§ 3. Смута в Киеве по смерти Великого Князя Юрия Владимировича Долгорукого. Вытеснение пришельцев Северо-Восточной Руси киевлянами
После похорон Юрия «много зла створися въ тъ день, разграбиша двор его красныи и другыи двор его за Днепром разъграбиша, его же звашеть сам Раем, и Василков двор, сына его, разграбиша в городе, избивахуть Суждалци по городом и по селом, а товар их грабяче»1. Определяя «грабежи» как «зло», летописец не конкретизирует их участников. Естественно, что в исторической литературе начались осмысления летописного текста.
В первой редакции своей «Истории» Татищев повторил летописную фразеологию, добавив при этом к известию летописца речь киевлян, расправлявшихся с суздальцами: «Иж нас грабяху и разоряху, жены и дщери наша насиловаху»2. Во второй редакции историк отходит от летописи, вводя в действие народ: «В Киеве по смерти Юриевой учинилось в народе великое смятение и того же дня разграбили его красный (загородный) двор и другой его дом за Днепром, называемый раем, потом дом сына его Василька. Суздальцов же в Киеве и по градом и селам многих побили и ограбили...»3. Летописное «зло» Татищев понял как народное смятение.
Тему народа усилил Карамзин. «Народ Киевский, — писал он, — столь ненавидел Долгорукого, что узнав о кончине его, разграбил дворец и сельский дом Княжеский за Днепром, называемый Раем, также имение Суздальских бояр, и многих из них умертвил в исступлении злобы. Граждане, не хотев, кажется, чтобы и тело Георгиево лежало вместе с Мономаховым, погребли оное вне города, в Берестовской Обители Спаса»4.
С.М. Соловьев в действиях киевлян распознал ясный знак «нерасположения их к Юрию и его суздальской дружине, которую он привел с севера»5.
Несколько иначе думал Костомаров: «По смерти Юрия... происходили такие же сцены, как и по смерти Святополка и Всеволода Ольговича. Юрий, подобно прежним князьям, привел с собою суздальцев и раздал им города и села; по смерти его всех побили киевляне, имения их пограбили; ограбили и двор Юрия, названный им раем. Уважая долго Юрия как сына любимого ими Мстислава (?), киевляне не в силах были сдержать своего нерасположения к суздальцам»6.0 любви и преданности «посадских людей города Киева» Юрию Долгорукому и другим Мономаховичам рассуждал М.Д. Затыркевич7. Грабежи княжеского имущества, избиение суздальцев, сопровождавшие смерть Юрия, исследователь называл «восстаниями или насилиями со стороны посадских людей»8.
Грушевский, оперируя понятием «безпорядки», относил Юрия к числу «нелюбимых» киевлянами князей: «Как обыкновенно бывало при кончине нелюбимых князей, в Киеве начались беспорядки: были разграблены дворцы Юрия, двор Василька Юрьевича; в городах и по селам избивали приведенных Юрием суздальцев и грабили их имущество»9.
Итак, в дореволюционной историографии события, связанные со смертью Юрия Долгорукого, характеризовались как «смятение народа», «восстание» и «безпорядки».
О восстании горожан и селян, охватившем Киевскую землю с кончиной Юрия Долгорукого, писали В.Т. Пашуто, П.П. Толочко, В.И. Буганов10.
Более осторожно говорил Греков: «Возможно, что некоторый намек на активный протест сельского населения заключается и в описании событий в Киеве, последовавших за смертью Юрия Долгорукого»11. Попытаемся вновь разобраться в летописных известиях.
Первый вопрос, который необходимо прояснить, кто грабил и убивал. Летописец, как мы уже отмечали, говорит об этом в общей форме, не обозначая конкретно вершивших «зло». В научной литературе данная проблема решалась под сильным воздействием социально-психологических стереотипов. В ученых головах не укладывалось, что грабежами, помимо рядового людства, могли заниматься и представители дружинно-боярской знати. Но такое, как мы знаем, все же случалось12. И на этот раз у нас нет оснований ограничивать круг участников «грабежей» социальными низами. Если исходить из летописного повествования, а не из умозрительных построений, то надо признать, что в событиях 1157 г. выступает вся киевская община, состоявшая из простых и знатных людей. Это с полной очевидностью вытекает из описания похорон Юрия и начавшихся после того «грабежей», где нет никакого различия между людьми, которые «положиша» князя «у Святога Спаса», и теми, кто «розграбиша» княжеские дворы. Добром Юрия поживился и князь Изяслав, приехавший в Киев на смену Долгорукому, как об этом свидетельствует Никоновская летопись: «Князь велики же Изяслав Давыдовичь Чръниговский пришед в Киев, все имениа его взят, и дружину его поима, свех оковы железными связа, а других в темницы всади, и седе на столе на великом княжении в Киеве»13. Юрия похоронили 16 мая, а через два дня, 18 мая, Изяслав въехал в Киев, т.е. по горячим, как говорится, следам. Не исключено, что он, застав грабежи и убийства суздальцев, внес и свою лепту в это «зло». Во всяком случае, захват Изяславом Юрьева «имения» и его репрессивные меры по отношению к дружине умершего князя делают весьма правдоподобными аналогичные действия со стороны знатных киевлян. Невольно к этому заключению клонят и некоторые советские историки. Так, по мнению Толочко, в разгроме суздальской команды «была, несомненно, заинтересована и местная земельная знать, поскольку видела в ней основного конкурента в борьбе за власть»14. Но коль в избиении суздальцев знать проявляла явную заинтересованность, то логично предположить ее участие в расправе над ними.
Установив причастность к майским происшествиям 1157 г. в Киеве местной городской общины в целом, попытаемся выяснить, кого разумел летописец под суздальцами, потерпевшими от киян.
В досоветской исторической литературе встречаем различные суждения о суздальцах. Карамзин считал их боярами15, С.М. Соловьев видел в них суздальскую дружину, которую Юрий привел в Киев с севера. Согласно Аристову, то были купцы, приехавшие торговать в южную столицу из суздальской области16. Аристова оспорил Грушевский, который не сомневался в том, что летописные суздальцы — это дружинники Юрия17.
Все эти суждения дореволюционных историков представлены в трудах советских авторов. Мавродин, подобно Карамзину, относил суздальцев к боярам. Мавродину возражал Греков, полагавший, что в летописи «говорится о суздальских купцах, а не боярах. Избивали суздальцев по городам и селам, а товар их отбирали. Суздальские купцы, как это видно из различных источников, между прочим, и из договоров Новгорода с суздальскими князьями, отличались большой предприимчивостью, разъезжали со своими товарами по всей Руси великой, конечно, ездили и в Поднепровье. Им-то, этим купцам, находившимся под покровительством князя Юрия, и досталось после его смерти»18. В ответ на это Мавродин замечал: «Не могу считать это утверждение убедительным. Термин "товар" в русском языке той поры, как известно, означал не только предмет купли и продажи, не только достояние купца, но и имущество вообще. Указание на это мы найдем хотя бы в той же Ипатьевской летописи под 1146—1147 гг., в период бурных киевских вечевых сходов и княжеских усобиц, когда князья захватывали друг у друга в селах много всякого «товара». Вряд ли суздальские купцы так часто заезжали в села и торговали по селам. Натуральный характер хозяйства сельского люда исключал возможность регулярного и постоянного торга по селам заезжих купцов. И, наконец, чем же могли так уж восстановить против себя купцы суздальские, чтобы смерть Юрия послужила сигналом к их избиению?»19. И все же критика Грекова подействовала на Мавродина, и он отказался от своего прежнего взгляда на суздальцев как суздальских бояр, усматривая теперь в них «дружинников Юрия, получивших земли в Поднепровье из рук князя, пользовавшихся частью получаемых им от населения доходов. Естественно, что такие "суздальцы", пришедшие с князем и не очень уверенные в завтрашнем дне, стремившиеся, как участники и дольщики в княжеских походах, как можно больше обобрать обитателей своей вотчины, как можно скорее придумать всяких "неправых вир" и "продаж", вызывали недовольство...».
Помимо бояр, купцов и дружинников, некоторые современные историки угадывают в суздальцах, пострадавших после смерти Юрия, его приближенных20 или сторонников21. Полагаем, что это — самые поверхностные интерпретации летописного текста, которые следует, разумеется, отвергнуть. Ведь понятия «приближенные», «сторонники» настолько расплывчаты, что могут вмещать и несуздальцев22, тогда как в летописи говорится именно о суздальцах. Сомнительным, на наш взгляд, является и отождествление суздальцев с купцами, прибывшими торговать из Суздальщины в Поднепровье. Для такой идентификации одного термина «товар», применяемого летописцем, явно недостаточно. Мавродин правильно указывал на полисемичность в древнерусском языке слова «товар», означавшего, помимо прочего, имущество, добро23. Кстати, поздние летописцы так и поняли своего собрата-предшественника, поменяв «товар» на «имение»24.
Едва ли за летописными суздальцами скрывались только бояре и даже — все дружинники. Скорее за ними стоял широкий круг пришельцев с севера. В борьбе за Киев Юрий опирался на военную мощь Суздальской земли в лице многочисленных воев, образовывающих народное ополчение. Войско суздальского князя включало, конечно, и дружину, состоявшую из мужей «хоробрствующих» — младших воинов и мужей «думающих» — бояр25. Вместе со всем эти воинством Юрий выступил из Суздаля «в Русь», прослышав о смерти Изяслава Мстиславича, который ранее заставил его со срамом и бесчестием покинуть Киев. О том, что Долгорукий вел с собой большое войско, значительно превышающее по численности дружину, свидетельствует летописец, хотя и косвенно, но убедительно. По пути «в Русь» Суздальский князь пришел под Смоленск. Тамошний князь Ростислав, «скупя воя своя многое множьство, исполца полкы своя и поиде противу ему к Зарою, ту же и ста Ростислав». Несмотря на «многое множьство» воев, Ростислав униженно просил Юрия о мире, что указывает на большую суздальскую рать, превосходящую по боевой силе обычную дружину и напугавшую Мстиславича. Эту рать Юрий и привел в Киев, откуда суздальцы разбрелись по городам и селам Киевской земли, одни на постой26, другие в качестве правителей разного ранга, получивших доходные административные должности благодаря вокняжению своего властителя в днепровской столице. То была разношерстная публика, включавшая бояр, княжих мужей помельче и простых воинов Суздальщины, помогавших Юрию Долгорукому добывать киевский стол. Она и фигурирует у летописца под общим наименованием «суздальцы». Выяснив, кого летописец разумел под суздальцами, перебитыми и ограбленными по смерти Долгорукого, вернемся к «грабежам», чтобы разобраться в их социальной и политической роли. В древних обществах с незавершенным процессом классообразования, к которым, заметим попутно, относится и Древняя Русь, ученые наблюдают противоборство двух тенденций: индивидуального обогащения и коллективистских устремлений в сфере собственности, основанных на общинно-родовых традициях. Это противоборство разрешалось сперва регулярным, а потом эпизодическим перераспределением частных богатств внутри общины. У североамериканских индейцев инструментом такого перераспределения являлся потлач, который был своеобразным «способом выравнивания имущественного неравенства, формой сопротивления общинных начал частному накоплению сокровищ»27. Поводы к устройству потлача, или раздачи индивидуальных богатств, были самые разные, включая смерть вождя. В Древней Руси посмертные раздачи имущества властителей, преподносимые летописцами как милостыни «боголюбивых» и «богобоязненных» князей, блюдущих заповеди христианства, — не редкость28. Имели место они и в Киеве. Мы уже видели, как в апреле 1113 г. после смерти Святополка вдова усопшего раздала огромное богатство монастырям, попам и бедным людям, чем предотвратила грабеж княжеского имения, которому подверглись дворы тысяцкого Путяты и сотских29. В 1154 г. князь Ростислав, похоронив дядю Вячеслава, «еха на Ярославль двор и съзва мужа отца Вячиславли и тивуны и ключники, каза нести именье отца своего перед ся и порты и золото и серебро, и снес все и поча роздавати по манастырем и по церквам, и по затвором, и нищим, и тако раздал все, а собе не прил ничто, толико крест честныи взя на благословление собе»30. Перед нами публичная демонстрация и раздача княжеских сокровищ, похожая на индейский потлач31. Замечательно, что в данном случае сходство обнаруживается даже в действующих лицах: «У хаисла племянник-наследник после похорон своего предшественника созывал жителей селения в свой дом на так называемый обряд «сжигания», на котором раздавал сокровища умершего»32.
Добровольная раздача богатства умершего правителя была, вероятно, типичной для ранней стадии развития потлача. По мере же укрепления индивидуальной собственности, имущественной и социальной дифференциации раздачи по доброй воле уступали место принудительным, принявшим форму грабежей, или расхищения имущества. У индейцев-коневодов «бывали случаи, когда общинники, узнав о смерти богатого индейца, бросались к его табуну и захватывали лучших коней. Они могли пренебречь завещанием умершего и ничего не оставить его вдове и детям». Характерно, что «ближайшие родственники умершего не имели права препятствовать этому расхищению наследства. С особенным рвением оно осуществлялось в отношении табунов скупых богачей. В этом поведении сородичей и общинников, как и в обычаях дележа наследства умершего, можно видеть пережиточное бытование прежнего коллективизма собственности на скот»33. Это — стихийное расхищение, хотя и освещаемое обычным правом. Мы же хотим обратить внимание на организованные грабежи умерших правителей, которые можно рассматривать как заключительную сцену древнего ритуала «прощания» с ними. Именно к данному разряду организованных грабежей относятся грабления дворов скончавшегося Юрия Долгорукого.
По словам Карамзина, народ, узнав о кончине Долгорукого, «разграбил дворец и сельский дом Княжеский за Днепром»34. Получалось, таким образом, что действия народа были неожиданными и стихийными. По сути ту же линию проводят советские историки. Особенно наглядно это видно из рассуждений Толочко и Лимонова, которые утверждают, будто «восстание» киевлян, выразившееся в грабежах, вспыхнуло сразу же после смерти Юрия35. Но в летописи запечатлен иной ход событий. После смерти князя состоялись похороны. Покойника «положиша» в берестовской церкви Спаса. И лишь затем произошло то, что летописец назвал «злом». Причем по смыслу летописного повествования оно было содеяно и теми, кто участвовал в погребении. Вырисовывается, как видим, определенная последовательность действий киевской городской общины, исключающая мысль о народном восстании. Горожане вели себя в соответствии с обычаем и совершили то, что этот обычай дозволял: коллективное расхищение богатства умершего правителя. Тут мы имеем языческую норму поведения, несовместимую с христианской моралью, и потому определенную летописцем-христианином как «зло».
По сообщению летописи, грабеж перекинулся на имущество Василька, сына Юрия Долгорукого, что естественно, поскольку в условиях патриархальный отношений, господствовавших на Руси, родители и дети были неразделимы, а, значит, их «имение» — тоже. Нерасторжимостью князя и дружины, сохранявшейся в Древней Руси36, надо объяснять грабеж тех суздальцев, которые являлись дружинниками Юрия. Но грабежи, направленные против суздальцев, означали и нечто иное. Часть суздальцев, разведенная на «покорм» по городам и весям Киевской земли, подверглась избиению и ограблению по той причине, что олицетворяла чужой, враждебный киянам мир. «Покорм» воинов сторонней общины воспринимался тогда как завоевание, позорящее честь свободного народа. Отсюда стремление киян поскорее избавиться от такого рода пришельцев самым радикальным способом, отправив нежеланных «гостей» на «тот свет» вслед за их вождем. Полагаем, что это была языческая мера пресечения действия враждебных сил, наносящих вред местной общине. Другая часть суздальцев, получившая административные должности в Киевской волости, поплатилась, вероятно, в первую очередь за «тяготу», доставленную людям неправедными поборами и насилием. Но и они ассоциировались в сознании жителей волости с внешним миром, недружественным и опасным. В целях самосохранения, понимаемом в языческом ключе, требовалась радикальная мера: умерщвление носителей зла, что кияне и сделали.
В Киеве Юрия не любили и не считали устроителем благополучия общины. В княжение его, по словам Татищева, «междо всеми князи велие смятение и кровопролитие христианом бысть»37. Поэтому киевляне старались быстрее спровадить покойника к праотцам: ночью Юрий умер, а утром следующего дня похоронен. Вдогонку ему отправили и мужей, пришедших с ним в Киев из Суздальской земли.
В майских событиях 1157 г., произошедших по смерти Юрия Долгорукого, нельзя, конечно, отрицать присутствия элементов социального протеста и политической борьбы. Но, если воспользоваться сравнением, то были узоры на языческой событийной канве.
Итак, мы рассмотрели материал, касающийся народных движений, социальной и политической борьбы в Киеве середины XII в. Обнаружилась довольно пестрая картина, где все в смешанном, так сказать, синкретическом состоянии. Нет чистых проявлений социальной, политической или какой-нибудь иной борьбы. Межволостные коллизии переплетаются с внутриволостными, те и другие — с внутриобщинными, социальными и политическими. Двигателем выступлений народа нередко были языческие верования и обычаи. Во все это вплеталась межкняжеская борьба за киевский стол. Однако в центре событий находилась местная вечевая община, еще единая и сплоченная. Противоборство в Киеве аристократической и народной партий, поддерживающих соответственно Ольговичей и Мономаховичей, — вымысел историков, а не реальность. Можно говорить лишь о складывании на непродолжительное время групп по интересам, объединявших простых и знатных киевлян. Эти группы с той же быстротой распадались, как и возникали. Неколебимой оставалась община, которая за несколько десятилетий с начала XII в. настолько окрепла, что пересилила княжескую власть, подчинив ее полностью вечу. Князья садятся в Киеве на «всей воле» киевлян. Тихомиров писал: «Киевляне добивались права свободного приглашения князей, как это уже установилось в Новгороде»38. Вернее было бы сказать, что кияне добились названного права. Киевская вечевая община стала доминантой социально-политической жизни39.
Примечания
1. ПСРЛ. Т. II. Стб. 489.
2. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 250. Тихомиров с полным доверием принял это добавление. «Нет оснований, — говорил он, — приписывать эти слова самому Татищеву. Они, вероятно, находились в том источнике, которым он пользовался» (Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 161). Возможно, Тихомиров прав. Но почти аналогичную речь произносят кияне, выдвигая обвинения против Всеволода и Игоря Ольговичей, что не может не насторожить исследователя. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 176; Т. IV. С. 202.
3. Татищев В.Н. История Российская. Т. III. С. 58.
4. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 168.
5. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 478.
6. Костомаров Н.И. Исторические монографии... Т. 1. С. 211—212.
7. Затыркевич М.Д. О влиянии борьбы между народами и сословиями... С. 209—210.
8. Там же. С. 210.
9. Грушевский М.С. Очерк... С. 201.
10. Пашуто В.Т. Очерки истории СССР XII—XIII вв. М., 1960. С. 29; Толочко П.П. 1) Вече и народные движения в Киеве. С. 142; 2) Древний Киев. С. 217; Буганов В.И. Очерки... С. 33.
11. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 271.
12. См. с. 230 настоящей книги.
13. ПСРЛ. Т. IX. С. 208.
14. Толочко П.П. Вече и народные движения в Киеве. С. 142.
15. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 168.
16. Аристов Н. Промышленность Древней Руси. СПб., 1866. С. 175.
17. Грушевский М.С. Очерк... С. 201.
18. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 271.
19. Мавродин В.В. Очерки по истории феодальной Руси. С. 176.
20. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 162.
21. Толочко П.П. Древний Киев. С. 217.
22. Это показал Толочко, говоря о сторонниках Юрия, «преимущественно выходцах из Ростово-Суздальской земли» (Толочко П.П. Вече и народные движения в Киеве. С. 142). Позднее автор писал насчет сторонников умершего князя без оговорок и уточнений. См.: Толочко П.П. Древний Киев. С. 217.
23. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. Т. III. Стб. 969.
24. См.: ПСРЛ. Т. IX. С. 208: Т. XXXV. С. 63.
25. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 73.
26. Разведение воинов на постой, или «покорм», по летописной терминологии, практиковалось на Руси с давних пор. Например, в 1018 г. польский король Болеслав, будучи в Киеве, потребовал развести дружину свою «по городам на покоръм и бысть тако» (ПВЛ. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 97). Эту дружину вскоре «по городом избита» (Там же). В 1069 г. князь Изяслав Ярославич «распуща ляхы на покорм, и избиваху ляхы стай». См.: Там же. С. 116.
27. Аверкиева Ю.П. Разложение родовой общины и формирование раннеклассовых отношений в обществе индейцев северо-западного побережья Северной Америки. М., 1961. С. 115.
28. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 144.
29. См. с. 162 настоящей книги.
30. ПСРЛ. Т. II. Стб. 473.
31. См.: Аверкиева Ю.П. Разложение родовой общины... С. 115. См. также: Аверкиева Ю.П. Род и потлачу тлинкигов, хайда и цимшиян // Американский этнографический сборник. 1960. № 1.
32. Аверкиева Ю.П. Разложение родовой общины... С. 128.
33. Аверкиева Ю.П. Индейцы Северной Америки: от родового общества к классовому. М., 1974. С. 277.
34. Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. II—III. С. 168.
35. Толочко П.П. 1) Вече и народные движения в Киеве. С. 143; 2) Древний Киев. С. 117; Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь... С. 34.
36. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 71—76.
37. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 259.
38. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 195.
39. См.: Тихомиров М.Н. 1) Крестьянские и городские восстания... С. 154; 2) Древнерусские города. С. 196—197.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |