Лев Николаевич Гумилев и легенда о побратимстве
Наверное, не будет слишком большим преувеличением утверждение о том, что феномен Гумилева-ученого представляет собой совершенно уникальное явление в современном общественном сознании. Действительно, имя его знакомо очень широкому кругу людей, а взгляды исследователя и по сей день активно обсуждаются. Этому вовсе не мешает то, что область научных штудий Льва Николаевича была все же достаточно специфической и, на первый взгляд, весьма далекой от повседневных интеллектуальных запросов неподготовленного читателя. Тем более наследие историка оказалось востребованным в среде специалистов. При этом слово «востребованное», разумеется, вовсе не означает полного и безоговорочного признания истинности тех или иных предложенных ученым выводов, дискуссии вокруг которых не утихают.
Хотелось бы обратить внимание и на еще один любопытный факт. Простое прикосновение Л.Н. Гумилева к некоторым проблемам истории, мысль или идея, высказанные как бы «на ходу», иногда приводили к тому, что внимание историков оказывалось надолго прикованным именно к этой версии. Речь в данном случае идет не только о таких глобальных вопросах, как, скажем, теория этногенеза, масштабность которой очень легко объясняет неснижающийся интерес к ней, но Л.Н. Гумилев мог открыть оживленную полемику и в отношении гораздо более локальных моментов.
Прекрасным подтверждением этому может служить гипотеза Л.Н. Гумилева о побратимстве князя Александра Ярославича Невского и правнука Чингиз-хана Сартака. Данное предположение ученого немедленно стало предметом активного обсуждения в научной среде. Дополнительный стимул для этого — сама личность Александра Невского, фигура, безусловно, знаковая в истории России, наш национальный герой.
В двух словах напомним суть дела. Начало 50-х гг. XIII в. На Руси еще совсем недавно была установлена ордынская зависимость. На Северо-Востоке одновременно находятся два великих князя, право которых на их столы было утверждено в далеком Каракоруме: старший сын Ярослава Александр, уже успевший обессмертить свое имя победами над шведами и немцами, правил в Новгороде, а младший — Андрей — во Владимире. Второй из них вынашивал проекты борьбы с монголами, для этого он примкнул к антитатарской коалиции, главой которой был Даниил Галицкий.
Однако в 1252 г. на амбициозных антиордынских планах русских князей был поставлен крест: нападение отряда под началом темника Неврюя заставило отказаться от бесперспективных попыток ликвидировать зависимость. Андрей вынужден был бежать в Швецию, а Александр Невский единолично сосредоточил в своих руках великокняжескую власть. Сделать это ему позволил очередной визит в Орду1.
Говоря об этих событиях, Л.Н. Гумилев указывал, что Андрей Ярославич готовил союз с Европой против монголов, не понимая катастрофических последствий этого шага, «золотой венец Даниила ослепил его». В противоположность этому, Александр «великолепно разбирался в этнополитической обстановке, и он спас Россию». И далее ученый сделал то самое предположение, о котором, собственно, и пойдет речь. «В 1251 г. Александр приехал в орду Батыя, подружился, а потом побратался с его сыном Сартаком...»2.
Многие специалисты высказали скепсис относительно приведенной выше версии. Особенно критично рассмотрел ее В.Л. Егоров. В двух статьях, посвященных взаимоотношениям Ярославича с ордынскими правителями, исследователь внимательно проанализировал гипотезу и пришел к выводу об ее полной несостоятельности. По его мнению, она неверна уже хотя бы потому, что Александр как православный человек не мог участвовать в обряде братания, во время которого смешивалась кровь братающихся в чаше с кумысом, а затем содержимое совместно выпивалось. В связи с этим, побратимство русского князя и Чингизида исследователь посчитал возможным назвать «чистым домыслом»3.
Однако после знакомства с выводами В.Л. Егорова остается все же ощущение некоторой недосказанности. Ведь даже церковные историки не видели чего-то кощунственного в построениях Л.Н. Гумилева относительно возможного побратимства князя с Сартаком. Митрополит Иоанн (Снычев) в своей книге «Самодержавие духа» привел этот факт, и из текста ясно, что с точки зрения современного иерарха-историка ничего предосудительного в нем нет4. Да и светские ученые не выступили в данном случае против Гумилева «единым фронтом»5.
Особенно обращает на себя внимание то, что в данном случае В.Л. Егоров свел воедино две проблемы: побратимство Сартака и Александра, т. е. событие очень конкретное, и саму возможность побратимства князя и Чингизида. В первом случае, конечно, из-за отсутствия подтверждений данного факта в источниках имеются определенные основания для сомнений, но во втором случае уже возможно высказать возражения и самому В.Л. Егорову.
Действительно, в древности вступление в отношения побратимства в православной традиции не выглядело отступничеством и не являлось им по своей сути. А.А. Ткаченко дает следующее определение братотворению: «Средневековый обряд церковного благословения двух христиан, не состоящих в кровном родстве, но стремящихся к тесному духовному общению и братской взаимопомощи в мирских делах. Появился в результате синтеза древнего обычая побратимства, известного у многих народов, и христианской практики вступления в "духовное родство", возникшей еще в первые века [новой эры]...»6.
Имеются ли подтверждения существования практики побратимства на Руси в «ордынскую» эпоху? На этот вопрос следует дать утвердительный ответ. Речь идет о памятнике агиографического жанра — «Повести о Петре, царевиче Ордынском». В ней можно найти сообщение о таком братании отпрыска царского монгольского рода с одним из ростовских князей, совершенном в церкви епископом. «И только любляше князь Петра, яко и хлеба без него не яст, яко владыце братати их в церкви с князем. И прозвася Петр братом князю»7.
Анализ других источников показывает, что братание вовсе не пришло на Русь с монголами, оно было известно много раньше. Корни его можно отыскать еще в дохристианских временах. Многочисленные примеры подобного рода содержатся в русском эпосе — былинах8. Сведения о нем имеем и в Киевское время. Так, в Киево-Печерском патерике читаем о дьяконе Тите и попе Евагрии, что они «два брата бяста по духу...»9. Там же сообщается о неких Сергии и Иване, которые «приидоста в въ церковь богонареченную, и ведоста свет, паче солнца, на иконе чюдней Богородичене, и в духовное братство приидоста»10. Сын второго из них, высказывая после смерти отца права на наследство, хранителем которого был Сергий, призывал своего названного дядю дать клятву в собственной добросовестности у той самой иконы: «Клени ми ся в церкви Печерской перед чюдною иконою Богородничиною, идеже братство взя со отцем моим»11. Еще о двух братьях рассказывает «Слово о блаженем Марце Печернице» из того же патерика: «Духовнаа брата беста в том же велицем манастыри Печерском, сопряжена любовию сердечною от уности, единоумие имуще и едину волю». Одного из них звали Феофил12.
Нарушение обязательств к названному брату заслуживало жестокой кары, как это видно из повествования патерика: Евагрий за нежелание простить Тита был наказан смертью, Сергий за обман сына Ивана — временным параличом. Только раскаяние в высокомерии к умершему брату спасло от немедленной смерти упомянутого выше Феофила13. Такие данные вполне соотносятся с мнением М.М. Громыко, которая, основываясь на анализе былинных текстов и этнографического материала, пришла к выводу о прочности в народном сознании уз побратимства, которые представлялись даже более важными, чем кровно-родственные связи14: «В России братотворение согласовывалось с народным духом. Русские любили братство»15. Это подтверждается и тем, что, несмотря на запрещение (в силу ряда причин) совершения церковного чина братотворения в XVII в.16, подобная организация отношений индивидов продолжала существовать в России вплоть до XIX в. (разумеется, уже без всякого церковного чина): братались те, кому нужна была твердая уверенность в помощи товарища, — бурлаки, казаки, а иногда и крестьяне, причем это явление фиксировалось в разных губерниях17.
Все вышеизложенное вполне соответствует представлениям о священности побратимства у монголов. В «Сокровенном сказании» говорится: «Закон побратимства состоит в том, что анды, названные братья, — как одна душа: никогда не оставляя, спасают друг друга в смертельной опасности»18.
Следовательно, было возможным вступление в братство православного князя с монголом, и делалось это совсем не обязательно по монгольскому «сценарию» — с питьем кумыса, смешанного с кровью. Братство могло быть духовным, налагало оно серьезные обязанности и имело смысл вполне православный. Православное христианство являлось важным этноконсолидирующим фактором древнерусского общества (это свойство оно сохраняло вплоть до XX в.19, а в какой-то мере и до сей поры), а значит, крестившийся татарин утрачивал свое главное отличие и становился для наших предков «своим».
Православие, как мы видели, вовсе не запрещало участия в обряде братания, и это, действительно, придает несколько больший вес предположению Л.Н. Гумилева (тем более что Сартак, вероятно, был христианином20). Но при этом необходимо подчеркнуть, что мы не хотим поставить под сомнение утверждение В.Л. Егорова о недостаточной обоснованности выводов относительно конкретного события — братания Сартака и Александра Невского. В то же время, нам представляется недопустимым отметать с порога саму возможность побратимства монгола и русского, ведь оно хотя и заключалось с помощью разных обрядов, было известно и татарам, и русским, в представлениях и тех, и других налагало одинаково серьезные обязанности на побратимов. А потому ставший христианином монгол вполне мог исполнить этот ритуал, как было принято на Руси.
Примечания
1. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 473.
2. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. С. 361.
3. Егоров В.Л. 1) Александр Невский и Золотая Орда // Александр Невский и история России. Материалы научно-практической конференции 26—28 сентября 1995 г. Новгород, 1995. С. 52; 2) Александр Невский и Чингизиды // Отечественная история. 1997. № 2. С. 52.
4. Иоанн, высокопреосвященнейший митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Самодержавие духа. Очерки Русского самосознания. СПб., 1994. С. 87.
5. Например, эти события полагает возможными Ю.В. Кривошеев (см.: Кривошеев Ю.В. 1) О средневековой русской государственности. (К постановке вопроса). СПб., 1995. С. 34; 2) Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII—XIV вв. СПб., 1999. С. 240).
6. Ткаченко А.А. Братотворение (http://golubinski.ru/ecclesia/bratotvorenie.htm). Подробно о церковном чине братотворения, а также библиографию проблемы см.: Там же.
7. Повесть о Петре, царевиче Ордынском // Древнерусские предания (XI—XVI вв.) / Сост. и ред. В.В. Кусков. М., 1982. С. 147. На братание Петра и ростовского князя обращал внимание еще А.Н. Веселовский (см.: Веселовский А.Н. Гетеризм, побратимство и кумовство в купальной обрядности. (Хронологические гипотезы) // Журнал Министерства народного просвещения. 1894. Ч. 291. С. 306).
8. Громыко М.М. Обычай побратимства в былинах // Фольклор и этнография. У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов / Сб. научных трудов под ред. Б.Н. Путилова. Л., 1984. С. 116—121.
9. Киево-Печерский патерик // Древнерусские патерики. Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик / Изд. подг. Л.А. Ольшевская, С.Н. Травников. М., 1999. С. 35.
10. Там же. С. 16.
11. Киево-Печерский патерик // Древнерусские патерики. Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик. С. 17.
12. Там же. С. 58.
13. Там же. С. 35, 17, 59—60.
14. Громыко М.М. Обычай побратимства в былинах. С. 119.
15. Никольский К., прот. О службах Русской Церкви, бывших в прежних печатных богослужебных книгах. СПб., 1895. С. 371.
16. О причинах запрета на совершение обряда см.: Там же. С. 376—379.
17. Громыко М.М. Обычай побратимства в былинах. С. 123.
18. Цит. по: Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. С. 240.
19. Беляев И.Д. История русского законодательства. СПб., 1999. С. 159.
20. См.: Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды / Извлечения из персидских источников, собранные В.Г. Тизенгаузеном и обработанные А.А. Ромаскевичем и С.Л. Волиным. Т. II. М.; Л., 1941. С. 19, 22.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |