Древнейшая история г. Москвы XII—XIV вв. (доклад на заседании группы по истории г. Москвы)

Известно, что история Москвы по-настоящему до сих пор не написана. Громадный труд И.Е. Забелина остался незаконченным, да и в той части, в какой он доведен, дает ценнейший материал, но не отвечает на многие вопросы, связанные с изучением Москвы как города, а не как политического центра. Поэтому многие вопросы, связанные с историей Москвы, до сих пор весьма слабо освещены. К числу таких вопросов принадлежит прежде всего вопрос о начальной истории Москвы — города, о причинах возвышения Москвы как города, а не как политического и экономического центра. Свой доклад я построил на рассмотрении, главным образом, этой древней истории Москвы, имея в виду, что история Москвы, как большого, важнейшего, я бы сказал, политического, экономического и культурного центра во всей Восточной Европе в XIV—XV вв. должна являться темой особого доклада.

Первое, с чего приходится начать, когда говоришь об истории Москвы, это необходимость прежде всего ограничить тот круг вопросов, который связан с историей самого города. У нас как-то вошло в обиход, что историю Москвы мы начинаем с истории Московского великого княжества. Поэтому мы говорим все время о возвышении Москвы, понимая под этим нередко возвышение Московского княжества и образование вокруг него, как большого такого центра, впоследствии Русского национального государства. Только А.Е. Пресняков, насколько мне помнится, очень ярко в своих работах показал, что по существу нельзя путать эти два вопроса: нельзя говорить о возвышении Москвы как города в одних и тех же словах, как и о возвышении Московского великого княжества.

Эта оговорка нужна мне для того, чтобы было ясно, что в дальнейшем я буду говорить о возвышении Москвы как города, о причинах, почему Москва сделалась центром Северо-Восточной Руси, так как рассказ об общеполитических событиях, связанных с историей Москвы, завел бы нас чрезвычайно далеко и от области истории собственно города Москвы, перевел бы нас на рельсы пересказа общеисторических, нередко давно известных фактов.

Как известно, первые упоминания о Москве относятся к половине XII в. В 1146 г. происходила большая феодальная война. И вот во время этой феодальной войны черниговский князь Святослав Ольгович постепенно двигался на Север, пока, наконец, не остановился при устье Протвы или Поротвы, в г. Лобынске. Союзник Святослава Ольговича, Юрий Долгорукий, велел ему воевать Смоленскую волость. Тогда Святослав, как говорит летописец, «взя люди Голядь, верх Поротве», т. е. пошел дальше по Протве вверх.

Юрий Долгорукий прислал к нему предложение приехать к нему для встречи: «Приди ко мне, брат, в Москов». «На утрий же денЬ повеле Гюрги устроити обед силен и сотвори честь велику им, и да Святославу дары многие, с любовию»¹. Из Москвы Святослав вернулся обратно в Лобынск.

Вот краткое и скудное известие, в котором мы впервые читаем сообщение о Москве. Это известие записано в Ипатьевской летописи, которая, в сущности говоря, мало интересовалась северными событиями. Но само это известие было бы для нас не вполне понятным, если бы мы себе не представляли, в каких условиях происходила встреча в Москве.

Летописец отмечает, что Святослав Ольгович двигался на север, переходя от одного населенного пункта к другому, и оказывается для нас совершенно неожиданно, что страна вятичей, считавшаяся еще в начале XII в. чрезвычайно дикой, отдаленной, в это время покрыта уже была целым рядом населенных пунктов и отдельных городов. Эти города перечислялись и затем в наших летописях. В частности, они вошли в знаменитый географический отрывок, составленный, по-видимому, в конце XIV — начале XV в. А позже многие из названий, упомянутых в Ипатьевской летописи, совершенно исчезают.

Для того чтобы понять значение этого известия, мы должны представить себе, что Святослав Ольгович, двигаясь на север, шел каким-то новым путем. Двигаясь вверх по Протве, Святослав Ольгович должен был дойти до верховьев Москвы и от верховьев Москвы двинуться в самую Москву. Следовательно, путь, впоследствии известный, идущий по Протве, уже существовал в XII в.

Обычно перед нами рисуют Москву этого времени, как своего рода большое село, напоминающее нам те большие боярские села, центры боярских доменов, о которых говорится в Ипатьевской летописи. Скорее можно думать. что в Москве, как называлась тогда она, мы уже имели не только какое-то село, но укрепленный пункт. Характеристику такого укрепленного пункта, к которому сходятся с разных сторон дороги из отдельных частей, окружающих Москву, мы встречаем и в других замечаниях летописи, относящихся к XII в., которые я позволю себе привести.

В 1175 г. после убиения Андрея Боголюбского князья Михалко Юрьевич и Ярополк Ростиславич из Чернигова «приехаста на Москву. Слышавше Ростовци негодоваше о том, рекоша Ярополку: «ты поеди само», а Михалку рекоша: «пожди мало на Москьви». Ярополк же поеха отай брата, к дружине, к Переяславлю. Михалко же видевше брата ехавша, и еха к Володимерю»².

Опять-таки мы встречаем замечательный рассказ, показывающий нам, что в это время Москва, как и раньше, представляла собой действительно перекресток путей. Здесь съезжаются, здесь ожидаются решения ростовцев, отсюда князья разъезжаются: с одной стороны, — к Переяславлю, с другой стороны, — к Владимиру. Неизвестно, каким образом попал сюда Михалко, каким путем он шел. Он мог идти одним путем — через Протву к верховьям Москвы, но мог идти и вторым путем, т. е. обычным: к устью реки-Москвы и дальше по Москве-реке вверх.

Любопытно, что уже в это время мы замечаем, что к Москве ведут не только водные пути, но, несомненно, и пути сухопутные. На это указывает рассказ 1176 г. Михалко, направлявшийся из Чернигова во Владимир, шел на Москву («идущим к Москве»), а Ярополк хотел на них напасть и не пустить во Владимир — «и божьим промыслом минустася в лесех»³, Следовательно, они шли какими-то сухопутными путями, иначе, если бы они шли водой, одной и той же водной дорогой, они, конечно, не могли бы миновать друг друга, а должны были встретиться.

И действительно, в известии 1176 г. мы видим уже, что Москва перед нами встает как довольно значительный центр. Здесь мы читаем следующее известие, говорящее о том же Михалко. Михалко шел из Чернигова (в мае) — «уя и болезнь велика на Свине, и възложивше на носилице иесехуть токмо ле жива, идуша с ним Кучкова, рекше до Москвы, и ту сретоша и володимерьци с Андреевичем Юрьем, одини бо Володимерцы бяху ему добри. Седшю ему обедати, и приде ему весть, оже сыновець его Ярополк идеть на нь, и вынидоша из Москвы и поидоша к Володимерю. Услышав же Ярополк, и уступи им на сторону. Москьвляии же слышавше, иже идеть на не Ярополк, и възвратишася въспять, блюдуче домов своих»⁴. Бой между князьями произошел дальше на р. Кулешке, впадающей в Клязьму.

Если принять во внимание все эти первоначальные известия, то перед нами совершенно ярко встает значение Москвы. Уже в это время Москва представляла собой несомненный перекресток путей. Несомненно, Москва в это время уже имеет военное значение. Хотя неизвестно, имеет ли Москва в это время кроме военного значения точно так же еще какое-либо торговое значение.

Любопытно отметить, что в том же 1177 г. указывается, что кругом Москвы находились села, которые были пожжены во время феодальных войн.

Таковы краткие известия о начале Москвы, которые помещены в наших древнейших летописях — Ипатьевской и Лаврентьевской. Надо сказать, что историки нередко преувеличивают указания других летописей. Но следует отметить, что другие летописи, в частности Воскресенская, Ермолинская, даже Львовская, дают материал явно недоброкачественный и представляют собой не что иное, как переделку известий, помещенных в более древних летописях. Так, под тем же 1177 г. говорится в Воскресенской летописи: «Глеб же тоя осени иде к Москве и пожьже Московь всю, город и села»⁵.

Все это представляет собой не что иное, как домысел автора. А Никоновская летопись еще более расширяет этот домысел и добавляет следующие слова: «Князь же Глеб Рязанский... поиде ратию к Москве и пожже Москву всю, и град, власть, и села, все пленоваше»⁶, т. е. повторяет то, что под 1177 г. мы читаем в других древних летописях.

Возникает вопрос: что же мы можем привлечь к этим древним сведениям о Москве? Не имеется ли еще чего-либо другого? Надо заметить, что действительно у нас имеются еще некоторые сведения. К ним принадлежит любопытная запись, относящаяся к 1156 г. и помещающаяся в Тверской летописи. В этой записи мы встречаем следующее: «Того же лета (т. е. 1156) князь великий Юрий Володимеричь заложи град Москьву на устьииже Неглинны, выше реки Аузы»⁷. Это известие было заподозрено в правильности, но, по-видимому, оно имеет значительные права гражданства.

Если вы присмотритесь к этому известию, весьма попорченному, надо сказать, вы отметите одну замечательную особенность. Оказывается, что г. Москва заложен был на устье Неглинной и ниже Неглинной, но почему-то сказано: «выше реки Яузы». В свое время И.Е. Забелин указывал на то, что действительно древнейший путь, который от Клязьмы шел к Москве, несомненно должен был идти по Яузе. И вот оказывается, что существовало древнее московское предание о том, что на устье Яузы существовал когда-то город. Достаточно сказать, что в XV в. место, которое теперь занято церковью Никиты Мученика, находящейся на горе, называлось не иначе, как городище. Об этом городище мы встречаем любопытную заметку у писателя конца XVII в. Каменевича-Рбовского. Этот писатель заслуживает внимания к себе вот почему. В сущности говоря, это был первый московский краевед, который интересовался различного рода московскими древностями, и не только московскими древностями, но и древностями, относящимися к Мологе, к Дмитрову. Между прочим, он записал следующее любопытное предание о князе Мосохе (что Мосох — легендарное лицо, доказывать не приходится): «И созда же тогда Мосох князь и градец себе малый над превысоцей горе той над юстии Явузы реки, на месте оном первоприбытном своем, имено Московском, иде-же и днесь стоит на горе оной церковь каменная святого и великого мученика Никиты»⁸. Такова запись конца XVII в. Что мы можем привлечь еще к сведениям о старой Москве? Пожалуй, наиболее интересным является само название Москвы.

В свое время С.Ф. Платонов в своей замечательной как по конкретности, так и по содержательности статье о начале Москвы, анализируя первые летописные известия о начале Москвы, заканчивал: «Эти известия, не оставляя уже никаких сомнений в существовании города Москвы, в то же время дают один любопытный намек. В них еще не установлено однообразное наименование города: город называется то «Московь», то «Кучково», то «Москва»; не доказывает ли это, что летописцы имели дело с новым пунктом поселения, к имени которого их ухо еще не привыкло»⁹.

Эти замечания Платонова сохраняют для нас по-прежнему большой интерес. Но я должен заметить, что здесь мы приходим к вопросу о названии самой Москвы.

Лично для меня название «Москва» представляется возникшим в непосредственной связи с рекой Москвой. Я думаю, что старое название Москов произошло примерно таким же образом, как произошло название Донков — город на Дону, тут мы как бы говорим Москов — город на Москве. Но для нас сейчас интереснее другое название — это Кучково. Тот же С.Ф. Платонов замечает, что по существу говоря, разбор вопроса о какой-либо исторической основе предания о Кучковичах выходит за пределы исторической критики. Но Платонов в данном случае не находит целиком сторонников своего мнения. И замечательный наш историк, историк именно отличающийся высоким критицизмом, Н.И. Павлов-Сильванский, наоборот считает, что в этом названии мы находим отзвуки каких-то давних событий. Как мне представляется, это мнение Павлова-Сильванского, при всей неожиданности, единственно правильно. Несомненно, конечно, что все указания о Кучке, которые мы встречаем в летописях XVII в., это указания сплошь легендарные. Я встречал несколько летописей, до сих пор еще не известных по отдельным своим деталям. И на меня там произвело впечатление, что эти сказания, записанные в XVI—XVII вв., взяты из древних сказаний о Москве, о Кучке, о пустыннике Вукале, так же как и некоторые другие рассказы. Особенно обращают на себя внимание слова Н.М. Карамзина, что несмотря на то, что эти известия записывал иногда настоящий невежда, все-таки в них вкраплены различного рода исторические высказывания. Но ведь с другой стороны, мы можем сказать, что имена Кучковичей являются вовсе не какой-либо выдумкой, а совершенно определенным историческим фактом, о котором записано в Ипатьевской летописи. Там, например, говорится о том, что «окаянные» Кучковичи — Петр и Яким были убийцами Андрея Боголюбского. Для нас, пожалуй, всего интереснее здесь другая черта, которая обычно не отмечалась до сих пор. Это предание о Кучковичах Владимира Суздальского. Так, например, в летописи XV в. мы находим интересную для нас запись — чрезвычайно любопытное упоминание о том, что на третий год после смерти Андрея Боголюбского «Всеволод мсти обиду брата своего Андрееву: Кучковичи поимал, и в коробы саждал, в озере истопил». Эти слова XV в. находят подтверждение в том, что во Владимире, вернее недалеко от него в XIX в. имелось большое озеро, на котором наблюдалось интересное биологическое явление: на этом торфяном запущенном озере плавали «острова» — большие куски торфа.

Сказания XVIII—XIX вв. говорили, что это Кучковичи плавают в коробах, пущенных по поверхности озера. Это характерное предание находит еще одно подтверждение в существовании в пределах Юрьевского и бывшего Александровского уездов двух сел Кучковых: волости Кучковой и села Покровского-Кучкова. Первая упоминается в духовной Грозного второй половины XVI в. Если принять во внимание и Кучково поле в Москве, то нужно сказать, что в этом упорном упоминании и в самом предании имеется какое-то зерно истины.

Тогда, принимая во внимание все эти замечания, мы, может быть, несколько перестроим и начальную историю Москвы. По-видимому, известия 1146—1147 гг. о Москве говорят уже не совсем о новом городе, и, может быть, именно о городе, а не о селе. Указания на села и на Кучковичей показывают, вероятно, что это поселение было довольно давним и, возможно, являлось в свое время доменом какого-то боярина Кучки, что находит подтверждение и в других замечаниях наших летописей, относящихся к другим областям Руси XII—XIII вв.

Тогда ясным становится и известие 1156 г. о создании Кремля, городища в устье Неглинной. Это известие показывает дальнейшее развитие Москвы, говорит о том, что древняя Москва, которая, по-видимому, находилась на устье Яузы, перенесена была на устье Неглинной. Перенос этот несомненно связан был теснейшим образом с необходимостью найти более крепкое место для замка, а с другой стороны, также очень важной с тем, что сама Москва перестала уже быть новым городом, к которому не известны были пути, и что старая дорога по Яузе потеряла уже значение только водного пути, которое она имела раньше, и сделалась уже постоянной сухопутной дорогой по направлению к Клязьме и дальше к Владимиру.

Вот таковы скудные замечания о Москве, которые мы можем отнести к XII в. Она выступает перед нами действительно так, как характеризовал ее в свое время С.Ф. Платонов. Он говорит по этому случаю таким образом: «Москва — пункт, в котором встречают друзей и отражают врагов, идущих с юга. Москва — пункт, на который прежде всего нападают враги суздальско-владимирских князей. Москва, наконец, — исходный пункт военных операций Суздальско-Владимирского князя, сборное место его войск в действиях против Юга. Цель обороны с юга преследовалась, вероятно, и построением города Москвы»¹⁰.

Я думаю, что к этому замечанию надо добавить, что военное значение города сейчас же стало тесным образом связываться с его торговым значением. Рост города, однако, по-видимому, происходил довольно медленно. Тем не менее мы можем сказать, что уже к началу XIII в. Москва выделяется из ранга небольших городов Владимиро-Суздальской земли и начинает уже в это время привлекать к себе внимание.

С этой целью нам необходимо рассмотреть известие 1213 г., которое обычно редко привлекается нашими историками, как указание довольно малоизвестного памятника — Летописца Переяславля Суздальского. Когда сыновья Всеволода Большое Гнездо стали делить отцовское наследство, то «Володимир Всеволодовичь не хотя княжити в Гюргеве (т. е. Юрьеве-Польском. — М.Т.) и бежа на Волок, а с Волока на Москву и седе ту в брата своего городе в Гюргове»¹¹, т. е. предпочел Юрьев и Волок заменить Москвой. Если представить себе, что в начале XIII в. Юрьев представлял собой один из крупнейших городов тогдашней Владимиро-Суздальской земли, то это известие является чрезвычайно любопытным. Оно показывает, что Москва, вопреки общепринятому мнению, уже в начале XIII в. начинает довольно решительно выделяться из разряда других городов. Дальнейшие события показывают, что это действительно было так.

В следующем же году, во время войны Константина с Юрием и Ярославом, Владимир «поиде с Москвичи и с дружиною своею к Дмитрову к Ярославлю городу брата своего, а Ярославу тогда сущю из Ростова». Отбитый Дмитровичами, Владимир «седе на Москве», а Юрий пришел против него «и оседа Москву, свои ему город»¹², и уговорил Владимира идти в Переяславль Русский. Таким образом, вы видите, что результатом были переговоры с Владимиром, который предпочел идти в Переяславль Русский, чем оставаться на севере, в Юрьеве. Таков был неожиданный финал этих переговоров, показывающих значение Москвы как города.

Любопытно отметить, что в этом известии начала XIII в. мы уже начинаем замечать и другую особенность московской политики: Москва постепенно берет верх над окружающими городами. В первую очередь внимание князей направляется на Дмитров; почему, об этом я скажу позднее. Отмечу только, что Дмитров уже в это время являлся важнейшей северной гаванью для Москвы. Постепенный рост Москвы мы наблюдаем и дальше. Уже в 1237 г. по поводу нашествия татар говорится опять-таки о Москве, причем на этот раз известие небезымянное. В Москве сидит молодой князь Владимир, воевода Филипп Нянка. Известие говорит о Москве, как о уже довольно значительном городе. Татары взяли город, «а люди избиша от старьца и до сущего младенца; а град и церкви святые огневи предаша, и монастыри вси и села пожгоша, и много именья въземше отъидоша»¹³. Таким образом, Москва, в этот период времени, как это видно из данного известия, уже настоящий город, который окружен селами, в котором имеется много имущества, принадлежащего горожанам.

И мы все-таки должны сказать, что Москва этого времени, выделяясь уже несколько среди других городов, чрезвычайно отстает от больших городов. В самом деле, если в 1236—1237 гг. Москва упоминается после разорения татарами, как довольно значительный, но все-таки еще ординарный город, то конец XIII в. и начало XIV в. дают какой-то взлет, какой-то рост в истории Москвы. Москва при Данииле Московском, как называют его летописцы, представляет еще удел второстепенный. Затем Даниил, как известно, становится великим князем, а Москва, по выражению летописца XIV в., становится «городом многонародным». Следовательно, что-то произошло в эти 50, примерно, лет, которые отделяют нас от известий 1237 г., времени татарского нашествия, от начала XIV в.

Обычно, изображая этот рост Москвы XIV в., историки переходят к изложению географического положения Москвы. К этому и я перейду, потому что история города не может рассматриваться вне его географического положения. Но историк вправе задать себе вопрос: почему же географическое положение в XII в. не создало из Москвы центра Северо-Восточной Руси, а географическое положение в XIV в. создало этот центр? Тут дело не только в географическом положении, как думал Забелин, но и в целом ряде каких-то других явлений.

Ответ на вопрос, почему возвысилась Москва именно к началу XIV в., мы встречаем у М.К. Любавского, который весьма остроумно говорит о том, что Москва в это время, как и Тверь, представляла собою город, наиболее удаленный от татарских нашествий и тем самым якобы не терпевший таких бедствий, какие испытывали окраинные земли, в частности Владимир. Но, резюмируя это замечание Любавского, мы должны задать другой вопрос: а почему же наряду с Москвой поднимается в это время Нижний Новгород, который находился в такой близости к татарам, что при движении по Волге в первую очередь татары должны были нападать на него? Почему возвышалась Рязань, которая находилась как раз в самом «чистом поле» и которая, однако, в XIV в. переживала свой расцвет? Следовательно, нельзя, по-видимому, говорить о том, что только прилив населения, уход его в более обеспеченные лесные места, хотя это в значительной мере и правильно, создавал такой рост городов.

Мы должны ответить и на другой вопрос. Ведь, в сущности говоря, если мы говорим о возвышении Тверского, Рязанского, Московского и Нижегородского княжеств, то мы должны ответить и на вопрос: а почему возвышались именно центры этих княжеств? Т. е. мы должны ответить на вопрос об экономическом значении городов, сделавшихся центрами больших княжеств.

И действительно, во второй половине XIII в. мы наблюдаем замечательное явление. Старые центры Суздальской земли — Владимир, Ростов, Переяславль — постепенно хиреют, они еще не потеряли абсолютно прежнего значения, но уже сошли на ступень второстепенных. Они переживают, если не период упадка, то, во всяком случае, период весьма далекий от расцвета, а растут новые города — Рязань, Новгород, Тверь, Москва.

Оценивая положение этих городов, мы видим, что оно тесно связано с их нахождением на больших речных путях. Однако почему-то эти речные пути до второй половины XIII в. не были стимулом для того, чтобы возникли Нижний Новгород и Тверь как большие, крупные, торговые города. Следовательно, мы должны думать, что произошли какие-то события. Я думаю, что ответ тут может быть единственный — образование Золотой Орды и создание, таким образом, громадного торгового пути по Волге. Именно поэтому здесь и возникают города. Местоположение Нижнего Новгорода говорит само за себя. Он являлся уже в это время центром, к которому сходились товары со всей Северо-Восточной Руси.

Тверь отличалась благодатным положением, потому что она являлась прямым передатчиком дальше, на Запад. За Тверью находился уже Великий Новгород. А мы знаем из грамоты Менгу-Темира о том, что хан распоряжался в Русской земле и требовал, чтобы «гости его путь чист», т. е. чтобы путь мог свободно проходить через Тверские и Нижегородские пределы.

Менее ясно положение с Рязанью. Однако есть основания полагать, что Рязань была, по-видимому, тесным образом связана с торговыми путями, которые шли с Дона на Оку.

Из всех этих городов, несомненно, в смысле своего торгового и экономического положения впереди всех стояла Москва. И вот для того, чтобы оттенить это положение Москвы, и попробую дать краткий обзор географического положения Москвы и тех путей, которые к ней вели.

Мне представляется несомненным, что самый важный московский путь, который поднимал значение Москвы, был тот путь, который шел от Москвы дальше к Рязани по Дону вниз, к Сурожу и на Царьград. Не нужно забывать, что через Сурож и Азов шла громадная торговля, которая связывала Восточную Европу и Азию со Средиземноморьем и с Персией. И этим путем, по которому двигалось большое количество товаров, который имел значение и для Западной Европы, этим путем, несомненно, мог быть тот путь, который шел от Новгорода и дальше по Балтийскому морю к ганзейским городам.

Этим, я думаю, объясняется существование в Москве купцов-сурожан, которые именно в XIV—XV вв. выделяются как наиболее богатые купцы. Название «сурожан» они получили от Сурожа, т. е. современного Судака, который действительно являлся торговыми воротами в Восточную Европу. В своей замечательной работе о гостях-сурожанах В.Е. Сыроечковский показал, что в XIV в. в Москве существовала, вероятно, итальянская колония, — по крайней мере некоторые из купцов по своим фамилиям могут восходить к итальянцам¹⁴.

Путь от Москвы отмечен и нашими памятниками. Существует знаменитое сказание о путешествии митрополита Пимена в 1339 г. из Москвы в Царьград. В этом сказании описывается, что Пимен отправился водными путями: сначала он ехал по Москве-реке, дальше до Переяславля Рязанского по Оке, затем от Переяславля двинулся сухим путем: «Проводиша же с нами и 3 струга да насад на колесах». Пришли к Дону в четверток 29 апреля «и спустиша суды на реку Дон». Затем стали спускаться, добрались до Азова, затем по Азовскому морю, затем миновали Судак и добрались до Царьграда. Этот путь был совершен в два с половиной месяца¹⁵.

Из рассказа о путешествии Пимена для нас становится совершенно ясным, что этот путь не представлял собою чего-то нового. Как только русские духовные лица явились в Царьград, они тотчас же нашли людей, которые согласились ссужать их «по заборам», т. е. по записям, составленным на великого князя, деньгами. Но записи были составлены так, что великий князь отказался впоследствии платить по этим займам, и летописец отмечает, что долг этот растет и до сих пор, т. е. проценты увеличиваются, а никто по ним не платит. Но характерно здесь то, что в Царьграде сейчас же нашлись люди, которые субсидировали эти сделки.

Мне кажется, что это станет ясным для нас, если мы представим себе и другие пути, которые сходились к Москве и которые создавали из Москвы действительно тот торговый фокус в XIV в., из которого все эти товары должны были идти на юг, в Средиземное море.

Если взглянуть от Москвы немного к северу, мы найдем здесь г. Дмитров, находящийся теперь на канале Москва — Волга. В XV—XVI вв. Дмитров представлял собою настоящую северную гавань Москвы. Об этом значении Дмитрова говорят многие документы не только летописного характера, но и акты. От Дмитрова шел путь, которым двигались дальше в разные стороны, в разные места—до устья Дубны, поднимаясь в Тверь, дальше по Тверце к Новгороду Этот путь на Тверь существовал и в XVI в.

Еще более важный путь шел на север мимо Кснятина. Он проходил дальше к устью Мологи и к Холопьему городку, который являлся в то время крупнейшей ярмаркой. Предание об этой ярмарке, очень любопытное, записано у того же Каменевича-Рбовского. Другой путь на север шел по Шексне, затем от Шексны до Белоозера, поднимался по Сухоне и Сев. Двине. Я должен заметить, что этот путь имел настолько важное значение, что он объясняет нам те причины, по которым Белоозеро тянуло не к Новгороду, а к Москве.

В Дмитров стекались различного рода товары, в силу чего этот город стал действительно крупнейшим центром своего времени. Когда С. Герберштейн посетил в первой половине XVI в. Москву, он обратил внимание на значение Дмитрова и, между прочим, записал: «Город Дмитров с крепостью, отстоит от Москвы на 12 миль, с легким уклоном к Западу. Мимо него протекает река Яхрома, которая впадает в реку Сестру, затем Сестру принимает Дубна, которая изливается в Волгу. Благодаря такому великому удобству рек тамошние купцы имеют великие богатства, так как они без особого труда ввозят из Каспийского моря по Волге товары по различным направлениям и даже в самую Москву»¹⁶.

Надо заметить, что мы встречаем целый ряд указаний в различных источниках о дмитровских дорогах. Так, например, чрезвычайно любопытным является указание, что в 1480 г. княгиня София Фоминишна во время наступления Ахмета бежала на Север на судах к Белоозеру из Дмитрова.

Характер Москвы как транзитного пункта, связывавшего Юг с Севером, подчеркивается еще и тем, что к этому времени к Москве стали тянуть и соседние земли. Одним из таких важнейших путей, не столько торгового, сколько военного и военно-политического характера был путь по Клязьме. Я думаю, что появление митрополита в Москве было тесным образом связано с тем, что, собственно, Владимиро-Суздальская земля тяготела к Москве. Если раньше, в XII—XIII вв. Москва тяготела к Владимиру Суздальскому, то в XIV в. произошло обратное.

Наконец, не следует забывать и о других путях, которые в Москве появились очень рано. Это—старинный путь, которым шел Святослав Ольгович на Можайск и дальше от Можайска по Протве, и другой путь — от Можайска на Коломну, к Брянску, к устью Десны. Этот путь, между прочим, отмечен в наших посольских книгах XVI в. Работая в этом году над турецкими делами, я встретил там много указаний, что именно этими путями по Днепру шли турецкие купцы. Таким образом, мы можем сказать, что Москва в этот период времени являлась как бы стыком путей; с одной стороны, в начале XIV в. купцы шли от Азова, а с другой стороны — поднимались по Днепру и дальше через верховья Оки направлялись к Москве.

Исключительное богатство водных путей (их близость и связь между собой), которым отличается Москва уже с раннего времени, начинает пополняться отдельными сухопутными путями. Несомненно, конечно, что возникновение сухопутных путей относится к более позднему времени. Однако некоторые из них появились очень рано. Не нужно забывать и о том, что в зимнее время сухопутные дороги представляли собой чрезвычайно удобный путь.

Вспомним, как иностранцы XVI—XVII вв. рисуют перед нами путь, которым из Архангельска, через Вологду ездили зимой в Москву. Некоторые из этих путей могут быть прослежены уже в XIV в. Такова дорога, которая шла на Переяславль и дальше на Ярославль. На этой дороге очень рано уже возник город Радонеж. Несомненно очень древним городом был Владимир. Дорога эта отмечена большим количеством городищ. Дорога на Коломну и Переяславль отмечается в сказаниях о Мамаевом побоище, причем существовало даже две дороги. Когда в 1386 г. Дмитрий Донской подошел к Москве, он разделил свое войско: одна часть войска пошла путем на Котлы, другая пошла сначала по другой стороне Москвы-реки, мимо Андроньева монастыря, а потом перебралась через красный перевоз Боровский (может быть, это около современного Боровского кургана на Москве-реке).

Древнейший путь шел несомненно на Волок-Ламский. Это была, в первую очередь, несомненно, дорога сухопутная. Тот, кто бывал в Волоколамске, согласится со мною, что по той Ламе разве ореховая скорлупка проплывет, а едва ли в состоянии было проплыть какое-нибудь судно.

Наконец, еще две старинные дороги, проложенные в XIV в.: на Можайск — Смоленск и Боровск — Калугу. Это тоже старинные дороги, не считая дороги на Серпухов и Тулу, известную нам также в XIV в.

Если представить себе такое географическое положение Москвы, то станет совершенно ясным, почему именно здесь создался центр со второй половины XIII в. По существу говоря, Москва XIV в. являлась таким же центром для средиземноморской торговли, каким являлся Новгород для ганзейских городов и для Балтийского моря. Такое замечание покажется, может быть, несколько претенциозным, но мне кажется, оно будет правильным.

К замечаниям о географическом положении Москвы следует добавить еще целый ряд особенностей Москвы как центра, которые стали замечаться именно со второй половины XIII в. Здесь я напомню вам ту теорию М.К. Любавского, о которой я говорил в самом начале. Если бы мы стали смотреть на карту того времени, мы увидели бы, что Москва по своему положению действительно занимала одно из наиболее безопасных мест во всей Северо-Восточной Руси. Обычно обращают в этом смысле внимание на Тверь, но в Тверском княжестве были свои особенности, на которых я остановлюсь несколько дальше. Одной из ценных особенностей Московского княжества для этого времени, предохранявших Москву от нападений, являлось обилие леса. Известно, что обилие леса и водных путей, которые пересекали путь татар по направлению к Москве, являлось постоянным препятствием для набегов.

Ничего подобного мы не встречаем ни в Рязани, ни во Владимирской земле и, конечно, тем более в Нижнем Новгороде. Исключением, пожалуй, была Тверь. Но Тверское княжество представляло собой княжество, расположенное на неплодородных суглинках, которые очень часто не в состоянии были прокормить его население. В сущности единственный в Тверском княжестве район, который отличается от соседних действительным плодородием, — это отдельное Кашинское княжество. С этой стороны Москва опять-таки располагала чрезвычайно благоприятными условиями для экономического развития.

К югу от Москвы было расположено пространство относительно плодородной земли. Поблизости от нее находятся Переяславль, Юрьев, Владимир, с их почвами, приближающимися к чернозему. Характер плодородия этих земель и по настоящее время еще очень отличается от остальных. Это видно хотя бы из того, что до сих пор, например, жители Дмитровского района считают, что соседний Переяславский район — это, де, Украина, хотя Переяславль находится на севере. Но они его называют Украиной, потому что в Переяславской земле, во всяком случае в тех районах, которые приближаются к Переяславлю, хорошо родится хлеб.

Эти дополнительные соображения, связанные вместе с тем с торговой спецификой города, как мне кажется, создали условия, предпосылки для возникновения Москвы как города, для превращения его в важнейший городской центр, который уже нельзя уничтожить никакими разорениями, никакими феодальными войнами, А в конце концов предпосылки создания большого центра являлись одной из предпосылок для возвышения всего Московского великого княжества в целом. Я говорю — «одной», потому что говорить о других предпосылках не входит в задачу моего доклада.

Я, товарищи, на этом и окончу, потому что решил остановиться на древней истории Москвы, подведя ее к началу XIV в.

* * *

Участниками заседания М.Н. Тихомирову было задано 16 вопросов, характер которых соответствовал выступлениям в прениях М.И. Александровского, П.В. Сытина, П.П. Смирнова, Н.П. Розанова и др. Наибольший интерес представляет ответ М.Н. Тихомирова на вопрос Полякова и реплика по поводу этого ответа Куликова. Ниже приводится эта часть стенограммы.

Поляков. Неужели вы считаете, что Нижний Новгород был окраиной?.. Я не согласен, что Среднее Поволжье и Нижний Новгород, где очень удачно выбрано было место для построения города — при впадении Оки в Волгу, должны рассматриваться как глухая окраина.

Тихомиров. Окраина Русской земли. Мы говорим о некотором географическом центре Северо-Восточной Руси. Этим географическим центром является Москва. Как бы ни пытались превратить в такой географический центр Нижний Новгород, Рязань, Тверь, это не удастся вам сделать. Мы имели бы очень странную карту, где показывалось образование большого государства или большого города, а центр был где-то в стороне от этого города, от этой территории.

Положение Москвы чрезвычайно сходно с положением Парижа. Иль-де-Франс — это долина, которая террасами сходится к Парижу. Это и есть то, откуда начинается образование города. Можно считать это какой-либо случайностью? Я думаю, что если мы будем трактовать всё с точки зрения случайности и будем объяснять это пожалованными грамотами, жалованной политикой князей и пр. и пр., мы наши споры перенесем в такую область, какая будет совершенно неверной. Мы будем опираться на такую основу, на какую ни в коем случае не должны опираться. Мы видим, что в это время одни города, в частности тот же Владимир, начинают чрезвычайно быстро терять свое значение. А Москва сделалась столицей, усилилась как экономический, культурный и отчасти как политический центр. Это, конечно, не случайно.

Куликов. Тут основное заключается в людях, которые стояли во главе Москвы, а вовсе не в ее положении!

Тихомиров. Тогда Вы становитесь на такую точку зрения, что если бы на месте Ивана Калиты был бы не Иван Калита, а Иван Дурак, то тогда ни Москвы, ни Московского великого княжества не было бы! Я думаю, что становиться на такую точку зрения весьма опасно.

Прения по докладу М.Н. Тихомирова

М.И. Александровский. Ваш доклад, Михаил Николаевич, главным образом касается именно вопроса о возвышении Москвы в XIII—XIV вв. Это, конечно, очень интересно, очень исторично. Но Вы почему-то в основном останавливались только на письменных источниках и совершенно отвлеклись от археологии и филологии. Мне кажется, что для историка обязательным является применение высказываний филологии и лингвистики, археологии, в особенности, когда имеешь дело с таким вопросом, как история Москвы. Поэтому-то Ваше объяснение и возвышения Москвы и других моментов, с этим связанных, возбуждает сомнения. Что в таких вопросах филология крайне необходима, это Вы сами доказали. Говоря о происхождении слова «Москва». «Москов», Вы сказали, что в данном случае мы имеем нечто схожее с тем, что мы имеем в Ростове — «Донков» от слова «Дон». Из этого Вы выводите чрезвычайно важное обстоятельство, а именно, что слово «Москва» — это слово не финского происхождения. А это страшно много нам может помочь в понимании вообще возникновения города Москвы. Но мне кажется, что в данном случае Вы не совсем правы. Если бы «Донков» происходил от «Дона», то мы сказали бы не Донков, а Донов, и было бы не Московь, а Москов. В этом отношений чрезвычайно многое нам дают те указания, которые мы находим в сарматском языке.

Археологические данные никоим образом не могут быть упущены из вида историком. Если мы по археологии знаем, что в Москве нашлись такие-то предметы, напоминающие скифскую культуру, то это показывает, что дело началось очень давно, приблизительно в V в. и даже, может быть, в IV в... Москва началась слишком давно, а если так, то возможно, что и возвышаться она начала очень давно. Как известно, в Москве нашли диргемы IX в. Значит, в 862 г. (год появления Русского государства) русские гости бывали в Мерве. Значит, в это время Москва не только была, по, очевидно, были в Москве и богатые люди. Мы имеем чрезвычайно важные археологические раскопки, которые показывают, что вал городища сохранился до строения кремлевского дворца. Городище-то было — это чрезвычайно важно. Значит, Москва с самого начала никакой усадьбой, никаким селом не была, а с самого начала была укрепленным городом, имеющим кремль.

Мало того, там находили семилопастные серьги и ожерелья и, как говорил И.Е. Забелин, эти вещи, найденные в Кремле, отличались богатством. Прочие вятичские вещи представляют собой сплав, а эти вещи почти чистого серебра относятся к X в. и к началу XI в. Это был богатый, возвышавшийся город... Вместо того чтобы обратиться к археологии и лингвистике, Вы обратились к таким вещам, к которым не следовало бы обращаться, а именно к польским басням. Если Вы уже их упомянули, то надо было бы непременно упомянуть, кроме сказания о том, что город был будто бы в устье Яузы, что у Забелина дана польская басня о том, что город был не в устье Яузы, а на Крутице...

Вы говорили, что Ваш доклад построен не на археологических данных, что археология — это дело археологов, а дело историка — это письменные источники. Но в своем докладе Вы очень много говорили относительно дорог. Совершенно возможно, это можно считать бесспорным, что через Москву проходили дороги во все четыре стороны. Но дело не только в том, чтобы сказать это, а в том, чтобы доказать, что проходили именно эти дороги, что они именно здесь существовали. А доказать это на основании письменных источников невозможно. Можно только доказать, что по такой-то дороге один раз или два проходил тот-то и тот-то. Вы говорите, что дороги были, потому что Москва находилась в более благоприятных условиях, чем другие города. Но это все из области предположений.

Мне хочется сказать несколько слов относительно Яхромы. Яхрома немного больше, чем Лама в теперешнем Волоколамске. Там была дорога. Она шла на р. Лунь и р. Рузу, которую называли маленькой Мологой. Может быть, как раз тут и проходил торговый путь через Волго-Окское междуречье, которым и объясняется возвышение г. Москвы.

П.П. Смирнов. Я хотел бы только заметить, Михаил Николаевич, предварительно, что совершенно правильно, — и филология, и археология имеют первостепенное значение в истории каждого города, и Москвы в частности. Между прочим, года два-три тому назад акад. [А.И. Соболевский] указал на совершенно несомненное, по его мнению, нефинское происхождение названия «Москва», он считает его или славянским, или сарматским. Все это весьма важно в смысле изучения самого того места, того города Москвы, в котором мы с Вами живем. Совершенно ясно, что тут когда-то был какой-то населенный пункт, а затем возможно были какие-то перерывы в историческом развитии. Таким образом, мне представляется, что мы имеем полное право говорить отдельно о той Москве, о которой говорил М.Н. [Тихомиров].

Теперь по поводу доклада. Я должен сказать, что я выслушал его с большим интересом. Материал — известный, хотя все-таки М.Н. [Тихомиров] этот материал освежил некоторыми интересными бросками. Вспомните хотя бы об этих Кучковичах — это вариант, о котором я до сих пор, по крайней мере, нигде не слышал. Таким образом, доклад получился очень интересным и живо построенным.

Тем не менее я все-таки не могу согласиться с М.Н. [Тихомировым] до конца в его конструкции происхождения и возвышения г. Москвы. Он сделал попытку свести все к одному решающему фактору — торговле. Надо сказать, что эта попытка не нова. Скажем, она проведена у И.Е. Забелина. И она страдает одним недостатком, который был отмечен, — она игнорирует производство. Конечно, для того, чтобы чем-то торговать, что-то вывозить нужно было что-то делать. И вот здесь мы не видим, как и что делалось. Таким образом, мне представляется, что все-таки недостаточно будет сказать, что Москва представляла собой центр транзитной торговли, которая сильно повысила значение Москвы. Надо показать и местное производство.

Совершенно верно, Москва в XIV в., конечно, не то, что, вероятно, Москва в XIII в. Но нельзя просто обойти историю ее быстрого возвышения в XIII в., в частности, попытку Михаила Хоробрита овладеть великим княжеством, опираясь на какие-то местные средства. Я должен сказать, что возвышение Москвы не является первым возвышением городов. Мы имеем, например, возникновение Владимира, возвышение его против старинных Ростова и Суздаля в конце XII в. Здесь тоже приходится этот вопрос ставить и искать какой-то другой момент в вопросе о падении старых и возвышении новых, молодых городов. Этот момент в свое время отметил еще С.М. Соловьев, но данный вопрос остался неразработанным. Как факт — это совершенно бесспорно, и М.Н. Тихомиров сегодня это прекрасно показал. Но причина возвышения объяснена лишь большой дорогой по Волге, что едва ли может быть главным.

Я сторонник работы А.Е. Преснякова «Московское царство». Он там подчеркнул роль Кучковичей и прямо бросил мысль, что Москва выделялась в ряду современных городов тем, что была владельческим княжеским городом, т. е. представляла собою новый тип поселения, такой же как и Владимир на Клязьме. Между старыми городами Киевского княжества, которые представляли собою своеземческие центры, и новыми городами, возникавшими именно в руках крупных феодалов как центры крупных хозяйств, была существенная социальная и экономическая разница. Здесь природа была другая. Это как раз и отмечается в XII—XIV вв. В это время вече во всех городах, за исключением четырех, уничтожается, и растут новые города. На этом пути смены социальной природы городов, связанной, конечно, с новой экономикой, с новыми приемами производства, будет понятна и густая сеть торговых дорог. Не надо забывать, что торговля в раннем средневековье имела характер только внутренний. Гости-сурожане ездили в Сурож, даже дальше, за Черное море, за привозными редкими товарами, которые оправдывали бы столь дорогое путешествие, но эти товары могли быть куплены только очень богатыми людьми. Такой характер торговли согласуется с новой социальной природой крупных новых городов....

Мне кажется, что, избрав такой путь, можно было бы еще больше осветить тот материал, который так красиво, я бы сказал, показал нам Михаил Николаевич относительно Москвы.

И.П. Розанов. Михаил Николаевич довольно пренебрежительно отнесся к разным мнениям относительно происхождения старой Москвы. Но нужно быть справедливым и принять во внимание мнение такого выдающегося лингвиста, как проф. Гр. Ильинский или акад. А.И. Соболевский. Вы совершенно игнорировали их рассуждения о происхождении названия Москвы... Мне представляется чрезвычайно ценным то указание, которое делает А.И. Соболевский в своих «Скифских этюдах» относительно самого происхождения названия «Москва». Это все-таки высказывания людей, весьма компетентных в лингвистике.

П.В. Сытин. Мне кажется, что М.Н. [Тихомиров] слабо отметил влияние татарского ига и татарской налоговой политики на возвышение Москвы, в силу чего население скапливалось именно здесь. Население именно здесь могло заниматься мирным трудом сравнительно продолжительное время, в силу чего и могли здесь скопиться богатства. То, что Москва имела множество дорог и собирала «мыт» со всех купцов, — это тоже обогащало московского князя, который был первым купцом среди других купцов. На это следовало бы обратить внимание больше, чем Вы это сделали.

Заключительное слово М.Н. Тихомирова

Начну с замечания П.П. Смирнова. Я очень благодарен за его замечания. Вы, конечно, правы, что Москва — это стык путей, стык товаров, стык обмена. Я не брал этой стороны вопроса, потому, что вообще не рассматривал XIV в. В один доклад все вопросы вложить очень трудно. Но ваше замечание совершенно правильно. Без внутреннего обмена сама Москва, конечно, не могла бы существовать, и ее международные связи вытекают из этих внутренних связей. Я очень благодарен за это замечание. Я должен был это отметить.

Дальше буду отвечать М.И. Александровскому, который является главным моим оппонентом. М.И. Александровский со свойственной ему страстностью указывает, что я поверил польским басням, с другой стороны, сам М.И. [Александровский] развил такую яркую картину, перед которой я только в недоумении могу становиться. В самом деле, он знает сарматский язык, а я не знаю. Что же?

Александровский. Я знаю про него, но не его.

Тихомиров. Тогда почему говорите, что «Москов» — это слово сарматского языка? Нельзя, не зная языка, говорить о языке. Дальше Вы указали очень решительно на то, что Москва возникла в связи с волоком. Никаких доказательств вы не привели. Высказали мысль, бросили ее и отошли в сторону. Волок появляется впервые в XIII в.

Александровский. В 1136 г. упоминается.

Тихомиров. В каком документе?

Александровский. В какой-то летописи.

Тихомиров. Именно, в какой-то летописи! Нужно цитировать не «какую-то» летопись, а определенную. Если же это только «какая-то» летопись, то и пользоваться ею нельзя. Мы знаем, что дороги идут через всякую деревню, но не всякая деревня становится городом: одна становится, а другая не становится. Почему-то Москва на берегу Москвы-реки стала городом, Тверь стала городом, Нижний Новгород при впадении Оки в Волгу стал городом, а деревня, находящаяся в десяти километрах от города, не стала городом. Если заглянете в учебник, хотя бы военный, то увидите, что не все деревни имеют одинаковое стратегическое значение: одна деревня имеет стратегическое значение, а другая не имеет.

Вы сами признаете, что Москва, действительно, центр путей, ничем этого положения не опорочили, а начинаете сравнивать систему волоков и говорите, что Яхрома одинакова с Ламон. Между тем, если Вы были на Волоке н были на Яхроме до проведения капала, то скажете, что Яхрома гораздо больше и долину имеет иную, чем Лама. Нельзя же говорить против очевидности.

Дальше о вятичах. Вы о них ничего не знаете, также как и я. Город вятичей находится в совершенно другом месте. Туда шли через... [пропуск в стенограмме] пути. Это совершенно несомненно, потому что первоначально люди шли по наиболее удобным путям, а не по наименее удобным. Таким образом, то, о чем Вы говорите, не может быть принято как абсолютная истина.

Перехожу сейчас к Вашим словам о том, что представляло слово «Москва». Вы здесь в качестве авторитета ссылаетесь на А.И. Соболевского. Я лично знал А.И. Соболевского и всегда его очень уважал и уважаю, больше того, до некоторой степени я могу считать себя его учеником. По отсюда вовсе не следует, что всякое слово А.И. [Соболевского] — закон, потому что он в своих «Скифских этюдах» много написал такого, что ему как лингвисту просто не подходит и что вызвало очень много возражений. Следовательно, судить об этом — так-ли это или нет — очень трудно. Я не знаю, повторяю, сарматский язык и не надеюсь его узнать. Поэтому я ничего не могу сказать — может быть, так, а может быть, вовсе и не так!

Вы говорите о том, что на территории Москвы были жилые поселения, что тут были найдены во время раскопок всевозможные предметы, которые свидетельствуют о ее глубокой древности. В частности, Вы ссылались на то, что были найдены семилопастные серьги. Очень хорошо. Жили люди и в других местах, где не было таких древних поселений, тоже находили серьги, такие же самые. Следовательно, не в одной только Москве эти серьги находились. Я не берусь этих вопросов сейчас рассматривать в той плоскости, как это Вам бы хотелось. Я не могу заниматься изысканиями в тех вопросах, в которых я не чувствую себя достаточно компетентным. Вы хотите, чтобы я поставил вопрос несколько в обратном порядке. Мы знаем, что Москва существует с глубокой древности. И Вы хотите, чтобы я все свое внимание уделил этой древней истории Москвы, Вы хотите, чтобы я признал, что Москва — это самый древний город. Но я думаю, что не скажу ровным счетом ничего обидного для москвичей, если укажу, что есть города более древние, чем Москва. Ничего не поделаешь — приходится в этом признаваться! Но у меня имеется много данных о том, что именно в период XII—XIII вв. Москва была растущим городом.

Дальше мне представляется, что совершенно неправильно Вы трактуете Каменевич-Рбовского. Я вовсе не говорю о том, что у него абсолютно все правильно. Я считаю, и это подчеркиваю, что он написал довольно легендарное произведение, но в каждом легендарном произведении имеется некоторый намек на действительность. И в данном случае дело обстоит именно таким образом. Дело в том, что у нас очень часто историки совершенно не обращают внимания на то, что в легендарных повествованиях может содержаться зерно истины. В самом деле, приведу один пример. В свое время считали, что рассказ о Миносе — это самый настоящий миф. А вот недавно в Академии наук ученые люди сидели и обсуждали вопрос относительно державы Миноса без всякого смеха. Следовательно, то, что раньше расценивалось как миф, сейчас рассматривается как действительность. Точно также и мне представляется, что в рассказе о Кучковичах имеется известное зерно истины. По-видимому, это не только одна сказка, не только одна легенда. Но я боюсь сейчас совершенно точно это утверждать. Я Вам приводил относительно этого некоторые данные, сказал, что об этом говорит летопись XV в. Таким образом, можно сделать тот вывод, к которому прихожу я.

В нескольких словах я хочу ответить П.П. Смирнову. Я считаю, что Вы правильно поставили вопрос относительно того, что надо начинать историю Москвы с XIII в., в частности, Вы правы были, поставив вопрос относительно Михаила Хоробрита и о всем том, что было связано с княжением Даниила. Это все совершенно верно. Но дело в том, что в своем и так уже затянувшемся на полтора часа докладе я не мог всех вопросов охватить. Но все-таки я согласен с Вами, что именно об этом следовало бы сказать.

Я думаю, что Ваше замечание относительно того, что Москва потеряла как владельческий город, требует еще особой проверки. Далеко не всякий владельческий город может сделаться, Павел Петрович, большим. Пример — Владимир и Боголюбов. И Боголюбов — владельческий город, на Владимир мало похож. Во Владимире были свои ремесленники и горожане, которые играли большую роль.

Думаю, что Ваше замечание о том, что вече гибнет и остается только в немногих городах, неправильно. В Москве вече наблюдается долго. Последнее вече в Москве собрано было в 1382 г. по случаю нападения Тохтамыша, т. е. позже, чем в других городах. К вечу нужно осторожно подходить. Мне лично представляется, правда, может быть, это неправильно, что вече в этих городах тесно связано со стремлением городов сделаться своего рода городами-коммунами, как это было в Западной Европе, конечно, при других несколько условиях.

Я должен заметить, что тем не менее общие Ваши замечания чрезвычайно ценны. Вы, конечно, совершенно правильно говорите, что нужно обратить внимание на внутреннюю структуру города. Но я предполагаю, что о внутренней структуре города нужно говорить тогда, когда будем говорить о XIV—XV вв., потому что о XII—XIII вв. тут нечего говорить.

Вы совершенно правы, что тут был не один международный обмен. Я ведь говорил о предпосылках к созданию, а тогда, когда город создается, он живет не одними купцами, — он живет своею жизнью. Он связан с окружающей его округой, о чем говорит Е.Ф. Дюбюк, иначе представить его себе нельзя.

Вы совершенно правы, что это проблема, на которую нужно обратить внимание, потому что по существу истории Москвы как города XIV—XV вв. у нас нет. Это надо прямо сказать. Я же говорил о предпосылках создания этого города. И, как Вы помните, остановился на начале XIV в.

Теперь остается ответить Н.П. Розанову, который говорил о каком-то моем пренебрежении к Ильинскому и А.И. Соболевскому. Об этом говорить странно, но дело в том, что и Ильинский, и Соболевский, как и остальные лингвисты, делают свои домыслы, очень, может быть, почтенные, но для нас, историков, они тогда становятся играющими роль, когда приобретают доказательность в среде самих лингвистов. Нельзя требовать от историков, чтобы они сделались лингвистами. В противном случае они оказываются доморощенными лингвистами. Я не хочу быть таковым, скажу вам откровенно. Так что дело здесь не в пренебрежении. Не надо думать, что при всех его знаниях Ильинский дает что-то абсолютно решенное. У него есть, например, статья о том, что значит «Самбатос», в которой он утверждает, что это название киевской крепости у Константина Багрянородного, — большая статья со множеством ссылок. Но какой историк может ее принять в том виде, как она дана? Подобные статьи таковы, что мы о них говорим: «по остроумному предположению Ильинского» или «по остроумному предположению Соболевского» и т. д. Но вот, когда из области остроумных предположений мы переходим в область лингвистики, то тут мы должны сказать: неужели все дело в том, от какого слова произошло название «Москва»? Ведь история Москвы не изменится от того, произошло ли ее название от одного, другого, или третьего. Мы к истории Москвы должны подойти иначе, чем это мы делаем в отношении других наших городов, того же, например, Ленинграда. Мы можем сказать, как возник первоначально Петербург, в двух строчках. Этими двумя строчками можно открыть целые тома, которые будут написаны о Петербурге. Таким образом, я считаю, что тут у меня нет никакого пробела.

Тов. П.В. Сытин поставил вопрос относительно налоговой политики Золотой Орды. Но Вы опять-таки забыли, что общеполитических вопросов возвышения Москвы как княжества я сегодня не касался. О налоговой политике внутри Москвы надо будет тогда говорить, когда мы будем делать сообщение относительно Москвы в XIV—XV вв.

Комментарии

Публикуется по тексту стенограммы заседания группы по истории Москвы при секторе истории СССР до XIX в. Института истории АН СССР от 19 июня 1940 г. Неправленная стенограмма этого заседания обнаружена С.Б. Филимоновым в фонде председателя группы П.Н. Миллера, хранящемся в Музее истории и реконструкции Москвы (ф. № 167, д. 18, лл. 1—60). Доклад М.Н. Тихомирова, его ответы на вопросы и заключительное слово дают возможность проследить начальный этап исследования одной из центральных тем его научного творчества, выяснить, как формировался его подход и поиски путей исследования сложных и спорных вопросов истории древней Москвы, как он искал новые аспекты изучения не раз использовавшихся его предшественниками письменных источников, выделение на первый план социально-экономических аспектов исследования. Характер вопросов и, в значительной части, прений показывает, с другой стороны, остроту столкновений новых направлений и аспектов изучения истории древнейшей Москвы и причин ее возвышения с традиционными взглядами и концепциями по этим вопросам.

Одновременно с этим обсуждение доклада позволило М.Н. Тихомирову увидеть ряд пробелов в своей работе. В работе над монографией «Древняя Москва», написанной им в 40-е годы, он учел ряд замечаний и пожеланий П.П. Смирнова и других участников обсуждения. Так, им были привлечены и использованы археологические и филологические исследования, привлечен материал о вятичах, значительно расширен раздел о боярине Кучке и Кучковичах.

Поскольку целый ряд важных и принципиальных положений относительно времени основания и причин возвышения Москвы был выдвинут и обоснован М.Н. Тихомировым в ответах на вопросы и в заключительном слове, редакция сочла необходимым включить в публикацию его ответ на один из вопросов и сокращенный текст выступлений некоторых участников обсуждения. Что же касается заключительного слова М.Н. Тихомирова, то оно имеет не меньшее значение, чем сам доклад.

Стенограмма не была выправлена докладчиком и участниками обсуждения доклада, поэтому в ней имеются многочисленные опечатки и ошибки в написании фамилий, названий городов, рек, терминов и т. д. Редакция исправила ошибки, не считая нужным оговорить эти исправления в ссылках или комментариях. В нескольких местах пришлось сделать некоторую стилистическую правку. Но к этому редакция прибегала лишь в случае крайней необходимости.

К тексту стенограммы приложено 12 листочков бумаги, на которых М.Н. Тихомировым были выписаны цитаты из источников, приводившиеся им в докладе. Почти все цитаты он давал не текстуально, а приближая их к современному русскому языку и современной орфографии. Эти особенности цитирования источников в докладе сохранены в публикации.

На уже упоминавшихся листках с цитатами, отданных после доклада стенографистке, имеются указания на источники и монографии, из которых они взяты. Эти указания внесены в публикацию в форме ссылок.

Примечания

1. «Летопись по Ипатскому списку». СПб., 1871, стб. 240—241 [ПСРЛ, т. II, стр. 339—340].

2. Там же, стр. 404 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 596].

3. «Летопись по Лаврентьевскому списку». СПб., 1872, стр. 356 [ПСРЛ, т. I. М., 1962, стр. 375].

4. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 407 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 6001.

5. ПСРЛ, т. VII. СПб, 1856, стр. 93.

6. ПСРЛ, т. X. СПб., 1885, стр. 3 [фототипическое переиздание. М, 1965].

7. ПСРЛ, т. XV. СПб, 1863, стр. 225 [фототипическое переиздание. М, 1965].

8. Ф. Гиляров. Предания русской начальной летописи. СПб, 1878, стр. 27.

9. С.Ф. Платонов. Статьи по русской истории. СПб., 1912, стр. 80.

10. С.Ф. Платонов. Указ. соч., стр. 83.

11. «Временник Общества истории и древностей российских». М., 1851, стр. 111.

12. Там же, стр. 111—112.

13. «Летопись по Лаврентьевскому списку», стр. 438 [ПСРЛ, т. I. М., 1962, стр. 461].

14. В.Е. Сыроечковский. Гости-сурожане. М., 1935, стр. 18.

15. ПСРЛ, т. XI. СПб., 1897, стр, 95—97 (фототипическое переиздание. М., 1965).

16. С. Герберштейн. Записки о московитских делах. СПб., 1908, стр. 122.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница