«Обилие стоячих вод»
Факт социально-экологического кризиса в средневековой Северо-Восточной Руси был открыт в результате комплексного исследования по проекту «Генезис кризисов природы и общества в России». Описание его характерных черт содержится в ряде работ, опубликованных в I, II, IV—VI, VIII—X выпусках серии «Социоестественная история» Первое обобщение результатов осуществлено мною в книге «Путь России» (V выпуск серии). Все это позволяет лишь коротко остановиться на основных моментах названного кризиса и сосредоточиться на сравнительном анализе кризисов в степи и лесах, а также на влиянии экологического кризиса на становление Российского государства.
Процесс антропогенизации лесных массивов Восточной Европы славянами, идущий с VIII в. н. э., по-видимому, резко усилился после монгольского нашествия. Как полагает, например, Григорий Кочин, «спасавшееся от татар население бежало со старых, насиженных мест в районы, защищенные от вторжения врагов массивами лесов и топкими болотами. Происходило массовое перемещение сельского населения из некогда густо населенных и экономически развитых районов, в лесные районы, в места с редким населением» (Кочин, с. 91). Как происходило это перемещение, как росло лесное население письменных свидетельств нет. Как подчеркивает тот же исследователь, «создалось положение катастрофического «провала источников по истории сельского хозяйства с 1240-х гг. до начала XV в.» (Кочин, с. 93). Однако есть свидетельства, зафиксированные биологами: леса Замосковного края выросли на месте старой пашни. Так, в Подмосковье с первой половины XVI в. пошел процесс интенсивного истребления широколиственных лесов. Во многих местах Подмосковья лес — вторичен, вырос на заброшенной пашне, свидетельством чему, в частности, является широкое распространение ельников (Леса, 165, 166, 182).
Естественно, сначала население, жившее в лесах, занималось подсечно-огневым кочевым земледелием, требовавшим для каждой семьи обширной хозяйственной территории, поскольку для получения высоких урожаев лучше всего возвращаться на старую пашню не раньше, чем через сорок лет. Наибольшие урожаи дает пожог векового леса. Сначала были сожжены вековые леса. Затем полувековые и т. д. Получив на ниве (нива — старое название поля в лесу) три урожая, крестьянин переходил на другое поле и возвращался на старое не раньше, чем когда на нем вырастет хотя бы кустарник, т. е. через 10—15 лет.
В X—XIII вв. в Северо-Восточной Руси, кроме ополий, везде были сплошные леса. За два века леса были сведены настолько, что как полагают А.А. Дегтярев, Л.В. Черепнин, А.И. Копанев, в XVI в. пахотные земли соседних деревень смыкались (Дегтярев, с. 15, Черепнин, с. 530—531). Иными словами, следствием демографического роста, требовавшего все больших пожогов леса, было пришествие времени, когда в местах плотного заселения были сожжены практически все старые леса, и на их месте возникла пашня.
Можно пожечь всю степь, можно всю степь превратить в пашню, и при этом избежать явлений экологического кризиса, но превратить весь лес Северо-Восточной Европы в пашню без негативных последствий — нельзя. Масштаб экологического кризиса в лесах Восточной Европы несравним с тем, что может быть в степи (к примеру, даже после подъема целины в Казахстане). Разница непосредственно вытекает из специфики биоценозов леса и степи. В отличие от степи процессы в лесу замедленны даже не на порядок, а два порядка. После пожога фитомасса, разнообразие видов в степи может быть восстановлены за год, в лесах — через 50—100 лет восстановится биомасса, а виды в полном объеме могут и вовсе не восстановится.
Уникальная жизнеспособность степи обеспечивается двумя обстоятельствами:
1) чрезвычайно высокой скоростью биологического круговорота (для восстановления леса нужны десятилетия, степи — достаточно одного сезона),
2) наличие огромной подземной биомассы, образованной в основном корнями.
Большая часть биомассы растений в лесу находится над землей, в степи — ниже поверхности земли. Образно говоря степь — это лес опрокинутый под землю. Земля защищает от прямого уничтожения развитую корневую систему разнотравья. Поэтому степь, утрамбованная до асфальта, при сохранении жизнеспособности корневой системы способна за три года восстановиться в прежнем виде.
Регенеративные возможности и степей, и лесов Евразии не одинаковы. У степей наибольшие — в Восточной Европе — Южнорусских степях. У лесов — в Западной Европе. Франция (Галлия) после гибели римской империи заросла лесами. Затем в XI—XIII веках леса были распаханы без сколько-нибудь заметных негативных экологических явлений, без снижения уровня самоорганизации природных систем.
Когда в XV веке в борьбе за власть и пастбища кочевники выжигали степь («пожары пускали», как пишут летописи), они лишали кормов стада своих противников только на лето, осень и зиму данного года. На следующий год весной степь снова расцветала. Дело в том, что дернина злаков способна угнетать сама себя. Огонь уничтожает ветошь и дернину, а корни растений используют золу как удобрения для быстрого роста (Мордкович, с. 126). Как показали современные полевые исследования огонь в степи (пожоги) не угнетает рост растений, но способствует еще более бурному их росту, а также росту в полтора раза видового разнообразия (Малышева, с. 40).
По сравнению со степью лес Северо-Восточной Европы медленно развивающаяся и хрупкая биосистема, его легче ввести в состояние экологического кризиса. Если просто пожечь лес — он восстановится, хотя не скоро и не в прежнем виде. В зависимости от рельефа и гидрологии лес выполняет разные функции поддержания экологического гомеостазиса в локальных природных системах. Так, во влажном климате, в низинах деревья являются естественными насосами, откачивающими из почвы излишнюю влагу. Сокращение площади лесов во многих местах Северо-Восточной Европы ведет к образованию в больших понижениях озер, малых — болот.
На месте сожженного леса при подсечном земледелии урожай всегда гарантирован, поскольку земля, способная превратиться в болото не пашется, т. е. не нарушается структура почв, зерно просто бросается в золу, и кратковременный (не более трех лет) высокий урожай можно получить при пожоге любого леса, как на возвышенностях, так и в низинах. Затем на месте нивы может образоваться болотина, но растущий лес осушит ее. Конкретно, сначала на пепелище вырастают березы, работающие как насосы, затем, после осушения участка, березы через 40 лет уступают свое место другим породам. Зерновые такими «насосами» как деревья не являются. Если распахать низину, для чего прежде нужно выкорчевать пни, т.е механически нарушить структуру почвы, изменить гидрологию, то через несколько лет на месте пашни образуется болото, расширяющееся далее вплоть до возвышенных участков ландшафта (подробнее, см. у Петрова).
Известный русский историк Юрий Готье так коротко характеризовал природу Северо-Восточной Руси XVI века: кроме ополий — «обилие стоячих вод — болот и озер» (Готье, с. 91). Поскольку обилия стоячих вод и болот не было ни до XV в., ни после XVII века, то за этими словами можно видеть масштаб и скорость антропогенизации природы. Обилие стоячих вод — следствие необоснованной распашки территории — первый индикатор кризиса. Вторым индикатором нарушения экологического равновесия и резкого снижения уровня самоорганизации природной среды — невозможность разведения пчел. Им нужны цветы — лесные или луговые. В XVII в. царь Алексей Михайлович не мог развести пчел, как не пытался.
Быстрый рост населения в два предшествующих века за счет эксплуатации высокопроизводительной технологии подсечно-огневого земледелия вызвал в XVI в. нарастающий вал демографических волн. Он заставил распахивать не только те земли, которые можно было использовать под пашню, но и которые нельзя. Факт экологического кризиса, обусловленного ростом населения и распашкой этим возрастающим населением всех пригодных и непригодных земель, своеобразного бумеранга — «ответа» природы на «вызов» общества четко фиксируется биологами (в XVI в. «за вырубкой следовали вспышки эрозии и смыв почвы в прибрежных урочищах» [Леса, с. 207, 165]).
Сожжены и распаханы леса были, в основном, во время татаро-монгольского ига. Следовательно, во время «ига» население интенсивно росло, что возможно только тогда, когда условия жизни — политические, экономические, социальные и духовные этому благоприятствуют. Однако режим благоприятствования, видимо, распространялся только на славян, живущих в лесах, но не на крестьян ополий и, что еще важнее, на горожан (подробнее о жизни и противостоянии жителей лесов и ополий см. Кульпин 1995, с. 108—111).
Города на Руси в эпоху Золотой Орды, в сравнении с таковыми в Западной Европе, как бы застыли в своем развитии. Более того их функции по материальному и культурному обслуживанию массы окрестного населения по сравнению с домонгольским периодом сузились. Известно, что древнейшие города северо-восточного ополья — Ростов, Суздаль, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польский, Углич возникли в домонгольский период не на больших водных путях, а вдали от них (Тихомиров, с. 37, 54—56, 59, 66, 68, 69). Следовательно, возникновение и развитие этих городов диктовалось потребностями окружающего населения. Для него города были центрами экономической и культурной жизни.
Новых городов такого рода на Руси в эпоху Золотой Орды мы практически не знаем. Из чего можно сделать вывод, что политические, экономические и социальные условия жизни Золотой Орды благоприятствовали развитию ремесел и городов прежде всего или исключительно в центре империи — степях, но не в лесах Северо-Восточной Руси. В этом, возможно, проявилась общая закономерность издержек создания и функционирования большого государства в условиях недостаточно эффективных технологий и уровня развития инфраструктуры при столь обширных пространствах. Вспомним, что для создания Петербурга потребовалась максимальная концентрация всех ресурсов страны, и даже каменное строительство в других городах было государственно запрещено.
Объективным и, видимо, главным наследием эпохи Золотой Орды на Руси было:
— возросшее численно (по своим представлениям о жизни, неплохо жившее во время «ига») славянское население, не слишком нуждающееся в городах — центрах экономической и культурной жизни;
— леса, сведенные этим возросшим населением под пашню;
— озера и болота с гнилой водой, образовавшиеся на месте лесов;
— общество, в целом, стоящее на пороге комплексного социально-экологического кризиса, кризиса природы и общества.
На определенном природой пространстве, народам, это пространство населяющим, надо было снова начинать строить новый общий дом не просто на пустом месте, но хуже того — на пепелище старого. Пепелище практически во всех отношениях: внешний враг — Тимур — разрушил города степи, а природу, прежде всего леса — уничтожили люди их населявшие. Южную часть сплошного массива восточно-европейских лесов съел домашний скот степняков-татар. Там леса превратились в степь и лесостепь. Северную часть лесов сожгли и распахали земледельцы-русские. Здесь леса превратились в болота и озера.
От того, каков был облик главного производителя жизненных благ, того труженика, который, не ведая, что творит, подрубил сук на котором сидел, на какие действия он был способен, теперь во многом зависело каким будет новый общий дом народов, живущих во Вмещающем ландшафте великой России. Этим главным производителем в русском этносе в то время был крестьянин. Имело также значение в каких природных и социальных условиях сложился хозяйствующий русский крестьянин — разрушитель экологического равновесия лесной зоны.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |