Польша, Литва и Московская Русь в 1390—1398 гг.
Как бы ни интерпретировалось в историографии заключение польско-литовской унии 1385 г., бесспорным остается факт осуждения этого события широкими кругами литовско-русских феодалов уже в конце 80-х — начале 90-х годов XIV в., осуждения тем более энергичного, чем очевиднее для них становился реальный политический смысл кревского соглашения, чем понятнее оказывалось то положение, что уния была отнюдь не только союзом двух государств, способным упрочить их позиции на международной арене, но и средством постепенного поглощения великого княжества Литовского польским королевством.
И действительно, на протяжении нескольких лет, последовавших за заключением унии, Литовско-русские феодалы сталкивались с различными формами проникновения и утверждения польского влияния на их территории. Они видели предоставление льгот и привилегий той части местной знати, которая готова была сотрудничать с польским правительством и католической церковью; видели подчинение польскому контролю важнейших функций их государства; они не могли не заметить, что официальная внешняя политика виленского двора целиком «растворялась» в политике Кракова, а внутриполитическая жизнь великого княжества Литовского в основных своих звеньях контролировалась либо князьями Ольгердовичами, особо приближенными к польскому королю (например, Скиргайло, Корибут), либо просто польскими панами-администраторами [75, X, 458, 463, 477, 500]. Литовско-русские феодалы хорошо знали о расправе над «неблагонадежными» элементами, например над Андреем полоцким, брошенным в 1387 г. в тюрьму, а также над его союзниками — князьями смоленскими [44, 90], над князем Товтовиллом, братом Витовта, и другими [667, 450], лишенными своих уделов. К тому же Литовско-русские феодалы хорошо знали и о том, что многие удельные князья Литовской Руси оказались вынужденными провозгласить себя вассалами польской короны на «вечные» времена [65, № 1—28; 450, 29—39].
Поэтому нет ничего удивительного в том, что в ответ на все эти мероприятия польского правительства среди феодалов великого княжества Литовского и Русского стали распространяться оппозиционные настроения к Польше. Наиболее активными выразителями этих настроений оказались тогда князь Витовт Кейстутович, а также митрополит Киприан.
Именно Витовт и Киприан в 1387—1388 гг., сохраняя внешне лояльность к польскому правительству, стали собирать вокруг себя силы для отстаивания самостоятельности великого княжества Литовского и Русского. Опираясь прежде всего на поддержку литовско-русских феодалов, не склонных капитулировать перед польским правительством и католичеством, Витовт и Киприан при этом отнюдь не отказывались и от сотрудничества с внешними силами, с Царьградом, Москвой, Орденом и т. д. Но изображать происходившую тогда борьбу внутри польско-литовского объединения только как борьбу династическую (как якобы конфликт между Кейстутовичами и Ольгердовичами) или как борьбу, целиком инспирированную извне [553, 48, 51], вряд ли правильно.
В данном случае речь должна идти о двух тенденциях развития Польско-Литовского объединения: с одной стороны, о тенденции постепенного поглощения Польшей великого княжества Литовского, а с другой — о тенденции сохранения самостоятельности этого государства. Олицетворяли эту борьбу соперничавшие друг с другом Ягайло и Витовт.
Следует отметить, что ее стремились использовать в своих интересах также и внешние силы (Царьград, Москва, Орден, Золотая Орда). Дело в том, что как сам акт польско-литовской унии 1385 г., так и осуществлявшаяся на его основе внешняя политика Ягайло, в частности политика дальнейшего наступления на восток, настолько нарушали прежнее соотношение сил в этой части Восточной Европы, что так называемому литовско-русскому сепаратизму сочувствовали тогда в Царьграде и в Москве, в ордынской державе и в Ливонском и Прусском орденах. Витовт прекрасно знал об этом «сочувствии» и широко использовал поддержку внешних сил для достижения своих целей, для реализации своей политической программы.
Оставаясь формально вассалом польского короля, продолжая сотрудничать с его представителем в Литве князем Скиргайло, Витовт уже в 1387—1388 гг. стал вести скрытую подготовку к разрыву с Польшей. Он организовывал силы «литовско-русского сепаратизма» на территории самого княжества, опираясь при этом на таких единомышленников, как Товтовилл, Зигмунд, Иван гольшанский и др.
Одновременно Витовт развернул активную дипломатическую деятельность, явно нарушая при этом условия унии 1385 г., запрещавшей ему самостоятельно выступать на международной арене. Так, уже зимой 1387/88 г. Витовт при содействии Киприана заключил тайное соглашение с наследником московского престола Василием, возвращавшимся тогда из ордынского плена в Москву через Молдавию и Литовскую Русь [40а, 51, 52].
Тогда же Витовт установил политические контакты с Орденом, надеясь на возможность повторения событий 1383—1384 гг.1. Не исключено, что именно в это время Витовт вместе с Киприаном завязал связи с Молдавией и Валахией. Хотя в 1388 г. молдавский господарь Петр Мушата объявил себя во Львове вассалом короля Ягайло, тем не менее присягу от Петра принимал сам митрополит Киприан, что указывало, возможно, на установление уже в этот период скрытых контактов тогдашних правителей великого княжества Литовского с придунайскими княжествами. В 1389 г. к этому договору присоединился и волошский господарь Мирчо [26, № 1, 2, 6].
Таким образом, параллельно с приготовлениями польского короля Ягайло и его наместника в Литве князя Скиргайло к широкому наступлению на Псков и Великий Новгород (весной 1389 г. в Полоцке стояли войска Скиргайло и Семена Лугвеня, в мае 1389 г. состоялось формальное примирение в Люблине Скиргайло с Витовтом [553, 49—50]) происходило формирование оппозиционных сил Польши внутри великого княжества Литовского. А осенью 1389 г. Витовт встал на путь открытой борьбы против польского короля [75, X, 451—452]. Уже летом 1389 г. Витовт со своим двором, боярами и войсками ушел в Мазовию к князю Яношу, а потом перебрался на территорию Ордена, тогда же намечалось складывание широкой антиягайловской коалиции, в состав которой входили не только Витовт и Киприан, но также князь Василий, ставший летом 1389 г. главой Московского государства, политические и церковные деятели Царьграда, принимавшие у себя у 1389 г. Пимена и Киприана, а также правители Ордена.
Говоря об образовании антиягайловской коалиции в Восточной Европе в 1389—1391 гг., следует особое внимание обратить на два комплекса событий: с одной стороны, на события, связанные с приходом к власти в Москве князя Василия Дмитриевича и с санкционированной Царьградом заменой Пимена Киприаном на посту митрополита всея Руси, с переездом Киприана в Москву весной 1390 г. и с заключением при участии Киприана брачного союза Василия Дмитриевича с Софьей Витовтовной в январе, 1391 г., который был оформлен как событие большого государственного значения; с другой стороны, на те события, которые привели зимой 1389/90 г. к установлению сотрудничества между Витовтом и правителями Ордена, к заключению в январе 1390 г. договора Витовта с Орденом о совместной вооруженной борьбе против польского короля.
Таким образом, расположение московского князя Василия Дмитриевича, с одной стороны, а также энергичная поддержка Ордена — с другой, помогали Витовту вести борьбу с польским королем, помогали ему играть все более активную роль в политической жизни великого княжества Литовского и Русского.
После договора с Орденом Витовт совместно с крестоносцами попытался даже овладеть столицей Литвы — городом Вильно. Но попытка эта не дала результатов. Город оставался под контролем Ягайло. И хотя осенью 1390 г. осада с Вильно была снята, хотя в военных действиях наметилась какая-то передышка, обе стороны продолжали усиленно готовиться к новому туру вооруженных столкновений. Операции приняли широкий размах уже в 1391 г.: весной Жемайтия оказалась под контролем Ордена, осенью 1391 г. новый магистр, Валленрод, пошел в сторону Трок, а Витовт вместе с маршалом Ордена, видя свою главную цель в овладении Вильно, подготавливал операции в районе Вилкомира, Риттерсвердера, Мерича и Гродно2. В результате всех этих военных усилий к концу 1391 г. под контролем Витовта находилась довольно значительная территория от Ковно и Трок до Гродно, а круг сторонников Витовта заметно расширялся.
В этих условиях польские позиции на литовско-русской территории оказались настолько ослабленными, а положение Витовта как главы Литовской Руси настолько укрепилось, что правящие круги Польши сочли необходимым радикально изменить свою тактику в борьбе за сохранение унии 1385 г.
Стремясь предотвратить полную потерю великого княжества Литовского, польское правительство решило вместо силы применить к этой стране сложное политическое маневрирование.
Зная о том, что Орден с его экспансионистскими планами был слишком «дорогостоящим» для литовско-русского правительства союзником, имея также сведения и о том, что московский князь Василий Дмитриевич из-за нажима ордынской дипломатии все чаще был вынужден воздерживаться от политического сотрудничества с литовским князем, правящие круги Польши предприняли весной 1392 г. попытки вернуть Витовта в лоно польско-литовской унии путем предоставления ему максимально широких прав в великом княжестве Литовском.
Польское правительство направило тогда к Витовту секретного эмиссара (этим эмиссаром был племянник мазовецкого князя Земовита — Генрих, занимавший пост плоцкого епископа) [75, X, 466, 470]. Летописи сохранили сведения о тайных переговорах посланцев польского короля с Витовтом. Королевские дипломаты говорили Витовту следующее: «Больше того брате не теряй земли литовское, отчины и нашее и своея, а поди брате к нам оу мир, и оу великоу любовь братскоую, возми собе великое княжение оу Вильни, стол дяди своего великого князя Олъкирда, и отца своего великого князя Кестоутия» [44, 93].
В подкрепление этих предложений польские власти произвели срочные перемещения своих ставленников в великом княжестве Литовском: так, для того чтобы предоставить Витовту не только Вильно, но и такой важный стратегический центр, как Троки, они убрали отсюда Яшко из Олесницы и князя Скиргайло, приняв решение о последующем переводе его на Среднее Подненровье, а также переместили Корибута и Свидригайло [75, X, 470].
Все эти усилия польской дипломатии сравнительно быстро дали определенные результаты. Обремененный «союзом» с Орденом, лишенный больших перспектив в сотрудничестве с Москвой (из-за позиции Орды), Витовт откликнулся на инициативу польского короля Ягайло. Разумеется, он принимал предложения польской стороны не потому, что хотел увековечить польско-литовскую унию, а потому, что надеялся вести борьбу против нее в более благоприятных условиях, в качестве фактического правителя Литовско-Русского государства.
Что касалось польской дипломатии, то она также, видимо, рассматривала предложение Витовту как чрезмерную уступку, масштабы которой в дальнейшем должны были значительно сократиться.
Но каковы бы ни были планы обеих сторон на далекое будущее, в начале августа 1392 г. они заключили в Острове такое соглашение [71, № 92, 30; 65, № 29, 26; 75, X, 469], которое хотя формально и сохраняло польско-литовскую унию, но по существу предоставляло литовско-русскому княжеству под управлением Витовта почти полную автономию.
На таких условиях Витовт, покинув пределы Ордена, вернулся летом 1392 г. на территорию великого княжества Литовского и Русского [618, 65—66; 176, 139—141].
Начался новый период в политической деятельности Витовта, а вместе с тем новый этап политической жизни Литовско-Русского государства, новая эпоха в развитии польско-литовских отношений. Формально ликвидации унии не произошло. Польский король Ягайло продолжал юридически оставаться великим князем литовским и русским. Но только юридически. Реальным правителем Литовско-Русского государства становился Витовт [75, X, 470]. Специфика данного периода в истории Польско-Литовского объединения состояла в том, что польское правительство старалось подчинить юридической форме отношений реальную политическую жизнь великого княжества Литовского, а Витовт и стоявшие за ним Литовско-русские феодалы стремились придать реальному политическому развитию великого княжества Литовского соответствующую юридическую форму, предполагавшую ликвидацию унии и утверждение полной независимости Литовско-Русского государства.
В происходившем на протяжении ряда лет соперничестве польского короля Ягайло с литовским князем Витовтом верх брала то тенденция поглощения Литвы Польшей, то тенденция восстановления самостоятельности великого княжества Литовского.
Характерно, что в этой напряженной борьбе оба лидера пытались использовать друг друга в осуществлении тех задач, которые ставили перед ними, с одной стороны, польские, а с другой — Литовско-русские феодалы.
Так, Ягайло старался ликвидировать опасных для Польши литовско-русских князей с помощью Витовта, а также с помощью приставленного к нему в качестве политического противовеса князя Скиргайло3.
Тогдашний правитель Литвы Витовт, видимо, охотно выполнял эти задания польского правительства, так как при этом он устранял не только противников Польши, но и одновременно своих собственных противников [76, 160—161, 167], мешавших осуществлению его программы дальнейшего усиления своих позиций в Литовской Руси, программы дальнейшей централизации великого княжества Литовского и Русского.
Так на протяжении 1393—1394 гг. были смещены и политически ослаблены почти все ведущие удельные князья Литовской Руси. Одной из первых жертв этой совместной политики Витовта и Скиргайло оказался Волынский князь Федор, сын могущественного Любарта Гедиминовича, правившего Волынью около сорока лет [553, 60; 176, 163].
Сначала у Федора Любартовича был изъят район Луцка и передан в распоряжение Витовта [176, 470]. Затем Федору Любартовичу предложили покинуть Владимир волынский и перебраться в Новгород Северский. Но князь предпочел эмигрировать к венгерскому королю Сигизмунду Люксембургскому [71, № 170; 553, 61; 643].
Почти одновременно в аналогичном положении оказался и витебский князь Свидригайло. Когда Ягайло после смерти княгини Ульяны (вдовы Ольгерда) в 1392 г. передал витебский удел своему наместнику Федору Весне, князь Свидригайло был крайне раздражен этим обстоятельством. Считая Витебск своим наследственным уделом, он решил быстро расправиться с королевским эмиссаром: Федор Весна был убит. В ответ на это «самоуправство» Витовт и Скиргайло организовали карательную экспедицию, сначала они взяли Друцк и Оршу, а потом и сам Витебск4. Князь Свидригайло был схвачен, а затем перевезен в Краков, откуда он вскоре бежал в Венгрию к королю Сигизмунду [553, 61; 643].
Аналогичная судьба постигла и князя Корибута — Дмитрия Ольгердовича, тестя Олега рязанского, давнишнего партнера князя Ягайло, тогда владевшего некоторыми территориями Северщины [206, 137—146; 252, 157—158].
Попытка Корибута противопоставить себя Витовту кончилась тем, что последний нанес его войскам в 1393 г. поражение, а самого Корибута арестовал. Правда, в, дальнейшем Корибут оказался на короткое время у своего родственника Олега рязанского, а потом, политически ослабленный, вернулся на «службу» к Витовту [176, 167—168].
Аналогичным образом сложилась судьба еще одного удельного князя — правителя Подолии Федора Кориатовича. Весной 1393 г. Витовт организовал поход против подольского князя [644, 631], однако последний заручился поддержкой Владимира Ольгердовича киевского и молдавского господаря Романа [631, 632, 644, 474].
Что касалось Владимира киевского, то Витовт, с одной стороны, видимо, не хотел форсировать его ликвидацию (чего требовало декабрьское соглашение 1392 г. с князем Скиргайло о предоставлении ему Киева [176, 141, 172]), а с другой — стремился добиться его нейтрализации на время борьбы с подольским князем Федором Кориатовичем [631, 632, 644]. В соответствии с этими политическими расчетами Витовт весной 1393 г. отобрал у Владимира киевского часть его городов (в частности, Житомир и Овруч), но оставил его управлять Киевом [44, 94], прекрасно понимая, что удаление его из Поднепровья открыло бы путь в Киев князю Скиргайло, а такой оборот событий мог бы помешать осуществлению далеко идущих планов Витовта [176, 173].
Но, обеспечив таким образом нейтралитет Владимира киевского, Витовт, видимо, ничего не мог сделать с другим союзником Кориатовича, именно с молдавским господарем Романом, который стал оказывать открытую поддержку Подольскому княжеству. В течение лета, а вероятно, и позднее на территории Подолии находились волошские войска. Осенью 1393 г. Витовт решил прибегнуть к силе: он нанес решительное поражение армии подольского князя, а вместе с тем и войскам молдавского господаря. В результате Кориатович вынужден был вскоре эмигрировать, предоставив Витовту возможность занять подольские города своими наместниками [631, 644]; после понесенного поражения недолго оставался на своем престоле и молдавский господарь Роман, в 1394 г. его преемником уже был господарь Стефан, который на первых порах предпочитал ориентироваться на Сигизмунда венгерского и только потом, в 1395 г., сблизился с польским королем Ягайло [643, 631].
Вскоре началась расправа с киевским князем Владимиром Ольгердовичей. Вероятнее всего, что инициатором наступления на него был не Витовт, а тот самый князь Скиргайло, который вскоре сам оказался обладателем киевского престола. Разумеется, влиятельный удельный князь Владимир Ольгердович мешал усилению «единодержавия» Витовта, но еще больше мешал осуществлению этой программы сам Скиргайло, тесно связанный с польским двором [104, 102—103]. Поэтому ситуация продолжавшегося соперничества Владимира и Скиргайло больше устраивала Витовта, чем решительный перевес кого-либо из них. Вполне возможно, что в момент максимального нажима на Владимира со стороны Скиргайло Витовт, а вместе с ним и Киприан допустили поездку киевского князя в Москву.
Таким образом, становится еще более очевидным, что борьба великого князя Витовта с многочисленными удельными князьями была борьбой не только внутриполитической, но и международной. Подольский князь не случайно после поражения оказался при дворе Сигизмунда венгерского [643, 176, 90, 92, 169—174], а Владимир Ольгердович нашел возможным и нужным побывать в Москве [44, 549].
Так, к осени 1394 г. в основном завершилась борьба с ведущими удельными князьями великого княжества Литовского и Русского. Борьба эта формально осуществлялась совместными усилиями Витовта и Скиргайло от имени польского короля [553, 60; 450, 39, 72—79]. Но это только формально. По сути дела, в эти годы на территории великого княжества Литовского и Русского боролись две тенденции его политического развития, сталкивались две программы: с одной стороны, явственно выступала программа поглощения Литвы Польшей (ее проводниками были Ягайло и Скиргайло), с другой — программа восстановления полной независимости теперь более централизованного, чем раньше, Литовско-Русского государства (сторонником этого последнего варианта политической эволюции Литовской Руси был Витовт).
Если создавшуюся в Литовско-Русском государстве политическую ситуацию формально можно было рассматривать как триумф польской политики (удельные князья-сепаратисты были обезврежены, Скиргайло получил Киев, Витовт продолжал оставаться вассалом польского короля), то реальная политическая жизнь в великом княжестве Литовском шла по иному руслу: добившись усиления своей власти в княжестве, а вместе с тем усиления централизации Литовско-Русского государства, Витовт не столько сблизил Литву с Польшей, сколько отдалил ее от польского королевства.
В сущности, состоявшееся в 1395 г. назначение польского наместника в Подолию Спытко из Мельштина (13 июня 1395 г.) [75, X, 448; 71, № 115, 37—39; 620, 450] свидетельствовало о том, что польское правительство могло тогда реально контролировать политическую жизнь лишь одной Подолии, а жизнь всей остальной Литовской Руси фактически оказывалась под контролем Витовта.
Дальнейшее развитие событий в Литве лишь подтверждало то обстоятельство, что тенденция изоляции великого княжества Литовского брала верх над тенденцией сращивания его с Польшей [126, 74—75, 84, 92—98].
Если в 1392—1395 гг. было еще далеко не всем ясно, что Витовт использовал Скиргайло в сложной политической борьбе того времени больше, чем Скиргайло использовал Витовта, то зимой 1396/97 г. данное обстоятельство стало очевидным для всех. Дело в том, что в январе 1397 г. Скиргайло был отравлен [553, 63; 126, 71], и, по-видимому, отравлен скрытыми сторонниками группировки Витовта и митрополита Киприана.
По поводу причастности к этой смерти находившегося тогда в Киеве митрополита Киприана [46, 135—136] и его наместника в Киевской Софии некоего чернеца Фомы есть прямое указание в литовско-русской летописи [44, 95]. В исторической литературе высказывались предположения о непосредственном участии в ликвидации князя Скиргайло и самого Витовта [126, 71].
Но если это предположение не находит прямых документальных подтверждений, то некоторые косвенные данные все же указывают на причастность Витовта к устранению Скиргайло; об этом говорят и долгие годы то скрытого, то явного соперничества между ними, об этом говорит не только тесная дружба Витовта с Киприаном [44, 95], наставником чернеца Фомы, но также и последующая судьба киевского удела. Видимо, совершенно не случайно вскоре после загадочной смерти Скиргайло Киев и все среднее Подненровье оказались под управлением ближайшего соратника Витовта — его племянника Ивана Гольшанского.
Теперь Витовт был полновластным правителем великого княжества Литовского и Русского; ему не страшны были уже удельные князья Литовской Руси, которых он ослабил в какой-то мере с помощью польского короля Ягайло и князя Скиргайло, в это время ему не могли угрожать ни само польское правительство, ни стоявшие за ним польские феодалы. Устранив удельных князей, а также князя Скиргайло, своего главного политического конкурента из лагеря польского короля Ягайло, Витовт многое сделал не только для дальнейшей централизации Литовско-Русского государства, но и для укрепления его политической самостоятельности, в частности его независимости от польского королевства5.
Если в 1395—1396 гг. он стал официально титуловать себя «великим князем литовским и русским» [71, № 117, 85, IV, 1422], то позднее его политические амбиции приобрели еще больший размах. Так, в 1398 г. Литовско-русские феодалы провозгласили его официальным главой вполне самостоятельного великого княжества Литовского и Русского, а правители Ордена с согласия империи и Сигизмунда венгерского [643, 525] санкционировали превращение Витовта в «короля Литвы и Руси» [95, 224; 72, VI, 66; 553, 63—66], ордынский хан Тохтамыш выдал Витовту ярлык на обладание русскими землями [624].
Но, отмечая важные итоги государственной деятельности Витовта 90-х годов XIV в., мы не можем не признать, что при всей специфичности конкретных форм борьбы за их достижение они, по сути дела, фиксировали закономерный этап исторического развития великого княжества Литовского и Русского, этап, присущий не только Литовской Руси, но и другим восточноевропейским землям, в частности территориям Великого Владимирского княжения. Речь идет в данном случае о том этапе исторической жизни стран Восточной Европы, который оказался связанным как с утверждением процессов феодальной концентрации, так и с торжеством тенденции объединения древнерусских территорий, с параллельным формированием на общерусской основе двух обширных феодальных государств, пришедших на смену системе полицентризма русской земли. Но для того чтобы лучше понять закономерный характер данного этапа в истории ведущих восточноевропейских государств, чтобы правильнее оценить как степень «продвинутости» указанных процессов, так и степень их заторможенности, а следовательно, и незавершенности, следует учитывать, по нашему мнению, не только параллелизм исторического развития великого княжества Литовского и Великого Владимирского княжения, но и весьма существенную роль международного фактора, в частности воздействие на политическую жизнь восточноевропейского пространства дипломатии ордынской державы, Турции, феодальных государств Западной Европы, а также влияние таких важных церковных центров, как Рим и Константинополь.
* * *
Итак, говоря о заметно активизировавшихся в последние десятилетия XIV в. закономерных процессах феодальной концентрации в Восточной Европе, а вместе с тем и о процессах консолидации восточного славянства, мы не должны забывать о том, что они сопровождались напряженной борьбой мощных политических сил на международной арене, что они протекали в условиях весьма энергичных попыток ордынской державы сохранить тем или иным способом контроль над русскими землями [294, 168], а также достаточно энергичных попыток ряда католических государств феодальной Европы (Польши, с одной стороны, Империи, Венгрии, Ордена — с другой) распространить так или иначе свое влияние на отдельные районы данной части Европейского континента [608, 643, 468, 154, 603]; мы не можем вместе с тем упускать из виду и то обстоятельство, что указанные процессы происходили в обстановке весьма тесного сотрудничества православного Константинополя с русской православной церковью на базе отстаивания единства русской земли [33, № 33; 163, II, 285], а также в атмосфере все более тесного культурно-политического взаимодействия восточного славянства с южными славянами [265а; 266; 211; 216].
Вполне естественно, что все отмеченные обстоятельства должны учитываться при анализе конкретного хода политической жизни Восточной Европы конца 80-х — 90-х годов XIV в., а среди этих обстоятельств должны привлекать особое внимание ордынская политика, политические действия ордынской державы, которая, несмотря на проявлявшиеся тенденции упадка, все же продолжала тогда играть весьма заметную роль в судьбах Восточной Европы вообще, в исторической жизни Владимирского княжения и великого княжества Литовского в частности.
Но, имея в виду деятельность ордынской дипломатии последнего десятилетия XIV в., мы не можем игнорировать как значительных трудностей внутриполитической жизни самой Золотой Орды, так и серьезных трений, возникших на рубеже 80—90-х годов XIV в. между золотоордынским ханом Тохтамышем и правителем Мавераннахра Тимуром.
Так, если еще в начале 80-х годов Тохтамыш был политическим партнером Тимура, выступал в роли исполнителя его далеко идущих замыслов как в отношении восточноевропейских стран [350, 137], так и в отношении Египта [200, 94—95], то во второй половине данного десятилетия широкие политические амбиции того и другого не только положили конец их «дружбе» и сотрудничеству, но и толкнули на путь открытой вражды. Первые столкновения произошли в 1386 г. на Кавказе:
Тохтамышу удалось тогда захватить на время Тавриз, однако в 1387 г. в Дагестане он потерпел поражение от войск Тимура. Затем борьба между ними разворачивалась в Средней Азии, в частности в Хорезме. Однако, несмотря на временные успехи, Тохтамыш вынужден был под напором войск Тимура оставить Мавераннахр и вернуться на территорию Волжской Орды [168, 653].
Следующим весьма важным этапом затяжного конфликта двух могущественных ордынских правителей было грандиозное сражение, происшедшее 28 апреля 1391 г. на левом берегу Волги в местности Кундузча, сражение, закончившееся поражением войск Тохтамыша [58, 392—394, 453—456, 522; 407а]. Тем не менее золотоордынский хан не думал складывать оружия: на протяжении последующих четырех лет он продолжал оказывать упорное сопротивление натиску Тимура, мобилизуя для этой цели как ресурсы самой Золотой Орды [168, 522], так и оппозиционные Тимуру силы, существовавшие тогда на Кавказе [112а], в Мавераннахре [168, 653], Египте [200, 95—97]. Определенную роль в противодействии наступательным планам Тимура должны были, по расчетам Тохтамыша, играть и восточноевропейские страны, все еще находившиеся тогда в сфере золотоордынского влияния. Так, умело маневрируя, Тохтамыш в течение ряда лет тщательно готовил силы для новой схватки со своим могущественным противником. Наконец, в 1395 г. на берегах Терека произошло сражение, кончившееся полным разгромом войск Тохтамыша армией Тимура [168, 363—366]. Если победа на Тереке открыла Тимуру и его армии путь не только на Волгу, но и на берега Дона, а возможно, и Днепра [168, 368—373; 350, 653], то это же событие для Тохтамыша обернулось потерей престола в Сарай-Берке, сначала вынужденным уходом на два-три года в Крым [294, 139; 168, 362, 377; 200, 95—97], а потом и бегством в великое княжество Литовское (около 1398 г.) [294, 139—140; 553, 624].
Наступил новый этап в развитии взаимоотношений Мавераннахра и Золотой Орды, а также в развитии отношений ордынской державы с восточноевропейскими странами: на протяжении 1396—1398 гг. поставленные Тимуром новые правители Волжской Орды, Прежде всего Едигей, а также Тимур-Кутлук, Кайричак, Таштимур, многое сделали для возрождения былого великодержавия Орды, тем не менее незавершенность борьбы с Тохтамышем, остававшимся еще в Крыму, замедляла теми реализации данной задачи. Правители Волжской Орды сделали дальнейшие важные шаги на этом пути в 1398 г., когда Тохтамыш был вынужден перебраться из Крыма: в Литву [294, 139—140], и в 1399 г., когда армии Витовта и Тохтамыша были разбиты войсками Едигея на берегах Ворсклы [168, 381—383].
Но сколь ни значительны сами по себе были перипетии многолетней борьбы Тимура и его ставленников с Тохтамышем, наш интерес к этой борьбе обусловливается прежде всего тем, что ее «ритм» оказался связанным в какой-то мере с общим ритмом политической жизни Восточной Европы того времени, а важные вехи этой борьбы — с соответствующими сдвигами в тогдашнем политическом развитии Владимирского княжения и великого княжества Литовского.
И действительно, при изучении взаимоотношений Орды со странами Восточной Европы в последнее десятилетие XIV в. обнаруживается любопытная закономерность: чем слабее становился военно-политический потенциал Тохтамыша в его борьбе с Тимуром, чем уже оказывалась его политическая база в самой Орде, тем в большей мере он отходил от традиционной «великодержавной» политики Орды в отношении восточноевропейского пространства, тем охотнее уклонялся от поощрения «децентрализации» Владимирского княжения и великого княжества Литовского в пользу их «централизации», тем чаще отказывался и от традиционной тактики сталкивания ведущих восточноевропейских государств в связи с наметившимся процессом их сближения.
Так, на рубеже 80—90-х годов еще «всесильный» Тохтамыш не только не поддерживал тенденции феодальной концентрации двух ведущих политических организмов Восточной Европы, но и всемерно противодействовал этим закономерным процессам политического развития Великого Владимирского княжения и великого княжества Литовского.
Когда в 1389—1390 гг. происходило при участии митрополита Киприана сближение между московским князем Василием Дмитриевичем и литовским князем Ви-товтом, Тохтамыш старался активно помешать развитию событий в этом направлении.
Стремясь закрепить подчиненное положение главы Владимирского княжения, золотоордынский правитель хотя и дал ему в 1390 г. ярлык на великое княжение, тем не менее лишил его прав на нижегородско-суздальские земли [40а, 60], предотвратил сближение Москвы с Рязанью, направив тогда же (в 1390 г.) татарские войска на территорию Рязанского княжества [40а, 60; 41, XI, 122], а возможно, помогал ослаблению позиций Василия и Киприана на берегах Волхова [40а, 61—62; 30, 384].
Однако после поражения в 1391 г. в местности Кундузчи Тохтамыш стал, видимо, несколько по-иному относиться к своему восточноевропейскому тылу, имея в виду сохранение своего политического влияния в этой части Европейского континента уже не путем ослабления «централизаторских» тенденций, а путем параллельного содействия этим тенденциям как на русских землях Владимирского княжения, так и на территориях польско-литовского объединения.
Вполне естественным для такой политики Токтамыша представляется факт приглашения летом 1392 г. в Орду московского князя Василия и передачи под его контроль Суздальско-Нижегородского княжества [42, 164; 46, 133]. Возможно, что такая позиция Тохтамыша содействовала и временному усилению московского влияния на берегах Волхова в 1392 г. [40а, 60; 30, 385].
С точки зрения тогдашней ордынской политики представляется оправданным также и факт прибытия в Краков в 1393 г. татарских послов [653, 131—132], передавших ярлык Тохтамыша на русские земли не правителю великого княжества Литовского Витовту, а польскому королю Ягайло [32а; 553, 67; 176, 460].
Так, содействуя, с одной стороны, усилению Москвы путем распространения ее влияния на суздальско-нижегородские территории, а возможно, и на берега Волхова и форсируя, с другой стороны, процесс «сращивания» Польши с Литовской Русью путем предоставления польскому королю особых прав на русские земли, Тохтамыш старался не только обеспечить большую боеспособность восточноевропейских стран на случай их вынужденного столкновения с Тимуром, но и сохранить при этом равновесие между ними, необходимое ему в качестве традиционного средства удержания ордынского контроля над политической жизнью Восточной Европы [169, 70].
Однако сколь ни деятельной была тогда ордынская дипломатия, стремившаяся поддержать равновесие между Владимирским княжением и польско-литовским объединением, она не могла контролировать все происходившие в то время на восточноевропейских землях спонтанные процессы, в частности не могла (может быть, вследствие постепенного ослабления Тохтамыша) контролировать и тот процесс интеграции древнерусских земель, который протекал тогда все более интенсивно в обстановке тесного сотрудничества Василия, Витовта и Киприана, в условиях активного взаимодействия константинопольского патриарха с общерусской митрополией. Одним из ярких проявлений этого, видимо, вышедшего из-под контроля Орды процесса консолидации русских земель было установление своеобразного московско-литовского кондоминиума на берегах Волхова в 1393—1396 гг. Так, летописи зафиксировали сначала конфликт новгородцев с митрополитом Киприаном, возникший в первой половине 1393 г., видимо, на почве наметившегося сближения Новгородской республики с Орденом [30, 384], а потом заключение в конце 1393 г. трех мирных договоров Новгорода с Витовтом, Василием и Киприаном [30, 386; 38, 373; 40а, 61—62; 41, XI, 155] и одновременное появление на волховских берегах представителей московского и литовского правящих домов (Литву тогда стали представлять князья Роман Юрьевич и Семен Лугвень, кстати, женившийся в 1394 г. на дочери Дмитрия Донского [40а, 64], а Владимирское княжение — Константин Белозерский [38, 373]).
Однако развитие событий в данном направлении, видимо, мало устраивало ордынскую дипломатию. Судя по всему, Тохтамыш тогда же поставил вопрос о новом, обособлении нижегородско-суздальской земли от власти московского князя. Но на этот раз Василий Дмитриевич не стал ждать прихода ордынских войск на нижегородские территории, а сам организовал поход на эти земли, в результате чего суздальские князья Василий и Семен «побежаша в Орду к царю Тохтамышу» [40а, 64].
Важным симптомом осуждения Тохтамышем процесса консолидации русских земель, осуществлявшегося тогда при участии «триумвиров» — Василия, Витовта и Киприана, — были весьма натянутые отношения Рязани с великим княжеством Литовским. Так, в летописи под 1393 г. имеется указание на то, что находившийся под контролем Орды рязанский князь Олег выступил против Витовта в районе Любутска, на что сразу же последовал ответный удар со стороны правителя Литвы, «а Литва Рязань воевали» [38, 373].
Если принять во внимание эти военные события на рязанско-литовских рубежах, а также вооруженные столкновения на суздальско-нижегородской земле, если, кроме того, иметь в виду установление литовско-московского кондоминиума на волховских берегах, а также прямые контакты князей Владимирского княжения с князьями Литовской Руси, например пребывание в Москве в 1394 г. киевского князя Владимира Ольгердовича (только позднее осмысленного в качестве акта измены Литве — Хроника Быховца [44а, 522]) или встреча Василия Дмитриевича с Витовтом в Смоленске 1393 г. [38, 373], то придется признать, что в нашем распоряжении не только симптомы серьезного беспокойства Тохтамыша по поводу малой «эффективности» его программы раздельного усиления Владимирского княжения и Польско-Литовского комплекса, но и явные признаки полной неудачи этой программы.
И действительно, анализ политической жизни восточноевропейских стран 1393—1394 гг. говорит о том, что практика противопоставления двух механически уравновешенных государственных организмов оказалась в резком противоречии с активизировавшимися тогда закономерными процессами интеграции восточного славянства, процессами консолидации русской земли. Вполне возможно, что данное противоречие было очевидно прежде всего Тохтамышу, который пытался помешать указанным процессам как с помощью нового обособления Нижнего Новгорода от Москвы, так и с помощью сталкивания Рязани с Литовской Русью; по всей вероятности, отмеченное противоречие было очевидно и самому правителю Мавераннахра Тимуру, который в 1395 г. признал необходимым бросить свои основные силы не в Египет, чего добивался Тохтамыш [200, 96; 168, 362], а на Северный Кавказ, где должна была решиться не только участь Тохтамыша, но и проблема упрочения ордынской власти над Восточной Европой.
То, что указанная проблема была предметом особых беспокойств Тимура, стало ясным сразу после сражения на Тереке (1395 г.) во время победоносного похода его армии с Северного Кавказа на нижнюю Волгу, Дон, а возможно, и на среднее Поднепровье.
Несмотря на то что до сих пор из-за недостатка источников не удается раскрыть все аспекты этой кампании Тимура, исследователи признают ее особую важность в истории взаимоотношений ордынской державы с восточноевропейскими странами [168, 368, 371—373; 294, 139].
Занимавшиеся этой проблемой историки исходят из того факта, что в результате сражения на Тереке 1395 г. Тохтамыш вынужден был не только покинуть пределы Волжской Орды [58, 364; 38, 376], не только оставить золотоордынский престол, но и передать Тимуру значительную часть фактической власти как в ордынской державе, так и в странах Восточной Европы [294, 139]6. Именно этим обстоятельством, видимо, объясняется появление Тимура после победы на берегах Терека в центральных районах восточноевропейского пространства, передвижение его с Северного Кавказа на нижнюю Волгу, Дон, Рязань, а возможно, и среднее Поднепровье [168, 368]. Именно этим обстоятельством объясняется проведение им ряда конкретных мероприятий, нацеленных не только на полное ослабление Тохтамыша и ликвидацию его политических сторонников в районах Волги и Крыма, но и на восстановление ордынского контроля над политической жизнью Восточной Европы в целом.
Особенно важным с точки зрения реализации стратегических задач восточноевропейской политики Орды, видимо, было пребывание Тимура в рязанской земле [168, 369—370].
Остановившись на территории Рязанского княжества, правитель Мавераннахра, естественно, позаботился прежде всего о стабилизации отношений с прежним союзником Тохтамыша — рязанским князем Олегом Ивановичем. Но, находясь в Рязани, Тимур думал и о значительно более широких планах, в частности об упрочении ордынской власти над всеми русскими землями, И в данном случае он выступал не только как наследник власти Тохтамыша, но и как преемник определенных тактических приемов ордынской дипломатии в Восточной Европе.
Видимо, Тимур, поверивший сразу после разгрома Тохтамыша в возможность установления своего полного контроля над политической жизнью Волжской Орды, не только сохранил на некоторое время экономический, и политический потенциал ордынской державы, не только выдвинул в правители Орды одного хана (очевидно, Койричака [59, 178]), но и стал проводить в Восточной Европе «великодержавную» ордынскую политику, направленную на выравнивание сил ведущих государств данного региона. Именно с этой целью он организовал летом 1395 г. поход к среднему Поднепровью, в сторону усилившегося тогда Польско-Литовского государственного комплекса [59, 121, 179]. Именно по этой причине Тимур проявлял относительное миролюбие по отношению к землям Владимирского княжения, оказавшегося ослабленным на фоне окрепшего Польско-Литовского объединения. Однако поведение Тимура радикальным образом изменилось осенью 1395 г., когда наметилось реальное противодействие его политике как со стороны нового союзника Тохтамыша — Витовта (уже в сентябре этого года он организовал осаду Смоленска), так и со стороны скрытых сторонников Тохтамыша в самой Орде [59, 184].
Вероятно, под влиянием этих новых обстоятельств в политической жизни Восточной Европы, суливших возвращение Тохтамыша на берега Нижней Волги, Тимур и принял осенью этого года решение как о подрыве ордынской экономики, так и о превращении относительно целостной ордынской державы в комплекс «полусамостоятельных» улусов.
Совершенно естественно, что в обстановке осуществленного Тимуром хозяйственного разорения Орды [59, 184—185] и политического расщепления ордынской державы [38, 385, 350, 174—175] сужались масштабы ее воздействия на политическую жизнь государств Восточной Европы, создавались благоприятные предпосылки для активизации закономерных процессов феодальной концентрации русских земель. Характерно, однако, что указанные процессы протекали тогда при ведущей роли великого княжества Литовского и Русского, при все более пассивном участии Москвы, скованной позицией соседних ордынских «улусов» и ослабленной выходом из-под ее контроля ряда русских княжеств, при все более энергичном сдерживании их со стороны Рязани и Смоленска, действовавших тогда в рамках политической программы Тимура и его ставленников в Орде. Все эти общие тенденции политической жизни Восточной Европы конца XIV в. должны учитываться при анализе конкретного хода событий этого времени, в частности и таких событий, развернувшихся уже зимой 1395/96 г., как вооруженная борьба смоленско-рязанского «блока» с главой великого княжества Литовского и Русского и его союзниками.
Показательно, что приготовления к походу на Смоленск Витовт проводил под видом подготовки к военной кампании непосредственно против Тимура. «Тое же осени, — читаем мы летопись под 1395 г., — князь великий Витофт Литовский, собрав силу велику около себе, и поиде ратию, творяся на Темир Аксака, и промчеся всюду слово то яко идет Витофт на Темир Аксака» [40а, 68; 41, XI 162]. А в Хронике Быховца речь шла уже не просто о выступлении против Тимура, а о выступлении против Тимура-«узурпатора», который «выгнал с царства до Литвы брата своего царя Тохтамыша и сам сел на царстве» [44, 516].
На самом деле Витовт, приводя свои войска к Смоленску, выступал не против Тимура, а против созданного им антилитовского смоленско-рязанского блока, пытаясь попутно решить и проблему дальнейшей консолидации русских земель вокруг великого княжества Литовского и Русского. Как известно, Витовт, используя внутренние раздоры в среде смоленских князей, сравнительно легко овладел городом 28 сентября 1395 г., отправив непокорных ему князей «в свою литовскую землю» [40а, 68; 284, 188] и оставив в Смоленске своих наместников [40а, 68].
Возмущенный этим захватом, рязанский князь принял к себе своего зятя смоленского князя Юрия Святославича [30, 387] и вскоре сам пошел на Литву. «Тое же зимы князь великий Олег Иванович Рязанский с зятем своим, с великим князем Юрием Святославичем Смоленским и з братьею своею, с Пронским князи, и с Козельским, и с Муромским, поиде ратью на Литву и много зла сотвориша им» [41, XI, 163]. В ответ на этот поход Витовт предпринял диверсию зимой 1395/96 г. на территорию Рязанского княжества, диверсию, которая заставила Олега Ивановича вернуться из похода домой и вынудить Витовта покинуть пределы рязанской земли [41, XI, 163; 44, 516; 104, II, 111].
Характерно, что во время борьбы Витовта с Рязанью московский князь Василий не только не оказал помощи князю Олегу Ивановичу, но скорее проявил симпатии к своему тестю — князю Витовту, в частности, весной 1396 г., когда рязанский князь организовал наступление на пограничный литовско-русский город Любутск: в этот момент «князь великий (Василий I. — И.Г.) посла к нему и отведе его от Любутска» [40а, 70].
Солидарность с Витовтом была продемонстрирована и осенью 1396 г., когда литовский князь предпринял еще одно вторжение на рязанскую землю: в этот период Василий оказал Витовту хороший прием в Коломне [40а, 70]. Еще более ярким проявлением продолжавшегося сотрудничества Витовта с Василием I был приезд московского князя с митрополитом Киприаном в Смоленск весной 1396 г. [46, 135; 44, 516; 60, 447].
Таким образом, как ни продуманы были ордынской дипломатией методы одновременного использования процессов феодальной концентрации и феодальной децентрализации, сотрудничество великого княжества Литовского и Великого Владимирского княжения продолжалось. Направленное на преодоление феодального сепаратизма, а также на активизацию противодействия ордынскому натиску, сотрудничество Витовта, Василия и Киприана оставалось, как мы видим, весьма заметным политическим фактором общественной жизни Восточной Европы и в середине 90-х годов XIV в.
Но сохранение политических контактов Киприана, Витовта и Василия не означало, что между ними не возникало противоречий, что в их совместной политической деятельности не было трудностей. Кроме скрытого пока еще соперничества Василия и Витовта за главенство в намечающемся объединении московско-литовское сотрудничество осложнялось активностью сил феодального сепаратизма не только в Рязани и Смоленске, но также в суздальско-нижегородской земле и особенно в Великом Новгороде.
Занимая огромную территорию Северо-Восточной Европы, находясь между набиравшими силу Литовской Русью и Владимирским княжением, Новгород Великий энергично отстаивал свою феодальную автономию как с помощью умелой дипломатии, так и с помощью многочисленного новгородского войска [137, 21—24]. Правителям Новгорода длительное время удавалось лавировать между Литовской Русью и Московским государством, вступая чаще всего в «союз» с той стороной, которая тогда оказывалась сильнейшей.
Однако положение Великого Новгорода, видимо, значительно осложнилось, когда наметилось сближение между Витовтом и Василием I, когда за их спинами действовал опытный политик того времени митрополит Киприан, стремившийся к максимальному расширению сферы своего влияния в Восточной Европе, к установлению своего полного контроля как над новгородской церковью, так и над политической жизнью боярской республики в целом.
Так, в 1393 г. Новгород был вынужден, как уже отмечалось, заключить мирные договоры с Витовтом, Василием и митрополитом Киприаном, а в 1394 г., действуя в рамках политической программы «триумвиров», вел борьбу против Пскова, который в те годы оказался вместе с князем Андреем Ольгердовичем полоцким в фарватере орденской политики.
На протяжении 1395—1396 гг. Великий Новгород не порывал связей ни с Московской Русью, ни с Литовско-Русским государством, попав как бы в двойное подчинение к этим двум ведущим силам Восточной Европы того времени [30, 387; 41, X, 88, 154, 156, 171]. В этих условиях церковная, финансовая и политическая автономия боярской республики оказывалась все чаще под угрозой. Митрополит Киприан то сам приезжал на берега Волхова, требуя от новгородцев еще большего повиновения, то приглашал в Москву новгородского епископа Ивана, настаивая на соответствующих уступках и гарантиях со стороны Новгорода.
Но происходившее тогда дальнейшее усиление власти «триумвиров» как на всем пространстве русской земли, так и на волховских берегах заставляло правящие круги Новгорода искать новых форм отстаивания своей феодальной автономии, искать новых союзников не только в системе русских княжеств, но и на международной арене. Нет поэтому ничего удивительного в том, что в той обстановке максимальных успехов «триумвиров», когда Василий I успешно отражал атаку нижегородского князя Семена и татарского царевича Ентяка [41, XI, 163], когда Василий I и Витовт старались расстроить наметившееся сотрудничество Рязани и Смоленска, как в форме литовских походов сначала на Смоленск, а потом и на рязанскую землю [246, 241], так и в форме проведения свидания Витовта с Василием московским на территории Смоленска в 1396 г. [41, XI, 166], когда Витовт добивался значительного усиления своей власти в великом княжестве Литовском, а вместе с тем и ослабления польского контроля над политической жизнью этого княжества, ликвидируя с помощью греко-православной церкви королевского эмиссара на Литве князя Скиргайло [44, 46], когда митрополит Киприан оказывал особо важные услуги Витовту как по линии физического устранения приближенного к польскому двору князя Скиргайло, так и по линии тактического прикрытия этой своей деятельности переговорами с самим польским королем по поводу перспектив церковной унии, политическая элита Новгорода предприняла решительную попытку выйти из-под опеки «триумвиров». Об этой наметившейся летом 1397 г. переориентации Великого Новгорода свидетельствовали прежде всего такие факты, как заключение ею какого-то весьма важного договора с Псковом [30, 338], а также прибытие на берега Волхова представителя смоленского княжеского дома [30, 389] — князя Василия Ивановича [41, XI, 168].
Если сближение с Псковом означало вместе с тем и сближение с Орденом, то контакты с представителем смоленского правящего дома, возможно, означали установление политического сотрудничества с той группировкой, которая находилась тогда в сфере ордынского влияния, в частности влияния Тимура и его новых ставленников — Тимур-Кутлука и Едигея.
Разумеется, этот вызов новгородских и псковских феодалов, основанный на союзе с Орденом, а возможно, и Ордой (через Смоленск — Рязань), не мог оставаться без ответа со стороны «триумвиров». Летопись сохранила сведения о совместном демарше Василия московского и Витовта литовского, направленном на волховские берега. «Того же лета, — читаем мы в Никоновской летописи под 1398 г., — князь великий Витовт Кейстутьевич литовский посла на Москву к зятю своему великому князю Василию Дмитриевичю, глаголя: "Ты своего посла, а язь своего посла послемъ в Новъгородъ, чтобы новогородцы с немци миръ разв/е/ръгли". И токо по Витофтову слову князь Василей Дмитриевич после своя и Витофтовы в Новгород отпусти, веля имъ миръ разврещи с Немцы» [41, XI, 168; 46, 135].
Однако новгородцы не пожелали выполнить требования послов Витовта и Василия. Они дали понять представителям Москвы и Вильно, что осуществляют независимую от них внешнюю политику. «Они же не послуша, — читаем мы в летописи, — но реша тако: "Нам, господине княже, с тобой мир свой, а с Немцы инъ, а с Витофтом инъ, а ты, иняже, в то у нас не вступайся, Новгород держит старину древнюю". И тако отпустила послы великого князя Василия и Витофта Кейстутьевича» [41, XI, 168; 46, 135, 136]. Неудача этих дипломатических переговоров означала войну между «триумвирами» и Великим Новгородом. Начавшиеся вскоре военные действия привели к тому, что московский князь быстро распространил свое влияние на значительную часть двинской земли, занял Волок Ламский, Торжок, Бежецкий Верх. В разгар этих операций активно стал действовать и митрополит всея Руси Киприан. «По сем (после начала военных действий. — И.Г.) присла Киприан митрополит в Великий Новъград столника своего... к сыну своему к владыце Ивану, а повествуя тако: "Поеди на Москву, зовет тя отец твой митрополит о святительских делах"» [30, 390]. Но последовавшие затем попытки посланца Киприана заставить новгородцев признать совершившиеся перемены не дали результатов. Новгородские феодалы вместе со своим владыкой Иваном потребовали восстановления «старины», т. е. отказа Василия I от всех территориальных приобретений на новгородской земле. Разумеется, московский князь не пожелал тогда принять это требование новгородцев, не пожелал не только потому, что был заинтересован в увеличении территории своего феодального государства, но также, видимо, еще и потому, что он, как и его тогдашние политические партнеры Витовт и Киприан, был обеспокоен перспективой дальнейшего сближения Новгорода с Орденом. При таких взаимных претензиях примирение между Новгородом и «триумвирами» оказалось невозможным и борьба продолжалась.
В первые месяцы 1398 г. новгородцы провели успешное контрнаступление на земли великого князя. Сначала они вели военные действия на территориях Белозерских и Кубенских волостей, в районе Вологды только до «Галица не доходиша» [30, 392], потом двинулись к берегам Двины, здесь овладели городом Устюгом, а потом расправились с теми двинскими боярами, которые перешли на сторону московского князя Василия Дмитриевича [30, 392; 41, XI, 170].
Так с явным перевесом новгородцев разворачивались военные действия в первые месяцы 1398 г. Однако летом вооруженная борьба неожиданно прекратилась, а осенью того же года Новгород и Москва заключили между собой мир «по старине» [30, 393; 38, 383]. По-видимому, это быстро наступившее примирение было вызвано не столько чрезмерным истощением борющихся сторон, сколько важными сдвигами в тогдашней политической жизни Восточной Европы в целом.
Мы знаем, что это были годы усилившегося вмешательства в политическую жизнь восточноевропейских стран таких соперничавших друг с другом ордынских правителей, как Едигей и Тохтамыш [294, 139—140; 168, 374—384]; знаем, что это было время возросшей дипломатической активности в восточной части Европейского континента не только Польши, но также Империи и Ордена [643, 603, 154], а вместе с тем и период каких-то серьезных трений Константинополя с русской митрополией [33, № 30] и московским князем Василием [604,. 607].
Все эти обстоятельства конца 90-х годов XIV в., видимо, и сыграли важную роль в сложении новой расстановки сил в Восточной Европе, в формировании нового статуса отношений между Москвой и Вильно, а в конце концов и в самом факте примирения Москвы с Великим Новгородом осенью 1398 г.
В самом деле, возникшее тогда тесное сотрудничество Витовта с Тохтамышем, декларирование их взаимоподдержки (Тохтамыш обещал сделать Витовта хозяином всей русской земли, включая и Новгород, Витовт заверял Тохтамыша в том, что посадит его на золотоордынский престол) не могли не насторожить усилившегося Едигея, а также Василия I и правящие круги Великого Новгорода.
Не менее отрезвляющим был и факт начавшегося весной 1398 г. сближения Витовта с Орденом [72, VI, 61—66 и сл.], завершившегося заключением 5—12 октября 1398 г. известным Салинским договором. Если мы учтем, что происходившие весной 1398 г. переговоры Витовта с правителями Ордена касались таких проблем, как превращение литовского князя в «короля Литвы и Руси», как передача Ордену Пскова, а будущему королю Витовту — Великого Новгорода [553, 64], если мы допустим, что какая-то информация об этих переговорах доходила как в Москву, так и на берега Волхова (а делать такие допущения позволяют даже материалы летописей), то мы должны будем признать, что и у московского князя Василия, и у новгородских бояр были в 1398 г. все основания, во-первых, для быстрого примирения друг с другом, во-вторых, для решительного размежевания с Витовтом.
Именно учитывая все эти обстоятельства, новгородцы и сочли необходимым в срочном порядке заключить мир с Василием I. «Той же осени по владычни) благословению по Иванову, ездиши послы из Новгорода к великому князю Василию Дмитриевичу» [30, 393] «с челобитьем от Новгорода и с многими дары, и князь великий их пожаловал мир взя» [40а, 64]. «И взяша мир с великим князем по старине» [30, 393].
По-видимому, обе стороны, заключившие этот мир, отдавали себе отчет в том, что продолжение борьбы было выгодно только Витовту, они, возможно, сознавали, что московско-новгородская война 1397—1398 гг. была лишь своеобразной подготовкой для решительных шагов Витовта в отношении Новгорода Великого. Весьма показательно, что, как только был заключен мир «по старине» между новгородцами и Московской Русью, «князь Витовт Литовский Кейстутьевич прислал в Новгород възметную грамоту, рек токо: "Обеществовале мя есте, что было вам за мене нятися, а мне было вам князем великим бити, а вас мне било боронити..."» [30, 393]. В дальнейшем та же летопись раскрывала политические замыслы Витовта в Восточной Европе: Витовт «помыслил тако: хотел пленить Рускую землю и Новгород и Псков» [30, 395]. Из этого сообщения летописи становится понятным, почему новгородцы не только заключили в срочном порядке мир с главой Московской Руси и убили у себя литовского князя Романа Юрьевича [41, XI, 171], но и пригласили на берега Волхова брата Василия I, князя Андрея Дмитриевича [40а, 64, 72], а в Псков приняли другого князя московской ориентации — Ивана Всеволодовича тверского [41, XI, 171—172], женатого на сестре Василия I [40а, 71]7.
Но обострившиеся противоречия между Владимирским княжением и великим княжеством Литовским тогда давали себя знать не только на берегах Волхова, но и на тверской земле. Так, летописи сообщают под 1397 г. о проявлениях московско-литовского соперничества в Тверском княжестве. Один из тверских князей, Иван Всеволодович, уехал осенью 1397 г. в Москву и здесь женился на княжне Анастасии, сестре Василия Дмитриевича. Другой же тверской князь, Иван Михайлович, женатый на дочери Кейстута, «тое же зимы ездил в Литву к великому князю Витовту, к своему шурину, и с княжнею и с детьми и с боярами своими» [40а, 71].
Так было на некоторое время прервано сотрудничество Великого Владимирского княжения и великого княжества Литовского. Скрытое ранее соперничество Василия и Витовта в достижении главенства в русских землях теперь стало явным. В сложившейся обстановке Витовт и Василий стали открыто осуществлять независимую друг от друга политику, и оказались снова не без участия Орды противопоставленными друг другу претендентами на роль «объединителей русской земли».
Примечания
1. Как мы знаем, Витовт в 1383—1384 гг. сотрудничал с Орденом [525, 27—40]. Собрав на ордынской территории большую группу своих сторонников из литовских князей и бояр, Витовт представлял такую значительную политическую силу, что князьям Ягайло и Скиргайло было «невозможно суже стати противу емоу, занеже оубо у него сила великая собралася, приехавша к нему мнози князи и (бояре литовские» [44, 89]. Именно тогда Ягайло должен был пойти на значительные политические уступки Витовту, чтобы вернуть его в Литву («Тогда князь великий Ягайло перезвал его из Немец, и дал емоу Лоуческ, со всею Волынскою землею, а в Литовской земли очину его») [44, 89].
2. Гродно с апреля 1390 г. находился в руках польского короля, хотя по договору с Орденом он должен был оставаться под контролем крестоносцев [75, X, 456—457, 464—465].
3. Такой характер отношений Витовта и Скиргайло в середине 90-х годов XIV в. подчеркивается существованием санкционированного польским правительством плана передачи Витовту бывших владений Скиргайло (Трок и Вильно), а также передачи самому Скиргайло пояса южнорусских земель с центром в Киеве. Данное распределение владений Витовта и Скиргайло должно было, по мысли правящих кругов Польши, уравновесить этих двух видных политических деятелей того времени [75, X, 472; 176, 141, 166].
4. Характерно, что в схватке с Витовтом, союзником Свидригайло, оказался смоленский князь Юрий Святославич. Видимо, поражение Свидригайло подготовило почву для замены в Смоленске «крамольного Юрия Святославовича другим, более благонадежным князем — Глебом». Однако в дальнейшем по мере ослабления позиций удельных князей в великом княжестве Литовском и этот князь Глеб Святославич становился все менее угодным Витовту. По-видимому, в 1395 г. Витовт, овладев хитростью Смоленском, заменил князя Глеба своими наместниками [30; 387; 44, 46; 48, 255; 276 31].
5. На это указывали тщетные попытки королевы Ядвиги получить дань с Литовской Руси [176, IV, 469; 127, 74—75, 84].
6. Этот факт находит косвенное подтверждение в «Истории Стефана Пермского» [35, 159; 294, 140], а также в том тексте летописей, который дает перечень земель, находившихся под контролем Тимура к 1395 г. В этом перечне на последнем месте стоял «Сарай Великий» [46, 134; 48, 222; 41, XI, 153]. Историческая достоверность источников данного типа, как и максимальная приближенность их создания к изучаемой эпохе, получила подтверждение в исследованиях Б.А. Рыбакова [341, 200—202].
7. Показательно, что сам Василий в 1398 г. уже не поехал к Витовту, он разрешил такую поездку только своей жене Софье [40а, 71—72].
| К оглавлению | Следующая страница |