Возрождение Великороссии и древнерусские традиции национально-освободительной борьбы

Отпор литовскому наступлению на Русь

Готовясь вступить в открытую борьбу с Золотой Ордой, московское правительство должно было в наибольшей мере считаться с Великим княжеством Литовским. Но и здесь действовали важные исторические факторы, которые, несмотря на видимые успехи восточной экспансии литовских князей, подтачивали политическую мощь их государства. Эти факторы (они изучаются Б.Н. Флорей, А.Л. Хорошкевич, Р.К. Батурой, Ю.М. Юргинисом, М.А. Ючасом и другими учеными¹) таковы.

Во-первых, этнографический. Коренные земли Литвы (Аукштайтия и Жемайтия) составляли лишь около V ю в сравнении с попавшими под ее власть восточнославянскими землями Белоруссии, Украины, Великороссии. К тому же эти земли относились к высокоразвитым в общественно-политическом и культурном отношениях регионам Древней Руси и были в основном мало задеты монголо-татарским разорением и игом. Издревле связанные с другими русскими землями, они, по мере возрождения Великороссии, все сильнее тяготели к ней. Несмотря на политические трудности, московское правительство умело использовало вековые торговые связи между Великороссией (с ее 85 городами) и Великим княжеством Литовским (вобравшим около 80 славянских городов) для подрыва торговой монополии Ганзы в интересах централизации и воссоединения.

Другой фактор — конфессиональный. Литва — последнее раннефеодальное языческое государство Европы. Языческой оставалась Литва и в качестве господствующей силы в Великом княжестве Литовском (Аукштайтия — до 1387 г., Жемайтия — до 1414 г.). Язычество осложняло социальные и национальные противоречия в стране, подавляющая часть населения которой была православной. Осложняло оно и ее международное положение, ибо под лозунгом католического «просвещения» уже свыше 100 лет против нее воевали соединенные силы крестоносцев — немецких рыцарей Ливонии, Пруссии и союзных им держав, поддерживаемых папством. Опасаясь московского влияния, литовское правительство, хотя и дальновидно проявляло веротерпимость, не решалось сделать православие официальной религией. Стремясь лишить рыцарей-крестоносцев их идеологического подспорья, оно все более склонялось к принятию католичества при посредничестве Польши и к союзу с ней. Это вело, однако,, к обострению отношений с влиятельной православной церковью, со всеми славянскими подданными и усиливало их тяготение к Великому княжеству Московскому.

И наконец, фактор внешнеполитический. Надо вспомнить, как возникло Великое княжество Литовское, тем более что по этому вопросу высказываются подчас малообоснованные суждения. Древнелитовское государство образовалось на коренной аукштайтско-жемайтской основе, и нет смысла возвращаться к устаревшему взгляду на его якобы славянскую сущность да еще утверждать, что оно наряду с Московским княжеством выступало как равнозначный потенциальный центр объединения народов, нашей страны. Этого мнения придерживается И.Б. Греков². Принимая подобное утверждение, мы должны будем отождествить по существу политику Дмитрия Донского и Ольгерда (Альгирдаса). Но источники — против такого отождествления: они характеризуют Ольгерда не как собирателя, а как разорителя, как яркого выразителя воинственного, решительного, проникнутого духом экспансии сравнительно молодого литовского феодального класса. М.А. Ючас уже давно, основываясь на сопоставлении русских, немецких и польских источников, доказал это. Думается, однако, что многие нечеткости вызваны недостаточной источниковедческой разработкой темы. Трактовка русско-литовских отношений меняется на протяжении от свода 1408 г. к своду 1479 г., переходя от примирительной, «семейной» схемы Киприана к государственно-политической концепции Ивана III, внося новые элементы осуждения в оценку политики Ольгерда и Ягайло. Используя русские летописи для освещения истории Великого княжества Литовского, «мы должны постоянно иметь в виду, к какому этапу истории Русского централизованного государства они относятся», — справедливо писал М.А. Ючас³.

Может быть, в борьбе с экспансией Великого княжества Литовского значение древнерусских традиций восточнославянской общности языка, общественного строя, веры и культуры выступает особенно явственно.

Объем, характер и эволюция внешнеполитических функций властей Новгорода, Твери, Рязани и других центров заслуживают специального» изучения, чтобы ответить на вопрос, в какой мере государственный полицентрический статус власти Великороссии был деформирован вмешательством соседних держав и насколько правомерно рассматривать взаимоотношения московского правительства с этими русскими землями как внешнеполитические. Изучение формуляров всех взаимных договорных грамот под этим углом зрения представляет интересную исследовательскую задачу. Ориентация того или иного русского князя на иностранную державу, думается, еще не дает оснований видеть в ней потенциальный, наряду с Великим княжеством Московским, центр объединения восточнославянских земель.

Дело происходило иначе. Охватив значительную часть Древней Руси набегами, используя последствия монголо-татарского нашествия и готовность западнорусских феодалов, напуганных Ордой и Орденом, к политическому компромиссу, литовские князья постепенно пришли к соглашению: поделившись рентой с литовским господствующим классом, белорусские и другие феодалы вошли в его состав в качестве субвассалов, сохранив значительную часть своих прежних прав. Это была неравноправная федерация.

В течение 100 лет (1240—1340) возникало этнически сложное государство, о равноправии славянской и литовской частей которого не может быть и речи. Славянские феодалы поддерживали его, пока вокруг Москвы не сложился собственно русский центр объединения — Великое княжество Московское. Это был качественный сдвиг в политической системе Восточной Европы, который, однако, отказывались замечать правители Литвы. На интересующее нас время как раз и падают решающие события, когда правительство Дмитрия Ивановича заставило Великое княжество Литовское считаться с политической реальностью.

Белорусы, украинцы и великороссы, подвластные Великому княжеству Литовскому, активно участвовали в его освободительной борьбе против немецкого Ордена и Золотой Орды. Но литовское правительство, не имея сил одновременно противостоять Ордену и наступать на Русь, вело непоследовательную политику, поступаясь Жемайтией ради соглашения с Орденом и идя на уплату дани со славянских земель ради сближения с Золотой Ордой. Наблюдая эту политику, славянские народы все больше тяготели к России, что обнаруживалось не раз, особенно в переломные моменты ее истории, к каким принадлежит и Куликовская битва.

Сказанное объясняет своеобразие внешней политики Великого княжества Московского. Находясь в зависимости от Сарая, оно умудрялось вести относительно самостоятельную политику в соседних странах Северо-Восточной Европы, как видим, успевших по кускам растащить значительную часть древнерусской «отчины». Можно только удивляться, читая сочинения иных зарубежных авторов⁴, готовых ставить знак равенства между политикой Вильнюса и Москвы, немецкого Ордена и Руси и писать о русской экспансии в Восточной Европе, закрывая глаза на то, что это была борьба за воссоединение узурпированных земель.

Нужно подчеркнуть, что для Руси взаимоотношения с Литвой — дело давнее. С той поры, когда Литва, используя политическое ослабление Руси, вышла из ее вассальной сферы и превратилась в самостоятельное Литовское государство при Миндовге (1219—1263), ее политика относительно русских земель характеризовалась значительной и всевозраставшей военно-политической активностью. Правда, до монголо-татарского разорения это не принесло ей территориальных приобретений в восточнославянских землях. Набеги литовских дружин всегда встречали надлежащий отпор со стороны и галицко-волынских, и владимиро-суздальских князей, создав тем самым устойчивую, отраженную и в летописях, и в житиях (Александра Невского, Довмонта) традицию⁵. Надо думать, что она была в поле зрения московского правительства и тогда, когда происходили столь важные события в истории великорусско-литовских отношений. О том, что это именно так, свидетельствует эпос.

Во взаимоотношениях с самими ханами, где действия московского правительства особенно тесно переплетались с ограничением вассальных прав других князей, оно теперь не только откупалось от Орды, оно использовало самые разнообразные приемы, постепенно меняя и чередуя их: и деньги, и содействие митрополии, и вмешательство во внутренние распри, и, наконец, открытую вооруженную борьбу. Нетрудно заметить, что в прямой зависимости от усиления Великого княжества Московского и сужения вассальных свобод князей и бояр других русских земель находилось ограничение их внешнеполитических функций, и прежде всего установившегося вскоре после монголо-татарского нашествия права самостоятельно «знать Орду», т. е. сноситься с ней. То же можно сказать и о связях с Литвой, в разной степени зависимости от которой находились Новгород, Тверь, Псков, Смоленск...

Продолжавшееся экономическое оживление страны вело к расширению пахотных земель, налаживанию связей сельской округи с городами, к расширению торговых сношений между ними. Это создало основу для начатых Дмитрием Ивановичем преобразований: для централизации суда в Москве; организации здесь чеканки монеты; поддержки сословных прав ремесленно-торгового населения Москвы и других городов; ограничения прав отъезда русских бояр в другие земли при охотном включений в великокняжеский двор князей и бояр, особенно оставлявших службу в Литве; тесного сотрудничества с церковными феодалами в упрочении московских позиций в Новгороде, Нижнем Новгороде, Твери и сооружении стойких в обороне монастырей; быть может, для создания первой поокской линии — «засечной черты»; введения территориального принципа организации войск и усиления военной роли в ополчении городов и городов-крепостей — для присоединения Дмитрова (1360 г.); укрепления Переяславля (1369 г.), строительства Серпухова (1374 г.), а главное, для возведения каменного Кремля в Москве (1367 г.). Враждебно настроенные тверские летописцы прямо связывали его с самовластными побуждениями Дмитрия: «...на Москве почали ставити город камен, надеяся на свою на великую силу, князи руськыи начаша приводити в свою волю, а который почал не повиноватися их воле, на тых почали посягати злобою»⁶.

Среди тех, кто «почал не повиноватися», на первом месте стоял тверской князь Михаил Александрович, искавший у Великого княжества Литовского и Золотой Орды поддержки против Москвы. Тверь и по географическому положению (между землями Новгорода, Москвы и Литвы), и по традиции соперничества с Москвой и связей с Вильнюсом стала на ближайшие десятилетия ключевым объектом в столкновении трех стран. Но экономический потенциал Твери не мог идти в сравнение с московским — свой стольный город тверской князь смог укрепить лишь деревянным кремлем (1369 г.) с земляным валом (1372 г.), который, однако, не устоял перед московскими войсками.

Союзником Твери был известный воитель с Орденом и Ордой — литовский великий князь Ольгерд (1345—1377). Очевидец и участник превращения небольшого Литовского государства в Великое княжество Литовское, он был, естественно, проникнут идеями его великодержавия. Поскольку в историографии этот период литовской истории изучен недостаточно, что и порождает ложные оценки самой природы Великого княжества Литовского, а следовательно, и положения подвластных ему славянских земель, есть смысл остановиться на нем подробнее.

Ольгерд, сын Гедимина (Гедиминаса), начал свою долголетнюю политическую жизнь в 1318 г., когда женился на витебской княжне Марии и вскоре (1320 г.) стал местным князем⁷. Вместе с отцом он боролся против немецкого Ордена (он упомянут литовско-немецким договором 1338 г.)⁸ и наступал на русские земли Великого княжества Московского (на Можайск — 1341 г.), Пскова (1341, 1348 гг.)⁹ и Новгорода (на Шелоньскую волость — 1346 г.)¹⁰, тщетно искавшие тогда литовской защиты от Ордена и Орды.

В 1341—1345 гг. Ольгерд — вассал великого князя Явнута (Явнутиса), которого он устраняет в сговоре с братом Кейстутом (Кейстутисом), и с согласия последнего делается великим князем с титулом «великий (высший) князь (supremus princeps) Литовский», или «великий король (magnus rex) всего королевства», наконец, «господин король литовский»¹¹.

Пользуясь ослаблением Орды, он вытеснил ее за Днепр, выйдя к Черному морю (1362 г.)¹², присоединил Малую Подолию¹³, старался удержать Волынь от посягательств Польши, энергично наступал на земли Смоленска (1356 г.), Брянска (1359 г.)¹⁴, поддерживал тесный союз с Тверью (вторым браком он был женат на дочери тверского князя Михаила)¹⁵, старался укрепить свое влияние в Новгороде и Пскове.

Решая внешнеполитические задачи, Ольгерд опирался на помощь династии, и особенно соправителя Кейстута («герцога Литвы и господина Трокая и Гродно»), которому хранил «великую верность», деля «пополам» и горе утрат в Литве, и радость приобретения «многих замков» на Руси¹⁶; их поддерживали крупные бояре (сатрапы), их «сородичи и друзья (вассалы)»¹⁷, «все люди земли» и «все другие крепости»¹⁸; их владельцы, князья — «герцоги»¹⁹ и бояре, заседали в придворном совете²⁰ и ходили с великим князем в походы с войсками, состоявшими из «смердов» и «язычников»²¹.

Опираясь на поддержку литовско-славянских ополчений, Ольгерд был, однако, чужд социальным низам: вступив в охваченную антинемецким «восстанием Юрьевой ночи» Ливонию (1345 г.), он встретил близ Риги «одного из руководителей», который заявил ему, что «избран в короли восставшим народом» и если Ольгерд последует его совету, то подчинит этот край, откуда предполагается изгнать немцев. «Мужик, ты не будешь здесь королем», — гневно ответил Ольгерд и приказал отрубить ему голову²². Королю-феодалу крестьянин казался страшнее Ордена, с которым шла смертельная борьба. «Сородичи и друзья» Ольгерда владели дворами и деревнями²³, он сам «имел множество сильно укрепленных замков», табуны коней²⁴ и жаловал земли вассалам на феодальном праве, судя по внешнеполитическим прерогативам Любарта-Дмитрия, довольно широком²⁵; поддерживал он и права свободной торговли городов (Вильнюса)²⁶; в договоре о перемирии с Великим княжеством Московским (1371 г.) отмечено, что «торговцам путь чист» с обеих сторон²⁷.

Ольгерд соблюдал древние обычаи и мог на переговорах с рыцарями дать им сверх угощения «меда и хлеба предостаточно»²⁸ (1377 г.). Он был вспыльчив и не терпел оскорблений: объявил Новгороду войну, когда тамошний посадник назвал его на вече «псом» (1346 г.)²⁹. Смелый воин, человек горячего темперамента и живых чувств, Ольгерд вместе с Кейстутом «со смятенной душой»³⁰ наблюдал осаду Каунаса рыцарями, не будучи в силах помочь. Закоренелый язычник, «огнепоклонник», как называли его в Византии, Ольгерд пожаловал православным жителям Вильнюса под их церковь место, где стояла виселица, как «более соответствующее, высокое и светлое»³¹, но ради политических выгод держал принявших православие сыновей наместниками славянских земель Великого княжества Литовского; сам был дважды женат на православных княгинях и дочерей выдал: Агриппину — за суздальского князя Бориса, а Елену — за серпуховского Владимира³². Он сумел добиться от константинопольского патриарха основания литовской православной митрополии, а затем и назначения своего кандидата Киприана на митрополию всея Руси (1375 г.)³³.

Ольгерд не был чужд и идее соглашения с католическими державами, но на явно неприемлемых для них условиях: на предложение польского короля Казимира Великого, папы Климента VI и императора Карла IV принять католичество (1358 г.) он ответил, что готов, если ему вернут земли, простиравшиеся от Преголи до Даугавы, а Орден ликвидируют с тем, чтобы он «поместился в пустынях между татарами и русскими для защиты их от нападения татар и чтобы Орден не сохранял никаких прав у русских, но вся Русь принадлежала литовцам»³⁴. Он искал антиорденского соглашения с католическими державами за счет Руси, которая бы подчинялась Литве и оберегалась Орденом от Орды. Собственно литовско-ордынские связи осуществлялись и через послов (1365 г.), и при посредстве тверского князя (1370 г.), но привлечение ордынских вспомогательных отрядов (как в битве при Рудаве — 1370 г.) против Ордена больше не отмечено: оно, видимо, казалось сомнительным в глазах и славянских подданных, и католической Европы. В московской летописи (свод 1408 г.) сохранилась такая оценка Ольгерда: он «не пил ни вина, ни пива, ни кваса, имел великий разум и подчинил многие земли, втайне готовил свои походы, воюя не столько числом, сколько уменьем»³⁵. Вот с каким противником свела судьба великого князя московского (с 1375 г. — «всея Руси») Дмитрия Ивановича.

Рассматривая русскую политику Ольгерда, невольно поражаешься ее нереалистичности: не понятно, как можно было отрывать силы для походов на Русь, когда немецкие рыцари (числом от 10 тыс. до 40 тыс.) ежегодно, да еще по нескольку раз, как свидетельствуют хронисты-современники (ливонский — Герман Вартберге, прусские — Виганд из Марбурга, торуньские анналисты, Иоанн из Поссильге, Детмар из Любека и др.), опустошали земли Понеманья и Подвинья, коренной Литвы и подвластной ей Белоруссии, обрушиваясь на Каунас, Тракай, Вильнюс, Велюону, Гродно, зачастую привлекая крестоносцев из Германии, Англии, Франции, Австрии³⁶. Ответные походы Литвы при участии белорусских, смоленских, волынских полков направлялись в Занеманье и в глубь Ливонии, вплоть до Риги.

Правителям Литвы нужна была решающая победа на Руси, чтобы удержать свою державу от политического развала. При таких условиях и состоялись три известных похода Ольгерда на Москву, формально связанные с литовскими союзными обязательствами перед Тверью. Все они (в ноябре 1368 г., в ноябре 1370 г., осенью 1372 г.) закончились неудачно для литовцев. Примечательно, что это годы ожесточенной борьбы Великого княжества Литовского с Орденом. Первому походу предшествовали вторжения (1367 г.) ливонцев на территорию пяти литовских земель, а прусских рыцарей — в Виелоне и еще в четыре земли³⁷. В это время часть немецких сил отвлекли острые столкновения с псковичами³⁸, но все же ливонцы сумели дойти до Упите и штурмовали Новое Ковно³⁹. В 1367 г. Литва подписала мир с Орденом в Ливонии⁴⁰, а уже в 1368 г. рыцари разрушили Новое Ковно⁴¹.

В этом году состоялся первый поход на Москву.

В начале 1369 г. Ольгерд с литовско-славянским войском воевал в Ливонии⁴². Орден соорудил у бывшего Нового Ковно свою крепость Готисвердер⁴³, а войска Ольгерда и Кейстута разрушили ее⁴⁴; 1370 год открылся вторжением ливонцев в земли Упите и Рамигалы и походом в псковские владения, впрочем без успеха⁴⁵. В феврале Ольгерд вместе с Кейстутом и большим литовско-славянским войском взяли Рудаву, неподалеку (в 18 км) от Кенигсберга, где в битве погибли предводители прусского рыцарства; тогда же Кейстут совершил поход до Ортельсбурга⁴⁶. В августе прусские крестоносцы опустошили девять литовских земель, а ливонцы одновременно грабили Упите⁴⁷. Русские (псковско-новгородские силы) вскоре вторглись в земли Дерптскога епископства⁴⁸.

Осенью этого года и состоялся второй поход на Москву.

Находясь в перемирии с Великим княжеством Московским, Ольгерд в 1371 г. «ходи ратью на немцы и много зла сътвори Неметцкой земле»⁴⁹, а летом того же года Ганза подписала мир с Новгородом и Псковом⁵⁰. В феврале следующего года ливонцы предприняли поход на землю Лаукиники⁵¹, а в августе прусские и ливонские силы совместно опустошили семь литовских земель⁵².

Осенью состоялся третий поход Ольгерда на Москву.

Последующие годы были отмечены разорительными набегами на Литву: в 1373 г. их было пять. Казалось бы, участие славянских сил в обороне Литвы и сама логика освободительной борьбы диктовали укрепление литовско-русского союза.

Новая столица москвичей, предводимых Дмитрием Ивановичем и будущим серпуховским князем Владимиром Андреевичем, выдержала боевое крещение. Первый, неожиданный («в таю») и самый сильный поход сопровождался разорением пригородов⁵³; после второго — восьмидневной осады Москвы — Ольгерд подписал перемирие (26 октября 1371 г.) и уходил «съ многым опасанием, озираяся и бояся за собою погони»⁵⁴. Конечным итогом стало признание им «отчинных» прав московского князя на Великое княжение Владимирское в рамках ордынской вассальной системы⁵⁵. Это означало провал литовских планов восточной экспансии. В разгар сражений с Орденом в мае 1377 г. Ольгерд умер. С 18 боевыми конями и снаряжением он был сожжен, видимо, близ Майшягалы⁵⁶. Вместе с ним на костре сгорели и несбыточные мечты литовского боярства о завоевании Москвы.

Начало открытой борьбы с Ордой. Победа на Куликовом поле и ее исторические последствия

Переходя к рассмотрению важного этапа освободительной борьбы, связанного с Куликовской битвой, нужно иметь в виду и международный, и собственно русский ее аспекты. Международное значение Куликовской битвы определяется ее неразрывной связью с национальным возрождением России как централизующегося государства. Во внутренней истории эта битва — апофеоз древнерусской традиции борьбы народа со степными кочевыми завоевателями. Следовательно, оценка Куликовской битвы зависит от ее места в истории образования Русского централизованного государства и, в свою очередь, от определения его роли в международной истории.

Всемирная история убедительно свидетельствует, несмотря на многочисленные войны и битвы, о преобладании мира над войной, созидания и прогресса над разрушением и регрессом. Она же сохранила поучительные факты о незавидной судьбе кочевых держав-завоевательниц и торжестве правого дела борьбы народов за независимость. Одним из таких примеров является освободительная борьба русского народа против Орды. В этой борьбе древнерусские традиции сыграли немалую роль.

Бросается в глаза историческая обусловленность событий, связанных с национальным возрождением Великороссии. Золотая Орда — гигантская держава, простиравшая свою власть от Оби и Иртыша до Дуная и от Тебриза до Булгара и Москвы, — вступила во второй половине XIV в. в полосу необратимого политического дробления, отражавшего новый этап закономерного упадка созданных монгольскими завоевателями государств. Под напором освободительного движения народов они теряют Иран (1336 г.), Китай (1368 г.), Среднюю Азию (1370 г.). Созданная ради завоеваний, лишенная исторических корней, прочной экономической и этнической основы (в которой преобладали не социально обособленная монгольская аристократия и не пришедшие некогда с ней татары, а поглотившая их местная тюркская, половецкая и булгарская стихия) сама мусульманская Орда раскололась на две части⁵⁷. На левобережье Волги со столицей в Сарае ад-Джедиде правила местная аристократия, использующая поддержку среднеазиатской Кок-Орды. На правобережье, властвуя в междуречье Волги и Дона, на Северном Кавказе, в степном Причерноморье и в Крыму утвердился (1361 г.) бывший беклярибек Мамай. На Руси жителей Золотой Орды традиционно называли татарами.

Политический упадок Золотой Орды повлек за собой утрату ею Хорезма (1361 г.); с образованием Молдавского государства (1359 г.) она была оттеснена с Дуная за Днестр⁵⁸, а после литовской победы над ордынцами при Синих Водах — и за Днепр (около 1363 г.)⁵⁹. Следовательно, она теряла пути в Среднюю Азию, на Балканы, а с ростом могущества османов, установивших контроль над Дарданеллами (1354 г.), была отрезана от Средиземного моря и дружественного ей Египта⁶⁰.

Неудачи в литовской восточной политике облегчали московскому правительству накопление сил для столкновения с Ордой, которая оставалась главным врагом. Отношения с ней после начала междоусобиц ханов складывались крайне трудно. Московское правительство стремилось создать возможно более широкую, прочную систему политических союзов княжеств Великороссии и в случае решающего столкновения с Ордой избежать одновременного удара со стороны Великого княжества Литовского. В годы литовских походов оно последовательно и целеустремленно укрепляло «одиначество» с Новгородом и Псковом (1371 г.), удерживало Ржеву⁶¹, заняло Мценск, Калугу, Новосиль, Вязьму, Козельск⁶², дополнительно к союзу с Рязанью, Пронском привлекало Смоленск, часть брянских сил.

Вся эта система союзов пока еще была зыбка и непрочна, ибо основывалась на недостаточно глубоко проросших экономических связях, но примечательно возрастающее упорство возобновления династических комбинаций на расширяющейся, пусть медленно, территориальной основе.

Упрочению этой системы в интересах московской политики содействовала и митрополия. Она пригрозила интердиктом нижегородскому князю, когда он обнаружил строптивость⁶³; добивалась отлучения смоленских князей за поддержку Ольгерда⁶⁴; устроила владыке Новгорода «истому» и «протор велик», чтобы подбить бояр к антитверскому и антилитовскому выступлению после мира с Тверью (1368 г.)⁶⁵; а когда Михаила обманом захватили в Москве, но были вынуждены по вмешательству Мамая освободить, митрополит отпустил Дмитрию Ивановичу вину в нарушении клятвы (1368 г.)⁶⁶. Понять митрополита можно. Ведь в середине века, после смерти митрополита Феогноста (1353 г.), произошел «мятеж во святительстве», когда патриарх византийский столкнулся с необходимостью выбирать кандидата не только от Москвы (им был Алексей), но и от Вильнюса (им был сперва Феодорит, потом тверитин Роман). И патриарх, уступая давлению Великого княжества Литовского, сделал первый шаг к разделу русской митрополии на две части: «всея Руси» (с центром во Владимире и Киеве) и «Малой Руси» (с центром в Новгородке⁶⁷, а потом и с третьим, для Польши, центром — в Галиче, где была восстановлена митрополия в четвертый раз). И хотя патриархия надеялась, что «цвет мира» между двумя митрополиями сохранится «во всей красе и свежести»⁶⁸, этого не случилось, и у русской митрополии, по мере усиления прокатолического курса виленской княжеской группировки Ягайло, были все основания для беспокойства.

Это, однако, не значит, что, как любила повествовать русская православная историография, князь Дмитрий правил в полной гармонии с церковной знатью. Показательна его попытка поставить после кончины Алексея (1378 г.) в митрополиты своего духовника и придворного печатника (канцлера) Дмитрия. Такое поставление было вполне в традициях борьбы церкви и государства и во Владимиро-Суздальской, и в Галицко-Волынской землях XII—XIII вв. Попытка не удалась из-за смерти кандидата буквально у стен Константинополя, породив в среде церковников круга Сергия Радонежского и иже с ним примечательную своей политической направленностью памфлетную «Повесть о Митяе»⁶⁹. В этой связи достойно внимания и то, что после Куликовской битвы очередной литовский ставленник — болгарин митрополит Киприан — перебрался в Москву, где позднее (1390—1406 гг.) осторожно сотрудничал с русским правительством в его объединительной политике.

Отношения с Золотой Ордой отличались неустойчивостью, порождаемой «великой замятней» по смерти хана Джанибека (1357 г.) — борьбой между правителями право- и левобережной орд. Мамай — кризисная фигура истории распада Золотой Орды. Беклярибек, не Чингизид родом, он поднял руку на старую монгольскую аристократию. Властитель, ненадежно поддерживаемый феодалами правобережной Орды, он неоднократно бывал то на одном, то на другом берегу Волги, где подталкивал к трону очередного из своих подставных ханов, Абдуллаха или Мухаммед-Булака, и выбрасывал на рынок Сарая монеты со своим именем, чтобы потом, спасаясь от местной знати, спешно укрыться за Волгой. Коварный и нетерпеливый, вспыльчивый и мстительный, волею судьбы правитель-импровизатор, остро нуждавшийся в военных успехах и не имевший устойчивой силы, чтобы их осуществить, лишенный доверия всеми невольными и вольными союзниками (и русскими, и литовскими, и итальянскими), он столкнулся в лице Дмитрия с политическим деятелем, знавшим цену столетней государственной традиции укрепления русского единодержавия.

Поначалу московское правительство сочло целесообразным обзавестись ярлыком на великое княжение владимирское и в Сарае, и у Мамая. Орда, в свою очередь, нуждаясь в средствах и стараясь ослабить московское великое княжение, сделала попытку передать ярлык князю нижегородскому (1364 г.), но тщетно. Тогда главной фигурой в руках Орды стал тверской князь Михаил.

Мамай, занявший в ту пору Сарай, помог ему избежать московского плена, потом в поддержку Михаила выступил Ольгерд. После неудачи первого литовского похода Мамай послал Твери свой ярлык на великое княжение, но сам утратил тогда Сарай, и союзники Дмитрия попросту не пропустили его послов в Тверь (1370 г.).

После неуспеха второго литовского похода Мамай, обретший вновь власть над Сараем, опять поддержал Тверь своим ярлыком. В Москве сперва недооценили этот акт: слишком калейдоскопично сменялись властители на волжских берегах. Поэтому, прикрыв войском Владимирское великое княжество, Дмитрий Иванович велел передать мамаеву послу Сырохоже: «...к ярлыку не еду, а в землю на княжение на великое не пущаю, а тебе, послу, путь чист»⁷⁰. По этому пути посол и прибыл вместо Владимира в Москву (1371 г.). Тут его одарили, получили нужную информацию и решили, что в предвидении нового похода Ольгерда на Москву следует как-то урегулировать отношения с Мамаем. Дмитрий Иванович поехал в Орду. Мамай признал его великим князем, не лишив, однако, ярлыка и тверского князя. Да и за это полупризнание пришлось столько заплатить, что вернулся князь «съ многыми длъжникы»⁷¹, и тяжелая дань легла на города и людей. Все тяготы и успехов и неудач политики падали на простой народ.

Провал московских походов Ольгерда предопределил на ближайшие годы судьбу Твери. Для московского правительства наступление на Тверь, с санкции Мамая не раз разорявшую земли Великого княжества Владимирского и Новгорода (Дмитров, Кашин, Торжок), было естественным шагом в политике объединения.

Дальнейшие события показывают, что политическая неустойчивость в Орде лишала Мамая возможности в одиночку посягать на Великое княжество Московское. Он начал военные действия на Руси, но не против самой Москвы, а нападая на ее ближайших к Орде союзников — на Рязанскую землю (1373 г.). Ордынско-московская борьба развертывалась как бы по касательной. Поход Мамая ослабил Рязань («грады пожгоша, а людии многое множество плениша и побиша»⁷²), что сказалось на ее связях с Москвой. Дмитрий Иванович, опасаясь Мамая, привел свои войска к Оке, но тот в глубь Руси не пошел. Довольно скоро Мамай вновь утратил Сарай и Дмитрий прекратил выплату ему дани (1374 г.). Попытка хана нанести удар по Нижнему Новгороду не удалась: там «побиша послов Мамаевых, а с ними татар с тысящу»⁷³.

В эту пору тверской князь то признавал Владимирское великое княжение «отчиной» Дмитрия (1374 г.), то получал вновь от Мамая великокняжеский ярлык; в Литве ему серьезной поддержкой заручиться не удалось. Со своей стороны, Дмитрий Иванович осуществил новую важную меру — созвал в Переяславле съезд князей и церковных иерархов, после чего направил на Тверь большое объединенное войско из городовых полков и княжеских дружин земель московских, великокняжеско-владимирских, нижегородских, ростовских, ярославских, белоозерских, мологских, стародубских, кашинских, новосильских, оболенских, тарусских, части смоленских и брянских. Муромские, рязанские и пронские силы, видимо, прикрывали русско-ордынский рубеж. Даже новгородцы подошли к стенам Твери. После месячной осады тверской князь капитулировал. В отличие от тверского князя Дмитрий Иванович русских городов не разорял, предвидя в них опорные центры воссоединения. Михаил Тверской подписал договор на московской воле (сентябрь 1375 г.), признав себя вассалом («молодшим князем») Дмитрия и обязавшись выступать под русским стягом против Орды и Литвы⁷⁴.

События вели к открытой войне с Ордой независимо от того, какова будет позиция Мамая в Поволжье. Поэтому в 1376 г. князь Дмитрий ходил с ратью к Оке «стерегася рати татарьское», а в следующем году отправил нижегородский полк на Булгар, где ставленник Мамая был заменен московским. Князь обеспечивал себе тылы и контроль над Волгой. С Дмитрия исследователи (М.Н. Тихомиров, Б.А. Рыбаков⁷⁵) ведут начало нового этапа московской восточной политики в Поволжье, не без оснований видя в нем предтечу Ивана Грозного. Тому свидетельство не только действия великого князя в Булгарии и Мордовии, но и его стремление жестко контролировать разбойную стихию новгородских ушкуйников в Поволжье. Дела шли не всегда удачно. На Нижней Волге появилась новая орда Араб-шаха (1377 г.). Дмитрий, чтобы охранить Нижний Новгород, пришел к нему «в силе тяжце» и, не найдя здесь непосредственной угрозы, оставил пять великокняжеских городовых полков. Однако из-за беспечности воевод они были вместе с нижегородцами неожиданно разгромлены на реке Пьяне (август 1377 г.) ратью «из Мамаевой Орды» и подвластными ей мордвинами, после чего войска сперва Мамая, а потом Араб-шаха опустошили Нижний Новгород.

Хотя два важных опорных центра московской обороны — Рязань и Нижний Новгород — сильно пострадали, военный потенциал московского князя был настолько высок, что московско-нижегородская рать прошла войной по Мордовии, а когда осмелевший Мамай направил «вой многи» во главе с воеводой Бегичем «на всю землю Русскую» (1378 г.), то Дмитрий вышел ему навстречу «в силе тяжце» на Оку. Противники встретились в Рязанской земле у реки Вожи, неподалеку от Переяславля-Рязанского. Неожиданно увидевшие русских воины Бегича нерешительно потоптались на месте, потом перешли реку и попали под удар трех ратей — окольничего Тимофея, пронского князя Даниила и стоявшего в центре Дмитрия. Разгром был полным: в битве пали пятеро ордынских князей⁷⁶. К. Маркс в «Хронологических выписках» отметил это событие как первое выигранное правильное полевое сражение с Ордой⁷⁷. Разгневанный Мамай обратил свою ярость на Переяславль-Рязанский, опустошив его и прилежащие земли; причем рязанский князь Олег, едва из вражеских рук «бежа, изстрелян»⁷⁸. Эти первые шаги опаленной и истерзанной страны к освобождению невольно поражают воображение историка.

Между тем крупные политические перемены назревали в Великом княжестве Литовском, где после смерти Ольгерда великим князем стал Ягайло. Этим переменам была суждена важная роль в исходе предстоящего столкновения Руси с Ордой.

Ягайло, видя неуспех восточной политики Ольгерда, твердо решил: добиваться ее поддержки католическими державами и папством ценою принятия христианства и политической унии с Польшей. К этому его побуждали и сдвиги в общественном строе Литвы, которой была необходима не языческая (к тому же одолеваемая искушенным в поддержке политического курса Москвы православием), а феодальная, притом поднаторевшая в агрессии против «схизматиков» католическая идеология⁷⁹.

Новый курс Ягайло не встретил, однако, сочувствия в той части Литвы, которая уже второе столетие особенно жестоко воевала с католическими державами: трокайская группировка князей во главе с братом Ольгерда Кейстутом и его сыном Витаутом выступила против виленской группировки Ягайло. Вмешательство в их борьбу Ордена (с которым Ягайло заключил сепаратный договор от 31 мая 1380 г.)⁸⁰ настолька накалило отношения, что практически лишало Ягайло вооруженной поддержки Жемайтии и Западной Аукштайтии.

Со своей стороны Дмитрий Иванович делал все, чтобы использовать временное ослабление Орды и разногласия в Великом княжестве Литовском для привлечения симпатий подвластных Ягайло славянских земель. Действия московского князя имели успех. Опасаясь нового курса Ягайло, пришел через Псков служить Дмитрию полоцкий князь Андрей, сын Ольгерда. Вместе с его литовскими боярами и псковско-полоцкой дружиной и волынским выходцем воеводой Дмитрием великий князь послал своего соратника Владимира Андреевича в глубокий рейд в южном направлении, по брянским землям. Заняв Трубчевск и Стародуб Северский, они ослабили связи Литвы с Ордой. Сидевший в Трубчевске князь Дмитрий, другой сын Ольгерда, также со своими боярами перешел («в ряд») на московскую службу⁸¹.

В ответ Ягайло пытался закрепиться в Новгороде, вынудив бояр принять своего наместника на важные пригороды. Москва выразила свое недовольство этой акцией, и новгородским боярам пришлось посылать к Дмитрию большое посольство, чтобы восстановить мир «по старине» (март 1380 г.)⁸². Предвидя обострение борьбы, местное боярство старалось остаться над схваткой, признавая власть Дмитрия как великого князя в Новгороде и патронат Ягайло в некоторых пригородах. Притом в решающем походе против Мамая новгородцы не участвовали.

К 1380 г. положение властителя правобережной Орды Мамая вновь осложнилось. В Сарае вместо Араб-шаха утвердился Тохтамыш, поддержанный Кок-Ордой и могущественным Тимуром. Он завладел основными центрами Левобережья: столичным Сараем ад-Джедидом, старым Сараем ал-Махрусом и Хаджитарханом. Беклярибек Мамай поэтому связывал с походом на Москву надежды на укрепление своего господства в Поволжье, рассчитывая на денежные поборы и людские ресурсы. По сведениям летописей, он настаивал на уплате «выхода» в размере, который взимался еще при хане Джанибеке, а «не по своему докончанию» с Дмитрием, когда дань была, видимо, уменьшена. Насколько можно судить по нашим довольно запутанным и противоречивым летописным и повествовательным источникам⁸³, он обеспечил себе военную поддержку со стороны Ягайло и заручился если не открытым выступлением, то нейтралитетом Рязанской земли. Вместе с тем рязанский князь Олег Иванович счел нужным сохранить отношения и с Дмитрием, предупредив его о замыслах хана («поведая Мамаев приход»). Наконец, Мамай использовал наемников из подвластных владений Поволжья, Крыма и Кавказа (армян, черкесов, буртасов, итальянцев, булгар). По мнению известного статистика Б.Ц. Урланиса, это пестрое, состоявшее в основном из кочевников войско насчитывало до 60 тыс. человек⁸⁴.

Войско Великого княжества Московского состояло из великокняжеских дружин, дружин вассальных князей, не менее 14 городовых полков и пешего народного ополчения. Это было общерусское войско, к которому присоединились дружины сыновей Ольгерда из Полоцка и Трубчевска. Повествовательный источник называет среди участников битвы Юрку-сапожника, Васюка Сухоборца, Сеньку Быкова, Гридю Хрулеца — «черных», «молодых», словом, простых людей. Вооружено это войско было и для ближнего боя — мечами, саблями, топорами, сулицами, кинжалами, ножами, и для дальнего — луками и самострелами⁸⁵. Пушек тогда в походы еще не брали, хотя на кремлевских стенах они уже стояли. Воинов предохраняли в бою щиты, шлемы, кольчуги, латы, наколенники. В среднем каждый воин нес на себе около 16 кг вооружения. К этому времени на Руси на традиционной восточнославянской основе выработался пятичленный порядок деления на полки — сторожевой, передовой, большой, правой и левой руки; к ним добавлялся резервный (засадный) полк. Такое построение обеспечивало и должную глубину боевых порядков, и возможность маневра.

Сохранившиеся источники — летописи, повести, предания, возникшие на протяжении XIV—XVI вв., — не содержат подробного описания хода Куликовской битвы; даже самое раннее из них — «Слово» рязанца Софония создано им не на основании строгих свидетельств документов и очевидцев, а «по делом и по былинам», когда факты осмысляются поэтически. Но примечательная черта всех повествований — осознание великого значения битвы, несомненно отражающее нарастающее стремление русского народа возвеличить битву и ее победоносных участников.

Имея в виду эти особенности сохранившихся описаний, мы все же можем восстановить если не детальный ход сражения, то народное представление о нем.

Численность русских войск в наших описаниях достигает фантастической цифры — 428 тыс., а понесенных потерь — 250 тыс. Соответственно и число павших бояр и воевод колеблется от 400 до 600; среди них лишь численность потерь великих московских бояр (40), суздальских (50) и муромских (40) неизменна. Судя по происхождению павших бояр, число городов, пославших на битву свои полки, было от 11 до 15, причем, по мере объединения Великим княжеством Московским земель Великороссии, в сказания включались все новые участники битвы — и Рязань, и Великий Новгород, и Тверь... Этим подчеркивалось значение битвы для судеб всей тогдашней России.

Из упомянутых источников складывается такая картина.

Готовя отпор в этот решающий момент, Дмитрий Иванович призыв собирать войско «разосла по вся князи русскыя, и по воеводы, и по вся люди». Он собрал войско с «полуотчины» (как говорили в Древней Руси), но решать предстояло судьбу всей Родины. Широкие военные сборы последних лет и неоднократные походы к Оке, бесспорно, создали должную мобильность войск, усовершенствовали их оружейное и провиантское снабжение, разведку и т. п.

Местом сбора войск стала Коломна. Здесь был смотр полкам, собранным под «многим труб ратных гласы»; они были уряжены воеводами и распределены между полководцами. Отсюда после смотра русские и выступили в поход 20 августа 1380 г. Мамай со своей ратью находился «в поле близ Дону», дожидаясь подхода союзных сил Ягайло, когда на разведку в сторону Мамая были отправлены три отряда разведчиков; из них последний, воеводы боярина Семена Мелика, сообщил, что Мамай распорядился по улусам не пахать и не сеять — «хощет бо на осен быти на роусския хлебы». Эти хлеба обернулись ему полынью. Мамай напрасно ждал Ягайло: тот опоздал примерно на сутки — «и неуспе за едино днищо и меньше». Можно полагать, что он и не стремился прийти вовремя: у него, кроме восточноаукштайтских, не было надежных сил — ни белорусские земли, ни украинские (Киев, Чернигов, Волынь), в большинстве пережившие ужасы золотоордынских нашествий и лишь недавно вышедшие из-под ордынского ярма, издревле связанные с Русью и тяготевшие к ней, не были заинтересованы ни в восточной экспансии, ни в торжестве прокатолического курса Ягайло.

Пока Мамай выжидал на Дону («подвинемся к Дону», прежде чем «приспеет к нам Ягайло», решил Мамай), Дмитрий Иванович предпринял продуманный марш-маневр, двинувшись вдоль Оки, чтобы опередить Ягайло, не втягивать в военные действия рязанского князя (он «заповеда коемуждо плъку и въеводам: "Да аще кто пойдет по Рязанской земли, то же не коснися ни единому власу!"») и преградить ему путь к соединению с войском Ягайло. Одновременно его правый фланг прикрывали от Ягайло полки Дмитрия и Андрея, сыновей Ольгерда. На Лопасне рати русского войска соединились, перешли Оку (здесь к ним примкнули силы Дмитрия и Андрея) и двинулись к Дону. Подойдя к Дону, провели военный совет, на котором решение главного вопроса, переходить реку или нет, вызвало разногласия: одни опасались, попав под удар, лишиться путей отхода; другие, напротив, видели в реке прикрытие от возможного удара с тыла литовцев или рязанцев. Сражение было решающим и при любом варианте определяющим судьбу и войска, и, вероятно, Руси. И тогда князь Дмитрий «повеле мосты мостити черес Дон и бродов пытати в нощи». В густом тумане ночью с 7 на 8 сентября русские переправились через Дон и расположились на Куликовом поле, лежащем при впадении Непрядвы в Дон (западнее нынешнего села Монастырщина Куркинского района Тульской области).

В происшедшей трехчасовой битве главными руководителями с русской стороны были Дмитрий Иванович, его ближайший боярин Михаил Бренок, стоявший во главе засадного полка Владимир Андреевич и волынец Дмитрий Боброк. При этих полководцах состояли помощники — князья и воеводы.

По традиции битва началась единоборством богатырей, в котором погибли и русский, родом из Брянска, Пересвет (погребен в Москве в Симоновом монастыре), и Темир-мирза — «и спадоша оба на землю мертви и ту конец приаша оба». А затем «бысть сеча велика, и брань крепка» и «паде множество трупу обоих».

За схваткой сторожевого и передового полков с легкой конницей Мамая последовало фронтальное столкновение главных сил: «сступишася обои силы велицеи на долг час въместо, и покрыша полки поле, яко на десять верст от множества вой; и бысть сеча зла и велика и брань крепка, трус велик зело, якоже от начала миру сеча не бывала такова великим князем руским...». Русские были потеснены, и даже поник великокняжеский стяг, под которым пал Михаил Бренок. «Уже поганые поля наши наступают, а храбрую дружину у нас стреляли, и в трупу человечью борз конь не может скочити, в крови по колено бродят». Правое крыло приступ отбило, а левое было смято и отходило к Непрядве, потеряв павшими всех воевод: кое-кто из «небывальцев» — ополченцев⁸⁶, впервые попавших на поле боя, не устоял.

Но в дело вступил засадный полк. Едва сдерживал его порыв воевода Дмитрий до решающего часа, когда его «буеви сыиове» «единомысленно и борзо», подобно соколам, ринулись на застигнутых врасплох врагов. Мамай потерпел сокрушительное поражение. «Тогда князь великый Дмитрий Иванович и брат его Володимер Андреевич полки поганых вспять поворотил и нача их бити гораздо», а «поганый» в страхе «покрыша руками главы своа».

С русской стороны в битве пали и князья, и несколько сот бояр, а прочих воинов такое множество, что, как говорят летописцы, и перечислить невозможно («а прочих остави множества ради»). Мамай бежал, потеряв войско («избиша их многое множество») и все имущество («и взяша все богатство их и стада»). Князь Дмитрий, весь доспех которого был «бит и язвен», объехал поле кровавой битвы, где «един за единого умре», где рядом лежали простые люди и полегли все двенадцать белозерских князей; среди павших был и «тверъдый страж» — разведчик Семен Мелик.

Потом Дмитрий «повеле трубити в събранные трубы, съзывати люди», чтобы предать павших земле. Восемь дней стояла русская рать «на костех», хороня соратников. Ягайло, которого весть об исходе битвы настигла у Одоева, пограбил русские арьергарды (так смутно сообщают немецкие хроники⁸⁷) и повернул обратно. Рязанский князь в дело не вмешался. Сорокатысячное население Москвы колокольным звоном встречало победителей. Великий князь Дмитрий Иванович получил в народе прозвание Донского.

Прошли столетия. Советский народ, знающий цену национальной свободы, глубоко чтит память своих мужественных предков. В годы Великой Отечественной войны имя Дмитрия Донского прозвучало на историческом параде войск на Красной площади среди тех, чей пример воодушевлял наш народ на ратные подвиги во имя защиты социалистического Отечества. На Куликовом поле бережно сохраняется мемориальный ансамбль, 100 лет назад возведенный на народные пожертвования. Ныне он включает и церковь, талантом А.В. Щусева воплощенную в формы древнерусского хоромного строения⁸⁸. Славная битва вдохновляла поэтический гений не только современников. Ей посвятили проникновенные строки В.А. Жуковский и К.Ф. Рылеев, А.А. Блок и В.М. Саянов. Она живет в живописи В.А. Серова и И.С. Глазунова, в музыке Ю.А. Шапорина. Она живет в наших сердцах.

Итак, грозный властелин был разбит. Он потерял доверие улусной аристократии, а вместе с ним надежды не только на Сарай, но и на правобережное Поволжье. Опрокинутый Тохтамышем, он бежал и погиб. Сам Тохтамыш вскоре (1382 г.) хитростью разорил Москву, ордынское иго было восстановлено и просуществовало еще 100 лет.

Спрашивается, не напрасно ли русские пролили столько крови на Куликовом поле? Именно так и думают современные зарубежные апологеты Золотой Орды. Следуя прадедовским схемам русской дворянской историографии и дополняя их в угоду тем, кто тщится создать ложную родословную советской внешней политики, целый ряд зарубежных авторов (Б. Шпулер, Г. Франке, Дж. Соундрс, П.Г. Силфен, Ш. Коммо, Р. Траузеттель и др.⁸⁹)» силясь доказать антиевропейскую сущность России, идеализирует ее «мирный симбиоз» с Золотой Ордой⁹⁰. Приложили руку к этой теме и маоистские историки, старающиеся выдать Монгольскую империю за великий пример прогрессивного объединения народов, а Чингисхана и его преемников — за своих политических предтечей. Но это тенденциозный и близорукий взгляд. Исследования А.Н. Насонова, А.Ю. Якубовского, М.Г. Сафаргалиева, Г.А. Федорова-Давыдова, В.Л. Егорова⁹¹ и других советских ученых, а также их монгольских коллег — Ш. Виры, Н. Ишжамца, Ш. Нацагдоржа, Д. Гонгора и других⁹² ясно показали глубинный закономерный смысл происшедшего — ближние и дальние последствия этой исторической битвы в реальной политике и в общественно-политической мысли. Перечислим важнейшие.

Отныне Великое княжество Московское становится организатором и идеологическим центром воссоединения и национального освобождения Руси из-под ига, в то время как его главные внешнеполитические противники — Золотая Орда и Великое княжество Литовское — вступают в полосу безысходного кризиса.

Куликовская победа вызвала национальный подъем духа, укрепление самой великорусской народности. «И въскипе земля Руская в дне княжениа его», — сказано в «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя руського»⁹³. Битве посвящены летописные повествования, художественная поэма («Задонщина»), воинские повести («Сказание о Мамаевом побоище»), отражающие взгляды различных групп светских и духовных феодалов — участников события. При общей высокой оценке самой битвы они не сходны в изложении событий. Дошли эти сочинения во многих списках, художественная форма изложения затрудняет исторический анализ. Всестороннее исследование этого драгоценного фонда памятников — назревшая задача. Но уже и ныне ясно, какой огромный общественно-политический подъем переживала Великороссия и как велика в нем роль древнерусского наследия. Наши литературоведы, прежде всего школы Д.С. Лихачева, собрали немало тому свидетельств.

Они выявили в повестях о Куликовской битве «сочетание двух идейно-поэтических тенденций, одна из которых восходит к светским эпическим (литературным и фольклорным) традициям, а другая — к церковно-книжным»⁹⁴, притом каждая на свой лад наследует древнерусскую традицию. В «Задонщине» господствует первая тенденция, восходящая к «Слову о полку Игореве»; в «Летописной повести» начинает возобладать вторая, получающая наибольшее развитие в «Сказании». Сопоставление поисков «чести и славы» в эпосе и «Задонщине», мотивов битвы-пира, гиперболизации, комплексов образов убедительно подтверждают эту преемственность. А.Н. Робинсон справедливо заключает, что, основываясь на древнерусских традициях и развивая их, повести о Куликовской битве приближаются к государственному пафосу возрождения страны под главенством «богохранимого града Москвы»⁹⁵.

Отмечена литературоведами и та примечательная черта памятников, что в отличие от древнерусских, черпавших ретроспективный материал в основном из византийского историографического наследия, московские авторы широко сопоставляли в свое время современность уже с отечественной древностью киевских времен: Калку (Каялу) — с Непрядвой, Мамая — с Батыем, татар — с половцами и печенегами, Олега рязанского — со Святополком Окаянным, Дмитрия Ивановича — с Ярославом Мудрым, Владимиром Мономахом и Александром Невским, с последними в том плане, что на их стороне — древнерусские святые — Борис и Глеб⁹⁶. Вывод «о дальнейшем росте и развитии исторического самосознания» и роли древнерусской традиции в нем вполне оправдан⁹⁷. Естественно и то, что Дмитрий Донской в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя руського» рассматривается как продолжатель деятельности своего деда Ивана Калиты — «събрателя Русской земли»⁹⁸.

Корни этого обращения московских мыслителей к «своей античности», к исторической памяти народа раскрывает Д.С. Лихачев, когда относит объединение древнерусского эпоса вокруг Владимира Святославича к XIV—XV вв., с чем связывает и развертывание борьбы за киевскую отчину, и выраженную в «Задонщине» идею о реванше на Куликовом поле за поражение на Калке⁹⁹. Объединительной политике московского правительства и его книжникам была близка, видимо, мысль, что после битвы на Калке, хотя Русская земля и сидела «невесела», все же не «перевелись» богатыри на Руси, а сообща воевали за Русь и Муромец Илья, и говорливый галичанин Дунай, и ростовец Алеша...

«Снидемся, братия и друзи и сынове рускии, составим слово к слову, возвеселим Рускую землю, возврзем печаль на восточную страну», т. е. на Орду, — приглашал автор «Задонщины».

Вершиной национального подъема стали и бессмертная живопись Андрея Рублева, и развитие архитектурного ансамбля столицы. Н.Н. Воронин обратил внимание на первые опыты реставрации старых зданий и обновления древних росписей. При Дмитрии Донском реставрировали Успенский собор во Владимире.

Куликовская символика посвящения храмов перерастает в общевоинскую, общегосударственную¹⁰⁰. Народный эпос не отразил Куликовскую битву в особом сюжете, но и Куликово поле, и Мамай, и союзные ему литовские короли, которые тщетно пытались «каменну Москву под себя забрать», широко представлены в нем¹⁰¹. Примечательно, что ж в «Сказание о Мамаевом побоище» вставлена песня, отражающая думы простых новгородцев, которые в отличие от корыстных бояр сетуют на «великом вече», что им «не поспеть на пособь к великому князю Димитрию»¹⁰².

В «Задонщине», чей автор творчески использовал «Слово о полку Игореве», оценивается и международный отклик на Куликовскую победу: «...кликнуло диво в Русской земли, велит послушати рожнымь землям, шибла слава к Железным вратом [Дербенту], к Риму и к Кафы но морю, и к Торнаву, и оттоле к Царюграду [Константинополю] на похвалу. Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове»¹⁰³.

Среди городов назван и Тырнов, тогдашняя столица Болгарии. Куликовская битва — важная веха в истории взаимоотношений Руси с южнославянским балканским миром. Ведь вскоре он стал жертвой Османской империи. Завоевание Болгарии, Сербии, Балкан привело к резкому упадку южнославянской культуры, сопоставимому лишь с последствиями монголо-татарского разорения для Руси. И важно отметить, что в ту пору, особенно тяжелую для России, а чуть позднее — для южных славян, эти страны и народы старались возродить давнее общее свое достояние, взаимно обогатить его, искали опоры в культуре друг друга, в частности и в культуре Руси, пережившей свой взлет после Куликовской победы, и в итоге создали такую культурную традицию, значение которой в их последующей многовековой борьбе за национальное возрождение да и в нынешнем мире трудно переоценить. Понятно, что и автор «Задонщины» вспомнил недавно разоренную Болгарию. Понятно и то, что Куликовская битва была воспета в сербском народном эпосе, где она вплетается в тему борьбы славянства с османским игом¹⁰⁴.

Куликовская битва — не только яркая победа русского народа, это и светлая страница в истории народов Белоруссии и Украины, которые остановили литовский меч, занесенный тогда над Великороссией. С другой стороны, победа на Куликовом поле повлекла за собой расширение зоны русского влияния на юго-восточные земли и закрепила результаты Синеводской битвы (около 1363 г.), высвободившей Правобережную Украину из-под ига Орды, что содействовало великорусско-украинскому сближению на почве совместного освоения степных просторов¹⁰⁵. Отношения с Великим княжеством Литовским с тех пор определялись крахом восточной экспансии литовских феодалов. Они пытались найти выход в политической и церковной унии с Польшей (1386 г.), возобновляя которую все более поступались собственным суверенитетом в ее пользу. Это не спасло их от поражения в решающем столкновении с Ордой на Востоке (1399 г.), хотя и принесло славную победу над Орденом под Грюнвальдом. В этой битве украинские, белорусские и русские «хоругви» плечом к плечу сражались вместе с литовцами и поляками: они давно ждали дня, когда смогут рассчитаться с немецкими рыцарями за все их злодеяния¹⁰⁶.

В «Задонщине» упомянуты и Рим, и Константинополь — важнейшие церковные центры Европы. Русская церковь огромная идеологическая сила — после Куликовской битвы освятила ее, канонизировав споспешествовавшего Дмитрию Сергия Радонежского. Будучи реальными политиками и к тому же опасаясь распространения католичества на Восточную Европу, церковные иерархи действовали заодно с московским правительством в политике воссоединения.

Отныне московское правительство активизировало военно-дипломатическую подготовку свержения ига. После битвы размер дани уменьшился¹⁰⁷, но тяжелые поборы и разорения продолжались: Тохтамыш, Тимур, Едигей, Улу-Мухаммед — зловещие фигуры в нашей истории.

В то же время Золотая Орда в силу феодального дробления и сопротивления народов вступила в заключительный этап политического распада на ханства Крымское, Казанское, Астраханское и Большую Орду. Это открывало перед Великим княжеством Московским новые военно-дипломатические возможности, хотя и осложнялось выходом на восточноевропейскую политическую арену Османской державы. При Иване III правительство, умело сочетая военные походы с дипломатией, нейтрализуя и даже привлекая на свою сторону отдельных ханов, достигло решающего экономического и военного перевеса, воссоединив значительную часть Великороссии, а также Новгородскую землю.

Правители Великого княжества Литовского препятствовали победе сил централизации на Руси и делали все, чтобы московская политика не увлекла за собой подвластные им земли. Но тщетно: и Полоцк, и Смоленск, и Брянск все отчетливее тяготели к Москве. После Куликовской победы территория страны непрерывно росла. Вслед за Нижегородским княжеством (1393 г.) стала московским владением Пермская земля народа коми. Становилось все яснее, что лишь при твердом единодержавии и сильном войске можно сбросить иго Орды, оттеснить Литву и Польшу с древнерусских земель, защитить торговлю на Волге, вернуть выходы к Балтийскому и Черному морям, а главное, уберечь растущий класс дворянства от крестьянского топора.

Исторически назревшая прогрессивная задача воссоединения страны была облечена в средневековую форму воссоздания древней «отчины», Киевской Руси, а в ее основе лежало признание феодальными сословиями объединяемых земель русского самодержавия.

Решающим, переломным этапом в укреплении московской политики стала феодальная война второй четверти XV в. в России. В истории Европы она стоит в ряду таких событий, как война Алой и Белой розы в Англии (1485 г.), события воссоединения земель Франции (1491 г.), Испании (1492 г.). Она сопровождалась захватом сепаратистами Москвы, сожжением ее ордынцами, ослеплением московского великого князя Василия (прозванного поэтому Темным), сильным разорением всего края. Все же благодаря поддержке москвичей и жителей связанных с ними городов война закончилась победой князей московских над сепаратизмом Твери, Новгорода, Рязани и их литовскими и ордынскими союзниками и привела Великороссию к централизации, к политическому, церковному и этническому сплочению.

Если московское правительство твердой рукой поддержало борьбу славянских земель с немецким Орденом, завоевывая политические позиции в Пскове и в Новгороде, то литовское правительство не раз использовало соглашения с немецкими рыцарями в напрасной попытке превратить боярские республики в свои «русские воеводства». Московское правительство выиграло первый этап борьбы с Великим княжеством Литовским за земли Великороссии.

У агрессивного Ордена не было сил захватить земли Руси даже в худшую для нее пору, а с укреплением Московского великого княжества при Калите и Дмитрии и особенно после разгрома тевтонских рыцарей при Грюнвальде шансов у него и вовсе не осталось. Русская граница стала для Ордена неприступной. Опираясь на систему сильных укреплений, Русь уверенно противостояла неоднократным попыткам Ордена, Дании и Швеции нарушить ее рубежи. История свидетельствует, что при возраставшей помощи московского правительства русские купцы проникали на ливонские, прусские, датские, норвежские и шведские рынки; расширялось число охраняемых торговых путей на суше и на воде, a неоднократные попытки Ордена захватить русские земли обнаружили его растущую слабость.

Москва все явственнее становилась опорой русских земель в вооруженной и дипломатической борьбе против Ордена и его союзников. Постепенно московское правительство пробивало русским товарам и самим купцам пути на Вильнюс, Львов, Познань, Краков, Кошице, Лейпциг и другие торговые центры Европы.

С течением времени балтийский вопрос из ливонского все более превращался в общеевропейский, с его решением неразрывно связывались и судьбы Белоруссии и Украины.

В продолжительных войнах с Великим княжеством Литовским русская граница была к 1503 г. продвинута на линию Чернигов — Гомель — Стародуб — Брянск. Решающие столкновения были впереди.

Постепенно оживали маршруты русского купечества в Поволжье, в украинские земли Причерноморья (Олешье, Белгород-Аккерман и др.), на Северный Кавказ и даже в Среднюю Азию. Возродилась и русская колония в Константинополе, куда добиралось купечество не одной Москвы, а и Твери, и Новгорода, и Нижнего Новгорода. Московское правительство широко использовало и в торговле, и в политической практике услуги «фрягов» — генуэзцев и венецианцев.

По мере соединения прибалтийских, литовско-польских, южных, а также восточных торговых путей Москва постепенно связывала внутренние и внешние торговые пути в один узел и возвышалась как главный экономический центр России, в возрастающей мере влиявший на экономические связи и исторические судьбы Белоруссии и Украины.

Политическая централизация России оказала и экономическое влияние на судьбы восточного славянства. Россия переживала национальный подъем. Сознание современников не хотело больше мириться с господством Золотой Орды.

Чувствуя свою силу, Иван III прекратил выплату дани в Орду. Попытка большеордынского Ахмед-хана вооруженным путем добиться подчинения окончательно провалилась, натолкнувшись на четырехдневное противостояние русского войска на Угре (8—11 октября 1480 г.).

Россия обрела национальную независимость, за которую бились воины Дмитрия Донского на Куликовом поле и о которой думал сорокалетний князь, умирая. В его духовной грамоте-завещании сказано: «А переменит бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду и который сын возмет дань на своем уделе, тому и есть»¹⁰⁸.

Московское правительство, объединяя страну, ломало и видоизменяло прежнее разнохарактерное управление: союз земель под главенством великого князя начинал заменяться единым государством, на смену пестрым договорам с князьями-вассалами шла единообразная административная система. Бывшие удельные князья неуклонно теряли свои земли и низводились до положения служилых вотчинников. И в самой столице «третное» управление сменялось великокняжеским единовластием.

Усложнялась политическая структура, кроме боярской думы власть осуществляли дьяки — по тому времени высокообразованные администраторы, которым князь «приказывал» ведать определенными отраслями управления: посольскими делами, раздачей земель служилым людям (испомещением их), военной службой (будущие разрядные), связью (ямским делом). Зарождалась приказная система. Креп государев двор, упорядочивались и централизовались право, суд, финансы, вооруженные силы, в которых служилое боярство — опора центральной власти, князья и знатное боярство, вовремя поддержавшее Москву, занимают место в боярской думе. В отличие от Великого княжества Литовского и Польши в России процесс централизации совпадал со слиянием отдельных групп в единый господствующий класс.

Русская церковь тоже обрела самостоятельность: с 1448 г. митрополит, которого прежде назначала Византия, стал избираться собором епископов по назначению великого князя.

В составе государства постепенно объединялись обширные земли, различные как по естественно-географическим условиям, так и по уровню экономики и общественных отношений. Это предопределило сложность эволюции феодализма в России. Решение назревших национальных задач было возможно с применением единственно доступных в истощенной Золотой Ордой стране средств — поместной системы, барщины, крепостничества. Правительство активно укрепляло крепостническую базу централизованного государства. Поэтому возрождение России не принесло облегчения крестьянской доли.

Вот почему московские князья старались повсюду скрутить крестьян узами государственного закона, привязать их к собственникам земли. Судебником 1497 г. Иван III ввел закон, запрещавший крестьянам своевольно покидать владения господ: отныне крестьянин мог менять владельца около осеннего Юрьева дня 26 ноября, и то погасив задолженность. Попытки крестьян протестовать, бежать, восставать подавлялись. Это, как показали Л.В. Черепнин и А.Д. Горский, был шаг к их закрепощению. Их жизнь регулировал суровый закон. Вот как по статье 62 охранял он границы господских владений: того, кто перепахал межу, «бити кнутием да истцу взяти на нем рубль»; статьей 9 закон повелевал «ведомому лихому человеку живота не дати, казнити его смертною казнью».

Итак, централизованная и возрожденная Россия вновь заняла подобающее ей место в истории Европы, и иностранные державы спешили установить или возобновить с ней дипломатические отношения. Москва сносится с Испанией, Молдавией, Венгрией, Австрией, Францией¹⁰⁹. Централизация России породила обширную литературу о «Московии», державшей в своих руках торговые пути на Восток; этот своеобразный информационный взрыв затмил предшествующие сведения о России и создал ложное впечатление о ее «открытии» Европой, подобном открытию ею Америки.

На территории современной Европы было немного феодальных полиэтнических государств, еще меньше было среди них централизованных, и ни одно по своей прочности не могло сравниться с Российским. В самом деле, история стала свидетельницей упадка всех этнически неоднородных феодальных государств, простиравших свою власть на территорию Восточной Европы, — Хазарии, Византии, Булгарии, Золотой Орды, немецкого Ордена, Великого княжества Литовского, Польши, Швеции, Турции, Австрии. Лишь Россия сохраняла и увеличивала свой славянский, а затем и неславянский ареал с той поры, как ее централизованное государство, сбросив иго Орды, возродило и укрепило древнерусское ядро¹¹⁰.

К куликовским временам восходят корни торжества патримониальной концепции внешней политики централизуемой России (политики, провозгласившей приведение государственных границ в соответствие с этническими) над агрессивной политикой децентрализуемых держав. С Дмитрия Донского начинается действенное влияние «русского» элемента Великого княжества Литовского и Польши на судьбу их политических проектов поглощения России. В сущности, три бескоролевья, интервенцию в Россию и крах восточной политики — вот что получило Великое княжество Литовское, доведя унию 1386 г. до унии 1569 г., после безуспешных попыток Ольгерда и его преемников продолжать восточную политику Гедимина в условиях политической централизации Великороссии.

В своем последнем труде Б.Н. Флоря показал¹¹¹ тупиковый, химерический характер последующих магнатских и шляхетских проектов русско-польской и русско-литовской уний, поразительную неосведомленность их творцов, их превратное представление о русском, как теперь принято говорить, хронотопе, органическую связь с внутренней политикой правящих сословий Речи Посполитой, с их взаимоотношениями между собой и с династическими группировками.

То же относится к оценкам планов русской стороны с ее защитой своеобразной модификации сословной монархии, попытками столкнуть шляхту с магнатерией, Великое княжество Литовское с Польшей. Впрочем, русское дворянство, долгие десятилетия наблюдавшее за политическими судьбами Речи Посполитой, уже прошедшее, пусть кратковременную, школу выборной монархии, не привлекли «вольности» польско-литовской шляхты.

Стоит подчеркнуть пагубное влияние восточной экспансии Речи Посполитой и ее союзников на само ужесточение форм российского самодержавия и абсолютизма, тем более что последние учебники США и ФРГ по всемирной и русской истории не только отождествляют собирание централизуемой Россией своих исконных земель с агрессивной политикой захвативших их немецкого Ордена, Великого княжества Литовского, Польши, Швеции, но и противопоставляют «враждебный Европе» русский деспотизм овеянным западным влиянием «демократическим институтам» этих держав.

Примечания

1. Флоря Б.Н. Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI — начале XVII в. М., 1973; Хорошкевич А.Л. Очерки социально-экономической истории Северной Белоруссии в XV в.: Автореф. дис. ...докт. ист. наук. М., 1974. См. историографию: Батура Р.К., Пашуто В.Т. Культура Великого княжества Литовского. — Вопросы истории, 1977, № 4; История Литовской ССР. Вильнюс, 1978.

2. Греков И.Б. Очерки по истории международных отношений Восточной Европы XIV—XVI вв. М., 1963, с. 17, 39, 41, 156.

3. Ючас М.А. Русские летописи XIV—XV вв. как источники по истории Литвы. — Lietuvos TSR Mokslu Akademijos Darbai, Ser. A, Vilnius, 1958, t. 2, p. 81.

4. Perry M. Man's Unfinished Journey. A World History. Boston. 1978. p. 423: Wallenbank J.W. and oth. Нistory and Life. The World and its People. Illinois, 1977, p. 376—377.

5. Подробнее см.: Пашуто В.Т. Образование Литовского государства.

6. ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 84.

7. ПСРЛ. СПб., 1907, т. 17, стб. 72; Хроника Быховца. М., 1966, с. 54; SRP. Leipzig, 1863, t. 2. S. 712.

8. Послания Гедимина, Вильнюс, 1966, № 18; LUB, Reval, 1863, Bd. 2, N 796, p. 333.

9. НПЛ, с. 354 (1341 г.); ПЛ, М.; Л., 1955, вып. 2, с. 25, 27, 29; 1941, вып. 1, с. 21; Псков не очень доверял Ольгерду (ПЛ, вып. 1, с. 19; вып. 2, с. 25, 95); его войска не помогли Пскову, а «толко хлеб и сено около Пскова отравиша», брал он с псковичей и «окупы». См.: ПЛ, вып. 1, с. 21; вып. 2, с. 27, 99; ПСРЛ. Пг., 1915, т. 4, ч. 1, вып. 1, с. 271 (1341 г.).

10. НПЛ, с. 358; ПСРЛ, т. 4, ч. 1, вып. 1, с. 276.

11. SRP. Leipzig, 1861, t. 1, p. 723; Codex Masowiensis. Breslau, 1845, N 80 (1358); CDL. Wroclaw, 1845, p. 55—56; LUB. Reval, 1857, Bd. 3, № 1152; Codex epistolaris saeculi XV. Krakow, 1876, t. 2, N 191.

12. Batūra R. Lietuva tautų kovoje prieš Aukso Ordą. Vilnius, 1975, p. 220—300; ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 75; т. 11, с. 2. В Киеве стал княжить Владимир, сын Ольгерда (ПСРЛ, т. 11, с. 26); он упомянут: LUB, Bd. 2, № 1041 (7 ноября 1367 г.).

13. ПСРЛ, т. 17, стб. 99—100 (Увар, сп.), стб. 81—84 (Супр. сп.).

14. LUB, Bd. 2, № 796, р. 333 (1340 г.); договор Юрия Святославича с Ягайло (1386 г.) см. в кн.: Грамоти XIV ст. Киев, 1974, № 37; ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 65, 68 (1359 г. — Смоленск, Ржев, Брянск).

15. Приселков М.Д. Троицкая летопись, с. 370 (1349 г.).

16. SRP, t. 2, р. 712 (vil huzer).

17. Ibid., p. 80, 88 (consangvineis et amicis).

18. Ibid., p. 712.

19. Codex diplomaticus Masowiae. W-wa, 1919, N 80 (1358), p. 73—74 (seniores duces, duces).

20. ПСРЛ, т. 17, стб. 72, 143, 193.

21. SRP, t. 2, p. 533. Ольгерд «cum suis bayoribus et smyrdens», Кейстут «cum suis baioribus et paganis» (p. 603).

22. SRP, t. 2, p. 72.

23. Ibid., p. 553, 573, 576 (о вильнюсском воеводе Дирсуне), 576 (о Вирдоте близ Трокая).

24. «Plurima habet fortissima castri», — писал венгерский король Людовик. См.: Miesiecznik Heraldyczny. W-wa, 1935, t. 14, N 7/8, s. 102; «equirarium regis» (800 голов близ Каунаса) — SRP, t. 2, p. 559.

25. См. договор Любарта-Дмитрия с Казимиром 1366 г. (Грамоти XIV ст., № 19; Пашуто В.Т. Образование Литовского государства, с. 350; РИБ, т. 6. Прилож. № 3, 7, стб. 31 (сношения с Византией). Сыну Андрею Ольгерд «выделил и отдал» Полоцкое княжество. Орден это подтвердил как «jure feodali possidendum» (Codex diplomaticus Prussicus. Königsberg, 1857, t. 4, p. 39—40).

26. Собрание древних грамот и актов городов. Вильно, 1843, ч. 1, № 6.

27. ДДГ, № 6, с. 22.

28. SRP, t. 2, р. 576.

29. НПЛ, с. 358.

30. SRP, t. 2, р. 533 (1362 г.).

31. Сперанский М.Н. Сербское житие литовских мучеников. М., 1909, с. 26.

32. Приселков М.Д. Троицкая летопись, с. 392.

33. Прохоров Г.М. Указ. соч., с. 48; Пашуто В.Т. Образование Литовского государства, с. 390. Ольгерд подкреплял претензию на Русь тем, что якобы воевал за москвитян с немцами («Мы за них воюем с немцами», — писал он патриарху Филофею. — РИБ, т. 6, Прилож. № 24, стб. 140, 1371 г.).

34. SRP, t. 2, р. 79—80.

35. Приселков М.Д. Троицкая летопись, с. 402.

36. SRP, t. 1, р. 724 (1348 г.—40 тыс. немецких, французских и английских войск в битве при Стреве); t. 2, р. 75 (1348), 520—521 (1355), 165 (1377); Leipzig, 1866, t. 3, p. 106 (1377).

37. SRP, t. 2, p. 88—89, 559—560.

38. НПЛ, c. 369—370 (1367 г.).

39. SRP, t. 2, p. 560.

40. LUB, Bd. 2, N 1041, p. 772—773.

41. SRP, t. 2, p. 92.

42. Ibid., p. 93—94.

43. Ibid., p. 561.

44. Ibid., p. 94—95, 562—563.

45. Ibid., p. 94—96.

46. Ibid., p. 96, 565—568; t. 3, p. 89—90.

47. Ibid., t. 2, p. 98—99, 569.

48. НПЛ, c. 371 (1370 г.).

49. ПСРЛ, т. И, с. 14; ср.: SRP, t. 2, р. 571.

50. НПЛ, с. 371 (1371 г.); Приселков М.Д. Троицкая летопись, с. 392; ГВНП, № 42.

51. SRP, t. 2, р. 99; ср.: р. 571.

52. Ibid., р. 101—103, 571—572.

53. Приселков М.Д. Троицкая летопись, с. 387—388.

54. Там же, с. 391; ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 95.

55. ДДГ, № 6.

56. SRP, t. 2, р. 113 («по их обычаю»); Dlugosz J. Historiae Polonicae. Cracoviae, 1873, t. 3—4, lib. X, p. 144.

57. Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973. Автор наблюдает в Золотой Орде перерождение удельной суюргальной системы (с. 145), рост имущественных привилегий, т. е. еще один вариант процесса, типичного для социально-экономической эволюции подобного рода обществ (ср.: Новосельцев А.Я., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма. М., 1972, с. 322; Егоров В.Л. Развитие центробежных устремлений в Золотой Орде. — Вопросы истории, 1974, № 8).

58. Параска П.Ф. Золотая Орда и образование Молдавского феодального государства. — В кн.: Юго-Восточная Европа в средние века. Кишинев, 1972, с. 175—190. Автор интересно анализирует сложный процесс высвобождения Молдавии из-под непосредственной власти ханов. Говоря о роли Польского, Венгерского и Литовского государств в этом процессе, нужно, однако, непременно учитывать их сложную этническую структуру и роль славянских полков в их вооруженных силах.

59. Batūra R. Op. cit.

60. Босворт К.Э. Мусульманские династии. М., 1971, с. 206; Закиров С. Дипломатические отношения Золотой Орды с Египтом (XIII—XIV вв.). М., 1966.

61. ПСРЛ, т. 11, с. 10 (1368 г.).

62. РИБ, т. 6. Прилож. № 24, с. 135—140 (1371 г. — Ольгерд пишет патриарху Филофею о девяти русских походах и занятии этих и еще десяти городов).

63. Приселков М.Д. Троицкая летопись, с. 379 (1363 г.).

64. РИБ, т. 6, Прилож. № 20/21 (1370 г.).

65. ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 84; ср.: РИБ, т. 6, Прилож. № 19, стб. 117—118 (1370 г.).

66. Приселков М.Д. Троицкая летопись, с. 386 (1368 г.); ср.: РИБ, т. 6, Прилож. № 24, стб. 136.

67. РИБ, т. 6, Прилож. № 13 (1361 г.); о давлении папства см.: Winter E. Russland und das Papsttum. Berlin, 1960, Bd. 1, S. 118—119.

68. РИБ, т. 6, Прилож. № 15, стб. 94.

69. Прохоров Г.М. Указ. соч.

70. ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 95.

71. Там же, стб. 430—431.

72. Там же, стб. 104.

73. Там же, стб. 106.

74. ДДГ, № 9, с. 25—28; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, с. 52—54.

75. Тихомиров М.Н. Куликовская битва. 1380 г. — Вопросы истории, 1955, № 8; Рыбаков Б.А. Военное искусство. — В кн.: Очерки русской культуры XIII—XV вв., ч. 1, с. 387.

76. Подробнее см.: Назаров В.Д. Русь накануне Куликовской битвы (К 600-летию сражения на р. Воже), с. 98—114.

77. См.: Архив Маркса и Энгельса, т. 8, с. 151.

78. ПСРЛ. СПб., 1851, т. 5, с. 237; т. 4, ч. 1, вып. 1, с. 308.

79. Батура Р.К., Пашуто В.Т. Указ. соч., с. 111—112.

80. CDL, р. 55—56. Обзор историографии и источников вопроса см.: Ючас М. Литовское великое княжество во второй половине XIV — начале XV в. и борьба литовского народа за независимость: Автореф. дис. ...канд. ист. наук. М., 1956.

81. ПСРЛ, т. 15, вып. 1, стб. 138. 1379 г. Вместе с этими князьями на московскую службу пришли литовские бояре и приняли участие в Куликовской битве (Вatūra R. Lietuvos kova su Aukso Orda. — Mokslas ir gyvenimas, 1966, № 10, p. 30; Повести о Куликовской битве / Изд. подг. М.Н. Тихомиров, Ф.В. Ржига, Л.А. Дмитриев. М., 1959, с. 17).

82. НПЛ, с. 376.

83. О них см.: Адрианова-Перетц В.П. Историческая литература XI — начала XV в. и народная поэзия. — ТОДРЛ. Л., 1951, т. 8, с. 128—137; Тихомиров М.Н. Куликовская битва 1380 г. — В кн.: Повести о Куликовской битве, с. 335—376; Он же. Куликовская битва. 1380 г. — Вопросы истории, 1955, № 8, с. 11—25; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства, с. 596—623; Азбелев С.Н. Об устных источниках летописных текстов: (по материалам Куликовского цикла). — В кн.: Летописи и хроники. М., 1976, с. 78—101; см. также статьи Ю.К. Бегунова, Л.А. Дмитриева, М.А. Салминой, О.В. Творогова в кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. М.; Л., 1966.

84. Урланис Б.Ц. Войны и народонаселение Европы. М., 1960, с. 38—39.

85. Кирпичников А.Н. Военное дело на Руси в XIII—XV вв. М., 1976; Косточкин В.В. Русское оборонное зодчество конца XIII—XVI вв. М., 1962.

86. Повести о Куликовской битве, с. 36.

87. SRP, t. 3, р. 114—115. В известиях Торуньских анналов, хроник Детмара и Иоанна Поссильге сообщение о победе русских приурочено к Синим Водам. Это контаминация известий Куликовской и Синеводской битв. Хроники Детмара и Иоанна восходят к Торуньским анналам, однако о нападении войск Ягайло на уходивших с добычей русских не сообщают. В контексте постоянных тенденциозных дополнений Детмаром и Иоанном их торуньского источника и стремления этих хронистов разжечь войну Литвы с Русью сообщение 1380 г. представляется весьма сомнительным. Подробнее см.: Ючас М.А. Литовское великое княжество...; ср.: Бегунов Ю.К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище». — В кн.: «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла, с. 507—509.

88. Ашурков В.Н. На поле Куликовом. Тула, 1967.

89. Spuler B. Die Mongolen in Russland. 1223—1502. Wiesbaden, 1965; Ejusdem. Der mongolische Nomadismus in einer sesschaften Gesellschaft: Die Goldene Horde. San Francisco, 1975; Franke H. Asien und Europa in Zeitalter der Mongolen. Freiburg u. a., 1970; Sanders J.J. The History of the Mongol Conquests. London, 1971; Commeaux Ch. La vie quotidienne chez les mongols de conquête (XIII-e siècle). Paris, 1972; Silfen P.H. The Influence of the Mongols on Russia: A Dimencional History. N. Y., 1974 etc.

90. Странно, что подобные идеи встречаются доныне и в нашей историографии (Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. Легенда о «государстве пресвитера Иоанна». М., 1970, с. 192, 202, 389; ср.: Дружба народов, 1977, № 2, с. 251).

91. Насонов А.Н. Монголы и Русь (История татарской политики на Руси); Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М.; Л., 1950; Сафаргалиев М.Г. Распад Золотой Орды. Саранск, 1960; Федоров-Давыдов Г.А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. М., 1966; Егоров В.Л. Золотоордынский город: Автореф. дис. ...канд. ист. наук. М., 1973.

92. История Монгольской Народной Республики. М., 1954; Общественные науки в МНР: Сб. статей. М., 1977; Матвеева Г.С. Историческая наука в МНР. — Вопросы истории, 1978, № 8.

93. ПСРЛ. Л., 1925, т. 4, ч. 1, вып. 2, с. 353.

94. Робинсон А.Н. Эволюция героических образов в повестях о Куликовской битве. — В кн.: Куликовская битва в литературе и искусстве. М., 1980, с. 34.

95. Там же, с. 38.

96. Кусков В.В. Ретроспективная историческая аналогия в произведениях Куликовского цикла. — Там же, с. 39—51.

97. Там же, с. 51.

98. Салмина М.А. «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя руського». — ТОДРЛ. М.; Л., 1970, т. 25, с. 29.

99. Лихачев Д.С. Великое наследие. М., 1979, с. 278—289.

100. Борисов Н.С. Русская культура и монголо-татарское иго: Автореф. дис. ...канд. ист. наук. М., 1977, с. 14, 12.

101. Пропп В.Я. Русский героический эпос. М., 1958, с. 312, 411. В сочинениях Куликовского цикла Ольгерд ведет с собой «татар», «варяг», «огарян» (Повести о Куликовской битве, с. 59, 58, 93, 138, 183).

102. Путилов Б.Н. Русский историко-песенный фольклор. XIII—XVI вв. М., 1960, с. 135; Он же. Куликовская битва в фольклоре. — ТОДРЛ. М.; Л., 1961, т. 17, с. 107—129.

103. Повести о Куликовской битве, с. 13.

104. Погодин А. Српска народна песма о Куликовом боjy 1380 г. — Прилози за књижевност, език, исторjу и фолклор. Београд, 1938, кнь. 18, с. 500—508.

105. Хорошкевич Г.Л. Політичні наслідки Куликовської битви. — Український історичний журнал, Київ, 1980, № 9, с. 53.

106. Пашуто В.Т., Ючас М.А. 550-летие Грюнвальдской битвы. — Воен.-ист. журн., 1960, № 7.

107. Павлов П.Н. К вопросу о русской дани в Золотую Орду. — Учен. зап. Красноярского пед. ин-та, т. 13. Сер. истор.-филол., 1958, вып. 2, с. 74—112.

108. ДДГ, № 12, с. 36. Подробнее см.: Назаров В.Д. Конец золотоордынского ига. — Вопр. истории, 1980, № 10, с. 104—120.

109. Казакова Н.А. Западная Европа в русской письменности XV—XVI вв. Л., 1980.

110. Пашуто В.Т. Пути изучения истории Древней Руси. — В кн.: Будущее науки. М., 1978, вып. 11, с. 279.

111. Флоря Б.Н. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI — начале XVII в. М., 1978.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница