§ 3. Мятеж в Новгороде в голодные 1070-е годы при Новгородском князе Глебе. Попытка принесения в жертву епископа и князя
Более отчетливо антихристианская направленность прослеживается в новгородских событиях, описанных летописцем под тем же 1071 г.: «Сиць бе волхв встал при Глебе Новегороде; глаголеть бо людей, творяся акы бог, и многы прельсти, мало не всего града, глаголашеть бо, яко проведе вся и хуля веру хрестьянскую, глаголашеть бо, яко "Перейду по Волхову пред всеми". И бысть мятежь в граде, и вси яша ему веру, и хотяху погубити епископа. Епископ же, взем крест и облекъся в ризы, ста, рек: "Иже хощеть веру яти волхву, то идеть за нь; аще ли верует кто, то ко кресту да идеть". И разделишася надвое: князь бо Глеб и дружина его идоша и сташа у епископа, а людье вси идоша за волхва. И бысть мятежь велик межи ими. Глеб же возма топор под скутом, приде к волхву и рече ему: "То веси ли, что утро хощеть быти, и что ли до вечера?" Он же рече: "Проведе вся". И рече Глеб: "То ти веси ли, что ти хощеть быти днесь?" "Чюдеса велики створю", рече. Глеб же, вынем топор, ростя и, и паде мортв, и людье разидошася. Он же погыбе теломь, и душею предавъся дьяволу»1. Таков рассказ Повести временных лет о смуте, которую посеял волхв в Новгороде. Летописец Переяславля Суздальского содержит более краткую запись, принадлежащую новгородскому книжнику2. В ней нет упоминания о том, что волхв возводил хулу на христианскую веру. Ничего не говорится о мятеже между епископом, князем Глебом и дружиной, с одной стороны, и новгородцами — с другой. Чудеса волхва сведены лишь к похвальбе перейти на виду у всех Волхов3. Любопытные разночтения с Повестью временных лет находим в Новгородской IV летописи, где сказано, что в Новгороде была «молва не мала», возбужденная волхвом4. Следовательно, мы располагаем сведениями, хотя и скудными, но достаточными, чтобы высказать некоторые предположения о характере происшествий в Новгороде, имевших место во время княжения там Глеба Святославича.
Летописец отнес выступление волхва к 1071 г. Однако эта дата, конечно, условна5. О том, что деятельность новгородского кудесника нельзя безоговорочно связывать с 1071 г., свидетельствует неопределенность записи самого летописца, согласно которой волхв «встал при Глебе в Новегороде», т.е. появился в городе, когда здесь правил Глеб6. Историки неоднократно пытались установить год новгородского «мятежа». По Воронину, он произошел в 1066 г. с приездом в Новгород Князя Глеба, окунувшегося «в борьбу с восстанием», охватившим город7. Мавродин, опираясь на шахматовские «Разыскания», приурочил его к периоду между 1066 и 1069 гг.8 Более определенную трактовку предложил Тихомиров, указавший на 1068 г.9 Рапову наиболее вероятным представляется год 106910.
Летописец говорит о волхве, что «вси яша ему веру», а затем рассказывает, как Глеб и дружина поддержали епископа, тогда как все люди «идоша за волхва». Князь Глеб со своей дружиной — пришлые элементы в городе. Чужим человеком для новгородцев был и епископ Федор. Уже это объединяло Глеба, дружину и Федора. Само собой разумеется, что князь с дружиной в лице епископа защищал Церковь. При этом обстановка в городе была сложнее, чем кажется с первого взгляда. И тут весьма существенно то, что епископу Федору, Князю Глебу и дружине противостояли не одни только рядовые новгородцы, а «вси людье», т.е. весь Новгород, или городская община, куда входили местные бояре, богатые купцы, ремесленники и прочий люд. Такому пониманию может, казалось бы, препятствовать указание летописца, что волхв «многы прельсти, мало не всего града». Однако, во-первых, это указание поддается толкованию в том смысле, что летописец из числа союзников волхва исключил князя, епископа и их окружение. Во-вторых, чуть ниже он говорит, что веру волхва «вси яша», т.е. свидетельствует о переходе в конечном счете на сторону волхва всех новгородцев. Для полноты историографической картины необходимо сказать: разделение новгородцев в истории с волхвом на знать и чернь имеет давнюю традицию. Еще Соловьев по поводу выступления волхва в Новгороде писал: «Жители разделились надвое: князь с дружиной пошли и стали около епископа, а простые люди все пошли к волхву, и был мятеж великий между ними»11. В том же духе размышлял Костомаров, привлекавший поздние летописи, где вместо Глебовой дружины фигурируют княжеские бояре12. Татищев проявил несравненно больше чутья, когда замечал, что к волхву «множество людей пристав, собралися, а Глеб Святославич с епископом Федором, собрав своих людей домовиых, вышли против оных»13.
Перед нами столкновение городской общины с высшими властями — епископом и князем. Иными словами, мы присутствуем при раздоре среди свободной части населения Новгорода.
«Мятеж» вылился в форму противоборства язычества с христианством. В чем причина конфликта? Разумеется, не в том, что новгородцы вдруг возревновали о язычестве, завороженные проповедью волхва, ибо само выступление волхва и всплески языческих настроений в Новгороде нуждаются в объяснении. Рапов предложил такое объяснение: «Солнечное затмение 1064 г., появление кометы в 1066 г., поражение новгородского войска на Черехе, разорение и сожжение Новгорода Всеславом, увоз им новгородской святыни — креста Владимира, убийство епископа Стефана собственными холопами, отсутствие на протяжении ряда месяцев твердой власти в городе, как княжеской, так и епископской, — все эти события должны были привести к оживлению языческих представлений у жителей Новгородской земли. Поэтому появление волхва-самозванца в 1069 г. (до 23 сентября) выглядит вполне закономерным»14. В пестроте разнородных факторов, перечисленных Раповым, растворяется, как нам думается, специфика волнений в Новгороде. Надо, вероятно, говорить не о возрождении языческих представлений вообще (они еще цепко держались в сознании людей15), а о возврате к некоторым, казалось бы, отжившим, верованиям и ритуалам язычества. При этом деятельность волхва в Новгороде надлежит, на наш взгляд, рассматривать в тесной связи с другими известиями, помещенными в летописях под 1024 и 1071 гг. Даже простое сравнение обнаруживает сходство в отдельных существенных моментах. В Новгороде волхв появляется как бы неожиданно: он «встал», т.е. объявился, явился16. То же самое замечаем в Суздале и Ростове. Подобно своим суздальским и ростовским собратьям, новгородский волхв наделен сверхъестественными способностями и даром провидения; его речи производят сильное впечатление, увлекая массы людей.
Мы знаем, что провидение суздальских и ростовских волхвов — одно из средств, с помощью которых возобновлялось благополучие общества. Не играло ли провидение новгородского волхва аналогичную роль? По нашему мнению, ответ на поставленный вопрос должен быть утвердительный. Но, признав практическую направленность прозорливости новгородского волхва, упираемся в другую проблему: возобновлению каких благ служило его дарование? Можно думать, что возобновлению «обилья», «гобина», или урожайных лет. Последнее предположение ведет нас к мысли о том, что волхв в Новгороде объявился во время недорода. Похоже, что неурожай в Новгородской земле случился одновременно с наступлением «скудости» в Ростовской области. Об этом говорят дендрохронологические данные17. Значит, климат Ростовской и Новгородской земель тогда был примерно одинаков.
Располагая сведениями о «скудости» в Ростовской области, сохраненными летописью, мы вправе распространить эти сведения и на Новгородские земли. Отсюда логично предположить, что появление волхва в Новгороде произошло примерно в ту пору, когда «встаста два волхва от Ярославля». Рапов, опираясь на дендрохронологические данные, связал деятельность волхвов «от Ярославля» с 1076 г.18 Эта датировка представляется нам достаточно обоснованной. Стало быть, волнения в Новгороде с участием волхва имели место приблизительно в то же время, скорее всего, в 1076 или в 1077 гг., а возможно, и на протяжении двух названных лет. Такой вывод не покажется сугубо умозрительным, если учесть, что дендрохронология указывает на недород, потрясший Новгородскую землю в 1075 г.19
Анализ соответствующих фактов, казалось бы, склонял и Рапова к предполагаемой нами датировке. Но исследователь предпочел иную дату. Он писал: «Как будто в 1077 г. в Новгороде сложились все условия для выступления волхва. И все же это представляется маловероятным, учитывая развитие последующих событий. Разоблачение волхва-обманщика, убийство его князем, вне всякого сомнения, должно было содействовать новому подъему престижа Глеба, укреплению его власти в Новгородской земле. Но этого не произошло: в конце 1077 или начале 1078 г. он был изгнан новгородцами из города. Наиболее вероятным временем новгородского восстания является весна—лето или ранняя осень 1069 г., когда Глеб и Федор только начинали свою деятельность в Новгороде»20. По нашему мнению, именно «развитие последующих событий» является существенным аргументом в пользу догадки о 1076—1077 гг. как времени новгородских волнений под управлением волхва. Разоблачение Глебом «кудесника» не могло содействовать подъему престижа князя, поскольку главная причина конфликта, состоящая в недостатке жизненных припасов, с убийством волхва не устранялась. А это означает, что Глеб, убив волхва, на которого народ, как обнаружилось, зря уповал, тем самым еще более усилил меру своей (в качестве общественного лидера) ответственности за несчастья, переживаемые новгородцами. Но за неспособность обеспечить благоденствие новгородской общины надо было платить. И Князь Глеб поплатился, о чем скажем ниже.
Итак, суть летописных известий о столкновениях в Новгороде мы понимаем следующим образом: в лихую годину в городе объявился волхв, проповеди которого увлекли массу людей, ждавших избавления от напасти. Ораторствуя на вечевых собраниях21, он хулил христианскую веру, призывая новгородцев вернуться в лоно язычества и восстановить общественное благополучие. Языческий обычай в подобной ситуации требовал человеческой жертвы. Выбор, естественно, пал на епископа как на правителя, олицетворявшего к тому же христианскую веру, от которой откачнулись новгородцы, намеревавшиеся «погубите» (принести в жертву) владыку. И они, бесспорно, «погубили» бы его, не прояви Князь Глеб хитроумие и решительность. Глеб, как мы знаем, на глазах у всех новгородцев убил волхва, только что хваставшего сотворить великие чудеса и заявлявшего, будто знает все наперед. Это произвело сильное психологическое воздействие на публику, убедив ее в несостоятельности волхва, оказавшегося не провидцем и доверенным языческих богов, а обманщиком, плутом и шарлатаном. Немудрено, что народ тут же разошелся по домам. Однако находчивость Глеба лишь отсрочила замысел осуществления кровавого языческого обряда. Показательна здесь дальнейшая судьба епископа Федора и Князя Глеба. Любопытно, что они закончили свою карьеру и жизненное поприще почти в одно и то же время.
О смерти Федора новгородский летописец сообщает под 1077 г.: «Преставися Федор архиепископ новгородский»22. Цитированная запись, безусловно, поздняя. Будь иначе, Федор в ней не был бы назван архиепископом, сан которого впервые получил Нифонт, возглавивший новгородскую кафедру много лет спустя после смерти Федора23. Сообщение о кончине владыки, как видим, предельно лаконично. Но из него можно заключить, что перед нами обычная смерть человека, о которой больше ничего не скажешь, как «преставися» и только. Другой же источник содержит иную информацию: «Федора свои пес уяде и с того умре»24. Эти две версии обстоятельств смерти епископа Федора свидетельствуют о том, что поздние новгородские книжники не знали в точности, от чего он умер. Возникает вопрос: не была ли смерть епископа делом рук новгородцев? Этот вопрос вполне уместен, ибо кончина Федора на фоне смуты в Новгороде довольно симптоматична. Если наша догадка верна, то надо признать, что убийство епископа означало принесение в жертву общественного лидера ради блага общины.
Несколько зримее существо новгородских волнений выступает в судьбе князя Глеба. Местный летописатель гибель Глеба отнес к 1079 г.: «Убиша за Волоком князя Глеба, месяца майя в 30 день»25. Автор же Повести временных лет пометил ее годом раньше26. Уже сама временная близость смерти обоих властителей (епископа и князя) заставляет задуматься над тем, нет ли тут какой-нибудь внутренней связи. Во всяком случае, падение Глеба вслед за смертью Федора весьма красноречиво. Как известно, новгородцы изгнали Глеба27. Изгнание сопрягалось, вероятно, с великой опасностью для князя. Не случайно, он «бежа за Волок», где и кончил свои дни28. Бегство Глеба из Новгорода—знак, говорящий о чрезвычайности обстановки, вынудившей правителя оставить город. Видимо, жизнь князя находилась под угрозой, идущей от новгородцев, обвинявших его в несчастьях (недороде плодов земных), которые постигли Новгородскую землю. Об ответственности древнерусских князей за урожай можем судить по сравнительно-историческим материалам. Так, в «Саге об Инглингах» фигурирует конунг Ньерд из Ноатуна, в правление которого «царил мир и был урожай во всем, и шведы стали верить, что Ньерд дарует людям урожайные годы и богатство»29.
Если в урожайные годы конунги пользовались любовью и почитанием соплеменников, то в неурожайные — наоборот. «Сага об Инглингах» рассказывает о конунге Домальди, который «наследовал отцу своему Висбуру и правил страной. В его дни в Швеции были неурожаи и голод. Шведы совершали большие жертвоприношения в Уппсале. В первую осень они приносили в жертву быков. Но голод не уменьшился. На вторую осень они стали приносить человеческие жертвы. Но голод был все такой же, если не хуже. На третью осень много шведов собралось в Уппсалу, где должно было происходить жертвоприношение. Вожди их стали совещаться и решили, что в неурожае виноват Домальди и что надо принести его в жертву—напасть на него, и убить и обагрить алтарь его кровью. Это и было сделано»30. Та же участь постигла и Олава Лесоруба, в правление которого «случился неурожай, и начался голод. Люди сочли, что виноват в этом конунг, ибо шведы обычно считают, что конунг — причина как урожая, так и неурожая (курсив наш. — И.Ф.). Олав конунг пренебрегал жертвоприношениями. Это не нравилось шведам, и они считали, что отсюда и неурожай. Они собрали войско, отправились в поход против Олава конунга, окружили его дом и сожгли его в доме, отдавая его Одину и принося его в жертву за урожай»31.
Жертвенное умерщвление правителей, обвиняемых в неурожаях, голоде или недостатке съестных припасов, практиковалось у многих (если не у всех) народов мира32. Бывало, что властителей не убивали, а, лишив трона, изгоняли с великим бесчестием и срамом33.
Вера в сверхъестественные способности правителей долго держалась у народов Западной Европы. Когда, например, «король Дании Вальдемар I совершал путешествие по Германии, матери приносили ему своих детей, а землепашцы семена, чтобы он к ним прикоснулся; считалось, что от королевского прикосновения дети будут лучше расти. По тем же причинам земледельцы просили короля бросать семена в землю. У древних ирландцев бытовало верование, что, если король соблюдает обычаи предков, погода будет мягкой, урожай — обильным, скот плодовитым, воды — изобиловать рыбой, а фруктовые деревья сгибаться под тяжестью плодов. Среди благотворных последствий правления справедливого короля канон, приписываемый Святому Патрику, перечисляет "хорошую погоду, спокойное море, обильные урожаи и отягощенные плодами деревья". Напротив, голод, бесплодие, порча плодов и неурожай рассматривались как неопровержимое доказательство того, что правящий монарх плох»34.
В свете приведенных нами сравнительно-исторических данных становится вполне понятным изгнание новгородцами Князя Глеба — правителя, не справляющегося со своими обязанностями гаранта благополучия общины и навлекшего «скудость» на землю Новгородскую.
Подводя итоги, необходимо сказать, что новгородские волнения, приуроченные летописцем к 1071 г., но имевшие место позже, где-то в 1076—1077 гг., по своему характеру напоминают суздальский «мятеж» 1024 г. Главной их причиной стал недород («скудость»), поразивший Новгородчину. Голодные времена способствовали активизации волхвов, пытавшихся преодолеть кризис старыми языческими средствами. Появился волхв и в Новгороде. Постигшие новгородцев беды он, судя по всему, связывал с отступлением от веры предков, с принятием христианства. В этом специфика новгородских волнений в отличие от им подобных в Суздале, где влияние христианства в первой четверти XI в. только что стало прививаться местному обществу. В Новгороде ситуация была иной: там христианство уже пустило корни. Поэтому и выступление волхва имело антихристианскую направленность.
Волхв призывал «погубить» епископа, т.е. принести владыку в жертву «за урожай». Не развенчай Князь Глеб кудесника, продемонстрировав перед народом его ординарность и нелепость притязаний на роль провидца, епископу пришлось бы отправиться на тот свет. Однако вскоре страсти вновь накалились, и епископ, вероятно, был все-таки убит, хотя сведениями об этом мы не располагаем. С большей уверенностью можно говорить о Глебе, которого новгородцы прогнали с княжеского стола и едва не убили, возмущенные неумением правителя дать общине благоденствие. Все это, конечно, — гипотетические мысли и догадки. Перед нами религиозный и бытовой конфликт общины со своими высшими властями. Но в нем заключена также очередная попытка сопротивления Новгорода Киеву в лице его представителей — князя и епископа, оказавшихся в волховской столице по воле киевских светской и духовной властей. В этом сопротивлении новгородцы выступают единой массой.
Мы рассмотрели народные волнения 1024 и 1071 гг. в Ростово-Суздальской земле и Новгороде, постаравшись выявить в них роль и значение служителей языческого культа — волхвов. Эти волнения невозможно характеризовать однозначно. Они представляли собой сложное переплетение языческой обрядности и ритуалов, внутриобщинных коллизий и противоборства, восходящего к межплеменной борьбе X в., а в условиях XI столетия превращавшегося в межволостную вражду.
Примечания
1. ПВЛ. Ч. 1. С. 120—121.
2. Это очевидно из слов, предваряющих рассказ о волнениях в городе: «...и в нашем Новеграде при Глебе». См.: ЛПС. С. 48.
3. ЛПС. С. 48.
4. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 131; Т. IX. С. 99.
5. См.: Шахматов А.А. Разыскания... С. 456—457.
6. См.: Воронин Н.Н. Восстание смердов в XI в. С. 57.
7. Там же. С. 58.
8. Мавродин В.В. Очерки по истории феодальной Руси. С. 149—150.
9. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 204.
10. Рапов О.М. О датировке народных восстаний... С. 149.
11. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. II. С. 51.
12. Костомаров Н.И. Севернорусские народоправства. СПб., 1863. Т. II. С. 105—106.
13. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 84.
14. Рапов О.М. О датировке народных восстаний... С. 149.
15. См.: Фроянов И.Я. Начало христианства на Руси. С. 288—329.
16. В Никоновской летописи так и сказано: явился. См.: ПСРЛ. Т. IX. С. 99.
17. Колчин Б.А., Черных Н.Б. Дендрохронология Восточной Европы. М., 1977. С. 80—81, 89.
18. Рапов О.М. О датировке народных восстаний... С. 145.
19. Колчин Б.А., Черных Н.Б. Дендрохронология... С. 80.
20. Рапов О.М. О датировке народных восстаний... С. 149.
21. На это намекает Новгородская IV летопись, где говорится, что в городе «была молва не мала». См.: ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 131. См. также: ПСРЛ. Т. IX. С. 93.
22. НПЛ. С. 18, 201.
23. См.: Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. С. 30.
24. НПЛ. С. 470.
25. НПЛ. С. 18, 201.
26. ПВЛ. Ч. 1. С. 132.
27. НПЛ. С. 470.
28. Там же.
29. Снорри Стурлусон. Круг земной. М., 1980. С. 15.
30. Там же. С. 18.
31. Там же. С. 34.
32. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. С. 99—108.
33. Там же. С. 103.
34. Там же. С. 106—107.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |