§ 6. Характер княжеской и духовной властей в Северо-Восточной Руси при Великом Князе Андрее

Многим историкам приведенные летописные известия послужили основанием для вывода о серьезных изменениях в характере княжеской власти, произошедших в Северо-Восточной Руси при Андрее Боголюбском. Привлекал внимание прежде всего термин «самовластец», вызывавший ассоциации с властью московских правителей. Создавался образ князя-самодержца, отвергшего старину и управлявшего людьми по-другому. Уже в исторической литературе XVI в. об Андрее говорилось, будто он «обаче побеждашеся властолюбием, единодержатель быти желаще всему отеческому наследию»¹. Карамзин за властностью князя узрел «разум превосходный», открывший ему «причину государственных бедствий». Ради спокойствия государства он «отменил несчастную Систему Уделов, княжил единовластно, и не давал городов ни братьям, ни сыновьям»².

В «Истории» Соловьева Андрей Боголюбский предстал первым князем, которому летописец приписывал «стремление к единовластию». Князь Андрей действует у историка как «властелин неограниченный» и «хозяин полновластный»³.

Преследование «единовластительских принципов» заставило Андрея, по Д. Корсакову, изгнать из Ростово-Суздальской земли «не только своих братьев, но и «передних мужей» своего отца»⁴. Единовластие Боголюбского было направлено против своеволия земских бояр и княжеско-дружинных порядков⁵. Близок к Корсакову знаменитый Ключевский, у которого Андрей, «желая властвовать без раздела, погнал из Ростовской земли вслед за своими братьями и племянниками и "передних мужей" отца своего, т.е. больших отцовых бояр»⁶. Ключевский не был уверен, следовал ли Боголюбский достаточно обдуманным началам «ответственного самодержавия» или только «инстинктам самодурства». И все же, по словам историка, «в лице Андрея великоросс впервые выступал на историческую сцену, и это выступление нельзя признать удачным».

Никаких созидательных идей не находил в политике "самовластца" Суздальской земли» Костомаров. «Кроме желания лично властвовать над князьями, у Андрея едва ли был какой-нибудь идеал нового порядка для русских земель», — писал он⁷. Костомаров рисует облик деспота: «Властолюбивый князь, изгнавши братьев и тех бояр, которые недостаточно ему повиновались, правил в своей земле самовластно, забывши, что он был избран народом, отягощал народ поборами через своих посадников и тиунов и по произволу казнил смертью всякого, кого хотел».

Мысль о самовластном обращении Андрея с народом разделял Покровский. От этого самовластия тяжело доставалось всей народной массе. Управление Боголюбского было одной из первых систематических попыток эксплуатировать эту массу по-новому: не путем лихих наездов со стороны, а путем медленного, но верного истощения земли «вирами и продажами»⁸. Самовластие Андрея отливалось, таким образом, в форму правления, характеризуемую неограниченной личной властью князя.

Именно с точки зрения изменения существа княжеской власти, приобретения ею самодержавных свойств, оценивали «самовластие» Андрея Боголюбского советские историки. Данный подход наиболее типичен для них⁹. Другие редки. Но они есть. Лимонов, например, отмечает, что с уходом младших Юрьевичей, «Андрей стал единовластным правителем в Ростовской земле», причем лишь по воле «местных бояр, прогнавших его братьев»¹⁰.

Следует сразу же отказаться от идеи о необычности обстановки в Ростово-Суздальской земле, сложившейся по удалении братьев и племянников Андрея, ибо такого рода случаи древние книжники описывают неоднократно. Один из них связан со Святополком Окаянным, который «нача помышляти, яко избью братью свою и прииму власть Русьскую един»¹¹. Стать единственным правителем в «Русской земле», или «Русской волости», — вот о чем помышлял Окаянный. Разница между Святополком и Андреем лишь в том, что первый достигает единовластия посредством братоубийства, а второй — с помощью изгнания своих родственников.

Андрей Боголюбский как «самовластец» совсем не оригинален. Таковым, по свидетельству летописи, был и прапрадед князя — Ярослав Мудрый. После смерти брата своего Мстислава он «перея власть его всю, и бысть самовластець Русьстеи земли»¹². Кого надо разуметь под «самовластцем», поясняет Ипатьевская летопись, где в качестве синонима термину «самовластец» употребляется слово «единовластен»: «По сем же прия власть его Ярослав, и бысть единовластець Рускои земли»¹³. Это дает нам ключ к пониманию «самовластия» Андрея как единовластия, т.е. правления, осуществляемого одним князем¹⁴.

Установление единовластия не меняло сути княжеской власти. Сфера деятельности князя, его права и обязанности, характер отношений с городами оставались прежними. Лучшим подтверждением тому служит активность городских общин в устранении соперников Андрея, притязавших на власть в Ростово-Суздальской земле.

В историографии высылка из Суздальщины младших князей нередко приписывается одному Андрею, движимому властолюбием. Это — ошибочная точка зрения. В свое время Костомаров замечал, что изгнание «менших» братьев Андрея «не только не было событием противным земле, но даже в летописях оно приписывается как бы земской воле»¹⁵. Действительно, владимирский летописец, хотя и задним числом, но все же свидетельствует о том, что ростовцы и суздальцы, «преступившие хрестное целованье, посадиша Андрея, а меншая выгнаша». По Лимонову, здесь речь идет об удалении младших Юрьевичей с собора 1157 г., избравшего Андрея на княжение. Довод у автора тот, что «из пределов Ростово-Суздальской земли они выехали только через пять лет, в 1162 г.»¹⁶. Однако Юрьевичи в 1162 г. не просто выехали из Ростово-Суздальской земли, а были изгнаны за ее пределы. «Братью свою погна», — говорит летописец¹⁷.

Андрей Боголюбский, избранный князем на вече ростовцами и суздальцами, сел на «отне столе» в ущерб правам меньших братьев, которые должны были княжить в Ростове и Суздале согласно завещанию родителя. Почему так случилось, догадаться нетрудно: общины правящих городов тревожила возможность раздела Ростовской волости между наследниками Долгорукого, весьма реальная в условиях сепаратизма, проявляемого пригородами, особенно Владимиром. Отсюда следует, что Андрей Боголюбский стал «самовластцем» по решению прежде всего старейших городов Ростова и Суздаля¹⁸. Положение «самовластца», разумеется, соответствовало характеру Андрея — человека крутого и властолюбивого. Изгнание младших Юрьевичей и установление единовластия Боголюбского едва ли отвечало интересам владимирской общины. Не потому ли рассказ об этом отсутствует в Лаврентьевской летописи, отразившей владимирское летописание, и дошел до нас в повествовании южного летописца, сохраненном Ипатьевской летописью.

Политический конфликт 1162 г. назревал несколько лет. Избрание Андрея на княжеский стол в Ростове и Суздале в обход «молодшей братьи» не могло, конечно, понравиться обделенным родичам и тем, кто стоял близко к ним. Вокруг недовольных князей и вдовы Юрия Долгорукого княгини-гречанки, мачехи Андрея, сплотились враждебные старейшим городам и их избраннику силы, к которым, вероятно, примкнул и епископ Леон¹⁹, возбудив негодование ростовцев и суздальцев, согнавших владыку с епископии в 1159 г. Летописец, впрочем, называет иную причину опалы Леона: «зане умножил бяше церковь, грябяи попы»²⁰. Разобраться в этих словах летописца не так-то просто. Согласно Соловьеву, Леон «разорял священников умножением церквей»²¹. По Голубинскому, он «умножил количество приходов с тем, чтобы иметь возможность как можно более ставить священников, с которых брал весьма высокую плату за поставление»²². В понимании Пл. Соколова, епископ обложил попов тяжкими поборами на постройку новых церквей²³. Воронин, возражая Соколову, отмечал, что Леон «не принимал никакого участия в церковном строительстве во Владимирской земле». Поэтому «выражение "умножил церковь" (или "церкви") говорит о другом»: Леон произвел «учет каждого придела, которых некоторые церкви имели несколько, чем явно "умножил" количество облагаемых епископской податью объектов, ударив не только по низшему духовенству, но и по его пастве, поборы с которой возрастали»²⁴. Для Лимонова тут нет никакой загадки: «Грабеж церквей, монастырей, подчиненных местному духовенству, а также мирян, находившихся под юрисдикцией владыки, был делом обычным. Никого не удивляли подобные «деяния» иноземного иерея. Неприкрытый грабеж и лихоимство были обыкновенной практикой греков, занимавших высшие посты русской церкви»²⁵. Что касается непосредственно Леона, то он обратил внимание летописца размахом грабежа и открытым притеснением местного духовенства²⁶. Более убедительной нам представляется позиция Кривошеева, изучающего известия о «грабежах» Леона с точки зрения противоречий между церковью и общиной. Правильно указывая на то, что древнерусские люди воспринимали имущество церкви и сам христианский храм как достояние всей общины, а посягательства на церковь как покушение на общину, он пишет: «Все, что давалось церкви, по мнению общины, должно было служить в пользу ее благополучия, а не личного обогащения клира. Напротив, церковные деятели видели в имуществе храма если не личную собственность, то собственность только церкви. Отсюда — резко отрицательная реакция общины. Характерны в этом плане обвинения епископов Леона и Феодора»²⁷.

Перенос акцентов с личного стяжания Леона на внутриобщинные коллизии является, на наш взгляд, плодотворным. Не следует только ограничиваться имущественными отношениями городской общины и церкви. Политический аспект деятельности Леона также должен быть осознан. Судя по всему, грек Леон, прибывший в 1158 г. «на епископью Ростову»²⁸, сразу же вошел в круг сторонников Юрьевой вдовы гречанки Елены, родственницы ромейского Императора Мануила, вмешавшись, таким образом, в политическую борьбу, вызванную нарушением «ряда» Долгорукого с ростовцами и суздальцами, в результате которого княжеский стол занял Андрей Боголюбский, а не младшие Юрьевичи, как предусматривалось договором²⁹. Общины Ростова и Суздаля встали на защиту своих имущественных и политических прав. И Леон был изгнан.

Его изгнание — дело рук ростовцев и суздальцев, т.е. жителей Ростова и Суздаля, среди которых встречались как знатные, так и простые люди. Нет никаких оснований отождествлять ростовцев и суздальцев с феодальной верхушкой³⁰. За этими названиями скрывались массы горожан, а не отдельная прослойка населения Ростово-Суздальской волости.

Вернувшись на епископский стол, Леон снова ввязался в политическую борьбу на стороне родичей Андрея, усиливших к этому времени позиции. Складывалась более опасная для Ростова и Суздаля с их князем Андреем Боголюбским ситуация, чем в 1159 г. Надо было ожидать решительных мер. И они последовали: мачеха Андрея, его младшие братья и племянники, епископ Леон выдворены из Ростово-Суздальской земли³¹. Их судьбу разделили и «передний мужи» Юрия Долгорукого, т.е. часть бояр — сподвижников покойного князя, радеющих соперникам Боголюбского. Некоторые из них, если верить Никоновской летописи, были схвачены и «затворены в темницах».

Не следует поддаваться поверхностным впечатлениям и характеризовать произошедшее как столкновения внутри лишь правящей верхушки. Перед нами политический конфликт общеволостного масштаба, всколыхнувший местное общество сверху донизу. «И бысть брань люта в Ростовьской и в Суждальской земли», — повествует Никоновская летопись³². Значительность и сложность событий 1162 г. представляются нам несомненными. В них переплелись противоречия среди княжеско-боярской знати, между общинами главных городов и пригородов, строящейся церковью и христианизируемым обществом³³. Кульминацией этих противоречий явилось изгнание «меньших» Юрьевичей и епископа Леона. Вполне вероятно, что оно состоялось по вечевому приговору ростовцев и суздальцев³⁴. И вряд ли в нем были заинтересованы владимирцы, поскольку «самовластие» Андрея укрепляло в тот момент политическое господство Ростова и Суздаля над Владимиром³⁵. Приняв данное соображение, мы должны признать, что политика Боголюбского по отношению к Владимиру была не всегда последовательной, порою двойственной. Эта сторона деятельности князя затушевана Владимирским летописцем, у которого тот выступает как неутомимый устроитель города на Клязьме, заботящийся о его процветании. Умолчал он и о политических играх Леона, изобразив первое изгнание епископа как наказание за грабежи попов, а второе — за чрезмерное усердие и неуступчивость в вопросах, связанных с говеньем. Опущен им также эпизод с изгнанием младших братьев Андрея, всплывший лишь позднее в описаниях событий после убийства в Боголюбове. Своей недоговоренностью летописец сбивал с толку ученых, побуждая их рисовать сцены, едва ли имевшие место в действительности. Так, Соколов, объединив рассказы Ипатьевской и Лаврентьевской летописей об изгнании Боголюбским младших своих братьев и епископа Леона, пишет о том, что на Рождество Христово Леон, посетив Андрея, «увидел мясной стол лишь тогда, когда с другими гостями пришел в княжескую столовую и принужден был сделать свое заявление князю публично. Только при такой обстановке и становится понятным гнев князя на своих братьев и Ростиславичей, который летописец ставит в связь с гневом на епископа: если они, явившись по приглашению к княжескому столу, публично и демонстративно отказались от княжеской хлеба-соли, то Андрей имел право считать себя получившим тяжкое оскорбление со стороны дружинников»³⁶. Сведя причину опалы на князей и епископа к публичному, на княжеском пиру, отказу ими от мясной пищи в Господский праздник, Соколов слишком упростил картину, исключив из нее главное: борьбу за власть, движущей силой которой являлось межгородское соперничество. Конечно, позиция Леона в вопросе о постах объясняет нам его падение, но не полностью, а частично. «Учение» Леона о постах — одна из причин очередного низложения епископа, причем, на наш взгляд, не основная, а, скорее, сопутствующая³⁷. Главная вина Леона перед князем и людьми (ростовцами и суздальцами) заключалась в его политической ориентации на младших Юрьевичей. Именно поэтому южный летописец изгнание владыки поставил в тесную связь с изгнанием политических соперников Андрея Боголюбского. Но поскольку своими поучениями Леон вызвал волнения в обществе, то об этом следует сказать особо.

В Лаврентьевской летописи под 1164 г. читаем: «Вста ересь Леонтианьская. Скажем вмале, Леон епископ не по правде поставися Суждали), Нестеру епископу Суждальскому живущю, перехватив Нестеров стол, поча Суждали учити не ести мяс в Господьския празникы, в среды и в пяткы, ни на Рожьство Господне, ни на Крещенье. И бысть тяжа про то велико пред благоверным князем Андреем и предо всеми людми, и упре его владыка Феодор. Он же иде на исправленье Царюгороду»³⁸. Ипатьевская летопись подает поражение Леона более натурально: Андрей «противу вину погна и своей земли»³⁹.

Итак, Леон запрещал есть мясо в постные дни (среду и пятницу), даже тогда, когда они приходились на «господские праздники»: Рождество и Крещенье. Кому претил этот запрет? Напомним, что Рождество и Крещенье падали на языческие празднования Нового года, начинавшиеся в ночь на 25 декабря и кончавшиеся 6 января. Все это время люди от мала до велика предавались пирам, требовавшим употребление ритуальной мясной пищи. Поэтому запрет на «мясоедение» в обозначенные языческие праздники воспринимался как покушение на традиции, завещанные предками. Если учесть живучесть и распространенность языческих нравов на Руси XII в.⁴⁰, то можно представить, какое общественное возмущение вызвал епископ Леон своими поучениями. Задеты за живое были не только «княжеские круги», но и рядовое людство. Вот почему «тяжа велика» Леона с владыкой Феодором проходила в присутствии князя Андрея и «всех людей»⁴¹. Феодор переспорил Леона, который снова оказался в положении изгнанника. Возможно, это было третье по счету его изгнание. Так, во всяком случае, позволяет предположить южный летописец, рассказывающий о высылке из Ростово-Суздальской земли Леона вместе с младшими Юрьевичами, о последующем возвращении опального епископа и о новом его изгнании из-за неуступчивости в вопросах «мясоедения» в постные дни — «среду и пяток»⁴². Но какой бы вариант толкования летописных текстов мы ни взяли, участие Леона в политической борьбе на стороне соперников Андрея, отвергнутых ростовцами и суздальцами, едва ли подлежит сомнению. Достаточно выразительна здесь одна подробность, сохраненная Ипатьевской летописью. Андрей Боголюбский, прогнав из Суздаля Леона со своими родственниками «и передними мужами» покойного отца, возвращает вскоре епископа, «но в Ростов, а в Суждали не да ему седети». Видимо, ростовская община играла в политической жизни волости той поры ведущую роль. Под ее надзор Боголюбский отправляет прощенного епископа, чтобы сковать его политическую активность, вредящую ростовцам и суздальцам, а также избранному ими князю. Показательна и редакторская работа Владимирского летописца, постаравшегося заглушить в деятельности Леона политические мотивы, а то и вовсе умолчать об изгнании владыки в компании с братьями и племянниками Андрея да строптивыми боярами. Такая летописная цензура лишний раз свидетельствует о большом накале идейной и политической борьбы, захватившей городские общины Северо-Восточной Руси во второй половине XII в. Епископ Леон, как мы убедились, принимал в ней деятельное участие. Не уходил от нее и владыка Феодор.

В летописях Феодор изображен мрачными красками. Лаврентьевская летопись под 1169 г. повествует: «Чюдо створи Бог и Святая Богородиця новое в Володимери городе. Изгна бо Бог и Святая Богородиця Володимерьская злаго и пронырливаго и гордаго лестьца, лжаго владыку Феодорца из Володимеря от Святыя Богородиця церкве Златоверхыя и от всея земли Ростовьскыя, не восхоте бо благословенья и удалися от него, тако и сь нечестивыи не всхоте послушати христолюбивого князя Андрея, веляща ему ити ставиться к митрополиту г Кыеву и не всхоте, паче же Богу не хотящю его и Святеи Богородице изверже его из земли Ростовьскы... Князю же о немь добро мыслящю и добра ему хотящю, сь же не токмо не всхоте поставленья от митрополита, но и церкви все в Володимере повеле затворити и ключе церковные взя, и не бысть ни звоненья ни пенья по всему граду и сборней церкви, в неиже чюдотворная Мати Божия и ина всяка святыни ея, к неиже вси хрестьяне съ страхом пририщють, утеху и Заступницю имуще и целенья от нея приемлюще душам и телом своим, и ту дерзну церковь затворити... Много бо пострадаша человеци от него в держаньи его, и сел изнебывши и оружья и конь, друзии же и роботы добыша, заточенья же и грабленья не токмо простьцем, но мнихом, угуменом и ереем безъмилостив сыи мучитель, другым человеком головы порезывая и бороды, иным же очи выжигая и язык урезая, а иныя распиная по стене и муча немилостивне, хотя исхитити от всех именье, именья бо бе не сыт акы ад. Посла же его Андреи митрополиту в Кыев, митрополит же Костянтин повеле ему язык урезати, яко злодею и еретику, и руку правую утяти и очи ему выняти, зане хулу измолви на Святую Богородицю, потребляють бо ся грешници от земьля и безаконьници, яко и не быти им... Такоже и се без покаянья пребысть и до последняго издыханья уподобивъся злым еретиком и не кланяющимъся, и погуби душю свою и тело, и погыбе память его с шюмом»⁴³.

Данный текст, по словам Воронина, «столь полон злости и желчи, что и теперь способен волновать своей горячей напряженностью. Невольно кажется, что его автор только что вычеркивал неугодные записи и затем, удовлетворенный, внес свой отравленный ядом ненависти рассказ. Самое место этого памфлета в Лаврентьевской летописи под 1169 г. указывает на его вставку»⁴⁴. Воронин справедливо полагает, что страстность и ярость приведенного рассказа, «его неприкрытая тенденциозность и злобный гиперболизм подрывают наше доверие к его сведениям и требуют осторожности в их использовании»⁴⁵. Однако, поскольку у исследователей нет иного материала, характеризующего деятельность Феодора, поневоле приходится довольствоваться этим источником, извлекая из него посредством внутреннего анализа крупицы исторически достоверной информации.

Летописное повествование о Феодоре напоминало Приселкову изложение «следственного дела политического преступника»⁴⁶. На чем же построены политические обвинения, обращенные против «пронырливого» владыки? У кого действия Феодора вызывали озлобление? Описание преступлений Феодора позволяет отчасти дать ответ на поставленные вопросы.

Из списка пострадавших нужно исключить смердов («простьцов»), фигурирующих у Воронина по недоразумению, так как термин «простьцы» в летописном рассказе о злодеяниях Феодора обозначает мирян вообще, а не отдельную категорию сельского населения⁴⁷. Летописец хотел сказать, что от учителя в святительском сане пострадали не только миряне, но и духовенство — монахи, игумены, священники. Разумеется, то была не мелочь людская, а богатые и политически влиятельные представители местного общества. И, конечно же, нельзя доверяться летописцам, которые в поведении Феодора не замечали ничего, кроме алчности. Вполне правомерно предположение Воронина, что за действиями Феодора скрывалась «борьба единомышленника Андрея с княжескими противниками, которая осталась по понятным причинам за пределами летописания "боголюбивого" князя, где лишь в "Повести об убийстве" самого Андрея отразился как единичный случай конфликт князя с Кучковичами; здесь же она всплыла во всей своей жестокой конкретности, придавив своей тяжестью память верного Андреева соратника — Феодора»⁴⁸. Воронин, таким образом, высвечивает в деятельности епископа Феодора политическую направленность, связанную с борьбой за власть. И в этом бесспорная заслуга автора. Жаль только, что он ограничивает свой исторический экскурс противостоянием князя Андрея и его противников, обедняя тем самым палитру борения социальных сил Ростово-Суздальской земли. Восполнить упущенное Ворониным можно с помощью Бугославского, который писал: «Церковная борьба, кончившаяся осуждением епископа Феодора, возникла в тесной связи с соперничеством Владимира и Ростова, с борьбой между братьями и племянниками Андрея Боголюбского»⁴⁹. Наиболее ценной для нас является мысль Бугославского об отражении в деяниях Феодора противоречий старейшего города Ростова и пригорода Владимира. В рассказе о Феодоре находим ей подтверждение.

При чтении этого рассказа обнаруживаем ожесточенное столкновение святителя с владимирской городской общиной. Мотив его довольно резко звучит с первых слов повествования, где говорится об изгнании Феодора как новом чуде Богородицы во Владимире. И хотя летописец утверждает, будто епископ был не только отставлен «от Святыя Богородиця церкве Златоверхыя», но «извержен» также «из земли Ростовьскыя», мы не должны слепо следовать за ним, превращая изгнание владыки в дело всей ростовской волости. Раздор у Феодора произошел прежде всего с жителями Владимира. Епископ нанес страшное оскорбление владимирцам, «измолвив хулу на Святую Богородицу»⁵⁰. Но он пошел еще дальше и затворил все церкви во Владимире, включая и храм Святой Богородицы. Никоновская летопись добавляет: «Таже и по иным градом и властем церкви затвори, и не бысть пения нигде же»⁵¹. Это известие следует, вероятно, понимать таким образом, что владыка закрыл церкви, помимо Владимира, еще в городах и сельских поселениях, входящих во владимирскую волость. Важно иметь в виду, что епископ Феодор решился на интердикт, «наложенный им именно на владимирские церкви и даже на Успенский собор с его Владимирской иконой»⁵². Значит, он проявил враждебность по отношению к владимирцам, а не ко всем «людем Ростовьскыя земля». Отсюда и нескрываемый гнев владимирского летописца на «звероядивого Феодорца». Оно и понятно, ибо епископ ударил в самое сердце владимирской общины. Ведь по верованиям тех времен невозможность посещения святилищ было равносильно прекращению общения с богами. Вспомним, что, согласно летописцу, к чудотворной иконе Пресвятой Богородицы Владимирской христиане «съ страхом пририщють, утеху и Заступницю имуще и целенья от нея приемлюще душам и телом своим». В результате закрытия храмов, особенно местной святыни — церкви Пресвятой Богородицы, владимирцы оказались беззащитными перед внешним миром, т.е. в положении, как тогда казалось людям, чрезвычайно опасном, чреватом гибелью града Владимира и «живущих в немъ». Кому это было выгодно? Конечно, ростовцам и суздальцам. Так сквозь густой туман летописного повествования о Феодоре проглядывают истинные причины недовольства владимирцев владыкой, который, по-видимому, не оправдал их надежд, связанных с учреждением отдельной епископии во Владимире или переносе сюда из Ростова и Суздаля епископской кафедры.

«Каковы же причины столь быстрого падения Феодора?» — спрашивает Лимонов. Он полагает, что «их можно искать и во внутренней, и во внешней политике владыки и поддерживающего его князя. Оппозиция внутри страны, противодействие Ромеи — все это, конечно, сыграло свою роль. Но главной причиной, тем не менее, стала другая. О ней непосредственно повествует сама летопись. Причина падения епископа заключалась в попытке захватить имущество храма Святой Богородицы во Владимире. Клир церкви обладал огромными богатствами. Феодор решил их захватить. Это и стало причиной его гибели⁵³. Летопись, на наш взгляд, не дает оснований для выводов, формулируемых Лимоновым. Она ничего не говорит о попытке епископа «захватить имущество храма Святой Богородицы», рассказывая лишь о «граблении» им личного «именья» у мирян и представителей духовенства. Молчит летопись и о присвоении Феодором имущества иных церквей. К сожалению, Лимонов на ложной посылке строит причинно-следственную связь исторических событий: «Феодор решил захватить и владение кафедрального храма Владимира. Клир яростно стал сопротивляться, тогда владыка "закрыл" храм, запретил в нем богослужение»⁵⁴. Тут перед нами назидательный (и отнюдь не для подражания) случай, когда один вымысел тянет за собой другой.

Феодор пал прежде всего оттого, что политика его была недостаточно провладимирской, сдерживающей религиозный сепаратизм владимирской общины. По некоторым намекам, заключенным в Никоновской летописи, он ведет себя во Владимире как недруг. Оказывается, он «чюдотворный образ Пречистыя Богородици заключи», т.е. наложил арест на владимирскую святыню, чем вызвал «скорбь» и «плач» у местных жителей⁵⁵. Сидит Феодор на епископском столе в Ростове, а не во Владимире⁵⁶. Поставленный «на епископьство в Ростов и на прилежащиа сей епископьи грады»⁵⁷, владыка, по всей видимости, оберегал единство и неделимость Ростовской епископии, обращаясь с Владимиром как с одним из «прилежащих» к ней городам. Владимирцам то было явно не по нраву.

В поступках Феодора видна языческая подкладка. Епископ, как мы знаем, многим «человеком головы порезывая и бороды». Воронин толкует это летописное свидетельство так, будто «сый мучитель» часть людей «обезглавил или резал им бороды»⁵⁸. Не думаем, что летописец говорит об отсечении голов. Речь у него идет о «порезании» волос на голове. Именно так поняли своего предшественника поздние летописцы. Составитель Никоновской летописи сообщает: «И сице многих овех заточи, овех же измучи, взимая имение их, овем же власы главы, и брады и очи свещами сожигая...»⁵⁹. В Московском летописном своде 1479 г. имеется сходная запись: «Безмилостив бысть мучитель, многим бо человеком власы главныа порезая, так же и брады»⁶⁰. Подобная экзекуция становится понятной в контексте языческих представлений и верований.

Язычники приписывали голове такую степень святости, что даже прикосновение к ней наносило ее обладателю тяжкое оскорбление. Вот почему стрижка волос для древнего человека являлась процедурой довольно сложной. Насильственное же обрезание волос воспринималось как в высшей степени враждебный акт, ибо в них видели обиталище божественных сил. Выщипывание усов бороды также лишало силы ее владельца⁶¹.

Отзвуки этих верований слышны на Руси X—XII вв. Приведем несколько соответствующих примеров. Один из них связан со свидетельством ромейского автора — Льва Диакона. Описывая наружность Святослава, он говорит, что князь, хотя и был безбородый, но «с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос — признак знатности рода»⁶². Чрезмерно длинные княжеские усы намекают на то, что их, по отмеченным выше соображениям, редко «усекали». Красноречив и клок волос, свисающий с головы Святослава. В нем есть не только признак знатности рода, если верить Льву Диакону, но и нечто другое, раскрывающее свою суть при сравнении с воззрениями древних. «Когда тораджи, — пишет Фрэзер, — стригут волосы ребенка..., на темени оставляют несколько локонов, служащих убежищем для одной из душ ребенка. В противном случае душа лишилась бы крова и ребенок заболел бы. Очень боятся отпугнуть душу ребенка каробатаки: при стрижке они всегда оставляют невыстриженный пучок волос, в котором душа может скрыться от ножниц. Обычно локон этот не стрижется на протяжении всей жизни или по крайней мере до достижения зрелости». Клок волос у Святослава выполнял какую-то родственную функцию в сфере сверхчувственного.

Усы и бороды «мужей» Древней Руси защищались законом. Древнейшая Правда особо выделяет оскорбление, выражавшееся в их повреждении⁶³. Оно приравнивалось к наиболее тяжким «обидам», нанесенным личности⁶⁴. Серьезным наказанием за «пострижение» головы и бороды грозил Церковный устав Ярослава⁶⁵. Пространной Правдой порча бороды также рассматривалась как тяжелое оскорбление и наказывалось высшей «продажей»⁶⁶.

В летописях запечатлены эпизоды, с нашей точки зрения, весьма характерные. Один из них связан с событиями на Белоозере, датированными летописцем под 1071 г. Накануне казни волхвов, поднявших «мятеж» в Ростовской области, Ян Вышатич «повеле бити я и поторгати браде ею»⁶⁷. Боярин отдал дань языческим воззрениям, согласно которым повреждение бороды колдуна или знахаря, каковыми являлись волхвы⁶⁸, лишало их сверхъестественных способностей⁶⁹. А вот случай из жизни самого Андрея Боголюбского. В 1174 г. он направил «Михна мечьника» в Киев с требованиями, унизительными для сидевших в Русской земле Ростиславичей. Выслушав речи Михна, князь Мстислав Ростиславич, который, по выражению летописца, «отуности навыкл бяше не уполошитися никого же, но токмо Бога единого блюстися», повелел «андреева посла емьше постричи голову перед собою и бороду». Когда же тот, воротившись домой, предстал пред Боголюбским, «образ лица» у князя «попуснел». И он «възострися на рать и бысть готов»⁷⁰. Чтобы понять реакцию Андрея, необходимо вспомнить посольский обычай, принятый на Руси изучаемого времени. При этом надо подчеркнуть, что в жизни сохранялись «такие формы дипломатических переговоров русских князей, которые были выработаны на Руси еще до введения письменности. Важнейшее в этих формах состояло в том, что все переговоры велись устно, через устные передачи послов. Русские князья исключительно редко пересылались между собой грамотами. Их вполне заменяли «речи», точно передававшиеся послами и более или менее точно заносившиеся в летопись»⁷¹. В условиях широкого распространения грамотности в древнерусском обществе такого рода практика может показаться искусственной и странной. Но если взглянуть на нее с точки зрения языческих традиций, цепко державшихся в общественном сознании Древней Руси⁷², всякие недоумения отпадут. Согласно одному из принципов архаического мышления, вещи, пришедшие хотя бы раз в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействие и на расстоянии, т.е. после прекращения прямого контакта⁷³. Тем более это относится к людям, находящимся в неразрывной симпатической связи. Тесное органическое единство пронизывало отношения князя и окружавшей его дружины, обусловливая их сопричастность и общность судеб⁷⁴. Поэтому князь, поручая «речь» послу, всегда прибегал к форме прямого обращения к тому, к кому он отряжал посла⁷⁵. Д.С. Лихачев прав, когда пишет о том, что «посол, передавая "речи" князя, во всех случаях являлся его заместителем, фактотумом. Посол говорил от лица пославшего, как будто бы сам являлся в момент передачи "речей" этим пославшим. Поэтому-то и оскорбление, нанесенное послу, было равнозначно оскорблению того лица, которое его послало»⁷⁶. Жаль только, что автор не уловил зависимость этих особенностей «посольского обычая» на Руси от языческих нравов, уходящих корнями в глубь восточнославянской истории.

Надеемся, что произведенный нами экскурс достаточно отчетливо показал языческий характер «подрезывания голов и бород» епископом Феодором. Зная убеждение язычников относительно последствий стрижки головы и бороды, можно догадаться, кого подвергал данной процедуре «немилостивый» владыка. То были люди из числа врагов Феодора. Очень может быть, что они являлись и политическими противниками Андрея Боголюбского. Ведь конфликт Андрея и Феодора в летописи сильно преувеличен. Вдумчивое исследование отношений князя и епископа позволяет говорить об их союзе и сотрудничестве⁷⁷. Воронин называет Феодора даже любимцем Андрея. Он также утверждает, что, в сущности, и самого изгнания Феодора не было. Однако вслед за летописцем историк пишет о том, будто Андрей «применил силу и отправил Феодора в Киев»⁷⁸. Полагаем, Воронин и тут мог бы проявить большую осторожность, не доверяясь тенденциозно настроенному летописцу. Во всяком случае, нельзя сбрасывать со счета роль «людья» в деле Феодора. Намеки на нее, правда, довольно неопределенные, сохранила Никоновская летопись, где читаем, как «оскорбишася и опечалишася вси людие, и приидоша все к Великому Князю Андрею Юрьевичю Боголюбьскому о бедах и о напастех своих плачюще; он же посла к Феодору епископу, глаголя сице: "людие вси скорбят и плачють, удобно ти есть престати от гнева еси, и не суть в них пениа, а чюдотворный образ Пречистыа Богородици заключил еси". Он же не точию князя поруганми и укоризнами обложи, но и на Пречистую Богородицу хулу изглагола»⁷⁹. К Андрею, как видим, пришло множество людей и, конечно же, не для того, чтобы поплакать и поскорбеть на княжеском дворе. То была, подобно другим аналогичным происшествиям, которые известны нам по летописям, демонстрация силы, понуждающей князя исполнить волю пришедших. Кто они, явившиеся к Боголюбскому владимирцы, возмущенные действиями Феодора? Под давлением владимирской общины князь отправил Феодора в Киев.

Иной ход мысли у Воронина. Не владимирцы, считает он, страдали от Феодора. Враги епископа «были там же, где и враги Андрея, — в Ростове»⁸⁰. На чем основано убеждение историка? На двух, собственно, замечаниях Владимирского летописца: Феодор озлобил людей «кроткых Ростовьскыя земля» и потому был изгнан «от всея земля Ростовьскыя». Начнем с последнего. Воронин допускает здесь неточность передачи летописного текста, который гласил: «Изгна Бог и Святая Богородиця Володимерьская... владыку Феодорца из Володимеря от Святыя Богородиця церкве Златоверхыя и от всея земля Ростовьскыя»⁸¹. Упоминание Ростовской земли — явный признак тенденциозности летописца, приравнявшего изгнание Феодора из Владимира к изгнанию «от всея земля Ростовьскыя». Получалось так, что Владимир будто бы являлся центром ростовской епископии, т.е. желаемое выдавалось за действительное. Что касается людей «Ростовьскыя земля», озлобленных на Феодора, то они выведены для прикрытия владимирцев, придания им роли выразителей воли жителей Ростовской волости. В летописном рассказе Феодор представлен как недруг города Владимира и владимирцев, затворивший златоверхий богородичный храм и другие местные церкви, возведший хулу на Святую Богородицу. Нелепо думать, будто владимирская община платила ему за это дружбой, а ростовская — враждой. Все было наоборот: благодаря стараниям владимирцев совершилось падение епископа. А как вел себя князь Андрей, когда неистовствовал Феодор? Он, если признать заслуживающими доверия свидетельства Никоновской летописи, бездействовал. Даже после прихода к нему многочисленного «людья» с жалобой на владыку князь медлил, не предпринимая никаких решительных мер, и только увещевал разгневавшего владимирцев святителя. И лишь потом, вероятно, под давлением последних, Андрей «повеле его изымати, и посла его в Киев к пресвященному Констянтину митрополиту Киевскому и всея Руси»⁸². Едва ли кто из участников этих событий сомневался в том, что Феодор отправлен в Киев на верную погибель.

В лице Феодора Боголюбский потерял энергичного и незаурядного сподвижника. В Никоновской летописи имеется яркая характеристика, данная владыке то ли его современниками, то ли поздними летописцами. Но в любом случае она примечательна и вполне соответствует летописному портрету епископа, нарисованному владимирским книжником — очевидцем содеянного Федором. Вот эта характеристика: «Бе же сей (Феодор) дръзновенен зело и бесстуден, не срамяляше бо сей ни князия, ни боарина, и бе телом крепок зело, и язык имеа чист, и речь велеречиву, и мудрование кознено, и вси его боахуся и трепетаху, никто же бо можаше противу его стоати; неции же глаголаху о нем, яко от демона есть сей, инии же волхва его глаголаху... и бе страшен и грозен всем... рыкаше бо глас его аки лвов, и величеством бе аки дуб и крепок и силен, яко от неприязни, и язычная чистота и быстрость преудивлена, и дръзновение и бесстудие таково, якоже же никого обиноватися, но без сомнения наскакаше на всех, и мучаше отнюдь без милости».

Низвержение епископа Феодора нельзя рассматривать в отрыве от судьбы Андрея Боголюбского. Оно, несомненно, ослабило позиции князя, предопределив или, лучше сказать, подготовив его трагический конец. Недовольство владимирцев Феодором в определенной мере относилось и к Андрею, политика которого не оправдала надежд владимирской общины, рассчитывавшей выйти из подчинения Ростову и Суздалю. Андрей Юрьевич, по-видимому, стоял за сохранение неделимости Ростовской волости, в которой старейшему городу Ростову принадлежала главенствующая роль. В нашем распоряжении есть некоторые косвенные сведения, подтверждающие это предположение. Известно, что при Боголюбовском дворце Андрей построил посвященную Леонтию Ростовскому церковь. В верхней комнате лестничной башни дворца он велел написать фреску, изображавшую самого князя, коленопреклоненного перед Богоматерью, и стоявшего позади нее св. Леонтия⁸³. Андрей, таким образом, не скрывал своего поклонения ростовскому святому и чудотворцу, а значит, — благорасположения к нему, что вряд ли было по сердцу владимирцам. То же засвидетельствовало и «Житие Леонтия»: «Егда създаша церковь камену в Ростове на месте погоревшия церкве повелением господина благочестивого царя и князя вашего Андрея в лето 6678, сам князь, приехав в Ростов из Володимеря, поклонися блаженному и святому телу преподобнаго отца нашего Леонтия, глаголя: "Хвалю и славлю тя, Господи Боже мой, и Пречистую Матерь Твою, яко сподобил мя еси сицево съкровище в области моего царствия явити ми. Уже ничим же охужен есмь благодати Божия и дара милости твоего, владыко, о сем святем мужи". И целова святое тело и вси мужи его. И по сем поставиша и в раце на стене, идеже и доныне лежит, и устрои свещи великы у гроба его. И по сем убиен бысть великыи княз Андреи, сын Великого Князя Георгия, внук Манамаха Володимера»⁸⁴. Столь трепетное благоговение перед св. Леонтием, склонность видеть в нем «сокровище» всей «области царствия своего» могли породить у владимирцев лишь негодование. Исполнена многозначительности заключительная фраза извлеченного из «Жития» отрывка: «И по сем убиен бысть великыи княз Андреи». Не намек ли это на причину (или одну из причин) убийства Андрея? Как бы там ни было, но ясно то, что между князем и владимирской общиной возникло отчуждение. Андрей уединился в Боголюбове. «И мнози негодоваху том, яко оставя град и часто в селе Боголюбове и в манастыри том пребываше. Такоже и к святому Спасу на Купалище по вся дни прохождаше, ловы бо всегда творяше в той стране на Купалищи приходя прохлаждаашеся, и много время ту безгодно пребываше, и о сем бояром его многа скрьбь бысть; он же не повеле им издити с собою, но особно повеле им утеху творити, идеже им годно, сам же с малом отрок своих прихождаше ту».

Примечания

1. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 345. Прим. 405.

2. Там же. С. 181.

3. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 517.

4. Корсаков Д. Меря и Ростовское княжество. С. 113—114.

5. Там же. С. 113.

6. Ключевский В.О. Сочинения. Т. I. С. 324.

7. Костомаров Н.И. Русская история... С. 89.

8. Покровский М.Н. Избранные произведения: в 4 кн. М., 1966. Кн. 1. С. 173.

9. См.: Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 187; Очерки истории СССР.... С. 328; Пашуто В.Т. Очерки истории СССР... С. 42; Воронин Н.Н. Зодчество Северо-Восточной Руси... С. 114; Рыбаков БЛ. 1) Первые века русской истории. С. 228; 2) Киевская Русь... С. 552.

10. Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. С. 82.

11. ПСРЛ. Т. I. Стб. 139.

12. Там же. Стб. 150.

13. ПСРЛ. Т. II. Стб. 138.

14. В Никоновской летописи так и сказано: «Изгна (Андрей — И.Ф.) братию свою, хотя един быти властель во всей Ростовъской и Суждальской земле». См.: ПСРЛ. Т. IX. С. 221.

15. Костомаров Н.И. Русская история... С. 79.

16. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 44.

17. ПСРЛ. Т. II. Стб. 520.

18. Мнение Лимонова, что это произошло по воле «местных бояр», не является, на наш взгляд, обязательным. См.: Лимонов Ю.Л. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. С. 82.

19. См.: Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг... С. 36—37; Лимонов ЮЛ. Владимиро-Суздальская Русь... С. 52.

20. ПСРЛ. Т. I. Стб. 349.

21. Соловьев С.М. Сочинения. М., 1988. Кн. 1. С. 57.

22. Голубинский Е. История русской церкви. М., 1880. Т. I. Перв. пол. тома. С. 385.

23. Соколов Пл. Русский архиерей... С. 96.

24. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг... С. 34—35. См. также: Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI—XVI вв.). М., 1986. С. 62.

25. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 51.

26. Там же.

27. Кривошеев Ю.А. 1) Социальная борьба и проблема генезиса феодальных отношений... С. 58; 2) Социальная борьба в Северо-Восточной Руси... С. 8—9; 3) Церковь в социальных противоречиях... С. 47—48.

28. ПСРЛ. Т. I. Стб. 348.

29. Причастность Леона к политической борьбе отмечает Ю.А. Лимонов. При этом он смешивает события 1159 г. с тем, что произошло в 1162 г. См.: Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 51—52.

30. Ср.: Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 51.

31. См.: Воронин Н.Н. «Житие Леонтия Ростовского»... С. 28.

32. Там же.

33. Попытка расчленить данные противоречия и выстроить их в эволюционный ряд как смену форм социальной борьбы на северо-востоке Руси XII — начала XIII вв., быть может, и оправдана, но весьма условна. См.: Кривошеев Ю.В. 1) Социальная борьба в Северо-Восточной Руси... С. 15; 2) Социальная борьба и проблема генезиса феодальных отношений... С. 63.

34. См.: Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 37; Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 51.

35. Свое расположение к Михалке и Всеволоду Юрьевичам владимирцы со всей определенностью продемонстрировали позднее, о чем разговор впереди.

36. Соколов Пл. Русский архиерей... С. 104.

37. Необходимо, впрочем, отметить, что Ипатьевская летопись изображает изгнания Леона вместе с младшими сыновьями Юрия Долгорукого и по итогам спора о постах, как два отдельных случая. См.: ПСРЛ. Т. II. Стб. 520.

38. ПСРЛ. Т. I. Стб. 352. См. также: ЛПС. С. 75.

39. ПСРЛ. Т. II. Стб. 520.

40. См.: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси. С. 288—329.

41. ПСРЛ. Т. I. Стб. 352; ЛПС. С. 75.

42. ПСРЛ. Т. II. Стб. 520.

43. ПСРЛ. Т. I. Стб. 355—356; Т. II. Стб. 551—553; ЛПС. С. 76—78.

44. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 43.

45. Там же. С. 45.

46. Приселков М.Д. История русского летописания... С. 72.

47. Именно так толкует И.И. Срезневский этот термин. См.: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т. II. Стб. 1586—1587.

48. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 47.

49. Цит. по раб.: Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 45. См. также: Кривошеев Ю.В. Церковь в социальных противоречиях... С. 51—52.

50. ПСРЛ. Т. I. Стб. 356; ЛПС. С. 77; ПСРЛ. Т. II. Стб. 553; Т. IX. С. 240.

51. ПСРЛ. Т. IX. С. 239—240.

52. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 45. В.Н. Татищев сообщает, что Феодор велел запереть церкви и во Владимире и в Ростове (Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 91; Т. IV. С. 276). Однако закрытие храмов в Ростове древние летописи не подтверждают.

53. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 61. См. также: Кривошеев Ю.В. 1) Социальная борьба в Северо-Восточной Руси... С. 9; 2) Социальная борьба и проблема генезиса феодальных отношений... С. 58. В одной из последних своих работ Кривошеев видит причину падения Феодора в его строптивом характере, приведшем епископа к разрыву с Андреем. «Лишившись поддержки князя и земли, Феодор оказался жертвой киевского митрополита Константина». См.: Кривошеев Ю.В. Церковь в социальных противоречиях... С. 53.

54. Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 61.

55. ПСРЛ. Т. IX. С. 240.

56. Там же.

57. Там же.

58. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 43.

59. ПСРЛ. Т. IX. С. 240.

60. ПСРЛ. Т. XXV. С. 80.

61. См.: Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980. С. 263—265.

62. Лев Диакон. История. М., 1988. С. 82.

63. Правда Русская. М.; Л., 1940. Т. I. Тексты. С. 70; Российское законодательство X—XX веков: в 9 т. М., 1964. Т. I. С. 53.

64. Тихомиров М.Н. Пособие для изучения Русской Правды. М., 1953. С. 77.

65. Древнерусские княжеские уставы XI—XV вв. М., 1976. С. 88.

66. Правда Русская. Т. I. С. 112; Российское законодательство... С. 107.

67. ПВЛ. Ч. 1. С. 118.

68. См. главу 2.

69. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 264.

70. ПСРЛ. Т. II. Стб. 572—573.

71. Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. С. 140.

72. См.: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси. С. 288—329.

73. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 20.

74. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально политической истории. С. 64—98.

75. Лихачев Д.С. Исследования... С. 142.

76. Там же. С. 143. Лихачев не раз подчеркивает, что «посол не являлся только механическим передатчиком "речей", но представительствовал личность самого князя». Ученый находит выразительное подтверждение этому личному представительству посла в том, что иногда посольство посылалось от группы князей-союзников, причем по отдельному послу от каждого князя, несмотря на то, что всем им вместе поручалась одна и та же «речь» (Там же).

77. Там же. С. 45—47; Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 58—67; Кривошеев Ю.В. Церковь в социальных противоречиях... С. 53.

78. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 45.

79. ПСРЛ. Т. IX. С. 240.

80. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 49.

81. ПСРЛ. Т. I. Стб. 355.

82. ПСРЛ. Т. IX. С. 239—240. Воронин, следуя схеме Владимирского летописца, сводит конфликт к двум лицам — Андрею и Феодору. Епископ Феодор, не желая подчиниться княжескому решению, предписавшему владыке идти в Киев на поставление к митрополиту, затворил в знак протеста владимирские церкви. «Здесь, как говорится, нашла коса на камень» (Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг. С. 45). Однако закрытие церквей, в особенности Успенского собора с его чудотворной иконой св. Богородицы, било не столько по Андрею, сколько по владимирской общине. Поэтому объяснение поведению Феодора необходимо искать преимущественно в трениях между ним и населением Владимира.

83. См.: Доброхотов В. Древний Боголюбов — город и монастырь. М., 1852. С. 43. Воронин Н.Н. «Житие Леонтия Ростовского»... С. 30—31.

84. Житие св. Леонтия, епископа Ростовского. С. 9.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница