4.3. Династический дискурс

Источники московского периода позволяют выделить наряду с церковным и «династический» дискурс об Александре Невском. Если в церковном дискурсе на первый план выходит святость князя, его монашество и его чудотворство, династический дискурс фокусируется на Александре как властителе. Особенно наглядна эта разница при рассмотрении произведений официальной историографии. Династический образ привел в конце концов к появлению специфической иконографии святого князя. Александр Невский поменял свое монашеское облачение на княжеский плащ и предстал, таким образом, славным предком и основателем правящей династии. Эта существенная разница указывает на особенную функцию династического образа Александра. Если церковный дискурс стремился утвердить положение русской церкви по отношению к Византии и великому князю и консолидировать общину перед лицом внутренних кризисов, то специфический династический образ служил утверждению нового, самодержавного образа правителя, оправданию и легитимации ее собственных политических действий и, не в последнюю очередь, внутренней стабилизации царской власти.

Неизвестно, повлиял ли Иван IV Грозный (1533—1584) на канонизацию Александра. Сохранилось его поручение собрать жития, литургии и сообщения о чудесах новых святых¹. Канонизация основателя московской линии Рюриковичей в любом случае могла способствовать решению его политической задачи укрепления нового централизованного государства и автократии². Новое московское централизованное государство и правящая династия изображаются и прославляются в официальной историографии — Никоновской летописи (1555—1560), «Степенной книге» (1560—1563) и Лицевом своде (1568—1576) — как логическое продолжение не только русской, но и всей богоугодной священной истории. Эти произведения, частью созданные по инициативе Ивана IV и под влиянием митрополита Макария, призваны были обслуживать политико-государственные интенции правителей; в них отразилось самосознание Московского государства³. Труды русской историографии XVI в. одновременно маркируют поворот от погодной летописи к первым систематическим изложениям истории. При этом «кремлевское историописание в основе своей [было] централизованной официальной попыткой создания героической имперской истории в бесспорно величественном стиле»⁴. Официальная историография была признаком возрастающего самосознания Московского государства в XVI в. и средством легитимировать власть Даниловичей — московской ветви Рюриковичей — при помощи легенды о ее происхождении от римских императоров, через Рюрика к Владимиру Мономаху. Большое значение княжеских генеалогий объясняется представлением о том, что благополучие народа тесно связано с личностью его властителя. «Хороший правитель» есть носитель особенного блага, основанного на его родословной, божественном происхождении". Поэтому «в XVI в. и у Москвы возникла потребность, заметная на Западе уже ранее, интенсивно приукрашивать древнее и благородное происхождение правящей династии»⁵. В генеалогическом повествовании, кульминацией которого было царствование Ивана IV, Александр Ярославич, отец Даниила Московского, занимал значительное место.

Никоновская летопись

Патриаршая, или Никоновская, летопись, еще находящаяся во власти традиционного летописного стиля, тем не менее понимает-⁶ ся ее автором уже как история молодого Московского государства. Главным признаком повествования об Александре Невском в этой летописи оказывается встраивание князя в генеалогическую линию, ведущую к правящему московскому государю и его династии⁷. Упомянуть о князе в тексте летописи значит для ее автора включить имя Александра в последовательность князей от св. Владимира до Ивана IV:

Александра Ярославича, внука Всеволожа, правнука Юрья Долгорукаго, праправнука Владимера Маномаха, препраправнука Всеволожа, пращура Ярославля, прапращура великого Владимера⁸.

«Степенная книга»

«Степенная книга царского родословия» — первый памятник, порвавший с погодной летописной традицией и упорядочивающий материал, дошедший из летописей, в форме генеалогии. Каждая глава книги описывает отдельную ступень развития священной истории от римского императора Августа через его предполагаемого родственника Пруса, далее Рюрика и киевских князей и вплоть до правящего московского царя⁹. Под «русской историей» понимается в этом тексте уже не история Руси как территории, а история династии Рюриковичей¹⁰. Жизнь князя Александра Ярославича в «Степенной книге» оказывается «восьмой степенью»¹¹. И в этом тексте имя Александра указывает на благородство московской династии:

Александр Ярославич, иже бысть осьмый степень от самодержавнаго и равноапостольнаго царя и великаго князя Владимира Светославича, просветившаго Руськую землю святым крещением, от Рюрика же первый надесять степень...¹²

Все это включает Александра Невского в знаковую систему, прямо ориентированную на правителя Московского государства, «христолюбивого царя нашего Ивана и благороднейших чад его в роды и роды»¹³ и представляющую святость династии как центральное измерение русской истории¹⁴.

В основе жизнеописания Александра как в Никоновской летописи, так и в «Степенной книге» лежат редакции Жития святого. Автору «Степенной книги» послужило образцом Житие из Миней Четьих¹⁵. Здесь оно сокращено и дополнено летописными сведениями иного содержания. По сравнению с редакцией Великих Миней Четьих жизнеописание в «Степенной книге» носит более светский характер. Чудотворство Александра и его святость уходят на второй план в пользу его деятельности как правителя. Уже в заголовке Александр не назван чудотворцем, а во всем тексте назван «святым» только один раз¹⁶. Упоминания об исцелениях и других чудесах на его могиле сведены в одно предложение¹⁷. Напротив, княжеский компонент образа святого в «Степенной книге» усиливается. Александр представлен как «самодержец»¹⁸ всей «Русской земли», способный успешно защищать свои великокняжеские властные амбиции «внутри страны», например в 1255 г. в борьбе с Новгородом:

Некогда же Новоградстии людие дияволим омрачением совет неблаг совеща на своего благодетеля и по Бозе свободителя и восколебашася яко пьяни: сына его, князя Василька Александровича от себе выгнаша, иного же умыслиша призвати к себе¹⁹.

После этого Александр выступил против города и урегулировал конфликт без кровопролития²⁰. «Самодержцами всея Руси» московские великие князья стали называть себя только с Ивана III (1462—1505). Они использовали греко-византийское определение для императора «Autokrator»²¹. Перенеся задним числом титул правителей XV и XVI вв. на Александра Невского, автор «Степенной книги» усилил впечатление исторической непрерывности — от великого князя Владимира до московских царей. Твердые решительные меры против оппозиции в «своей» стране гармонировали с идеалом самодержавного правителя и могли послужить правящему Ивану IV для целей легитимации его борьбы с боярской высшей аристократией.

В «Степенной книге» впервые сообщается и о победоносном походе Александра Невского против татар. То, на что лишь намекал Василий Варлаам (см. 4.2), оказывается эксплицированным в данном тексте. Здесь говорится, что Александр выгнал из многих городов монгольских управляющих, а некоторых даже крестил²². В образе Александра очевидно появился новый аспект. Он не только был защитником страны от неверных латинян, но также противником и покорителем монголов. Этот топос, встречавшийся в популярных мифах еще в конце XIX в.²³, проник в повествование об Александре из «Задонщины», где описывается взятие Казани. Там подвиги Дмитрия Донского и Ивана IV сравниваются с заслугами Александра²⁴. Описание татарской политики Александра в исторических трудах XVI в., таким образом, не лишено противоречий. В «Степенной книге» великий князь предстает покорителем монголов, а в Никоновской летописи их союзником²⁵. Семантическая открытость фигуры памяти «Александр Невский», очевидно, допускает синтез столь противоположных высказываний.

Несмотря на то что Д. Миллер отмечает в «Степенной книге» «систематическое собрание наиболее антилатинских эпизодов более старых версий»²⁶, необходимо подчеркнуть, что антилатинские клише и стереотипы «Степенной книги» выглядят просто безобидными по сравнению с редакцией Жития Василия Варлаама. Представление о том, что король Швеции был «гордым варваром, похвалющася разорити святую веру православную и пролияти хотяща кровь християнскую»²⁷, очень хорошо вписывалось в образ врага с католического Запада, постоянно репродуцировавшийся в московских канцеляриях XVI в. Мы-группа, сконструированная в официальной историографии при Иване IV, определяется — по аналогии с церковным дискурсом — прежде всего религиозно: в размежевании с неверными латинянами, с отпавшей от правой веры Византией и, наконец, с языческими народами Востока. История Александра занимает свое место в дискурсе о «столкновении вер» (Миллер) в основном как пример антилатинского отмежевания. Но одновременно она имеет и антитатарское измерение²⁸.

Лицевой свод

«Редакции» Жития Александра из «Степенной книги» и Никоновской летописи уже нельзя назвать житиями в узком смысле слова. Хотя содержащиеся в них повествования о святом князе во многих частях пересекаются с церковным дискурсом, произведения официальной историографии не имели сакральной функции. Они не служили верующим религиозным утешением, но были призваны репрезентировать и легитимировать правящую династию и царя. Особенно явно это становится на примере Лицевого свода, единственный экземпляр которого хранился в царском дворце и служил документации исторического самосознания, а также, очевидно, историческому наставлению и воспитанию царских сыновей²⁹. Лицевой свод — выдающееся произведение, «грандиозная объяснительная и интерпретирующая система» Ивана IV³⁰, частями которой следует считать и иконографическую программу росписей Золотой палаты и Архангельского собора Московского Кремля. Лицевой свод был создан группой книжников между 1568 и 1576 гг. Он представляет собой повествование о мировой истории, снабженное иллюстрациями (около 16 000 миниатюр в десяти томах), от сотворения мира до царствования Ивана IV³¹. Лаптевский том, один из десяти фолиантов, содержит 43 листа, на которых изображена 81 сцена из жизни Александра с соответствующим текстом³². Это иллюстрированное житие для нашего анализа обладает высочайшей источниковой ценностью, так как, исследуя выбор эпизодов для изображения и иконографических образцов, мы получаем возможность проанализировать «концентрированный» образ святого князя в династическом дискурсе³³.

Опубликованная часть биографии Александра из Лицевого свода может быть поделена на пять связанных по смыслу частей. В первой (л. 898—904: 10 миниатюр) Александр представлен христианским правителем, продемонстрированы его слава и черты непобедимого полководца. Наряду с этим показан контекст времени, разорение княжеств Руси монголами и посещение Александра послом ордена. Вторая часть (л. 904 об. — 915 об.: 22 миниатюры) посвящена борьбе Александра со Швецией³⁴. Некую вставку составляют три миниатюры (916, 916 об. и 926 об.), изображающие победу монголов над венграми и болгарами. В четвертой части (917 и 917 об.: 2 миниатюры) проиллюстрирован разрыв Александра с Новгородом и его выход из города (1240). Пятая, самая объемная часть (л. 918—940: 44 миниатюры) описывает нападения Тевтонского ордена на Новгородскую землю и реакцию Александра. К сожалению, ограниченный доступ к источникам не дает возможности установить, какие еще сцены из Жития Александра выбрали для иллюстрирования составители Лицевого свода. Можно предполагать, что 81 опубликованная миниатюра охватывает большую часть посвященных Александру изображений.

Даже не зная всех миниатюр Лицевого свода, можно выдвинуть гипотезу о том, что иллюстраторы биографии Александра в первую очередь стремились изобразить его земную жизнь, его военные и государственные деяния. Александр Лицевого свода предстает перед нами святым князем, а не монахом. Три четверти миниатюр описывают отношения между Александром Невским и населением его земли, с одной стороны, и Швецией и Тевтонским орденом — с другой. При этом борьбе с рыцарями авторы посвящают более половины всех иллюстраций. Детально представлены взятие рыцарями Изборска, строительство крепости Копорье, борьба за Псков, охваченные пожаром пригороды Пскова и зверства рыцарей по отношению к безоружным жителям (л. 918—923 об.). Художники показывают, как враги распространяют данническую власть на города Руси (это можно понять по изображению православных храмов). По сравнению с «Повестью», где существенное внимание уделяется Невской битве, в Лицевом своде упор делается на успехи Александра в борьбе с Тевтонским орденом. Поскольку Лицевой свод возник в то время, когда Иван IV вел Ливонскую войну, напрашивается предположение, что Александр Невский в политическом сознании царского двора того времени присутствовал прежде всего как победитель рыцарских орденов. Для московского царя, имевшего в Ливонии политические интересы, святой князь приобретал функцию легитимирующего образца. Иван IV возводил свои притязания на вотчину в Ливонии к временам «от великого государя Александра Невского»³⁵. Обе эти функции (генеалогическая и функция образца) отразились и в письме царя князю Курбскому 1564 г.:

Российскаго царствия самодержавство Божим изволением почен от великаго князя Владимира... и храбраго великого государя Александра Невского, иже над безбожными немцы велию победу показавшаго...³⁶

Александр Невский на миниатюрах Лицевого свода всегда представлен в великокняжеской одежде, а в батальных сценах — в доспехах. Он изображен чаще всего на троне в окружении дворцовых зданий или на белом коне. На всех изображениях он одет в зеленый кафтан с золотыми манжетами, воротником и поясом. Его плечи покрыты длинным пурпурным плащом с меховой оторочкой. На голове чаще княжеская шапка с меховой оторочкой, напоминающая шапку Мономаха (ил. 4). Он никогда не изображается в шлеме и очень редко с непокрытой головой. Александр на миниатюрах — почтенный и статный мужчина с бородой. Голову его всегда обрамляет нимб. Святость Александра объясняется здесь прежде всего его справедливым правлением. Он во всем соответствует первообразу святого правителя. В двух миниатюрах особенно очевидно историко-философское представление о префигурации и воплощении, наблюдавшееся уже в «Повести» и определившее еще в XVI в. историческое мышление в Москве. Иллюстрации на девятисотом листе Лицевого свода представляют победоносный захват Йотапаты римским императором Веспасианом, изображенным на коне в западной королевской короне (ил. 5). На его месте выступает в таком же виде князь Александр, также на коне и в княжеской шапке. Этот образ представляет непобедимость Александра, отсылая к первообразу непобедимого властителя, отраженному в фигуре римского императора. Суть изображения не в том, что Александр действует как император Веспасиан, а в том, что он воплощает повторение того же самого первообраза, он есть воплощение префигурации, образец которой был дан в древней священной истории³⁷.

Иконография

Концентрированным выражением образа Александра в династическом дискурсе — как святого властителя, воплощенного в фигуре князя, — стала иконографическая программа росписей усыпальницы Рюриковичей в Архангельском соборе Московского Кремля. Большой московский пожар 1547 г. стал поводом для полного обновления росписей храма в 1564—1566 гг.³⁸. Новые фрески стали отражением «идеологии Московского царства в середине XVI в.»³⁹. Фрески, расположенные на четырех опорных пилястрах, представляют портретную галерею (большей частью не святых) князей Киевской и удельной Руси, дополненную надгробными портретами похороненных здесь правителей, чей род таким образом символически закрепляется в прошлом Руси. Иконографическая программа храма-усыпальницы пронизана эсхатологическими ожиданиями. Портреты князей соотносятся с изображением Страшного суда. Одновременно изображения правителей в Архангельском соборе маркируют важный шаг к высвобождению образа князя из церковного контекста⁴⁰. Изображение Александра Невского, которому, как основателю династии, отводится выдающееся место в этом ряду, размещено в нижней части столба в среднем нефе храма. Невский, как легитимирующий предок-заступник погребенных здесь правителей, изображен князем с бармами и в отороченной мехом шапке (ил. 6). Голова его окружена нимбом, в правой руке он держит православный крест⁴¹. Выбор этого иконографического образца кажется тем более интересным, что в Благовещенском соборе, дворцовой церкви Рюриковичей, иконографическая программа которого датируется 1508 г., Александр еще изображен монахом⁴². И в Архангельском соборе его изображение как схимника было бы вполне возможно, что, например, доказывает иконография его сына, Даниила, изображенного иноком⁴³. Бармы и шапка Мономаха стали причисляться к регалиям великого князя (и позднее русского царя) только с эпохи Ивана III (1462—1505). Неизвестно, имелись ли определенные регалии уже у великих князей Владимирских и как они могли выглядеть⁴⁴. Изображение Александра в одеянии русского царя, таким образом, можно оценить как перенос регалий правителя из конца XV в XIII в. Тем самым св. Александр указывал не только на благородство правящей династии — его изображение в Архангельском соборе подчеркивало и сущностное сходство сегодняшнего царя и его предка — основателя династии.

В XVII в. образ Александра в династическом дискурсе не претерпел кардинальных изменений⁴⁵. Для правителей Московского царства Александр Невский в дальнейшем был интересен прежде всего как яркий представитель собственной генеалогии, как исторический предок. В Смутное время (конец XVI — начало XVII в.) на прославленного предка ссылались как царь Василий Шуйский (1606—1610), так и основатель новой династии Романовых⁴⁶. Михаил Федорович (Романов) (1613—1645), новый царь, в своей соборной грамоте 1613 г. открыто апеллировал к Александру Невскому⁴⁷. В 1634 г. именем святого были освящены церковь в стенах Московского Кремля — первый храм вне стен Рождественского монастыря во Владимире⁴⁸. Предположительно храм был построен по настоянию патриарха Филарета и действовал как один из главных соборов правящей династии. Ежегодно 23 ноября здесь проходил праздничный крестный ход в присутствии Михаила Федоровича, а в дальнейшем Алексея Михайловича (1645—1676)⁴⁹. Однако в целом интерес к Александру Невскому в XVII в. ослабел⁵⁰. Тем не менее святой князь и в дальнейшем появляется в официальных генеалогиях как предок правящего государя. При этом порой случалось, что Александр по образцу церковного дискурса изображался монахом. Примером такого смешения церковного образа и династического дискурса может служить Синодик, пожертвованный царской дочерью Татьяной Михайловной в 1682 г. Ново-Иерусалимскому монастырю (ил. 7)⁵¹. В нем Александр является фигурой в родословном древе, в вершине которого изображен св. Владимир. Начиная с вершины древа композиция может быть прочитана попеременно слева направо как генеалогия Рюриковичей до правящего царя Федора Алексеевича (1676—1682), который изображен слева внизу у подножия древа⁵². Великий князь Александр Невский изображен на левой стороне на четвертом месте (от Владимира), соответственно своему монашескому чину и церковной иконографии в одеянии великого схимника, однако — как и все остальные князья — без нимба.

Спорным остается вопрос о том, именно ли Александр Невский представлен на известной иконе «Насаждение древа Московского государства — Похвала Богоматери Владимирской» Симона Ушакова, написанной в 1668 г. для московской семейной церкви Никитниковых из Ярославля⁵³. На иконе изображено дерево, растущее из главного купола Успенского собора в Москве, ветви которого обвивают изображение Богоматери Владимирской. В ветвях по обе стороны изображения Богородицы располагаются по десять медальонов с портретами святых иноков, московских митрополитов и святых князей. У подножия дерева изображены митрополит Петр и князь Иван Данилович (Калита), а также Алексей Михайлович с женой и двумя сыновьями. Александром Невским предположительно является один из святых монахов (с нимбом) на правой стороне (нижний левый медальон)⁵⁴. Вполне возможно, что Александру предназначалось место в этом памятнике прославления московской власти. Также возможно, что в фигуре монаха «Александра» скрылся св. Александр Свирский⁵⁵.

Собственно генеалогия, «харизма родословной» Романовых приобретала все большее значение, поскольку Московское государство во второй половине XVII в. «намного сильнее, чем когда-либо ранее, было втянуто во взаимодействие великих европейских держав»⁵⁶. Правящий дом Романовых в конце XVII в., вступив на сцену европейской политики, столкнулся с «культурой генеалогии», с помощью которой другие династии исторически легитимировали себя и свою власть. Официальные генеалогические книги и портретные собрания предков в это время стали чрезвычайно популярны. Такой генеалогией была «Большая государственная книга», сокращенно «Титулярник», изготовленная в 1672 г. для боярина Матвеева⁵⁷. «Титулярник» — собрание 246 портретов государей, диахронно связывающих царя Алексея Михайловича с его предками Рюриковичами в единой историко-генеалогической линии, а синхронно — с другими членами российской правящей династии и современными зарубежными правителями.

Образ Александра Невского нашел свое место в первой из двух частей (ил. 8)⁵⁸. Это — погрудное изображение мужчины с вьющимися волосами и бородой, с непокрытой головой, в великокняжеском одеянии, с воротником, украшенным драгоценными камнями и отороченным мехом. Портрет сопровождается надписью: «Великий князь Александр Ярославич Невский». В этом изображении Александра отсутствует какой-либо намек на его святость. Ни эпитет «святой», ни нимб или монашеское облачение не указывают на сакральное содержание и функцию. Портрет в «Титулярнике», таким образом, это первый чисто светский портрет Александра Невского.

Александр Невский и московская династия

В династическом дискурсе московского периода Александр Невский изображается князем, родоначальником Даниловичей и образцом для московского царя. Можно выделить три причины, почему этот дискурс одновременно подчеркивал принадлежность св. Александра к правящей династии и обособлял его княжескую ипостась. Во-первых, легенды о происхождении династии, простирающиеся до времен Римской империи и представляющие важнейших князей Киевской и удельной Руси в некоей последовательности. Они были призваны проиллюстрировать легитимность правления Даниловичей как вовне, так и внутри страны. С внешнеполитической точки зрения они были нацелены на то, чтобы форсировать признание московского правящего дома другими европейскими династиями. Во внутренней политике правящий род представлял себя как исторически легитимную и единственно справедливую властную силу. Александр Невский и как святой, и как родоначальник княжеского рода в этом повествовании занимал важное место. Во-вторых, канонизация Александра могла иметь для Московского государства стабилизирующее значение не только с точки зрения благородного происхождения правящей династии. В 1547—1551 гг. канонизировались прежде всего святые монахи из Центральной и Северной России, в том числе и из Новгорода, Пскова и Вологды. Это «собирание святых русских земель» можно интерпретировать как синтез фигур идентификации, ранее имевших лишь местное значение, в едином, общегосударственном «знаковом пуле»⁵⁹. Такое соединение имело интеграционный и идентификационный потенциал для политических и церковных элит в княжествах и регионах, связанных теперь с Москвой (например, в Новгороде)⁶⁰. В-третьих, тот факт, что в династическом дискурсе Александр Невский появляется не как монах, а как святой правитель, можно попытаться объяснить латентной конкуренцией церковной и светской властей за первенство в Московском царстве. «Своя» история в этом конфликте становилась ареной борьбы за «присвоение» символов. Если в образе монаха Александр Невский символизировал аскетический идеал, то в мантии московского царя он был иллюстрацией благородства правящего дома.

Примечания

1. См.: Bushkovitch. Religion and Society in Russia P. 84. В другом месте подчеркивается, что Иван IV поддерживал «проект канонизации со всей энергией». См.: Gottesdienst zu Ehren aller Heiligen der Rus'. Würzburg, 1987. S. 17. См. также: Lilienfeld. Himmel im Herzen. S. 11 (где подчеркивается царская поддержка канонизации местных святых в 1547—1549 гг.).

2. Шляпкин. Иконография. С. 90. Хорошев говорит о несомненном влиянии царя на работу Стоглавого собора (Хорошев. Политическая история. С. 173).

3. См.: Hecker И. Politisches Denken und Geschichtsschreibung unter Ivan IV// Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1982. Bd. 30. S. 4.

4. Miller D.B. Official History in the Reign of Ivan Groznyi and its Seventeenth-Century Imitators // Russian History. 1987. Vol. 14. P. 338.

5. Erler A. Königsheil // Handbuch der deutschen Rechtsgeschichte. Berlin, 1978. Bd. 2. Sp. 1040.

6. Zernack. Polen und Rußland. S. 169. Генеалогии, возводящие правящую династию к библейским и античным персонажам, в начале XVI в. и на Западе принадлежали к «обязательным атрибутам абсолютной власти» (Уортман Р. Сценарии власти. Т. 1. С. 33). О значении генеалогий как формы соединения коммуникативной и культурной памяти см.: Ассман. Культурная память. С. 51—52.

7. Патриаршая, или Никоновская, летопись // ПСРЛ. СПб., 1885. Т. 10. (Репринт: М., 1965.) С. 118—143 (далее: Никоновская летопись). Об этой «редакции Жития» см. в общем: Länge. Bild. S. 64ff.

8. Никоновская летопись. С. 119. Эта формула повторяется в тексте в сокращенном варианте трижды.

9. Об образе истории в «Степенной книге» (в частности, об идее происхождения Рюриковичей от императора Августа) см.: Nitsche. Translatio imperii?

10. См.: Bushkovitch P. The Formation of a National Consciousness in Early Modern Russia // Harvard Ukrainian Studies. 1986. Vol. 10. № 3/4. P. 365.

11. Житие и подвизи вкупе же отчасти чудеса прехвальнаго и блаженнаго князя Алексанра Ярославича, рекомаго Невскаго, нареченнаго во иноцех Алексия // ПСРЛ. Т. 21. Книга степенная царского родословия. СПб., 1908. Т. 1.С. 279—295 (далее: Степенная книга). Об этой редакции см. в общем: Охотникова. Повесть... С. 361; Länge. Bild. S. 54ff. Текст создан предположительно Андреем Афанасием, духовником Ивана IV, между 1560 и 1563 гг.

12. Степенная книга. С. 279. После 1453 г. Московский великий князь Иван III уже называется царем в договорах с Ливонией, Бранденбургом, Ревелем и Любеком. В 1547 г. Иван IV был коронован «царем и самодержцем всея Руси». См.: ФилюшкинА.И. Титулы русских государей. М.; СПб., 2006. С. 71—151.

13. Там же. С. 294.

14. См.: Bushkovitch. Formation of a National Consciousness. S. 365.

15. По мнению Бегунова, Клейненберга и Шаскольского, авторы «Степенной книги» ориентировались на «Повесть». См.: Письменные источники о Ледовом побоище. С. 191. В основе текста Никоновской летописи лежит «вторая редакция» Жития (Там же. С. 191).

16. Степенная книга. С. 294.

17. Лишь чудо с духовной грамотой, помощь Александра Дмитрию Донскому в 1552 г. и чудо с самовоспламенившейся свечой описаны пон дробнее.

18. Там же. С. 293.

19. Там же. С. 290. В 1255 г. Новгород изгнал сына Александра и eroj наместника Василия и поставил Ярослава Ярославича. См. гл. 2.2.

20. Конфликт 1257—1259 гг. Александр, напротив, решил в свою пользу, применив силу. См. также: Никоновская летопись. С. 140 и далее.

21. Ср.: Stökl. Russische Geschichte. S. 207.

22. «И того ради тогда великий князь Александр и прочии князи Русьтии изгнаша бесерменен Татар, а иных избиша; а инии от них крестишася имя Отьца и Сына и Святого Духа» (Степенная книга. С. 291).

23. См.: Коринфский А. Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа. М., 1901. С. 348—350. Также см.| гл. 6.6. В 1669 г. Федор Грибоедов в своей «Истории о царях и великих князьях земли русской» пишет о «много преславных побед (Александра Невского) на татар и на немец». Цит. по: Рогов. Александр Невский. С. 48.

24. См.: Рогов. Александр Невский. С. 35 и далее.

25. См.: Никоновская летопись. С. 141. Александр силовыми методами проводит монгольскую данническую политику.

26. Miller. Official History. P. 347.

27. Степенная книга. С. 282.

28. Наряду с «редакциями» Жития в «Степенной книге» и Никоновской летописи сохранились еще три «светские переработки» Жития. Первая датируется третьей третью XVI в. и описывает подробно героические деяния шести богатырей в битве на Неве (ср.: Охотникова. Повесть... С. 361—362) Вторая — переработка с историческими поправками «редакции» Ионы Думина, созданная в XVII в. (см.: Там же. С. 362). Третья и самая поздняя «редакция» создана в конце XVIII в. неизвестным автором, сократившим Никоновскую летопись до четырех эпизодов (битва на Неве, битва на Чудском озере, поездка в Золотую Орду, смерть князя) и попытавшимся в своем тексте выделить военные и мирские деяния Александра. Все агиографические элементы здесь исчезают (см.: Там же. С. 364).

29. См.: Kämpfer. Das russische Herrscherbild. О Лицевом своде см. также: Merten S. Die Kunst und der Krieg. Kampfbilder und Kriegsverständnis im Lecevoj Svod (Moskau, 2. Hälfte des 16. Jahrhunderts) // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2002. Bd. 50. H. 4. S. 481—518.

30. Kämpfer. Das russische Herrscherbild. S. 195.

31. См.: Kämpfer. Rußland an der Schwelle zur Neuzeit. S. 520—521. О Лицевом своде см.: Амосов A.A. Лицевой летописный свод Ивана Грозного: комплексное кодикологическое исследование. М., 1998; Морозов В.В. Лицевой свод в контексте отечественного летописания XVI века. М., 2005.

32. Житие Александра Невского. Текст и миниатюры Лицевого летописного свода XVI в. СПб., 1992 (факсимильное издание Лаптевского тома). Об этом издании см.: Бегунов Ю.К. Издание без текстолога и искусствоведа // Князь Александр Невский и его эпоха / Ред. Бегунов, Кирпичников и др. СПб., 1995. С. 187—189. В основе текста Лицевого свода лежит Никоновская летопись. См.: Бегунов, Клейненберг, Шаскольский. Письменные источники о Ледовом побоище. С. 176.

33. Лицевой свод в определенной степени является комплементарным источником к житийной иконе в церковном дискурсе. Факсимильное издание 1990—1992 гг., к сожалению, содержит не все миниатюры Лицевого свода, на которых изображены сцены из Жития Александра. Некоторые иллюстрации, например, можно найти еще в Голицынском томе. На это подробно указывается в: Бегунов. Издание... С. 188 и далее. Бегунов напоминает, что до сих пор еще не имеется публикации собрания всех миниатюр, относящихся к Житию Александра Невского. Репродукция миниатюры, изображающей изгнание Василия Александровича из Новгорода в 1255 г., отсутствует в компендиуме 1990—1992 гг., она опубликована в: Пашуто В.Т. Александр Невский. М., 1975. Дальнейший анализ ограничивается миниатюрами факсимильного издания 1990—1992 гг. Более подробное исследование текста, и особенно зависимости и соответствий между текстом и изображениями, кажется нам весьма важным и интересным, однако не может быть проведено в рамках настоящей работы.

34. В частности, явление Бориса и Глеба перед битвой, подвиги шести богатырей, чудо на Ижоре.

35. Цит. по: Рогов. Александр Невский. С. 42.

36. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979. С. 12. «Государем» Московский великий князь впервые назвал себя в 1494 г. (см.: Stökl. Russische Geschichte. S. 202). Митрополит Макарий после взятия Казани (1552) сравнивал Ивана IV с Александром Невским, Дмитрием Донским, Владимиром Святославичем и императором Константином. См.: Geschichte der russischen Kunst. Bd. 3. S. 404; Cherniavsky. Russia S. 125.

37. Подобный образец повторяется в иллюстрациях посещения Александра представителем ордена (Андреасом фон Вел веном). В левом верхнем углу дана «префигурация» изображенных событий, визит царицы Савской к царю Соломону (л. 903).

38. См. об этом: Kämpfer. Rußland an der Schwelle zur Neuzeit. S. 514ff.; Idem. Russisches Herrscherbild. S. 170ff. Сегодняшнее состояние, сохранившееся с XVII в., соответствует программе образов XVI в., поскольку Алексей Михайлович отдал указ новые росписи сделать аналогично старым. Особенно галерея Рюриковичей должна быть верной репродукцией старой росписи. См. также: Lilienfeld. Bild des heiligen Herrschers. S. 144. Подробнее о программе образов см.: Cherniavsky. Ivan the Terrible and the Iconography.

39. Kämpfer. Rußland an der Schwelle zur Neuzeit. S. 515. Чернявский, однако, видит в программатике росписи также и противоречия по отношению к общепринятой «политической теории» XVI в. Для него галерея князей является проявлением нового измерения политической теории, превознесением династического благородства по монгольскому образцу. См.: Cherniavsky. Ivan the Terrible and the Iconography. P. 12.

40. См.: Kämpfer. Russisches Herrscherbild. S. 170.

41. Причины этого явления не прояснены в исследованиях. См.: Lilienfeld. Bild des heiligen Herrschers. S. 145.

42. См. главу 4.2.

43. См.: Cherniavsky. Ivan the Terrible and the Iconography. Tf. 51.

44. См.: Kämpfer. Russisches Herrscherbild. S. 58; Cherniavsky. Russia P. 122.

45. См.: Рогов. Александр Невский. С. 47.

46. См.: Stökl. Russische Geschichte. S. 262; Lexikon der Geschichte Rußlands. S. 399, s.v. «Vasilij Sujskij».

47. См.: Преображенский. Солнце земли русской.

48. До 1613 г. Александру была посвящена надвратная церковь Рождественского монастыря во Владимире. См.: Шляпкин. Иконография. С. 91. Церковь в Москве с 1625 г. упоминается в описаниях Кремля. Она пострадала при пожаре 1626 г., в 1631 г. была вновь отстроена и освящена в 1634 г. Между 1681 и 1688 гг. она была перенесена с исходного места у колокольни Ивана Великого к Тайницким воротам. См.: Бегунов. Житие Александра Невского в станковой живописи. С. 321.

49. Церковь Александра Невского у Тайницких ворот Московского Кремля была снесена в 1770 г. Иконостас был перенесен в Покровский собор. См.: Бегунов. Житие Александра Невского в станковой живописи. С. 321.

50. См.: Рогов. Александр Невский. С. 49.

51. См.: Kämpfer. Russisches Herrscherbild. S. 68, 245ff. Ил. см.: Ibid. S. 245.

52. Разрыв между Рюриковичами и Романовыми при этом прикрыт мнимым наследованием от Федора Иоановича к Михаилу Федоровичу.

53. См. об этом: Kämpfer. Russisches Herrscherbild. S. 230. Ил.: Ibid. S. 222; Антонова, Мнева. Каталог древнерусской живописи. Т. 2. Табл. 142/3. Описание: С. 411 и далее.

54. Kämpfer. Russisches Herrscherbild. S. 230; Антонова, Мнева. Каталог древнерусской живописи. Т. 2. С. 411; Lilienfeld. Bild des heiligen Herrschers. S. 144; Рогов. Александр Невский. С. 53.

55. Предположение см.: Skrobucha. Ikonenmalerei. S. 30.

56. Stökl. Russische Geschichte. S. 321.

57. Kämpfer. Russisches Herrscherbild. S. 84, 218ff. Название «Титулярник» восходит к западному обозначению «титулярных книг».

58. Полный перечень портретов см.: Ровинский Д.А. Подробный словарь русских гравированных портретов. Т. 4; Приложения, заключение и алфавитные указатели. СПб., 1889. Ст. 201.

59. См. также: Хорошев. Политическая история. С. 170 и далее. Федотов подчеркивает, что церковная санкция собирания русских земель или русской истории (историй) великими князьями Московскими было не единственной причиной канонизации некоторых князей в середине XVI в. В этом контексте имеет значение его указание, что знаменитые князья Киевской Руси, например Ярослав Мудрый и Владимир Мономах, никогда не были канонизированы. См.: Федотов. Святые. С. 103.

60. Bushkovitch. Religion and Society in Russia P. 89. Бушкович спорит с представлением о «централизации» государства или церкви посредством канонизации местных святых. По его мнению, централизацией можно было бы считать насаждение московских святых в провинции, а не наоборот. Канонизацию он рассматривает как процесс «гомогенизации» — а не централизации — церкви и литургии. См.: Ibid. С. 88. Аргументация Бушковича очевидно направлена против Хорошева (см.: Хорошев. Политическая история. С. 170 и далее).

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница