§ 3.1. Походы в Эстонию Мстислава Мстиславича Удалого, 1209—1212 гг.
Утвердившись на новгородском столе в 1209 г., неугомонный Мстислав Мстиславич Удалой (Удатный) уже весной 1210 г. совершил свой первый поход в Эстонию, в Южную Уганди под Оденпе. Причем князь выступил в этих событиях как настоящий крестоносец. Он стал первым из русских правителей, кто после победы над язычниками заставил их креститься. Генрих Латвийский повествует о нем сухо, но с нескрываемым уважением, выставляя русского властителя в качестве действительного конкурента и претендента на лидерство по христианизации Эстонии:
«великий король Новгорода (Nogardie), а также король Пскова (Plicecowe) со всеми своими русскими пришли с большим войском в Угаунию (Ugauniam), и, осадив замок Одемпе (Odempe), бились там восемь дней. И так как в замке не хватало воды и съестных припасов, они попросили у русских мира. И те согласились на мир, и крестили некоторых из них своим крещением, и получили от них четыреста марок ногат и отступили оттуда и возвратились в свою землю, обещав послать к ним своих священников для совершения возрождающего к новой жизни таинства крещения. Впрочем, этого они так и не сделали, ибо (nam) жители Унгаунии позднее приняли священников от рижан и были крещены ими и причислены к рижской церкви»1.
Это более чем примечательное известие знаменует появление на страницах хроники Генриха Латвийского нового могущественного противника немцев, их соперника в господстве над Эстонией. Следует отметить, что действия Мстислава являются важной вехой и для русской истории. Именно этот князь, обладатель незаурядного военного таланта, демонстрирует также решительный антизападный (антинемецкий) акцент в своей политике. Разумеется, военные предприятия Мстислава определялись не этническим или конфессиональным антагонизмом. Скорее всего, основанием служили стечения обстоятельств без какой-либо идеологической или религиозной подкладки. Действия Мстислава вполне укладываются в рамки традиции, которая, впрочем, допускала скудные военные и политические новации.
Еще отец Мстислава, Мстислав Ростиславич, как отмечалось выше, в 1179 г. ходил походом на чудь, а после смерти в 1180 г. стал одним из немногих князей, похороненных в Софийском соборе Новгорода. Его память, вместившая в себя и образ другого новгородского князя, Мстислава Ростиславича Безокого (из Юрьевичей), неизменно поддерживалась местной Церковью, которая почитала «Мстислава Храброго» как святого2. В своих обращениях к горожанам Мстислав Мстиславич всегда указывал на преемственность своей власти от отца и поминал его гроб. Для него это был один из важнейших аргументов права на Новгород. И не удивительно, что свои военные предприятия он начал с нападения на чудь. Собственно, Мстислав Ростиславич, который правил в Новгороде менее года, только и запомнился новгородцам своим победоносным походом в Эстонию во главе 20-тысячного войска. Сын храброго воителя поддерживал родовую славу.
События развивались следующим образом. Ранней весной 1209 г. торопецкий князь Мстислав Мстиславич внезапно захватил новгородский город Торжок, где пленил местного посадника, нескольких купцов и, что особенно примечательно, группу дворян новгородского князя Святослава Всеволодовича. Затем торопецкий интервент послал гонцов в Новгород Великий:
«кланяюся святѣи Софѣи и гробу отца моего и всѣмъ новгородцемъ; пришелъ есмь к вамъ, слышавъ насилие от князь, и жаль ми своея отцины»3.
Новгородцы отозвались неожиданно быстро и однозначно: княживший в это время в Новгороде князь Святослав был арестован, а на его место приглашен Мстислава. Столь выразительное появление на политической арене Северо-Запада фигуры торопецкого князя, разумеется, должно было быть серьезно подготовлено. Он, очевидно, имел возможность опереться внутри Новгорода на некую социальную и политическую силу, способную убедить горожан сделать решительный поворот от своих, ставших почти традиционными династических предпочтений. Начиная с 1181 г. в Новгороде почти постоянно (с короткими промежутками в несколько лет: 1184—1187 и 1196—1197 гг.) находились владимиро-суздальские ставленники. После 1197 г. (то есть в течение 12 лет) их правление не прерывалось. Можно сказать, что под покровительством Всеволода Юрьевича Большое Гнездо на Северо-Западе Руси выросло целое поколение. И вдруг такая перемена. Основания для нее и подготовка должны были быть очень весомыми4.
Ясно, что Мстислав вокняжился в Новгороде вопреки желанию Владимиро-Суздальского самодержца. Это была победа «антисуздальской партии» новгородцев, чьи действия можно воспринимать в рамках утверждения тезиса о вольности в князьях. Идеальным воплощением этой политической программы стал торопецкий князь, который не располагал ни влиятельными покровителями, ни сколько-нибудь значительным личным авторитетом, влиянием или богатством. Мстислав был прежде всего воином, участником многочисленных мелких вооруженных конфликтов на Юге Руси, вытесненным оттуда и вынужденным коротать годы в бедной торопецкой волости. Он привык во многом отказывать себе, исключительный достаток его не интересовал, стремление к личной власти реализовывалось им исключительно в ходе военных операций, гражданскими делами он занимался без заметной охоты, только в целях обеспечения боеспособности земли. Такой князь не вмешивался во внутренние склоки новгородцев, сребролюбием не страдал, мздоимством тоже. Абсолютным идеалом нам выставляет Мстислава новгородская летопись: справедливый в суде и расправе, удачливый полководец, внимательный к заботам людей, благородный бессребреник. Слепым орудием боярских группировок и бесхребетным политиком рисует Мстислава современный исследователь Н.Ф. Котляр: «...у Мстислава вовсе не было таланта руководителя государства, ровно как и твердого характера»5.
Кучевая деревня на острове Саарема
Реалии средневековой Руси не во всем поддаются полновесному и многостороннему обследованию, отчего не всегда есть возможность дать однозначную оценку той или иной личности, ее деяниям и их результатам. В жизни было мало летописной одухотворенности. Приглашенный в Новгород, Мстислав не имел действительной возможности диктовать горожанам свои условия. Представитель династии Ростиславичей, внук великого князя Ростислава Мстиславича, он в начале XIII в. уже не мог положиться на влияние и военную силу своих родственников, истративших большую часть своего достояния в борьбе за Киев. В итоге представители этой линии оказались зажаты в узких рамках Смоленской земли — все другие волости отошли к иным представителям Рюрикова рода.
Мстислав Удалой ввязался в авантюру, в которой мог положиться только на себя и на тех новгородцев, которые его пригласили. Риск был велик. Как только князь захватил Торжок, то немедленно против него был направлен старший сын Владимирского князя, Константин, во главе Владимиро-Суздальской рати. Мстислав сжигал все мосты: арестовал дворян Святослава Всеволодовича (брата Константина), сместил посадника, заточил некоторых купцов — все действия были решительно недружественными. Кара могла быть очень жестокой. Но новгородцы не подвели. Отреагировали мгновенно и, более того, воспользовались теми же методами — взяли в качестве заложника своего собственного князя (Святослава Всеволодовича), чем гарантировали безопасность Мстислава. Константин вынужден был остановиться в Твери, а его отец, в итоге, признать узурпатора законным правителем Северо-Запада. После этих взаимных договоренностей Мстислав отпустил из плена Святослава и других заложников. Войны не состоялось. Престарелый и больной великий князь Всеволод Большое Гнездо не стал разжигать огонь междоусобицы накануне своей кончины. Он всячески стремился обеспечить мир для своей земли и рода. В последние годы жизни он много внимания уделял мерам по предотвращению междукняжеских конфликтов, грозящих перерасти в вооруженное столкновение после его смерти. В рамках такой политики можно рассматривать и лояльность по отношению к строптивым новгородцам.
Возможно, Всеволод Юрьевич даже чувствовал себя немного виноватым в злоключениях Мстислава Мстиславича. Весной 1207 г. большой поход на киевскую землю организовали Ольговичи во главе с черниговским князем Всеволодом Святославичем Чермным. Они выгнали из Киева Рюрика Ростиславича, захватили Белгород и осадили Торческ, где заперся упорный Мстислав Удалой. Это был последний город на их пути, и только после его падения черниговцы могли праздновать победу. Долго, конечно, городок не продержался, да и помощь ниоткуда не подошла. Вскоре Мстислав сдался и был отпущен к своим родичам в Смоленскую волость, где и получил в держание Торопец6.
После этих событий в дела Южной Руси решил вмешаться самый могущественный владетель Русских земель — владимиро-суздальский князь Всеволод:
«...и сжалиси о томь и рече: "То ци тѣмъ отчина однѣмъ Рускаіа землѧ, а намъ не отчина ли?"»7.
Он собрал все наличные у него войска, включая новгородцев, и двинулся к Рязани, куда направился и Всеволод Чермный8. Воспользовавшись уходом Ольговичей на северо-восток, Рюрик Ростилавич вновь захватил Киев9. Это прервало воинственные планы сторон. Рязанцы запросили мира, и суздальские рати отступили. Черниговские князья, вернувшись из-под Рязани, в начале 1208 г. попытались захватить Киев, но неудачно:
«Тое же зимы ходиша Олговичи на Кыевъ на Рюрика и не успевше ничтоже възвратишася»10.
Вмешательство суздальского князя и невозможность разрешить конфликт вооруженным путем вынудили Всеволода Чермного пойти на соглашение с Рюриком Ростиславичем. Компромисс был достигнут путем обмена княжениями: Всеволод получил вожделенный Киев, а Рюрику достался не менее значимый Чернигов. Для закрепления договоренности потребовалось согласие Всеволода Большое Гнездо, для чего на Северо-Восток был направлен митрополит Матфей. Он убедил суздальского властелина в необходимости такого паритетного разрешения вопроса. По Лаврентьевской летописи, соглашение было утверждено великим князем Всеволодом Юрьевичем в 1210 г., но переговоры об этом, должно быть, велись и раньше11.
Мстислав Мстиславич, судя по всему, уже после 1207 г. в событиях на Юге участия не принимал. У нас нет сведений о том, что его отношения с Рюриком Ростиславичем когда-либо были особенно теплыми. Кроме того, после вмешательства в южные дела Владимиро-Суздальского князя Рюрик вообще мало полагался на поддержку родственников по линии Ростиславичей. Истерзанные усобицами представители этой династии ютились на Смоленщине и не представляли серьезной силы, которая требовалась и на которую мог положиться Рюрик. Он теперь вел самостоятельную игру, оглядываясь только на Северо-Восток, который и помог ему вернуть Киев, а затем получить Чернигов и в мире провести остаток своих дней (ум. в 1212 г.)12.
Мстислав, конечно, не располагал какими-то личными симпатиями к суздальскому князю. Всеволод Юрьевич помогал вовсе не Ростиславичам, а только князю Рюрику, да и только после того, как тот утратил все свои владения, сжалился. Получив предложение от новгородцев, торопецкий князь, скорее всего, долго не раздумывал и действовал динамично. Суздальцы с реакцией явно запаздывали. Когда они собрались атаковать Мстислава, он уже имел за собой огромную новгородскую рать. Мир был единственным достойным выходом из ситуации13.
Оказавшись на новгородском столе, Мстислав продолжал блистать решительностью и инициативой также во внутренних делах. При нем произошла и смена посадников, и замена архиепископа, продолжалось активное строительство как в самом Новгороде, так и в пригородах, было совершено несколько удачных походов в Прибалтику. Мстислав всячески стремился уверить горожан в правильности их выбора. Этому должны были способствовать и строительные мероприятия, завершавшиеся пышными церемониями освящения, и длительные поездки князя по областным центрам, и реконструкция оборонительных сооружений на южных подступах к новгородской земле. Особое место в деятельности Мстислава Мстиславича занимали краткие победоносные походы в соседние земли Прибалтики, где он стал инициатором новой волны русской экспансии.
О событиях в Ливонии Мстислав мог быть достаточно подробно проинформирован еще находясь в Торопце, городе, расположенном в верховьях Даугавы (Западной Двины) и традиционно вовлеченном в пограничные конфликты соседних Полоцка, Смоленска, Пскова, а теперь и Литвы. Фактически первым мероприятием Мстислава в качестве новгородского князя было обновление крепостных стен соседних с Торопцом Великих Лук, а также административное реформирование пограничных земель. Еще в 1200 г. лучане самостоятельно совершали поход в Латгалию, то есть выступали почти самостоятельными участниками в борьбе за контроль над прибалтийскими землями14. Хотя, конечно, само возникновение их города (первое упоминание — в 1167 г.) было обусловлено его пограничным положением с Полоцким княжеством, в описываемое время все более подпадавшим под литовскую зависимость15.
После перестройки оборонительных укреплений Великие Луки были объединены с Псковом под рукой одного князя — Мстиславова брата Владимира, который теперь выступал единственным ответственным за все южные (с Полоцком, Литвой) и западные (с Эстонией, Латгалией) рубежи Новгорода. Почти одновременно с этим происходит вполне условное, но заметное размежевание зон ответственности Новгорода и Пскова в Прибалтике. Новгороду отходят земли Северной Эстонии (Вирония), Води, Ижоры и Карелии. Области Южной Эстонии (Уганди, Вайга и отчасти Сакала) и Северной Латгалии (Талава, Атзеле) в связи с географической близостью оказались под преимущественным контролем Пскова, который в эти годы приобрел не только «элементы самостоятельности» в отношениях с Новгородом, но и собственного князя16.
В общем и целом можно сказать, что значение Пскова и как административно-политического, и как военно-оборонительного, и как торгового центра начинает неизменно и неукоснительно расти именно в первые годы XIII в., что со всей очевидностью следует связать с колонизационным обустройством Прибалтики, превратившейся в короткие сроки из отсталого языческого захолустья в важнейшего транслятора западноевропейской торговой, церковной и военной активности. Выделение для Пскова отдельного князя следует связать уже с самым началом правления Мстислава Мстиславича в Новгороде17. Продолжением этих мер по обустройству границ явились и первые походы на чудь.
Если следовать логике летописного изложения, то еще в конце 1209 г. князь Мстислав совершил краткий рейд в эстонскую Виронию18:
«Ходи Мьстиславъ на Чюдь, рекомую Торму, с новгородци, и много полониша, а скота бещисла приведе»19.
А через несколько месяцев, в начале 1210 г., князь Мстислав совершил тот самый знаменательный поход в Уганди, который и отметил в своей хронике Генрих Латвийский. Русские летописи повествуют о нем следующим образом:
«Потом же, на зиму, иде князь Мьстиславъ с новгородци на чюдьскыи город, рекомыи Медвѣжию голову, села их потрати; и приидоша под город, и поклонишася Чюдь князю, и дань на них взя; и приидоша вси здрави»20.
В источнике нигде не отмечено крещение жителей Оденпе (Медвежьей головы). Для новгородцев это выглядело малозначимым фактом. Немцы же особо акцентировали на нем внимание. Мстислав, окрестив покорившихся эстов, поступил нестандартно, вопреки традиции, утверждаемой Полоцком. Это было замечено иноземцами и воспринято как вызов. Скорее всего, Мстислав сознательно поступал подобным образом: он крепил границы и использовал христианство в качестве дополнительной меры воздействия, собственно, как и немцы. Эксперимент, к сожалению, плодов не дал.
Генрих Латвийский в цитированном выше отрывке подчеркивал, что Мстислав пообещал прислать в Уганди православных священников, но не выполнил обещания:
«Впрочем, этого они [русские] так и не сделали, ибо (nat) жители Унгаунии позднее приняли священников от рижан и были крещены ими и причислены к рижской церкви»21.
Все переводчики этого текста слово «пат» переводили как «ибо», отчего в поведении русских сквозит некая ущербная пассивность: обещали священников и не прислали, отчего эстонцы вынуждены были обратиться к латинянам22. Разумеется, подобная трактовка был на руку католическому священнику Генриху Латвийскому, проповедовавшему в соседних с Уганди областях. Однако добросовестный хроникер, допуская расстановку выгодных для себя акцентов, не противоречил истине. Nam можно перевести также как «дело в том, что», «ведь», «потому что»: православных священников не прислали, потому что пришли латинские священники. Кажется, такое прочтение ближе к истине.
Мстислав Мстиславич выступает новатором в вопросах экспансионистской политики, инициатором новых методов в этой области. Однако всесторонней поддержки со стороны Церкви он, судя по всему, не получил. Новгородские священнослужители оказались менее расторопны и мало заинтересованы в развитии миссионерской деятельности в среде язычников. Возможно, это стало одним из поводов для смены архиепископа, произведенной по инициативе князя уже в январе 1211 г. Прежний архиерей Митрофан был отстранен от службы («и не даша ему правитися»), а затем сослан (или заточен?) в Мстиславову волость Торопец. Той же весной 1211 г. Мстислав направил в Киев на поставление в архиепископы мниха Хутынского монастыря Антония, который в миру именовался Добрыня Ядрейкович и около 1200 г. совершил паломничество в Константинополь, которое описал в специальном сочинении («Книга Паломник»)23. Антоний привез из Византии много значимых покупок — мощи некоторых святителей, меру Гроба Господня и др. Он уже был широко известен в Новгороде и, кроме того, принадлежал к одному из влиятельных боярских родов, что было особенно выгодно новому князю, нуждавшемуся в укреплении своих позиций внутри общины. Позднее Антоний прославился своей храмоздательной деятельностью, а также выступал неизменным сторонником и проводником церковной политики князя Мстислава. У нас нет непосредственных сведений о развитии при Антонии миссионерской проповеди в среде язычников. Однако скорее всего, не случайно, что он всегда оказывался на пастырской службе в пограничных областях Руси. Так, в 1219 г. он был изгнан из Новгорода, после чего Мстислав, ставший к тому времени Галицким князем, добился утверждения Антония в качестве епископа вновь образованной (!) епархии в Перемышле, городе, предельно удаленном от православных центров, а вскоре отошедшем к Польше и совсем латинизированном24. Действия архиерея на «передовых рубежах Православия», скорее всего, было обусловлено его приверженностью проповедничеству и миссионерству, вполне сочетавшимися с убеждениями самого князя Мстислава Мстиславича.
Реконструция застройки центральной части Риги в сер. XIII в.
Примечательно, что княжеские инициативы не были поддержаны не только в церковной среде. Совершенно иную позицию в отношениях с прибалтийскими немцами избрал и родной брат Мстислава — Владимир Псковский25. Изначально они, вероятно, действовали в русле единого замысла. Предполагалось стабилизировать ситуацию на границах, для чего уместны были союзнические отношение с ливонскими христианами. Последние в те годы также стремились к спокойствию на латгальско-эстонском порубежье. Перманентные склоки между соседними племенами латгалов и эстов грозили перерасти в большую войну, к которой немцы готовы не были. В 1210 г. рижане вели переговоры и заключали мирные соглашения с эстами, Полоцком и, судя по всему, с Псковом. Фактически со всеми своими соседями. Однако эту линию, проводимую епископом Альбертом, поддерживали не все. Крестоносное движение вовлекало в свои ряды огромное количество авантюристов, любителей легкой наживы и бездумных рубак. Управлять такой публикой было предельно сложно даже такому искусному администратору, как Альберт. Он неизменно старался удержать своих подопечных от опрометчивых, слишком решительных и агрессивных действий. С другой стороны, их эмоциональная и взрывоопасная удаль нередко шла на пользу распространению христианства и расширению владений самой епархии. Так случилось в свое время с Кукенойсом, где личный конфликт рыцаря Даниила из Леневардена с князем Вячко перерос в войну и завершился поглощением русско-латгальского протогосударственного образования. Аналогичным беспокойством отличался и рыцарь Бертольд из замка Венден (Цесис), который большей частью по собственной инициативе разжигал пожар междоусобия на границе Латгалии и Эстонии.
Вооруженный конфликт латгалов и ливов с эстами зафиксирован в Ливонской Хронике еще под 1208 г., когда мир между племенами был заключен при посредничестве немцев. Но в 1209 г. война возобновилась. Поход латгалов в Эстонию был поддержан некоторыми рыцарями-крестоносцами, но сам епископ Рижский Альберт спешно заключил с эстами мир. В 1210 г. угроза межэтнической бойни в Прибалтике только усилилась. Причем для Риги она стала всесторонней. Как только весной Альберт в очередной раз отбыл в Германию, на ливонскую столицу напали курши, пытались ее осаждать, но неудачно. Чуть позднее Кукенойс атаковали литовцы. Немцы, едва сдерживавшие оборону на южных рубежах, разумеется, опасались получить войну на другом направлении. С Полоцком срочно был подписан мир и была обещана выплата «ливской» дани. Тогда же, вероятно, был заключен мир и с Новгородом. Судя по всему, Мстислав поделил с епископом Альбертом зоны ответственности в Прибалтике с учетом того, что большая часть Эстонии оставалась еще не покоренной русскими и тем более немцами. «Вольные» области эстов, включавшие Сакалу, Гервен, Гарию, Ревеле (Рявала) и Приморье (нем. Maritima или Wiek, Вик; эст. Läänemaa, Ляэнемаа) с Роталией (Rotalia, эст. Ridala) и Сонтаганой (Sontagana; эст. Soontagana)26, оказались в сфере свободного соперничества сторон: кто завоюет или покорит миром их, тот и станет хозяином. За Новгородом закрепились права на северные области Латгалии Талаву и Атзеле и на широкую полосу эстонских земель, вытянувшуюся с севера на юг от Балтийского моря до Латгалии вдоль Чудского озера: Вирония, Вайга, Уганди. Права Риги признавались на Ливонию, Нижнее Подвинье и Латгалию (без Атзеле и Талавы).
В 1210 г. немецкое вторжение в Эстонию еще не планировалось, отчего подобные условия можно признать взаимовыгодными. Кроме того, мир был закреплен состоявшимся в том же году браком дочери псковского князя Владимира Мстиславича, младшего брата Мстислава Мстиславича, и Теодориха, младшего брата епископа Альберта, то есть, собственно говоря, первым русско-немецким матримониальным альянсом27. Этот брачный союз и его наследники (сын и внук Владимира) станут важнейшими элементами русско-немецких отношений на протяжении последующих 40 лет. Хотя начиналось все как простое продолжение политики новгородского князя по приграничному замирению.
Мстислав, казалось бы, совершенно безболезненно и очень быстро расставил реперные ориентиры на западных новгородских границах и закрепил их системой взаимных соглашений с соседями. Этими же договоренностями обеспечивалась и южная граница. Признав права Риги на Подвинье (включая, вероятно, Кукенойс и Герцике), Мстислав предвосхитил договоренности Риги с Полоцком, закрепленные позже. Владимир Полоцкий оказался зажат со всех сторон и лишен поддержки даже своих новгородско-псковских соотечественников. Со стороны Мстислава это, конечно, был не дружественный акт. Он укреплял южные границы Новгородской земли не только строительством новых крепостей, как Великие Луки, и расширением псковского «военного округа» под единоличным руководством Владимира Мстиславича, но и подобными союзами. Для торопецкого владетеля в этом была и личная польза в виде содействия торговому развитию своей верхнедвинской волости. Достигнутая стабильность была выгодна для всей торговли Северо-Запада.
С другой стороны, если новгородцы своими соглашениями с Ригой преследовали исключительно местные, а далеко не общерусские или общехристианские цели, то и немцев не стоит обвинять в заведомом коварстве. Конечно, для иноземцев в далекой перспективе было очень выгодно втянуть русских соседей в наступательный союз для борьбы с непокорными эстами, язычниками. Однако в 1210 г. епископ Альберт ничего подобного не планировал. После подписания мира он даже уехал из Ливонии. Лето выдалось для немцев тревожным. Давление с юга сочеталось с неудачами на севере. Рижане пытались уйти в глубокую оборону. Лишь неугомонный рыцарь Бертольд Венденский продолжал будоражить местные племена. Вскоре после ухода Мстислава из разоренной Уганди Бертольд сам совершил несколько налетов на эту область, прикрываясь противоборством местных жителей, и даже захватил Оденпе28. Эсты, на этот раз из Сакалы, ответили крупным вторжением и разгромом немцев в битве на приграничной реке Имере (Зедда)29. В результате таки разразилась столь нежеланная для епископа Альберта война.
Давняя латгальско-эстонская вражда в сочетании с воинственностью рыцаря Бертольда, который, несомненно, играл на противоречиях между планами епископа и Ордена меченосцев, привели к разжиганию военных страстей и ожесточению сторон. Судя по всему, своими походами в Уганди Бертольд стремился спровоцировать и русских, но те продолжали оставаться в рамках мирных соглашений: некий рыцарь наказывал язычников за их нападения на подвластных ему латгалов — в том нет угрозы для власти Новгорода, которому продолжают выплачивать дань.
Начавшаяся война потребовала от немцев, прежде всего рижан, выхода из обороны. Для победы требовалось наступление, причем в максимально непривычное для противника время — декабрь.
В конце 1210 г. под Рождество:
«старейшины рижан послали известить по всей Ливонии и Леттии и во все замки по Двине и Койве, чтобы все собирались и были готовы мстить эстонским племенам. Известие дошло и до Пскова (Plescekowe), бывшего тогда в мире с нами, и оттуда явился очень большой отряд русских на помощь нашим»30.
Этот поход псковичей, совершенный ими совместно с ливонцами в эстонскую область Сонтагану31, в русских источниках не зафиксирован, несмотря на вполне удачное свое завершение. Но в достоверности известия сомневаться не приходится. Дальнейшие события показывают, что после этого похода наступил решительный перелом в расстановке сил на ливонско-эстонской границе, немцы вступили в полосу побед, тяжелых и кровопролитных, но убедительных и достойных. Князь Владимир Псковский сыграл в этом если не важнейшую, то заметную роль. Он помогал немцам и ничуть не противился расширению их власти в Прибалтике. Позднейшие события показывают, что его действия вызвали ожесточение не только у эстонцев, но и у псковичей. Последние длительное время считали себя монопольными потребителями эстонской дани, которой делились только со своими новгородскими сородичами. Теперь этому пришел конец, и они во главе со своим князем содействовали случившемуся.
В феврале-марте 1211 г. немцы во главе с рыцарем Бертольдом из Вендена осадили, а потом захватили Вильянди, центральный город земли Сакала. В ответ эсты собрали колоссальную армию со всей Эстонии (включая остров Эзель и область Ревеля), выгнали крестоносцев из Сакалы и двинулись на Ригу. В битве на Койве они были наголову разгромлены совместными силами немцев, ливов и латгалов. Вся верхушка эстов была перебита32. Немцы если и не покорили Эстонию, то стали теперь главными на то кандидатами. Именно после этого Альберт назначил в Эстонию отдельного епископа Леальского (ad titulum Lealensem), которым стал многократно упоминавшийся брат Теодорих, основатель Ордена меченосцев33.
Вероятно, Владимир Псковский негласно уступил рижанам права на покорение Сакалы. Именно после совместного с псковичами похода в Сонтагану немцы предприняли дерзкий захват Вильянди. Русские собирали дань в Сакале еще в XI в., отчего можно предположить, что без их согласия любые акции немцев в этой области должны были считаться враждебными. Конечно, все вполне укладывались в договоренности Мстислава и Альберта от 1210 г., согласно которым, как мы предположили, в Эстонии была оставлена область для «соревновательной колонизации». Однако без боя отдавать области было не в характере Мстислава Удалого. Судя по всему, действия Владимира Мстиславича следует признать его собственной инициативой. Это подтверждают и позднейшие события.
Уже весной 1211 г. псковичи изгоняют князя Владимира. Если русская летопись никак это не поясняет, то Генрих Латвийский уделяет произошедшему отдельную статью:
«...русские в Пскове возмутились против своего короля Владимира, потому что он выдал дочь свою замуж за брата епископа Рижского, и изгнали его из города вместе с челядью. Он бежал к королю Полоцкому, но мало нашел у него утешения и отправился со своими людьми в Ригу, где был с почетом принят зятем своим и людьми епископа»34.
Особое внимание исследователей всегда привлекал маршрут изгнанника. Он не поехал в Новгород к брату, но избрал в качестве пристанища Полоцк, явно враждебный Мстиславу Мстиславичу и новгородцам. Однако полочане не стали делать ставки на раскол в стане Ростиславичей, а тем более содействовать одному из них в возвращении Пскова. Это должно было привести к войне сразу на несколько фронтов и против Новгорода, и против Смоленска. Силы были явно не равны, и Владимир Полоцкий не решился помогать тезке. Владимир Мстиславич пустился искать союзников к родственникам в Ригу.
Примечательно, что Полоцк хоть и не воспользовался услугами опального князя, но постарался причинить псковичам побольше вреда чужими руками. Как только Владимир Мстиславич был горожанами изгнан, на Псков совершили крупное нападение литовцы, причем застали жителей совершенно врасплох, «на озере»:
«В Петрово говѣние изъихаша Литва безбожная Пьсковъ и пожгоша; плесковици же бяху в то время изгналѣ князя Володимера от себе, а плесковици бяху на озерѣ; и много створиша зла и отъидоша»35.
Если это не случайность, то подсказать литовцам проходы между псковскими сторожами, а также наиболее удачное время для вторжения мог только человек, который все это организовал, то есть князь Владимир. Сам он, скорее всего, с литовцами не сносился, а вот полочане вполне были на это способны. Иной, минующий Полоцк маршрут литовцев на Псков предположить затруднительно36.
В том же 1211 г. эсты из Сакалы с союзниками из Уганди совершили нападение на латгалов, выступивших на стороне немцев в сражении на Койве. В события немедленно вмешались крестоносцы и нанесли эстам поражение, после чего совершили глубокий карательный рейд. Они использовали нападение из Сакалы как предлог для атаки на Уганди, жители которой якобы, по свидетельству Генриха Латвийского, принимали участие в походе на латгалов. В январе 1212 г. немцы с союзными (вероятно, крещенными) ливами и латгалами совершают один из самых дальних и дерзких своих походов через всю Уганди вплоть до Дерпта (Юрьева) и далее в Вайгу и Гервен37.
Совершенно откровенное вторжение немцев в области, зависимые от Новгорода, вынуждает Мстислава Мстиславича к ответным действиям. Генрих Латвийский об этих событиях пишет так:
«Когда великий король Новгорода Мстислав (Mysteslawe) услышал о тевтонском войске в Эстонии, он тоже поднялся с пятнадцатью тысячами воинов и пошел в Вайгу, а из Вайги — в Гервен, не найдя тут тевтонов, двинулся дальше в Гариен и осадил замок Варболе и бился с ними несколько дней. Осажденные обещали дать ему семьсот марок ногат, если он отступит, и он возвратился в свою землю»38.
Русская летопись сообщает о произошедшем без связи с действиями немцев. Известие по содержанию достаточно сухое, но начинается зловеще и далее содержит много выразительных подробностей:
«Месяца февраля въ 1 день, в неделю сыропустную, громъ бысть по заутрении... Того же дни иде князь Мьстиславъ с новгородци на Чюдь на Ереву, сквозѣ землю Чудьскую к морю, села их потрати и осѣкы ихъ возмя; и ста с новгородци под городомъ Воробииномъ, и Чюдь поклонишася ему; и Мьстиславъ же князь взя на них дань, и да новгородцемъ двѣ чясти дани, а третьюю часть дворяномъ; бяше же ту и Плесковьскыи князь Всеволод Борисовиць со плесковици, и Торопечьскыи князь Давыдъ, Володимирь брат; и приидоша вси здрави со множествомъ полона»39.
Несмотря на то что путаница в летописной хронологии вносит некоторое смущение, исследователи уверенно относят этот поход к началу 1212 г. Впечатляет наличие у Генриха Латвийского излишних подробностей о размере дани (700 марок ногат), уплаченной жителями Варболе (Воробиина), и размере русского войска (15 тысяч). Этих данных русская летопись не приводит.
Создается впечатление, что немцы очень пристально следили за действиями Мстислава, представлявшего для них действительную угрозу40. Вероятно, после этих событий между рижанами и Новгородом произошел обмен посольствами. Был восстановлен мир на условиях status quo.
Реконструкция воротной группы городища Варбола
Вполне возможно, что немецкие представители застигли Мстислава еще в Вайге и убедили его в том, что их набег не носил антирусского характера. Именно этим можно объяснить то, что князь не стал двигать полки в южном направлении (в Уганди, в Сакалу или на Ригу), но пошел в незатронутые крестоносцами области. Вероятно, ему предоставили заверения в том, что конфликт исчерпан и более такого не повторится. На несколько лет в Эстонии действительно утвердилось спокойствие. Прервались как русские, так и немецкие набеги. Линия на замирение и стабилизацию, проводимая Мстиславом, распространялась даже на его опального брата Владимира, который не сдружился с рижанами и вообще ливонской администрацией и в итоге вновь вернулся на Русь (примерно конец 1214—1215 гг.)41. Вскоре он опять утвердится в Пскове и станет приверженцем резко антинемецкой политики.
Территориальные приобретения Ордена и Рижского епископа в Ливонии в 1213/1214 гг.: 1 — Орден меченосцев; 2 — Владения Рижского епископа; 3 — русские княжества; 4 — языческие племена; 5 — Территориальные границы; 6 — границы межплеменные (условные); Цветом обведены границы зависимых или союзных областей
Весь период первого новгородского княжения Мстислава Мстиславича немцы военных действий в Эстонии не вели. Прочный мир с Новгородом позволил Рижскому епископу разорвать даннические отношения с Полоцком, который теперь не имел даже гипотетических шансов на реванш. Поддержки эстов ему искать было бесполезно, так как этому мешали Новгород и давний недруг Мстислав. В одиночку же полочанам с Ригой было уже не справиться. Было решено вести переговоры. В сопровождении союзного Владимира Мстиславича («короля Владимира») и после заключения мира с новгородцами епископ Альберт прибыл на встречу в Герцике вполне уверенным в себе. Он мог спокойно предложить князю Владимиру Полоцкому довольствоваться своей причастностью к распространению христианства в Ливонии и отказаться от какой-либо «ливской дани»42. Можно сказать, что политика новгородского князя из смоленских Ростиславичей позволила полностью устранить Полоцк из участия в судьбах Прибалтики.
Примечания
1. ГЛ. XIV, 2; Матузова, Назарова, 2002. С. 119. Все выделения и дополнения — Д.Х.
2. Подробнее см.: Янин, 1988. С. 119—134.
3. НПЛ, 51, 249.
4. Исследователи давно обсуждают те обстоятельства, которые позволили Мстиславу утвердиться в Новгороде (Соловьев, 1993. С. 605; Тихомиров, 1955. С. 248; Янин, 2003. С. 165; Подвигина, 1976. С. 129; Фроянов, 1995. С. 402). И.Я. Фроянов считает, что Мстислав действовал по собственной инициативе и воспользовался общеновгородским неудовольствием от княжения суздальского ставленника Святослава Всеволодовича, утвердившегося в городе вскоре после бурных событий 1207 г. Другие ученые предпочитают осторожно указывать на то, что Мстислав в своих действиях опирался на некую группу бояр, с которыми заранее согласовал свое выступление (Соловьев, 1993. С. 605; Янин, 2003. С. 165). Очевидно, что реакция на захват Торжка со стороны Новгорода, как и со стороны Владимира, была молниеносной: за то время, пока Константин Всеволодович с полками подошел только к Твери, Мстислав успел сослаться с новгородцами, добиться своего признания, вступить в Новгород, собрать ополчение и с ним двинуться снова (НПЛ, 51, 249; ЛЛ, 435). Предположить, что Мстислав заранее не располагал своими сторонниками в городе, затруднительно.
5. Котляр, 2008. С. 120.
6. ЛЛ, 429.
7. ЛЛ, 429—430.
8. ЛЛ, 429—432.
9. ЛЛ, 433.
10. ЛЛ, 434. Это сообщение замыкает летописную статью 6715 мартовского года (март 1207 — февраль 1208 г.), где ему предшествует известие о лунном затмении 3 февраля 1208 г. Следовательно, сами события неудачного похода Ольговичей на Киев относятся к началу 1208 г., а не к концу 1207 г.
11. ЛЛ, 435. В Воскресенской летописи обмен княжениями отнесен к 1209 году, при том, что 1210 г. в тексте пропущен (Воскр., 235). Густынская и Никоновская летописи датировали события 1211 г. (Густ., 331, 334; НЛ, 62, 69). То, что договоренность об обмене княжениями была достигнута между Всеволодом Чермным и Рюриком Ростиславичем еще до отправки во Владимир-Залесский митрополита Митрофана, говорит, на наш взгляд, то, что посольство отбыло на северо-восток из Киева (Воскр., 117), где, таким образом, уже сидел Всеволод Чермный. Захватил он город или был впущен в него Рюриком по мирному договору, сказать трудно. Хотя, надо полагать, если бы это был результат вооруженного столкновения, со стороны Всеволода Большое Гнездо не было бы высказано столько радости относительно успешного разрешения давнего конфликта. Кроме того, посредником выступал лично киевский митрополит. Считается, что он выступал в переговорах на стороне Ольговичей, но его симпатии к этому клану позднее никак не проявились. Наоборот, на протяжении всего периода своего святительства он неоднократно демонстрировал свою покладистость именно в отношениях с Ростиславичами, прежде всего с Мстиславом Мстиславичем, и с Юрьевичами (См.: Щапов, 1989. С. 201—202). Вполне можно допустить, что и в переговорах 1209—1210 гг. митрополит Матфей выступал не в качестве посла Ольговичей, а в качестве независимого посредника или сторонника Ростиславичей, который пытался устранить нарастающее влияние в южнорусских землях Владимиро-Суздальской династии.
12. См.: Бережков, 1963. С. 104; Рапов, 1977. С. 163.
13. В.Н. Татищев излагает иную версию событий утверждения Мстислава в Новгороде. Он считает, что после захвата Торжка и приглашения новгородцев Мстиславу вокняжиться не удалось. Он ушел обратно в Торопец, а в Новгород Всеволодом Большое Гнездо был направлен сын Владимир. Только через год Владимир был изгнан, а Мстислав вновь приглашен и стал новгородским князем (Татищев, 1995. С. 184—185). Обычно исследователи отказывают этой версии в достоверности (Соловьев, 1993. С. 605; Янин, 2003. С. 165).
14. НПЛ, 45, 239.
15. Насонов, 2002. С. 80. Примечательно, что все древнейшие упоминания Великих Лук относятся к летописным статьям, повествующим о деятельности отца и деда Мстислава Мстиславича Удалого. В 1167 г. именно в Великих Луках (первое упоминание этого города) великий киевский князь Ростислав Мстиславич взял с новгородцев клятву в том, что они будут принимать на княжение только его детей. Здесь же он разболелся и на обратном пути к Киеву умер (ИЛ, 529; НПЛ, 32, 219). А в 1180 г. именно в Великих Луках прервал свой последний военный поход (на Полоцк) новгородский князь Мстислав Ростиславич, после чего на обратном пути заболел и по прибытии в Новгород умер (ИЛ, 608—609). Великие Луки оказываются для Мстислава Мстиславича местом знаменательным и символичным. Здесь вступали на свой последний путь его отец и дед. Он же решил изменить судьбе и начать из Великих Лук свой путь к прижизненной славе.
16. См.: Горский, 1996. С. 7. В.Л. Янин настаивает на полной политической независимости Пскова уже в середине XIII в. (Янин, 1992. С. 8—12). Однако очевидно, что в рассматриваемое нами время Псков действовал с оглядкой на своего «старшего брата». Полемику между В.А. Буровым и В.Л. Яниным о характере взаимоотношений Пскова и Новгорода см.: ОИ. 1993. № 6. С. 208—210.
17. В оригинальном известии Новгородской IV летописи об изгнании князя Владимира из Пскова в 1211 г. он назван «Торопецким» (Н4, 184). Из этого можно заключить, что в Псков он прибыл именно из Торопца, то есть одновременно с Мстиславом Удалым. Допустить, что Владимир утвердился в Пскове еще при правлении в Новгороде Юрьевичей, затруднительно.
18. В летописи упомянута некая «Торма», под которой принято считать большую деревню Turme (эст. Tõrma), упоминаемую Ливонской Хроникой и датскими поземельными книгами XIII века в Виронии около Раквере (ГЛ. XXIII, 7; ИЭ, 1961. С. 115, 144). Сейчас эта локализация нередко оспаривается в связи с тем, что начиная с XVII в. источникам известен населенный пункт Торма в северной части области Вайга. Рядом с ним обнаружено древнее городище, которое, однако, пока не исследовано (Насонов, 2002. С. 76; Вескис, 1976. С. 32—38; Матузова, Назарова, 2002. С. 292). Е.Л. Назарова, пытаясь совместить рассматриваемый поход на Торму с походом новгородцев на Гервен в 1212 г., предпочитает относить Торму к области Вайга, через которую, судя по всему, новгородцы в 1212 г. и проходили (Матузова, Назарова, 2002. С. 291). Однако для Вайги в летописи используется русская калька «Клин», а для Виронии в период до строительства Раковорского замка какое-либо название нам не известно — можно предположить, что им и было «Торма». К тому же, более предпочтительно считать, что первый свой поход на чудь Мстислав совершил именно в Виронию, более развитую и богатую область Эстонии, по своей значимости не идущую ни в какое сравнение с маленькой Вайгой.
19. НПЛ, 52, 250; ТЛ, 312; Н4, 184; С1, 262. Эти, как и следующее, сообщения отнесены в летописи к 6720 году, что заведомо неверно. Вообще эта часть новгородской летописи изобилует перепутанными датировками, представляющими целых два (если не три) хронологических пласта (Бережков, 1963. С. 247—248). Неточность можно зафиксировать уже в статье 6716 года, где упомянута суббота 17 марта, что соответствует 6715 мартовскому году, то есть 1207 году (НПЛ, 50, 247). Следующая же статья 6717 года начинается с описания сентябрьских событий 1207 (6715) года, что напоминает сентябрьский стиль (то есть 6716 год), и завершается четко в феврале 1208 (6715) года, что уже явно указывает на мартовский счет (Ср.: НПЛ, 247—248; ЛЛ, 428—434). Далее следует статья 6718 года, которая посвящена событиям 1208—1209 (6716) года и завершается утверждением в Новгороде князя Мстислава, что соответствует началу 1209 года (Ср.: НПЛ, 249; ЛЛ, 434). Исследователи пока не сумели предложить удовлетворительного разъяснения описанной ситуации: откуда возникла ошибка в два года? С другой стороны, общепризнанной считается дата похода Мстислава на Оденпе, приводимая у Генриха Латвийского — начало 1210 г. Ее и используют для реконструкции хронологии новгородской летописи (Бережков, 1963. С. 248—249; Матузова, Назарова, 2002. С. 291). Поход «на Торму» не известен немецким источникам, отчего его иногда смешивают с походом Мстислава на Гервен в 1212 г. (Матузова, Назарова, 2002. С. 291). Однако краткий набег на Торму никак не похож на грандиозный и по охвату и по количеству привлеченных сил поход на Гервен и далее в Гарию до Варболы. Это без сомнения разные события. А то, что поход в Виронию (на Торму) не был замечен немцами легко объяснить как его краткостью, так и плохой осведомленностью ливонцев в делах столь отдаленной территории, ведь латинские христианизаторы к этому времени еще не продвинулись даже в южную Эстонию, в Уганди. Сохранив последовательность изложения новгородской летописи, мы предпочитаем считать, что рейд на Торму предшествовал осаде Оденпе, осуществленной «на зиму» (начало 1210 г.), то есть, относится ко второй половине 1209 г.
20. НПЛ, 52, 250; ТЛ, 312; Н4, 184; С1, 262. При датировке этого похода обычно исходят из того, что он помещен в одной летописной статье с предыдущим походом, то есть относится к концу мартовского года (6717-го или 6720-го). Однако например в Тверской летописи эти военные предприятия разведены в разные летописные статьи: поход на Торму отнесен к 6720 г., а взятие Медвежьей головы — к началу 6721 г. (ТЛ, 312). Заметно, что составители этого письменного памятника во многих местах поновляли и уточняли летописный текст. Так в весьма спорной статье 6722 г. сообщению о походе Мстислава на Гервен (1212 г.) предшествует известие о громе «в неделю сыропустную», которая отнесена в других летописях к 1 февраля (НПЛ, 52, 251; Н4, 184; С1, 263; Воскр., 118), а в Тверской летописи — к 9 февраля (ТЛ, 312). Дело в том, что воскресенье на Сырной недели может быть 1 февраля только если Пасха относится к 22 марта, чего в эти годы не было, да и вообще проблематично. В 6722 мартовском году Пасха была 30 марта, а сыропустная неделя приходилась на 9 февраля, что и было выверено тверским сводчиком. Вероятно, и в отношении похода на Медвежью голову были произведены некие вычисления, которые позволили размещать его не в конце (февраль), а в начале мартовского года (март). Скорее всего, поход начался в феврале 1210 г., а завершился в марте того же года.
21. ГЛ. XIV, 2; Матузова, Назарова, 2002. С. 119. Все дополнения в скобках — Д.Х.
22. С.М. Соловьев видел в словах Генриха Латвийского указание на то, что русские не прислали священников «из страха пред немцами» (Соловьев, 1993. С. 644).
23. НПЛ, 52, 250; Янин, 1970. С. 178; Щапов, 1989. С. 202, 208; Подскальски, 1996. С. 326—328. О хронологии см.: Бережков, 1963. С. 260. Основные издания «Книги Паломник» (Хожение в Царьград Добрыни Ядрейковича): Лопарев, 1899; Малето, 2005. С. 221—234.
24. НПЛ, 60, 64, 261, 269; Щапов, 1989. С. 212.
25. О нем см.: Taube, 1935. S. 454—459.
26. Область Ревеле (эст. Revala) располагалась на северо-западе Эстонии, и ее центром сначала была Колывань, а затем Ревель (Таллин). Семь западных эстонских территориальных объединений — килигунд (эст. kiligunda; позднее преобразилось в эст. kihlakond, kihhelkond, кихельконд — «церковный приход») — входят в землю (мааконд) Вик (эст. Ляэнемаа). Среди этих кихельхондов выделяются небольшая приморская область Сонтагана на юго-западе и самая западная область Роталия (Rotalia; эст. Ridala). См.: ИЭ, 1961. С. 104—105; Вахтре, Лаур, 1990. С. 17—18; Матузова, Назарова, 2002. С. 163, 173. Про территориальное деление Эстонии см.: Моора, Лиги, 1969. С. 36—37, 48—58.
27. У Генриха Латвийского этот брак упоминается только в 1212 г., как давно свершившийся (ГЛ. XV, 13). Исследователи единодушны в том, что, скорее всего, он был заключен еще летом 1210 г., то есть непосредственно предшествовал совместному русско-немецкому походу в Сонтагану, состоявшемуся на зиму 1210—1211 гг. (Назарова, 1998. С. 353; Матузова, Назарова, 2002. С. 165, прим. 11). Предпочтительнее, однако, выглядит еще более ранняя дата этого альянса — весна 1210 г., когда епископ Альберт еще не отбыл в Германию, а Мстислав Мстиславич только что добился покорности от жителей Уганди.
28. ГЛ. XIV, 5—6.
29. На Имере (Emere) жили самые северные из латгалов, а за ними уже эсты Сакалы (ГЛ. С. 502, прим. 92).
30. ГЛ. XIV, 10; Матузова, Назарова, 2002. С. 120.
31. Небольшая приморская область Сонтагана (Sontagana; эст. Soontagana) расположена на юго-западе земли Вик (эст. Ляэнемаа). Этимология производит ее название от эст. soo (болото) и taha, taga (за, позади, сзади). См.: ИЭ, 1961. С. 104—105; Матузова, Назарова, 2002. С. 163, прим. 12.
32. ГЛ. XV, 3.
33. ГЛ. XV, 4. У Генриха он именуется просто «епископом эстонским», но в официальных документах проходил как епископ Леальский с предполагаемой резиденцией в замке Леалэ в Роталии (ГЛ. С. 552, 553, прим. 295, 297).
34. ГЛ. XV, 13; Матузова, Назарова, 2002. С. 120. Датировать эти события можно только исходя из контекста. В Ливонской хронике они отнесены к периоду после весны 1212 г. (ГЛ. XV, 12; Матузова, Назарова, 2002. С. 165, прим. 10). Однако в русских летописях они предшествуют набегу на Псков литовцев, состоявшемуся в Петров пост (июнь), а также походу Мстислава Удалого на Гервен, начавшемуся 1 февраля 1212 г. В этом походе во главе псковичей уже стоял князь Всеволод Борисович (НПЛ, 52, 251). Выходит, что изгнание Владимира состоялось не позднее весны (июня) 1211 г., то есть фактически одновременно с получением в Пскове известий о немецких победах в Сакале.
35. НПЛ, 52, 250.
36. Еще может быть вариант движения через Ливонию или Латгалию. Но для литовцев, тем более отягощенных добычей, это было небезопасно. Их давняя вражда с немцами известна. Да и не успел бы Владимир Псковский подговорить их за столь короткий срок: в марте-апреле его изгнали, а в июне уже набег. То же известие в редакции Новгородской IV летописи звучит еще более определенно и сжимает сроки произошедшего: «Изгнаша Псковици отъ себе князя Володимеря Торопьскаго, а сами идоша на озеро; и Литва пришедъ» (Н4, 184). Е.Л. Назарова предполагает, что Владимир таки добился от Полоцка некоего соглашения, а в Ригу отправился, чтобы присоединить к альянсу немцев (Матузова, Назарова, 2002. С. 165, прим. 12). Однако совместных действий Риги, Полоцка и Владимира Мстиславича мы позднее не наблюдаем. Полоцк явно выступал обособленно. С этим, возможно, связано и то, что в 1212 г. епископ Альберт решается разорвать даннические обязательства с этим княжеством, бесполезным как союзник и безопасным как противник.
37. ГЛ. XV, 7. См.: Арбузов, 1912. С. 28.
38. ГЛ. XV, 8; Матузова, Назарова, 2002. С. 120.
39. НПЛ, 52, 251.
40. Казалось бы, известия о походе ни в летописи, ни у Генриха Латвийского не позволяют утверждать, что Мстислав пытался атаковать немцев. Однако исследователи единодушны в мнении о том, что этот поход был направлен именно против немцев (Чешихин, 1885. С. 162—163; Арбузов, 1912. С. 28; ГЛ. С. 516).
41. Сначала Владимир Мстиславич пытался опереться на немцев для возвращения себе псковского стола или хотя бы каких-то областей в Эстонии. Однако после похода Мстислава в начале 1212 г. эти планы провалились. Он вынужден был переключиться на деятельность внутри Ливонии и Латгалии, где в 1212 г. участвовал в подавлении восстания местных жителей (ГЛ. XXI, 3; Назарова, 1982. С. 104—106). Затем епископ Альберт подарил Владимиру замок Метимне (Metimne) и назначил его фогтом в ливско-латгалских областях Аутине и Идумее. Здесь князь превратился в рядового рыцаря-замковладельца, что его явно не удовлетворяло. Он несколько раз ездил на Русь, вероятно, для переговоров. В конце концов он окончательно разругался с ливонской немецкой администрацией (ГЛ. XVII, 4, 6). Его обвинили в чрезмерных злоупотреблениях судебной властью и мздоимстве. Авторитет находившегося в 1214—1215 гг. в Германии епископа Альберта спасти Владимира уже не мог, и он, поклявшись отомстить злословным иноземцам (ГЛ. XVIII, 2), пошел на поклон к брату, который его принял и даже убедил в своей правоте псковичей. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 167—168.
42. ГЛ. XVI, 2.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |