3.2. Александр и борьба за новгородские вольности
В Новгороде, втором центре раннего культа Александра, память об этой личности стала складываться несколько позже, чем во Владимире1. Только в XV в., когда республика постепенно втягивалась в противоборство с формирующимся централизованным Московским государством, стремившимся включить ее в свой состав, на берегах Волхова вспомнили о князе, правившем в XIII в. Защищавший независимость Новгорода от Швеции, Тевтонского ордена и Литвы Александр Ярославич призван был спасти город от нового притеснения и, будучи фигурой идентификации из «собственной» новгородской истории, помочь укрепить оборонческое региональное самосознание.
Критическое воспоминание
Еще в первой половине XIV столетия отношение Новгорода к Александру Ярославичу было скорее дистанцированным. В договорной грамоте 1264 г. с преемником Александра, Ярославом Ярославичем, город обязал последнего отказаться от деспотических методов, которыми в Новгороде правил его брат2. Летописцы самоуверенного города-республики, конечно, чтили память о своем защитнике и его заслугах, однако не стремились скрыть от потомков трудности, которые испытывал город с князем Александром. Новгородская первая летопись старшего извода (Синодальный список)3 сообщает о разногласиях, побудивших в 1240 г. Александра покинуть город (Л. 128), о борьбе за наместничество его сына Василия в 1255 г. (Л. 133 об. — 135) и, наконец, о конфликте с князем в 1257 и 1259 гг., связанном с уплатой монголам дани (Л. 136, 137—138)4. События 1240 г. могли стать напоминанием об относительной слабости тогдашней власти князя и силе городских институтов. Картина княжения Александра, созданная в летописях, нисколько не похожа на образ идеального христианского правления. Так, например, летописец сообщает о наказании новгородцев, в 1257 г. вступивших в сговор с сыном Александра Василием: «...овому носа урезаша, а иному очи вынимаша, кто Василья на зло повел; всяк бо злыи зле да погыбнать»5.
Если сравнивать новгородскую линию памяти об Александре начала XIV в. с «Повестью», то очевидно, что биография князя скроена здесь скорее по мерке города-республики. Так, в 1240 г. шведы напали не на «землю Александра», как говорится в «Повести», а на «Ладогу... и Новгород и всю область Новгородскую»6. Роль Александра как Новгородского князя подчеркивается, однако его личность не идеализируется, как это делается в более поздних текстах7.
«Новгородизация» Александра
В XV в. из новгородского дискурса о князе Александре исчезают критические моменты. Очевидно, именно в этот период городские летописцы познакомились с его Житием, результатом рецепции которого и стал образ князя, созданный в новой летописи вечевой республики. Часть Новгородской первой летописи младшего извода, повествующую об Александре Невском, в научной литературе называют «второй редакцией» Жития8. Это несколько вводит в заблуждение, поскольку житие, будучи в отличие от летописи сакральным текстом, выполняет и литургическую функцию. В этой «второй редакции» летописец сводит вместе владимирскую линию памяти («Повесть») и Новгородскую первую летопись старшего извода и создает таким образом «новгородизированное Житие»9. Интеграция Жития и Новгородской летописи, произошедшая предположительно в 30-е гг. XV в. по указанию Новгородского архиепископа Евфимия II, свидетельствует о возросшем значении Александра для городского историописания. Это предположение подтверждается и анализом изменений, которые летописец ввел в некоторые пассажи «Повести» для ее «новгородизации», и тех, которые стали следствием механической компиляции Жития и летописи10. Автор не пытался изобразить Александра исключительно новгородским правителем, однако его функция как великого князя явно отходит на второй план перед позицией князя Новгородского11. Как и в «Повести», Александр изображен святым правителем, хотя мирской характер текста усиливается благодаря включению летописных сведений и «прикреплению» отдельных эпизодов Жития к определенным годам12. Как и в Новгородской первой летописи старшего извода XIV в., в «новом издании» наряду с заслугами Александра перед русскими землями особо подчеркнуты его заслуги перед Новгородом. Александр «много трудися за Новъград и за Пьсков и за всю землю Рускую живот свои отдавая»13. Согласно «второй редакции» Жития, в 1240 г. шведы зарились не только на «землю Александрову»14, но и на «Новгород и всю область Новгородскую»15. «Новгородизация» Александра очевидна и в другом месте. Упоминание «доброчестивой и богоугодной» матери Александра, Феодосии, похороненной вместе с его братом Федором в Юрьевском монастыре в Новгороде и почитавшейся там святой, становится новой составной частью биографии16. Очевидно и стремление автора подчеркнуть новгородское участие в битвах 1240 и 1242 гг., важно поименное перечисление всех павших горожан. Кроме того, автор несколько раз говорит о помощи в битвах святой Софии, защитницы Новгорода17. Святая София была символическим воплощением архиепископской церковной власти и всей Новгородской республики18. «Пробелы» во «второй редакции» Жития также можно трактовать как признаки изменения образа Александра Невского внутри новгородского дискурса. При перенесении летописных данных из «старшего» в «младший» извод летописи жертвой идеализирующих усилий летописца пали сообщения о том, как Александр Невский (в 1257 или 1259 г.) требовал от новгородцев уплаты дани монголам19. Очевидно, эти силовые вмешательства князя в самостоятельность Новгорода не должны были послужить примером потомству и особенно преемникам Александра на великокняжеском престоле:. «Так князь Александр, на самом деле существенно ограничивший новгородские вольности, стал символом самостоятельности города-республики»20. Новыми являются в тексте «второй редакции» прямые характеристики Александра как «поборника суща православнеи вере»21. Связь защиты страны с защитой религии указывает на идейную близость территории политической лояльности и сферы распространения православия, что соответствует концепту «Русской земли». Однако место Руси занимает теперь Новгород. Богатый город-республика с его честолюбивым епископом стремился наряду с Владимиром, Суздалем, а позже и Москвой предстать в качестве terra sancta — политического, исторического и сакрального наследника Киева.
«Третья редакция» Жития, предположительно написанная в Новгороде в том же XV в., подтверждает в общем и целом наметившийся уже во «второй редакции» семантический сдвиг в образе Александра Невского22. Эта «версия» намного короче предыдущих и распадается на две части. В первой Александр изображен князем-воином, мудрым, смелым и непобедимым, равным по храбрости таким героям, как Александр Великий, Ахилл и Дигенис Акрит". Александр сравнивается теперь не с библейскими персонажами, а с героями древнего эпоса и мифов. Подчеркивается функция Александра как великого князя, чья земля «славна бысть... страхом грозы его и храборьства его»23. Во второй части в образе князя вновь проступают идеально-типические черты справедливого христианского правителя — забота Александра о его земле и его глубокое уважение к духовенству, при этом пассажи, характеризующие Александра как святого, уходят на второй план. Не упомянуты ни божественная помощь в битвах (что подчеркивает заслуги князя как полководца), ни чудо с духовной грамотой24. Таким образом, данное жизнеописание имеет «отчетливо светский характер»25. Особенно заметным он становится в сравнении с редакциями Жития XVI в., в которых на передний план выступают религиозные элементы, добродетели Александра и особенно его чудотворство. Как и «вторая редакция», «третья» отличается отчетливо новгородским почерком. Уже в заглавии текста — «Успение великого князя Новгородского Александра Ярославича» — заметны притязания на роль святого города, к тому времени именовавшегося Великим Новгородом26. Много раз упомянуты и военные походы «великого князя Новгородского Александра Ярославича», и заступничество святой Софии, а эпизоды, прославляющие Александра как Суздальского князя и защитника Рождественского монастыря, опущены. Наконец, победоносный полководец в 1242 г. возвращается не во Псков, а в Новгород27.
Александр и борьба за новгородские вольности
Обе «новгородские редакции» Жития были созданы между 1430 и 1464 гг. В научной традиции они рассматриваются в связи с подъемом новгородской литературы при епископах Евфимии II (1429—1458) и Ионе. Политическим фоном такого культурного расцвета была борьба города в 1370—1380-е гг. со стремительно растущим Великим княжеством Московским. Москва, ставшая в 1326 г. митрополичьей, а в 1328 г. великокняжеской резиденцией, в 1375 г. выступила против конкурирующего Тверского княжества28 и в 1380 г. на Куликовом поле одержала имевшую огромный символический потенциал победу над монголами. Таким образом, Новгород потерял возможность играть на противоречиях между Москвой и Тверью. Возвышение Москвы, претендовавшей на гегемонию, провозгласившей «собирание» вокруг себя «русских земель», увеличивало давление на самостоятельную вечевую республику, усиливавшееся в связи с тем, что великий князь Московский рассматривал Новгород как часть своей вотчины29. Несмотря на властные амбиции Москвы, Новгород отказался от обращения к своим литовским соседям30. После католического крещения великого князя Ягайло в 1386 г. Литва едва ли могла рассматриваться как реалистичная «альтернатива русской истории»31. При том что во внешней политике Новгород все еще пытался балансировать между Москвой и Литвой, оборонительные меры против московского давления были направлены прежде всего «вовнутрь». Таким образом, «обязательства перед "стариной", стародавним образом жизни [чувство принадлежности к политической и православной общине. — Ф.Б.Ш.] в этой напряженной ситуации, очевидно, были сильнее, чем стремление спасти собственное политическое устройство радикальной сменой политического курса, а именно подчинением себя суверенитету чужого, да еще и не православного господина»32. Под двойным давлением извне (Москвы и Литвы) усиливалось коллективное самосознание церковных и политических деятелей Новгорода, для которых защита городских вольностей была связана и с экономической выгодой. Формирование специфической новгородской идентичности, таким образом, стоит расценивать не как государственный «сепаратизм», а как (оборонительный) «регионализм»33. Утверждение новгородского регионального самосознания было тесно связано с обращением к собственной истории. Из нее пытались почерпнуть такое самосознание, которым можно было бы укрепить оборонную мощь города. При всем том, однако, действенность этих мер была, судя по всему, ограничена узким кругом высшего городского слоя34. Символическая борьба за историю Руси достигла своего апогея при владыке Евфимии II35. Архиепископ и «моральный авторитет города-республики» Евфимий поддерживал обращение к величию новгородского прошлого36. Созданные в то время летописи транслируют специфическое самосознание и ставят «Новгород в центр истории Руси»37. Кроме того, важные импульсы получил и «культ личности» некоторых выдающихся деятелей новгородской истории. Очевидно, в этом контексте следует рассматривать и «присвоение» Александра Невского, о котором свидетельствуют обе новгородские «редакции» Жития.
Евфимий способствовал развитию культа многочисленных местных святых, например Феодосии (матери Александра) и первого Новгородского архиепископа Иоанна38. Тесно связана с фигурой Иоанна легенда об отводе штурма Новгорода князем Андреем Боголюбским (1169), вновь вызванная к жизни при Евфимии благодаря тексту сербского агиографа Пахомия Логофита с «явной антимосковской направленностью», имевшему центральное значение для новгородского регионального сознания в XV в. В легенде Пахомия напавшие на Новгород суздальцы даже названы «иноплеменниками», что еще более подчеркивает стремление Новгорода отмежеваться от врагов внутри Руси39. Согласно этому рассказу, Новгород защитила от захватчиков икона Божьей Матери. Пресвятая Богородица как защитница — центральный топос древнерусской традиции столичного города40. Новгородский миф, таким образом, становится символом, отсылающим к легенде о чудесах иконы Божьей Матери Владимирской (Умиления), перевезенной в 1395 г. в качестве «залога политической силы» из Владимира в Москву41. Заступничество Пресвятой Богородицы в 1169 г. многократно изображается на иконах новгородской школы XV в. (ил. I)42. Этот тип иконы — символ новгородской свободы43 — важен в контексте нашей работы, поскольку, по предположению Конрада Онаша, одним из четырех изображенных на иконе всадников с нимбами, поспешивших на помощь новгородцам, является Александр Невский. В нижней трети иконы изображено, как новгородцы наступают на суздальцев, на их стороне выступают ангелы и четверо небесных всадников. Второй и четвертый из них однозначно идентифицируются как Борис и Глеб44. На первом коне, по мнению Онаша и других исследователей, изображен Александр Невский. Третий конный до сих пор не идентифицирован. Фигура, в которой Онаш увидел Невского, облачена в шлем и доспехи. В левой руке всадник держит копье, направленное против суздальцев45. Нимб над его головой указывает на святость. В пользу идентификации этой фигуры как Александра Невского говорит специфика новгородской иконописной традиции: князя изображали верхом46. Однако рассматриваемая икона не имеет титла, потому едва ли можно утверждать однозначно, что фигура первого конного является ранним изображением св. Александра47.
Несмотря на то что вопрос о толковании этой иконы остается открытым, результаты анализа «второй» и «третьей» редакций Жития встраиваются в общее доступное нам представление об «идеологической» оборонительной борьбе Новгорода против Москвы в первой трети XV в. Переработки Жития, очевидно, связаны с усилиями Евфимия II укрепить статус Новгорода и подчеркнуть претензию на ведущую роль новгородского архиепископства48. Интеграция Жития св. Александра в новгородское летописание XV в., «новгородизация» князя в новых редакциях Жития, переоценка его заслуг перед республикой и идеализация его правления (подчеркивание уважения им новгородских вольностей и замалчивание авторитарных мер против города) — все это указывает на то, что в первой половине XV в. Александр Невский стал важной фигурой в культурной памяти Новгорода. Александр, память о котором в Новгороде поначалу не была безоблачной, в ситуации массированной угрозы оказался покровителем города и его защитником от пришедшего из Москвы врага. Это «примирение» с Александром примечательно, ведь «город веками стремился сохранить дистанцированные отношения со своим князем»49. Этот образ Александра, имеющий по сравнению с «первой редакцией» Жития больше светских черт и сближающий святого князя с миром земных политических отношений, вероятно, отражает идеальный образ княжеского правления, что отвечало тогдашним политическим взглядам Новгорода».
Несмотря на укрепившееся региональное самосознание, Новгород, как известно, не смог предотвратить поглощения Великим княжеством Московским и уничтожения городских вольностей. В 1456 г. республика вынуждена была принять первые ограничения независимости. Политика «собирания русских земель» при Иване III (1462—1505) в 70-е гг. наконец покончила с особым статусом Новгорода. Происшедшие к 1478 г. события оправдали страх политических и религиозных элит вечевой республики перед становящейся центральной властью Москвы. После капитуляции и подчинения города «государю всея Руси» они потеряли не только политические институты управления и вече. Иван III завладел также и многочисленными церковными и боярскими земельными владениями. Таким образом, высший слой города-республики, ослабленный мерами по переселению, потерял наряду с политическими институциями и экономические основания своей независимости. Архиепископский двор до окончательного уничтожения республики при Иване Грозном (1533—1584) оставался последним потенциальным носителем регионалистских устремлений Новгорода. К 1570 г. централистская автократия утвердилась на месте договорной вечевой республики.
Примечания
1. Весьма интересным могло бы стать исследование культа Александра Невского во Пскове, невозможное в рамках настоящей работы. Наряду с Новгородом и Вяткой, в период позднего Средневековья Псков стал одним из центров регионалистских тенденций. См.: Goehrke. Regionalismus. S. 92. Первая и Вторая Псковские летописи, создание которых датируется серединой XIII в., при описании, например, сражения на льду Чудского озера подчеркивают участие в нем псковичей под защитой Святой Троицы. См.: Бегунов, Клейненберг, Шаскольский. Письменные источники о Ледовом побоище. С. 178 и далее. О месте Александра в культурной памяти Пскова см.: Бегунов Ю.К. Александр Невский во псковской литературе XV—XVI вв. // Zeitschrift für Slavistik. 1976. Bd. 21. S. 311—318; Grabmüller H.J. Die Alexander-Nevskij-Vita in der Pskover Handschriftenüberlieferung // Die Welt der Slaven. 1976. Bd. 21. S. 68—80.
2. «...a что, княже, брать твой Александр деялъ насилие на Новегороде, а того ся, княже, отступи» (Цит. по: Шляпкин. Иконография. С. 86). Договор опубликован в: Грамоты Великого Новгорода и Пскова / Ред. С.Н. Валк. М.; Л., 1949. С. 9—10.
3. Добавления к Синодальному списку 1234—1300 гг. имеют источником рукопись, созданную предположительно в первой половине XIV в. См.: Die erste Novgoroder Chronik nach ihrer ältesten Redaktion (Synodalhandschrift) 1016—1333/1352 / Hg. und übersetzt von Joachim Dietze. München, 1971. S. 30.
4. Новгородская первая летопись. С. 78, 80—83. См. об этом: Бегунов Ю.К Житие Александра Невского в составе Новгородской 1-й и Софийской 1-й летописи // Новгородский исторический сборник. 1959. Т. 9. С. 229—238.
5. Новгородская первая летопись. Л. 136. С. 82. Феннел интерпретирует последнее высказывание летописца как ироническое (Феннел. Кризис. С. 147).
6. Новгородская первая летопись. Л. 126 и 126 об. С. 77. Для сравнения см.: Повесть. С. 91. Гальперин обращает внимание на то, что ни в новгородских летописях, ни в других источниках нет отсылки к политической идеологии «Новгородской земли». Эта форма, связанная с концепцией «Русской земли», обнаруживается только в русских княжествах с собственной правящей династией. Новгород, напротив, скорее определял себя через покровительство святой Софии. См.: Halperin. Novgorod and the «Novgorodian Land» // Cahiers du Monde russe. 1999. Vol. 40. № 3 (Juillet— Septembre). P. 345—364.
7. «...потрудился за Новгород и за всю Русскую землю» (Новгородская первая летопись. Л. 140. С. 84).
8. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов / Ред. А.Н. Насонов. М., 1950. С. 289—307 (младший извод). См. об этом: Бегунов. Житие Александра Невского в составе Новгородской 1-й и Софийской 1-й летописей. С. 234 и далее; Länge. Bild. S. 17. Обозначение «вторая редакция» Жития, вероятно, было введено Ю.К. Бегуновым. Охотникова в своей обзорной статье не использует это понятие по отношению к этой редакции (Охотникова. С. 357 и далее).
9. «Вторая редакция» Жития поделена по годам и перемежается сообщениями другого содержания. При этом новгородский составитель компилирует выписки из Новгородской первой летописи старшего извода о 1240—1243, 1246, 1251 и 1262 гг. и элементы текста «Повести», создавая новую летописную мозаику.
10. См. об этом: Lammich М. Fürstenbiographien des 13. Jahrhunderts in den russischen Chroniken. Diss. Univ. Köln. Köln, 1973. S. 169.
11. См.: Länge. Bild. S. 22. В младшем изводе Новгородской первой летописи упоминаются как Новгород, так и «Русские земли» в качестве политического пространства. Как и в «Повести», митрополит после погребения Александра оплакивает «солнце земли суждальской» (Новгородская первая летопись (младшего извода). С. 306).
12. Изображение Александра соответствует созданному в «Повести» образу идеального христианского правителя. Отметим упоминания «святого князя Александра» (Новгородская первая летопись (младшего извода). С. 290), чуда духовной грамоты (С. 306), чуда на реке Ижоре (С. 293 и далее), божественной помощи в Ледовом сражении (С. 296). Сохранились цитаты и аналогии и из других христианских текстов-предшественников.
13. Новгородская первая летопись (младшего извода). С. 306. Псков в старшем изводе летописи еще не упомянут на соответствующем месте. См.: Там же. С. 84. После 1348 г. Новгород должен был официально признать отделение Пскова. В конце XIV в. Псков, хотя и подчинялся высшему надзору Новгородского архиепископа, все сильнее искал сближения с Москвой, под чей контроль фактически попал в середине XV в.
14. «...и пойду, рече, пленю землю Александрову» (Новгородская первая летопись (младшего извода). С. 291).
15. Там же.
16. Там же. С. 290.
17. См.: Там же. С. 294—296. «Князь же Александр с новгородци приидоша вси здрави в своя сы съхранены Богом и Святою Софеею» (С. 294). Помощь святой Софии и участие новгородцев в битве 1242 г. — элементы Новгородской первой летописи старшего извода. Там уже не упоминается участие в Ледовом побоище псковичей и суздальских войск под предводительством Андрея Ярославича. См. об этом: Бегунов, Клейненберг, Шаскольский. Письменные источники о Ледовом побоище. С. 178—179.
18. См., в частности: Fedotov G.P. The Russian Religious Mind. Vol. 2: The Middle Ages. The 13th to the 15th Centuries. Cambridge (Mass.), 1966. P. 191ff. [См. рус. издание: Федотов Г.П. Русская религиозность // Федотов Г.П. Собр. соч. М., 2003. Т. 11. — Примеч. ред.] Софийский собор в Новгороде, например, изображался на миниатюрах XVI в. как символ города-республики.
19. Однако летописец не скрывает ссору, которая побудила князя в 1240 г. покинуть Новгород (Новгородская первая летопись (младшего извода). С. 294—295).
20. Länge. Bild. S. 27.
21. Новгородская первая летопись (младшего извода). С. 292.
22. Успение великого князя Новгородского Александра Ярославича // Begunov. Die Vita des Fürsten Aleksandr Nevskij in der Novgoroder Literatur. S. 105—109. Время возникновения текста (который Мансикка и Охотникова называют «второй особенной редакцией») точно не установлено (Охотникова. Повесть... С. 358). Бегунов полагает, что эта редакция возникла между 1440 и 1464 гг. (Begunov. Die Vita des Fürsten Aleksandr Nevskij in der Novgoroder Literatur. S. 101). Очевидно, что и «Повесть», и «вторая редакция» Жития послужили образцами автору «третьей редакции».
23. Дигенис Акрит — герой византийского народного романа в стихах XI-XII вв.
юо Успение великого князя Новгородского. С. 107.
24. Тот факт, что в тексте не упоминаются ни папское посольство, ни победы Александра над Литвой, можно легко интерпретировать как уступки политическому положению Новгорода в XV в. Скудная источниковая база, как и опасность переусердствовать в интерпретации, позволяет нам делать лишь осторожные предположения.
25. Охотникова. Повесть... С. 357. Отсюда Шляпкин делает вывод, что Александр почитался в Новгороде за смелость и мужество, а не как святой (Шляпкин. Иконография. С. 89).
26. Успение великого князя Новгородского. С. 106. Самоназвание «Великий Новгород» появляется в новгородских источниках с конца XIV в. См.: Halperin. Novgorod and the «Novgorodian Land». P. 347.
27. Успение великого князя Новгородского. С. 105, 107. Как и во «второй», в «третьей редакции» заметна специфика описаний отношений Пскова и Новгорода. Хотя здесь не говорится больше о том, что псковский предатель выдал город Тевтонскому ордену, однако Псков назван «новгородским градом».
28. С победой Москвы над Тверью династическая линия Даниловичей, чья родословная начинается с сына Александра Даниила, противопоставлялась Ярославичам, ведущим свою ветвь от Ярослава Всеволодовича (отца Александра).
29. См.: Stökl. Russische Geschichte. S. 195; Zernack. Polen und Rußland. S. 144.
30. Хотя в 1434 г. архиепископ Евфимий II формально был утвержден в своем сане митрополитом Западной Руси в Смоленске, позднее он испросил разрешения и у Москвы. Джоель Раба интерпретирует этот шаг как начало пролитовской политики Евфимия II, направленной на создание «западнорусского» (русинского) государства (которое стало бы альтернативой Москве) и на сохранение новгородских вольностей под защитой Литвы. Подтверждение этой версии Раба видит в прозападной политике Евфимия в области искусства (например, постройка дворца архиепископа в готическом стиле). См.: Raba J. Evfimij II, Erzbischof von Groß-Novgorod und Pskov. Ein Kirchenfürst als Leiter einer weltlichen Republik // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1977. Bd. 25. S. 165ff.
31. Zernack. Polen und Rußland. S. 117.
32. Goehrke. Regionalismus. S. 85. Штёкль, напротив, считает, что новгородская политика была «однозначно ориентирована на Литву» (Stökl. Russische Geschichte. S. 195).
33. См.: Zernack. Polen und Rußland. S. 143; Stökl. Russische Geschichte. S. 151. Гёрке определяет «регионализм» позднего Средневековья как «собирательное понятие... обозначающее различные интересы разных социальных слоев и групп, выступавших против притязаний вышестоящей власти и в исторически заданных рамках собственной территории». Он является «неизбежным результатом специфического исторического развития... которое уже признано как таковое и сознательно создается целенаправленной "работой с общественностью" (с учетом возможностей средневековья)» (Goehrke. Regionalismus. S. 93). Гёрке четко отличает понятие новгородского «регионализма» от часто использовавшегося советской историографией термина «сепаратизм». Ср., например, выражение «партия новгородских сепаратистов»: Лихачев Д.С. Идеологическая борьба Москвы и Новгород в XIV—XV веках // Исторический журнал. 1941. № 6. С. 47.
34. Позиция широких слоев населения, черни не совсем ясна из имеющихся источников. Тем не менее в советской историографии постоянно предпринимались попытки обосновать промосковскую и антибоярскую позицию черни, отвечавшую ее «классовым интересам». Из такой трактовки (традиционной для великорусской интерпретации истории) вытекает понимание роли Великого княжества Московского как защитника «демократических» и врага «сепаратистских» устремлений. См.: Goehrke. Regionalismus. S. 87. Советскую позицию см., например: Лихачев. Борьба. С. 47.
35. Лихачев называет ее «идеологической борьбой».
36. Компетенция архиепископа Великого Новгорода и Пскова в XV в. простиралась далеко за пределы духовных институтов. Одновременно происходили ограничение боярской власти и централизация государственного аппарата. См.: Raba. Evfimij II. S. 163ff. Новгородский архиепископ «был, вероятно, фигурой, наиболее подготовленной к тому, чтобы стать самостоятельным, конкурирующим с великим князем территориальным правителем» (Stökl. Russische Geschichte. S. 148). См. также: Goehrke. Groß Novgorod. S. 454; Лихачев. Борьба. С. 47 и далее.
37. Goehrke. Groß Novgorod. S. 454.
38. См.: Бегунов. Житие Александра Невского в составе Новгородской 1-й и Софийской 1-й летописей. С. 236; Лихачев. Борьба. С. 48 и далее.
39. См.: Лихачев. Борьба. С. 49.
40. См.: Philipp. Altrussische Hauptstadt. S. 228ff.
41. См.: Bushkovitch. Religion and Society in Russia R 104.
42. «Чудо от иконы знамения в Новгороде». Ил. в книге: Onasch К. Ikonen. Berlin, 1961. S. 365—366, Abb. 41 u. 42.
43. Fedotov. Russian Religious Mind. Bd. 2. S. 194.
44. См.: Raba. Evfimij II. S. 170.
45. Наряду с данным типом иконы существуют изображения на ту же тему того же периода, на которых эта фигура отсутствует. Ил., в частности, приведены в: Лихачев. Борьба. С. 48; Zernack. Polen und Rußland. Ил. V; Onasch. Ikonen. Abb. 43.
46. См.: Шляпкин. Иконография. С. 97—98. В одном из новгородских иконописных подлинников XVI в. говорится об Александре (под 23 ноября): «Преподобный Александр Невский, аки Георгий, риза киноварь, испод лазорь» (Цит. по: Шляпкин. С. 97). Шляпкин усматривает в этих указаниях иконографическое влияние Лицевого свода XVI в., где Александр часто изображался верхом (ср. гл. 4.3). Вероятно, позже над такой иконографией возобладало изображение Александра монахом и, следовательно, «московская позиция». См. также: Рогов. Александр Невский. С. 54. Иконописные конные изображения вновь появляются уже в XVIII столетии, когда Петр I запретил изображать Александра монахом (см. об этом гл. 5.1).
47. См.: Lexikon der christlichen Ikonographie. Freiburg/Brsg., 1990. Bd. 5. Sp. 87. В издании указывается, что вопрос об идентификации первого конного остается нерешенным в научной литературе. Лидия Иовлева считает, что два всадника рядом с Борисом и Глебом — это св. Дмитрий Фессалоникийский (Солунский) и св. Георгий. См.: Die Tretjakow-Galerie / Hg. L. Iowlewa M.; L., 1987. Abb. 13, 14.
48. См.: Бегунов. Житие Александра Невского в составе Новгородской 1-й и Софийской 1-й летописей. С. 237.
49. См.: Länge. Bild. S. 24.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |