Историческое введение. Положение Руси ко времени рождения Св. Александра. Киевская Русь, её возвышение и падение. Суздальская Русь. Новгород
| Витийствующий язык не возмогл бы еси восхвалити дела твоя, блаженне Александре, яже совершил еси, полагая по братии душу свою |
Княжение Св. Александра Невского совпало с одним из самых значительных моментов русской истории. При нём произошло окончательное разрушение Киевской Руси, бывшей до тех пор намечавшимся государственным центром России. При нём окончательно обособилась Суздальская Русь. При нём Россия сделалась улусом татарского царства. И в нём самом уже начало, первое предвозвестие возвышающейся великодержавной Московской Руси, — той России, которая, восприяв духовное наследие Киева, медленным и тяжким трудом взрастила его под татарским игом и, объединённая под гнётом единой внешней силы, вышла из глухого лесного угла к широким историческим горизонтам.
Поскольку этот момент соприкосновения Руси и татарского всемирного царства недооценивался в русской истории, недооценивалась и вся глубина исторической заслуги Св. Александра Невского. Момент завоевания Руси татарами был поистине трагическим. Перед лицом татар Россия, как единство, как государственная сила, перестала существовать. Она была сильна только своим внутренним богатством. Её внешняя риза была разодрана. Св. Александру Невскому пришлось творить эту ризу внешнего единства под ударами с востока и с запада. Кончили дело объединения Руси лишь его потомки. Но он заложил первый камень; сам стал живым основоположным камнем новой, возродившейся из развалин России.
Вся жизнь Св. Александра была отдана России. Подходить к нему можно лишь через историю, через рассмотрение его эпохи и стоявших перед ним исторических задач. Поэтому и представляется необходимым описанию его личной жизни предпослать краткий исторический обзор предшествующих ему княжений и постепенного складывания тех сил, среди которых ему пришлось управлять Русью.
* * *
Одной из особенностей русской истории является полное перенесение центра государственной жизни с юга на север, закончившееся татарским нашествием как раз во время княжения Св. Александра.
Оба события — разрушение Киевщины и усиление Суздаля — подготовлялись длительным историческим процессом. Но этот процесс был скрытым и подземным. Он нарождался медленно, проявился стремительно: в течение одного столетия. Поэтому в нём есть неожиданность катастрофы, трагическая историческая динамика.
Киевская Русь разрушилась именно тогда, когда она, казалось, укрепилась и достигла благосостояния. От Крещения Руси при Владимире прошло два с небольшим века. Южная Русь была уже христианской, православной страной. В ней была Киево-Печерская обитель с её многочисленными подвижниками. В ней были князья — подлинные христиане. Она создала свою христианскую письменность. Православие уже преломилось и преобразилось в русский дух: оказалось не простым заимствованием из Византии. Русские подвижники — и князь, и монах, и простолюдин — уже были русскими православными подвижниками, выявлявшими в своей святости русские черты. То, что осталось от тех веков — поучения, летописи, жития святых, многочисленные храмы, — ярко свидетельствуют о своеобразности Киевщины. Православие вошло в её миросозерцание и слилось с ним. Киевщина неотделима от Православия и непонятна без него. Конечно, было бы глубокой ошибкой идеализировать Древнюю Русь. Не только в народных толщах, в медвежьих углах, но и в княжеских теремах язычество ещё далеко не было преодолено. Без дикости, разгула и темноты картина Киевской Руси будет неправильна и неполна. Но разве всё то время, всё Средневековье не являет собой причудливой смеси света и тьмы, величия в святости и силы в грехе? «И свет во тьме светит и тьма не объяла его». А что этот свет светил как в княжеском тереме, так и в простой избе, свидетельствуют многие жития и сказания. Подвижники Киево-Печерской лавры приходили отовсюду, и среди них были и князья, и смерды.
Все сведения о последнем столетии Киевской Руси говорят и о её внешней силе. К началу XIII века она достигла богатства и широты быта. Описания иностранцев представляют Киев богатым городом, с множеством церквей, монастырей, княжих палат и торжищ. Русские князья созидали библиотеки и устраивали школы. Многие из них владели несколькими иностранными языками. Они входили в сношения с иностранными королями и роднились с ними. Вся жизнь и быт князей и «больших» людей были богатыми и красочными.
Но несмотря на это благосостояние, в Киевской Руси были внутренние недуги, медленно её разрушавшие.
За три века бытия в Киевской Руси уже начало слагаться сознание национального единства «всей русской земли». Но государственная власть не соответствовала этому единству. Князья «несли розно» русскую землю. Они не были связаны с землёй и установившимся в ней земским строем. Они переходили со стола на стол. Их конечной целью было великое Киевское княжение. Поэтому в уделах они были временными пришельцами, не связанными с земским строем. Сам переход со стола на стол вызывал распри. Этот порядок делался труднее с увеличением княжеского рода. Передвижение со стола на стол запутывалось всё больше и больше.
Меч был единственным средством разрешать эту путаницу. Удалые и умные князья начали захватывать уделы, не считаясь с правом старшинства. Земская Русь также начала вторгаться в дело размещения князей, призывая к себе князей вне очереди и старшинства. Князья вовлекали в свои распри уделы, бросая Киев на Чернигов, Переяславль на Смоленск. Усобицы сопровождались обычным разграблением, поджогами, уводами скота. Южная Русь сама разрушала себя и при наличии сознания единства делилась на враждебные области.
Но была ещё причина, медленно подтачивавшая силу Южной Руси. Приднепровская Русь лежала на границе степей, в глубине которых сменялись кочующие орды. При единстве власти Русь, быть может, могла бы отбиться от степей. Но постоянные усобицы делали её беззащитной. Некоторые из князей в пылу междоусобной борьбы сами стали наводить половцев на русские пределы.
«Тогда сеяшеться и растяшет усобицами; погыбашет жизнь Даждь-Божа внука; в княжих крамолах веци человеком сократишася. Тогда по Русьской земле редко ратаеве кикахут, но часто врани граяхут, трупие себе деляше... Усобица князем на поганыя погибе, рекоста бо брат брату: се мое, а то мое же; и начаше князи про малое се великое молвити, а сами на себе крамолу ковати, а погании со всех стран прихождаху с победами на землю Русскую... Взстона бо, братие, Кыев тугою, а Чернигов напастьми; печаль жирьна утече среди земли Русьскыя: а князи сами на себе крамолу коваху, а погании сами победами нарищуще на Русьскую землю, емляху дань по беле от двора... Уже бо Сула не течет сребреными струями к граду Переяславлю, и Двина болотом течет оным грозным Полчанам под кликом поганых».
В этом плаче «Слова о полку Игореве» есть глубокая скорбь о всей Русской земле и сознание её единства. Но этого сознания не было у князей, за исключением лишь немногих. Не князья, а земская Русь блюла единство России, как и неизвестный автор «Слова о полку Игореве», обращаясь ко князьям с мольбой о мире: «Молимся, княже, тебе и братома твоима, не мозите межи собою погубите земли русские, юже бяше стяжали отцы ваши и деды трудом великым и храбростию».1 Иногда голос земщины доходил до князей, и они, собравшись на съезде, разделяли уделы и сговаривались совместно защищать Русскую землю, каждому в своей отчине. За такими съездами следовали совместные походы на степь, и набеги временно прекращались. Но князья разъезжались в свои уделы, и новая усобица, поднятая каким-нибудь князем, не довольным разделом, снова разбивала княжества на враждующие стороны.
Набеги половцев были истинным бедствием Киевщины. Эти набеги совершались совершенно неожиданно и внезапно. Владимир Мономах говорил на Долобском съезде: «Начнут (весною) люди орати и пришедше половцы, самех избиют, а лошади их возьмут, а в село ехавши и жены и дети их поемлют и все, что имеют, а села пожгут».
Слова Владимира Мономаха указывали другим князьям на самое роковое последствие половецких набегов. Эти набеги обрушивались на сельское население. Торговое городское население отсиживалось за стенами городов. Крестьянство же не имело защиты. Половцы внезапно появлялись из степей и также внезапно скрывались со своим «пленом» в степи, теряясь в далеких и широких просторах трав, ковыля и яругов, шедших от пределов Руси к берегам Азовского моря. Крестьянство вообще было угнетено рабством. Набеги кочевников переполняли чашу терпения. Население поднималось с мест и бежало с черноземья в места более бесплодные, но зато и более спокойные. Эти трагедии отчаявшихся смердов остались скрытыми и неизвестными. Но причины, побуждавшие их к уходу, были те же, которые побудили Андрея Боголюбского уйти с юга на север: «Скорбя о нестроении братии своея, братаничев и сродников, яко всегда в мятежи и волнении вси бяху и много крови лияшеся и несть никому ни с кем мира и от сего вси княжения опустеша... и от поля половци выплениша и пусто сотвориша...»
Бедность и угнетённость сельского населения были одним из главных недугов Киевщины. Быстро воздвигнутое и богато украшенное здание Киевской Руси стояло на слабом фундаменте. Подземные воды усобиц и потоки половецких нашествий ещё больше размывали этот фундамент. Здание стало быстро распадаться и неожиданно быстро рухнуло.
Одной из первых зловещих трещин было запустение и потеря торговых путей. Сами князья заметили появившуюся трещину. Так, в 1170 году великий князь Мстислав Изяславович заметил, что половцы «и Греческий путь изотимают и Соляной и Залозный», т.е. торговые пути в Византию, Тавриду и Хозарию. Съезд князей решил «поискати отец и дед своих пути и своей чести». Князья разбили половцев на Угре, но пути не были возвращены этой временной победой.
К концу XII века Киевская Русь заметно запустела. Целые города и области были оставлены жителями. Торговля пришла в упадок.
Татарское нашествие 1240 года окончательно сломило Киевщину. На несколько веков она вообще как бы вышла из русской истории.
* * *
В том споре, который теперь начинают вести о том, была ли Киевская Русь началом русского государства, явно смешиваются два понятия: духовно-культурное и внешне-государственное — великодержавное. Поскольку духовно-культурное начало является основным ядром всякого народа, обрастающим плотью внешнего государственного единства, совершенно бесспорно, что Россия начала существовать в Киеве. Киев воспринял Православие и претворил его в русскую жизнь. Киев создал русское миросозерцание, русскую культуру. В XIII веке и Киев, и Суздаль, и Новгород представляли собою внутреннее единство. И только эта внутренняя сила веры и культуры смогла превозмочь пришедший извне удар; только благодаря ей Россия не погибла «ако обре», но сама завоевала своих поработителей. Непрерываемая линия духовного преемства идёт от Византии и Киева к Суздалю и от Суздаля к Москве.
Иначе обстоит дело с линией государственно-политического великодержавного преемства. Киевская Русь к концу своего существования всё больше погружалась в провинциализм, теряя и своё единство, и свои торговые пути. Она не создала государственного единства и не передала его Суздалю. Суздаль наново начал строить свою государственность. Возникая из болот и лесов, он был ещё более провинциальным. Татары, придя на Русь, не застали там единого государства. Каждое княжество оборонялось отдельно и отдельно гибло.
Вхождение Северной Руси в татарское царство приобщило её к мировой истории. Оно открыло Суздалю те горизонты, которых у него до тех пор не было. Единая татарская власть была одним из главных факторов укрепления русского единодержавия и великодержавия. Московские князья обязаны своей властью не столько своей силе, сколько ловкой политике, благодаря которой они получали от ханов ярлыки на великое княжение. Власть хана сделалась той силой, воспользовавшись которой московские князья превозмогли центробежные силы удельного сепаратизма. Укрепившись под властью ханов, Москва свергла татарское иго, из завоёванной стала завоевательницей, постепенно начала расширять свою власть на области, прежде находившиеся под татарами. Это расширение шло через всю русскую историю.
Поэтому можно говорить о двух линиях преемства и двух наследиях Руси: о «наследии Византии и Киева» и о «наследии Чингисхана». При отвержении одного из этих наследий взгляд на русскую историю становится односторонним, не охватывает полноты её государственного бытия.
Первая линия преемства идёт не прерываясь от Киева. Вторая начинается с Суздаля. Самый беглый взгляд на то, как складывалась Суздальская земля, уловит глубокое отличие от Киева. Все условия жизни на севере были иными. Под их влиянием суздальская государственность с самого своего возникновения пошла самобытными путями.
Суздальская и Рязанская земли, лежавшие между Верхней Волгой и Окой, были глухой стороной. От Киевской Руси они были отделены непроходимыми и непроезжими «брынскими» лесами. Население страны — финские племена емь, весь и мерь — чудь, как их называли русские, — жило в болотных чащах и по берегам озёр. Постепенно приходившие из Киевской Руси и из Новгорода переселенцы захватывали поселения Чуди, частью сливались с ней, частью оттесняли ее еще дальше в леса. Так на урочищах Чуди возникли старинные суздальские города: Ростов и Переяславль на озерах Неро и Клещино и Суздаль на реке Малой Нерли. Киевские князья, случайно и временно приходя в Суздальскую землю, воздвигали там города. Ярослав Мудрый основал на Волге Ярославль, а Владимир Святой и Владимир Мономах — Владимир на Клязьме.
Суздальская земля, дольше чем другие области, оставалась языческой. Христианство встречало здесь ожесточенный отпор русского и финского населения. У просветителей земли не было поддержки княжеской власти, как на юге. Св. Леонтий, первый суздальский епископ, постриженник Киево-Печерской лавры, был изгнан язычниками из Ростова. Он ходил по весям, обращая в христианство народ, главным образом детей. Вернувшись в Ростов, он принял там мученическую смерть. Его преемник, Св. Исайя, тоже постриженник Киево-Печерской лавры, продолжал его дело. Он проповедовал христианство, разрушал капища и воздвигал храмы. В одно время с ним жил Св. Авраамий, уроженец Суздальской земли, началоположник иночества на севере. С детства возлюбив пустынное житье, он ушёл из мира и на лесистых берегах озера Неро поставил себе келью. На месте разрушенного идола Велеса и Чудского конца Ростова Великого он основал Богоявленский монастырь — первую обитель на севере. Это было в конце XI века. Так, христианство постепенно проникало из городов в глухие урочища и веси. Но язычники долго отстаивали свою веру. Летопись говорит о частых мятежах, вызванных происками волхвов.
Суздальская Русь, отделенная от Приднепровья лесами, долгое время лежала в стороне от общерусских дел и почиталась князьями за маловажный удел. Сначала она придавалась к Переяславскому княжеству, потом перешла в удел к младшей ветви Мономаховичей. Сам Владимир Мономах только изредка бывал на севере для устройства земских дел. Эта отверженность Суздальской земли послужила ей на пользу. Незаметно она увеличивалась и пополнялась переселенцами с юга. Ко времени Юрия Долгорукого она вступает в историю уже многолюдной землей.
Юрий Долгорукий первый почувствовал себя дома в Суздале и принялся за устройство земли. Он строил и укреплял города, воздвигал храмы, поощрял колонизацию, населял землю пленными. «Того же (6660) лета князь Великий Юрий Долгорукий Суздальский, быв под Черниговом ратью и возвратися в Суздаль на свое великое княжение и пришед, много церкви созда: на Нерли святых страстотерпец Бориса и Глеба и во свое имя город Юрьев заложи, нарицаемый Полеский, и церковь в нем камену святого Георгия созда, а в Владимире церковь святого Георгия камену же созда, и город Переяслав от Клещина перенесе и созда больши старого и церковь в нём постави камену святого Спаса, а в Суздале постави церковь камену Спаса же святого».2
Начатое Юрием Долгоруким дело устроения земли и укрепления единодержавия продолжали его сыновья и преемники Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо.3
Благодаря все ускорявшемуся упадку Киевщины Суздальская земля при Всеволоде сильно возвысилась и сделалась многолюдной. «Слово о полку Игореве» обращается к нему со словами: «Великый княже Всеволоде! не мыслию ти прилетети издалеча, отня стола поблюсти: ты бо можеши веслы Волгу раскропити, а Дон шеломы вылити».
Уже к времени княжения Всеволода — деда Св. Александра — Суздальская Русь окончательно сложилась. По сравнению с Приднепровьем в ней замечается много нового и самобытного, не похожего на прежний строй Киевщины.
Князья здесь перестали переходить со стола на стол. Они всё больше становились хозяевами земли. Вместе с ними и дружина начала оседать и приобретать земский характер. Становясь хозяевами-собственника-ми, бояре перестали менять одно княжество на другое, «ищуще себе славы, а князю чти», а прочно обосновывались на своих землях. Интересы земли делались и их интересами. Быт князей и дружины стал более оседлым. Начала стираться грань между княжеством и вотчиной. Государственное управление приблизилось к княжескому хозяйству.
Вместе с тем изменился и весь строй земли. Вместо богатых торговых городов Киевщины здесь преобладало крестьянство, разбросанное по небольшим урочищам. Поэтому земская воля и притязания городов постепенно ослабели. Вскоре само слово «учинить вече» стало синонимом мятежа, беспорядка, стихийного и неорганизованного движения народа, временно вырывающегося из-под княжеской власти.
Пришлое русское население смешалось с коренным, финским. Это изменило его речь, быт и наружность. Под влиянием северной природы изменился характер и сложился новый великорусский тип.
* * *
По сравнению с Киевской Русью Русь Суздальская кажется возвращением назад, упадком. Ни один город на севере не может сравняться с Киевом. Образование и культура падают. Письменность и литература, высоко развившиеся на юге, замирают на севере. Весь внутренний облик Киева и Суздаля представляется глубоко различным.
Киев был устремлением к Византии, к степям и к Хозарии. С киевских гор открывались широкие горизонты и свободные дали. Всё, что совершалось за рубежами, в Византии и в степях, было ему ведомо и непосредственно на него влияло. На севере горизонты сужаются, заслоняются лесами. Суздаль обращён на восток, к болгарам, более диким, чем Русь. Всё, что доходит до него из других стран через Киев и Новгород, становится лишь далёкими отголосками.
Киев как бы согрет отблесками золотопарчовой Византии. На юге князь и его дружина переходили из удела в удел, от стола к столу. Полем их интересов и стремлений была вся Русь. Удел и город были только временным житием, «прокормлением», а мысли их мерили просторы от Полоцка до Киева, от Новгорода до Тмутаракани. В Киеве — широта и размах. В киевских князьях — былинная поэзия удали и лихого полёта. И все краски киевской жизни пестры, беспокойны, полны противоречий, языческого буйства жизни и строгости первых монастырей.
На севере эти краски тускнеют. В Суздале сдержанность, труд и прикованность часто на всю жизнь к одному городу, к одному урочищу. Работа над землёй приковывала взгляд к одному болотистому, неплодородному полю. Мысль не могла рыскать по всей земле. Для этого не было и южных просторов. Здесь княжества затеряны среди широко, во все стороны растекающихся рек, неизвестно куда выводящих, никуда не влекущих, как прямой и многоводный Днепр, устремлённый к Византии. Поэтому на Суздале по сравнению с Киевом лежит печать глухого провинциализма, медвежьего угла.
И князь, и боярин, и смерд здесь упорно работают над землёй. Пусть они иногда сталкиваются в своих интересах, спорят и восстают. В них всегда есть единая воля.
В Суздале уже не чувствуется парчи. Образ Суздаля — серая, сермяжная Русь. И суздальский князь, и боярин, становясь хозяевами-вотчинниками, входят в быт. Их богатые одеяния вливаются в сермяжную Русь, становятся в ней неотъемлемым ярким пятном. Киевцы презрительно называли суздальцев мужиками-залешанами. И правда, Суздаль — это мужик-залешанин. Надолго затерянный в болотах, он воспринял, сам ещё дикий, дикость окружавшей его Чуди. Христианство и язычество смешались в нём в то двоеверие, с которым боролся через пять веков в своей митрополии Св. Димитрий Ростовский. Как это двоеверие, Суздаль на много веков причудливо сочетал владимирские и ростовские храмы с курными избами и бревенчатыми шалашами древолазов. И всё это слилось в нём в единую задумчивую в однообразии лесов и озёр картину. Суздаль создал русское пустынножительство, русские северные монастыри и погосты. Его благочестие, его вера иные, чем на юге. Он более целен, более смиренен. От Суздаля идёт смиренная, убогая Русь. От Суздаля и великодержавность Москвы.
Одновременно с Суздалем на севере был ещё один государственный центр, по своему складу отличный и от Киева, и от Суздаля, — Господин Великий Новгород. Целый ряд исторических причин повлиял на создание в Новгороде совсем особенного государственного строя.
Первые варяжские князья недолго пробыли в Новгороде и ушли на юг. Киев сделался центром их интересов и стремлений, и Новгород был предоставлен самому себе. Неплодородная северная почва заставляла население заниматься охотой, рыболовством и бортничеством. Новгородским землям не хватало хлеба, и они должны были покупать его: источником жизни стала торговля. Сам Новгород Великий был средоточием огромного края. Новгород создавался и богател трудами самого населения, без особого участия княжеской власти. Власть в нём принадлежала тому, кто держал в своих руках торговлю: крупным капиталистам боярам. Само население создавало страну и само население принимало участие в её усилении. Поэтому верховной властью в Новгороде было вече, собрание всех свободных новгородцев. Это вече направлялось и руководилось боярами, но иногда «меньшие» люди восставали на людей «больших», на боярство. Это основное противоречие новгородской жизни — фактическое господство боярства и одновременная подчинённость его вечу — было источником постоянных распрей и междоусобий. В одном новгородцы были едины: в отстаивании своих вольностей. Князь для них был только предводителем войска и судьей, и они постоянно пытались ввести княжескую власть в эти границы. Прикованность князей к Приднепровью помогала новгородцам. В Новгороде не было своего княжеского рода, как в других областях. В течение XI и XII веков князья постепенно уступали свои права новгородцам. Вступая на княжество, они стали давать Новгороду договорные грамоты, в которых определялись их права. Эти права были очень ограниченны. Так, князь не мог начинать войны без согласия Новгорода, должен был посылать тиунами* на волости новгородцев, а не своих дружинников, не выдавать без посадника грамот, не судить холопов без участия в суде их господ, не собирать для себя дани в коренных новгородских владениях, пользоваться только княжьими сёлами, не приобретать для себя и своих мужей земель в новгородских пределах, охотиться только в Руси и на 60 вёрст вокруг Новгорода, варить мёд и ловить рыбу только в Ладоге, не затворять немецкого двора, вести торговлю с заморьем только через новгородских купцов и т.д. Всякая попытка князя перешагнуть эти границы вызывала отпор Новгорода. Поэтому князья за редкими исключениями не усиживались подолгу в Новгороде.
В Южной Руси княжеская власть и земский строй существовали одновременно и разъединённо, так и не слились, не образовали единства. В Северо-Восточной Руси княжеская власть поборола земский строй и подчинила его себе. В Новгороде же, обратно Суздалю, земский строй усилился за счёт княжеской власти. Эта самостоятельность Новгорода наложила на него свой особый отпечаток, сказалась во всём складе новгородской жизни.
Возвышение Суздаля столкнуло его с Новгородом. В Северной Руси оказались два средоточия. Крепкий своей княжеской властью Суздаль и богатый, свободолюбивый Новгород. В облике Суздаля и Новгорода — глубокая разница. Суздаль — мужик, залешанин, крепкий своей связью с землёй, медленным, но верным ростом из болот. В Новгороде есть крепость горожанина торговца, упрямого и свободолюбивого.
Новгород стал на пути Суздаля. Началась постоянная борьба суздальских князей с Новгородом. Эта борьба не похожа на южные усобицы. Это была борьба двух воль, двух упрямых стремлений.
Такова была историческая обстановка Руси к началу XIII века — времени рождения Св. Александра Невского. На юге разрушающийся Киев, на севере — Суздаль и Новгород.
Св. Александр связан и с Суздалем, и с Новгородом. Поэтому его образ в детских и юношеских годах встаёт на фоне двух исторических картин: сермяжного, строгого, размеренного Суздаля и буйного, пёстрого Новгорода. И уже только в зрелых годах мы видим Св. Александра в ханской ставке в глубинах Азии, на перепутье русской истории, когда ему пришлось княжить в совсем новых, небывалых условиях и искать новых неизведанных прежде путей.4
Примечания
*. В XI—XIII вв. в Древней Руси название привилегированных княжеских и боярских слуг, управлявших феодальным хозяйством.
1. Полное собрание Русских летописей. Изд. Археограф. Комиссии. СПб. 1856. Т. VII. С. 14.
Дальнейшие ссылки приводятся по тому же изданию.
2. Ипатьевская летопись. (И. Грабарь. История Русского Искусства. Т. I).
3. Приводим вкратце историю Суздальского княжества от Юрия Долгорукого до рождения Св. Александра Невского.
Юрий Долгорукий ещё не был вполне Суздальским князем. Киев всё ещё влёк его к себе. Он ушёл на юг и умер на Киевском столе. Иным был его сын — Андрей Боголюбский. Андрей родился и вырос на севере и всецело врос в северную жизнь. Оторванный от неё и принуждённый жить на юге, он скучал по северу. Ни Киев, ни усобицы князей не занимали его. Он думал там о Суздальской земле, где не было княжих усобиц, где он мог спокойно княжить, созидая храмы и закладывая новые города. Посаженный отцом в Вышгород, он в 1155 году без разрешения отца — «без отчей воли» — тайком ушёл во Владимир, увезя с собою чудотворную икону Божией Матери, написанную евангелистом Лукой, которая потом и прославилась на Руси под именем Владимирской.
Андрей Боголюбский был первым князем с яркой волей к единодержавию: «...— хотя самовластец быти всей земли Суздальской». В этом стремлении было не одно честолюбие. Для медленного и упорного строительства земли в Суздале была нужна крепкая и постоянная власть. Поэтому и Андрей Боголюбский предпочитал тихое население Суздаля вечам Киевской Руси. Сделавшись великим князем Киевским, он не поехал в Киев, а правил им из Суздаля — пренебрежение к Киеву до сих пор ещё небывалое.
Стремление к единовластию и ссора с дружинным и земским боярством погубили Андрея Боголюбского. В Петров день, 29 июля 1175 года, он был убит своими домочадцами. Смерть его вызвала смуты в Суздальской земле, осложнённые ссорой бояр и «лучших» людей с людьми «меньшими» — простонародьем, и недовольством старших городов Ростова и Суздаля, против младшего Владимира, возвышенного Андреем. После продолжительных усобиц Ростиславичей и Юрьевичей, при происках и подмоге Рязани и суздальских городов великим князем сделался сын Юрия Долгорукого — Всеволод Большое Гнездо.
При нём окончательно сложилась Суздальская Русь. Всеволод был осторожный и умный князь. Перед ним стоял пример убитого брата Андрея Боголюбского. Крепко отстаивая свою власть, он всё же соблюдал старину и держал в чести боярство и дружину. Победитель половцев и Рязани, он избегал войн, медлил вступать в битву, предпочитал уклониться от прямой встречи. Он был, как отец и брат, усердный храмостроитель.
В 1212 году Всеволод умер. Он оставил после себя шесть сыновей, из которых особенно выдвинулись трое: Константин, Юрий и Ярослав — отец Св. Александра Невского. Умирая, Всеволод разделил княжение между своими сыновьями. Это вызвало усобицы. Младшие сыновья — Юрий и Ярослав отказались признать старшинство Константина. Константин призвал на помощь смолян и новгородцев с князем Мстиславом Удалым. Произошла сеча у урочища Липцы на рассвете 23 апреля 1216 года. Юрий и Ярослав были разбиты и бежали. Но Суздальская Русь не способствовала усобицам. Братья вскоре помирились, признав Константина великим князем. Но Константин недолго прокняжил и скоро умер. По его смерти в 1219 году Юрий занял великокняжеский стол, а Ярослав получил в удел Переяславль-Залесский, (где родился Св. Александр) и Тверь. Сыновья Константина сели в Ростове Великом и Ярославле.
4. Общим пособием к событиям домонгольского периода служат: С.М. Соловьёв. «История России»; В.О. Ключевский. «Курс русской истории»; М. Любавский. «Древняя русская история до конца XVI в.»; Д. Иловайский. «История России».
| К оглавлению | Следующая страница |