6.3. Имперский дискурс

В XIX столетии Александр Невский продолжал оставаться важным элементом в имперском дискурсе коллективной идентичности, сформировавшемся в XVIII в., важнейшими элементами которого были император, династия, империя и столица на берегах Невы. Вплоть до середины XIX в. живописные изображения Александра в Петербурге отвечали иконописной традиции Петровской эпохи. Во второй половине века влияние национального мышления на имперский дискурс становится заметным. Об этом можно судить по образу Невского в учебниках по истории для государственных учебных заведений.

Многочисленные художественные изображения, созданные в первой половине века в Петербурге, еще находятся в очевидной зависимости от образцов имперского дискурса. Имперский образ Александра, например, является устойчивой частью иконографической программы новосозданного (третьего) Исаакиевского собора (1818—1858 гг.) в Санкт-Петербурге, служившего до 1917 г. главным храмом столицы. С 1710 г., когда началось строительство первой Исаакиевской церкви, история этого здания была тесно связана с личностью и культом Петра I. 30 мая было и днем рождения царя, и днем памяти Исаака Далматского, в честь которого был освящен собор¹. Новое монументальное здание можно, таким образом, интерпретировать и как знак преклонения перед св. Исааком, и как памятник основателю Петербурга². Понятны поэтому причины, по которым художник Карл Павлович Брюллов (1799—1852), получивший заказ на роспись купола, предполагал изобразить Александра в сонме святых у трона Богоматери с чертами Петра Великого³. Воплощавший проект Брюллова Петр Васильевич Бассин (1793—1897) отказался от этой идеи. Бассин нарисовал Александра человеком средних лет с темными локонами, бородой и правильными чертами лица (ил. 19). Покровитель города оказывается в сонме святых третьей по значимости фигурой росписи купола после Марии и Исаака Далматского. Бассин изобразил Невского рядом с патроном храма. Он одет в доспехи и отороченный горностаем плащ, знак императорской власти. Задумчивый взгляд Александра устремлен вверх, правой рукой он держит щит с изображением Христа, левая рука покоится на груди. Александр преклонил колено на облако и кажется погруженным в молитву⁴. Это изображение еще свободно от фольклорных элементов, присутствующих в эскизе иконы Васнецова. Александр Невский преклонил колено у трона Богоматери как молящийся святой и представитель императора, империи и ее столицы.

Взаимообусловленность образов Александра Невского и империи очевидна и в другом помещении Исаакиевского собора. Бронзовый рельеф над внутренней дверью южного портала изображает перенос мощей святого в Петербург⁵. Рака с мощами расположена на маленькой барке, у руля которой стоит Петр Великий. На заднем плане изображена группа ожидающего духовенства и силуэт столицы, место, куда направляется корабль. На раке, украшенной великолепным пологом с двуглавыми орлами, на подушке покоится императорская корона. Все важные элементы петербургского прочтения святого объединены в этом изображении: во-первых, Александр Невский как предшественник императора и «основатель» усыпальницы правителей в новой столице; во-вторых, город Санкт-Петербург, символизирующийся тремя церковными башнями и волнами Невы; в-третьих, император Петр I, приказавший переместить мощи Александра; в-четвертых, империя, которую символизируют корона и орлы. Наконец, картина «Александр Невский в битве со шведами», написанная Бассиным для Александро-Невской капеллы Исаакиевского собора, наглядно демонстрирует, какие аспекты его биографии считались релевантными петербургскому городскому тексту: покровитель города победил северных врагов в 1240 г., как и Петр I почти пять веков спустя, и сделал это на том самом месте, где последний повелел построить в его честь храм⁶.

Имперский национализм

После восстания декабристов 1825 г. и Ноябрьского польского восстания 1830 г. идеологи Российской империи вынуждены были реагировать на призрак модерного национального мышления в Европе. Если Николай I (1825—1855), став «жандармом Европы» и охранителем самодержавного порядка, подавил революционное движение в России, Польше и Венгрии, то его министр народного просвещения Сергей Семенович Уваров (1833—1849), в 1833 г. провозгласивший термин «народность» наряду с «православием» и «самодержавием» идеологическими столпами империи, привил тем самым к имперской идеологии один из центральных терминов национального дискурса⁷. Уваров осознавал «быстрое падение религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий». Отечество, как писал министр,

надлежало укрепить на твердых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народная; найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие; собрать в одно целое священные останки ее народности и на них укрепить якорь нашего спасения⁸.

Уваров полагал, что особый характер России отражается в триаде «православие — самодержавие — народность», в духе которой следует воспитывать лояльных подданных⁹. Несмотря на то что понятие «народность» оставалось чрезвычайно нечетким, можно предположить, что Уваров имел в виду не «народность» полиэтнического сообщества граждан, а «сущность» (велико)русского народа¹⁰. Подобно Карамзину, Уваров понимал Российскую империю как государство национального типа и заложил своей триадой идеологические основания русского «имперского национализма»¹¹. «Фольклоризация», или национализация, имперской идеологии была призвана привлечь к государству национально мыслящую общественность России. Однако было очевидным противоречие между национальной идеологией и имперской реальностью. Для Николая I (и для двух его преемников) в сомнительных случаях по-прежнему важнейшим критерием оценки подданных была лояльность государю¹². «Основной целью правительства было сохранение территориального, политического и социального статускво в полиэтнической империи, а для этого была необходима наднациональная интегрирующая идеология»¹³.

Целью официальной идеологии уваровского толка было

...исцелить новейшее поколение от слепого необдуманного пристрастия к поверхностному и иноземному, распространяя в юных сердцах радушное уважение к отечественному... потом... оценить с точностью все противоположные элементы нашего гражданского образования, все исторические данные, которые стекаются в обширный состав империи, обратить сии развивающиеся элементы и пробужденные силы, по мере возможности, к одному знаменателю; наконец, искать этого знаменателя в тройственном понятии православия, самодержавия и народности¹⁴.

Неудивительно, что подобную идеологию можно обнаружить в учебниках истории, призванных служить распространению этого «радушного уважения к отечественному» в школах Российской империи. Ниже мы рассмотрим тринадцать учебников по истории для средних и высших учебных заведений, изданных с 1850 по 1913 г., а также официальный учебник русской истории Николаевской эпохи Н.Г. Устрялова (1805—1870), вышедший в 1840 г. Нашей целью будет анализ развития «государственно-официальной» интерпретации Александра Невского¹⁵. В нашем контексте учебники как источники имеют промежуточное положение. Во-первых, они могут рассматриваться как продукты и отражение национального дискурса, с другой стороны, факт их одобрения Министерством народного просвещения делал их выражением официально санкционированного, имперского прочтения истории. Образ Александра Невского в учебниках, по которым велось преподавание в государственных средних школах на уроках истории, наряду с образом, пропагандировавшимся церковью, был наиболее распространенным в массах населения представлением о национальном герое¹⁶.

«Русская история» Устрялова, победившего в организованном Уваровым конкурсе, была признана в 1840 г. официальным учебником по русской истории. Эта книга отмечает в русской историографии поворот от «российской» к «русской» истории¹⁷. Устрялов интегрировал в исторический нарратив аспект «народности» и подвел «исторический фундамент» под уваровскую триаду «православие — самодержавие — народность». Его «Русская история» должна была связать историю Российского государства с историей русского народа. При этом слово «народность» у Устрялова столь же мало, что у Уварова или Карамзина, обозначает сообщество различных народов империи; понимание «народности» стало, очевидно, инструментом программы культурно-политической русификации¹⁸.

Рассматривая образ Александра Невского в российских учебниках для государственных школ, можно выделить три важных аспекта. Во-первых, Александр Невский не принадлежит к первому рангу героев русской истории. Его личность не получает здесь такого внимания, как другие исторические фигуры. Во-вторых, наиболее достойными памяти, по этим учебникам, оказываются не военные подвиги Александра в борьбе со Швецией или орденом, а его искусная и ловкая монгольская политика. В-третьих, как и в национальном дискурсе, нападения Тевтонского ордена и в еще большей степени диверсия шведов трактуются как агрессия католической церкви против православных русских.

Александр Невский занимает прочное место во всех учебниках XIX в. Однако кажется, что по славе и почету его опережают такие исторические фигуры, как, например, Дмитрий Донской, Иван Сусанин или Минин и Пожарский¹⁹. Александр, ставший в XX в. одной из центральных фигур советского патриотического пантеона, в первом томе «Русской истории» Устрялова, где периоду от основания Руси до Петра Великого отведено около 450 страниц, удостаивается всего лишь тридцати строк²⁰. Соловьев в своем учебнике по русской истории превозносит исторические заслуги — подвиги — Александра. По Соловьеву, благодаря этим подвигам Александр Невский обеспечил себе выдающееся место в русской истории между правлениями Владимира Мономаха и Дмитрия Донского. Резервируя за Невским такую позицию, Соловьев косвенно дает понять, что Александр занимал столь важное место только лишь в те 125 лет (примерно с 1125 по 1350 г.) между правлениями двух этих князей, но не во всей русской истории²¹. Только в учебниках Мостовского (1905), Ефименко (1912) и Скворцова (1913) Александру уделяется больше внимания, на что указывает и наличие в учебниках иллюстраций к его жизнеописанию²².

Роль Александра как одной из ключевых фигур истории России в официальном историческом сознании XIX в. подтверждает и памятник Тысячелетию России, открытый в 1862 г. в Новгородском кремле в честь тысячелетия призвания Рюрика. В верхней части монумента расположены шесть исторических фигур: Рюрик, Владимир, Дмитрий Донской, Иван III, Михаил Федорович и Петр I. Александр Невский находится в числе 109 исторических персонажей, изображенных скульптором М. Микешиным по окружности основания памятника²³.

В журнале «Нива» в 1870 г. также можно прочесть сетования на то, что теперь «мало кто знает, какую огромную службу сослужил нашему государству этот князь»²⁴. Очевидно, подчиненное значение Александра Невского в национально-патриотическом пантеоне XIX в. сказалось и в том, что его изображения отсутствуют в различных исторических иллюстрированных сериях, предназначенных на рубеже XIX—XX вв. для «наглядного обучения» населения и употребления в школах, конторах и частных домах²⁵.

Мы можем высказать лишь спекулятивные догадки о причинах, по которым Александр Невский в XIX в. не стал важнейшей исторической фигурой русской культурной памяти вообще и в официальном историческом каноне в частности. Повествование о «Невском герое» было пригодным символом самоидентификации в дискурсах «Россия и Швеция», «Россия и Тевтонский орден (или немцы)», «Россия и Европа», «Россия и католический Запад» и «Россия и татары». «Шведская» тематика в XIX в. уже не была актуальной, «немецкая» еще не стала таковой. В дискурсе «Россия и Европа» доминировала фигура Петра Великого. Важнейшими героями — победителями католиков были Минин, Пожарский и Иван Сусанин, персонажи Смутного времени, бывшие одновременно и антипольскими символами²⁶. Наконец, в дискурсе «Россия и монголы» на недосягаемой высоте стоял Дмитрий Донской. Таким образом, Александр Невский оставался фигурой «второго ряда» в нарративных линиях коллективной памяти о татарском иге и о попытках папы переманить в XIII в. православных русских в католическую веру.

Не считая книги Ефименко, все рассматриваемые учебники сфокусированы на монгольской политике Александра и отводят ей больше места. Большинство авторов не сомневается в жестокости и варварстве монголов:

Налегла неволя тяжкая тучей черную на всю землю Русскую; смолкли песни веселые, опустились руки храбрых ратников; только один оставался светлый уголок, где еще не скована удаль молодецкая, где еще можно было потешиться русскому мечу: это был великий Новгород, куда не посмели пройти и свирепые татары. Княжил в это время в Новгороде мудрый и мужественный Александр²⁷.

В отличие, например, от Костомарова, подчеркивавшего религиозную и культурную толерантность монголов, авторы учебников рисуют «татарских варваров» как угрозу русской культуре и православной вере. Так, например, при посещении Золотой Орды Александра принудили поклониться языческим богам, и только стойкость и красноречие спасли его от неминуемого наказания²⁸. Татарские баскаки не только собирали дань в русских городах и грабили население, но и захватывали в плен незамужних женщин и неженатых мужчин, чтобы продать их в рабство²⁹. «Александр, видя бессилие русских перед татарами, решился терпеливо сносить все их притеснения и обиды»³⁰. По Беллярминову, политика удовлетворения татар спасла русские земли от «нового погрома»³¹.

Излишне уже говорить о том, что всем авторам кажется невероятным наличие у Александра личных мотивов для сотрудничества с монголами. Ни в одном из учебников не всплывает тезис Татищева о том, что Александр сместил своего брата Андрея в 1252 г. с помощью хана³². «Не слабость духа, не робость, а любовь к отечеству принудила его унижаться пред монголами»³³. «Такою политикою, — пишет Устрялов, — он спас отечество от конечного порабощения: без сей меры Ханы могли лишить Князей власти и назначить в правители Руси своих баскаков; Монгольский суд, Монгольский образ управления, истребление всего Русского были бы неминуемым следствием»³⁴.

Подчинение Новгорода силой и подавление восстаний «русского народа» были необходимы, чтобы не навлечь на себя гнев монголов³⁵. «Чрез это Александр отстоял неприкосновенность внутренней жизни народа, его коренной русский быт»³⁶. Таким образом, в учебниках главным подвигом Александра, его выдающейся исторической заслугой оказываются в первую очередь не победы над западным врагом, а гибкая монгольская политика: «Велик был этот подвиг Александра, далеко славнее и победы над шведами, и поражения литовцев и рыцарей»³⁷.

Такое повышение значения «восточной политики» Александра требует объяснения хотя бы потому, что еще в XVIII в. некоторые историки не могли даже помыслить, что столь прославленный и храбрый князь лично подчинился монголам³⁸. Переоценка монгольской политики Александра предположительно была связана с уже упомянутым дискурсом «Россия и Азия», значение которого в XIX в. усилилось вместе с экспансией Российской империи на юг (Кавказ) и восток (Средняя Азия). По мере того как представление об «азиатском варварстве» постепенно актуализировалось в политическом дискурсе, в центр исторического внимания входили «монгольское иго» и его падение.

Обратившись к истории, можно было объяснить, как русская «цивилизация» смогла противостоять «варварству» и наконец победить его. В этом повествовании, охватывающем период от «татарского ига» до цивилизаторской миссии России в Азии, Александру Невскому отводилась роль защитника «всего русского». Его историческая миссия и задача оправдывала любые средства, такие как подчинение Новгорода и смещение конкурентов с великокняжеского престола. В центр интереса попадала теперь не свобода или самостоятельность государства, но сохранение и спасение «русской самобытности» от «варварского» азиатского засилья.

Почтение, оказанное Александром хану Золотой Орды, в этой трактовке теряло клеймо слабости и поражения. Коленопреклонение Александра в Сарае и спасение «русской самобытности» могло, напротив, рассматриваться как «звездный час» русской истории. В этом качестве данное событие вошло в «Русскую историю в картинах» H.A. Дементьева (1863—1871)³⁹. Гравюра с названием «Александр Невский умоляет хана пощадить землю русскую» выполнена по эскизу художника Василия Васильевича Верещагина (1842—1904) (ил. 20). Александр Невский изображен в шатре у хана, на коленях перед ханским троном. Рядом с ним кошель с монетами и драгоценный кубок. Монгольский хан и его жена, наряженные в роскошные одежды, в присутствии двух советников принимают Александра, не выражая, кажется, никаких эмоций. Великий князь и двое его сопровождающих изображены в левой части картины. Князь — с бородой, облачен в длиннополую, богато украшенную одежду, без оружия, доспехов или монарших регалий. Он низко склонил голову, правой рукой указывает на подарки, всем своим видом выражая глубочайшее смирение. Разительно противоречие между описанием монголов как мрачных и ужасных варваров в тексте под гравюрой и их художественным воплощением как чуждых, но внешне вполне цивилизованных «экзотов». На картине изображены и вооруженные охранники хана, стоящие у входа в шатер, что подчеркивает принудительный характер церемонии. При всем том, однако, ни один из художественных элементов не указывает на «деспотический», «жестокий» или «нецивилизованный» характер монголов. Следует учесть, что мирный образ татар у Верещагина, знакомого с Азией по многочисленным поездкам в Туркестан, Сирию, Индию и Палестину, в дискурсе об азиатских врагах, вероятно, является исключением.

Как явствует из учебников, вторая большая опасность угрожала «России»⁴⁰ или «русскому народу» в XIII в. с Запада. Но большинство авторов школьных учебников XIX в. посвящает описанию побед Александра над шведами, Тевтонским орденом и Литвой намного меньше места, чем его «славной» монгольской политике. Устрялов, например, лапидарно сводит военные успехи новгородского князя в одно предложение⁴¹. Во всех учебниках победы Александра над Швецией и Тевтонским орденом представлены не как триумф славян над германцами, но как победа православия над католицизмом⁴². В этих текстах еще невозможно выявить последовательно проведенное терминологическое уравнивание понятий «Ливонский орден», «ливонцы», «немцы ливонские» и пр. с понятием «немцы»⁴³. Замечательно, что во всех учебниках, изданных во второй половине века, т.е. после публикации «Истории России с древнейших времен» Соловьева и его «Учебника русской истории», папе отводится роль инициатора нападения на Русь Швеции и Тевтонского ордена. Так, например, Рождественский замечает, что «папы, при каждом удобном случае, пытались подчинить своей власти русскую церковь»⁴⁴. За нападением 1240 г. стояла Римская курия: «...пользуясь слабостью Руси, папа приказал шведам предпринять крестовый поход против русских»⁴⁵, «для обращения их в католицизм»⁴⁶. После военного поражения курия сменила политику и пыталась привлечь Александра в римско-католическую веру убеждением:

Папа Римский, видя невозможность силою обратить русских в католичество, пробовал действовать на Александра убеждением и обещаниями разных выгод, если он согласится на подчинение русской церкви Риму, но получил решительный отказ⁴⁷.

Готовность всех авторов учебников присоединиться к теории Соловьева о папском заговоре против Руси в XIII в. говорит о том, что антикатолические настроения в русском обществе после Польского восстания 1863 г. отразились не только в национальном дискурсе, но и в государственных учебниках. При этом созданный историографией враждебный образ католической церкви косвенно помогал оправдать ограничительную политику имперского правительства против мятежной католической Польши. Наконец, постулированный в учебниках антагонизм между католицизмом и славянством дает представление о центральной роли православной конфессии и в имперском российском дискурсе в конце XIX в. Православие было больше чем просто вероисповедание. Оно было, как явствует из уваровской триады, основой коллективного представления Российского государства о себе⁴⁸.

Суммируя, можно сказать, что с 1830-х гг. национальный дискурс об Александре Невском влиял на санкционированный государством имперский дискурс о нем. Имперский вариант русского национального дискурса сформировался вокруг уваровской триады «православие — самодержавие — народность». Эту попытку приспособить имперскую концепцию можно относительно четко проследить на материале изменений в трактовке Александра Невского, отразившейся в официальных учебниках по русской истории. По сравнению с подходом XVIII в. вновь приобретает значение аспект национального, внешнего отмежевания «России». Как в XVIII, так и в XIX в. Александр считался славным защитником отечества. Однако существенно изменилось представление о самом отечестве. Петровская империя, секулярная и построенная на относительной религиозной терпимости, превратилась в Российскую империю, которая объявила уваровскую триаду сущностью русского своеобразия. Имперский дискурс об Александре Невском во второй половине XIX в. дает понять, что «быть русским» означает теперь не только лояльность императору или избрание империи местом проживания. «Истинным русским» считался теперь подданный, бывший одновременно православным христианином и носителем неопределенной русской «народности». Александр, будучи выдающимся представителем этой русской мы-группы в XIII в., защищал язык, народность и православную веру, с одной стороны, от «варварских» врагов на Востоке, с другой — от нападений католической церкви на Западе.

Примечания

1. В конце XVIII в. Татищев стал первым историком, полагавшим, что и Александр Невский появился на свет 30 мая 1219 г. См.: Татищев. История Российская. Т. 5. С. 25.

2. См.: Hughes. Russia P. 349.

3. См.: Ацаркина. Брюллов. С. 193. Ил. в: K.P. Brjullov. Paintings, Watercolours, Drawings, Leningrad, 1990. Табл. 163.

4. См.: St. Isaac's Cathedral Leningrad / Ed. G. Butikov. Leningrad, 1974. Табл. 43,44. Фигура Александра Невского, изображенная Бассиным, предположительно написана под влиянием картины «Святой Александр Невский» (1819) Василия Шебуева (1777—1855), руководившего с 1844 г. росписью Исаакиевского собора, и под влиянием статуи Александра Степана Пименова (1784—1833) перед Казанским собором (1807—1811). Шебуев и Пименов изображают Александра в молитвенной позе с обращенным к небу взором и рукой на груди. См. ил. в: St. Petersburg um 1800. Табл. 43 (Шебуев), С. 82 (Пименов).

5. Рельеф «Перемещение мощей Александра Невского в С.-Петербург» создан скульптором И.П. Витали в середине XIX в. Ил. в: St. Isaac's Cathedral. Илл. 90; Пашуто. Александр Невский. С. 128—129.

6. Ил. в: St. Isaac's Cathedral. Ил. 83.

7. См. об этом: Riasanovsky N.V. Nicholas I and Official Nationality in Russia 1825—1855. Berkeley; Los Angeles, 1959; Knight. Ethnicity, Nationality and the Masses. P. 54ff.; Perrie. Narodnost': Notions of National Identity. P. 30—31; Russischer Nationalismus / Hg. Golczewski, Pickhan. S. 21—22; Зорин A. Идеология «православия — самодержавия — народности»: опыт реконструкции // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 71—104; Зорин А. Кормя двуглавого орла; Ingold F. Ph. Russischer Konservatismus. Die Triade // Frankfurter Allgemeine Zeitung. 11.07.2001. S. N5; Мильнина. О национальной идее. С 454. Зорин полагает, что Уваров впервые сформулировал формулу «православие — самодержавие — народность» в письме Николаю I в марте 1832 г. (Зорин. Идеология... С. 73).

8. Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833—1843. (Записка, представленная государю императору Николаю Павловичу министром народного просвещения графом Уваровым в 1843 году). СПб., 1864. С. 2.

9. См.: Riasanovsky. Nicholas I and Official Nationality. S. 73.

10. См.: Saunders. Concepts of Nationality. P. 61; Tölz. Russia P. 78. Найт, напротив, предполагает, что под «народом» Уваров понимал не этническую группу всех русских / великороссов, a «civic nation», т.е. совокупность всех подданных царя, невзирая на этничность. Knight. Ethnicity, Nationality and the Masses. P. 54. Зорин доказывает, что на мышление Уварова повлияла философия французского Просвещения и немецкого романтизма, прежде всего Руссо, Шлегель и Гердер. Однако Уваров понимал, что концепция нации Шлегеля может быть только условно перенесена на реальность Российской империи с ее этническим и религиозным многообразием, ее самодержавным порядком и ее глубоким общественным расколом. Поскольку для консерватора Уварова речь не шла о трансформации имперских структур и институций в национальное государство, интеграция понятия «народность» в официальную государственную идеологию была возможна только после «глубокого переосмысления самой категории народности». Уваров определил понятие «народность» через две другие категории триады. В его понимании «русский человек — это тот, кто верит в свою церковь и своего государя» (Зорин. Идеология. С. 89). Так, при помощи церкви и абсолютного государя Уваров объявил сущностным элементом русской народности именно те институции, преодоление которых было целью модерного национального мышления (Там же. С. 88 и далее).

11. Zernack. Polen und Rußland. S. 327, 534. «Имперский национализм» именуется в научной литературе также «официальным национализмом» (Гольчевский, Пикхан) или «монархическим национализмом» (Уортман).

12. См.: Seton-Watson. Russian Nationalism. P. 20.

13. Kappeler. Vielvölkerreich. S. 199 (курсив наш. — Ф.Б.Ш.).

14. Десятилетие Министерства народного просвещения. С. 106.

15. Устрялов Н.Г. Русская история. 3-е изд. СПб., 1845. Т. 1; Соловьев. Учебник русской истории; История России в картинах / Ред. H.A. Дементьев. СПб., 1863—1871; Иловайский Д. Краткие очерки русской истории. М., 1875 (Репринт в: Учебники дореволюционной России по истории / Сост. Т.В. Естеферова. М., 1993); Рождественский С. Отечественная история. Курс средних учебных заведений. СПб., 1878; Малинин Н. История России для народа. М., 1879; Беллярминов И. Элементарный курс всеобщей и русской истории. СПб., 1896. (Репринт в: Учебники дореволюционной России по истории); Мостовский А. Краткие очерки истории России с портретами и картинами. Рига, 1904; Елпатьевский КВ. Учебник русской истории. СПб., 1909; Острогорский М. Учебник русской истории. Элементарный курс. СПб., 1911; Платонов С.Ф. Учебник русской истории для средней школы. Курс систематический. СПб., 1911; Ефименко А.Я. Элементарный учебник русской истории. Курс эпизодический. СПб., 1912; Скворцов И.В. Учебник русской истории. Систематический курс. Б. м. Ч. 1. 1913.

16. Школьные учебники по истории в дальнейшем ходе работы рассматриваются как ценные источники по истории памяти об Александре Невском. Современные опросы показали, что образ истории формируется у человека существенной частью в школьные годы. См.: Зубкова Е., Куприянов А. Возвращение к русской идее: кризис идентичности и национальная история // Национальные истории в советском и постсоветских государствах / Ред. К. Аймермахер, Г. Бордюгов. М., 1999. С. 316. В XIX в., однако, возможностью получить школьное образование обладал ничтожно малый процент населения. Статистику см. ниже в гл. 6.6.

17. См. об этом: Saunders. Concepts of Nationality. P. 60ff.

18. Saunders. Concepts of Nationality. P. 61.

19. К сожалению, в рамках настоящей работы мы не могли провести сравнительный анализ различных исторических фигур во всех тринадцати учебниках. Настоящее высказывание, к сожалению, базируется на поверхностном впечатлении.

20. Устрялов. Русская история. Т. 1. С. 123—124.

21. Соловьев. Учебник русской истории. С. 52.

22. Мостовский. Краткие очерки. С. 26—29; Ефименко. Учебник русской истории. С. 57—63; Скворцов. Учебник русской истории. С. 97—100. Книга Мостовского предназначалась для использования в школах остзейских провинций (Эстонии, Лифляндии и Курляндии).

23. См.: Смирнов. Россия в бронзе; Майорова О. Бессмертный Рюрик. Празднование Тысячелетия России в 1862 году // Новое литературное обозрение. 2000. № 43. С. 137—165.

24. Святой Александр Невский // Нива. С. 144.

25. См.: 1) Картины по русской истории И.Н. Кнебеля / Под общ. ред. и с объясн. текстом С.А. Князькова. Б.м., 1908—1913 (Репринт-приложение к журналу «Юный художник» за 1993—1996); 2) Сорок картин из русской истории. Художественно-исторический альбом с кратким объяснением картин. Бесплатное приложение к газете «Сын Отечества» за 1889 год. Б.м. Тип. С. Добродеева (Отдел эстампов РНБ СПб.); 3) 40 картин из истории русской культуры и русской истории / Ред. Н.Г. Тарасов, А.О. Гартвиг и С.И. Гречушкин. Издание книжного склада В.В. Думнова. Б.м., б.г. (ОЭ РНБ СПб.). Равнодушие писателей и оперных композиторов к Александру Невскому как историческому материалу требует, как кажется, объяснения. Нам не известно ни одной оперы, посвященной средневековому князю. В области литературы шестидесятистраничная поэма «Александр Невский» В.П. Петрова (Новгород, 1860) оказалась единственным, притом провинциальным изданием.

26. Едва ли не единственным, но центральным памятником героям в XIX в. стал монумент Минину и Пожарскому на Красной площади в Москве скульптора И. Мартоса, установленный в 1818 г. О сусанинском мифе XIX в. см: Киселева. Становление русской национальной мифологии; Tölz. Russia P. 88; Велижев М., Лавринович М. «Сусанинский миф»: становление канона // Новое литературное обозрение. 2003. № 63.

27. Дементьев. История России в картинах. Вып. VIII. № 26.

28. См.: Беллярминов. Курс всеобщей и русской истории. С. 92. Этот мотив впервые появляется в редакции Жития Василия Варлаама. См. выше гл. 4.2.

29. См.: Беллярминов. Курс всеобщей и русской истории. С. 92.

30. Дементьев. История России в картинах. См. также: Соловьев. Учебник русской истории. С. 51.

31. См.: Беллярминов. Курс всеобщей и русской истории. С. 91.

32. Даже С.М. Соловьев, присоединившийся в научной «Истории России с древнейших времен» (1851—1879) к мнению Татищева (См.: Сочинения. Т. II. С. 152), в своем школьном учебнике оставляет этот аспект без внимания. См.: Соловьев. Учебник русской истории. С. 51.

33. Устрялов. Русская история. С. 123. См. также: Устрялов Н.Г. Начертание русской истории для учебных заведений. СПб., 1839. С. 51.

34. Устрялов. Русская история. С. 124. См. также: Устрялов. Начертание... С. 52.

35. См., например: Иловайский. Краткие очерки русской истории С. 211.

36. Рождественский. Отечественная история. С. 57. Подобный образ татар, не столь четко очерченный в остальных текстах, не использует только Ефименко, очевидно опиравшийся в качестве источника на текст Костомарова. По его мнению, татары уважали веру и культуру подвластного им народа, покуда он своевременно уплачивал дань. См.: Ефименко. Учебник русской истории. С. 62.

37. Дементьев. История России в картинах. См. также: Рождественский. Отечественная история. С. 57: «Успех в этом важном деле едва ли не должно считать выше всех других подвигов Александра».

38. См.: Туманский. Созерцание славной жизни святого благоверного великого князя. С. 20 («...личное его подданство для татар не было нужно... Сам князь... никогда до сей степени себя унизить не решился бы»).

39. Верещагин В.П. Александр Невский умоляет хана пощадить земли русские // Дементьев. История России в картинах. Вып. VIII. № 26.

40. См., например: Беллярминов. Курс всеобщей и русской истории. С. 91 и далее; Соловьев. Учебник русской истории. С. 50.

41. Устрялов. Русская история. С. 123.

42. См.: Платонов. Учебник русской истории. С. 92.

43. Один лишь Ефименко, очевидно используя Костомарова, интерпретирует в своем учебнике 1912 г. Невскую битву и сражение на льду Чудского озера как славяно-германский конфликт, причем упоминает и одобрение шведского нападения папой (Ефименко. Учебник русской истории. С. 59).

44. Рождественский. Учебник русской истории. С. 55—56.

45. Рождественский. Отечественная история. С. 56. См. также: Беллярминов. Элементарный курс всеобщей и русской истории. С. 91; Иловайский Д. Краткие очерки русской истории. С. 211; Елпатъевский. Учебник русской истории. С. 67; Скворцов. Учебник русской истории. С. 97; Мали — нин Н. История России для народа. С. 92.

46. Соловьев. Учебник русской истории. С. 50. См. также: Острогорский. Учебник русской истории. С. 34.

47. Елпатьевский. Учебник русской истории. С. 67.

48. См. также: Weeks Th. Nation and State in Late Imperial Russia Nationalism and Russification on the Western Frontier 1863—1914. DeKalb, 1996. P. 8; Tölz. Russia P. 193.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница