11.1. Советский патриотизм и память о войне
24 мая 1945 г. на приеме в честь командующих Красной армией Иосиф Сталин поднял бокал за здоровье русского народа, «потому что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза»1. Это означало, что доктрина советского патриотизма, принятая в 1930-е гг., осталась в силе и после окончания Великой Отечественной войны. Идеология «социалистического отечества», «многонационального советского народа», «советской семьи народов», в которой русскому народу отводилась роль «старшего брата»2, в военные годы полностью доказала свою надежность. Также и в эпоху «холодной войны» она должна была послужить руководящим принципом для «коллективного, управляемого сверху энтузиазма»3. Опыт военных лет еще раз показал, что максимальная внутренняя сплоченность достигается в том случае, когда мы-группу можно четко отделить от внешнего врага и, таким образом, мобилизовать. После 1945 г. вражеский образ немцев-«фашистов», разумеется, не мог быть уже востребован. Строительство социалистического (восточно-)немецкого «братского государства» и установление дипломатических, экономических и политических отношений с ФРГ в середине 1950-х гг. сделали необходимым «расчленение» дотоле негативного образа Германии4. Он был замещен в процессе разделения европейского континента «железным занавесом» враждебным образом «Запада» или «империалистического лагеря». В 1947 г. главный идеолог СССР, секретарь ЦК ВКП(б) Андрей Жданов озвучил в партийной газете «Большевик» теорию «двух лагерей». По одну сторону новой всемирной линии фронта, согласно Жданову, находился империалистический, антидемократический лагерь во главе с США, по другую сторону — антиимпериалистический, демократический лагерь, руководимый СССР5. «Западу», который без лишних раздумий был объявлен наследником оголтелого гитлеровского расизма6, советские идеологи приписывали стремление к установлению мирового господства с помощью экономических и военных средств7.
Теория «двух лагерей», актуальная в СССР вплоть до конца «холодной войны», способствовала консервации «военного менталитета» населения Советского Союза и внутренней консолидации «боевого содружества» посредством создания нового образа внешнего врага8. Программа советского патриотического воспитания была направлена на то, чтобы, с одной стороны, привить людям в СССР чувство превосходства по отношению к «Западу», с другой — поддержать живое воспоминание о героической борьбе народов Советского Союза за свою независимость. «Превосходство» и «независимость» были ключевыми словами в риторической борьбе с «низкопоклонством перед Западом». Жданов вменил в обязанность ученым-обществоведам, в особенности историкам, доказывать полную независимость от западных образцов и заоблачное превосходство всего советского, а в особенности русского, в прошлом, настоящем и будущем. В этом контексте тезис о том, что «первое русское государство», Киевская Русь, было основано призванными с «Запада» «норманнами», или «варягами», а не восточнославянскими князьями, становился, разумеется, крамольным9.
Идеологи советского патриотизма были убеждены, что готовность советского народа защищать социалистическую родину от враждебного империалистического лагеря можно усилить, донеся до молодого поколения историю героической борьбы предков за независимость отечества:
- А ведь для воспитания высоких патриотических качеств у нашей молодежи, воспитания народа в духе постоянной готовности стать с оружием в руках на защиту Родины и всего социалистического лагеря военная история представляет самые широкие возможности... Советский народ не забыл тех, кто на льду Чудского озера, на Куликовом поле, у стен Полтавы, на Бородинском поле, на бастионах Севастополя и в других исторических битвах отстаивал независимость и самостоятельность России10.
К тому же после 1945 г. приоритет отдавался не памяти об обороне русских против столетиями длившегося немецкого «натиска на Восток», а длительной истории борьбы России с врагами, приходившими в равной степени как с Востока, так и с Запада. Сражения Александра Невского оказались, таким образом, в контексте обновленного повествования об истории отечества.
Внутри большого повествования о борьбе русского и советского народов за свою независимость особое место занял, в особенности после 1964 г., нарратив о Великой Отечественной войне. Официальный дискурс о победе над Германией и освобождении Европы от фашизма можно было связать с индивидуальным опытом большинства советских граждан, и поэтому он был подходящим предметом всеобъемлющего культа истории, направленного на укрепление советской коллективной идентичности11:
- Война показала могучую силу патриотического духа советских людей, и надо, чтобы в сердце каждого из нас всегда искрилась частица этого духа12.
В результате замалчивания или вытеснения темных страниц советской военной истории, таких, например, как пакт Молотова— Риббентропа, массовое убийство в Катыни и неподготовленность страны к обороне в 1941 г., возник мифический текст, в котором шла речь о советском героизме, готовности к жертвам и сплоченности в борьбе13. Военные монументы и памятные доски во всех городах и общественных учреждениях, а также ежегодные праздники Победы 9 мая формировали тот каркас официальной культуры памяти, который массированно поддерживался властями и в значительной мере принимался населением14.
- Организованный культ Великой Отечественной войны был эффективной системой политических символов и ритуалов. Он прославлял великий легитимационный миф партии и правительства, способствовал внушению уважения к вооруженным силам... [и] поддерживал чувство гордости за СССР и его социалистическую экономику... В то же самое время он был неподдельно популярен15.
Официальное повествование о Великой Отечественной войне содержало не только истории о героической борьбе советского народа против немецких захватчиков. К этому же дискурсу причислялись также те тексты и образы, которые в 1941—1945 гг. внесли свой вклад в усиление патриотического сознания и мобилизовали население к обороне. Повествование о Великой Отечественной войне внутри большой истории о столетиях борьбы народов СССР за свою независимость составляло в определенном отношении «точку схождения». Отдельные части этого большого нарратива, такие как история об Александре Невском и его битвах со шведами и Тевтонским орденом, были интересны не только с исторической точки зрения, но и потому, что во время Великой Отечественной войны они показали свою способность формировать идентичность. Образ Александра Невского в 1941—1945 гг. настолько прочно был связан с повествованием о войне, что официальная память о его личности даже в послевоенное время не может рассматриваться отдельно от дискурса о Великой Отечественной.
Примечания
1. Выступление товарища И.В. Сталина на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной армии, 24 мая 1945 г. // Большевик. 1945. № 10. С. 1—2.
2. См. также: Советский патриотизм // БСЭ. Т. 39. С. 486—487. М., 1956.
3. Hildermeier. Geschichte der Sowjetunion. S. 951. Об устойчивости национальных категорий в идеологии советского патриотизма послевоенного времени см. также: Slezkine. The USSR as a Communal Apartment. P. 449. [См. перевод: Слезкин Ю. СССР как коммунальная квартира, или Каким образом социалистическое государство поощряло этническую обособленность // Американская русистика. Вехи историографии последних лет. Советский период. Самара, 2001. С. 329—374. — Примеч. ред.]
4. См.: Nolte. Drang nach Osten. S. 214.
5. См., например: Жданов А. О международном положении // Большевик. 1947. № 20. С. 10—26.
6. См.: Oberländer. Sowjetpatriotismus. S. 32. Также см.: Günther. Der Feind in der totalitären Kultur. S. 99—100.
7. См., например: Павлов Ю. Космополитизм — идеологическое оружие американской реакции // Правда. 1949. № 97. 7 апр.
8. О советской интерпретации «холодной войны» см.: Lades Н. u.a Kalter Krieg // Sowjetsystem und demokratische Gesellschaft. Bd. III. Freiburg, 1969. Sp. 465—506, особ. sp. 467—470.
9. О «новом издании» «норманнского вопроса» со времен XVIII в. (см. гл. 5.4) в СССР см. также: Oberländer. Sowjetpatriotismus. S. 186—187; Hildermeier. Geschichte der Sowjetunion. S. 723; Rauch. Grundlinien. S. 3491.
10. Военная история — могучее средство воспитания патриотизма // Военно-исторический журнал. 1963. № 5. С. 4; «Исторической основой», на которой «создавался советский патриотизм», БСЭ (издания 1956 г.) называет «великие патриотические традиции русского народа и всех других народов Советской страны, традиции борьбы за свободу и независимость своей отчизны» (Советский патриотизм // БСЭ. М., 1956. Т. 39. С 486—487.
11. Об официальной памяти о Великой Отечественной войне в СССР см. также: Tumarkin. The Living & the Dead; Idem. The War of Remembrance // Culture and Entertainment in Wartime Russia P. 194—207; Arnold S.R. Stalingrad im sowjetischen Gedächtnis: Kriegserinnerung und Geschichtsbild im totalitären Staat. Bochum, 1998; Amir W. Making Sense of War. The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution. Princeton, 2001; Lars K. Der «Tag des Sieges» in der Sowjetunion. Inszenierung eines politischen Mythos. Tübingen, 1999 (неопубл. магистер. дис.); Idem. Von Helden und Menschen. Der Zweite Weltkrieg im sowjetischen Spielfilm (1941—1965) // Osteuropa 2002. Bd. 52. H. 1. S. 67—82; Bonwetsch K. «Ich habe an einem völlig anderen Krieg teilgenommen». Die Erinnerung an den «Großen Vaterländischen Krieg» in der Sowjetunion // Krieg und Erinnerung. Fallstudien zum 19. und 20. Jahrhundert / Hg. H. Berding. Göttingen, 2000. S. 145—168.
12. Советский патриотизм // Коммунист. 1965. № 8. С. 3. [Из письма токаря московского завода «Знамя труда» A.A. Столярова].
13. О «белых пятнах» в официальном советском дискурсе памяти см. также: Bonwetsch. Der «Große Vaterländische Krieg». S. 167—187.
14. Праздник 9 мая был установлен как государственный сразу после 1945 г. Но уже в 1948 г. этот день перестал быть выходным. Только в 1965 г., при Л.И. Брежневе, день 9 мая снова стал выходным.
15. Tumarkin. The War of Remembrance. P. 197.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |