиций и творцами единства древнерусской культуры были в основном ремесленники. Именно они создали общность русской материальной культуры на громадном пространстве Восточной Европы. Везде существовал приблизительно одинаковый состав и набор типовых вещей городского и сельского быта. Подчеркивалось, что характерной особенностью ремесленного производства на Руси XII—XIII вв. было отсутствие замкнутости мастеров в границах своего города, села, округи или земли. Они постоянно общались и обменивались опытом с коллегами из других краев. Замкнутым и традиционно-консервативным было село. Опыт смоленских и полоцких зодчих используют новгородские строители, галицкие каменных дел мастера трудятся во Владимире-на-Клязьме, а суздальские — в Галиче, смоленские архитекторы возводят сооружения в Киеве и Чернигове.¹³ Прибавлю к этому еще один характерный пример. Успенский собор Киево-Печерского монастыря служил образцом и даже моделью для возведения парадных храмов в разных городах Древнерусского государства.

Распространение народных основ в древнерусской материальной и духовной культуре в XII—XIII вв. воспрепятствовало ее дроблению. Народное творчество в своей основе было целостным, что, конечно же, не означало отсутствия в нем региональных особенностей, возникавших под влиянием местных традиций, различных социальных, культурных, экономических и политических условий. Потому что «единым был труд русских ремесленников, где бы они ни работали — в Рязани или во Владимире, в Галиче или в Новгороде. Наконец, единой была в основе своей идеология трудовых классов населений всей необъятной Руси».¹⁴

При всем том, что в культурном развитии Древней Руси эпохи удельной раздробленности давали себя знать локальные особенности, одновременно вырастала и самобытная общая — народная! — основа восточнославянской культуры. Не раз отмечалось в научной литературе, что эти особенности, как правило, были внешними и часто поверхностными, а культурная общность — глубинной, потому что она питалась продуктивным творчеством трудового люда, составлявшего абсолютное большинство населения Киевского государства. Кроме того, само развитие культуры на местах логически вызывало возрастание элементов единства.¹⁵

Могущественным стимулом, поддерживавшим близость культурных процессов и явлений в Древнерусском государстве эпохи раздробленности, была безусловная общность для всех земель и княжеств культурного наследия времен существования относительно единого Киевского государства. Эта общность ощущается буквально во всем: в областном летописании, которое обязательно начинается с «Повести временных лет» (в разных вариантах и редакциях) — общерусского произведения, а уже потом переходит к местным делам; в живописи, архитектуре, скульптуре и художественном ремесле, развивавших и творчески переосмысливавших прекрасные традиции мастеров прошлого; названиях рек, урочищ и новых феодальных городов Северо-Восточной Руси (Трубеж, Переяславль, Юрьев и др.), чем люди XII—XIII вв. стремились напоминать о своей связи с древнейшими реками, городами и селами страны, расположенными в южной Русской земле.

Наконец, существовали общие для всей Русской земли черты уклада, а структура общественных отношений, структура самой власти были одинаковы для всех княжеств и земель. Всюду существовали одни и те же формы зависимости сельского и городского населения от князей и бояр, та же феодальная иерархия. Одинаковыми или принципиально близкими были и внешний вид городов и сел, быт и обычаи древнерусской народности на всем пространстве Восточной Европы.¹⁶

Все это (и многое другое, оставшееся за рамками моего рассказа) надежно скрепляло единство материальной и духовной культуры Киевской Руси. Безусловно, ее народ не мог не ощущать отмеченной общности культурных процессов и явлений в своей стране.

Одним из наиболее ценных элементов этого скрепления было чувство этнического единства, которое древнерусская народность вынесла из предыдущего времени, развивала в течение XII и XIII вв. и передала рожденным ею великорусской, украинской и белорусской народностям. Мысль об общности восточных славян с прадревних времен буквально пронизывает письменные источники эпохи удельной раздробленности. Это дало основания В.О. Ключевскому воскликнуть: «Всего важнее в своде (летописном. — Н.К.) идея, которою в нем освещено начало нашей истории: это — идея славянского единства».¹⁷

Правда, многие ученые скептически относились к реальным возможностям воплощения этой высокой идеи в жизнь, рассматривая политические отношения на Руси эпохи раздробленности преимущественно в плане торжества партикуляризма, своекорыстности князей и бояр.¹⁸ Однако подобные высказывания не учитывали общественных настроений, политической активности горожан, а она во времена раздробленности была высокой, — можно привести немало примеров вечевых собраний, которые временами круто изменяли жизнь города, а то и княжества, народных движений, выливавшихся в настоящие восстания.¹⁹

Как бы отвечая скептикам, недооценивавшим роль масс в общественно-политической жизни государства, знаток летописания М.Д. Приселков подчеркнул, что фактов стойкого существования «идей осмысленной национальности — единого русского народа и единой Русской земли» в XII—XIII вв. никак нельзя отрицать. Единая Русская земля была идеей основной и всенаполняющей, образующей тот воздух, без которого не могло быть жизни произведений нашей древней литературы.²⁰

И действительно, идея единства Русской земли — Древнерусского государства и его народности — была ведущей в памятниках письменности времен раздробленности. Уже в созданной накануне ослабления политической целостности Руси «Повести временных лет» (второе десятилетие XII в.) чувствуется живая и искренняя забота летописца, выразителя передового общественного мнения, о сохранении единства государства. «Повесть» обращается к современным ей князьям с напоминанием о древней славе и величии родины, об извечном единстве Русской земли. Даже описывая под 1093 г. страдания русских людей в половецком плену, летописец вкладывает в их уста гордые слова: «Кого бо тако бог любить, яко же ны взлюбил есть? Кого тако почел есть, яко же ны прославил есть и възнесл? Никого же!».²¹ В этих словах возвеличивается Русская земля и русский народ, их единство, могущество и слава, которыми гордятся в чужой стороне русские пленники. Недаром в «Повести временных лет» столь щедро приводятся программные речи Владимира Мономаха с призывами объединить Русь против наступления хищной Половецкой степи («Почто губим Русьскую землю...»).²² В прекрасной и сжатой характеристике «Повести» Б.Д. Греков подчеркнул, что средневековый историк последовательно отстаивал единство Русской земли. Ученый отметил стержневую идею произведения: гордость за свое прошлое, обеспокоенность будущим и призыв к защите целостности страны.²³

Когда на смену централизованной монархии Владимира Мономаха и его сына Мстислава пришло федеративное государство их потомков, это не могло не сказаться на древнерусской литературе. Изменяется ее характер, представления о современном ей мире. Однако и в разгаре удельной раздробленности страны в народной массе продолжала жить идея единства Русской земли. В трудовом народе, больше всего страдавшем от княжеского произвола, стойко удерживалось представление о единой Русской земле, не разбитой на волости-полугосударства, живущей общими интересами и стремлениями.²⁴

Центробежные тенденции общественно-политической жизни, начавшие сказываться уже в 30-х гг. XII в., не могли пройти вне внимания летописцев, выразителей общественного мнения, пусть даже часто классово ограниченного. Как заметил М.Н. Тихомиров, их идеология была идеологией людей периода феодальной раздробленности, привыкших к постоянным княжеским сварам.²⁵ Естественно, летописцы XII—XIII вв. были патриотами своих земель — Киевской, Новгородской или Владимиро-Суздальской, — но для всех их оставалась на первом месте мысль о необходимости борьбы с внешним врагом, поддержания единства и независимости государства.

Потребность осмысления событий окружающего мира побудила древнерусских летописцев создавать специальные повести о междукняжеских отношениях, которые помещены в основных летописных сводах эпохи раздробленности: Киевском, Суздальском, Новгородском, Галицко-Волынском. В этих повестях подробно и эмоционально рассказывается о нескончаемых усобицах, кровавых внутренних войнах, политических убийствах и вероломных нарушениях соглашений. Можно вспомнить ярко художественные и политически заостренные повести об убийствах Игоря Ольговича в Киеве и Андрея Юрьевича в Боголюбове (обе из Киевской летописи XII в.). И при всем этом во всех подобных повестях продолжает жить представление о Русской земле как о целом. Эта идея живет и в сознании враждующих между собой властителей, стремившихся оправдать свои притязания ссылками на необходимость защиты попранных прав и старых узаконений и желанием восстановления былого единства государства.²⁶

Подобно тому как с 30-х гг. XII в. в Восточной Европе выдвигались новые экономические и политические центры, часть которых претендовала на ведущую роль в объединении государства, на древнерусских землях того времени создавались новые очаги летописания, главным образом в столицах основных феодальных княжеств. Эти областные летописи (Переяславская, Черниговская, Рязанская, Галицко-Волынская и др.) объединяло чувство общности русской истории и тогдашнего положения всего древнерусского народа.

Вместе с тем общество Киевской Руси второй половины XII — первой трети XIII в. остро ощущало потребность в общерусском летописании. Об этом свидетельствуют, в частности, попытки восстановления былой широты летописания в ряде русских земель и княжеств в 70—90-х гг. XII в. Ранее местные по содержанию и кругозору летописные своды начинают пополняться известиями об общерусских событиях, для чего использовались летописи других городов и земель. Например, в 80-х гг. XII в. летописание Владимира-на-Клязьме включило в себя свидетельства летописи Переяславля Южного,²⁷ что обогатило его сведениями о политических и культурных событиях в Юго-Западной Руси, расширило его географические и тематические рамки.

Новгородское летописание того времени также стремится выйти за прежние рамки традиционной северорусской проблематики и использует Киевскую летопись для создания широкой картины древнерусской истории.²⁸ Образчиком тематического расширения областного летописания может служить статья Новгородской первой летописи младшего извода 1171 г.: «Преставися князь Володимир в Киеве... Того же лета отъяша князь (новгородский. — Н.К.) Рюрик посадничьство у Жирослава и выгнаша его из Новагорода, и он поиде к Суздалю... Того же лета седе на столе в Киеве Роман Ростиславиць».²⁹

Нельзя не вспомнить и Киевский свод 1198 г., один из главных источников исследования хода процессов и явлений удельной раздробленности на Руси, и не только Южной. Подобно другим областным летописям последнего двадцатилетия XII — первой трети XIII в., он отстаивал идею общерусского единства. Как тонко заметил Б.А. Рыбаков, «мозаика из областных княжеских летописей не создавала сама по себе единой и стройной концепции русской истории, но в сумме своих сведений давала достаточно полное представление о течении русской жизни от Галича до Рязани и от Новгорода до Черного моря».³⁰

Не всегда летописцы, дети своего времени, прямо и открыто защищали единство Руси, призывали к консолидации древнерусских сил перед внешней угрозой. В духе той эпохи этим идеям служило и возвеличение сильной княжеской власти, без которой трудно было сохранить восточнославянское государство. В Суздальском своде 1193 г. выразительно просматривается призыв к объединению русских земель под могучей рукой местного князя. Летописец подчеркивает губительность для родины междукняжеской борьбы и отдает свои симпатии Андрею Боголюбскому и его брату Всеволоду Большое Гнездо, которые укрепили власть владимиро-суздальских князей и получили благодаря этому возможность влиять на течение общерусских дел.³¹

Точно так же пропагандирует концепцию сильной княжеской власти, способной положить конец несчастьям феодальных усобиц, укротить буйное боярство и объединить Русь, Галицко-Волынская летопись XIII в. Это видно на примере сюжета с утверждением Даниила Романовича в Галиче в 1238 г., накануне нашествия Батыя на Русь. Даниил подъехал к городским воротам и обратился к людям со словами: «"О, мужи градьстии! Доколе хощете терпети иноплеменьных князий^* державу?" Они же воскликнувше реша: "Яко се есть держатель нашь Богом даный!" — и пустишася яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды ко источнику».³²

С гневом и едкой иронией в отношении мятежных феодалов галицкий летописец рассказывает: «Епископу же Артемью и дворьскому Григорью возбраняюшу ему (Даниилу. — Н.К.); узревшима же има, яко не можета удерьжати града, яко малодушна блюдяшася о преданьи града... реста же с нужею (вынужденно. — Н.К.): "Прииди, княже Данило, приими град!"».³³ Так разоблачалось хищное и эгоистическое боярство и солидарные с ним церковные сановники, заботившиеся лишь о собственных интересах и без малейших сомнений бросавшие свой край в руки иноземных захватчиков, в кровавые смуты феодальных свар, «мятежей и ратей».³⁴

Но не только летописи, а и другие произведения древнерусской литературы XII—XIII вв. пропагандировали необходимость сохранения единства Русской земли. Прекрасной иллюстрацией этого представляется «Слово о полку Игореве», буквально пронизанное идеей древнерусской общности. Важность объединения русских сил автор «Слова» доказывает на примере неудачного похода Игоря Святославича против половцев весной 1185 г., обосновывает губительными последствиями княжеских усобиц, восхищается прекрасным образом Русской земли с ее богатой природой и бескрайними просторами.³⁵

Изображая ширь, красоту и величие Киевской Руси, воплощает идею ее единства автор литературного произведения первой половины XIII в. — «Слова о погибели Русской земли». Он гордится «светло-светлою и украсно-украшенною» Русью, государственную территорию которой он изобразил почти тождественной этническим землям будущих украинской, российской и белорусской народностей.³⁶

Идеями общности происхождения древнерусской народности, призывами сохранить целостность Киевского государства проникнуты прекрасные фольклорные памятники Древней Руси — былины. В период удельной раздробленности коллективный творец былин, русский народ, осуждая свары князей и бояр, продолжал воспевать идеалы сравнительно недавнего прошлого, времена Владимира Святославича, когда государство было целостным. Это дало основания известному исследователю былинного жанра О. Миллеру патетически молвить: «Всюду одна основа, как, по сути, всюду один и тот же нераздельный дух Русской земли!»³⁷

В былинах Киевского цикла богатыри из разных концов Древнерусского государства: черниговец Илья, киевлянин Добрыня и ростовец Алеша стремятся в Киев, потому что желают:

Ехать в Киев-град ко князю Володимеру
На помножение и сбережение (Руси. — Н.К.).

От имени Киева несут они сторожевую службу на «заставе», но свои подвиги совершают во имя славы всей «земли святорусской». «Отрицательное отношение русского эпоса к такой злободневной теме, как борьба князей, безошибочно указывает, вместе с другими признаками, на его народное происхождение...»,³⁸ — писали авторы уже давнего обобщающего труда по истории русской духовной культуры, который не утратил своего значения и в наше время: именно народ, как уже было сказано, был основным носителем идей древнерусского единства.

Мыслями и поступками наиболее яркого и цельного героя былин Ильи Муромца руководит высокое патриотическое чувство морального долга — защищать русский народ от врагов, стремящихся завоевать и разорить его родину. Перед угрозой опасности, нависшей над Киевом со стороны кочевников, богатырь забывает личную обиду, нанесенную ему заносчивым князем:

Я иду служить за веру христианскую,
И за землю Российскую,
Да и за стольный Киев-град,
За вдов, за сирот, за бедных людей...
А для собаки-то князя Владимира
Да не вышел бы я вон из погреба.

В своих помыслах и деяниях Илья не знает колебаний и забот о своем, личном. Им владеет лишь одна всепоглощающая мысль: служить своему народу на всем пространстве Русской земли, от северного моря к южному, от Карпат до Волги.³⁹

В одном из исследований о былинах так охарактеризована их идейная направленность: «Тема единства сил пронизывает почти все былины киевского цикла... В призывах Ильи Муромца к единению сил уже ясно слышится мысль о необходимости целостности государства, единства его народа и территории, государства и веры».⁴⁰

Неудовлетворительная сохранность памятников народного творчества древнерусской эпохи, за исключением разве что былин, могла бы сделаться непреодолимым препятствием на пути их исследования, если бы не возможность ретроспективного в итоге изучения народных дум, песен, сказок и других произведений позднейшего времени — второй половины XIII, XIV и последующих столетий. Потому что источники творчества украинского, русского и белорусского народов берут начало в фольклоре эпохи восточнославянского государства и этнокультурного единства древнерусской народности. Общая в принципиальных и главных чертах древняя основа фольклора трех братских народов была одним из важнейших факторов, благоприятствовавших тесным связям их народного творчества в процессе развития этих народов.⁴¹

Современная фольклористика установила, что множество русских и украинских песен, в частности о татарской и турецкой неволе, имеют немало общих черт, оставаясь при этом оригинальными и национальными произведениями. Рассмотрение генезиса этих песен, их исторических связей привело известного фольклориста к выводу, что в основе этих памятников, которые принято датировать XV—XVII вв., кроются общие корни. И русские и украинские песни упомянутой тематики создавались в значительной мере благодаря развитию в новых исторических условиях давних традиций, общих для фольклора обоих народов. Так возникли, например, песни о монголо-татарском нашествии и татарском иге XIII — начале XIV в. «Эти песни не были еще ни русскими, ни украинскими, они принадлежали русскому народу той эпохи, когда сначала определились предпосылки, а далее начался процесс образования трех восточнославянских народностей. Песни эти достались в наследство россиянам, украинцам и белорусам».⁴² Эту мысль ученый высказывал и в позднейших своих трудах.

Идеи восточнославянской общности российский, украинский и белорусский народы поддерживали в течение последующих столетий. Русская песня о взятии Азова увековечила общий поход на эту крепость украинских и российских казаков:

У нас было, братцы, на святой Руси,
На святой Руси, на Тихом Дону,
На Тихом Дону, на Иваныче.
Сходился тут хорош-пригож козачий круг,
Донское козачье со Яицкими,
Гребенские с Запорожскими.⁴³

Древний фольклор продолжал жить в среде выросших из древнерусской этнокультурной общности народов. Так, былины киевского цикла сохранялись до XX в. на русском Севере. Украинский народ в своем творчестве долго хранил память о былинных героях древнерусского периода: о том же Илье Муромце, Алеше Поповиче, Добрыне Никитиче, Чуриле, Вольге и др. Это же можно сказать и о русских и белорусах. Народное творчество всех этих народов вплоть до XX в. поражает наличием в нем несметного количества богатырей. В.Г. Белинский образно воскликнул, что русская народная поэзия «кишит богатырями».⁴⁴ Речь шла как о песнях и думах, так и о сказках, легендах и др.

Таким образом, древнерусские фольклорные произведения не только призывали к защите Русской земли и сохранению ее единства, но и составили фундамент народного творчества российского, украинского и белорусского народов. Заложенная в домонгольский период нашей общей истории основа ощущается и в памятниках восточнославянских литератур XVI—XVIII вв. — прежде всего, в унаследовании ими идеи древнерусского единства.

Идея восточнославянской общности была одним из весомых стимулов, скреплявших Древнерусское государство и его народность эпохи удельной раздробленности. Эта идея серьезно влияла на общество Киевской Руси XI—XIII вв. и сохранилась через много веков после этого, когда Древнерусское государство перестало существовать, рухнув под ударами монголо-татарских полчищ.

Примечания

*. Даниил напоминает галичанам, что именно он является их законным князем, а не черниговский княжич Ростислав, не имевший династических прав на галицкий стол.

1. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 506.

2. Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси // Польша и Русь. М., 1974. С. 11.

3. Рыбаков Б. А. Обзор общих явлений русской истории... С. 49—50.

4. Летопись по Ипатскому списку. С. 216.

5. Там же. С. 256—257.

6. Там же. С. 297, 323, 332.

7. Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975. С. 15.

8. Летопись по Ипатскому списку. С. 368—369.

9. Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси. С. 11. Следует заметить, что общим дедовским наследством князья считали южную Русскую землю.

10. ПСРЛ. Т. 1. Вып. 2. Стлб. 429—430.

11. Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951. С. 27.

12. Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» (Историко-литературный очерк) // «Слово о полку Игореве». М.; Л., 1950. С. 235. (Литературные памятники).

13. История культуры Древней Руси. Домонгольский период. Т. 2. Общественный строй и духовная культура. М.; Л., 1951. С. 518.

14. Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве»... С. 236.

15. Там же. С. 237—238.

16. История культуры Древней Руси. Т. II. С. 519.

17. Ключевский В. О. Курс русской истории... С. 109.

18. Любавский М.К. Лекции по русской истории. М., 1915. С. 145.

19. См.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси. XI—XIII вв. М., 1955.

20. Россия и Запад. Исторические сборники. Пг., 1923. № 1. С. 199—200.

21. Повесть временных лет. С. 147.

22. См.: Лихачев Д. С. Национальное самосознание Древней Руси. М.; Л., 1945. С. 41.

23. Греков Б.Д. Первый труд по истории России // Исторический журнал. 1943. № 11—12. С. 66.

24. Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль Древней Руси. М., 1960. С. 189.

25. Тихомиров М.Н. Русская культура X—XVIII вв. М., 1968. С. 150—151.

26. Лихачев Д.С. Национальное самосознание... С. 53—54.

27. Приселков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. Л., 1940. С. 64.

28. Шахматов А.А. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. Л., 1938. С. 131.

29. Новгородская первая летопись... С. 222.

30. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. С. 358.

31. Приселков М.Д. Лаврентьевская летопись (история текста) // Ученые записки Ленингр. гос. ун-та. № 32. Серия истор. наук. Вып. 2. Л., 1939.

32. Летопись по Ипатскому списку. С. 517—518.

33. Там же. С. 518.

34. Подробно об этом см.: Котляр М.Ф. Галицько-Волинський літопис. Київ, 1993.

35. Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве». С. 252.

36. Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII в. «Слово о погибели Русской земли». М.; Л., 1965. С. 182—183 (авторская реконструкция текста источника).

37. Миллер О. Илья Муромец и богатырство киевское. СПб., 1869. С. 683—684.

38. История культуры Древней Руси. Т. II. С. 152.

39. Юдин Ю.И. Героические былины. М., 1975. С. 68—69.

40. Мирзоев В. Г. Былины и летописи — памятники русской исторической мысли. М., 1978. С. 91—93.

41. Плисецкий М.М. Взаимосвязи русского и украинского героического эпоса. М., 1963. С. 17.

42. Путілов Б.М. Російсько-українські фольклорні взаемозв'язки // Народна творчість і етнографія. Київ, 1960. № 1. С. 38.

43. Песни, собранные П.В. Киреевским. М., 1870. Вып. 8. С. 52.

44. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т. VI. СПб., 1903. С. 463.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница