§ 2.1. Невский поход шведов, 1240 г.

Основным источником по событиям русско-шведской и русско-ливонской войн 1240—1242 гг. кроме летописи является «Повесть о житии и о храбрости князя Александра Невского» (Житие Александра Невского; далее по тексту — ЖАН)¹. Этот литературный памятник был составлен во Владимире в Рождественском монастыре вскоре после смерти Александра Ярославича². Автор опрашивал участников событий и сам был лично знаком с князем, о чем и пишет на первых страницах сочинения:

«Азъ худый и многогрешный, малосъмысля, покушаюся писати житие святаго князя Александра, сына Ярославля, а внука Всеволожа.
Понеже слышах от отець своихъ и самовидець есмь възраста его, радъ бых исповедалъ святое и честное и славное житие его»³.

Считается, что ЖАН было составлено на основе устных рассказов очевидцев, а не летописи, которой составитель ЖАН не пользовался⁴. Таким образом, для изложения событий на Неве в 1240 г. мы располагаем двумя независимыми источниками: летописным известием из Синодального списка НПЛ и ЖАН. Западные источники о произошедшем не упоминают.

Летописное известие было записано непосредственно после невских событий. Оно достаточно сухое и должно быть признано наиболее достоверным по содержанию. В ЖАН больше подробностей Невской битвы, названы по именам и описаны многие участники, содержится красочный рассказ о видениях Ижорского старейшины Пелгусия. Все эти обстоятельства зафиксированы более чем четверть века спустя и, надо полагать, не всегда по пересказу основных участников. В ЖАН следует ожидать больше фактических ошибок, но полностью отрицать их связь с реальностью все же не следует⁵.

В самом начале статьи 6748 (март 1240 — февраль 1241) Синодального списка НПЛ сообщается:

«Придоша Свеѣи в силѣ велице, и Мурмане, и Сумь, и ѣмь в кораблихъ множьство много зѣло;
Свѣи съ княземь и съ пискупы своими;
и сташа в Невѣ устье Ижеры, хотяче всприяти Ладогу, просто же реку и Новъгородъ и всю область Новгородьскую.
Но еще преблагыи, премилостивыи человѣколюбець богъ ублюде ны и защити от иноплеменьникъ, яко всуе трудишася без божия повелѣния: приде бо вѣсть в Новъгородъ, яко Свѣи идуть къ Ладозѣ»⁶.

Здесь вполне четко указаны участники вторжения, их руководители и цель. Среди интервентов главенствующее положение занимали шведы (свеи) «в великой силе», а также норвежцы (мурмане), финны (сумь) и тавасты (емь). Руководителем назван шведский «князь», которого сопровождали епископы (во множественном числе). Целью названо «восприятие» Ладоги, что означает — «проще говоря» — и Новгорода, и всей новгородской земли. Речь, со всей очевидностью, идет об агрессии, направленной против всех новгородцев с целью отторжения части их земель или владений.

Несмотря на однозначность летописных указаний, исследователи уже давно оспаривают буквально каждое из перечисленных положений. Во-первых, состав армии вторжения. Особые возражения вызывает причастность к походу норвежцев (мурман), вовлеченных в эти годы в гражданскую войну на родине. В 1239—1240 гг. Норвегию сотрясало противостояние короля Хакона Хаконарссона (Hakon Hákonarson; 1204—1263) с мятежным герцогом Скуле Бардссоном и его сторонниками — варбельгерами. Пик борьбы приходился именно на весну 1240 г. В марте 1240 г. король потерпел поражение в битве при Лаака и лишь в апреле 1240 г. смог разгромить противников в битве около Осло. Вплоть до конца мая продолжалось преследование мятежников — завершилось только после смерти герцога Скуле 24 мая 1240 г.⁷ Исследователи считают «невероятным», чтобы одна из противоборствующих в Норвегии сторон отпустила «отряд на помощь шведам, идущим на Новгород»⁸. Кроме того, как указывал И.П. Шаскольский, начиная с 1225 г. между Швецией и Норвегией сохранялись напряженные отношения, нередко переходившие к военным конфликтам⁹. Летом 1241 г. стороны попытались пойти на примирение. В норвежскую столицу Нидарос (Тронхейм) к королю Хакону был направлен зять шведского короля Биргер Магнуссон (Birger Magnusson; ок. 1210—1266) — будущий ярл, основатель новой шведской королевской династии Фолькунгов. Считается, что даже после этого отношения между странами оставались враждебными¹⁰. Исследователи полагают, что отряд норвежцев в походе на Неву участвовать не мог¹¹. С другой стороны, остается возможность предположить, что речь идет об отдельных норвежских воинах, примкнувших к предприятию по частной инициативе¹².

То же говорят о еми. Как уже упоминалось, папская булла от 9 декабря 1237 г. сообщила о всенародном восстании еми (тавастов) против западных христианизаторов¹³. Кроме того, в источниках 40-х гг. XIII в. тавасты представлены повсеместно сопротивляющимися шведской власти. В 1245 г. финский епископ Томас, опасаясь за свою жизнь, вынужден был даже бежать из страны¹⁴. Тавасты были покорены только в ходе крестового похода ярла Биргера в 1249 г.¹⁵ Следовательно, как считал И.П. Шаскольский, в походе на Неву могли принять участие только отдельные воины еми, или речь опять должна идти об ошибке летописца¹⁶. Тем не менее, многие финские историки вполне с доверием относятся к сообщению русской летописи. На основе этого известия даже делаются выводы о том, что в 1238—1239 гг. шведы уже сумели подчинить тавастов¹⁷. Отечественные исследователи также допускают, что среди еми было немало сторонников шведов, которые могли принять участие в походе на Неву¹⁸. В современных работах уже обычно нигде не ставится под сомнение факт участия в походе 1240 г. еми и норвежцев¹⁹.

В.А. Кучкин также не видит в составе шведского войска, высадившегося в устье Ижоры ничего необычного. Норвежцы, по его мнению, могли составлять отряд варбельгеров, бежавших от преследований короля Хакона после поражения при Осло в апреле 1240 г. А сумь и емь — это вообще не военные отряды, а «рабочая сила», необходимая для земляных работ, производимых шведами²⁰. Об этих работах сообщается в ЖАН, и они становятся принципиально важными при определении цели шведской экспедиции на Неву.

В летописи цель указана однозначно: «всприяти Ладогу», то есть захватить город Ладогу, а затем и Новгород и все новгородские земли. Многие исследователи продолжают признавать эту цель достоверной²¹. Однако при наличии такого плана затруднительно объяснить длительную остановку шведов в устье Ижоры — зачем нужно было медлить пока весть о нападении дойдет до Новгорода? Не легче ли сохранить эффект внезапности и атаковать Ладогу до подхода новгородцев?

Ладога была удобным плацдармом для нападения на Новгород, но такое вторжение надо полагать, потребовало бы от шведов гораздо больше усилий²². В 1164 г. они уже пытались захватить Ладогу. Тогда они прибыли к городу внезапно на 55 судах (шнеках), но были наголову разбиты ладожанами и подоспевшими новгородцами²³. У шведов было около 2000 воинов²⁴, и даже такая армия не сумела справиться с ладожской крепостью. В устье Ижоры прибыло явно меньшее по численности воинство. Пытаясь выйти из этого затруднения, исследователи готовы согласиться, что в 1240 г. речь шла о шведском крестовом походе с целью крещения води, ижоры и карел²⁵. Поэтому в экспедиции участвовали и епископы. То есть кампания предполагала покорение только побережья Невы, Ижоры и Карельского перешейка — жизненно важных новгородских владений, обеспечивающих транспортные коммуникации с остальной Европой²⁶. Дальнейшее вторжение пока не планировалось.

В связи с этим вполне убедительной становится гипотеза В.А. Кучкина о том, что в 1240 г. шведы хотели построить крепость в устье Ижоры — основать здесь укрепление, которое позволит развить миссию в окрестных племенах и контролировать новгородскую торговлю²⁷. На это, казалось бы, указывает известие ЖАН о «старейшине в земле Ижорской» Пелгусии, которому поручена была «стража морская» в Невском устье — «стоящю же ему при краи моря стрежашеть обою пути»²⁸. Считается, что именно Пелгусий сообщил в Новгород о прибытии шведского войска:

«увидеша силу ратныхъ иде противу князя Олександра.
да скажеть ему станы, и окрытья ихъ»²⁹.

Под «обрытьями» В.А. Кучкин готов понимать «боевые рвы», то есть начальные работы при строительстве земляных валов крепости³⁰. С этим согласились и некоторые позднейшие обследователи темы³¹. Однако такой специалист по средневековой военной тактике и фортификации, как А.Н. Кирпичников, категорически отказался принять версию о строительстве крепости в устье Ижоры. По его мнению «обрытье» — это временное окапывание укрепленного лагеря интервентов, планировавших нападение на Ладогу³². Ученый настаивает, что тактика строительства крепостей на завоеванных русских территориях стала использоваться шведами только с 1256 г.: первый, достоверно фиксируемый летописью, случай — Нарва³³. Кроме того, летописец обычно обозначал строительство крепости фразами «чинити город» или «город учиниша», а никак не «обрытья»³⁴.

Аргументы Кирпичникова несомненно весомы, но и их возможно разъяснить. Во-первых, об «обрытьях» сообщает не летопись, а литературный памятник — ЖАН. Новгородцы вполне могли отождествить прибытие шведов с их прежним вторжением в 1164 г., когда была атакована Ладога. Новгородский летописец мог и не разбираться в точных целях шведской интервенции — для него это было нападение на Новгород, а первым этапом такого вторжения должна была стать Ладога³⁵. Потому и причины шведского вторжения отражены в летописи заведомо глобальные («хотяше восприяти... всю область Новгородскую»), и заведомо нереальные. Известия указывают, что ответная атака князя Александра была быстрой, отчего шведы, возможно, так и не успели закрепиться и обстроиться. Новгородцы могли и не осознать, что речь шла о строительстве долгосрочного поселения — для них это был просто шведский лагерь, «станы».

Во-вторых, в пользу версии Кучкина говорят действия нападавших, которые явно излишне долго задержались в ижорском устье. Оставаясь в устье Ижоры почти две недели, шведы ставили себя в заведомо невыгодное положение при дальнейшем наступлении. Объяснить это можно только тем, что Ижора и была целью их визита. Тактика строительства крепостей в завоеванных землях активно применялся в Северной Европе уже в XII — начале XIII в.: это и Рига (1200 г.), и Або (Турку; 1157 г.), и Торн (Торунь; 1231 г.), и Копорье (1240 г.), о возведении которого немцами мы будем писать ниже. Финские исследователи предполагали строительство шведами в захваченной земле тавастов крепости Хямеенлинна (Тавастхус) и в 1220-е гг., и в 1249 г³⁶. В 1256 г. такую крепость в устье Нарвы попробуют построить шведы, а в 1300 г. они заложат Ландскрону в устье Охты, также пытаясь пресечь сообщение новгородцев по Неве³⁷. Такая тактика была широко распространена в Европе, и вовсе не обязательно датировать ее именно достоверными шведскими укреплениями на русских землях. Можно также добавить, что разница между укрепленным поселением и укрепленным лагерем на начальном этапе была совсем невелика. И когда пришел Александр Ярославич о крепости еще ничего, кроме «обрытий», не напоминало.

Признавая долгосрочные планы шведов на Неве, естественно подчеркнуть их очевидные амбиции в области крещения местных язычников³⁸. Выше отмечалось, что по мнению исследователей, обращение ижоры к 40-м гг. XIII в. еще не было завершено³⁹. На это имеется и прямое указание ЖАН, где христианин Пелгусий отмечен живущим «посреди рода своего, погана суща»⁴⁰. В целом можно сказать, что конфессиональный акцент проходит через все ЖАН. Захватчики, пришедшие на Неву, нигде не названы шведами — только «римляны» (то есть католики), а их предводитель «король части Римьская от Полунощныя страны», то есть король Северной страны из католической части мира⁴¹. В ЖАН подчеркивается вызывающе агрессивный характер шведского вторжения, а ответные меры новгородцев представлены не внезапным нападением, но реакцией на открытый вызов интервентов. Агиограф также пытался объяснить неожиданную остановку шведов на Неве. Он представляет дело в виде «Божьего суда» — рыцарского поединка: «прииде» «король части Римской» «в Неву, шатаяся безумиемь, и посла слы своя, загордевся, в Новъгородъ къ князю Александру, глаголя: "Аще можеши противитися мне, то се есмь уже зде, пленяя землю твою"»⁴². Помолившись в храме Святой Софии, Александр согласился. Но пошел на бой «в мале дружине» — это также объясняется как срочностью предприятия, так и благочестием князя: «не съждався съ многою силою своею, но уповая на Святую Троицу»⁴³.

Не случайно при рассказе о подготовке к сражению появляется легенда о видениях Ижорского старейшины Пелгусия — в крещении Филиппа. Автор подчеркивает, что православие уже проникло в среду Ижорской племенной знати, сторонников Новгорода и сподвижников Александра:

«И бе некто мужь старейшина в земли Ижерстей, именемъ Пелугий, поручено же бысть ему стража нощная морская. Въсприя же святое крещение и живяше посреди рода своего, погана суща, наречено же бысть имя его въ святемъ крещении Филипъ, и живяше богоугодно, в среду и в пяток пребываше въ алчбе, тем же сподоби его Богъ видети видение страшно в тъи день»⁴⁴.

Судя по всему, Пелгусий первым сообщил новгородцам о приближении шведов⁴⁵. ЖАН в этом месте переходит на деловитый тон: «Скажемъ вкратце». Затем события перечислены, казалось бы, в хронологическом порядке:

— сначала Пелгусий «увидеша силу ратныхъ иде противу князя Олександра»,
— затем он сообщил князю «станы и обрытья ихъ»,
— а потом «стоящю же ему при краи моря, стрежашетъ обою пути»,
— и «превысть всю нощь во бденьи, якоже нача всходити солнце»:
— было ему виденье Бориса и Глеба «въ одеждахъ червленыхъ», спешащих в «насаде» «по морю» на помощь «сроднику своему Олександру»;
— вероятно, тем же утром, встретив князя Александра («потомъ скоро приеха князь Одександръ»),
— Пелгусий сообщил ему о благоприятном предзнаменовании («он же, видевъ князя Одександра радостныма очима, исповеда ему»),
— но Александр попросил его никому пока не рассказывать этого: «Сего не рци никому же»,
— и «оттоле потщався наехл» на «римляны» (то есть шведов) и «изби их»⁴⁶.

Ижорский старейшина, как считают многие исследователи, лицо историческое⁴⁷. По крайней мере, имя его (в разных списках: Пелгусий, Пелгуй, Пелугий, Беглусич) явно прибалтийско-финского происхождения. Финское Pelgo (Pelkko) означает «исполненный страха (Божьего)», «богобоязненный». На родном языке оно должно было звучать «Пелконен» (Pelk, Palckon, Pelkorien, Pellkoinen)⁴⁸. В Писцовой книге Водской пятины письма Дмитрия Васильевича Китаева и Никиты Семенова сына Губы Моклокова 7008 (1499/1500) г. в Корбосельском погосте на Карельском перешейке упоминается «деревня на Валгасари Пелкуево», а в Дудоровском южнее Невского устья — «деревня Пелгуево» и «деревня другое Пелгуево»⁴⁹. Можно предположить происхождение названий этих поселений от Пелгусия, который, очевидно, принадлежал к местной племенной знати, союз с которой стал важнейшим фактором, обеспечившим победу Александра Ярославича над шведами⁵⁰. За десять лет до этого, в августе 1228 г., ижорцы, возможно, вместе с тем же старейшиной Пелгусием, громили вторгшихся тавастов (емь)⁵¹. Теперь они вновь оказывали военную помощь новгородцам. Ход изложения ЖАН указывает на то, что видение Пелгусия состоялось накануне невского сражения — в ночь с 14 на 15 июля 1240 г., то есть ижорцы входили в состав войск Александра Ярославича. Впоследствии они еще не раз будут оборонять Невское устье от интервентов⁵².

Известия о том, что ижорцы еще не все были крещены, порождали миссионерский зуд в Европе. В 1240 г. на их обращение и покорение претендовали шведы, а в 1241 г. уже ливонцы. Если судить по посланию епископа Вик-Эзельского Генриха от 13 апреля 1241 г., то этот иерарх недавно получил от папы в церковную юрисдикцию земли между «Эстонией, уже крещенной» и Русью (Rutiam), а именно Водь, Нева, Ижора и Карела (Watlande, Nouve, Ingria et Carelae), «которые, как ожидается, примут веру Христову»⁵³. В 1255 г. папа предоставил право назначать епископов в земли води, ижоры и карелов архиепископу Рижскому⁵⁴.

Все это позволяет заключить, что речь в 1240 г. не должна идти о рядовом грабительском набеге. Малозначимое на первый взгляд и даже не отмеченное в западных источниках шведское вторжение на Неву вполне могло приобрести катастрофическое значение для Новгорода. Подобную ситуацию мы наблюдали на рубеже XII—XIII вв. в низовьях Даугавы, когда беспечность и несвоевременная благожелательность полоцкого князя привела к отторжению крупных территорий, ранее подконтрольных Руси. Энергия Александра Ярославича, также считавшегося претендентом на полоцкий стол, не позволила реализовать «рижский проект» в устье Невы.

Закрепление на Неве позволяло шведам не только претендовать на колонизацию Карелии и Ижоры и контролировать торговое сообщение Новгорода с Западом, но также, а может быть, и прежде всего, создавало барьер в коммуникациях Руси и внутренних областей Финляндии — то есть тавастов (еми), которые, как отмечалось, к 1237 г. изгнали от себя католических проповедников. В этом отношении представляют интерес рассуждения об отправной точке шведского похода в 1240 г. и его руководителе.

В финской историографии благодаря работам Габриеля Рейна (Gabriel Rein; 1800—1867) утвердилось мнение, что крестовый поход на Неву организовал и возглавил епископ Томас, первый успешный предстоятель финской церкви, о котором мы уже упоминали в связи с походами еми в 1227—1228 гг⁵⁵. Исследователь основывался на мнении, согласно которому в период правления короля Эрика XI Эрикссона (Eiríkr Eiríksson; 1216—1250; король в 1222—1229, 1234—1250 гг.) затяжная внутренняя междоусобица в Швеции не позволяла совершать дальние походы за пределы страны. С другой стороны, молодая колония в Финляндии была крайне заинтересована в расширении своей власти и, особенно, в борьбе с Русью⁵⁶. Кроме того, в русской летописи среди участников упоминаются все финские племена — сумь и емь. В период национального подъема в Финляндии на рубеже XIX—XX вв. гипотеза Рейна получила широкое признание⁵⁷. Вплоть до наших дней в историографии встречается наименование шведского вторжения на Неву в 1240 г. как «поход епископа Томаса». Политическая подоплека этой концепции очевидна — молодое финское государство хотело демонстрировать «вековую борьбу» с русскими соседями, агрессорами и оккупантами⁵⁸. Исторической критики предположения Рейна не выдерживают. При короле Эрике междоусобица бушевала не все правление, а прежде всего в 1229—1234 и 1247—1248 гг. В 1249 г. правитель королевства организовал — и это фиксируется уже зарубежными источниками — крестовый поход на тавастов, то есть далекий поход за пределы Швеции. Сама финская колония была настолько слаба, что епископ Томас вынужден был бежать из нее на Готланд (в Висбю) в 1245 г. «из страха перед карелами и русскими»⁵⁹. Никакой крупной военной операции шведские колонисты в Финляндии организовать не могли: они только писали в метрополию бесконечные жалобы о притеснениях язычников⁶⁰. Сама формулировка русской летописи говорит о том, что во главе большого (!) шведского (!) войска стоял «князь», которого лишь сопровождали епископы, среди которых, конечно, мог быть и епископ Томас⁶¹.

В русской, а затем и западной (прежде всего, шведской) историографии со времен Н.М. Карамзина сложилось почти единое мнение, что князем, упомянутым в летописи в качестве шведского предводителя, был ярл Биргер Магнуссон (ок. 1210—1266), фактический глава шведского государства в середине XIII в⁶². Это имя упоминается лишь в одном письменном источнике — «Рукописании Магнуша, короля Свейского», составленном в 1411—1413 гг. в Новгороде в качестве полемического манифеста и представляющего завещание, якобы написанное шведским королем Магнусом Эриксоном (Magnus Eriksson; 1316—1374; король в 1319—1363 гг., формально до 1371 г.), в котором он предостерегает потомков от нападений на Русь⁶³.

В русской летописи Магнус упоминается впервые в 1323 г., когда подписал с московским князем Юрием Даниловичем Ореховецкий договор⁶⁴. В 1348 г. король нарушил мир и напал на Новгород, чему предшествовало его требование произвести публичный спор о приоритете католической или православной веры. Шведские войска новгородцы отогнали, а в 1350 г. заключили новый мир⁶⁵. Впоследствии Магнус в результате переворота был лишен трона и посажен в тюрьму. В русских источниках он запомнился нарушением ранее заключенного Ореховецкого договора и организацией неудачного похода 1348 г., а также агрессивной проповедью против православия. Его позднейшая трагическая судьба удачно укладывалась в формат наказания за посягательство на Восточную Церковь⁶⁶.

В «Рукописании Магнуша» перечисляются неудачные шведские вторжения против Руси и говорится:

«Первее сего поднялся князь (местерь) Белгерь и вшел в Неву,
И срете его князъ Александръ на Ижере реце, самого прогна, а полки поби»⁶⁷.

В списках «Рукописания» князь чаще всего именуется «Белгер» (Бельгер, Белгерь; иногда — Бергер). Только в ЖАН, вошедшем в Академический и Голицинский списки Новгородской 4 летописи, вставлено, очевидно, тоже из «Рукописания», — «Бергель», который и назван «королем части Римская»⁶⁸. Мнение исследователей едино: во все сохранившиеся письменные источники имя Биргера (а по созвучию — речь, со всей очевидностью, идет о нем) привнесено именно из «Рукописания Магнуша» и только в начале XV в⁶⁹. И.П. Шаскольский, ссылаясь на подсказку Д.С. Лихачева, объясняет появление имени Биргера в «Рукописании» довольно простым обстоятельством: собирая сведения о короле Магнусе, опрашивая приезжих шведов, новгородский автор «Рукописания» осведомился и об имени военачальника, совершившего поход на Неву, но самым известным шведским государственным деятелем XIII в., основателем королевской династии и кондотьером, совершившим крестовый поход в Тавастию в 1249 г., был именно Биргер — его и назвали информаторы. Как пишет Шаскольский, «только его имя (из числа малопримечательных имен прочих шведских королей и ярлов XIII в.) могло сохраниться через 150—200 лет в памяти рядового населения»⁷⁰. С этим мнением солидаризовались и позднейшие исследователи⁷¹, отчего в отечественных работах последних десятилетий версия о том, что шведским вторжением в 1240 г. руководил ярл Биргер, признается не имеющей связи с реальностью⁷².

И.П. Шаскольский предложил другого кандидата на роль руководителя шведского войска. Исследователь считал этот поход крупным вторжением, которое было организовано на государственном уровне, то есть для его осуществления был созван ледунг — шведское морское ополчение, а во главе поставлен глава государственной и военной администрации страны — ярл. Биргер стал ярлом и правителем Швеции только в феврале 1248 г.⁷³, а до того с середины 1230-х гг. этот пост занимал его ближайший родственник — двоюродный брат Ульф Фаси. Именно Ульфа Фаси Шаскольский предложил считать «князем», возглавлявшим шведское войско во время похода на Неву⁷⁴. Эту точку зрения в последние годы поддерживает большинство отечественных исследователей⁷⁵.

Чуть ли не единственным оппонентом Шаскольского являлся Дж. Х. Линд. Датский исследователь допускал, что составитель «Рукописания» пользовался некими новгородскими записями для передачи биографии короля Магнуса, а также, возможно, для воспроизведения имени Биргера как предводителя невского похода в 1240 г.⁷⁶ Недавнее обследование вопроса А. Накадзавой показало, что неотождествленным новгородским письменным источником составитель «Рукописания» действительно пользовался⁷⁷. Было ли в нем имя Биргера — сказать затруднительно.

В любом случае, считает Линд, Биргер вполне мог возглавлять поход на Неву⁷⁸. Около 1237 г. он вступил в брак с дочерью шведского короля Эрика X Кнутссона (Eiríkr Knútsson; ок. 1180—1216; король в 1208—1216 гг.) Ингеборгой (Ingeborg Eriksdotter; ок. 1212 — ок. 1254), которая фактически являлась наследницей престола при своем бездетном брате — короле Эрике Эрикссоне. К 1240 г. Биргер являлся одним из самых влиятельных людей в королевстве⁷⁹. Как убежден Линд, невский поход ни в коем случае не являлся государственным предприятием. По его мнению, «имело место не более чем нападение небольшого отряда, даже меньшее, чем нападение в 1164 г. на Ладогу, описанное детально в новгородских летописях», и лишь потом в русских источниках «оно выросло в событие национального значения, затмевающее собою даже Ледовое побоище»⁸⁰. Действительно, судя по тому, что небольшой собранный наспех отряд Александра Ярославича вынудил шведов отступить, можно заключить, что силы их были невелики — ни о каком ледунге, который в те годы насчитывал более 200 кораблей (1 корабль примерно вмещал 40 человек)⁸¹, речи идти не должно. А следовательно, возглавлять интервентов вовсе не обязательно должен был ярл⁸².

В 1292 г. шведы пытались собрать дань с карелов и ижорцев — их войско составляло 800 человек: «400 иде на Корелу, а 400 — на Ижеру»⁸³. В 1300 г. шведы попытались вновь построить крепость на Неве в устье Охты — Ландскрону — и собрали «отличный флот, какого никогда не видали», а также войско, как записано в летописи, «в силе велице»: по данным «Хроники Эрика» войско составляло 1100 человек («XI hundradha» — одиннадцать сотен)⁸⁴. С большим трудом тогда новгородцы изгнали захватчиков. В 1164 г. у шведов было около 2000 воинов; столько же еми атаковало невское побережье в 1228 г. Каждый раз летопись сообщает нам о тяжелых кровопролитных сражениях, требовавших привлечения новгородского ополчения. В 1240 г. шведов удалось разгромить «пожарной командой» Александра Ярославича.

Надо полагать, что в 1240 г. интервентов было не более 1000 человек, а их пестрый национальный состав указывает на то, что собственно шведы пусть и составляли большинство, но далеко не подавляющее. Участие финнов говорит о явной причастности к событиям финляндского епископа Томаса и местных колонистов. Появление норвежцев, особенности внешнего вида которых должны были быть хорошо известны новгородцам, свидетельствует о том, что в центре шведской государственной администрации должны были знать об организации похода. Исследователи вполне единодушно связывают невское вторжение с реакцией на папскую буллу 1237 г.⁸⁵, которая призывала к походу на емь, да и просто указывала на необходимость военно-политической активизации в этом направлении, то есть в направлении финских племен, власть над которыми Новгорода, по западным меркам, не была очевидной. Слухи о монгольском погроме Руси должны были создать впечатление, что в 1240 г. нужный момент настал. Возглавить такую акцию вполне мог молодой герцог, муж наследницы престола, претендент на особое положение в королевской фамилии — крупный и состоятельный землевладелец Биргер Магнуссон, которого сопровождал епископ Томас⁸⁶.

Таким образом, можно предположить, что шведский поход на Неву стартовал от озера Меларен (Mälaren), где на кораблях были размещены крупный шведский отряд и группа норвежских кондотьеров; пройдя Аландские острова, караван достиг Финляндии, вошел в устье реки Ауры и остановился невдалеке от старого замка Або. Здесь к ним присоединились отряды суми, еми и группа колонистов, возглавляемая епископом Томасом. Далее имелось два варианта маршрута к Неве: южный и северный. В средние века использовались оба. Северный вел вдоль северного побережья Финского залива мимо Выборгского залива и Березовых островов. Этот путь изобиловал шхерами, хитрыми навигационными ориентирами и мелководьем, был сложнее и длиннее. Южный маршрут вел к Ревелю и далее вдоль южного берега Финского залива между островом Котлин и побережьем Водской земли. Этот путь тоже имел сложности — в частности большую береговую мель, но был существенно проще северного и использовался чаще⁸⁷. Если допустить, что шведский флот прошел мимо Ревеля, то весть о нем могла прибыть в Новгород уже оттуда, а также из земли води. Надо полагать, ради внезапности шведы двигались северным путем, хотя в этом случае подвергались опасности нападений тавастов, чьи поселения выходили на побережье и чьи морские походы известны по русской летописи. Скрытность была более приоритетной для вторжения на Русь, чем страх столкнуться с кровожадными финскими язычниками. Пелгусий же, как отмечено в ЖАН, сторожил «при краи моря» «обою пути», то есть, вероятно, как маршрут вдоль северного берега Финского залива, выводивший в Большую Невку, так и вдоль южного, ведущий к Большой Неве⁸⁸. Удобным местом наблюдения для этого было место разделения Большой Невки и Невы, то есть Петроградский остров или южный берег Невы у истока реки Фонтанки⁸⁹.

Лишь только прибыв в устье Ижоры, шведы начали строить «станы и обрытья». Но обустроиться они не успели — некоторые так и жили на кораблях, как сообщается в ЖАН. Полагаясь на скрытность своего появления, интервенты даже не создали полноценной дозорной службы и были вскоре разгромлены внезапным налетом дружины Александра Ярославича.

* * *

Синодальный список НПЛ сухо и деловито повествует о случившемся:

«Князь же Олександръ не умедли ни мало с новгородци и с ладожаны приде на ня,
и победи я́ силою Святыя Софья и молитвами владычица нашея Богородица и приснодевица Мария,
месяца июля въ 15, на память Святого Кюрика и Улиты, в неделю на Своръ святыхъ отець 630, иже в Халкидоне; и ту бысть велика сеча Свеемъ»⁹⁰.

Трудно предположить, что ладожане оставили свой город, будучи уверенными, что интервенты идут штурмовать его. Скорее всего, они точно знали, что шведы задержались в устье Ижоры надолго. Их уверенности способствовало личное прибытие князя. Предполагается, что Александр Ярославич, наспех собрав наличные силы, сначала сплавил их по Волхову к Ладоге, а затем, присовокупив к отряду ладожан, пошел к Ижоре⁹¹. В свое время было высказано мнение, поддержанное недавно А.Н. Кирпичниковым, что поскольку княжеская дружина была конной, то она могла направиться к месту сражения не морским путем или вдоль рек, что составляло маршрут почти в 300 км, а напрямик — через Тесов вдоль Оредежа и по Ижоре. Так маршрут всадников составил бы не более 150 км, которые можно было преодолеть за пару дней. С ладожанами дружинники могли встретиться где-то невдалеке от места будущего сражения⁹². Однако как отметил еще И.П. Шаскольский, эта схема не учитывает транспортировки пеших войск, участие которых упоминается ЖАН и предполагается ходом событий. Наиболее быстро доставить пеших воинов можно было именно по воде⁹³. Кроме того, перемещая всадников напрямик, а потом присоединяя к ним пешцев, князь вынужден был бы поддерживать постоянные коммуникации между этими частями, что предполагает целую штабную инфраструктуру и не соответствует источникам, указывающим на скорость организации похода: «мнози новгородци не совокупилися бешя, понеже ускори князь поити»⁹⁴.

Военный историк Г.Н. Караев считал, что основные силы Александра Ярославича были доставлены к Неве на кораблях. Не доходя нескольких километров до Ижоры, суда вошли в речку Тосну, где высадили воинов, которые двинулись к шведскому лагерю вдоль правого лесистого берега Большой Ижорки⁹⁵. Конная княжеская дружина могла двигаться вдоль берега Невы⁹⁶. При таком маршруте Александр Ярославич имел возможность постоянно контролировать основное направление предполагаемого шведского вторжения — путь по Волхову и Неве. Если бы шведы решили двинуться к Ладоге, он бы немедленно это заметил и дал бой⁹⁷.

Водный путь от Новгорода вниз по Волхову до Ладоги, даже если на суда погрузили коней, мог укладываться в световой день. Для того чтобы подступить к Ижорскому устью из Новгорода на судах Александру Ярославичу потребовалось бы максимум 3 дня от момента принятия решения. Допустив задержку на сбор дружины и охотников в Новгороде, а также на ладожское ополчение и проч., князь должен был получить известие о прибытии шведов не позднее 10 июля. Высадка интервентов, таким образом, относится к 5—6 июля 1240 г., то есть к моменту сражения они находились на Неве уже 10 дней⁹⁸. Такую задержку объяснить необходимостью отдохнуть после долгого путешествия невозможно. Очевидно, их целью было именно Ижорское устье, где они собирались закрепиться.

Подход войск Александра Ярославича к шведскому лагерю в устье Ижоры 15 июля 1240 г.

Как отмечал И.П. Шаскольский, в XVII в. парусное судно проходило маршрут от Санкт-Петербурга до Стокгольма максимум за 3—4 недели⁹⁹, то есть шведы в 1240 г. должны были отплыть от озера Меларен около 12 июня, а если допустить их остановку в Або, то около 10 июня 1240 г. К этому времени закончились и норвежские усобицы, о которых мы упоминали и которые не позволяли допустить участие норвежцев в походе.

Кроме маршрута прибытия войск Александра Ярославича к Ижоре вызывало споры и само место сражения. Традиционно считается, что шведы расположились на правом берегу Ижоры у впадения в Неву¹⁰⁰. Однако как заметил И.П. Шаскольский, «против такой локализации говорит неровный, всхолмленный характер местности, не очень благоприятный для устройства лагеря»¹⁰¹. По мнению исследователя, именно левый берег устья имеет «значительное плоское пространство, удобное для устройства лагеря»¹⁰². Эти положения недавно попытался развить А.Я. Дегтярев. Согласно его предположению, размещение шведского лагеря на левом берегу более чем логично: шведы должны были ожидать атаки с востока, а потому разместились за рекой, отчего и не выставили охранения — «в тылу у шведского войска, спокойно поднявшегося по Неве, оставался известный, пройденный без каких-либо осложнений маршрут»¹⁰³. Действительно, и позднее Усть-Ижора развивалась более активно на левом, пологом берегу, и он должен был быть удобнее для размещения лагеря. Для лагеря, возможно, да, но не для крепости. Позднее при Петре I именно на правом холмистом берегу, образующем удобный для контроля за судоходством мыс, будет возведена фортеция¹⁰⁴. Реконструируя Невскую битву, Дегтярев допускает, что шведы ждали атаки с востока через Ижору, а она последовала с запада — князь Александр обошел беспечных интервентов¹⁰⁵. Ссылки на военное искусство при этом нам кажутся неуместными. Отсутствие охранения — это явная халатность в любом случае. Создать лагерь на левом берегу и ждать атаки новгородцев с правого просто нелепо. Подходы к правому берегу устья гораздо более хорошо защищены: междуречье Ижоры и Тосны — это сплошные болота, а Ижора, распадающаяся в низовьях на несколько рукавов, практически блокирует подступы с юга. Возвышенный характер местности в очередной раз указывает на удобство размещения укреплений. Затруднительным выглядит и маневр Александра ради внезапного нападения на левый берег: от устья Тосны это слишком большой многочасовой обхват, предполагающий форсирование Ижоры и перемещение местами почти по открытой местности.

Левый берег Ижорского устья более сух и открыт — там можно разместить лагерь, но никак не без охранения. Аргумент о тыле, который «известен» и «пройден», также не действует. В 1300 г. Ландскрону, судя по всему, также строили на левом дальнем (по отношению к морю) берегу устья Охты¹⁰⁶. Локализация шведского лагеря фактически сводится к решению вопроса о цели их вторжения. Если речь идет о строительстве крепости, то возводить ее должны были на правом берегу.

* * *

Историки неоднократно пытались восстановить ход Невского сражения, хотя в источниках для этого практически не имеется материала. Основные подробности содержатся в ЖАН и связаны с описанием героических деяний отдельных лиц, о которых спустя четверть века вспоминали очевидцы:

«Си же вся слышах от господина своего великого князя Олександра и от инехъ, иже в то время обретошася в той сечи»¹⁰⁷.

Некоторые подробности из ЖАН действительно носят очень реалистичный характер, совершенно не характерный для агиографической литературы. Рассказ о бое начинается следующим образом:

«Оттоле потщався наеха на ня въ 6 час дне, и бысть сеча велика над римляны, и изби их множество бесчисленно, и самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемь»¹⁰⁸.

Таким образом, битва началась в 10 часов утра в воскресенье 15 июля 1240 г.¹⁰⁹ Противостояние было крепким и ожесточенным. В ходе него князь Александр Ярославич ранил в лицо шведского предводителя. А.Н. Кирпичников попытался представить сражение случившимся «по тактическим правилам боя, принятым в средневековье». Речь идет о схватках «сплоченных отрядов, построенных в эшелонированный боевой порядок». Эти отряды сходились и расходились с противником, отчего бой «развертывался как бы волнообразно»¹¹⁰. В этом ключе исследователь понимает и фразу «возложить печать на лице»: «лицо» в данном случае «передовая сторона строя шведских войск», а «печать» — «знак, отметина, урон, нанесенный шведскому войску ударом конных копейщиков»¹¹¹. Полагаем, что историк изрядно модернизирует буквальное значение источника.

При описании героических действий шести новгородских храбрецов ЖАН создает впечатление о маневрах сразу нескольких боевых единиц русского войска.

Первый храбрец — Гаврила Олексич — преследуя «королевича», верхом ворвался («наеха») по сходням на вражеский корабль («възъеха по досце и до самогу коробля»): бился с королевичем на сходнях и оттеснил его («текоша передъ ним») оттуда внутрь корабля, но затем был схвачен и сброшен вместе с конем со сходней в воду, выбрался из воды невредимым и еще раз попытался ворваться («и пакы наеха») на корабль, после чего имел поединок с самим вражеским воеводой в самом эпицентре сражения («бися с самем воеводою середи полку ихъ»).

Второй — новгородец Сбыслав Якунович, орудуя одним топором, многократно бесстрашно врезался во вражеские порядки («наеха многажды на полкъ ихъ») и убил немало противников («паде неколико от рук его»), удивляя окружающих силою и храбростью.

Третий — полочанин Яков, княжеский ловчий, так врубился («наеха») с мечом во вражеский отряд, что заслужил похвалы самого Александра Ярославича.

Предположительная схема Невской битвы по В.Т. Пашуто

Четвертый — новгородец Миша, сражаясь пешим со своею дружиной, врывался («натече») на шведские корабли, убивал всех кто там был и так «погубил» 3 корабля: «Се пешь натече на корабли и погуби 3 корабли з дружиною своею».

Пятый — молодой княжеский дружинник («от молодыхъ его»), Савва, верхом въехал («въеха») в большой королевский «золотоверхий» шатер и подсек его опорный столб. Падение шатра придало бодрости «полкам» Александра Ярославича («Полци Олександрови, видевшее шатра паденье, върадовашася»).

Шестой — княжеский слуга («от слугъ его»), Ратмир («Ратмеръ»), бился пешим («бися пешь») против многих противников, упал и погиб, когда его обступило сразу несколько нападавших¹¹².

Судя по указанию автора ЖАН, он писал и со слов самого князя, отчего среди храбрецов много княжеских дружинников: Яков, Савва, Ратмир. Новгородец Миша, по мнению многих исследователей, возглавлял собственную дружину, с которой и разгромил 3 корабля противника¹¹³. Сбыслав Якунович и Гаврила Олексич названы по отчеству и, очевидно, принадлежат к боярской верхушке, отчего, по предположению А.Н. Кирпичникова, должны были также руководить дружинами. Историк насчитывал до пяти боевых подразделений в войске Александра Ярославича: княжеская дружина, три новгородские дружины (Мишы, Сбыслава Якуновича и Гаврилы Олексина), а также ладожане¹¹⁴. Однако если следовать этому маршруту рассуждений, то руководителями отдельных отрядов следует считать и новгородцев, упомянутых летописью среди погибших в Невской битве: Константин Луготинич и Гюрята Пинещинич¹¹⁵. Всех же погибших было 20, и из них 2 дружинных головы (?!).

В Житии действительно говорится о полках Александра Ярославича во множественном числе, но, скорее всего, их было только три — они перечислены в летописи: княжеская дружина, новгородцы и ладожане. Характерно, что в Житии вообще не упомянуты ладожане. Да и известия о храбрецах-новгородцах не изобилуют особыми подробностями. Все они вполне могли быть воспроизведены очевидцами из княжеской дружины, проживавшими во Владимире.

Победа на Неве, как подчеркнуто в ЖАН, одержана благодаря особому покровительству святых мучеников Бориса и Глеба. Этот акцент позволил В.Л. Янину допустить, что для составления Жития использовался некий письменный памятник, записанный в Новгороде при церкви Бориса и Глеба, расположенной в Детинце, но ранее замыкавшей Прусскую улицу и являвшейся вечевым храмом местных жителей. Среди шести житийных героев Невской битвы троих (Гаврило Олексич, Сбыслав Якунович и Миша) он считал принадлежащими к «прушанам», видным боярам Прусской улицы¹¹⁶. Именно с ними, их родственниками или записями, сохранившимися у них, связывал историк передачу составителю ЖАН рассказов о Пелгусии и подробностей геройства «прусских» храбрецов¹¹⁷. По мнению исследователя, «первоначальная версия жития была создана в Новгороде по инициативе прусского боярства для возвеличения кончанского Борисоглебского храма»¹¹⁸.

Однако автор ЖАН сам указывал на источник своих сведений: «Си же вся слышах от господина своего великого князя Олександра и от инехъ, иже в то время обретошася в той сечи»¹¹⁹. Кроме того, он указал, что свое видение Пелгусий поведал только князю Александру Ярославичу, который попросил никому перед битвой не рассказывать о благоприятном предзнаменовании. Вполне можно допустить, что от князя автор Жития и услышал рассказ о Пелгусии. Перед пересказом легенды агиограф специально подчеркнул, что именно Александр Ярославич особенно почитал Бориса и Глеба:

«И поиде на ня въ день въскресениа, нуля въ 15, имеяше же веру велику къ святыма мученикома Борису и Глебу»¹²⁰.

Само содержание видения указывает на помощь святых именно князю Александру — «сроднику своему»:

«И яко же нача въсходити солнце, слыша шюмъ страшенъ по морю и виде насадъ единъ гребущь по морю, и посреди насада стояща святая мученика Бориса и Глебъ въ одеждах чръвленых, и веста рукы дръжаща на рамех. Гребци же седяху, акы мглою одеани. Рече Борисъ: "Брате Глебе, вели грести, да поможемь сроднику своему князю Александру". Видев же таковое видение и слышавъ таковый глас от мученику, стояше трепетенъ, дондеже насадъ отиде от очию его»¹²¹.

Значение «борисоглебского мотива» в ЖАН не прояснено исследователями в достаточной мере. Отсыл к Новгороду, который указал В.Л. Янин, не выглядит убедительным. Во-первых, в середине XIII в. развитие Борисоглебского культа уверенно прослеживается не только в Новгороде, но, если не прежде всего, в Ростово-Суздальской земле¹²². Вполне вероятно, что это связано с преодолением чувства вины, которое испытывал князь Ярослав Всеволодович, не сумевший помочь брату — великому князю Юрию — в борьбе с монголами, ставший в глазах современников и потомков невольным виновником его гибели. На следующий год после смерти Юрия Ярослав проводит реконструкцию церкви Бориса и Глеба на княжеском дворе в фамильной вотчине в Кидекше и освящает храм 24 июля 1239 г.¹²³ Позднее — в 1253 г. — Борисоглебский храм был отремонтирован и заново освящен на княжеском дворе в Ростове¹²⁴. В 1287 г. на его месте стали строить новое здание¹²⁵. Создается впечатление, что в эти годы на Северо-Востоке Руси храмы с другим посвящением не строили и не поновляли¹²⁶. Текст ЖАН может служить дополнительным примером особого отношения к св. мученикам Борису и Глебу в придворном Рождественском монастыре Владимира.

Во-вторых, для повествования о храбрецах также нет особой необходимости привлекать новгородский источник. Из шести упомянутых персонажей только три не связаны с княжеской дружиной¹²⁷, и только два названы новгородцами. Вторым упоминается далеко не рядовой участник сражения — Сбыслав Якунович, ставший в 1243 г. посадником и остававшийся на этом посту почти десять лет (до 1255 г. летопись посадников не упоминает)¹²⁸. Считается, что впервые он упоминается в летописи в 1215 г. в составе сторонников князя Ярослава, которых тот забрал с собой из Новгорода в Торжок и, одарив, отпустил: «поимя съ собою Тврьдислава Михалковица, Микифора, Полюда, Сбыслава, Смена, Ольксу и много бояръ»¹²⁹. В.Л. Янин утверждает, что речь идет о «прусах», боярах с Прусской улицы¹³⁰. Упоминаемого «Олексу» ученый предложил считать отцом Гаврилы Олексина, который, таким образом, был тоже «прушанином»¹³¹. Рассмотрим ситуацию внимательно.

В летописи сообщается, что летом 1215 г. «на сборъ убиша пруси Овъстрата и сынъ его Луготу», отчего князь Ярослав «пожали на новгородце», а затем «поиде» «на Тържъкъ», прихватив упомянутых бояр¹³². Казалось бы, «прусы» совершили убийство некоего Овстрата с сыном, чем вызвали обиду князя на новгородцев: ничто не указывает на симпатии Ярослава по отношению к прусским боярам. Наоборот, большинство историков считало Овстрата с сыном сторонниками князя, а «прусов», соответственно, его противниками¹³³. Очевидно лишь то, что князь забрал с собой в Торжок «некоторых влиятельных представителей городской общины», но кто из них был с Прусской улицы и был ли вообще — сказать затруднительно¹³⁴. Буквально в следующем году — в конце 1216 г. — после победы на Липице князя Мстислава Мстиславича Удалого над коалицией суздальских князей Твердислав Михалкович, по мнению В.Л. Янина — «Прушанин» и сторонник переяславского князя Ярослава Всеволодовича, стал посадником и сменил на этом посту, вероятно, лидера супротивной группировки Гюргя Иванковича¹³⁵. Однако когда в начале 1217 г. Мстислав отправился в Киев, оставив на севере семью, он забрал с собой, как перечисляет летопись, «Гюргя Иванковиця, Сбыслава Степаниця, Ольксу Путиловиця»¹³⁶. Опять упоминаются Сбыслав и Олекса, но теперь в составе группировки, оппозиционной «прушанам» и никак не сторонников Ярослава. Идет ли речь об одних и тех же лицах — сказать затруднительно, но логичнее сопоставить двух Сбыславов, упоминаемых в летописи с разницей в два года (1215 и 1217 г.), чем двух Сбыславов, упоминаемых в летописи с разницей в четверть века (1215 и 1240 г.)¹³⁷. Про Олексу можно сказать то же самое — на роль отца Гаврилы может претендовать как Олекса, упоминаемый в 1215 г., так и упоминаемый в 1217 г., если оба Олексы не одно и то же лицо.

Новгородца Мишу В.Л. Янин относил к Прусской улице, ссылаясь на Родословец семьи Морозовых:

«Князь Александр Невский повил Немец, и на том бою у него было 6 мужей храбрых, и от тех ото шти мужей храбрых один был именем Михайло, а прозвище Миша, из Прусския земли, а лежит в Новегороде у Михаила Святого, на Прусской улице...»¹³⁸.

В другой версии Родословца героем Невской битвы представлен Терентий¹³⁹. Ученый счел возможным отнестись с доверием к этому источнику, совершенно однозначно производному по отношению к ЖАН, испещренному указаниями на свое позднее происхождение, где Миша даже не назван жителем Прусской улицы, а указано лишь на его происхождение «из Прусския земли». Этот Родословец Янин сопоставил со сведениями синодика церкви Вознесения на Прусской улице (конец XVII — первая четверть XVIII в.), где среди ктиторов отмечены «Михаил, Терентий, Михаил, Симеон, Иоанн иже прозванием Морозовых»¹⁴⁰.

В свое время С.Б. Веселовский подробно обследовал деятельность нескольких поколений семьи Морозовых — знатной московской боярской фамилии¹⁴¹. Исследователь указал, что достоверные сведений о них начинаются с середины XIV в. и осторожно заметил, что в предании о происхождении Морозовых из Новгорода «есть элементы правды»¹⁴². Сам Янин также отмечал, что «первые четыре поколения этого рода (Миша — Терентий — Михаил — Семен) окутаны генеалогическим туманом, составляя всего лишь предание»¹⁴³. Однако связь с Прусской улицей основателя рода — Михаила — он все же признавал достоверной, но считал, что речь идет о других (новгородских) Морозовых, не имеющих никакого отношения к московским и совмещенных с ними только в каком-то новом сочинении рубежа XV—XVI вв.¹⁴⁴ Дело в том, что летописи известен новгородец Иван Морозов, который поставил в 1413 г. каменную церковь в Десятинном монастыре в Новгороде, в то время как в Москве тогда действовал Иван Мороз — родоначальник местной боярской династии¹⁴⁵. С другой стороны, исследователи давно сошлись во мнении, что происхождение «из Прусской земли» указывает ни на что иное, как на связь с боярством Прусской улицы¹⁴⁶. Выходит, что предание, отразившееся в Родословце XVII в. при сопоставлении с синодиком XVIII в. приводит к необходимости признать идентичность легендарного Михаила — основателя рода новгородских Морозовых и ктитора церкви Вознесения на Прусской улице — с Мишей, участником Невской битвы¹⁴⁷.

Таким образом, знатные дворянские фамилии распределили между собой в качестве пращуров чуть ли не всех героев Невской битвы. Гаврилу Олексина считали своим предком Пушкины и родственные с ними фамилии (Челядины, Свибловы, Чулковы, Хромые-Давыдовы, Бутурлины и пр.)¹⁴⁸. Поздний родословец Свибловых называет основателей династии: «Во дни Благоверного Великаго Князя Александра Ярославича Невскаго прииде из Немец муж честен именем Ратша; а у Ратши сын Якун, а у Якуна сын Алекса, а у Олексы сын Гаврило; а Гавриловы дети: Иван Морхиня да Акинф Великой»¹⁴⁹. В росписи, поданной в Разрядный приказ в 1687 г., про Гаврилу сказано: «убит в 1241 г., не старым»¹⁵⁰. С.Б. Веселовский считал, что достоверные элементы семейного предания «Ратшаничей» (Пушкиных и пр.) начинаются с середины XIII в. — с Гаврилы Олексина¹⁵¹. Однако недавнее обследование вопроса уральским специалистом по генеалогии Ю.В. Коноваловым склонило его к тому, что на роль общего предка Пушкиных «идеально» подходит вовсе не Гаврила Олексич, а мимолетно упоминаемый в летописи под 1270 г. «Гаврила Кыянинович», выступавший сторонником Ярослава Ярославича, основателя тверской ветви Рюриковичей, которой служили и представители этих фамилий¹⁵².

Общее зерно таких генеалогических выкладок сводится к указанию пращура, который совмещал бы иноземное происхождение с причастностью к героическому, сакрализованному прошлому страны — особенно впечатляющей, вероятно, считалась связь с св. князем Александром Невским¹⁵³. Говорить о достоверных элементах этих родословцев возможно, но никак не в отношении второстепенных подробностей — таких, как конкретный адрес, из которого прибыл пращур. Все фамилии одинаково производили Ратшу «из немец», но совершенно различно определяли конкретный адрес: Бобрищевы-Пушкины считали, что он прибыл из Германии, Мусины-Пушкины — из Трансильвании, а Пушкины называли его потомком прибалтийских словен, прибывшим из Пруссии¹⁵⁴. Все это показывает решительно поздний характер родословных легенд и серьезный отрыв их от реальности.

Академический авторитет В.Л. Янина, тем не менее, убедил некоторых историков в прусском происхождении Миши¹⁵⁵. В.И. Матузова и Е.Л. Назарова даже допустили, что дружину Миши «можно рассматривать как постоянно действующий кончанский (Людина конца) отряд гридней»¹⁵⁶. Свидетельства ЖАН не дают оснований к определению социальной принадлежности Миши. Встречаются указания на отсутствие у него отчества, а также на то, что он бился пешим. Это, якобы, может свидетельствовать о его простом происхождении¹⁵⁷. Однако пеший бой вовсе не является критерием знатности. Во время битвы на Липице в 1216 г. новгородцы сражались пешими и специально просили об этом князя: «къняже, не хочемъ измерети на конихъ, нъ яко отчи наши билися на Кулачьскеи пеши»¹⁵⁸. Указание «новгородец» сопоставимо с описание предыдущего героя — Яков — «родомъ полочанинъ», и тоже не несет социальной окраски. Отсутствие отчества опять же мало о чем говорит.

В XIII в. летопись трижды упоминает боярина Мишу. Первый раз в 1228 г. Миша предстает доверенным лицом князя Ярослава Всеволодовича: его посылают в Псков, чтобы уговорить горожан участвовать в походе на Ригу¹⁵⁹. Затем некий Миша упомянут в составе «Борисовой чади» (1232—1233 гг.): он бежит с ней сначала в Чернигов, а потом в Псков выписывает свою жену из Новгорода¹⁶⁰. И наконец, в 1257 г. летопись сообщает об убийстве Миши: «Тое же зимы убиша Мишю»¹⁶¹.

В свое время еще А.В. Арциховский отметил, что прозвище «Миша» было не случайным уменьшительно-ласкательным именованием, а устоявшимся обозначением конкретного новгородского боярина. Он считал, что перечисленные сообщения относятся к одному человеку, и этим человеком является Миша — участник Невской битвы¹⁶². Кроме того, Миша сопоставлялся с основателем знаменитой новгородской боярской фамилии Мишиничей. В конце XIII в. известны два представителя этого рода: в 1272—1280 гг. посадником был Михаил Мишинич, а в 1291—1316 г. — его брат Юрий Мишинич¹⁶³. Усадьбу, принадлежавшую этой династии, вскрыли на Неревском раскопе Новгорода. Летописи и берестяные грамоты позволяют проследить деятельность шести поколений Мишиничей-Онцифоровичей, давших Новгородской республике ряд выдающихся граждан — вплоть до Борецких¹⁶⁴. Отождествление Миши с пращуром Мишиничей, казалось бы, напрашивается само собой¹⁶⁵.

Однако В.Л. Янин, специально обследовав тему, продолжает настаивать на том, что Миша — прусский боярин, а Мишиничи происходят от другого Миши, жителя Неревского конца¹⁶⁶. При этом, как мы помним, синодик Вознесенской церкви обозначает якобы прусского боярина Михаилом, а вовсе не Мишей. Для неревских же Мишиничей принципиальным — патронимическим — было прозвище Миша: нигде Мишиничи не называются Михайловичами. На обилие несоответствий и допущений, на которые пошел Янин ради признания «прусскости» Миши из ЖАН, указывал в специальном докладе А.А. Молчанов. Исследователь пришел к однозначному выводу, что в Новгороде в XIII в. был только один Миша, и он не имел никакого отношения к Прусской улице, будучи основателем рода Мишиничей из Неревского конца¹⁶⁷.

Это совершенно справедливый посыл мы все же хотели прокомментировать. Дело в том, что бросается в глаза разнохарактерность деятельности Миши, упоминаемого летописью. В 1228 г. он выступает близким сподвижником Ярослава Всеволодовича, а в 1232 г. примыкает к его противникам и воюет против него с оружием в руках. Тяжело представить, что впоследствии он был прощен и проживал в Новгороде. Об убийстве Миши летопись сообщает в конце статьи 1257 г., повествующей о волнениях в Новгороде, связанных с ожиданием приезда монгольских данщиков. Как только горожане прослышали о том, что их собираются принудить платить монголам дань, они восстали. Летопись сообщает об убийстве посадника Михаила Степановича — сторонника князя Александра, поставленного на посадничество при участии князя в 1255 г.¹⁶⁸ Это убийство явно было связано с политикой¹⁶⁹. Если признать Мишу верным сторонником Александра Ярославича, то его гибель можно разместить в русле тех же событий: горожане вымещали свое недовольство на княжеских «служниках». Создается впечатление, что мы располагаем известиями о двух разных людях: первый — сподвижник сначала Ярослава Всеволодовича (в 1228 г.), а потом его сына Александра (в 1257 г.), а второй — представитель оппозиционного боярства, изгнанного из города в 1232 г. Очень затруднительно их совместить. Причастность к «Борисовой чади» была клеймом, на которое не мог закрыть глаза князь Александр.

В любом случае стоит признать, что основания для связи героев Невской битвы с Прусской улицей являются очень зыбкими и малоубедительными. Более того, имеется очень мало признаков, позволяющих уличить автора ЖАН в использовании некоего новгородского источника, как письменного, так и устного. Разъяснить наличие в ЖАН подробностей Невской битвы проще, сославшись на рассказы Александра Ярославича и его дружинников, которым запомнились:

— некий Гаврила Олексич — может быть, и не новгородец, раз не отмечен таковым, а ладожанин — помещен на первом месте явно за доблесть, а не по социальному статусу (александровы дружинники восхищались его храбростью — знатный воин и заядлый рубака¹⁷⁰). Даже В.Л. Янин считает «очевидным», что Гаврила «происходил не из собственно новгородского боярства, а из княжеских бояр»¹⁷¹;
— новгородец Сбыслав Якунович — будущий посадник — в 1240 г. ему было далеко за 40 лет, но он продолжал впечатлять молодежь энергичной работой старомодным топором;
— новгородец Миша — бился пешим и многое успел — ловкий и смышленый воин.

Автор ЖАН явно не разбирался в социальных различиях новгородцев, зато четко отмечал придворный статус дружинников: ловчий, член младшей дружины, слуга. Из далекого Владимира героическое прошлое выглядело достойным литературной обработки, а новгородцы представлялись однородной массой горожан.

* * *

Действительно сухую историческую справку о Невском сражении дает новгородская летопись:

«и ту бысть велика сеча Свеемъ.
И ту убиенъ бысть воевода ихъ именемь Спиридонъ;
а инии творяху, яко и пискупъ убьенъ бысть ту же;
и множество много ихъ паде;
и накладше корабля два вятшихъ мужь, преже себе пустиша и к морю;
а прокъ ихъ, ископавшее яму, вметаша в ню бещисла;
а инии мнози язвьни быша;
и в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлении отъидоша.
Новгородець же ту паде: Костянтинъ Луготиниць, Гюрята Пинещиничь, Наместъ, Дрочило Нездыловъ сынъ кожевника, а всехъ 20 мужь с ладожаны, или менши, Богъ весть.
Князь же Олександръ съ новгородци и с ладожаны придоша вси здравии въ своя си, сохранении Богомь и Святою Софьею и молитвами всехъ святыхъ»¹⁷².

Никаких сведений о ходе сражения здесь не содержится — сразу указан результат: шведы были разгромлены, вынуждены были спешно (до восхода солнца в понедельник, 16 июля) и позорно отступить. Погиб воевода их — Спиридон, с которым, судя по ЖАН, вступил в единоборство Гаврила Олексич («вися с самем воеводою середи полку ихъ»). Два корабля было нагружено трупами знатных крестоносцев. Много погибло простолюдинов: возможно, еми, суми и других.

Летопись представляет нам две социальные группы интервентов — «вятшие мужи» и «прочие», а также называет руководителей похода: «князь», «епископы», «воевода Спиридон». С показаниями ЖАН это не совпадает, здесь противники названы собирательно — «римляны», а из руководителей упомянуты: «король», «королевич», «воевода». Примечательно, что Житие не упоминает «епископов». В летописи они названы во множественном числе — «Свеи съ княземь и съ пискупы своими». В крестовом походе, несомненно, должна была участвовать значительная делегация церкви. Во время высадки датского короля в Эстонии в 1219 г., когда был основан Ревельский замок, присутствовали глава датской церкви и папский легат архиепископ Лундский Андрей, а также епископ шлезвигский Николай «и третий епископ, королевский канцлер, а также эстонский епископ Теодерих, ранее посвященный в Риге и оставивший ливонскую церковь, чтобы примкнуть к королю»¹⁷³, то есть 4 церковных иерарха — епископа. Статус мероприятия в 1219 г. был заметно выше, чем в 1240 г., так как участвовал король. Однако скорый успех среди язычников Ижоры и Карелии, на который рассчитывали шведы, должен был предполагать наличие умелых проповедников, а также пышность церковных мероприятий, то есть присутствия титулованных иерархов. В Швеции тогда имелось семь глав епархий: епископы Ярлер из Упсалы, Лаурентиус из Линчёпинга, Лаурентиус из Скара, Николаус из Стренгнесса, Магнус из Вестероса, Грегориус из Векшё и финляндский епископ Томас из Або. Затруднительно сказать, кто из них участвовал в высадке на Неве. Полагаем, что такой заинтересованный в событиях, как епископ Томас, скорее всего, сопровождал интервентов¹⁷⁴. Русский летописец заметил, что, кажется, один из шведских епископов в ходе сражения погиб. Однако как указал Дж. Линд, все семь иерархов «пережили 1240 год»¹⁷⁵. Следовательно, речь шла лишь о тяжелом ранении.

Ярл Биргер

Автор Жития выносит за скобки противостояние священнослужителей (католические епископы даже не упомянуты), заменяя его противостоянием церквей, то есть общин верующих, их лидеров — «короля части Римской» и «князя Александра». «Короля» дополняет «королевич» — молодой неопытный воин, который убегает от Гаврилы Олексина и за которого ожесточенно вступаются шведы вместе с воеводой. Налицо целая социальная иерархия, которая, если дополнить данными летописи, будет выглядеть так: «король» (он же «князь») — «королевич» — «воевода» — «вятшие мужи» — «прочие». При таком составе участников мероприятие не может считаться заурядным.

По имени назван лишь воевода Спиридон. Это указание летописи и потому должно считаться достоверным. Однако его недавно попытались оспорить. Греческое имя Спиридон нигде в Швеции не встречается и вообще не распространено в католических странах. По мнению Дж. Линда, речь идет об ошибке летописца (сводчика середины XIV в.), отразившейся в Синодальном списке НПЛ, который спутал имя шведского воеводы с именем действовавшего в те годы новгородского архиепископа — тоже Спиридона (1229—1249)¹⁷⁶. Спиридон был упомянут ЖАН как благословивший князя Александра на битву со шведами¹⁷⁷. Линд решил, что имеет дело с заимствованием летописи из Жития. Эту точку зрения восприняли даже некоторые российские историки¹⁷⁸. Однако кроме имени Спиридон между ЖАН и летописью Линд не обнаружил ничего общего.

Да и само это заимствование выглядит сомнительным. Имя Спиридон на Руси было распространено — вовсе не обязательно летописцу было использовать ЖАН, чтобы допустить ошибку. Гипотезу Линда обстоятельно раскритиковал Я.С. Лурье¹⁷⁹.

С другой стороны, лишь то, что из всех шведов по имени назван только один и вовсе не князь, должно вызывать доверие к летописцу. Думается, что имя воеводы было действительно записано на слух и с ошибкой: новгородцы услышали привычное «Спиридон» (или Свиридон, Свирид), а действительное имя воеводы было лишь созвучно этому¹⁸⁰. Из текста ЖАН становится ясно, что роль воеводы была чуть ли не ключевой в сражении. Молодой королевич бежал и пытался укрыться на корабле, где его застиг Гаврила Олексич. Воевода вступился — бился в самом эпицентре сражения и погиб. Ранен был епископ. Шрам на лице получил шведский король (то есть князь) возможно, Биргер — от копья самого Александра Ярославича: «самому королю възложи печать на лице острымь своимь копиемь»¹⁸¹.

Александр Невский

Выше мы упомянули малоубедительную версию А.Н. Кирпичникова о том, что «печать», поставленная Александром «на лице» «католического короля», — это урон, нанесенный передовым частям шведов в начале сражения¹⁸². Фразеология автора ЖАН скорее указывает на унизительный характер отметины — «печати», которую «возложил» светлейший князь, предводитель православного воинства, прямо на лицо «короля»¹⁸³. Ю.К. Бегунов заметил в этом сюжете отсылку к древнеримскому обряду клеймения раба, которому часто ставили метку прямо на лице¹⁸⁴. Скорее всего, речь идет о результате конного поединка князя Александра Ярославича с предводителем шведского войска, возможно, будущим ярлом Биргером¹⁸⁵. В ходе рыцарского столкновения швед получил ранение на лице. Этот образ противостояния двух воинов — рыцарей — вождей — правителей — плотно запечатлелся в художественной и поэтической памяти современников и потомков. М.А. Врубель посвятил ему показательное полотно — «Александр Невский поражает ярла Биргера» (1904 г.)¹⁸⁶. Светлый князь на белом коне сшибает темно-коричневого Биргера с понурой головой в каком-то петушином шлеме.

Столкнулись два христианских правителя, каждый из которых был убежден в своей правоте, и для каждого это был крестный бой, де-факто оба были крестоносцами.

Если речь идет о Биргере, то мы сможем обнаружить в его образе и в его деяниях немало общих черт с князем Александром. Биргера привлекала слава крестоносца, и с нею он вошел в историю. Причем особое внимание он отдавал региону финских племен, как в проповеди, так и в покорении¹⁸⁷. В 1245 г. шведская колония в Финляндии практически перестала существовать — епископ Томас бежал из страны. Возрождение ее связывают с крестовых походом на тавастов, который в 1249 г. организовал и возглавил Биргер¹⁸⁸. В это время он уже (с февраля 1248 г.) был ярлом — верховным должностным лицом шведского королевства.

Около 1250 г. Биргером было основано укрепление — Стокгольм (Stockholm) — на одном из островов на пути из моря к озеру Меларен (впервые ярл упомянет его в переписке в 1252 г.). Будущая столица займет то же самое место на пути к главной торговой артерии Швеции, — озеру Меларен — какое должна была занять крепость в устье Невы по отношению к Ладоге и Новгороду. На Меларене находились крупнейшие и важнейшие шведские торговые центры — до конца X в. Бирка, а затем Сигтуна, разрушенная в результате карельского (или русского) налета в 1187 г.¹⁸⁹ Стокгольм становился их преемником, а Биргер — его основателем и покровителем. Помпезная могила Биргера будет позднее встроена в здание городской ратуши. Почти как Санкт-Петербург, покровителем которого является св. Александр Невский, мощи которого хранятся теперь на берегах Невы.

В 1250 г., когда умер король Эрик, ему наследовал сын Биргера Вальдемар (Valdemar Birgersson; 1239—1302; король 1250—1275 гг.), при котором отец стал фактически монопольным правителем страны и оставался таковым вплоть до своей смерти в 1266 г.

Вальдемар (Владимир) было наследуемым именем в датской королевской династии, к которой принадлежала жена Биргера — Ингеборг. Ее матерью была Рикисса (Rikissa Valdemarsdotter; ум. 1220), дочь датского короля Вальдемара I (1131—1182) и сестра датского короля Вальдемара II (1170—1241). Первый Вальдемар, мать которого была дочерью великого князя Мстислава Владимировича, получил имя в честь своего прадеда Владимира Мономаха¹⁹⁰. Сам Вальдемар I был также женат на русской княжне Софье, возможно, представительнице полоцкой династии¹⁹¹. Таким образом, жена Биргера, как минимум, приходилась Александру Ярославичу четвероюродной племянницей, а если учесть полоцких родственников жены Александра, то, вполне возможно, их родство было более близким. Плотные родственные связи опутывали тогда правящие дома Европы. Но они вовсе не всегда оказывали заметное влияние на политику. В нашем случае такой пример имеется.

В 1252 г. Андрей Ярославич, участник Чудского похода 1242 г., тверской, а затем великий князь владимирский, вступил в конфликт с монгольской администрацией. На усмирение мятежника были направлены монгольские войска во главе с ханом Неврюем («Неврюева рать»). Под стенами Переяславля Залесского состоялась битва, в которой русские были разгромлены, а Андрей бежал: «здума Андреи, князь Ярославичу бегати, нежели [монгольским] цесаремъ служити»¹⁹². Куда же направился князь? Оказывается — к Биргеру, в Швецию: «Тогды же прииде Неврюи на Суздалскую землю, на князя Андрея; и бежа князь Андреи Ярославичь за море въ Свиискую землю»¹⁹³. Более подробное изложение предлагает Софийская 1-я летопись:

«...великыи же князь Андреи едва убегоша. И приеха въ Великыи Новъгородъ, новгородьци же его не прияша, он же еха къ Пьскову и тамо бысть немного, ожидалъ бо бе своеи княгини. И приеха же к нему его княгини, велиикы же князь Андреи приеха в немецькыи город Колывань и съ княгинею. Остави же ту княгиню, а самъ ступи за море въ Свеискую землю, местерь же Свеискы срете его и прия его с честию»¹⁹⁴.

Под шведским «местером», надо полагать, скрывался ярл, а не король, то есть Биргер. Кажется, что в эти годы некоторые суздальские князья, недовольные монгольской властью, попытались обосноваться на Северо-Западе Руси. Вслед за Андреем в 1254 г. бросил тверское княжение и бежал его брат Ярослав: «На зиму по Крещении Ярославъ, князь Тферьскыи, сынъ великого князя Ярослава, с своими бояры поеха в Ладогу, оставя свою отчину; Ладожане почьтиша и достоиною честью»¹⁹⁵. Новгородская летопись сообщает, что Ярослав был посажен князем в Пскове¹⁹⁶. Андрей отправляется к Биргеру явно за поддержкой, рассчитывая обосноваться где-то на Северо-Западе. Позднее мы еще коснемся этих событий подробнее, здесь же важно отметить маршрут, избранный Андреем: он не отправился в Ригу, или Германию, или на Готланд, не стал обращаться к ливонским рыцарям — из Пскова он поехал в датские владения в Эстонии, а затем в Швецию. Надо полагать, он искал не только области, недоступные монголам, но и внешнеполитические силы, способные произвести впечатление на брата Александра, который в те годы уже встал на путь уплотнения контактов с монгольской империей. Для Александра Ярославича, оставившего, по версии Жития, на лице Биргера отметину, сближение Андрея со шведами было неприятной неожиданностью. Биргер, возможно, также жаждал реванша. В связи с этим можно рассматривать и попытку шведов заложить в 1256 г. город в устье Нарвы¹⁹⁷. Александр сумел склонить к покорности новгородцев, а затем и братьев. Ответного удара шведов не случилось. Могущество Степной империи возобладало. С 1257 г. летопись упоминает Андрея вслед за Александром, отправившимся на очередной поклон в Орду¹⁹⁸.

* * *

Можно предположить, что демарш Андрея в 1252 г. был связан с попыткой запятнать особенно теплые воспоминания князя Александра Ярославича о битве на Неве. Успех в 1240 г. был быстрый и сокрушительный. В этом ключе обычно и реконструируют ход баталии.

Шведские корабли расположились вдоль русла Ижоры, с них были спущены мостки на берег. Лагерь размещался чуть поодаль. Важным ориентиром являлся «златоверхий королевский шатер». Подойдя к шведам с юго-востока, Александр, скорее всего, разделил свои силы: одна группа (возможно, преимущественно пешая) ударила вдоль берега, другая — конная — на лагерь¹⁹⁹. «6 час дня» (10 часов утра) — не такое и раннее время для начала сражения. Надо полагать, опасаясь быть замеченными, войска Александра расположились на ночь вдалеке от шведов. Сразу после рассвета они двинулись в сторону лагеря интервентов и подошли к устью Ижоры только через 6 часов. Удар был нанесен с ходу, отчего ему и сопутствовал успех. Вообще в ЖАН не содержится указаний на то, что происходило избиение едва вооружившихся заспанных шведов. Регулярно упоминается «полк их», а русских особо отличает глагол «наеха». Очевидно, шведы сумели построить боевые порядки. В этом смысле следует понимать подвиг ловчего Якова: «се наеха на полкъ с мечемъ, и похвали его князь». Сгруппировавшись, шведы ощетинились копьями, а Яков, орудуя мечом, расстроил их линию обороны. Сбыслав Якунович, орудуя топором, также «наеха многажды на полкъ ихъ». Русские воины врывались в гущу шведов и рушили их построения. Дружинник Савва подрубил «королевский шатер», оказавшийся, судя по всему, в стороне от сражения. Полки Александра теснили шведов к кораблям. Преследуя некоего «королевича» (может быть, просто молодого знатного воина и не королевских кровей)²⁰⁰, всадник Гаврила Олексич ворвался на корабль, откуда его сбросили, но он выбрался и продолжил сражение. В какой-то момент шведы дрогнули и начали отступать, но при этом отчаянно сражались. Победа была еще далеко не очевидной, когда рухнул «королевский шатер», «возрадовавший» полки Александра. Пешая дружина Миши, действовавшая, вероятно, вдоль русла Ижоры, сумела «погубить» три корабля, что запомнилось как исключительное достижение.

Примечательно, что как летопись так и ЖАН, сообщает о погребении тел погибших интервентов и даже об отправке кораблей с «вятшими» мужами вниз по Неве. В летописи: «и накладше корабля два вятшихъ мужь, преже себе пустиша и к морю». А в ЖАН: «и трупиа мертвых своих наметаша корабля и потопиша в мори»²⁰¹. Удивительная подробность произвела впечатление на русских воинов, не знавших обычая погребения в кораблях²⁰². Выходит, что русские наблюдали за шведскими ритуалами и не мешали их производству, то есть полного уничтожения интервентов не последовало. Шведы признали себя побежденными и обещали убраться, что и сделали до восхода солнца: «и в ту нощь, не дождавше света понедельника, посрамлении отъидоша».

Невская битва, 15 июля 1240 г.

Продолжение сражения грозило для шведов гибелью некоторых титулованных особ, как то некий раненый епископ и раненый в лицо «князь». Погиб и главный шведский военачальник — «воевода Спиридон». Потери интервентов были значительные, но и русским нельзя было рисковать — дружина устала от долгой битвы и дальнего марша. Почетный мир был общим благом: шведы оставили за собой поле сражения и отступили с оружием в руках²⁰³.

Силы нападавших явно не превосходили сил оборонявшихся. Оцениваются они различно. Выше мы указали, что в 1164 г. шведы осадили Ладогу в составе 2000 воинов, а в 1300 г. высадились на Неве с 1100 солдатами. Надо полагать, в 1240 г. шведская армия была сопоставима с той, что вернется сюда в 1300 г.²⁰⁴ Многотысячный контингент в те годы на кораблях перебросить было затруднительно²⁰⁵. Не стоит забывать и о пестром этническом составе пришельцев. В 1300 г., в отличие от 1240 г., участие финнов было менее заметным²⁰⁶. Некоторые исследователи называли до нескольких тысяч участников шведского похода в 1240 г.²⁰⁷, но, по нашему мнению, ближе к ответу, скорее всего, А.Н. Кирпичников, который писал о сотнях воинов с обеих сторон²⁰⁸.

На стороне русских сражались и ижорцы²⁰⁹. Именно им приписывают неведомую гибель некоторых шведов, чьи трупы были обнаружены утром вне поля боя:

«Бысть же в то время чюдо дивно, яко же во древьняя дни при Езекии цесари <...> Тако же бысть при победе Александрове, егда победи короля, об онъ полъ рекы Ижжеры, идее же не бе проходно полку Олександрову, зде обретоша много множъство избьеных от ангела Господня. Остановъ же их побеже...»²¹⁰.

И. П Шаскольский считал, что на другом берегу Ижоры также располагался часть шведского лагеря — Александр отправил для его уничтожения специальный отряд²¹¹. Е.Л. Назарова допускает, что речь идет о группе шведов, отправленных на другой берег для сбора фуража и/или строительных материалов²¹². Перебили их, по смелому, но утвердившемуся в науке предположению С.С. Гадзяцкого, ижорцы, тайные сторонники Новгорода²¹³.

Таким образом, многократные указания источников заставляют нас поверить в значительность шведских потерь. Русские потери летопись перечисляет еще более подробно: «Новгородець же ту паде: Костянтинъ Луготиниць, Гюрята Пинещиничь, Наместъ, Дрочило Нездыловъ сынъ кожевника, а всехъ 20 мужь с ладожаны, или менши, Богъ весть»²¹⁴. Общие потери составили 20 человек, из которых 4 новгородца, один — княжеский дружинник Ратмир, и еще 15 по именам не названы. В исследованиях часто указывают на то, что в летописи отмечены только знатные воины, а общее число потерь могло быть в разы больше²¹⁵. Однако если обратиться к источнику, то там видно: сначала перечислены по именам знатные новгородцы, среди которых, между прочим, «сын кожевника», а затем сообщается о том, что «ВСЕХ» погибших вместе с ладожанами было 20 человек «или меньше». Однозначно указано на общие потери русских — около 20 человек²¹⁶. Потери оборонявшейся стороны могли быть в разы больше. На два корабля, надо полагать, погрузили не более 40 тел и почти столько же пометали в яму.

* * *

В последние годы в России наметилась тенденция с доверием относиться к заключениям западных исследователей о мелком и незначительном характере событий на Неве 1240 г.²¹⁷ Действительно, общие потери сторон немногим превышали сотню человек. Но таковы были масштабы всех прибалтийских боестолкновений да и большинства сражений в средневековой Европе²¹⁸. И не в том следует усматривать значение произошедшего. Невская битва имела большое моральное и политическое значение как для Руси в целом, так и для Александра Ярославича лично. Князь выиграл свой первый бой, чем воспрепятствовал созданию в невском устье новой Риги и отторжению от новгородского влияния ижоры, карелов. Чуть задержись Александр на Волхове, и история свернулась бы иную петлю. Шведам была показана способность русских на быстрые и решительные ответные действия. Более чем на полстолетия шведская угроза была устранена. В 1256 г. какая-то группа попыталась основать крепость на Нарве, но, лишь заслышав о новгородских приготовлениях, бежала. Шведы изменили и тактику своих вторжений. Стало ясно, что Финляндию безопаснее покорять, минуя русских, сила которых в доверии финских племен. Не сообщил бы Пелгусий о прибытии интервентов, и те успели бы окопаться. В 1249 г. Биргер поведет войска в глубь Тавастии и покорит самое сердце страны. Александру Ярославичу в 1256 г. придется идти туда же — в неведомую землю — и пытаться восстановить свои права, находясь в невыгодных условиях далекого похода. Безуспешно. Биргер фактически поставил своего оппонента в те условия, в которых находились шведы в 1240 г.: чужая земля, оторванность от баз, отсутствие благодушного приема местного населения. Впоследствии шведы будут строить крепости на границах русских владений — Выборг (1293 г.), — осторожно продвигаясь в земли карелов и к Неве. Однако это будут преимущественно события XIV в.

Александр Ярославич достиг в битве на Неве очевидных внешнеполитических целей. Эта же победа стала важным фактором и внутренней политики. Новгородцы любили победителей. Уже в 1242 г. они предпочтут Александра любому другому из сыновей великого князя Ярослава. Горожане поверят своему князю и будут почти беспрекословно поддерживать его все последующие годы. В Невской битве Александр как бы ухватил «птицу удачи», приобрел ореол храброго и удачливого воина. Из текста ЖАН очевидно, что примерно так воспринимал случившееся и сам Александр. Ни один из сюжетов Жития не содержит такого количества личных характеристик, необычных сюжетов и персонажей. Князь и его дружинники помнили многих участников сражения по именам, смаковали подробности произошедшего, переплетали их с легендами об ангельской помощи и борисоглебских видениях. Заряд бодрости, полученный в 1240 г. на Неве, Александр сохранит до конца жизни.

Возможно, уже тогда у князя сложилось впечатление, что враги веры именно на Западе, а не на Востоке. Именно с Запада приходят коварные захватчики, а с Востока движется вселенская сила, к которой вскоре станет причастной и Русь. Как бы то ни было, шведский поход имел миссионерскую направленность. Те же цели преследовали и последующие вторжения ливонцев как на русские земли, так и на земли их финских союзников. Тем самым, ставилось под угрозу недавно обосновавшееся в Восточной Прибалтике православие. Прежде чем привести Русь к вассальной зависимости от Золотой орды, Александр Ярославич отбил несколько нашествий католических «христианизаторов», и перед князем стоял выбор — либо потерять политическую свободу своего народа при сохранении свободы духовной, либо потерять обе свободы. Далее мы увидим, какой выбор он сделает.

Примечания

1. В современных справочниках принято именовать сочинение «Повесть о житии и о храбрости» (Щапов, 2003. С. 193; СКК. С. 354), хотя относится оно, как обычно, к агиографии. Этот акцент указывает на то, что ЖАН было посвящено светскому лицу. Александр Невский был канонизирован только в 1547 г. (Голубинский, 1903. С. 91; Хорошев, 1986. С. 170—174). О жанровой структуре ЖАН см.: Лихачев, 1947. С. 258—267. Выделяют до 9 редакций ЖАН. Самая древняя — первоначальная — редакция сохранилась в 13 списках XIV—XVII вв., самыми старшими из которых являются списки ЛЛ, П2Л и сборника Государственного архива Псковской области, ф. 449, № 60 (СКК. С. 357). Основные издания: ЛЛ, 477—481; П2Л, 11—16; Бегунов, 1965. С. 159—194; ЖАН, 1995; ЖАН, 2000. Высказывалось предположение, что прежде Жития была составлена светская Повесть о подвигах Александра (Серебрянский, 1915. С. 192—212), но позднее это было отвергнуто (Philipp, 1957. S. 26—27; Бегунов, 1965. С. 66—71; Begunov, 1971. S. 92—100).

2. На создание ЖАН в Рождественском монастыре Владимира указывают особые акценты в тексте ЖАН при описании погребения Александра Ярославича в этом монастыре, где позднее сформировался его особый культ. В.Л. Янин указал на возможность первоначального составления ЖАН в Новгороде, ссылаясь на особую любовь автора к культу Бориса и Глеба (Янин, 1974. С. 92—93), а Д.С. Лихачев указал на параллели ЖАН и Галицкой летописи, что должно свидетельствовать о причастности к составлению ЖАН Галицкого книжника (Лихачев, 1947-б. С. 52). Уже первые исследователи ЖАН считали, что оно составлено вскоре после смерти князя — еще в 60-е гг. XIII в. (Приселков, 1996. С. 149—150), но позднее утвердилась датировка — 80-е гг. XIII в. — до 1282 г., смерти митрополита Кирилла, инициатора составления ЖАН (Бегунов, 1965. С. 57—63; Насонов, 1969. С. 193—201; Шаскольский, 1978. С. 182; СКК. С. 357; ЖАН, 2000. С. 515). Недавно В.А. Кучкин предложил вернуться к датировке ЖАН 1263—1265 гг. (Кучкин, 1990. С. 36—39; Кучкин, 1999. С. 133; Флоря, 2004. С. 209). Я.Н. Щапов считает допустимым, что ЖАН составлено «летом или в начале осени 1273 г.» (Щапов, 2003. С. 194). Перечень основных работ по ЖАН см.: СКК. С. 363; Щапов, 2003. С. 194—195.

3. ЖАН, 2000. С. 358; ЛЛ, 477.

4. Бегунов, 1959. С. 230—231; Бегунов, 1965. С. 57; Лурье, 1997. С. 107—108. В 1991 г., пытаясь смягчить достоверность известий летописи о Невской битве 1240 г., шведский исследователь Дж. Линд предпринял попытку обосновать зависимость свидетельства Синодального списка НПЛ от сообщений ЖАН (Lind, 1991. P. 274—276; Линд, 1995. С. 46—49). Однако он указал лишь на один текстологический факт связи летописи с ЖАН — это имя шведского воеводы, погибшего в Невской битве — Спиридон. Но в ЖАН упомянут новгородский архиепископ Спиридон, а имени шведского воеводы вообще нет. Очевидно, что даже если для шведов имя Спиридон не характерно, летописец никак не мог перепутать архиепископа с воеводой. Разрушительную критику Линда см.: Лурье, 1997. С. 107—108.

5. И.П. Шаскольский отдавал себе отчет, что ЖАН — «памятник художественной литературы, создававшийся по ее специфическим законам», но признавал возможным при соблюдении особой осторожности и в сочетании с «серьезным источниковедческим и литературоведческим анализом» извлекать из него достоверные известия (Шаскольский, 1978. С. 181). С другой стороны, известный филолог Я.С. Лурье вообще отказывал ЖАН в достоверности, считая его «сомнительным источником», а извлеченные из него факты «невероятными» (Лурье, 1997. С. 128).

6. НПЛ, 77.

7. Munch, 1857. S. 931—981; Линд, 1995. С. 48.

8. Линд, 1995. С. 48.

9. Шаскольский, 1978. С. 161.

10. Munch, 1857. S. 1012.

11. Шаскольский, 1978. С. 161, 166; Шаскольский, 1995. С. 18; Линд, 1995. С. 47—48; Лурье, 1997. С. 128; Назарова, 1999. С. 198; Матузова, Назарова, 2002. С. 311.

12. Шаскольский, 1978. С. 162, прим. 62.

13. См. прим. 448 и 681.

14. Chronicon episcoporum Finlandensium. P. 132.

15. Donner, 1929. S. 235; Donner, 1968. S. 78; Hornborg, 1944. S. 186.

16. Шаскольский, 1978. С. 163—164, 166.

17. Donner, 1929. S. 225; Jaakkola, 1938. S. 277; Juva, Juva, 1964. S. 136—139; Jokipii, 1965. S. 18. См. подробнее: Шаскольский, 1978. С. 197—199.

18. Кирпичников, 1996. С. 31; Андреев, 1996. С. 249; Матузова, Назарова, 2002. С. 311. Ранее Е.Л. Назарова ассоциировалась в своих выводах с И.П. Шаскольским (Назарова, 1999. С. 198).

19. Феннел, 1989. С. 143; Андреев, 1996. С. 249; Кирпичников, 1996. С. 31; Матузова, Назарова, 2002. С. 311; Jutikkala, Pirinen, 2003. P. 52.

20. Кучкин, 1996. С. 26, прим. 74.

21. Тихомиров, 1975. С. 330; Шаскольский, 1978. С. 158; Шаскольский, 1995. С. 17; Шишов, 1995. С. 32; Кирпичников, 1996. С. 40—41, прим. 4.

22. См.: Ammann, 1936. S. 215; Benninghoven, 1965. S. 376.

23. НПЛ, 31, 218—219. См. также: Шаскольский, 1978. С. 62—66.

24. Арциховский, 1969. С. 310—311; Шершов, 1994. С. 200; Матузова, Назарова, 2002. С. 311.

25. Rein, 1968. S. 41—44; Ailio, 1917. S. 47; Donner, 1929. S. 225; Jaakkola, 1938. S. 279; Гадзяцкий, 1940. С. 133; Пашуто, 1968. С. 293; Juva, Juva, 1964. S. 139—140; Шаскольский, 1978. С. 158—159.

26. Кирпичников, 1996. С. 31.

27. Кучкин, 1986-б. С. 24; Кучкин, 1994. С. 57; Кучкин, 1996. С. 14.

28. ЛЛ, 479.

29. ЛЛ, 479. Следует отметить, что последние три слова читаются различно в некоторых списках первоначальной редакции ЖАН. Список XV века из Синодального собрания Государственного исторического музея (№ 154), изданный БЛДР, обрывает фразу на слове «станы» (ЖАН, 2000. С. 360). В списке ЖАН из НПЛ младшего извода фраза звучит: «скажеть ему станы: обрете бо ихъ» (НПЛ, 292). Именно это чтение считает первоначальным ведущий обследователь ЖАН Ю.К. Бегунов: «обрытья» — это испорченное от «обрете бо» (Бегунов, 1965. С. 165, прим. 37). С этим заключением согласен И.П. Шаскольский (Шаскольский, 1978. С. 188, прим. 172).

30. Кучкин, 1994. С. 57; Кучкин, 1996. С. 14.

31. Назарова, 1999. С. 198—199; Назарова, 2002. С. 29; Матузова, Назарова, 2002. С. 312; Назарова, 2003. С. 222; Сорокин, 1993. С. 12.

32. Кирпичников, 1996. С. 40—41, прим. 4.

33. НПЛ, 308—309.

34. Кирпичников, 1996. С. 40—41, прим. 4.

35. Кучкин, 1996. С. 14. Совершенно напрасно В.А. Кучкин в другой работе указывает на возможное «редакционное вмешательство» в текст статьи 1240 г. НПЛ в 60-е гг. XIII в., что якобы могло привести к коррекции целей шведского похода: вместо строительства крепости покорение всей земли (Кучкин, 1999. С. 133). У этого предположения мало оснований.

36. См. прим. 495.

37. НПЛ, 91, 330. См. подробнее: Шаскольский, 1987. С. 10—63.

38. Е.Л. Назарова считает, что целью шведов была постройка крепости в устье Ижоры, но при этом исследовательница отвергает «религиозные мотивы в походе шведов на Неву»: «К крестовым походам относить данную военную экспедицию нет никаких оснований» (Назарова, 1999. С. 198—199). Однако для чего же нужна была крепость? Укрепиться в невском устье без поддержки местных жителей шведы вряд ли смогли, а поддержка местных жителей в те годы шла рука об руку с христианской миссией. С очевидными мерами по христианизации было связано строительство и других шведских крепостей: Або, Тавастхус, Нарва. В устье Даугавы Мейнард первым делом договорился с местными жителями о строительстве крепости, что совмещалось с проповедью. В 1240 г. со шведами прибыло несколько (!) епископов — высадка напоминала датский поход 1219 г. Возможно, и планы были те же: закрепиться в новом замке, а затем крестом и мечом обратить местных жителей. Просто построить замок и не заниматься миссией — такой план был бы крайне необычным.

39. См. прим. 493.

40. ЖАН, 2000. С. 360; ЛЛ, 479. Очевидно, под «родом» подразумеваются не ближайшие родственники, а племя ижорцев в целом (Шаскольский, 1978. С. 187; Матузова, Назарова, 2002. С. 315, прим 16).

41. ЖАН, 2000. С. 360; ЛЛ, 478. См. также: Матузова, Назарова, 2002. С. 314, прим. 12.

42. ЖАН, 2000. С. 360; ЛЛ, 478.

43. ЖАН, 2000. С. 360; ЛЛ, 478.

44. ЖАН, 2000. С. 360.

45. Шаскольский, 1978. С. 187—188; Кирпичников, 1996. С. 31; Jutikkala, Pirinen, 2003. P. 52. В.А. Кучкин считает, что от Пелгусия Александр получил только «уточняющие данные о расположении шведского лагеря» уже во время марша к Неве (Кучкин, 1996. С. 14).

46. ЛЛ, 479.

47. Гадзяцкий, 1940. С. 130; Шаскольский, 1978. С. 187; Назарова, 2002. С. 22.

48. Kirkinen, 1963. S. 80; Шаскольский, 1978. С. 187, прим. 166; Бегунов, 1984. С. 76—77. Представители финской фамилии Пелконен утверждают, что они действительно происходят от Пелгусия. Примерно в XIV в. они переселились на Карельский перешеек в район средней Вуоксы, а затем были деревенскими старшинами в северном Саво (район Куопио) и владели землями в Вуорисало. Позднее Пелконены расселились в других регионах Финляндии. В Лапландии есть область «Пелкоеенниеми» (буквально «мыс Пелконенов»). См. подробнее: Бегунов, 1984. С. 84—85.

49. НПК, 1851. С. 221, 318; Гадзяцкий, 1940. С. 130. О этой писцовой книге см.: ПКНЗ, 1999. С. 10—11, 13—16.

50. Гадзяцкий, 1940. С. 130. Как верно заметила Е.Л. Назарова, выражение «некий муж» при описании Пелгусия говорит о том, что он был не единственным старейшиной ижорцев. Соседние сельские округа возглавляли другие старейшины, которые вовсе не должны автоматически считаться новгородскими союзниками. Они вполне могли выступать соперниками как в верховенстве над своими соплеменниками, так при определении внешнеполитических приоритетов. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 315—316, прим. 16.

51. НПЛ, 65, 270.

52. НПЛ, 78, 295, 327.

53. LUB, III. S. 33—34, № 169; SLVA. S. 232, № 242; Матузова, Назарова, 2002. С. 257—258.

54. LUB, III. S. 55, 363, № 231, 283b; Матузова, Назарова, 2002. С. 276—279.

55. Rein, 1968. S. 43. В 1838 г. Рейн опубликовал специальное исследование, посвященное епископу Томасу (Biskop Thomas och Finland i hans tid), чем утвердил в зарубежной историографии высокую оценку деятельности этого иерарха.

56. См. подробнее: Шаскольский, 1978. С. 167.

57. Pipping, 1926. S. 99; Donner, 1929. S. 224; Jaakkola, 1938. S. 246, 278—280, 283. См. подробнее: Шаскольский, 1978. С. 167—168, прим. 90—91.

58. Шаскольский, 1978. С. 168—169.

59. В «Хронике епископов Финляндских» епископа Павла Юстена (1575 г.) содержится указание, что в 1248 г. Томас бежал из Винляндии на Готланд «из страха перед куронами и русскими» (Curonum et Ruthenorum), то есть куршами и русскими (Juusten, 1859. P. 120; Chronicon episcoporum Finlandensium. P. 132; FM, I. S. 38—39, № 95). В свое время Г. Рейн убедительно показал, что опасаться куршей финляндскому иерарху было нелепо, а в источнике содержится досадная описка: вместо «куроны» (в средневековых источниках чаще всего — curones, choriones, chariones, coeri, kyri, curi, curetes) следует читать «карелы» (в источниках чаще всего — carjali, careli, coreli, kyriali, kiriali, kyrii, kyri, kuri) (Rein, 1829. P. 29). Эта трактовка была принята исследователями: Yrjö-Koskinen, 1874. S. 29; Шаскольский, 1978. С. 69, прим. 112; Пашуто, 1968. С. 148.

60. Шаскольский, 1978. С. 169—170.

61. Пашуто, 1956. С. 177; Jokipii, 1965. S. 19; Juva, Juva, 1964. S. 140; Шаскольский, 1978. С. 170—171.

62. Карамзин, 1988. Кн. 1, т 4. С. 17—18, прим. 24; Тихомиров, 1975. С. 330; Шаскольский, 1978. С. 171; Щапов, 2003. С. 193.

63. Издание текстов «Рукописания»: Накадзава, 2003. С. 119—132. О датировке и месте создания: Шаскольский, 1978. С. 173; Накадзава, 2003. С. 109—114, 115.

64. НПЛ, 339.

65. НПЛ, 359—362. См. подробнее: Fennell, 1966. S. 1—9; Шаскольский, 1987. С. 142—164.

66. См.: Шаскольский, 1978. С. 174—175; Накадзава, 2003. С. 3—4, 83—96.

67. В древнейшей новгородской редакции «Рукописания Магнуша» говорится «князь Белгерь» (Накадзава, 2003. С. 119). Во всех остальных пяти редакциях — «местерь Бельгерь» (Накадзава, 2003. С. 121, 123, 125, 127, 129, 131).

68. Н4Л, 223. Имя Биргера ни в одной другой русской летописи не встречается (Лурье, 1976. С. 76; Накадзава, 2003. С. 84, прим. 12).

69. Шаскольский, 1978. С. 172—176; Лурье, 1997. С. 128, прим. 69; Линд, 1995. С. 49—50; Накадзава, 2003. С. 20—22.

70. Шаскольский, 1978. С. 176.

71. Накадзава, 2003. С. 84, прим. 12.

72. Шаскольский, 1978. С. 177; Лурье, 1997. С. 127—128; Щапов, 2003. С. 193.

73. DS. № 344, 360; Diarium fratrum minorum Stockholmensium // Scriptores rerum Svecicarum. I. Stockholm, 1818. S. 71. См. также: Engström, 1924. S. 419; Donner, 1929. S. 363; Jokipii, 1965. S. 19; Шаскольский, 1978. С. 177, прим. 124.

74. Шаскольский, 1978. С. 177—178; Шаскольский, 1995. С. 18—20.

75. Сорокин, 1993. С. 14; Кирпичников, 1995. С. 28; Шишов, 1995. С. 32; Матузова, Назарова, 2002. С. 312; Головко, 2006. С. 325.

76. Линд, 1995. С. 50—51.

77. Накадзава, 2003. С. 90.

78. Линд, 1995. С. 50—51.

79. Engström, 1924. S. 419; Шаскольский, 1978. С. 177. Биргер уже в конце 1230-х гг. выступает в качестве второго лица в государстве. Его печать привешивают к документам после королевской (DN, 1994. P. 25). Например, к грамоте о разделе владений цистерцианского монастыря Нидала (Nydala) в Центральной Швеции, датируемой 1236—1238 гг., привешено три печати: короля Эрика, аббата монастыря и Биргера (DN, 1994. P. 94 (Nyd. 20)). Также к следующей по времени монастырской грамоте привешены три печати: короля, епископа Линчепинга Ларса (Лаврентия) и Биргера (DN, 1994. P. 95 (Nyd. 21)).

80. Линд, 1995. С. 48. Того же мнения английский историк Дж. Феннел: Феннел, 1989. С. 142.

81. Hafström, 1949. S. 60; Шаскольский, 1978. С. 64; Шаскольский, 1987. С. 32—33. Шведский исследователь Г. Хавстрем, посвятивший комплектованию ледунга специальную работу, допускал, что один корабль мог перевозить до 100 человек, хотя практически их было меньше. Общую численность ледунга в XII—XIII в. он оценивал в 280 кораблей (Hafström, 1949. S. 60).

82. Справедливости ради следует заметить, что в 1300 г. на Неву прибыло войско в составе 1100 человек, которое, как считал И.П. Шаскольский, представляло ледунг, а возглавлял его марск (маршал; военный министр Швеции) Торгильс Кнутссон (Torgils (Torkel) Knutsson; ум. 1306), «фактический правитель Шведского государства» (Шаскольский, 1987. С. 33). Однако делая вывод о ледунге, исследователь ссылался только на двух авторов — финско-шведского филолога Рольфа Пиппинга (Rolf Pipping; 1889—1963), комментировавшего «Хронику Эрика» (Pipping, 1926. S. 456), и финско-шведского историка и политика Эрика Хурнборга (Eirik M. Hornborg; 1879—1965), коснувшегося в своих работах чуть ли не всех периодов истории Балтики и специально отметившего события на Неве 1300—1301 гг. в трех книгах, изданных в период мировой войны в 1941—1945 гг. (Hornborg, 1941. S. 29, 35; Hornborg, 1944. S. 217; Hornborg, 1945. S. 65). В другой работе, Шаскольский специально отметил, что шведский ледунг уже в середине XII в. достигал 200 кораблей (Hafström, 1949. S. 62—63; Шаскольский, 1978. С. 64, прим. 92), а при высадке в 1300 г. их, должно быть, было не более 30 (если по 40 человек на корабль) или 50, как считал Хурнборг (Hornborg, 1944. S. 218; Шаскольский, 1987. С. 33). Надо полагать, что в 1300 г. если речь и шла о ледунге, то только в усеченной форме. Про Торгильса также следует заметить, что правителем Швеции он был при несовершеннолетнем короле Биргере Магнуссоне (Birger Magnusson; 1280—1321; король в 1290—1318 гг.), то есть в период с 1290 по 1298 г., а в 1300 г., как предположил сам Шаскольский, с ним, кажется, мало считались даже рядовые воины, о чем свидетельствует только однократное упоминание его имени в «Хронике Эрика», составленной два десятилетия спустя после описанных событий (Шаскольский, 1987. С. 33—34). Выходит, что своей высадкой на Неве Торгильс пытался поднять свой авторитет при дворе, заручившись славой крестоносца и колонизатора; то же можно предположить и для Биргера в 1240 г., но никак не для Ульфа Фаси.

83. НПЛ, 327.

84. Шаскольский, 1987. С. 18, 32; НПЛ, 91, 330—331. Ср.: Хроника Эрика, 1994. С. 51.

85. Шаскольский, 1978. С. 146 (прим. 87), 152 (прим. 28).

86. Этого мнения придерживаются: Гумилев, 1992. С. 522; Линд, 1995. С. 50—51; Urban, 2003. P. 93.

87. См.: Шаскольский, 1954. С. 154—156.

88. Сорокин, Жуков, 2003. С. 214—215.

89. В.Т. Пашуто считал, что Пелгусий сторожил путь от моря к Новгороду, «видимо», «по обоим берегам залива» (Пашуто, 1956. С. 176). По мнению И.П. Шаскольского, ижорский старейшина следил за фарватерами, соединяющими Неву с морем: по Большой Неве и по Малой. То есть дозорным центром Пелгусия являлся Васильевский остров (Шаскольский, 1978. С. 188). Е.Л. Назарова считает, что «оба пути», которые стерег Пелгусий, это морской путь — участок побережья до устья Невы, и речной — от устья Невы вверх по течению реки, а шведов он заметил еще в море (Матузова, Назарова, 2002. С. 316; Назарова, 2003. С. 222). Однако в средние века Неву не считали рекой, но «морским устьем», соединяющим море и Ладожское озеро. См. приложение № 15/1 к тому 2. Различий в судоходстве между Финским заливом и Невой не проводилось. Поэтому, есть основания считать предположение Шаскольского более близким к действительности с одной оговоркой. Не следует забывать о судоходных возможностях Большой Невки, узкой, но вполне приемлемой трассы (Сорокин, Жуков, 2003. С. 214), контроль за которой стоит осуществлять не с Васильевского острова, а с Петроградского или с южного берега Невы. 1 августа 1228 г. ладожане заняли, предположительно, именно Петроградский остров, тем самым преградив «обою пути» для отступления разгромленной еми. Тавасты, не желавшие вступать в новый бой, вынуждены были побросать свои корабли и бежать домой по суше, лесом, где были перебиты корелами и ижорой (см. с. 159—160). Надо полагать, «зона ответственности» Пелгусии простиралась вдоль южных побережий Невы и частично Финского залива — наиболее оживленной торговой трассы. С южного берега Невы в районе реки Фонтанки можно было контролировать действительно все варианты водных путей в Новгород — как вдоль северного берега Финского залива, а затем по Большой Невке, так и вдоль южного берега Финского залива, а потом по Большой Неве.

90. НПЛ, 77. Отсутствие в этом тексте среди памятей, отмечаемых 15 июля, упоминания св. князя Владимира привело исследователей к предположению, что его канонизация состоялась позднее: после июля 1240 г. — возможно, до 1263 г. (Голубинский, 1903. С. 64, прим. 1; Хорошев, 1986. С. 86—88; Лосева, 2001. С. 91).

91. Шаскольский, 1978. С. 190; Гумилев, 1992. С. 522; Кучкин, 1994. С. 57; Шаскольский, 1995. С. 21; Шишов, 1995. С. 32—34.

92. Порфиридов, 1947. С. 141; Кирпичников, 1995. С. 26; Кирпичников, 1996. С. 31—32. Гипотеза А.Н. Кирпичникова убедила Е.Л. Назарову: Матузова, Назарова, 2002. С. 312—313.

93. Шаскольский, 1978. С. 190, прим. 179.

94. ЖАН, 2000. С. 360; Кучкин, 1996. С. 27.

95. Караев, Потресов, 1970. С. 115—117, 125—127.

96. Шаскольский, 1978. С. 190.

97. Шишов, 1995. С. 33.

98. Порфиридов, 1947. С. 141; Шаскольский, 1978. С. 186—187.

99. Шаскольский, 1978. С. 189, прим. 174.

100. Пашуто, 1956. С. 179; Караев, Потресов, 1970. С. 115—117, 125—127; Пашуто, 1974. С. 96—97.

101. Шаскольский, 1978. С. 189, прим. 175.

102. Шаскольский, 1990. С. 140.

103. Дегтярев, 2004. С. 208.

104. Сорокин, 1993. С. 13; Матузова, Назарова, 2002. С. 318—319.

105. Дегтярев, 2004. С. 208.

106. Хроника Эрика, стих 1474; Шаскольский, 1987. С. 18, 37.

107. ЖАН, 2000. С. 362.

108. ЖАН, 2000. С. 362.

109. О том, что было воскресенье, и дату сообщает летопись: НПЛ, 77. О времени начала боя в литературе почему-то разгорелся спор. Часосчисление в Древней Руси и Византии начиналось от восхода солнца (Каменцева, 2003. С. 53—54). Вслед за Л.В. Черепниным В.А. Кучкин считает, что «6 часов дня» 15 июля — это современные 8 часов 35 минут, то есть около половины девятого утра (Черепнин, 1944. С. 50; Кучкин, 1996, 14). И.П. Шаскольский, а за ним и Е.Л. Назарова, определяли момент начала сражения — «11-й час утра по современному счислению» (Шаскольский, 1978. С. 185, прим. 158; Матузова, Назарова, 2002. С. 317, прим. 22). А.Н. Кирпичников считал, что бой начался в полдень (Кирпичников, 1996. С. 32). Однако восход солнца в Санкт-Петербурге 2—15 июля происходит около 3 часов 45 минут (если не учитывать перехода на летнее время), следовательно, «6 часов дня» в 1240 г. — это около 10 утра.

110. Кирпичников, 1996. С. 32.

111. Кирпичников, 1996. С. 33.

112. См: ЖАН, 2000. С. 362.

113. Пашуто, 1956. С. 178; Кирпичников, 1996. С. 32.

114. Кирпичников, 1996. С. 32.

115. НПЛ, 77.

116. Янин, 1974. С. 92—93.

117. Янин, 1974. С. 92.

118. Янин, 1974. С. 93.

119. ЖАН, 2000. С. 362.

120. ЖАН, 2000. С. 360.

121. ЖАН, 2000. С. 360.

122. При рассмотрении новгородских летописных известий по Ледовому побоищу 1242 г. мы обнаружим специальный акцент на борисоглебском культе: «Богъ же и Святая Софья и святою мученику Бориса и Глеба, еюже ради новгородци кровь свою прольяша, техъ святыхъ великыми молитвами пособи Богъ князю Александру» (НПЛ, 78). Однако это указание никак не связано с ЖАН, автор которого летописью не пользовался и после событий на Неве Бориса и Глеба не упоминал.

123. ЛЛ, 469. См. подробнее: Антипов, 2000. С. 14—16.

124. ЛЛ, 473. См. подробнее: Антипов, 2000. С. 17—18.

125. НЛ, 167. См. подробнее: Антипов, 2000. С. 25—27.

126. Летописи действительно не упоминают освящения или закладки иных храмов на Северо-Востоке Руси от монгольского нашествия вплоть до 1285 г. И.В. Антипов в своем каталоге для указанного региона в это время учитывает еще только ремонты полов и кровли в Успенских соборах Владимира и Ростова в 1280 г. (что не потребовало освящения), а также гипотетическое строительство Успенского собора Тверского Отроча монастыря в конце 1260-х или начале 1270-х гг. (Антипов, 2000. С. 18—22). Судя по летописи, первым каменным храмом, заложенным в Северо-Восточной Руси после 1238 г. был Спасо-Преображенский собор в Твери 1285—1290 гг. (ЛЛ, 482—483; Антипов, 2000. С. 22).

127. Княжеским придворным — ловчим — в ЖАН назван только Яков, «родомъ полочанинъ». Затем рассказывается о геройствах новгородца Миши, а потом «Пятый от молодых его, именемъ Сава» и «Шестыи от слугъ его, именемъ Ратмиръ» (НПЛ, 293; ЖАН, 2000. С. 362; ЛЛ, 480). Создается впечатление, что «его» относится к Мише, но исследователи считают, что это указание именно на князя. Причем если о Ратмире никто не высказывает сомнений в его принадлежности к княжеской дружине, то о Савве почему-то иногда пишут, что он, «вероятно», мог принадлежать к «сословию молодших новгородцев» (Янин, 1974. С. 93; Матузова, Назарова, 2002. С. 318, прим. 29, 31). Ср.: Шаскольский, 1978. С. 183 (прим. 153), 191. В ЖАН формуляры обозначения Саввы и Ратмира совпадают («от слуг его», «от молодших его»), соответственно, оба они либо принадлежат к княжеской дружине, либо нет. Полагаем, что автор ЖАН демонстрирует хорошую осведомленность о придворном статусе невских героев: один ловчий, другой из младшей дружины, третий просто слуга.

128. НПЛ, 164, 472; Янин, 2003. С. 204; Северинов, 2004. С. 131—132, 135.

129. НПЛ, 54, 253, 446.

130. Янин, 2003. С. 184; Северинов, 2004. С. 132.

131. НПЛ, 54, 253; Янин, 1974. С. 93.

132. НПЛ, 54, 253.

133. Костомаров, 1863. С. 85; Беляев, 1864. С. 307; Фроянов, 1995. С. 409.

134. Петров, 2003. С. 176.

135. НПЛ, 57, 257.

136. НПЛ, 57, 257.

137. Собственно, Сбыслав Якунович впервые упоминается в летописи в 1229 г. в составе новгородцев, которых забрал с собой Михаил Черниговский, оставив на севере сына Ростислава (НПЛ, 68, 275) — Сбыслав отмечен в перечне на втором месте из шести, что должно указывать на его особую знатность и влиятельность, но не на «прусское» происхождение.

138. Временник ОИДР. Кн. 10, М., 1851. С. 180; Сборник материалов по истории предков царя Михаила Федоровича Романова. Ч. 1. СПб, 1901. С. 121, 135, 343; Янин, 1974. С. 93; Янин, 1977. С. 134; Янин, 2003. С. 221.

139. См.: Временник ОИДР. Кн. 10. М., 1851. С. 107, 108, 180; Янин, 1977. С. 205.

140. Новгородский историко-архитектурный музей-заповедник, № 11035, лл. 4—6; Макарий, 1860. С. 186—187, прим. 127; Азбелев, 1960. С. 98—99; Янин, 1977. С. 207—208; Янин, 2003. С. 220—221.

141. См.: Веселовский, 1969. С. 196—210.

142. Веселовский, 1969. С. 196.

143. Янин, 1977. С. 207.

144. Янин, 1977. С. 212.

145. НПЛ, 404; Янин, 1977. С. 211—212.

146. См.: Аничков, 1916; Янин, 1977. С. 211.

147. Янин, 1977. С. 134. То, что Михаил в родословце назван погребенным в Михайловской церкви, а в синодике — в Вознесенской, В.Л. Янин считает ошибкой и признает достоверным его захоронение в Вознесенском храме на Прусской улице (Янин, 1977. С. 211).

148. См. подробнее: Зимин, 1988. С. 161—167; Коновалов, 1999. С. 96—100.

149. Временник ОИДР. Кн. 10. М., 1851. С. 102. Иногда пропускают Якуна, а Алекса превращается в сына Ратши (Временник ОИДР. Кн. 10. М., 1851. С. 168—169).

150. Модзалевский, Муравьев, 1932. С. 8.

151. Веселовский, 1969. С. 39.

152. НПЛ, 88, 319. См.: Коновалов, 1999. С. 99—105.

153. «Род Кутузовых. Гаврило пришол из Немец к Великому Князю Александру Ярославичу Невскому, а у Гаврила сын Ондрей, у Ондрея сын Прокша...» (Временник ОИДР. Кн. 10. М., 1851. С. 110, 261). «Род Бороздиных. Пришел к Москве к великому Князю Ивану Даниловичу из Воложскаго Государства Юрьи Влазинич Гаврилович...» (Временник ОИДР. Кн. 10. М., 1851. С. 175).

154. Веселовский, 1969. С. 42.

155. Шаскольский, 1978. С. 183—184, прим. 154.

156. Матузова, Назарова, 2002. С. 318, прим. 30.

157. См., например: Пашуто, 1956. С. 178.

158. НПЛ, 56. Упоминается битва на Колокше («на Кулачьце»), состоявшаяся около Суздаля в 1096 г., где князь Мстислав Владимирович с новгородцами разгромил черниговского князя Олега Святославича (ЛЛ, 240; Седова, 1997. С. 12).

159. НПЛ, 66, 271.

160. НПЛ, 71, 72, 280, 281.

161. НПЛ, 82, 309.

162. Арциховский, 1938. С. 110.

163. См.: Янин, 2003. С. 225—227, 237—243.

164. Янин, 1998-б. С. 192—202.

165. Арциховский, 1938. С. 110. Зимой 1251/1252 гг. от лица Александра Невского посольство в Норвегию возглавлял некий «Микьял». Т.Н. Джаксон считает, что за этих характерным именем скрывается Миша (не называемый по отчеству) — герой Невской битвы (Джаксон, 1995. С. 136).

166. Янин, 1998-б. С. 196; Янин, 2003. С. 220—221.

167. Молчанов, 1988. С. 104—105. А.А. Молчанов вполне убедил Т.Н. Джаксон (Джаксон, 1995. С. 139, прим. 24).

168. НПЛ, 81—82, 308—309.

169. Петров, 2003. С. 218.

170. Между прочим, летописи в эти годы известны еще два Гавриила: первый — «Гавриил на Лубяници» (Гавриил с Лубяной улицы) — упоминается в 1228 г. в качестве одного из участников посольства к Михаилу Черниговскому (НПЛ, 67, 274), а второй — «Гаврил Горислалич» (Гавриил Гориславич) — псковский воевода, погибший при штурме Изборска осенью того же 1240 г. (НПЛ, 77, 294, 449). Это не говоря об уже упомянутом «Гавриле Кыяниновиче» из 1270 г. (НПЛ, 88, 319).

171. Янин, 1977. С. 204, прим. 1.

172. НПЛ, 77.

173. ГЛ. XXIII, 2.

174. Кроме Финляндии выход к Балтийскому морю имели Три шведские епархии — Упсала (архиепископия; области севернее Меларена), Стренгнесс (области южнее Меларена) и Линчёпинг (от озера Веттерн до Балтики (Эстергётланд) и южнее до датской границы). На северо-запад от Меларена и вплоть до Норвегии распространялась епархия Вестерос. Участие архиепископа Упсальского — главы шведской церкви — в авантюре на Неве предположить затруднительно. Для епископа Линчёпингского, в диоцез которого входил Готланд с его купцами и русскими связями, эта также слишком рискованное предприятие. Пожалуй, на роль участников шведской интервенции на Неву могут подходить только Николаус из Стренгнесса и Магнус из Вестероса, чьи резиденции были близки к Меларену, а епархии, зажатые соседями, не имели перспектив для расширения.

175. Линд, 1995. С. 47.

176. Линд, 1995. С. 47. Того же мнения: Шаскольский, 1978. С. 192, прим. 188.

177. ЖАН, 2000. С. 360.

178. Матузова, Назарова, 2002. С. 313, прим. 9.

179. Лурье, 1997. С. 107—108.

180. Встречается немало созвучных Спиридон-Свиридон-Свирид шведских имен, как то Svenbjorn, Fribjörn, Styrbjörn, Stynbjörn. Ближе всего было бы похожее на Svibalki (жгущий лес) — Svibjörn (паленый или обожженный медведь) — Свидбьёрн — Сви(ри)д'орн.

181. ЖАН, 2000. С. 362. В некоторых поздних редакция ЖАН говорится, что «печать» была возложена мечем (Бегунов, 1965. С. 166).

182. Кирпичников, 1996. С. 33.

183. Шаскольский, 1978. С. 186.

184. Бегунов, 1965. С. 166.

185. Пашуто, 1956. С. 178; ЖАН, 1995. С. 203; Шишов, 1995. С. 35; Матузова, Назарова, 2002. С. 317, прим. 23.

186. Картон, гуашь; 28×45 см; Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.

187. Christiansen, 1997. P. 117.

188. См. подробнее: Шаскольский, 1978. С. 197—206.

189. См. подробнее: Шаскольский, 1978. С. 72—105.

190. Пашуто, 1968. С. 421; Джаксон, 1991. С. 163; Назаренко, 2001. С. 582, 590.

191. См. подробнее: Баумгартен, 1931; Gallen, 1976.

192. ЛЛ, 473; СЛ, 106. В квадратных скобках пояснения Д.Х.

193. НПЛ, 304. В Лаврентьевской летописи говорится неопределенно: «побеже на неведому землю» (ЛЛ, 473), а в ее Академическом списке почти как в новгородской: «приде Неврюнъ и прогна князя Андрея за море» (ЛЛ, 524).

194. С1Л, 327—328.

195. ЛЛ, 473—474.

196. НПЛ, 307.

197. НПЛ, 308—309.

198. ЛЛ, 474.

199. Шаскольский, 1978. С. 191.

200. Матузова, Назарова, 2002. С. 318, прим. 26.

201. ЖАН, 2000. С. 362.

202. Такого обычая не было и у скандинавов. Скорее всего, речь идет о неправильном понимании событий книжником. Либо шведы отправили домой раненых, либо они забрали с собой тела знатных воинов и вовсе не собирались топить эти корабли; затопление — это уже домысливание наблюдателей. Ср.: Матузова, Назарова, 2002. С. 314.

203. Шаскольский, 1978. С. 193—194; Кирпичников, 1996. С. 33.

204. Сорокин, 1993. С. 14.

205. См.: Шаскольский, 1987. С. 32.

206. Шаскольский, 1987. С. 34.

207. Шишов, 1995. С. 32; Кучкин, 1996. С. 15; Соколов, 2004. С. 260.

208. Кирпичников, 1995. С. 26; Кирпичников, 1996. С. 34.

209. Сорокин, 1993. С. 13; Шишов, 1995. С. 34—36; Соколов, 2004. С. 260. Иногда считают, что участвовали и карелы (Гадзяцкий, 1941. С. 93; Кочкурина, Спиридонов, Джаксон, 1990. С. 21).

210. ЖАН, 2000. С. 362.

211. Шаскольский, 1978. С. 193.

212. Матузова, Назарова, 2002. С. 319; Назарова, 2003. С. 223.

213. Гадзяцкий, 1940. С. 134; Матузова, Назарова, 2002. С. 319; Назарова, 2003. С. 223. И.П. Шаскольский считал, что на участие ижорцев источники указаний не дают (Шаскольский, 1978. С. 193, прим. 193).

214. НПЛ, 77. Кажущееся противоречие содержится в летописи чуть ниже, где сказано, что «Князь же Олександръ съ новгородци и с ладожаны придоша вси здравии». Кроме того, что перед нами летописный штамп, он должен указывать на отсутствие у победителей серьезных ранений.

215. Кучкин, 1996. С. 15; Кирпичников, 1996. С. 34; Матузова, Назарова, 2002. С. 314, прим. 11.

216. Пашуто, 1956. С. 180; Тихомиров, 1975. С. 330; Шаскольский, 1978. С. 195. Синодик церкви Бориса и Глеба в Плотницком конце Новгорода (в Плотниках), составленный около 1456 г., включает памяти «княжих воевод и новгородцькых воевод», погибших в Невской битве (Шляпкин, 1911. С. 6; Янин, 1974. С. 91—92). Однако речь в данном случае не должна идти об отражении некоего древнего припоминания — синодик включает памяти почти всех погибших в боестолкновениях новгородцев за два столетия; максимум, с чем можно согласиться, — перед нами припоминание об участии в Невской битве как новгородцев, так и княжеской дружины. Ср.: Янин, 1977. С. 131; Шаскольский, 1978. С. 195, прим. 197.

217. Феннел, 1989. С. 142; Линд, 1995. С. 48. См. критику: Москвитина, 1987. С. 130.

218. Ср.: Кучкин, 1996. С. 15.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница