§ 7. Отношения с владимирской общиной Князя Андрея Боголюбского после походов на Новгород и Киевщину. Убиение Великого Князя и смута во Владимирской земле по его смерти

Престиж Андрея как правителя пошатнули крупные военные провалы. В 1170 г. его воинство было наголову разбито у стен Новгорода. Одних «суждальц» новгородцы «исекоша, а другыя измаша, а прок их зле отбегоша»¹. Одержать победу им помогла Богоматерь. А было это так: «Владыка Иоан, посадник Якун вынесоша икону изь сьвятаго Спаса с Ильины улици Святую Богородицю на острог на десятине. И съездешася по 3 дни, в 4-и же день... попустиша стрелы, аки дождь умножен, на острог; и обратися икона лицем на град, и паде на них тма на поле, и ослепоша вси»². Объятых тьмою врагов новгородцы брали, как младенцев. О том, что Богородица защитила новгородцев, говорило и другое предание: «Слышахом же преже трех лет (до осады 1170 г. — И.Ф.) бывшее знамение в Новегороде всем людем видящим. В трех бо церквах Новгородьскых плакала на трех иконах Святая Богородица, провидевши бо Мати Божия пагубу хотящюю быти над Новымъгородом и над его волостью, моляшеть Сына Своего со слезами, дабы их отинудь не искоренил, яко преже Содома и Гомора, но яко Ниневгитяны помилуеть, яко и бысть, очивесто бо Бог и Мати Божия избави я милостью Своею, зане хрьстяне суть»³. День победы 25 февраля 1170 г. навсегда остался в памяти новгородцев, а легенда о чуде Богородицы получила церковное значение. Со временем в Новгороде была построена церковь Знамения, куда новгородцы перенесли чудотворную икону, дотоле стоявшую в храме Спаса⁴. Впоследствии она под именем Знаменской стала одной из самых почитаемых на Руси икон Божьей Матери⁵. В честь ее 27 ноября новгородцы установили особый праздник, известный под именем «Знамения Пресвятыя Богородицы», и сложили молебную службу, в которой о победе над врагами пелось: «Мнящеся непокоривии от основания разорити град твой, Пречистая, неразумевше помощь твою, Владичице; но силою твоею низложени быша, на бежание устремляхуся, и якоже узами железными слепотою связани бывше, и мраком, якоже древле Египет, объяти неразумевше, дондеже конечне побеждени быша»⁶.

Казалось бы, позорный финал сражения у волховской столицы не воодушевлял Владимирского летописца на подобное повествование. Тем не менее, ему пришлось признать поражение «своих»: «Новгородци же затворишася в городе с князем Романом, и бьяхуться крепко с города и многы избиша от наших, и не успевше ничтоже городу их, възвратишася опять, и одва домы своя яша пеши опять, а друзии людие помроша голода, не бысть бо николиже толь тяжка пути людем сим»⁷. При этом Летописец добавляет: «не глаголем же прави суть Новгородци, яко издавна суть свобожени Новгородци прадеды князь наших, но аще бы тако было, то велели ли им преднии князи крест преступати или внукы или правнукы соромляти»; Бог за грехи навел на новгородцев ратных «и наказал по достоянью рукою благовернаго князя Андрея»⁸. В целом вывод у него следующий: новгородцы потерпели за грехи, но милостью Божьей врага победили, а суздальцы, т.е. воины Андрея, призванные Богом для вразумления грешников, были разбиты. Но за что же им такая напасть? «Се бысть, — говорил летописец, — за наши грехы»⁹.

Безуспешно и бесславно закончился поход на Киевщину, организованный Андреем в 1174 г. Владимирский летописец оставил о нем короткую запись, подытожив ее лаконичной фразой: «И не успе ничтоже възвратишася вспять»¹⁰. Зато южный летописатель, довольный исходом дела, не поскупился на краски. Войско Боголюбского насчитывало 50 тысяч, куда вошли ростовцы, суздальцы, владимирцы, переяславцы, белозерцы, муромцы, новгородцы и рязанцы. Казалось, победа обеспечена. Но Бог был не на стороне Андрея, поскольку князь «слова похвална испусти, яже Богови студна и мерьска»¹¹. Всемилостивый Бог вместе со Святыми Борисом и Глебом помогал его противникам. Со срамом «възвратишася вся сила Андрея князя Суждальского, совокупил бо бяшеть все земле и множеству вои не бяше числа, пришли бо бяху высокомысляще, а смирении отидоша в домы своя»¹². Владимирцы и другие жители Ростово-Суздальской волости получили новый повод для недовольства своим князем. Рыбаков не без основания полагает, что неудачный поход 1174 г. ускорил трагическую развязку правления Андрея Боголюбского¹³.

Тому же способствовал и произвол княжеской администрации, которая при попустительстве Андрея, жившего уединенно в Боголюбове, творила, что хотела.

Итак, по целому ряду обстоятельств можно судить о напряженных отношениях князя Андрея с владимирской общиной в последние годы его нахождения на княжеском столе. Не этим ли объясняется краткость и скупость известий Владимирского летописного свода 1177 г., освещающих период пребывания Боголюбского у власти? По наблюдениям Воронина, «на собственно летописный рассказ о жизни Владимирской земли в княжение Андрея приходится немногим более четверти печатного листа!»¹⁴ Владимирский сводчик, похоже, не очень благоволил старшему Юрьевичу, посаженному на княжеский стол ненавистными ростовцами и суздальцами, почему насыщенное межгородской борьбой, богатое политическими, военными, церковными событиями время его княжения и уложил в предельно сжатое повествование.

Обозревая отношения Андрея Боголюбского с владимирцами, убеждаемся в том, что они развивались неровно. На первых порах между князем и владимирской общиной существовало полное согласие, скрепляемое взаимной привязанностью. Политика Андрея была, можно сказать, провладимирской. Но впоследствии под влиянием, вероятно, Ростова она претерпела изменения, утратив былую владимирскую направленность. В результате Владимир, несмотря на все свои старания, не порвал зависимость от старейших городов волости — Ростова и Суздаля. Любовь к Андрею у владимирцев перешла в охлаждение, а затем — и в неприязнь. Сложилась благоприятная для заговора обстановка. Ночью 29 июня 1175 г. князь Андрей был убит в своем боголюбовском дворце¹⁵. Обстоятельства трагедии изложены в так называемой «Повести об убиении Андрея Боголюбского», представленной в Ипатьевской и Лаврентьевской летописях. Ипатьевская летопись содержит текст «Повести» в пространной редакции, а Лаврентьевская — в краткой. «Близость обеих редакций сказания об "убиении"... очевидна. Почти все, что имеется в Лаврентьевской, находим и в Ипатьевской», — пишет Насонов¹⁶. Однако не стоит закрывать глаза и на расхождения текстов. Наибольшие из этих расхождений видны, как показывает Рыбаков, в рассказах о самих событиях. В Лаврентьевской летописи они описаны значительно короче, чем в Ипатьевской, а некоторые события вообще опущены владимирцем. «Во владимирском варианте отсутствуют пространные описания церквей, построенных князем Андреем, и их убранства»¹⁷. Не является ли все это еще одним указателем на сдержанную оценку Владимирского летописца деятельности убиенного князя? Если учесть, что «Повесть», включенная в Ипатьевскую летопись, представляет собой апологию княжеской власти, персонифицированной в личности Андрея Боголюбского¹⁸, то утвердительный ответ здесь не покажется надуманным.

Вопрос о соотношении двух редакций «Повести об убиении Андрея Боголюбского» остается до сих пор неразрешенным: одни исследователи считают краткую редакцию первичной, а пространную — вторичной, другие наоборот, третьи предполагают существование общего для обеих редакций протографа¹⁹. В качестве автора пространного (ипатьевского) варианта «Повести» ученые называют то Кузьмищу Киянина²⁰, то духовника князя Андрея и главу капитула владимирского Успенского собора Микулу²¹. Но при всех отмеченных разноречиях исследователи не оспаривают достоверность сведений обеих редакций. Обратимся и мы к ним.

Владимирский летописец сообщает о заговорщиках следующее: «Начальник же убийцам Петр, Кучков зять, Аньбал Ясин ключник, Якым Кучкович, а всех неверных убииць числом 20»²². Большинство злодеев, как видим, осталось «за кадром». Правда, в Лаврентьевской летописи по Радзивилловскому списку среди убийц фигурирует и некий Ефрем Моизичь²³, а согласно Тверской летописи, убийство совершилось «по научению» жены Андрея²⁴. О ее участии в заговоре извещает и Татищев: «Княгиня же была в Боголюбове с князем и того вечера уехала во Владимир, дабы ей то злодеяние от людей утаить»²⁵. Через день после убийства Андрея, она, «забрав все имение, уехала в Москву со убийцы, показуя причину, якобы боялась во Владимире смятения народного»²⁶. Есть некоторые основания предполагать, что княгиня присутствовала при убийстве своего мужа. На миниатюре Радзивилловской летописи, изображающей сцену гибели Боголюбского, нарисована женщина. Исследователи видят в ней жену Андрея Боголюбского²⁷.

Персональный состав заговорщиков имеет для историка бесспорный интерес. Но еще большее значение представляет для него и социальный статус, поскольку, определяя его, он получает возможность установить характер заговора. Еще в средневековой историографии высказывались разные суждения насчет социальной принадлежности убийц Андрея. «Убиша Володимири князя Андрея свои милостници», — читаем в Новгородский Первой летописи²⁸. В Тверском своде приведена иная версия: «Убиен бысть благоверный Великий Князь Андрей Юриевичь Боголюбский от своих бояр, от Кучковичев»²⁹. С тех пор мнения множились. Земские бояре³⁰, вельможи³¹, ростовцы и суздальцы³², боярин Яким Кучкович и «восточные рабы»³³, представители «новой дружины»³⁴, «разбогатевшие дружинники», сомкнувшиеся с «недовольным боярством»³⁵, бояре Кучковичи и примкнувшая к ним «часть младших княжеских слуг — милостников»³⁶, бояре и служилые люди³⁷, бояре Кучковичи³⁸, «группа бояр, руководимых Кучковичами»³⁹, дворовые люди⁴⁰, милостники⁴¹, и, наконец, младшие дружинники князя, или отроки⁴², — вот имеющийся в исторической литературе калейдоскоп мнений относительно княжеских убийц. Причина пестроты суждений заключена в летописных источниках, которыми пользуются исследователи. Мы знаем, что всех «окаянных убийц» было двадцать. Но только пять из них нам известны: Яким Кучкович, Петр (кучков зять) ключник Анбал, Ефрем Моизич и жена Андрея — то ли Улита Кучковна⁴³, то ли «болгарка», то ли «ясыня»⁴⁴, — сказать трудно. Перечень исполнителей кровавой драмы позволяет сделать вывод о сборном составе заговорщиков, образовавших социально неоднородную группу. Познакомимся с ними поближе.

Наиболее значительной фигурой из названных в летописи заговорщиков был, вероятно, Яким Кучкович. Владимирский хронист счел излишним давать какие-либо пояснения насчет Якима, полагая, очевидно, что он хорошо известен местному обществу⁴⁵. Другое дело — жители Русской земли, которым имя его едва ли о чем говорило. Поэтому южный летописец не мог ограничиться простым упоминанием о нем и должен был сказать своему читателю, что Яким — «слуга възлюблены» князя⁴⁶. Некоторые историки, доказывая небоярское положение Якима Кучковича, придают этому свидетельству Ипатьевской летописи решающее значение⁴⁷. Но нельзя все же забывать, что перед нами Кучкович, т.е. отрасль легендарного Кучки. Независимо от того, являлся ли Кучка могущественным «земским боярином»⁴⁸ или же одним из вятичских князьков, племенных лидеров, мы не можем отрицать его принадлежности к знати. А коль так, то и Якима Кучковича нет оснований низводить до уровня младшего слуги — милостника или отрока. Если вспомнить также, что Андрей Боголюбский был женат на Улите из семьи Кучковичей, то наше предположение о высоком социальном ранге Якима Кучковича укрепится еще больше. Признав это, получаем возможность видеть в Петре, зяте Кучкове, представителя социальной верхушки⁴⁹. Гораздо сложнее разобраться с Ефремом Моизичем. Отчество Моизич навело Арцыбашева, а за ним и Соловьева на мысль о еврейском происхождении Ефрема⁵⁰. Соловьев числил его среди «восточных рабов», входивших в ближайшее окружение Андрея Боголюбского⁵¹. Воронин, не прибегая к каким-либо доводам, объявил Ефрема Моизича суздальским боярином⁵². Упоминание летописцем имени Ефрема с отчеством есть, пожалуй, признак знатности⁵³, что, впрочем, не исключает догадки Арцыбашева и Соловьева. Напротив, некоторые косвенные данные, о которых скажем ниже, согласуются с этой догадкой, делая ее вполне правдоподобной.

Что касается Анбала, то с ним проще, чем с Ефремом Моизичем. Летописец не скрывает национальность Анбала, относя его к «ясинам»⁵⁴. Он — ключник, находящийся на службе у князя Андрея, который «надо всими волю ему дал бяшеть»⁵⁵. О рабстве ключника узнаем от Соловьева⁵⁶. По мнению же Лимонова, Анбал — «это очень богатый, влиятельный человек. Тем не менее его социальное положение — слуга князя. Он мог быть как лично свободным, так и зависимым человеком»⁵⁷. Пашуто и Новосельцев указывают на принадлежность Анбала к «служилой, новой знати»⁵⁸, из чего явствует, что «ясин» был лично свободный. Как видим, спектр суждений о социальном положении Анбала широк: от рабства до знатности. Предположение Пашуто и Новосельцева кажется нам более оправданным, чем остальные. Анбал, вероятно, — знатный «ясин», поступивший в услужение Андрею Боголюбскому. Он пришел к князю сам⁵⁹ и вскоре стал всесильным управителем княжеского дома. Исследователи еще не оценили по достоинству одну интересную летописную деталь, характеризующую Анбала. В Ипатьевской летописи Кузьмище Киянин, обращаясь к нему, говорит: «Помнишь ли, жидовине, в которых порътех пришел бяшеть, ты ныне в оксамите стоиши, а князь наг лежить»⁶⁰. Кузьмище ясно дает понять, что перед ним приверженец иудейской религии. Данное обстоятельство Киянин подчеркивает и тем, что называет Анбала еретиком. И в этом нет ничего необычного. О распространении иудаизма в стране ясов Алании, откуда был родом Анбал, свидетельствует дагестанская хроника Дербенд-наме⁶¹. Да и летопись устами Кузьмищи Киянина сообщает о том, что к Андрею приезжало много иноверцев, которых князь приглашал в «церковь и на полати, да видять истиньное хрестьяньство и крестяться и болгаре и жидове и вся погань»⁶².

Однако не все приезжающие к Боголюбскому «нехристи» принимали крещение. Пример тому — Анбал, не захотевший принять Христа, что отнюдь не помешало ему занять высокое положение в княжеском доме⁶³. Тут сказалась не столько религиозная неразборчивость или недостаточная преданность христианству, сколько терпимость к инаковерующим, свойственная славянскому язычеству⁶⁴ и формирующемуся русскому Православию. На Руси же XII в. языческие нравы и обычаи определяли во многом поступки людей как простых, так и знатных, включая, разумеется, и князей⁶⁵, оказывали влияние на христианское сознание древнерусского общества. И все же свободное общение Андрея с иноверцами, его терпимость к ним, доходящая до того, что некоторые из чужаков становились при князе особо доверенными лицами, наделенными властью, превышающей власть своих, задевали церковных иерархов, возбуждали в местной общине мысли о греховности княжеских деяний. Этим только и можно объяснить непочтительное обращение с телом убитого князя, брошенного в огороде, в чем мать родила. И лишь сердобольный Кузьмище Киянин, посторонний в Боголюбове человек, перенес мертвого в «божницу» и положил в «притворе», прикрыв «корзном». И лежал так несчастный князь «2 дни и ночи, и на третий день приде Арьсении игумен святую Кузмы и Демьяна и рече и долго нам зревшим на старейшие игумены и долго ли сему князю лежати, отомькните ми божницю да отпою над ним»⁶⁶. В этом рассказе, по наблюдению Воронина, «выступает скрытая за сценой группа лиц, глухо названная "старейшими игуменами", препятствовавших отпеванию тела князя»⁶⁷. Точнее было бы сказать, что «старейшие игумены» бездействовали, не желая отпевать своего князя. Они учитывали и общее настроение жителей Боголюбова, о котором можем судить по следующему летописному фрагменту: «И почаша прошати Кузмище, кде есть убит господин, и рекоша лежит ти выволочен в огород, но не мози имати его, тако ти молвять вси хочемы и выверечи псом, оже ся кто прииметь по нь, тот нашь есть ворожьбит есть, а и того убьемь...»⁶⁸. Во Владимире также не спешили. Наконец, «в 6 день в пятницю рекоша Володимерце игумену Феодулови и Луце деместьвянику Святое Богородице, нарядита носилце, ать поедомь возмемь князя а господина своего Андрея»⁶⁹. Можно согласиться с Лимоновым в том, что крупное владимирское духовенство «не было дружественно настроено по отношению к Андрею»⁷⁰. Скажем более определенно: владимирское высшее духовенство было недовольно Андреем и потому, в сущности, отвернулось от него. Вызывает возражение другое предположение Лимонова, по которому боярство Ростова и Суздаля явилось основной и решающей силой в устранении Андрея Боголюбского⁷¹. Если строго следовать летописям (а иного материала у нас нет), придется признать отсутствие сведений об участии ростовцев и суздальцев в событиях, связанных с убийством князя. А вот «боголюбци» и «володимерци», как явствует из летописных записей, имели непосредственное отношение к ним. Мы только что видели, с каким явным одобрением отнеслись боголюбовцы к поруганию тела убитого князя, продемонстрировав враждебность к нему. Из горожан, надо полагать, был составлен «полк» для защиты совершивших убийство, в случае выступления против них «дружины из Володимеря»⁷². Но опасения оказались напрасны. Дадим, впрочем, слово летописи: «И послаша (заговорщики. — И.Ф.) к Володимерю, ти что помышляете на нас, а хочем ся с вами коньчати, не нас бо одинех дума, но и о вас суть же в тои же думе. И рекоша Володимерьци: "Да кто с вами в думе, то буди вам, а нам не надобе". И разиидошася»⁷³. Стало быть, «оканьнни» гадали, как поведут себя владимирцы, узнав о насильственной смерти князя. Но они надеялись договориться с ними, для чего имелись реальные основания: среди владимирцев были их сообщники⁷⁴. Внешне владимирцы заняли нейтральную позицию, как бы отстраняясь от содеянного в Боголюбове, но, в то же время, признали участие своих сограждан в заговоре: «Кто с вами в думе, тот пусть при вас и останется, а нам не надобен»⁷⁵. Это заявление — дипломатично сформулированная реабилитация владимирцев, замешанных так или иначе в убийстве князя Андрея. Вместе с тем то было решение, которое, по сути, легализовало случившееся в Боголюбове, причем, как нам кажется, решение вечевое. На вечевой сход указывает свидетельство летописца о том, что владимирцы, сделав упомянутое заявление, «разиидошася». Но коль «разиидошася», значит, сначала «соидошася». Сойтись же и принять такое решение владимирцы могли только на вече, из чего заключаем о равнодушии владимирской вечевой общины к судьбе Андрея, раздосадованной и недовольной его политикой⁷⁶. Костомаров нисколько не преувеличивал, когда утверждал: «Несомненно, что ненависть к Андрею не была уделом одной незначительной партии, но была разделяема народом»⁷⁷. Весьма примечательно известие Татищева: «Тогда многие (во Владимире. — И.Ф.) начали плакать по Великом Князе, но большая часть радовались»⁷⁸.

Итак, драматическая развязка правления Андрея Боголюбского есть, в конечном счете, результат острых противоречий, возникших между владимирской общиной и княжеской властью. Конечно, различные социальные группы владимирского общества и отдельные лица имели собственные причины для недовольства князем. Но было и общее, что касалось всех: военные неудачи, уронившие престиж местной святыни — чудотворной иконы Богородицы, произвол и беззаконие княжеской администрации, жестокие преследования политических противников, выдвижение на влиятельные должности иноверцев. Однако главная, пожалуй, вина Андрея, с точки зрения владимирцев, состояла в том, что он не принес им вожделенную свободу от власти старейших городов — Ростова и Суздаля. Вот почему трагический финал Андреева княжения должен рассматриваться как в значительной мере следствие межгородской борьбы, нараставшей с середины XII в. Андрей — сын своего времени⁷⁹. Будучи, правда, яркой индивидуальностью, он, однако, не лучшим образом зарекомендовал себя в качестве правителя и политика, почему общество и откачнулось от него. Ему не на кого было даже опереться: зная о готовящемся заговоре, он покорно ждал последней, страшной минуты. С потрясающей художественной силой ощущение князем своей обреченности передано в летописной сцене появления убийц у княжеской спальни: «Вземьше оружье, яко зверье дивии, пришедшим им к ложници, идеже блаженыи князь Андреи лежить. И рече один, стоя у двери: "Господине, господине". И князь рече: "Кто есть?" И он же рече: "Прокопья". И рече князь: "О, паробьче, не Прокопья"...»⁸⁰.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что основной пружиной, которая привела в действие заговорщиков, являлась владимирская община⁸¹. Участие Ростова и Суздаля в подготовке и осуществлении заговора по летописным источникам не прослеживается. Активная роль владимирцев в этом кровавом деле наложила своеобразный отпечаток на рассказ местного летописца об убиении Андрея. По сравнению с повествованием южного летописателя, данный рассказ подозрительно краток. В нем опущены подробности, невыгодные для владимирцев и боголюбовцев. Владимирский книжник, например, утаил от своих читателей факт грабежей во Владимире, ни словом не обмолвился о собрании горожан, лояльно воспринявших известие о смерти князя, и т.п. Он постарался пригладить многое из того, что произошло в Боголюбове после убийства. Вот образчик усердной редакторской работы нашего автора. Мертвого Андрея нашли «под сеньми лежаща, вземше и на ковре клирошане Боголюбскыи, внесоша и в божницю, певше над ним, вложиша и в гроб камен»⁸². Картина, исполненная благопристойности, тогда как в действительности все было куда безобразнее. Прежде, чем истерзанного князя отпели и положили «в гроб камен», его «выволокли»⁸³ в огород и бросили там на поругание; божница, куда хотел перенести убитого Кузьмище Киянин, оказалась запертой, и ему пришлось требовать, чтобы ее открыли; положенный в притворе божницы, Андрей лежал там два дня.

Смерть Андрея Боголюбского стала сигналом к массовым акциям: «Горожане же Боголюбьци розграбиша дом княжь, и делатели, иже бяху пришли к делу, золото и серебро, порты и паволоки, имение, емуже не бе числа. И много зла створися въ волости его, посадников и тувунов дома пограбиша, а самех и детские его и мечникы избиша, а домы их пограбиша, не ведуще глаголемого, идеже закон, ту и обид много. Грабители же и ись сел приходяче грябяху. Тако же и Володимери, оли же поча ходити Мукулиця со Святою Богородицею в ризах по городу, тожь почаша не грабити»⁸⁴. В Новгородской Первой летописи об этом сказано обобщенно, но выразительно: «И велик мятежь бысть в земли той и велика беда, и множьство паде голов, яко и числа нету»⁸⁵.

Дореволюционные историки по-разному смотрели на означенные события. Татищев вершителями грабежей и расправ считал лишь тех, кто составил заговор против Андрея. Именно «сии беззакониицы разошлись по селам и грабили все домы княжие, також всех верно бывших князю, яко правителей по городам (посадников), судей (тиунов), мечников и пр., многих из них побили и домы разграбили»⁸⁶. Иной взгляд у Карамзина. Жители Боголюбова, взявшие сторону убийц, «расхитили дворец, серебро, богатые одежды, ткани»⁸⁷. Но затем пришел в движение и народ: «неустройство, смятение господствовали в областях Суздальских. Народ, как бы обрадованный убиением Государя, везде грабил домы Посадников и Тиунов, Отроков и Мечников Княжеских; умертвил множество чиновников, предавался всякого рода неистовству...»⁸⁸. По Соловьеву, убийцы начали «расхищение казны княжеской; вслед за ними явились на княжий двор жители Боголюбова и остальные дворяне, пограбили, что осталось от заговорщиков, потом бросились на церковных и палатных строителей, призванных Андреем в Боголюбово, пограбили их; грабежи и убийства происходили по всей волости; пограбили и побили посадников княжеских, тиунов, детских, мечников, надежда добычи подняла сельских жителей: они приходили в города и помогали грабить. Грабежи начались и во Владимире...»⁸⁹. Причина народных волнений и грабежей — безначалие, наступившие со смертью Андрея⁹⁰. Соловьеву созвучен Ключевский: по смерти князя в волости настала «полная анархия», отмеченная грабежами и убийствами посадников, тиунов и прочих княжеских чиновников⁹¹. Источник этому, по словам Ключевского, «надобно искать в дурном окружении, какое создал себе князь Андрей своим произволом, неразборчивостью к людям, пренебрежением к обычаям и преданиям»⁹². Озлобленностью людей правлением Андрея объяснял грабежи и насилия Костомаров. Князя народ ненавидел. И потому бросился не на убийц, а на его добро и тех, кто вместе с ним произвольно властвовал в волости⁹³. Костомаров сумел сделать одно очень важно наблюдение. Вот оно: «Весь дом Андрея был разграблен. Так поступали, сообразно тогдашним обычаям и понятиям. Имущество казненного общею волею все отдавалось на "поток и разграбление"»⁹⁴. Попытка взглянуть на грабежи со стороны обычаев и нравов Руси XII в. — научная заслуга Костомарова.

При чтении «Повести об убиении Андрея Боголюбского» в редакции Владимирского летописца возникает впечатление стихийности грабежей и других мятежных действий, вызванных смертью князя. Логика у летописателя такая: Андрея убили, снесли в часовню, отпели и... начались грабежи, замешанные на крови княжеских посадников, тиунов, мечников и детских⁹⁵. Невольно возникает ощущение буйства неуправляемой толпы. С помощью столь простой подачи фактов местный летописец хотел, вероятно, обелить владимирскую общину, сделав ее непричастной не только к убийству Боголюбского, но и к тому, что случилось потом. Южный летописец, не направляемый владимирскими интересами, излагает события в несколько иной последовательности. В его рассказе грабежи начинают не «горожане боголюбьскыи», как старался внушить «списатель» из Владимира, а сами владимирцы, сошедшиеся на вече, чтобы выслушать послов, прибывших из Боголюбова с вестью о смерти Андрея и с целью заручиться расположением старшей общины. Определив свое отношение к убийству Боголюбского, в общем благожелательное для заговорщиков, владимирцы с веча пошли грабить да так, что было «срашно зрети»⁹⁶. Можно полагать, что грабеж княжеского имения начался с ведома веча и, скорее всего, по его приговору, как это бывало в других землях и городах⁹⁷. Значит, грабежи возникли во Владимире организованно, а не стихийно, в массовом порядке, т.е. с участием большого числа горожан⁹⁸. По примеру владимирцев к грабежам приступили боголюбовцы, а затем — волостные жители⁹⁹. Эта последовательность событий более реалистична, чем та, которую предлагает владимирский хронист. В ней угадывается известная упорядоченность и общественный характер грабежей, их отличие от заурядного разбоя или незаконного присвоения чужого имущества¹⁰⁰.

Итак, грабеж Андреева имущества и элементарное присвоение княжеского добра, близкое воровству, — вещи разные. Грабежи невозможно правильно понять, абстрагируясь от обычаев доклассового общества, от своеобразного отношения древних людей к собственности и богатству; в них скрыт определенный социальный смысл, относящийся к практике перераспределения материальных ценностей в традиционных обществах¹⁰¹. Грабеж имения Андрея Боголюбского — один из эпизодов посмертных грабежей княжеских богатств в Древней Руси.

Грабежи домов княжеских посадников, тиунов, мечников и детских имели непосредственную связь с грабежами княжеского имения, поскольку источники благосостояния князя и его мужей, крупных и мелких чиновников, были во многом общими. Кроме того, князь со своими людьми в глазах современников — тесная корпорация, единое и нерасчленимое сообщество. Вот почему действия, предпринятые в отношении князя, автоматически, можно сказать, распространялись на его окружение, будь то дружина или двор. Но это еще не все. Посадники и прочие представители администрации Андрея подверглись также суровому наказанию за творимые ими обиды, произвол и насилия. Напомним, что у древних народов существовала «регулированная система» грабежа, соответствовавшая закону о вознаграждении за причиненный вред¹⁰². Н.И. Зибер увидел в ней большое сходство с древнерусским «потоком и разграблением». По словам ученого, «меньшие проступки, промахи и правонарушения вызывают меньшее наказание и более слабые разграбления»¹⁰³. Беззакония княжеской администрации приобрели тягчайший характер, так как затронули широкие слои населения. Отсюда такое крайнее озлобление народа, вылившееся в избиение зарвавшихся чиновников. Не исключено, конечно, что убийства были обусловлены сопротивлением, которое они могли оказывать «грабителям». Если это так, то перед нами вырождение обычая, который в пору своего расцвета делал противодействие грабежам столь слабым, что «нередко считалось унижением, даже оскорблением не подвергнуться разграблению»¹⁰⁴.

Участие в грабежах сельских жителей — верный знак, указывающий на живучесть и действенность норм обычного права, санкционирующих разграбление в качестве кары за преступления, совершенные против отдельных лиц или общины в целом¹⁰⁵. Однако наказание — не единственный и не самый главный социальный эффект грабежей. Фундаментальным результатом их «было непрерывное распущение движимой собственности в таком размере, что она до известной степени становилась общественною собственностью»¹⁰⁶. Таков изначальный смысл грабежей. На Руси же XII в. они предстают в трансформированном виде, приспособленном к изменившимся социальным условиям, показателем которых явилось утверждение индивидуальных богатств, расколовших общество на имущих и неимущих. Высокий престиж индивидуального богатства в древнерусском обществе рассматриваемого времени не вызывает сомнений. Даниил Заточник, современник Андрея Боголюбского, свидетельствовал: «Богат мужь везде знаем есть и на чюжеи стране друзи держить; а убог во своеи ненавидим ходить. Богат возгалаголеть — вси молчат и вознесут слово его до облак; а убогии возглаголеть — все нань кликнуть. Их же ризы светлы, тех речь честна»¹⁰⁷. Самое страшное для Заточника — это нищета: «Лепше смерть, ниже продолжен живот в нищети». Но и богатство ему претит. Он не хочет быть ни бедным, ни богатым: «Аще ли буду богат — гордость восприиму, аще ли буду убог — помышляю на татбу и на разбои, а жены на блядню»¹⁰⁸. В образной форме Даниил Заточник раскрывает общественное значение индивидуального, в частности княжеского, богатства соответственно убеждениям века: «Да не будет, княже мои, господине, рука твоа согбена на подание убогим: ни чашею бо моря расчерпати, ни нашим иманием твоего дому истощити. Яко же бо невод не удержить воды, точию едины рыбы, тако и ты, княже, не въздержи злата, ни сребра, но раздавай людем»¹⁰⁹. Щедрость, к проявлению которой призывает князя Даниил, — отнюдь не благотворительность в нашем понимании слова, а древний институт, родственный потлачу индейцев Северной Америки¹¹⁰. В варварских обществах, находившихся на стадии перехода от первобытнообщинного строя к раннефеодальному¹¹¹, важнейшим признаком собственности являлось отчуждение. «Вся собственность, за исключением самого необходимого для жизни, должна постоянно перемещаться из рук в руки. Богатство выполняло специфическую социальную функцию. Заключается она в том, отчуждение имущества способствует приобретению и повышению общественного престижа и уважения, и подчас передача собственности могла дать больше влияния, нежели ее сохранение или накопление»¹¹². Именно с точки зрения перемещения собственности необходимо рассматривать грабежи во Владимире, Боголюбове и по волости, стимулированные смертью Андрея. То было своего рода имущественное поравнение, перераспределение индивидуальных богатств на коллективной основе¹¹³. В конкретных исторических условиях Северо-Восточной Руси второй половины XII в. этот способ приобщения рядового людства к собственности принимал форму социального протеста и возмущения («мятежа»), через которую и осуществлялась реализация древних по происхождению, хотя и видоизмененных во времени, традиций доклассового общества. Надо воздержаться от крайностей архаизации или модернизации грабежей, всколыхнувших Ростовскую волость. Они утратили былую первозданность, но не наполнились еще классовым содержанием. В них следует видеть социальные противоречия и борьбу, присущие обществам с незавершенным процессом классообразования, где столкновения происходят между различными сословиями, категориями и группами неразложившейся пока общины. Эти противоречия, поглотив местное общество, отодвинули на некоторый срок межгородское соперничество. Но вскоре оно разгорелось с новой силой.

Примечания

1. НПЛ. С. 33, 221.

2. ПСРЛ. Пг., 1915. Т. IV. Ч. 1. Вып. 1. С. 163; Там же. Т. IX. С. 240.

3. ПСРЛ. Т. I. Стб. 361—362; Там же. Т. VII. С. 86—87; Т. XXV. С. 82.

4. Костомаров Н.И. Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада: в 2 т. СПб., 1863. Т. I. С. 72.

5. Костомаров Н.И. Русская история... С. 84; Земная жизнь Пресвятой Богородицы... С. 374—377.

6. Беляев И.Д. История Новгорода Великого от древнейших времен до падения. М., 1864. С. 265.

7. ПСРЛ. Т. I. Стб. 361.

8. Там же. Стб. 362.

9. Там же. Стб. 361.

10. Там же. Стб. 365.

11. ПСРЛ. Т. II. Стб. 573, 574.

12. Там же. Стб. 577, 578.

13. Рыбаков Б.А. 1) Первые века... С. 29; 2) Киевская Русь... С. 552.

14. Воронин Н.Н. К характеристике владимирского летописания... С. 43.

15. См.: Брежков Н.Г. Хронология русского летописания. М., 1963. С. 245.

16. Насонов А.Н. История русского летописания... С. 150.

17. Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 80.

18. Там же. С. 87.

19. См.: Воронин Н.Н. «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского» и ее автор // История СССР. 1963. № 3. С. 80—83, 91; Рыбаков Б.А. Русские летописцы... С. 79—104; Насонов А.Н. История русского летописания... С. 144—158.

20. См., напр.: Рыбаков Б.А. Русские летописцы... С. 79—104.

21. Воронин Н.Н. «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского»... С. 97.

22. ПСРЛ. Т. I. Стб. 369.

23. ПСРЛ. Л., 1989. Т. XXXVIII. С. 138. См. также: ПСРЛ. Т. VII. С. 89; ПСРЛ. Т. IX. С. 249; ПСРЛ. Т. XXV. С. 83.

24. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 250.

25. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 105; Т. IV. С. 285.

26. Там же. Т. III. С. 106; Т. IV. С. 286.

27. См.: Воронин Н.Н. «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского»... С. 85; Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 94—95.

28. НПЛ. С. 34, 223.

29. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 250.

30. Беляев И.Д. Сказания о начале Москвы // Русский Вестник. 1868. Т. 74; Корсаков Д. Меря и Ростовское княжество... С. 116.

31. Полевой Н. История русского народа. М., 1830. Т. II. С. 72.

32. Пассек В. Княжеская и докняжеская Русь // ЧОИДР. М., 1870. Кн. 3. С. 5.

33. Соловьев С.М. 1) История отношении между русскими князьями Рюрикова дома. М., 1847. С. 232—233; 2) Сочинения. Кн. 1. С. 528.

34. Белов Е. Об историческом значении русского боярства до конца XVII в. // ЖМНП. 1886. Январь. С. 70.

35. Пашуто В.Т. 1) Героическая борьба русского народа за независимость (XIII в.). М., 1956. С. 48; 2) Очерки истории СССР... С. 29.

36. Черепнин Л.В. О характере и форме древнерусского государства // Исторические записки. М., 1972. Т. 89. С. 390—391.

37. Погодины. Князь Андрей Боголюбский // ЖМНП. 1849. Ч. XIV. С. 29; Зашыркевич М.Д. О влиянии борьбы между народами и сословиями на образование строя русского государства в домонгольский период. М., 1874. С. 251.

38. Мавродин В.В. Народные восстания в древней Руси XI—XIII вв. М., 1961. С. 84. Эта точка зрения восходит, как мы знаем, к летописной традиции. См.: НПЛ. С. 467—468; ПСРЛ. Т. XV. С. 250.

39. Рыбаков Б.А. 1) Первые века... С. 229; 2) Киевская Русь... С. 552.

40. Сергеевич В.И. Русские юридические древности... С. 461; Ключевский В.О. Сочинения. Т. I. С. 324.

41. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955. С. 230; Лимонов Ю.А. 1) Летописание... С. 81; 2) Владимиро-Суздальская Русь... С. 84—85. Эта идея высказывалась, как нами отмечалось, новгородским летописцем. (НПЛ. С. 34, 223).

42. Кривошеев Ю.В. Социальная борьба в Северо-Восточной Руси в XI — начале XIII в.: дис. канд. ист. наук. Л., 1988. С. 91.

43. Воронин Н.Н. «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского»... С. 85.

44. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 95.

45. ПСРЛ. Т. I. Стб. 369.

46. ПСРЛ. Т. II. Стб. 585.

47. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 85; Кривошеев Ю.В. Социальная борьба в Северо-Восточной Руси в XI — начале XIII в.: дис. канд. ист. наук. С. 88, 91.

48. Беляев И.Д. Сказания о начале Москвы. С. 15—17.

49. Карамзин называл Петра вельможей (Карамзин Н.М. История Государства Российского. М., 1991. Т. II—III. С. 369). Пашуто и Новосельцев полагают, что Петр был женат на дочери Анбала. При этом они называют его боярином Петром Кучковичем. На чем основана столь оригинальная трактовка летописного текста, авторы, к сожалению, не разъясняют. См.: Пашуто В.Т. Внешняя политика Древней Руси. М., 1968. С. 343.

50. Арцыбашев Н.С. Повествование о России. М., 1838. Т. I. Кн. II. Отд. II. С. 204. Прим. 1255; Соловьев С.М. 1) История отношений... С. 232; 2) Сочинения. Кн. 1. С. 528. См. также: Костомаров Н.И. Русская история... С. 89.

51. Соловьев С.М. 1) История отношений... С. 232; 2) Сочинения. Кн. 1. С. 528. По Н.М. Карамзину, он — «чиновник» (Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 369).

52. Воронин Н.Н. Владимиро-Суздальская земля... С. 222.

53. К представителям «иноземной служилой знати» относят Ефрема историки В.Т. Пашуто и А.П. Новосельцев (Пашуто В.Т. Внешняя политика... С. 216).

54. ПСРЛ. Т. I. Стб. 369; Там же. Т. II. Стб. 586. Однако современные исследователи истории евреев на Украине говорят о еврейской принадлежности как Ефрема, так и Анбала: «При дворе Великого Князя Андрея Боголюбского в конце XII в. жили два еврея — Ефрем Моизич и Анбал Ясин с Кавказа» (Хонигсман Я.С., Найман А.Я. Евреи Украины. Краткий очерк. Киев, 1992. Ч. 1. С. 12).

55. ПСРЛ. Т. II. Стб. 590.

56. Соловьев С.М. 1) История отношений... С. 232; 2) Сочинения. Кн. 1. С. 528.

57. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 85.

58. Пашуто В.Т. Внешняя политика... С. 216.

59. ПСРЛ. Т. II. Стб. 590.

60. Там же. Стб. 590—591.

61. Гадло А.В. Страна Ихран (Ирхан) дагестанской хроники Дербенд-наме // Вопросы археологии и этнографии Северной Осетии / отв. ред. В.А. Кузнецов. Орджоникидзе. 1984. С. 121.

62. ПСРЛ. Т. II. Стб. 591.

63. Соловьев считал Анбала новокрещеным иноземцем (Соловьев С.М. 1) История отношений... С. 231—232; 2) Сочинения. Кн. 1. С. 528). Если бы это было так, то вряд ли Кузьмище Киянин назвал бы его «жидовином» и «еретиком».

64. См.: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси. С. 200—201.

65. См.: Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 557—752; Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси. С. 306—316.

66. ПСРЛ. Т. II. Стб. 591.

67. Воронин Н.Н. «Повесть об убийстве Андрея Боголюбского»... С. 87.

68. ПСРЛ. Т. II. Стб. 590.

69. Там же. Стб. 593.

70. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 88.

71. Там же. С. 86—87.

72. В этой догадке мы исходим (помимо поведения боголюбовцев после гибели князя) из того, что убийцы, захватив оружие «княже милостьное, почаша совокупляти дружину к собе», т.е. раздавали оружие тем, кто готов был защищать их. Безоружными, скорее всего, были рядовые горожане.

73. ПСРЛ. Т. II. Стб. 589—590.

74. См.: Соловьев С.М. 1) История... С. 233; 2) Сочинения. Кн. 1. С. 529.

75. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 529.

76. В.Н. Татищев относил владимирцев, с которыми встретились посланцы из Боголюбова, к вельможам, а Карамзин — к боярам (Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 105: Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 369). Это — интерпретация, осуществленная в духе политических воззрений самих историков.

77. Костомаров Н.И. Русская история... С. 92.

78. Татищев В.Н. История Российская. ТЛИ. С. 106.

79. Андрей Боголюбский не был антиподом другим древнерусским князьям, выступавшим в качестве носителей высшей исполнительной власти волостных общин, или земель. Считать его «подлинным самовластием» по типу королей Запада можно лишь по прихоти воображения. См.: Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси... С. 126.

80. ПСРЛ. Т. II. Стб. 586.

81. См.: Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. 1. С. 172; Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 232.

82. ПСРЛ. Т. I. Стб. 369.

83. Волочение тела Андрея — факт характерный. Так поступали в старину тогда, когда хотели развенчать недруга и надругаться над ним.

84. ПСРЛ. Т. II. Стб. 592.

85. НПЛ. С. 34, 223.

86. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 106.

87. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 369.

88. Там же. С. 370.

89. Соловьев С.М. Сочинения. Т. I. С. 530.

90. Там же.

91. Ключевский В.О. Сочинения. Т. I. С. 325.

92. Там же.

93. Костомаров Н.И. Русская история... С. 92.

94. Там же. С. 90.

95. ПСРЛ. Т. I. Стб. 369—370.

96. ПСРЛ. Т. II. Стб. 589—590.

97. Например, в Киеве, Новгороде.

98. Лимонов отождествляет владимирцев, участвовавших в грабежах княжеского имения, с феодалами, жившими во Владимире (Лимонов ЮЛ. Владимиро-Суздальская Русь... С. 101). Это — одна из крайностей автора, относящаяся к разряду его концептуальных издержек.

99. ПСРЛ. Т. II. Стб. 592.

100. Ср.: Мавродин В.В. Очерки истории феодальной Руси. С. 176—177.

101. См. предшествующие главы.

102. Зибер Н.И. Очерки первобытной экономической культуры. М., 1937. С. 196.

103. Там же. С. 196.

104. Там же.

105. Следует также иметь в виду, что город и село в Древней Руси находились в органическом единстве, и сельские люди активно участвовали в городской жизни. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 236—241; Фроянов И.Я., Дворниченко Ю.А. Города-государства Древней Руси.

106. Зибер Н.И. Очерки... С. 196.

107. Слово Даниила Заточника по редакциям XII и XIII вв. и их переделкам. Л., 1932.

108. Там же.

109. Там же. С. 15—16.

110. См.: Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 137—145; 2) Престижные пиры и дарения в Киевской Руси // Советская этнография. 1976. № 6.

111. См.: Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родо-племенного строя к раннефеодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья) // Проблемы истории докапиталистических обществ. М., 1968. Кн. 1.

112. Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С. 65. См. также: Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 195—217.

113. См. предшествующие главы.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница