Духовная культура

Традиции древнерусской культуры прочно укоренились в различных областях быта, духовной и материальной культуры.

На протяжении изучаемого времени, как и позднее, прочно сохранялись древнерусские термины родства и свойства: тесть, теща, свекр, свекровь, свояк, своякиня (свесть), падчерица, пасынок, сестра и сестренец (сын сестры), сестричич и сестрична. Для обозначения приданого невесты по-прежнему употреблялось древнерусское слово «вено» как в Киеве, так и в Полоцке, как в Минске, так и в Слониме¹.

В области народной культуры традиции были необычайно крепки. Язычество, против которого так ополчались ортодоксы XI—XII вв., медленно уступало свои позиции христианству. Продолжалось почитание матери-земли, ее культ нашел выражение в сохранении вплоть до XIX в. обычая подкреплять прочность клятв землей, которую держали во рту или в руке. По-прежнему почитались озера, колодцы и источники.

Языческие боги не были забыты на протяжении XIV — начала XVI вв. Весной отмечался праздник бога Ярилы, совпадающий с масленицей². Продолжали существовать посвященные этому богу деревья. Так, в грамоте Льва Даниловича Галицкого среди межевых знаков указан Перунов дуб. Языческим характером отмечен был у всех восточных славян праздник Ивана Купала, сопровождавпшйся поисками цветущего папоротника и разрыв-травы. Травы, собранные накануне Ивана Купалы, в окрестностях Минска закладывались в основание жилищ. Атрибуты скотьего бога Волоса (Власия) на Украине были перенесены на св. Юрия (Георгия), высоко почитавшегося у всех восточных славян. Древняя тризна преобразовалась в Радуницу, в оплакивание мертвых на троицкие и другие «дзяды». Символом солнца продолжали служить караваи, печению которых придавалось сакральное значение в свадебных обрядах³.

Языческие моменты заметны были и в праздновании рождества. Древние мотивы чувствуются в песнях календарно-сельскохозяйственного и семейно-обрядового циклов, в особенности свадебных⁴. Заключение браков без соблюдения христианской обрядности было обычным на Украине и Белоруссии. Даже в начале XVI в. митрополит киевский и всея Руси Иосиф жаловался, что «многии люди Руси... незаконне мешкають, жены поймуючи не венчаються, и детей крестити не хотят, и на исповедь не ходят»⁵, лишая тем самым православное духовенство источников дохода. Несмотря на требование митрополита, чтобы все светские власти выдавали нарушителей церковных установлений «подле прав духовных их закону греческого, штобы в их законе блуд не был», через три года, в 1512 г., митрополит снова обратился к «князем, паном, бояром, дворанам нашим, мещанам греческого закона» с жалобой на тех, что «неслушны» «в делех духовных» «и з жонами... своими незаконне» живут⁶. Эти меры киевского митрополита не привели к изживанию языческих обычаев при заключении свадеб, сохранявшихся и значительно позднее⁷. В свадебных обычаях, бытовавших на территории Белоруссии до XIX в., легко прослеживаются воспоминания о языческих обычаях умыкания невесты (так, ее обычно запирали дома, жених с «дружиной» — весьма характерный термин, ведущий также к древнерусским временам, — вторгались и насильственно увозили ее). Бытовали и воспоминания о продаже невесты: в свадебных песнях сват назывался купцом, невеста — товаром, родители жениха и невесты, договорившиеся о свадьбе, били по рукам. В приготовлении к свадьбе большое место занимало печение каравая, который в древности приносили идолам⁸. При сходстве белорусских и украинских свадебных песен с великорусскими первые сохранили больше остатков языческой старины, чем великорусские⁹. Это легко объяснимо различным положением церкви в Великом княжестве Литовском и Русском государстве. В Русском государстве церковь пользовалась постоянной поддержкой светской власти, сама оказывала ей помощь в распространении господства над различными народами и народностями. В Великом княжестве Литовском с конца XV в. подобный союз сложился между католической церковью и великокняжеской властью. Православная же церковь имела гораздо более слабые позиции, что и способствовало сохранению языческих традиций, в частности, в области обрядовой поэзии¹⁰. Впрочем, и в народной культуре Великороссии следы язычества были очень сильны¹¹.

В Белоруссии и на Украине, как и в Древней Руси, были распространены такие духовые, струпные и ударные инструменты, как бубны, сурны, свирели, гудки, сопели, рога и т. д.¹² Скоморохи — общеславянское название¹³ (медвежатники, дудники, скрипники) — пользовались также медными духовыми трубами¹⁴.

Какие-то элементы инонациональных культур, несомненно, вошли в народную культуру юго-западных районов Руси. Об этом можно судить по тому, что название одного из южных кочевых народов в конце XV — начале XVI в. употреблялось как имя собственное. Один из киевских мещан носил имя Берендея, напоминая о контактах Древней Руси с берендеями. Впрочем, и в других районах Руси этнонимы часто употреблялись в роли антропонимов. Благодаря слабости церкви в Южной и Западной Руси дольше удерживались общеславянские имена. О былинном Чюриле Пленковиче напоминает Чюрило Бродовский, о языческом Дажбоге — Данило Дажбогович¹⁵. Впрочем, сохранялись они и в Великороссии¹⁶.

Принятие христианской культуры и ее распространение среди народов Западной и Юго-Западной Руси отличались некоторыми особенностями, свойственными и другим восточнославянским народам. Среди христианских святых во всей Восточной Европе были особенно почитаемыми св. Юрий — покровитель земледельцев и, говоря современным языком, животноводов¹⁷, св. Параскева-Пятница («нарицаемая Пяток»)¹⁸ — покровительница торговли в древней и в Северо-Восточной средневековой Руси, особенно в XI—XIV вв., наконец, покровители кузнецов Кузьма и Демьян¹⁹.

Возможно, и в будущие украинские и белорусские земли Великого княжества Литовского проникло то «еретическое» направление христианства, которое было связано с Еленой Стефановной Волошанкой и московским еретическим кружком, к которому оказался причастен и Иван III. К сожалению, об этом направлении можно судить лишь на основе клятвы, которую давал Иван III в 1488 г.: «Князь... великии кляся небом и землею и богом сильным, творцем всея твари». Радул, угро-влахийский воевода, в своей жалованной русскому монастырю на Афоне в 1502 г. употреблял такое инвокацио (посвящение богу): «Во имя троицы и бога, создавшего все мысльнии чини и землю», — в котором, очевидно, противополагались бог и троица, что шло вразрез с христианским учением о неразрывности троицы и троичности божества²⁰.

Не случайно московский кружок еретиков группировался вокруг Федора Курицына, совершившего в 1481—1486 гг. длительное путешествие по Юго-Востоку Европы, и дочери молдавского воеводы Стефана.

Система летосчисления (от сотворения мира)²¹ и система счета и мер²² были унаследованы украинцами и белорусами от Древней Руси. Различные достижения в области культуры Древней Руси продолжали сохраняться и развиваться в будущих украинских и белорусских землях. Распространение грамотности, о чем свидетельствует находка витебской берестяной грамоты и многочисленных «писал» в Полоцке, Волковыйске, Минске, Новгородке, Браславе, Копыси, Слуцке, Друцке²³, делало доступным те произведения, которые создавались во времена Древнерусского государства.

Из этих последних непререкаемым авторитетом пользовались русские летописи. Обосновывая созыв собора ради избрания митрополита, отдельного от митрополии всея Руси, центром пребывания которой стала Москва, Витовт осенью 1415 г. писал, что сообщение о первом таком соборе при Изяславе Киевском было найдено в древних летописцах — Киевском и Владимирском²⁴.

Древнерусские традиции летописания долго жили на русских землях Великого княжества Литовского. На русском языке была написана и «литовская» летопись XIII в., помещенная в древневолынский свод того же столетия²⁵. Ранние памятники белорусского летописания не сохранились, хотя есть предположение, что летописи велись в Полоцке, Слуцке, Пинске, Новгородке и др.²⁶ Возможно, исчезновение этих памятников связано с общей судьбой белорусского литературного наследия²⁷. В 1429—1430 гг. был составлен летописец великих князей литовских, в середине XV в. присоединенный к своду, обработанному в Смоленске при дворе епископа Герасима. В 1495 г. была написана летопись Авраамки, в основу которой были положены свод 1448 г. и хронограф. В 20-е годы XVI в. была составлена первая Пространная редакция летописи Великого княжества Литовского²⁸. Согласно «Летописцу Великого княжества Литовского и Жомоитского» литовская династия, подобно московской, по версии «Сказания о князьях Владимирских» восходит к античным временам. Если в Москве род великих князей возводили к Августу, то литовские великие князья ограничились лишь Нероном, родич которого Палемон и положил начало этой династии²⁹. Супрасльская летопись, содержащая Киевскую летопись, имеет оригинальные известия за XII—XV вв., записанные, по мнению некоторых исследователей, очевидцами³⁰.

Позднейшие летописи Быховца, Рачинских, Красинских имели своим источником не только записи современников и древнерусские своды, но и хроникальные памятники XV в. И в XV в. русские летописи оставались образцом для летописания в пределах Великого княжества Литовского. Панегирик в честь Витовта, помещенный в западнорусских летописях, был написан по образцу похвалы Дмитрию Донскому³¹. О бытовании в западнорусских землях особой версии «Повести временных лет», восходящей к новгородскому материалу, свидетельствует редакция ее, занесенная в Устюжский летописный свод³², составленный в начале XVI в. при участии военнопленных, попавших на русский Север в результате поражения на р. Ведрошп в 1500 г. Это, разумеется, не дает оснований для противопоставления украинских, т. е. киевских, галицко-волынских³³, и белорусских (Супрасльской, Хроники Быховца и др.) летописей великорусским, новгородским и псковским. Несомненно, что традиции древнерусского летописания дали гораздо более сильный толчок для развития исторической мысли на Северо-Западе и Северо-Востоке Руси, нежели на Западе или Юго-Западе. Причины этого лежат, по-видимому, в особенностях политического строя Великого княжества Литовского и в особенностях положения в нем церкви.

В идеологическом отношении позиции православной церкви в Литовском княжестве были значительно слабее, нежели в будущей Великороссии. Об этом свидетельствует отсутствие на Западе и Юго-Западе собственных святых, за исключением кн. Федора Острожского³⁴, канонизированного во второй половине XV в., литовских князей-мучеников, принявших православие, — Иоанна, Евстафия, высоко почитавшихся, но не канонизированных официально киевских великих князей — Мстислава и его сына Ростислава, и общевосточнославянских князей — Бориса и Глеба, кн. Михаила Черниговского³⁵. Между тем в землях Северо-Западной и Северо-Восточной Руси процесс канонизации местных святых протекал очень бурно. Даже в Пинском удельном княжестве, переживавшем в XV в. «золотой век православия»³⁶, укрепление материальных позиций церкви не сопровождалось усилением ее воздействия в идеологической жизни.

В светской литературе того времени, более распространенной в Литовском княжестве, нежели в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, популярностью пользовались те же произведения, что и в будущем Русском государстве — «Повесть о Трое» («Троянская история»), «Александрия», «Повесть о Варлааме и Иосафе»³⁷ и такие «научные» сочинения средневековья, как «Шестокрыл» и др.

Испытывая в условиях распространения католичества воздействия западного искусства, особенно заметные в архитектуре, военной и гражданской, искусство будущих белорусских и украинских земель тем не менее продолжало сохранять некоторые древнерусские традиции³⁸. Перестройки сооружений в XV—XVI вв. делались в соответствии со старыми традициями (например, замок в Хотине³⁹). С использованием местных образцов были сооружены замки в Новогрудке и Гродно, а также Белгородская крепость, построенная Федоркой-галичаниным в 1438—1454 гг. (крепость была лишена нижнего и среднего боя⁴⁰). Клети-городни, обычные для строительства Киевской Руси, имели и замок в с. Невицкое XIV—XV вв., и принадлежавший роду Ильиничей замок в Мире (1506—1510 гг.)⁴¹. В конце XV — начале XVI в. мотивы крепостного зодчества проникли и в строительство церквей в Белоруссии. Стали сооружаться церкви с выдвинутыми башнями и бойницами (церкви в Сынковичах и Маломожейкове⁴²), в которых древние традиции уже почти не заметны.

Поскольку значительная часть церквей была построена из дерева⁴³, они не сохранились. О развитии церковной архитектуры можно судить лишь по каменным сооружениям. Традиции строительства крестово-купольных храмов, восходящие к Киевской Руси, переосмыслялись на Украине. Здесь, как и в Белоруссии, в течение конца XV—XVI в. складывались местные архитектурные школы и традиции⁴⁴, использовавшие, несомненно, опыт прежнего строительства. Некоторые местные архитектурные детали применялись даже при сооружении готических зданий (костел в Ишкольди 1472 г.)⁴⁵.

То же самое можно сказать и о развитии изобразительного искусства. Сюжеты живописи общи для всего православного искусства. Наиболее популярны, как и в станковом искусстве Северо-Запада и Северо-Востока Руси, были святые Николай (иконы из Радружа конца XV в. и из Макушева первой половины XVI в.), Параскева-Пятница из с. Корчина, Кузьма и Демьян из с. Тилича около Коросна, св. Юрий (Георгий) — змееборец (икона из с. Станыли и с. Крылоса XIII—XV вв.), образы Богоматери (из сохранившихся на территории Белоруссии лучшая икона — Умиление из Никольской церкви в Брестской области⁴⁶. Их иконография и стиль на протяжении XIV—XV вв. ясно обнаруживают местные особенности. Так, на иконах с будущих украинских земель Юрий-змееборец изображается в виде воина-мученика, как правило, в рост, на иконах с будущих великорусских земель — это воин, восседающий на коне и поражающий копьем змея, распростертого у ног коня.

Памятники монументального искусства, крайне редкие, обнаруживают живучесть древнерусских традиций и в этой сфере искусства. Росписи Супрасльского монастыря, сооруженного в начале XVI в., были созданы сербским художником Нектарием в середине XVI в. с учетом восточнославянских традиций⁴⁷.

Светская «портретная» (скорее «парсунная») живопись XV — начала XVI в. на первом этапе своего существования сохраняла традиции иконописи (это парсуны А.В. Олельковича, тверской княгини и великой литовской княгини Ульяны, Ольгерда и др.)⁴⁸.

Прикладное искусство, более подвижное в своем развитии, тем не менее удержало отдельные традиционные черты. Некоторые образцы шитья, в частности оплечье фелони из с. Золочева, близ Львова, XV в., выполненное распространенной тогда золотошвейной техникой, имеют сходство с русскими работами того же времени. В мелкой пластике оживали образы мозаик Киевской Софии (см. каменную иконку Оранты около 1470 г. — времени восстановления Семеном Олельковичем Успенского собора в Киеве⁴⁹). Для миниатюр всех восточных славян характерен орнамент плетенкой, часто встречающийся и в украинских рукописях, таких, как Поучения Ефрема Сирина 1492 г., Галицкое евангелие XIV в., Лавришевское и Жировицкое евангелия⁵⁰.

В области искусства, как и в других сферах культуры, древнерусские традиции были тем источником, из которых черпали украинцы и белорусы опыт, перерабатываемый в процессе создания новых, украинской и белорусской, культур.

Примечания

1. РИБ, т. 27, стб. 421—422, б. д.; стб. 560, 25 июля 1494 г.; стб. 617—621, 20 июля 1495 г.; стб. 717, 17 января 1499 г.; т. 20, стб. 208, 213, 278, 282—283, 1516 г.

2. Богданович А.Е. Пережитки древнего миросозерцания у белорусов. Гродна, 1895, с. 19—20; Карский Е.Ф. Белорусы. М., 1916, т. З, ч. 1, с. 155—156.

3. Богданович А.Е. Указ. соч., с. 16, 30, 72, 73; Зубрицкий Д. Критико-историческая повесть..., Прилож. 8, с. 4; Карский Е.Ф. Белорусы, т. З, ч. 1, с. 159, 162, 169—170; Харузин А. Славянское жилище..., с. 28; Шейн П.В. Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края. СПб., 1887, т. 1, ч. 1. с. 593—631; Крачковский Ю.Ф. Быт западнорусского селянина. М., 1874, с. 47; Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1865, т. 1, с. 203—210.

4. Карский Е.Ф. Белорусы, т. 3, ч. 1, с. 129; Нікольскі Н. М. Иітолегія і абрадавасць валочобных песень. — Беларуская Академія навук. Працы секцыі этнаграфіі. Мінск, 1931; Мухаринская Л.С. Белорусская народная песня. Историческое развитие. Минск, 1977; Василенок С.И. Фольклор и литература Белоруссии эпохи феодализма. М., 1961.

5. АЗР. т. 2, № 51, с. 62—63, 10 февраля 1509 г.

6. АЗР, т. 2, № 77. с. 101, 45 сентября 1512 г.

7. Czasopiśmo prawno-historyczne. W-wa, 1963, t. 15, z. 1, s. 85—150.

8. З-ч А. Белорусские свадебные обряды и песни сравнительно с великорусскими. СПб.. 1897, с. 4—5, 11. 16, 22. 99.

9. К этому выводу пришел исследователь белорусских свадебных песен А. З-ч. См. также: Крачковский Ю.Ф. Быт западнорусского селянина, с. 16, 24, 94—95. Ср.: Соколова В. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. XIX — начало XX в. М., 1979.

10. Это отмечал Е.Ф. Карский (Карский Е.Ф. Белорусы, т. З, ч. 1, с. 93).

11. Сахаров А.М. Религия и церковь. — В кн.: История русской культуры XVI века. М., 1977, ч. 2, с. 79—83.

12. Прывалаў Н. Народныя музычныя інструменти Беларусі. — Зап. аддзелу гум. навук АН БССР, кн. 4. Працы кафэдры этнографіі. Менск, 1928, т. 1, кн. 1; ИЮМ, т. 30, 2 паг., с. 43, № 46; Сборник кн. Оболенского. М., 1838, № 1, с. 77.

13. Термин имеет индоевропейские корни (Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. СПб., 1895, т. 3: Фасмер М.М. Этимологический словарь русского языка. М., 1971, т. 3, с. 648—649); Зимин А.А. Скоморохи в памятниках публицистики и народного творчества XVI века. — В кн.: Из истории русских литературных отношений XVIII—XX веков. М.; Д., 1959, с. 337—343; Белкин А.А. Русские скоморохи. М., 1975, с. 64—72.

14. РИБ, т. 30, № 97, стб. 827; № 99, стб. 830; Няфед У. Беларуси тэатр. Мшск, 1959, с. 18; Никифоровский Н.Я. Очерки Витебской Белоруссии. М., 1892, ч. 2. Дудар и музыка, с. 4.

15. АрхЮЗР, ч. 1, т. 6, № 5, с. И, 1 сентября 1507 г.; AS, t. 1, N 18, s. 17, 1394 г.; N2, s. 2, 1385 г.

16. Веселовский С.Б. Ономастикон. Древнерусские имена, прозвища и фамилии. М., 1974; Керста Р.И. Украинская антропонимия XVI в. (мужские наименования): Автореф. дис. ...канд. ист. наук. Ужгород, 1978.

17. Никифоровский Н.Я. Очерки Витебской Белоруссии. М., 1893. Ч. 3, Пособники жихара; Крачковский Ю.Ф. Быт западнорусского селянина, с. 116—120.

18. Ей был посвящен один из приделов церкви Троицы в с. Семятичах Дорогицкого повета в первой трети XV в. (АВАК, т. 2, № 1, с. 1—2, 25 апреля 1431 г.).

19. Церковь в их честь была сооружена на так называемой Русской улице Бреста (АВАК, т. 3, № 3, с. 4—5; т. 23, № 4, с. 4—5).

20. ПСРЛ. Пг., 1921, т. 24, с. 236; Акты русского на св. Афоне монастыря св. великомученика и целителя Пантелеймона. Киев, 1873, № 70, 71, с. 442. 445, 1502 г.

21. Наряду с этим употреблялся отсчет времени по индиктам, особенно с середины XV в. В это же время он распространился и на Северо-Западе Руси (ПЛ, вып. 2. Третья псковская летопись). Счет от рождества Христова был введен в конце XV—XVI в.

22. Скурат К.У. Даунія беларуския меры (лексічны аналіз). Мінск, 1974.

23. К 25-летию открытия берестяных грамот. — СА, 1976, № 3, с. 349; Медведев А.Ф. Древнерусские писала XI—XV вв. — СА, 1960, № 2, с. 63—88; Очерки по археологии Белоруссии. Минск, 1972, ч. 2, с. 177.

24. АЗР, т. 1, № 25, с. 36, после 15 ноября 1415 г.

25. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси, с. 116—121. До 1238 г. доводила свое изложение Киевская летопись (там же, с. 23—29).

26. Гейденштейн Р. Записки о Московской войне. СПб., 1889, с. 71; см. подробнее: Улащик Н.Я. Очерки по археографии и источниковедению Белоруссии феодального периода, с. 171; Чамярыцкі В.А. Да пытання аб раннім летапісанні Беларусі XII—XIII ст. — ВАН БССР. Сер. грамадскіх навук. Мінск, 1965, № 3, с. 90—98. В течение всего XIII в. велось летописание во Владимире Волынском (Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси, с. 113).

27. О судьбе полоцкой софийской библиотеки см.: Щапов Я.Н. О судьбе библиотеки полоцкого Софийского собора. — ВИ, 1974, № 6, с. 200—204; Слуховский М.И. Библиотечное дело в России до XVIII в. М., 1968, с. 69.

28. Чамярыцкі В.А. Беларускія летапісы як помніки літаратуры. Узнікненее і літаратурная гісторыя першых зводау. Мінск, 1969: Улащик Н.Н. «Литовская и жмойтская хроника» и ее отношение к хроникам Быховца и М. Стрыйковского. — В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 357—365; Он же. Открытие и публикации Супральской летописи. В кн.: Летописи и хроники. 1976. М., 1976, с. 203—213.

29. Сказание о князьях владимирских. М., 1950; Батура Р.К., Пашуто В.Т. Культура Великого княжества Литовского, с. 113; см. также: Chodynicki K. Ze studiów nad dziejopisarstwem rusko-litewskim. — AW, t. 3, z. 1, s. 387—401.

30. Сушицький Т. Західноруські літописи. Кіев, 1921. Т. 1: Марченко М.I. Українська історіографія (з давних часів до середини XIX ст.). Кіев, 1959, с. 31.

31. Jakubowski J. Studia nad stosunkami narodowosciowymi na Litwie przed unią Lubelską. W-wa, 1912, s. 25; Пашуто В.Т. Образование..., с. 67—68; Улащик Н.Н. «Литовская и Жмойтская хроника» и ее отношение к хроникам Быховца и М. Стрыйковского. — В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 357—365.

32. Сербина К.Я. Устюжский летописный свод. — ИЗ. М., 1946, т. 20, с. 239—270; Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. Л., 1976, с. 197.

33. См. точку зрения Б. Лепкуя: Lepkyj B. Zarys literatury ukrainskiej. Podręcznik informacyjny. W-wa, 1930, s. 87.

34. Блудова А. Сказание о преподобном Федоре, князе Острожском. СПб., 1871.

35. Макарий (Булгаков). История русской церкви. СПб., 1877, т. 8, с. 30—31.

36. Миловидов А. О положении православных в Пинском удельном княжестве и г. Пинске до 1793 г. — ЧОЛДП, т. 31, апрель 1894, с. 372.

37. Карский Е.Ф. Белорусы, т. 3, с. 66—68, 69—70, 75—77, 80—82 и др.; ср.: Лурье Я.С. Переводная беллетристика XIV—XV вв. — В кн.: Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. Л., 1970, с. 320—359; Он же. Оригинальная беллетристика XV в. — Там же, с. 360—386.

38. Ткачоу М.А. Абарончыя збудаванні заходніх зямель Беларусі XIII—XVIII ст. Мінск, 1978.

39. Історія украінського мистецтва. Киев, 1967, т. 2, с. 31; ср.: Логвин Г.Н. Архитектура Украины. Архитектура XIV — первой половины XVI в. — В кн.: Всеобщая история архитектуры. М., 1968, т. 6, с. 348 и др.

40. Ткачоу М.А. Абарончыя збудаванні заходніх зямель..., с. 32—34, 50—52; Квитницкая Е.Д. Архитектура Белоруссии. Архитектура XIV—XVI вв. — В кн.: Всеобщая история архитектуры, т. 6, с. 459—460; Історія украінського мистецтва, т. 2, с. 32.

41. Логвин Г.Н. Украинские Карпаты. М., 1973, с. 65; Ткачоу М.А. Абарончыя збудаванні заходніх зямель..., с. 63—69; Егоров Ю. Градостроительство Белоруссии. М., 1954, с. 30—34.

42. Чантурия В.А. История архитектуры Белоруссии. Дооктябрьский период. Минск, 1969, с. 27—28; Иодковский И. Церкви, приспособленные к обороне в Литве и Литовской Руси. — Древности. Тр. Моск. археологич. общ-ва. М., 1915, т. 6, с. 249—311; Ткачоу М.А. Абарончыя збудаванні заходніх зямель..., с. 115—131.

43. РИБ, 20, стб. 756, 1362.

44. Логвин Г.Н. Украинские Карпаты, с. 77, 129 и др.; Он же. Украинское искусство. X—XVIII вв. М., 1963, с. 358—359.

45. Янкявічане А.С. Самабытные рысы беларускай готыкі. — ПГКБ, 1974, № 1, с. 15—21: Квитницкая Е.Д. Архитектура Белоруссии. Архитектура XIV—XVI вв., с. 467—468; ср.: Чантурия В.А. История архитектуры Белоруссии. Дооктябрьский период, с. 28.

46. Історія..., илл. 164, 149, 144, 215, с. 242, 221; Логвин Г.Я. Украинское искусство. X—XVIII вв., с. 100, 93, 98.

47. Freski z Suprasla. Katalog wystawy. Bialystok, 1968.

48. Кацер М.С. Изобразительное искусство Белоруссии дооктябрьского периода. Минск, 1969, с. 39—48.

49. Історія..., с. 180—181; Логвин Г.Я. Украинские Карпаты, с. 50—52.

50. Центральная гос. публичная б-ка Академии наук Литовской ССР, № 32, 262.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница