§ 1.2. Борьба за Финляндию и поход князя Ярослава Всеволодовича, 1226—1227 г.
В конце 1224 г., возможно, вскоре после падения Юрьева, с новгородского стола тайно («нощью, утаивъся») сбежал молодой княжич Всеволод Юрьевич. Он укрылся в Торжке и стал жаловаться отцу, великому князю Владимирскому Юрию Всеволодовичу, на неких новгородских бояр: Якима Иванковича, Микифора Тудоровича, Иванку Тимощинича, Судилу Савинича, Вячка, Иванца и Рядка. Юрий потребовал их выдачи. Новгородцы после некоторого размышления отказались и начали готовиться к войне. Конфликт едва разрешили путем большого откупа и передачи новгородского стола шурину (брату жены) Юрия Михаилу Всеволодовичу Черниговскому. Суздальцы разграбили окрестности Торжка и ушли1.
Утвердившись в Новгороде весной 1225 г., Михаил Черниговский пробыл там недолго. Волховская столица становилась все менее привлекательной для русских князей. Боярская вольница и сложная система волостного правления не создавали комфорта волевым и гордым Рюриковичам. Судя по всему, доходы новгородского князя также были не велики. Все чаще князья, пожив некоторое время в Новгороде, покидали его, оставляя в качестве смотрителя одного из своих сыновей. Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович вообще никогда в Новгород не ездил — только сыновей посылал. Почти то же будет делать и его брат Ярослав.
Михаил Всеволодович (1179—1246) большую часть жизни оставался владетелем мелкой черниговской волости. До 1206 г. о месте его княжения ничего не известно. В этом году он получил Переяславль Русский, откуда его отец — черниговский князь Всеволод Святославич Чермный — изгнал молодого (16-летнего) Ярослава Всеволодовича, невольно зародив взаимную неприязнь между этими князьями2. Точного указания о том, когда Михаил стал черниговским князем, не имеется. В битве на Калке в мае 1223 г. погиб черниговский князь Мстислав Святославич, но, как считают некоторые исследователи, ему наследовал не Михаил, а один из его двоюродных братьев (гипотетический Константин Ольгович)3. Мартин Димник считал, что в Чернигове Михаил закрепился только в 1224 г.4 В любом случае, известно, что в Новгород Михаил отправился уже из Чернигова, где, судя по всему, правил еще очень недолго5. Северное предприятие было для него не самым своевременным. Он договорился с Юрием о возврате захваченных под Торжком товаров, а потом сообщил новгородцам, что покидает их: «не хощю у васъ княжити, иду к Чернигову; а вы ко мне гость пускаите, а яко земля моя, якоже земля ваша, а ваша земля, якоже земля моя»6. Михаила долго и безутешно уговаривали остаться, но он упорствовал и в том же 1225 году покинул Новгород.
Новгородская земля в X — начале XI в.: I — курганные могильники новгородских словен и кривичей; 2 — курганные группы веси; 3 — могильники води; 4 — могильники со скандинавскими курганами; 5 — приблизительная граница Новгородской земли
У горожан торговый и военный союз с далеким Черниговом не вызвал сильных симпатий. Традиционной оставалась ориентация на Владимир-Суздаль, житницу и главный транзитный центр для новгородцев. Собственно и Михаила они воспринимали как Владимиро-Суздальского ставленника. Вскоре после отъезда черниговского владетеля новгородцы послали за братом великого князя Юрия Ярославом. Энергичный и воинственный князь Ярослав уже не раз княжил на Волхове, горожане его хорошо знали. Прошлый раз он покинул Новгород в обиде, но теперь его опять просили, приглашали — он согласился. Переяславль-Залесская волость Ярослава была хоть и не большой, но населенной и богатой. С другой стороны, ее статус всегда оттенялся соседством великого Владимира, древнего Ростова и Суздаля. Приняв под свою руку Новгород, Ярослав не только приобретал другое поле для забот, но и получал новое значение в глазах брата Юрия, а также заметный — общерусский — масштаб деятельности.
Летопись не сообщает в 1225 г. о неких особых условиях прибытия Ярослава — клятвах, уговорах. Судя по всему, речь шла о приобретении очередного великокняжеского ставленника в рамках союза с суздальцами. Судя по тому, что при разгроме литовского нападения зимой 1225/26 гг. Ярослав вынужден был «посылать» за новгородцами, князь перед началом похода находился не в Новгороде, а, вероятно, у себя в Переяславле. То есть после призвания в 1225 г. он недолго оставался на Волхове.
В Хронике Ливонии указывается, что русские послы «от Новгорода и других городов» прибыли в Ригу после 4 августа 1225 г. При такой датировке сложно определить причастность к этому одного из князей, правивших в Новгороде в 1225 г. Михаил, вероятно, уже уехал или вот-вот собирался уехать, а Ярослав либо только что прибыл, либо вообще еще и не прибыл. Надо полагать, что Вильгельма Моденского посетило посольство собственно новгородцев, никак не связанное с княжеской инициативой. С другой стороны, в последующее время наиболее плотные контакты с Западной Европой поддерживал именно Михаил, а Ярослав, наоборот, чаще вступал в конфликт с европейцами.
Мир с Ригой (вероятно, на традиционные три года), который в 1225 г. новгородцы подтвердили без Ярослава, заставил князя изменить направление своей военной активности. Зимой 1225/26 г. он вместе с Владимиром Псковским гонит литовцев, грабивших волости вокруг Торопца и до Торжка. Новгородцы тоже сначала собрались ему помогать, но, дойдя до Русы, повернули домой. В бою с литовцами тогда погиб торопецкий князь Давыд Мстиславич, брат Владимира7. В 1226 г. Ярослав приезжал в Новгород, но военных мероприятий не проводил. Летопись сообщала об этом:
«Прииде князь Ярославъ в Новъград, и не положи того въ гневъ, что новгородци не пошли по немъ»8.
Ярослав собственными силами отогнал литовцев с земель новгородцев, а те ничем не помогли. Папское послание «всем христианам в Руссии», выпущенное 16 ноября 1224 г. и содержащее призыв к совместной борьбе с язычниками, либо не достигло новгородских горожан, либо не было ими воспринято. Только псковичи поддержали переяславцев. Однако гнев Ярослава, которого так опасались в Новгороде, не состоялся. Князь предпочел договориться. На зиму 1226/27 г. было намечено новое грандиозное военное предприятие, обещающее компенсировать все предшествующие издержки: поход на емь (фин. häme; швед, tavast, тавасты) в Центральную Финляндию — Тавастию (Tavastland, Тавастланд).
* * *
Юго-западное побережье современной Финляндии населяло племя сумь (фин. suomi), собственно финны, с которыми на севере граничила емь (тавасты), занимавшая озерный край современной Южной и Центральной Финляндии9. Слияние этих народностей в XIV—XV вв. привело к формированию финской нации.
Территория еми простиралась от Ботнического до Финского залива, но прибрежные области были ими практически не заселены. Емь использовала побережье для отхожего промысла (охоты, рыбной ловли), а сумь селилась прежде всего на юго-западе Финляндии. В результате в прибрежных регионах сформировалось смешанное, но редкое население, к которому впоследствии присоединились и шведские переселенцы10.
На север от тавастов простирались обширные приполярные земли, редконаселенные лапландцами (саамами, saami)11. Восточнее еми жили карелы (karjala) — очень развитое и многолюдное племя, вступившее в стадию разложения родо-племенного строя. Основной зоной проживания карел были территория Карельского перешейка и северо-западного Приладожья с племенным центром в г. Корела (совр. Приозерск; фин. Käkisalmi; швед. Kexholm). Большая группа проживала на юго-востоке современной Финляндии в непосредственном соседстве с Тавастландом — область Саво (фин. Savo; швед. Savolax)12. Карельские поселения распространялись вплоть до Ботнического залива на севере и Онежского озера на востоке13. Все эти земли контролировались карельским племенным объединением, основным соперником которого уже в XII в. (что фиксируется русскими летописными источниками) стала емь, а союзником — новгородцы14.
Если сумь историки единогласно признают племенем, не входившим в даннический круг Руси, то зависимость еми оценивают по-разному. В современной иностранной литературе отношения еми с русскими определяется как соперничество, вражда, в условиях которой новгородцы часто совершали грабительские походы, брали дань15. На этом зависимость заканчивалась. Подробное обследование вопроса И.П. Шаскольским убедило многих советских исследователей в том, что Русь обладала более конкретной и постоянной властью в регионе16. Прежде всего, на это указывают сохранившиеся письменные источники. Во-первых, во вступлении к Повести временных лет, составленном около 1113 г., емь указана среди племен, плативших дань Руси:
«а се суть инии языци, иже дань дають Руси: Чюдь, Меря, Весь, Мурома, Черемись (Черемиса), Моръдва, Пермь, Печера, Ямь, Литва, Зимигола (Зимегола), Корсь, Норова (Нерома), Либь (Ливь)»17.
Во-вторых, по уставной грамоте князя Святослава Ольговича 1137 г. новгородскому епископу передавались права на доходы, собираемые «изъ Онега», в том числе «у Еми скора», то есть меха, получаемые от еми в качестве дани18. И в-третьих, в шведской Хронике Эрика, составленной в начале XIV в., сразу за сообщением о покорении еми шведами в 1249 г. записано: «Ту страну, которая была вся крещена, русский князь <...> потерял»19. Таким образом, шведы считали, что отбили землю еми у русских. Примечательно также, что в финском языке слово, означающее «оброк», «дань», «подать», звучит как aprakka, что выдает заимствование из русского20.
На основании всего вышеизложенного Шаскольский сделал заключение о принадлежности земли еми к числу зависимых от Новгорода территорий. Однако эта зависимость носила традиционный для Руси патриархальный характер и выражалась только в уплате дани. Русские не вторгались во внутриплеменные отношения, никак осознанно не влияли на местный уклад жизни и на родо-племенную организацию; они никогда не строили на этих землях собственных поселений, укреплений или погостов21. Все свидетельства источников вполне укладываются в указанную схему, но выносят за скобки один неразрешимый вопрос: насколько регулярно собиралась русскими дань с еми. Практически к этому и сводилась полемика между западной и советской школами. Западные исследователи не собирались ставить под сомнение зафиксированные летописью русские походы на емь и следовавший за этим сбор дани, но считали, что в промежутках между этими походами никакой дани не собиралось. Наоборот советские исследователи указывали на регулярность поборов с еми, походы на которую совершались в качестве кары за перерыв в уплате.
Полагаем, что русский приоритет в покорении земли тавастов не вызывает сомнения, а сбор дани, даже если просто зафиксировать по летописи новгородские (и карельские) походы против еми (1042, 1123, 1143, 1186, 1191 гг.), производился достаточно часто22. Показательным также выглядит заимствование в финский язык из русского целого комплекса церковно-религиозных терминов: раррі (священник) от «поп», raamattu (Библия) от «грамота (письмо, книга)», risti (крест) от «кръстъ», и др.23. Они свидетельствуют о том, что и первое знакомство с христианством финны получили от русских, православных. Следовательно, плотность контактов еми с новгородцами в XI—XIII вв. была велика.
Первый поход на емь возглавил новгородский князь Владимир Ярославич. О нем сообщает летопись под 1042 годом:
«Иде Володимеръ сынъ Ярославль на Ямь. и победивъ я́. и помроша кони. у вои Володимерь (Владимировых). яко и еще дышющимъ конемъ. съдираху хзы (кожи) с нихъ. толикъ (только) бо бе моръ в конихъ (них)»24.
Следующим походом, зафиксированным летописью весной 1123 г., руководил князь Всеволод Мстиславич:
«а на весну ходи Всеволодъ съ новгородьци на Емь, въ великое говение, и победи я́; нъ лютъ бяше путь, оже купляху по иогдте хлебъ»25.
Оба раза источник отмечал особые трудности предприятия и оба раза сообщил о «победе». Речь со всей очевидность не шла о грабительских налетах, это были акции, связанные либо с вторжением (покорением), либо с подавлением бунта. В последующие годы, однако, формулировки явно изменились. В 1142 г. емь атаковала Ладогу и нанесла ладожанам большой урон: «Въ то же дето приходиша Емь и воеваша область Новгородьскую; избиша я ладожане 400 и не пустиша ни мужа»26. В том же году новгородцы подверглись атаке и шведского флота. В ответ, судя по всему, подстрекаемые новгородцами, на емь совершают поход карелы (1143 г.): «Въ то же лето ходиша Корела на Емь, и отбежаша 2 лоиву бити»27. Карельское нападение было неудачным, они потеряли 2 лодки (лоивы) и отступили (отбежаша). И в 1149 г. емь опять грабит новгородские земли — земли води. В этот раз новгородцы успели догнать и разбить интервентов28. Следующее упоминание еми в летописях относится к 1186 г., когда группа новгородских «молодцов» совершила на них грабительский набег:
«Тъгда же ходиша на Емь молодьци о Вышате о Василевици и придоша опять сторови, добывъше полона»29.
Из летописного текста можно понять, что русское нападение было лихой авантюрой, налетом и грабежом. Что никак не вяжется с данническими отношениями.
В 1191 г. новгородцы организуют большой морской (на лодках) поход на емь с привлечением союзных карел:
«Ходиша новгородьци [в лоивахъ] съ Корелою на Емь, и воеваша землю ихъ и пожьгоша и скотъ исекоша»30.
Интервенты жгут дома и секут скот. Видно, что это акция устрашения, возможно, связанная с попыткой покорения племени и закрепления даннической системы. В 1191—1192 гг. аналогичные походы новгородцы с князем совершили в Эстонию (на чудь)31. «Хроника епископов Финляндских» (Catalogus et ordinaria successio episcoporum Finlandensium) Павла Юстена содержит, не бесспорное, но вполне допустимое, сообщение о русском походе против шведских владений в Южной Финляндии и сожжении ими шведского замка Або в 1198 г32.
Таким образом, обзор источников показывает, что для начала XII в. мы вполне уверенно можем говорить о даннической зависимости еми от Руси, что и зафиксировано в Повести временных лет. Покорение могло быть связано как с событиями 1042, так и 1123 года, о чем судить затруднительно. Однако уже в 1142—1149 гг. мы фиксируем самовольные и антирусские действия еми, что может говорить об отсутствии у них каких-либо форм данничества по отношению к Новгороду в это время. Следующее летописное известие, которое можно связать с утверждением зависимости еми от Руси относится к 1191 г. Вероятно, именно после 1191 г. новгородская дань стала регулярно взиматься с еми. На это указывает и конфронтационная активность Новгорода в Финляндии во второй половине XII в., а также его стремление в это время к наведению податного порядка в покоренных племенах Эстонии.
Новгородская земля в XII—XIV вв.:1 — курганные могильники новгородских словен и кривичей; 2 — курганные могильники води и веси; 3 — грунтовые могильники веси; 4 — могильники корелы; 5 — могильники ижоры; 6 — приблизительная граница Новгородской земли
О первом шведском крестовом походе в Финляндию сообщает Житие св. Эрика. Это достаточно поздний памятник (составлен в самом конце XIII в.), но именно в нем сообщается о предприятии шведского короля Эрика, который первым осуществил крещение финнов (племени сумь), закрепил с ними мир, основал замок Або (швед. Åbo, финск. Turku, Турку) и назначил туда первого епископа Генриха. События эти с наибольшей вероятностью датируются исследователями 1157 годом (и более широко — 1150-ми гг.)33. Шведская активность в регионе в середине XII в. фиксируется и русскими источниками. Так, под 1142 г. сообщается о грабительском морском нападении шведов на новгородских гостей34. А под 1164 г. фиксируется крупный поход шведов на Ладогу35. Шведов под Ладогой разбили, но и позднее русско-шедские конфликты не затихали. К 1178 г., по косвенным указаниям шведских источников, проанализированных И.П. Шаскольским, относится карельское нападение на шведские владения в Южной Финляндии36. В 1187 г. те же карелы, судя по всему, подстрекаемые русскими или с их участием, совершили вторжение в Швецию и сожгли крупнейший шведский торговый центр Сигтуну37. Затем, как мы уже отмечали, в 1198 г. новгородцы сожгли Або и поставили на грань существования шведскую колонию на финском юго-западе.
В качестве доказательства того, что новгородский контроль за емью был восстановлен в 1190-е гг., можно добавить и наблюдения за шведскими походами: в 1142 и 1164 гг. шведы нападают сами, в 1178 и 1187 гг. их атакуют карелы, а собственно русский поход на шведов организован только в 1198 г. Возможно, в 1178 и 1187 гг. именно непокорная емь, занимавшая земли между союзной Карелией и шведской сумью, мешала новгородцам самостоятельно подключиться к борьбе. По оценке Шаскольского, новгородцы (и союзные карелы) своими действиями в конце XII в. заставили шведов более чем на полвека отказаться от активной политики в Финляндии38. В начале XIII в. летописи ничего не сообщают о русских походах против еми и шведов. И связано это, скорее всего, не только с тем, что новгородцы переключили свое внимание на борьбу в Прибалтике, но и с тем, что в регионе сохранялось спокойствие, и даннические отношения не были под угрозой.
Доброе отношение короля Эрика к своим подданным (слева) и отбытие Св. Эрика в крестовый поход в Финляндию (справа). Изображения с северной стены церкви Св. Эрика в Упсале (XV в.)
Однако как известно, под покровом тишины источников часто происходят очень значительные события. Как церковным, так светским правителем в шведских владениях в Финляндии был епископ. Первый епископ Генрих, поставленный в Финляндию еще св. Эриком в 1157 г., был убит местным (племени сумь) жителем, что отмечено в Житии св. Генриха. Следующий за ним епископ Рудольф погиб во время нападения карелов в 1178 г.39 Косвенные указания говорят о том, что насильственной смертью расстался с жизнью и третий епископ Фольквин (Folquinus), при котором русские в 1198 г. сожгли Або (Турку). После него почти два десятилетия пост главы финской католической церкви пустовал40. Никак не мог найтись желающий реанимировать сложное предприятие. Таковым стал около 1218 г. соборный каноник из Упсалы англичанин Томас (Thomas; ум. 1248)41. Судя по посланию папы Гонория III епископу Финляндскому от 13 января 1221 г., новый иерарх сразу сумел себя зарекомендовать как ревностный миссионер и энергичный устроитель молодой финской церкви, пришедшей в упадок за предыдущие двадцать лет42. В булле содержался призыв воспретить христианам торговать с язычниками (то ли с емью, то ли с карелами)43. В папском послании тому же епископу от 23 января 1229 г. отмечалось, что благодаря деятельности епископа Финляндского принял христианство большой народ, проживающий по соседству с собственно Финляндией (то есть юго-западной частью Финляндии) и подвергавшийся недавно нападению русских (очевидно, емь)44. Наконец, в знаменитой булле папы Григория IX от 9 декабря 1237 г., адресованной Упсальскому архиепископу, которому подчинялся и епископ Финляндский, говорится, что тавасты были обращены в католическую веру «трудом и заботами вашими и ваших предшественников»45. Если упоминаемые здесь предшественники не простая риторическая фигура, то речь идет именно об обращении в христианство еми в первые десятилетия XIII в46.
Крестовый поход Св. Эрика в Финляндии — война с финнами-язычниками (слева); крещение финнов первым финским епископом Генрихом и Св. Эриком (справа). Изображения с северной стены церкви Св. Эрика в Упсале (XV в.)
Все вышеперечисленное свидетельствует о том, что в первой половине 1220-х гг. шведские миссионеры вели активную работу с тавастами, очевидно не только проповедовали новую веру, но и подрывали нормы даннической зависимости еми от Руси. В связи с этим может быть разъяснена и необходимость карательного похода новгородцев с князем Ярославом Всеволодовичем зимой 1226/27 г.
Новгородская летопись сухо сообщает об успехе нападения на емь:
«Иде князь Ярославъ с новгородци на Емь, и повоеваша всю землю и полонъ приведоша бещисла»47.
Однако информацию об этом событии сохранили и другие летописи. Для XIII в. это уже редкость, но так как походом руководил переяславский князь Ярослав, владимирский летописец счел нужным рассказать о случившемся. Его сообщение гораздо более емкое и эмоционально. Суздальцы действительно были поражены размахом предприятия:
«Тое же зимы Ярославъ сынъ Всеволожь. ходи из Новагорода за море. на Емь. где же ни единъ от князь Рускыхъ не взможе бывати. и всю землю их плени. и възвратися Новугороду. славя и хваля Бога. ведыи множество полона. якоже сущии с нимъ. не возмогоша всего полона отнести. но овыхъ сечаху. а иныхъ множество пущахутъ опять в своя си»48.
В сообщении подчеркивается, что поход был организован «из Новгорода» и возвратился в Новгород, то есть, скорее всего, переяславские полки в нем не участвовали — только княжеская дружина. Однако пленные тавасты до Северо-Восточной Руси, вероятно, добрались. Ярослав мог покрасоваться успехами перед соотечественниками, продемонстрировать толпы диких язычников из далеких областей, куда ни один русский князь не ходил, а летописец записать об увиденном в летопись.
Необычными выглядят действия Ярослава после возвращения из Финляндии. У нас нет оснований относить его поход к разряду крестовых, в ходе которых производится крещение покоренных племен. Однако именно после этого предприятия Ярослав направил специальную экспедицию священников в Карелию для крещения местных жителей. В связи с тем, что об этом сообщает владимирский (переяславский) летописец, но молчит новгородский, можно утверждать, что священники были направлены из суздальских земель:
«Тогоже лета. Князь Ярославъ Всеволодичь. пославъ крести множество Корѣлъ. мало не всѣ люди»49.
Сообщение в летописи окружено известиями, записанными современником и очевидцем произошедшего. Статья 6735 мартовского (1227—1228) года начинается с того, что 14 марта 1227 г. был поставлен новый владимирский епископ Митрофан:
«поставленъ бысть в богохранимѣмь градѣ Володимери. в чюднѣи святѣи Богородици. Суждалю. и Володимерю. Переяславлю. сущю ту благородному князю Гюргю. и з дѣтми своими. и братома его Святославу. Иоанну. и всемъ боляромъ. и множество народа. приключися и мнѣ грешному ту бытии. и видѣти дивна и преславна. и прославиша всемилостиваго Бога. и великаго князя Гюрга»50.
Сразу затем говорится об отправке Ярославом попов для крещения карелов, а потом о пожаре во Владимире, разразившемся 11 мая 1227 г. При поставлении епископа Митрофана (14 марта 1227 г.), как видно из вышеприведенного отрывка, Ярослав из Тавастии еще не вернулся, а следовательно, церковную миссию в Карелию можно датировать концом марта-апрелем 1227 года.
Примечательно, что крещение карел стало прямым следствием похода на емь. Ярослав направил миссионеров безотлагательно, сразу по прибытии. Надо полагать, что этому предшествовали некие переговоры и соглашения с карельскими старостами, выступившими, вероятно, союзниками новгородцев во время вторжения в Тавастию. Стоит отметить, что о крещении еми и речи не идет. Новгородцы разграбили и попленили тавастов, а крещение приняли союзные карелы.
Еще более примечательно, что миссионеры были направлены не из Новгорода. Возможно, это должно свидетельствовать о том, что Карелия присягнула на верность не новгородцам, а лично князю Ярославу, от которого и согласилась принять веру.
Новгородцы, однако, в это время вовсе не находились в стороне от борьбы с язычеством. Сразу вслед за известием о победоносном походе на емь в летописи говорится:
«Того же лета сожьгоша волхвовъ 4, творяхут ихъ потворы деюще, а то богъ весть; и сожгоша ихъ на Ярославле дворе»51.
Это первое и единственное упоминание аутодафе в истории Древней Руси. Впоследствии (в XV в.) сожжение стало обычной карой для колдунов и еретиков, укладывающейся в обычный христианский канон «казни без пролития крови»52. В 1111 г. в Константинополе сожгли богомильского попа Василия, бывшего отступником от веры, еретиком. Однако для язычника — волхва — такая мера являлась нетрадиционной. Как известно, язычника можно крестить, а отступника уже нет. Следовательно, их виной было не вероисповедание, а именно колдовство, ворожба, что и отмечено летописью: «творяхуть (мнили, думали, обвиняли) ихъ [в том, что они] потворы (зелья, колдовство, ворожбу) деюще (делали)». Даже летописец поставил под сомнения факт колдовства («а то богъ весть»), но суд архиепископа Антония (такие дела были церковной прерогативой) все же признал их виновными. Соответственно, речь идет не о язычниках, а именно о еретиках, колдунах, отступниках. Такое заключение позволяет устранить версию о связи казни волхвов с христианской проповедью в Карелии53.
Уже первые упоминания карел в русских летописях выставляют их новгородскими союзниками. Карелы атакуют враждебную емь в 1143 г.54 Затем карелы неоднократно нападают на шведов и даже сжигают их столицу Сигтуну в 1187 г. Зарубежные источники пестрят указаниями на причастность к этим вторжениям русских. Наконец, в 1191 г. карелы с новгородцами совершают совместный поход против еми. В качестве союзников они фигурируют в событиях 1240 и 1252 гг.55 Кроме примеров союзнических отношений удивляет отсутствие указание на зависимость от Новгорода56. В Повести временных лет в перечне племен, платящих дань Руси, карелы не указаны. Кроме того, мы не располагаем указаниями и на русско-карельские конфликты вплоть до 1269 г., когда князь Ярослав Ярославич грозился воевать с карелами57. Только в 1270 г. летопись причисляет карелов к «власти новгородской»58. А в 1278 г. князь Дмитрий Александрович фактически завоевывает Карелию: «взя землю их на ЩИТЪ»59.
Вышесказанное позволяет сделать заключение, что в 1227 г. крещению Карелии предшествовало некое соглашение между племенными старостами и князем Ярославом, который становился и карельским сюзереном, и их первокрестителем. С другой стороны, можно утверждать, что в деле покорения еми поход 1226/27 г. успеха не принес. Вероятно, к 1227 г. значительная часть тавастов уже приняла католичество и вошла в сферу влияния шведских колонизаторов60.
Уже летом 1228 г. большой отряд еми — около 2000 воинов — целая армия по средневековым меркам — совершает ответное нападение на водские и олонецкие владения Новгорода. Некоторые западные исследователи допускают участие в этой акции шведских крестоносцев, а организационным центром признают финляндского епископа Томаса61. Г. Рейн считал, что это был «крестовый поход», первый, предпринятый для покорения Невского устья62.
Эти события очень подробно описаны в летописи:
«Того же лета придоша Емь воевать въ Ладозьское (Въдьское)63 озеро в лодкахъ; и приде на Спасов день весть въ Новгородъ.
Новгородци же, въседавъше въ насады, въгребоша в Ладогу съ князьмь Ярославомь.
Володислав, посадник ладозьскыи, съ ладожаны, не ждя новгородьць, гонися в лодияхъ по нихъ въ следъ, кде они воюють, и постиже я и бися с ними;
и бысть нощь, и отступиша въ островълець [далече], а Емь на брезе съ полономъ: воевали бо бяху около озера на исадехъ и Олоньсь64.
Тои же нощи просивъше мира, и не да имъ посадник съ ладожаны, а они исекше полонъ всь, а сами побегоша на лесъ, лодкы пометавъше, пеши много ихъ ту паде, а лодкы ихъ ижгоша.
Новгородьци же стоявъше въ Неве неколико днии, створиша вече и хотеша убити Судимира, и съкры и князь въ насаде у севе; оттоле въспятишася въ Новъгородъ, ни ладожанъ ждавъше.
Последь же оставъшеся Ижеряне усретоша ихъ бегающе, и ту ихъ избиша много, а прокъ (остатокъ) ихъ разбежеся, куды кто видя (разбегошася, кои где);
Нъ техъ Корела, кде обидуче (любо обшед), въ лесе ли [или на Неве или в вежах, и тех], выводяче, избиша: бе бо ихъ пришло творяху 2000 или боле, богъ весть, а то все мертво (мало же их къ свою землю убежа, ано вся кость ту паде)»65.
Известие о грабежах еми пришло в Новгород «на Спасов день» — 1 августа 1228 г. По счастью, князь был в городе, но как ни торопились новгородцы, ладожане их не дождались и бросились в погоню за емью самостоятельно. Догнали, атаковали, но победить не смогли и к концу дня отступили, укрывшись на некоем острове. Ночью емь запросила мира. Ладожане ответили отказом. Вероятно, емь опасалась продолжения битвы. Кроме того, надо полагать, стороны расположились таким образом, что водным путем емь не могла пробраться домой, минуя ладожан. Грабители решили убить всех пленных, бросить лодки и отступать (бежать) лесом. При бегстве их перебили карелы и ижоряне. В разгроме еми новгородцы, которые следовали за ладожанами, поучаствовать не успели. Не смогли они спасти и жизни пленников. Судя по всему, винили в этом боярина Судимира, которого от расправы спасло только заступничество князя. Обиделись новгородцы и на ладожан, которых даже не стали ждать при возвращении домой.
Исходя из подробных летописных данных, имеется возможность попробовать локализовать описанные события. На Ладожском озере и на Неве не так много островов, которые могли бы располагаться таким образом, что еми, возвращавшейся из Ладожского озера к своим селениям на побережье Финского залива, невозможно было бы обойти. Скорее всего, это Петроградский остров на территории современного Санкт-Петербурга — место, где разветвляется устье Невы. Если спускаться по Неве к Финскому заливу, то миновать его нельзя. Именно на нем могли укрепиться ладожане и преградить путь еми, которые должны были в результате перебить пленников и попытаться скрыться лесом. В погоне за емью участвовали ижорцы и карелы, то есть жители долины Невы и Карельского перешейка, что также указывает на то, что события происходили в невском устье.
Распределение племенных территорий карел, ижоры, води и веси по И. П. Шаскольскому
Новгородцы, надо полагать, двигаясь в лодках, также достигли Невы, но остались у ее истока. Здесь, через несколько дней, они узнали о разгроме еми, собрали вече и пытались наказать Судимира, обвиненного в задержке движения отряда. В целом при описании событий летописец сохраняет тон сожаления, хотя формально сообщает о полном погроме интервентов.
Особое внимание уделено летописцем участию ижоры и карелов. Ижора (ižora; ижорцы, inkeroine; в средневек. источниках — ingeri, inkeri, inkerikot) — это племенное объединение, родственное карелам (вплоть до начала XX в. их самоназванием было «карелы», karjalažt)66. Оно практически не идентифицируется археологически67. По письменным источникам фиксируется ареал его расселения: бассейн реки Ижора (фин. Inkeri) и побережье Невы. Западная граница расселения проходила по р. Стрелка, за которой начиналась Водская земля, а на востоке простиралась примерно до р. Назии. На севере ижорцы проживали на Карельском перешейке вплоть до р. Сестра и Лемболовских высот, а на юге примерно до среднего течения р. Оредежа68. В русской летописи ижора впервые упоминается именно в связи с событиями разгрома еми в 1228 г. Чуть ранее о «Ингарии» (Ingaria) упоминается в Хронике Ливонии. Зимой 1221/22 г. в эти земли совершили грабительский набег союзные немцам эстонцы из Уганди и Сакалы. Сначала угандийцы опустошили Водскую землю, а потом сакальцы внезапным налетом, которым очень гордились, разорили Ижору:
«Эсты из Угаунии (Ugaunenses) в середине зимы отправились с войском в поход по глубокому снегу и, пройдя через Виронию (Vіrопіат), перешли Нарву (Narvam), разграбили соседнюю область и захватили пленных и добычу. Когда они вернулись, тем же путем отправились сакальцы (Saccalanenses) и, перейдя через Нарву, совершили далекий поход в землю, называемую Ингария (Ingaria), принадлежавшую Новгородскому королевству (regno Nogardie). И нашли они эту землю многолюдной, и никакие слухи их не опередили, и нанесли они инграм (Ingaros) тяжкий удар, перебили много мужчин, увели множество пленных обоего пола, а многочисленных овец, быков и много другого скота, что не смогли увести с собой, истребили. И воротились они с огромной добычей, и наполнились Эстония и Ливония русскими пленными (Estonia et Lyvonia de captivis Ruthenorum), и за все зло, причиненное ливам русскими (que Rutheni Lyvonibus intulerunt), отплатили они в тот год вдвойне и втройне»69.
Ижорцы (Ingaros) отмечены как русские подданные. Скорее всего, они представляли карельское территориальное объединение, зависимое от Новгорода. Однако их данничестве могло носить не материальный характер, а, например, компенсировалось «морской стражей» Невского устья, обеспечением безболезненного прохождения через него купцов. Именно так охарактеризован в Житии Александра Невского ижорский старейшина Пелгусий, которому поручена была «стража морьская» и который известил новгородцев о прибытии шведского отряда в 1240 г.70 Отсутствие упоминания ижоры в русских источниках до 1228 г. может быть связано с тем, что их просто смешивали с карелами. Этим ижорцы решительно отличались от води, вожан, которых летопись неизменно выделяла.
Финно-угорское племя водь (Wath, Vatialaiset, Waddjalaiset) заселяло всю территорию плодородной Ижорской возвышенности примерно от низовий р. Нарва и до Ижорской земли (граница вдоль реки Стрелки и по верховьям Ижоры, Оредежа, Суйды), на севере достигало Финского залива, а на юге — среднего течения Луги71. Однако вдоль крупных речных артерий и на морском побережье вожане не селились. Большая часть водских древностей расположена в центральной части Ижорского плато, что говорит о четкой ориентации населения на землепашество72. Самоназвание води — водьялайн, вадьяко (vad'd'alain, vad'd'jakko), а также маавячи (тааvätši — букв. «народ [этой] земли»), что практически совпадает с самоназванием эстонцев73. Лингвисты считают, что водский язык является производным от одного из эстонских диалектов и выделился примерно в начале I тысячелетия н. э.74
Плодородные (почти чернозем) области Ижорского плато с давних времен привлекали внимание соседей. Для новгородцев эти земли были хлебной житницей, и контроль над ними был принципиален75. Уже в XI в. мы встречаем водь на страницах русской летописи. В 1069 г. вожане участвуют в набеге полоцкого князя Всеслава на Новгород, что могло быть связано с процессом покорения этих областей новгородцами76. Следующий раз летопись упоминает вожан под 1149 г., когда на них совершила набег емь, а новгородцы вступились77. Можно сделать заключение, что к середине XII в. водь уже вошла в ареал подвластных Новгороду племен, хотя, вероятно, этот процесс завершился заметно раньше.
Приведенное выше свидетельство Ливонской Хроники говорит о том, что интерес к богатствам Водской земли (Woten, Watland) проявляли и немцы78. Судя по всему, эстонское вторжение 1221/22 г. было лишь пробой сил. За ним последует попытка немецкого завоевания в 1240 г., а также включения земель води, ижоры и карелов в состав Вик-Эзельской епархии79. Все это заставит ускорить процесс консолидации Водской земли в состав Новгородского государства. Уже с конца XII в. усиливается русская миграция в эти земли, что фиксируется археологически: возрастает число древнерусских находок, сокращается количество чудских80. В 1215 г. летопись сообщает о голоде в Новгороде и области, когда погибло много «вожан»: «Вожане помроша, а останъке разидеся»81. Судя по всему, после 1215 г. этнический состав населения Водской земли сильно изменился и обрусел82.
В 1260-е гг. письменные источники впервые упоминают существование «Вочьскаа» сотни в Новгороде, а в 1338 г. летопись использует термин «Водская земля» Великого Новгорода83. Исследователи считают, что уже в XIII в. население здесь носило смешанный характер, а к началу XIV в. сплотилось в «русско-чудской культурный симбиоз»84. Возможно, в связи с этим мы не располагаем сведениями о водской племенной знати, хотя некоторые исследователи считают, что она еще в достаточно позднее время сохраняла судебную власть и даже имела некие военные функции85. Крупнейшие административный и торговый центр региона — Копорье — возник, как предполагал А.Н. Насонов, как новгородский погост в покоренной земле86. Сейчас исследователи связывают появление во второй половине XII в. серии укрепленных поселений на границах Водской земли (Копорья, городищ у дер. Кайболово и у дер. Воронино, «Городка» на р. Лемовже) с мерами по ограждению жителей от набегов эстонцев и еми87.
Таким образом, можно сказать, что интеграция Водской земли шла опережающими, по сравнению с соседними землями, темпами, но это практически не касалось сферы духовной. Христианизация води, по археологическим данным, проходит очень интенсивно на ограниченном отрезке времени в 30—80-х гг. XIII в., когда резко меняется погребальный обряд88. Обычно это связывают с летописной поездкой князя Александра Ярославича Невского и киевского митрополита Кирилла в 1256 г. в Копорье89. Однако если в 1227 г. князь послал священников крестить Карелию, то, надо полагать, дело христианской проповеди уже пустило свои корни в водских и ижорских землях, более близких к Новгороду90. Для самой Карелии, очевидно, прибытие священников в 1227 г. было завершающим этапом христианизации91. Вероятно, в Карелии тогда было мало священнослужителей или они были не столь энергичны, отчего потребовалась дополнительная миссия, инициированная князем Ярославом, опасавшимся, что латинские проповедники, работающие среди тавастов, проникнут и дальше.
Война новгородцев и еми 1227—1228 гг., завершившаяся первой Невской битвой в августе 1228 г., не выявила однозначного победителя, но привела к более явному разграничению сфер влияния на Севере Европы. Емь (тавасты), которых не смирили карательные акции русских, склонились к покровительству шведских колонистов и христианизаторов92. Их непримиримые противники — карелы, бывшие давними союзниками новгородцев, но сохранявшие значительную автономию в Новгородской конфедерации, — взяли курс на большую интеграцию с русскими княжествами, а также приняли христианство по православному обряду. Вместе с карелами линию сближения с Русью, судя по всему, взяли остальные прибалтийско-финские народы — водь и ижора. Для жителей этого региона католичество вполне могло ассоциироваться с емью (тавастами), интервентами и грабителями93. Эстонские племена вели себя примерно так же. Православные русские, наоборот, выступали защитниками. Так закладывались культурные и мировоззренческие границы в средневековой Европе.
Заметно, что в период правления Ярослава новгородцы уделяли большое внимание своим окраинам. Столкновения с немцами в Прибалтике заставило более ответственно подходить к своим зависимым территориям. Новгородцев фактически выбили из Эстонии, что привело к расколу самой земли, обособлению псковской окраины. Беспечное отношение к покоренной еми позволило пустить корни подрывной агитации шведов. Теперь иноземцы метили на водские, ижорские и карельские земли, утрата которых могла привести к морской блокаде Новгорода. Стоит шведам закрепиться на Неве, и горлышко морского пути к Волхову закупорится. Во время Невской битвы 1228 г. ладожане сами продемонстрировали, как они могут запереть выход в Финский залив.
В эти годы хорошо заметна эволюция князя Ярослава Всеволодовича как политика и военачальника. Впервые сев на новгородский стол в 1215 г., он чуть ли не сразу вступил в конфликт с горожанами, а затем пытался добиться своего, задушив их блокадой. Дело закончилось весной 1216 г. Липецкой битвой. Урок был усвоен. Ярослав будет еще не раз пытаться гнуть свою линию в отношениях с новгородским боярством, но чаще это будет более обдуманная методика: не конфронтация, но демонстрация обиды. Во время своего второго новгородского княжения, рассорившись с горожанами во время осады Ревеля в 1223 г., он отказался от стола, но мстить не стал: просто ушел — разбирайтесь с Эстонией как хотите. Лень и пассивность новгородцев в проведении колониальной политики явно не нравились Ярославу, но переубедить он их не мог — обиделся. Вскоре стало очевидно, что Ярослав прав, а иные князья вовсе не такие ретивые воины. Даже Михаила Черниговского обвинили в том, что он обещал в поход идти, но не пошел. В третий раз заняв новгородский стол, Ярослав стал еще более лоялен к новгородцам, которые впоследствии примут его и его династию в качестве сюзеренов на многие годы.
В своей политике по отношению к прибалтийско-финским народам Ярослав выступал настоящим колонизатором. Можно проследить даже признаки системы в его действиях. В 1223 г. он огнем и мечом прошел по Эстонии, а потом попытался основать русское княжение в Юго-Восточной Эстонии с центром в Юрьеве. Правителем там стал князь Вячко, который мог получить эти земли, скорее всего, именно от Ярослава, а не от новгородского веча. После захвата Юрьева в 1224 г. немцы оставили в живых одного пленного русского — «вассала великого короля Суздальского, посланного своим господином вместе с другими русскими в этот замок (magni regis de Susdalia vasallus, missus a domino suo cum aliis Ruthenis ad idem castrum)»94. Сюзереном Юрьевского княжества в Эстонии выступал именно Ярослав. Примерно такое же буферное княжество, зависимое лично от него, пытался он создать и в Карелии. Именно поэтому священники поехали к карелам из Переяславля. Карельское княжество Ярослава, вероятно, стало более жизнеспособным, чем эстонское, но ради этого пришлось пожертвовать своими претензиями на власть в Тавастии. Вероятно, вернувшись с Невы в сентябре 1228 г., Ярослав решил не тратить силы на борьбу с чужими руками противника — зависимыми племенами, подстрекаемыми немцами и шведами, — но атаковать конкурентов в самое их сердце — в Ригу.
Примечания
1. НПЛ, 64, 268. См. также: Янин, 2003. С. 194—195; Подвигина, 1976. С. 133; Фроянов, 1995. С. 437—441.
2. См.: ПСРЛ, I, 427—428, 432; Рапов, 1977. С. 170; Хрусталев, 2008. С. 49.
3. См.: Зотов, 1892. С. 25, 45—47; Горский, 1996 (1). С. 8—9. О.М. Рапов считает, что Михаил наследовал Мстиславу Святославичу уже в 1223 г., и никакого Константина Ольговича даже не упоминает (Рапов, 1977. С. 124).
4. Dimnik, 1981. P. 2, 7. Сейчас он изменил свое мнение, см.: Dimnik, 2003. С. XXX.
5. Летопись сообщает, что к Торжку Михаил прибыл «с черниговци» (НПЛ, 64, 268). Но достоверно о его черниговском правлении можно говорить лишь после 1225 г., то есть возвращения из Новгорода (Бережков, 1963. С. 269).
6. НПЛ, 64, 268.
7. НПЛ, 64, 269; ЛЛ, 448, 510.
8. НПЛ, 64—65, 269.
9. См.: Сало, 1990. С. 55. Русские обозначения финских племен происходит от их самоназваний: сумь от суоми (suomi), емь от хяме (häme). Шведы называли суоми — финнами, а хяме — тавастами. Современная историческая область суми (суоми) в Финляндии занимает провинцию (фин. maakunta, швед. landskap), которая так и называется: собственно Финляндия (фин. Varsinais-Suomi; швед. Egentliga Finland) со столицей в Турку (фин. Turku, швед. Åbo, Або). Современная историческая область тавастов (еми) в Финляндии (Häme, Tavastland) занимает следующие провинции: собственно Тавастланд (Kanta-Hämeen maakunta; Egentliga Tavastlands landskap) с центром в древней столице тавастов Хямеенлинна (Hämeenlinna, Tavastehus); Пяййянне-Тавастланд (Päijät-Hämeen maakunta; Päijänne Tavastlands landskap) вокруг южного побережья озера Пяййянне с крупнейшими городами Лахти (Lahti) и Хейнола (Heinola); область Тампере (Pirkanmaan maakunta; Birkalands landskap) с городом Тампере (Tampere); и Центральная Финляндия (Keski-Suomi; Mellersta Finland) с центром в городе Йювяскюля (Jyväskylä).
10. См.: Сало, 1990. С. 56—71. Действительное освоение этих областей началось только после шведского завоевания, а затем они образовали две особые исторические области: на побережье Ботнического залива — Сатакун-та (фин. Satakunta, швед. Satakunda; латин. Finnia Septentrionalis или Satagundia), а на побережье Финского залива — Нюланд (фин. Uusimaa, швед. Nyland), где расположена и современная столица Финляндии Хельсинки.
11. Их самоназвание — саамы (samlinč, samlä). Русские называли их лопь, лопари, что происходит от их финского обозначения — lappi (lappalainen). Финские исследователи считают, что финское название саамов происходит от фин. lape, lappea (сторона) — буквально «живущие в стороне». См.: ПФНР, 2003. С. 39. Сейчас саамы расселены в северных областях Фенно-скандии (Швеции, Норвегии, Финляндии, России). На севере Финляндии существует историческая область Лаппония (фин. Lappi, швед. Lappland). Между Тавастландом и Лаппонией в Финляндии простирается обширная историческая область со смешанным населением: Восточная Ботния (Остроботния, Ostrobothnia; фин. Pohjanmaa, швед. Österbotten). Ранее в Остроботнии значительную часть населения составляли лапландцы.
12. Впоследствии здесь сформировалась историческая область Саво, где проживает население, говорящее на особом диалекте финского языка и сформированное, судя по всему, из смешения карелов, тавастов и лапландцев.
13. См.: ПФНР, 2003. С. 161—162. И сейчас среди карелов выделяют три диалектные группы, сохранившие свои самоназвания (этнонимы): собственно — карелы (карьялани; karjalani); приладожские и олонецкие карелы — ливвики (ливвикёй, ливгиляйне; livvikoi, livgilãine); и прионежские карелы — людики (лююдиляйне; lyydilãine). Считается, что от людиков произошло название Людина конца в Новгороде.
14. См. подробнее: Гадзяцкий, 1941; Шаскольский, 1952; Шаскольский, 1961.
15. Christiansen, 1997. P. 41, 116; Jutikkala, Pirinen, 2003. P. 42.
16. Шаскольский, 1941. С. 93—115; Пашуто, 1951. С. 39—40; Пашуто, 1956. С. 100—101; Пашуто, 1968. С. 29—30; Шаскольский, 1978. С. 22—28.
17. ЛЛ, 11. В скобках даются разночтения по Радзивилловской и Московской-Академической летописям.
18. ДКУ, 1976. С. 148.
19. Рыдзевская, 1978. С. 108.
20. Шаскольский, 1978. С. 23—24.
21. Шаскольский, 1978. С. 24. Парадоксальным образом, ссылаясь на Шаскольского, переиначивает его выводы В.Т. Пашуто: «Новгородские данщики собирали с еми оброк и дань, что предполагает существование здесь известной администрации и погостов» (Пашуто, 1956. С. 101). При этом Пашуто привлекает выводы А.Н. Насонова, который писал о обонежской еми (Насонов, 2002. С. 69). Справедливости ради стоит заметить, что Шаскольский не выделял обонежской (заволочской) еми (Шаскольский, 1978. С. 107, прим. 3).
22. Имеется только один источник, указывающий на регулярность сбора дани с еми — это уставная грамота Святослава Ольговича 1137 г., в которой говорится о передаче новгородскому епископу обонежской дани, в составе которой упомянута «у Еми скора» (ДКУ, 1976. С. 148). Однако как указал еще А.Н. Насонов, речь здесь, скорее всего, идет о заонежской еми, проживавшей между Онежским озером и Белым морем, никак не связанной с землей тавастов (Насонов, 2002. С. 90).
23. Kalima, 1956. S. 47, 50, 102, 114, 118; Kirkinen, 1963. S. 48; Шаскольский, 1978. С. 25—26.
24. ЛЛ, 153—154. В круглых скобках разночтения по Радзивилловской летописи. В Новгородской летописи это известие более краткое, но указывается, что в походе участвовали новгородцы: «Володимиръ иде на Емь съ новгородьци, сынъ Ярославль» (НПЛ, 16). А.Н. Насонов считал, что в сообщении говорится о заонежской еми (Насонов, 2002. С. 85).
25. НПЛ, 21, 205. Этот поход А.Н. Насонов также связывал с заонежской емью (Насонов, 2002. С. 85).
26. НПЛ, 26, 212.
27. НПЛ, 27, 213.
28. НПЛ, 28, 215.
29. НПЛ, 38, 228.
30. НПЛ, 39, 230. В квадратных скобках дополнение из Комиссионного списка.
31. НПЛ, 40, 230—231.
32. Juusten, 1859. P. 119—120; Chronicon episcoporum Finlandensium. P. 132. См. подробнее: Шаскольский, 1978. С. 110—117.
33. Jutikkala, Pirinen, 2003. P. 43; Christiansen, 1997. р. 114—115; Шаскольский, 1978. С. 47—55.
34. НПЛ, 26, 212.
35. НПЛ, 31, 218—219. См. также: Шаскольский, 1978. С. 62—66.
36. Шаскольский, 1978. С. 66—71.
37. Подробнее см.: Шаскольский, 1978. С. 72—105; Кочкурина, Спиридонов, Джаксон, 1990. С. 21. У этой версии есть много противников. Шведская традиция приписывает поход жителям Виронии, то есть эстонцам (Gallen, 1984. S. 260; Лаар, Валк, Вахтре, 1992. С. 17).
38. Шаскольский, 1978. С. 115—121. Аналогичные оценки см.: Rein, 1968. S. 14, 26; Yrjö-Koskinen, 1874. S. 29.
39. Шаскольский, 1978. С. 67.
40. Juusten, 1859. P. 119—120; Rein, 1968. S. 15; Шаскольский, 1978. С. 113—118.
41. Chronicon episcoporum Finlandensium. P. 132; Opperman, 1937. P. 210.
42. FM, I. S. 24, № 64. Частичный перевод см.: Шаскольский, 1978. С. 130.
43. См.: Yrjö-Koskinen, 1874. S. 34; Carlgren, 1950. S. 261; Rein, 1968. S. 27; Шаскольский, 1978. С. 131.
44. ADS. № 3. См. также: Ailio, 1917. S. 43—44; Pipping, 1926. S. 88; Jaakkola, 1938. S. 246; Jokipii, 1965. S. 13; Donner, 1968. S. 74; Шаскольский, 1978. С. 132, прим. 27.
45. DS. № 298; Rydberg, 1877. № 86; FM, I. S. 29, № 82. Перевод см.: Шаскольский, 1978. С. 141; Линд, 1995. С. 54; Кучкин, 1996. С. 8—9.
46. См.: Pipping, 1926. S. 88—89; Donner, 1968. S. 74; Carlgren, 1950. S. 283; Шаскольский, 1978. С. 132.
47. НПЛ, 65, 270, 510. Предыдущие статьи новгородской летописи начинались мартом.
48. ЛЛ, 449. Это известие находится в самом конце статьи 6734 года, а новгородское свидетельство размещено в самом начале статьи 6735 года. Обе летописи применяют мартовское летосчисление, отчего мы вынуждены предположить, что суздальский летописец датировал поход по началу и фактическому времени проведения — зима 1226/27 г., а новгородский — по завершению похода — март 1227 г. См.: Шаскольский, 1978. С. 134, прим. 36.
49. ЛЛ, 449.
50. ЛЛ, 449.
51. НПЛ, 65, 270.
52. Впервые в Кормчей 1284 г. появляется указание на такой приговор: «вели кто будет еретическое писание у себя держать, и волхованию его веровать, со всеми еретиками да будет проклят, а книги те на голове его сжечь» (Православное Обозрение. 1876. Кн. 3. С. 88—89). В XIV в. туда прибавили «Правило 165 св. отец Пятого собора: на обидящих святые божие церкви», согласно которому карой за разграбление церковного имущества было сожжение на костре (Памятники древнерусского канонического права. Ч. I. Памятники XI—XV вв. СПб., 1880. С. 145—146). В 1438 г. митрополит Исидор, подписавший Флорентийскую унию с Римом, «от священнаго собору осужденъ бысть на сожжение, но избегъ ис темници», как сообщает поздняя Густынская летопись (Густ., 134). Ср.: Воскр. 2, 109.
53. См. об этом: Фроянов, 1995. С. 442—452; Петров, 2003. С. 194—195.
54. НПЛ, 27, 213. Первым упоминанием карел в письменных источниках является текст новгородской берестяной грамоты № 590 из слоя последней трети XI века: «ЛИТВА ВЪСТАЛА НА КОРЕЛОУ» (НГБ, 1977—1983. С. 71; Зализняк, 1995. С. 228).
55. НПЛ, 78, 295, 450, 80, 307, 454.
56. См.: Сакса, 2002. С. 90—91.
57. НПЛ, 88, 319.
58. НПЛ, 89, 321.
59. НПЛ, 323, 456.
60. Шаскольский, 1978. С. 132; Jutikkala, Pirinen, 2003. P. 50—51.
61. Rein, 1968. S. 30—31; Yrjö-Koskinen, 1874. S. 34; Juva, Juva, 1964. S. 134.
62. Rein, 1968. S. 30—31.
63. Синодальном списке НПЛ озеро названо «Ладозьское», в Комиссионном — «Въдьское», а в Академическом и Толстовском — «Невское» (НПЛ, 65, 270).
64. В других списках НПЛ Олонец не упоминается.
65. НПЛ, 65. Мы приводим текст по Синодальному списку. Разночтения с Комиссионным приводятся в круглых скобках, дополнения из Комиссионного — в квадратных (НПЛ, 270). См. также: ЛЛ, 510.
66. ПФНР, 2003. С. 592. См. подробнее: Рябинин, 1990. С. 31—38; Рябинин, 1993-б. С. 128; Конькова, 2001. С. 218.
67. См.: Рябинин, 1993-б. С. 127; Рябинин, 1997. С. 66—81; Конькова, 2001. С. 219.
68. См.: Рябинин, 1997. С. 63—64; Конькова, 2001. С. 217.
69. ГЛ. XXV, 6; Матузова, Назарова, 2002. С. 133—134.
70. НПЛ, 292, 448.
71. Е.А. Рябинин выделял особую область в низовьях Нарвы и Луги — «погосты в Чуди» (Никольский Тодожский, Воздвиженский Опольский и Каргальский погосты), которые не входили в Водскую землю, выделялись археологически (Рябинин, 2001. С. 11—13). См. также: Насонов, 2002. С. 109; Куза, 1975. С. 180; Рябинин, 1990. С. 15—27; ПФНР, 2003. С. 558—559. С этим не был согласен И.П. Шаскольский: Шаскольский, 1979. С. 46.
72. См.: Рябинин, 2001. С. 102, 107.
73. ПФНР, 2003. С. 555. В русском языке водь (мн.ч. вожане) часто именовали «чудь», «чудья». Самоназвание води (вадья, vatja) происходит от слова vakja — древнее прибалтийско-финское заимствование из балтийских языков, обозначающее «клин». В этом смысле оно совпадает с название северо-восточной эстонской области Вайга (Waiga, Wagia, Vaiga). См. подробно: Grünthal, 1997.
74. Аристэ, 1956. С. 21; ПФНР, 2003. С. 555.
75. Рябинин, 2001. С. 112.
76. НПЛ, 17. См. также: Гадзяцкий, 1940. С. 101—102; Куза, 1975. С. 183; Рябинин, 2001. С. 10.
77. НПЛ, 28, 215.
78. В исследованиях часто встречается ссылка на упоминание води и ижоры в 1164—1181 г г. в одном из писем папы Александра III (Кеппен, 1851. С. 60—62; Кеппен, 1861. С. 81—82, 260, 265; Гадзяцкий, 1940. С. 103, 129; Rank, 1960. Lk. 14; Kirpitschnikow, Ryabinin, 1987. S. 55; Конькова, 2001. С. 216). Однако как показали недавние работы эстонского исследователя А. Селарта, речь идет о досадной ошибке. В 1829 г. в сборнике шведских средневековых источников (Svenskt diplomatarium) под 1230 г. было опубликовано послание папы Григория IX, адресованное архиепископу Уппсаласкому, в котором упоминалось письмо предшественника Григория, папы Александра, где говорилось о карелах, лапландцах, ижоре и води (DS. № 254, 255). В действительности это послание папы Григория X (1271—1276) и относится к 1275 году (FM, I. № 151; FM, VIII. № 6568), а упоминается в нем письмо папы Александра IV (1254—1261), относящееся к 1255—1257 гг. (FM, I. № 113; Rydberg, 1877. № 106). См. также: Lind, 2001. P. 143—144. Как указал А. Селарт, эта ошибка утвердилась в исследованиях благодаря авторитету финского языковеда Андреаса Иоганна Шёгрена (1794—1855), сославшегося в работе 1833 г. на неверно датированный источник (Sjögren, 1861. S. 598).
79. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 258—260.
80. Рябинин, 2001. С. 105, 110.
81. НПЛ, 54, 253.
82. Сакса, 2002. С. 89.
83. ДКУ, 1976. С. 149, 150, 152; НПЛ, 349.
84. Кирпичников, Овсянников, 1979. С. 108.
85. Гадзяцкий, 1940. С. 127; ПФНР, 2003. С. 560. А.Н. Насонов.
86. Насонов, 2002. С. 74.
87. Кирпичников, Овсянников, 1979. С. 110—118; Кирпичников, 1984. С. 150—179; Рябинин, 1984; Рябинин, 1993. С. 222; Рябинин, 2001. С. 125—135.
88. Рябинин, 1995. С. 124, 126; Рябинин, 2001. С. 136—141. С Е.А. Рябининым решительно не согласен А.Е. Мусин, который считает, что христианизация региона зашла уже очень далеко в XII и начале XIII века (Мусин, 2002. С. 112).
89. Рябинин, 2001. С. 139; Мусин, 2002. С. 112.
90. А.Е. Мусин датирует христианизацию води и карел концом XII — началом XIII в. (Мусин, 2002. С. 105—107, 112), однако считает, что крещение ижоры произошло значительно позже — только в середине XIV в. (Мусин, 2002. С. 107). Исследователь ссылается на сообщение летописи, согласно которому во время шведского нападения на новгородские земли в 1348 г. король Магнус Эриксон (1319—1371) «Ижеру почалъ крестити въ свою веру» (НПЛ, 360). Мусин указывает на заключение протопр. И. Мейендорфа о том, что практика перекрещивания православных возникла на западе не ранее 70-х гг. XIV в. (Мейендорф, 1990. С. 86). Однако сам сюжет летописной статьи 6856 (1348) года строится вокруг вопроса об истинности католической или православной веры, а также упоминается сам факт перекрещивания. Статья начинается с вызова, который Магнус посылает новгородцам — король предлагает созвать церковный собор и решить на нем чья вера лучше: «аще ваша будет вера лучьши, язъ иду в вашю веру; аще ли будет наша вера лучши, вы поидите в мою веру <...>; или не поидите в одиначьство, язъ хощю ити на вас со всею моею силою» (НПЛ, 359). Мудрые новгородцы переадресовали вызов Магнуса в Константинополь, после чего последовало шведское вторжение в Ижорскую землю и крещение местных жителей «въ свою веру». По нашему мнению, содержание статьи со всей очевидностью указывает именно на перекрещивание ижорцев. См.: Накадзава, 2003. С. 3. Кроме того, факты перекрещивания фиксируются в Латинской империи уже в 30-е гг. XIII в. См.: Флоря, 2004. С. 135, 142. На слабые корни христианства у ижоры в 1240 г. указывает Житие Александра Невского, где упоминается ижорский старейшина Пелгусий с крестильным именем Филипп, который «живяше посреди рода своего, погана суща», то есть среди язычников (ЛЛ, 479; ЖАН, 2000. С. 360). И.П. Шаскольский также считает, что крещение ижоры произошло после 1240 г. (Шаскольский, 1978. С. 159, прим. 50; 187, прим. 166). Он даже ставит под сомнение христианство самого Пелгусия — то есть прямое указание Жития Александра Невского. Однако ниже пишет, что «водь, ижора и особенно карелы» в 1254 г. «в значительной мере были уже крещены в православную веру» (Шаскольский, 1978. С. 207, прим. 32). Следует признать, что к 40-м гг. XIII в. христианизация народов Восточной Прибалтики — води, ижоры и карел — не была завершена, но начало ей было положено много раньше.
91. См.: Сакса, 2001. С. 274; Мусин, 2002. С. 105—106. С.И. Кочкурина считает, что в 1227 г. имело место принудительное крещение карел князем Ярославом (Кочкурина, 1986. С. 113).
92. Первый период христианизации тавастов (в 20-е гг. XIII в.), судя по всему, носил мирный характер (Donner, 1968. S. 73—77, 83; Шаскольский, 1978. С. 132). Однако финский исследователь Ю. Айлио допускал, что наряду с мирной проповедью уже в 1220-е гг. шведы применяли и светские формы принуждения к принятию крещения. Он считал, что именно в это время было заложено первое шведское укрепленное поселение в земле еми — замок Тавастхус — на городище Хакойстен (Hakoisten) (Ailio, 1917. S. 46, 102—103; 205, n. 21). Впоследствии он был разрушен и основан заново — в 15 км севернее — на месте, где сейчас находится город Хямеэнлинна. Первое основание Айлио связывал с деятельностью епископа Томаса, а второе — с крестовым походом против тавастов ярла Биргера в 1249 г. (Ailio, 1917. S. 72, 82—87, 102—103). Эта позиция никак не подтверждается или опровергается источниками, но именно к ней склонялись последние по времени обследователи темы (Drake, 1968. S. 10—11; Шаскольский, 1978. С. 132, прим. 28; 204—205, прим. 21). Другие считают, что Биргер основал Тавастхус на месте городища Хакойстен (Pipping, 1926. S. 82—84; Jaakkola, 1938. S. 268—270; Jokipii, 1965. S. 37—42; Juva, Juva, 1964. S. 138; Donner, 1968. S. 77; Рыдзевская, 1978. С. 108).
93. Очевидно, что в 1220-е гг. крещению подверглись далеко не все представители племени емь (Шаскольский, 1978. С. 136, прим. 43).
94. ГЛ. XXVIII, 6; Матузова, Назарова, 2002. С. 107, 139.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |