Об одном «наболевшем» вопросе истории
Личность Александра Невского для нашей страны, нашего народа имеет совершено особенное значение. Конечно, во многом именно этим обусловлен неиссякаемый интерес к нему как историческому персонажу и как к явлению исторической памяти со стороны профессиональных историков. Стоит подчеркнуть, что далеко не всегда деятельность князя оценивается в положительном ключе, иногда под сомнение ставятся факты, имеющие характер общепринятых; историки пытаются иначе взглянуть как на реалии политической ситуации XIII в., так и на значение «выбора» Александра Невского для последующих судеб нашей страны. Это нормальный процесс, ведь историческая наука для того и существует, чтобы постараться разобраться в данных, которые дают в наше распоряжение источники, проанализировать особенности развития историографии в тот или иной период и попытаться дать собственный адекватный ответ на самые различные вопросы. Ученые, которых условно можно назвать «скептиками», разумеется, должны иметь возможность приводить собственные выводы и оспаривать стройные построения коллег. Их взгляд, если он научно обоснован, обязательно следует принимать в расчет, даже при несогласии оппонентов. Примером подобного «скептического» подхода могут служить исследования И.Н. Данилевского1 или сравнительно недавно опубликованная на русском языке монография немецкого ученого Ф.Б. Шенка2, которая, несмотря на ряд фактических и даже методологических неточностей3, по праву заслужила высокую оценку коллег.
Все это — очевидные вещи, как очевидно и другое: профессионалу совершенно необязательно, и даже более того, не нужно реагировать на инсинуации доморощенных «интеллектуалов», не обладающих даже базовыми знаниями, но готовыми дать ответ на любой, самый запутанный и сложный вопрос и пересмотреть любой, даже вполне понятный, не допускающий двойной трактовки факт.
Однако реалии современной историографии таковы, что погоня за сенсацией (обычно дутой) иногда становится, к сожалению, самоцелью. Следствием этого может быть не только построение какой-то «очернительской» версии того или иного аспекта деятельности Александра Ярославича. Иногда увлекшийся историк, стремясь сказать некое «новое слово», не разбирается до конца и просто делает обидную ошибку. Именно так случилось при составлении вышедшего на исходе 2015 г. 7-го тома «Александр Невский» серии «Правители России». Его автор откровенно путает сына Александра Василия и его брата, носившего то же имя. При этом в тексте даже отчество «перепутанного» князя дается точно — Ярославич, но это не мешает называть его сыном героя Невской битвы4.
Само собой, это мелочь, минутная небрежность ученого, на которую обращать особенного внимания не имеет смысла. Однако гораздо более тревожно то, что в последнее время наблюдается тенденция иного рода. В сугубо ученых спорах пытаются сказать собственное слово (и не просто сказать, а сделать это слово как можно более веским) те, кто не особенно сильно утруждает себя изучением источников, но при этом желал бы немедленно разрушать «мифологемы» и поскорей оспорить «метафизические нарративы» с тем, чтобы предложить свою гладенькую и все объясняющую концепцию. При этом игнорировать подобного рода потуги у профессионального сообщества остается все меньше возможностей, ибо исторические издания с готовностью предоставляют трибуну для таких «новаторов».
В частности, в «Вопросах истории» недавно была напечатана весьма объемная статья, автор которой — Александр Николаевич Нестеренко, в первую очередь, постарался развенчать выводы, представленные в публикации В.В. Долгова, помещенной несколькими месяцами ранее на страницах того же журнала5. Однако значение этой статьи обусловлено, конечно же, вовсе не полемикой по частным вопросам, а общей категоричностью выводов и утверждений, которые, по мнению А.Н. Нестеренко, должны развенчать некие «ложные нарративы», и даже более того — показать, как «жрецы исторической памяти с упорством, достойным лучшего применения», пытаются «превратить заурядного представителя своей эпохи князя Александра в сакрального представителя "цивилизационного кода"»6. Уже во вступлении он указывает на то, что «над отечественной историографией довлеет многовековой государственный и церковный культ» князя. Вероятно, именно исходя из этого посыла, и далее в тексте такие понятия, как «отечественная историография» и «советские и российские ученые» слишком часто оказываются по соседству со словосочетаниями «иррациональные причины», «умозрительная сентенция» (как вариант, «умозрительная гипотеза»), «ошибочное утверждение» и, наконец, с упомянутыми выше «ложными нарративами». Однако при этом возникает резонный вопрос, на чем же, собственно, основывается сам А.Н. Нестеренко, уверенно громя оппонентов, которые, по его мнению, придерживаются некой «альтернативной парадигмы», суть которой в немудреной формуле: «сладкая ложь лучше горькой правды»7? В этом, учитывая высокий авторитет журнала, принявшего к публикации статью, имеет смысл разобраться более детально.
Автор начинает издалека — с отца князя Ярослава Всеволодовича, высказывая сомнения по поводу возвращения после Липицкой битвы 1216 г. княгини Феодосии к мужу. На первый взгляд, в этом нет ничего необычного, поскольку подобная трактовка в историографии давно известна, но она же давно и была опровергнута. В частности, в работах В.А. Кучкина приведены очень важные в этом плане аргументы8, которые А.Н. Нестеренко фактически оставляет без внимания. Зато, вероятно, для усиления собственной аргументации он же буквально читает сообщение В.Н. Татищева о том, что Ярослав держал свою супругу «не яко жену, но яко рабу»9, потому возвращение к мужу означало для нее возврат «в рабство». Очевидно, что столь прямолинейное понимание записи Татищева (заметим попутно, требующей более серьезной проверки), мягко говоря, сомнительно. Ибо сложно представить, что даже пренебрегавший законной женой в угоду наложницам князь перевел бы свою благоверную на положение настоящей рабы. Однако деликатное и внимательное отношение к источнику явно не свойственно А.Н. Нестеренко. Свидетельством тому могут быть перепутанные в примечании библиографические данные: при цитировании (впрочем, несколько вольном) текста В.Н. Татищева из второй редакции «Истории Российской» (т. 3 его собрания сочинений) ссылка дается на т. 4, который содержит первую редакцию того же сочинения10. Любопытно, что в этой самой первой редакции, на которую по какому-то недоразумению ссылается А.Н. Нестеренко, приводя отсутствующий в ней текст, содержится иная версия обращения Мстислава к непутевому зятю: «Не годе ти, сыну, ины жены держати возле княгини, но годе княгиню чтити, яко еси ей ротился у церкви. А их не створи тако, ино не достоит ти ю имети»11. Возможно, этот вариант был отброшен как не вписывающийся в общую «разоблачительную» парадигму статьи?
Несколько странным выглядит и утверждение о том, что в 1223 г. обиженный за отнятую жену Ярослав не принял участия в походе против монголов, завершившемся битвой на Калке, несмотря даже на то, что его призывал к этому бывший «зять» (опечатка, правильно — тесть) Мстислав Удалой. Само собой, в статье не оговаривается, что такой вывод прямо противоречит Лаврентьевской летописи, в которой, действительно, сказано о посольстве, но не к Ярославу, а к Юрию, и не одного Мстислава, а группы южнорусских князей. Результатом этого стала посылка на помощь отряда с Северо-Востока под предводительством Василько Константиновича, дошедшего, правда, только до Чернигова12. Это не говоря уже о том, что со стороны «бывшего» тестя было бы просто нелепо просить помощи у «униженного» зятя.
Полны недоразумений построения Нестеренко об имени супруги Ярослава и, соответственно, матери Александра Невского. Ученый вполне справедливо дает ссылку на статью НПЛ о ее смерти: «Приставися княгиня Ярославля у монастыри святого Георгиа принявши мнишкии чин; и абие ту положена бысть... месяца майя въ 4... и наречено бысть имя ей Ефросинья»13. Но из этого, в общем-то, понятного текста следует парадоксальный вывод, прямо противоречащий летописи, о том, что ее крестильным (а не иноческим) именем было... Ефросинья! Между тем, в историографии отмечалось, что это имя регулярно повторялось при иноческих постригах представительниц Рюрикова рода на протяжении XII—XIV вв. и даже имело статус «своеобразного родового иноческого имени»14. Что касается конкретно супруги Ярослава, то с ее двойным и даже (после принятия пострига) тройным имянаречением ученые также сумели разобраться (христианское имя — Феодосия, княжеское — Ростислава, иноческое — Ефросинья, а при описании конфликтов ее мужа и отца источники называют княгиню по именам этих родственников: жена Ярослава или дочь Мстислава)15.
Впрочем, переключившись на маму Федора и Александра, А.Н. Нестеренко сообщает далее вещи, которые вообще трудно соотнести с историческим исследованием. Не оспорив ни в коей мере упомянутых выше доводов В.А. Кучкина, он делает еще более «сенсационное» заявление, основанное будто бы (это еще один парадокс!) на методологии самого Владимира Андреевича.
Оказывается, Ярослав не был... биологическим отцом своих детей. Каковы же аргументы?
Во-первых, по мнению А.Н. Нестеренко, Ярослав к своим детям «не испытывал» «ни малейшей любви» и потому в совсем юном возрасте отправлял княжить старших из них в беспокойный Новгород. При этом для историка вовсе не важно, что так поступали и другие князья: укажем на пример Михаила Черниговского, сын которого принял юношеский княжеский постриг в Новгороде и оставался там некоторое время после ухода отца16, или на Всеволода Юрьевича, родившегося в 1213 г.17, а уже в 1222 г.18 оказавшегося в том же «мятущемся» городе.
Во-вторых, ученый сетует на то, что безвременно умершего Федора похоронили в Новгороде, а не в Переяславле, как это, по мнению Нестеренко, должно было бы сделать с первенцем. Однако в Новгороде в 1052 г., например, был погребен княживший там старший сын Ярослава Мудрого Владимир. Важно и то, что могила Федора должна была символизировать близость его отца и брата к этому городу, а потому захоронение в Новгороде было полностью оправданно с политической точки зрения. Неслучайно тот же Мстислав Удалой так красноречиво подчеркивал свое желание быть погребенным именно в Святой Софии «у отця»19 (чего с ним, кстати, в итоге не произошло). Подчеркнем также и то, что отец Удалого — Мстислав Храбрый — был погребен в приделе Рождества Богородицы20. Возможно, это в какой-то мере повлияло на выбор места погребения его внука — Александра Невского — в Рождественском соборе Владимира?
В-третьих, А.Н. Нестеренко пишет о том, что продолжение брачных отношений Ярослава и дочери Мстислава Удалого после Липицы невозможно уже в силу того, что позже был заключен семейный союз между внучкой Мстислава и дочерью Даниила Галицкого, с одной стороны, и Андреем Ярославичем, братом Невского, — с другой. Однако и этот единственно сколько-нибудь значимый аргумент можно поставить под сомнение, поскольку, как обоснованно показал В.В. Долгов, степень родства в данном случае позволяла вступление в супружество, хотя и «на грани позволенного»21. Добавим к этому еще одно существенное обстоятельство, на которое указывали и дореволюционные22, и современные историки23. Брачный союз был заключен приехавшим (возможно, специально для этого) на Север Руси митрополитом Кириллом, вернувшимся, к тому же, незадолго до того из Никеи, где он мог получить соответствующую санкцию и от патриаршей власти.
Впрочем, с позиций А.Н. Нестеренко, уже вообще не имеет смысла спорить о том, была ли мать Александра Невского и его братьев и сестер дочерью Мстислава Удалого. Ведь уверенность в том, что их отцом не был Ярослав, «снимает» все вопросы. И здесь становится неважным то обстоятельство, что детей у Ярослава было не один и не два, а больше десятка, не стоит принимать во внимание и то, что среди них было пять князей, владевших владимирским столом (Михаил, Александр, Андрей, Ярослав, Василий), и что их наследственное происхождение никогда (до А.Н. Нестеренко) не ставилось под сомнение. Все это также легко можно объявить «сладкой ложью» и «альтернативной парадигмой».
Впрочем, сам автор, развенчав и Ярослава, и его супругу, берется за самого Александра. Один из постулатов статьи — малая значимость Невской битвы. Новым словом в историографии это не назовешь, при этом приводились намного более убедительные (хотя и небесспорные!) аргументы24, чем у А.Н. Нестеренко. Последний же сосредоточился на том, что сообщающие о сражении тексты в Новгородской первой летописи физически были написаны в XIV столетии. Этим, по мнению автора, делающего ссылку на Дж. Линда, объясняется якобы ошибочное утверждение летописи об участии в походе норвежцев («мурман»). Но, во-первых, Линд был далеко не единственным, кто поставил под сомнение участие в битве норвежцев25, а во-вторых, в историографии этому факту уже после появления статьи Линда было дано логичное и вполне аргументированное объяснение26.
Что же до текстов НПЛ, сообщения которой после 1234 г. были переписаны в XIV в., — то это вполне обычная практика для средневековья. В качестве примера можно указать на Повесть временных лет, составленную, как известно, во втором десятилетии XII в. на основе существовавших в течение предыдущего столетия сводов и дошедшую до нас в поздних списках (Лаврентьевская летопись — 1377 г.).
А.Н. Нестеренко яростно опровергает «еще один миф» — участие в Невской битве ярла Биргера. Порукой тому оказывается даже... шведская Википедия! Не будем пытаться опровергнуть столь «авторитетный» источник и отметим лишь, что в данном случае в очередной раз сказывается недостаточная осведомленность автора в историографии вопроса. Ведь во всем этом давно разобрался И.П. Шаскольский, который, даже не привлекая Википедию, показал, как и почему имя Биргера ошибочно попало в поздние источники27. Хотя справедливости ради отметим, что окончательно закрытым этот вопрос считать нельзя. Свидетельством тому может быть существование косвенного подтверждения «наложения» «печати» (т. е. ранения) на лицо Биргера «острым копием» Александра Невского, а именно наличие на черепе шведского военачальника характерных повреждений28.
Большой скепсис вызывает у А.Н. Нестеренко Житие Александра Невского. Здесь он изначально категоричен и ставит вопрос ребром: «Откуда известно о времени написания Жития, и почему его, не утруждаясь поиском доказательств, приписывают "современнику событий"?» При этом запросто игнорируются и плоды многолетних изысканий Ю.К. Бегунова, результатом которых стал вывод о составлении Жития в 1280-х гг.29 младшим современником князя, и аргументы В.А. Кучкина в пользу еще более раннего составления этого памятника30. Остается только посетовать, что без изучения трудов этих ученых, действительно, не разобраться до конца, «откуда известно» когда и как появился данный памятник русской письменности.
Все это не мешает А.Н. Нестеренко выстроить собственную схему. Житие Александра, по его мнению, было составлено после 1380 г., т. е. после состоявшейся тогда же канонизации. Раньше этого произойти не могло, ибо, по мысли А.Н. Нестеренко, написание агиографического повествования о жизни святого до его официального признания таковым — дело невозможное. Тогда же Житие попало в Лаврентьевскую летопись, которая, как считает А.Н. Нестеренко, была создана «как раз в эти годы»31. Но и в данном случае автор опять оказался в плену неполного знания предмета.
Прежде всего, подчеркнем, что Лаврентьевская летопись появилась не после, а до 1380 г. (в 1377 г.). К тому же в трудах Е.Е. Голубинского еще в позапрошлом веке было ясно, четко и подробно объяснено, как выглядел процесс канонизации на Руси и почему имеются все основания считать, что «почитание его (Александра. — Авт.) началось с самой минуты... погребения»32. Кстати, для написания статьи было бы нелишним привлечь и некоторые собранные Е.Е. Голубинским материалы общего характера, тогда, возможно, автору удалось бы избежать заблуждения, тиражируемого атеистами 1920-х гг., о необходимости открытия мощей как непременного условия прославления святого и о непременном требовании нетленности останков святых33.
Добавим также то, что, спекулируя на факте малой сохранности мощей (который вовсе не является секретом34), А.Н. Нестеренко безапелляционно заявляет, что их вообще не существует, ссылаясь при этом на так называемые «деяния» так называемого II (обновленческого) «поместного собора» 1923 г. Указание на разный цвет костей, имеющееся в официальных отчетах вскрытия 1922 г. (Нестеренко, путая дату, указывает на 1919 г.), почему-то свидетельствует, как поясняет автор, что они взяты от останков разных людей. Само собой, проигнорированы здесь и недавно введенные в оборот данные о тайном вскрытии мощей в 1917 г., осуществленном по инициативе высшего духовенства35.
Резюмируя вышеизложенное, отметим, что попытка по-быстрому, «с кондачка» разрушить «ложные нарративы» успехом не увенчалась и явно потерпела фиаско. Это стало закономерным результатом изысканий, не подкрепленных анализом источников и (что имеет не меньшее значение) историографии. Особенно тревожный факт — позволение ученых самим себе применять методы, которые ранее в науке считались приемами «запрещенными»: радикальные и одновременно произвольные гипотезы (как, например, о биологическом неотцовстве Ярослава Всеволодовича), или ссылки на такие источники, как Википедия (пусть даже в ее заграничной редакции). Еще большее беспокойство вызывает постепенно набирающая оборот тенденция пренебрежительного отношения к наработкам коллег-предшественников, как раз и составивших отечественное историографическое наследие, которое в изысканиях некоторых современных исследователей или оказывается низведенным до уровня «ложных нарративов», или, если это противоречит чьим-то выводам, может просто быть проигнорированным. Поэтому даже несмотря на то, что несостоятельность, с научной точки зрения, доводов, представленных в статье А.Н. Нестеренко, очевидна даже при беглом прочтении, повод для беспокойства остается, поскольку этот опус был опубликован в старейшем и очень авторитетном историческом журнале нашей страны, история которого насчитывает десятилетия. Приобретет ли обозначенная выше негативная тенденция характер императива, определяющего судьбу российской исторической науки? Этот вопрос пока остается без ответа.
Примечания
1. См.: Данилевский И.Н. Русские земли глазами современников и потомков (XII—XIV вв.). С. 187—188, 209, 220 и др.
2. Шенк Ф.Б. Александр Невский в русской культурной памяти...
3. Об этом см., напр.: Соколов Р.А. Александр Невский в советской довоенной историографии. С. 185—190.
4. Володихин Д.М. Александр Невский: около 13 мая 1221 — 14 ноября 1263. М., 2015. С. 71—72.
5. Долгов В.В. Александр Невский // Вопросы истории. 2015. № 10. С. 17—35.
6. Нестеренко А.Н. Ложные нарративы биографии Александра Невского в отечественной историографии // Вопросы истории. 2016. № 1. С. 112.
7. Там же. С. 103—105, 109, 112.
8. Кучкин В.А. Александр Невский — правитель и полководец // Александр Невский: правитель, дипломат, воин. С. 101—103.
9. Татищев В.Н. Собр. соч. Т. Ш: История Российская. Ч. 2. М., 1995. С. 199.
10. См.: Нестеренко А.Н. Ложные нарративы биографии Александра Невского... С. 112, прим. 7.
11. Татищев В.И. Собр. соч. Т. IV: История Российская. Ч. 2. М., 1995. С. 351.
12. ПСРЛ. Т. 1. С. 446—447.
13. НПЛ. С. 298. См. также: ПСРЛ. Т. 10. С. 129.
14. Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв.: династическая история сквозь призму антропологии. М., 2006. С. 177.
15. Там же. С. 262.
16. НПЛ. С. 276.
17. ПСРЛ. Т. 1. С. 438.
18. НПЛ. С. 60.
19. Там же. С. 57.
20. Там же. С. 36, 226.
21. Долгов В.В. Биография Александра Невского в зеркале «исторического нарратива» // Древняя Русь во времени, в личности, в идеях. Альманах. Вып. 5. К 80-летию И.Я. Фроянова. СПб., 2016. С. 191.
22. Голубинский Е.Е. История Русской Церкви. Период второй, Московский. Т. II: От нашествия монголов до митрополита Макария включительно. Первая половина тома. М., 1900. С. 54.
23. Кучкин В.А. Александр Невский — правитель и полководец. С. 103.
24. См., напр.: Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. С. 143—144.
25. См. подробно о полемике по этому поводу: Кривошеев Ю.В., Соколов Р.А. Александр Невский: эпоха и память. Исторические очерки. С. 73—74.
26. Кучкин В.А. Александр Невский — правитель и полководец. С. 26.
27. Шаскольский И.П. Невская битва (к 750-летию). С. 140.
28. Долгов В.В. Биография Александра Невского в зеркале «исторического нарратива». С. 197—198.
29. Бегунов Ю.К. Александр Невский и современность. С. 44.
30. Кучкин В.А. Монголо-татарское иго в освещении древнерусских книжников (XIII — первая четверть XIV вв.) // Русская культура в условиях иноземных нашествий и войн. X — начало XX вв. Вып. I. М., 1990. С. 36—39.
31. Нестеренко А.Н. Ложные нарративы биографии Александра Невского... С. 107, 113, прим. 35.
32. Голубинский Е.Е. История канонизации святых в Русской Церкви. С. 65.
33. Там же. С. 42.
34. См., напр.: Бегунов Ю.К., Сапунов Б.В. История мощей и рак святого благоверного великого князя Александра Невского. С. 86—87.
35. ОР РНБ. Ф. 322 (Каблуков Сергей Павлович). Д. 45. Дневник 1917 г. Л. 394—399. Данные введены в научный оборот Е.К. Спиридоновой, которой также принадлежит подробный разбор публикаций в советских газетах о вскрытии мощей в 1922 г. (Спиридонова Е.К. Вскрытие мощей Александра Невского в 1922 г. (по материалам периодической печати) // Александр Невский и Ледовое побоище. Материалы научной конференции, посвященной 770-летию Ледового побоища. С. 155—159).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |