Мстислав. Владимир-Суздальский. 1—7 февраля 1238 г.

А татарове в то время приидоша к Володимерю месяца февраля в 3 день, во вторник преже мясопускныя недели, на память святаго Симеона Богоприимца; Володимерци же со князи своими и с воеводою-Петром Ослядюковичем затворишася во граде.

Никоновская летопись

Когда князь Георгий покидал свою столицу, то вместо себя он оставил среднего сына Мстислава, а поскольку тот был еще молод и не очень искушен в ратном деле, то приглядывать за ним должен был опытный воевода Петр Ослядюкович. Именно на воеводу и легли основные заботы по подготовке стольного города к возможной обороне, хотя когда Великий князь уехал в Ростов собирать полки, то Владимиру-Суздальскому еще ничего не угрожало. Мстислав понимал, что воевода Петр худого не присоветует, а потому одобрял все его распоряжения, на которые тот почтительно спрашивал у князя разрешения — ведь именно средний сын князя Георгия олицетворял теперь высшую власть в столице. Но князь Мстислав тоже не сидел сложа руки, попивая меды да вина заморские, а занимался делами, которых было невпроворот и которые требовали немедленного решения, — воевода тоже был не вездесущ и не мог поспевать всюду. День и ночь стучали топоры на земляных валах города Владимира — плотники подновляли стены и башни, в кузницах, где ковалось оружие, гремели молоты о наковальни, а в городские ворота тянулись санные обозы с припасами на случай осады. С одной стороны, город жил своей повседневной жизнью, а с другой, настроения в нем были тревожные, поскольку всех горожан, способных носить оружие, переписали и распределили по десяткам и сотням, за которыми закрепили определенные участки стены. Ремесленников отрывали от повседневных дел и заставляли под руководством княжеских гридней постигать азы военного дела, но в целом обстановка пока была достаточно спокойной.

Все рухнуло, когда из-под Коломны примчался с остатками своей дружины Всеволод и сообщил о неудачном сражении с монголами и гибели большей части суздальской рати. А затем в город потянулись толпы беженцев из приграничных земель княжества, а вскоре, узнав о поражении, и крестьяне из окрестных сел и деревень. Мстислав и воевода Петр сразу же приняли все необходимые меры — были отправлены конные дозоры как в сторону Москвы, так и по льду реки Клязьмы к тому месту, где в нее впадает река Сеньга, от которой до истоков речки Нерской, впадающей в Москву-реку, по которой идет монгольская орда, рукой подать. Были посланы гонцы в Ростов к князю Георгию, на стенах выставили удвоенные караулы, а обозы с беженцами стали заворачивать на Суздаль и Юрьев-Польский, в город Владимир пуская лишь тех, кто мог держать в руках оружие. И воевода Петр, и князь Мстислав не хотели в столице скопления бесполезных для обороны людей, а потому действовали жестко. Удастся ли остановить Батыя под Москвой, а если удастся, то на какой срок, сказать никто не мог, а потому стали готовиться к худшему — появлению монгольской орды под стенами столицы. И дождались: «В ту же зиму пришли татары к Владимиру, месяца февраля в третий день, на память святого Симеона, во вторник, за неделю до мясопуста». Примчавшиеся дозорные донесли о том, что со стороны Москвы замечены передовые монгольские разъезды — княжеские гридни были подняты по тревоге, над городом гремел набат, призывая жителей к оружию, тысячи вооруженных людей, спешивших к городским валам, заполнили улицы.

Монгольские отряды подходили к городу с запада, через огромное Раменское поле, постепенно заполняя все его пространство, а толпившимся на стенах и башнях горожанам казалось, что им не будет конца. Монголы шли весь день, обтекая Владимир-Суздальский с севера и юга, — с колокольни Успенского собора были видны темнеющие на белом снегу длинные вереницы всадников, которые передвигались за Клязьмой. Беда, которая, как все надеялись, их минует, пришла, и теперь вся надежда была на городские стены и валы, на мужество русских ратников да на скорую подмогу от князя Георгия. Осада Владимира-Суздальского началась.

* * *

Стольный Владимир был самым крупным и в то же время неприступным городом Северо-Восточной Руси — с юга, востока и севера его защищали обрывистые и крутые берега рек Клязьмы и Лыбеди, а с запада, где находилось Раменское поле, мощнейшая крепостная стена. От Клязьмы до Лыбеди был прокопан глубокий ров и насыпан огромный земляной вал, на гребне которого стояли рубленые дубовые городницы, бревенчатые клети которых были набиты землей и камнями, а боевые площадки сверху были покрыты двускатной тесовой кровлей, защищающей защитников от вражеских стрел. Сама столица была разделена на несколько укрепленных секторов — на западе это был Новый город, построенный Андреем Боголюбским, где находились главные въездные ворота — Золотые, дорога из которых вела прямо на Москву. Построенные из белого камня, эти ворота были первоклассным оборонительным сооружением, символизирующим мощь Суздальской земли, а над огороженной зубцами боевой площадкой возвышалась надвратная церковь Положения Риз Богородицы. Помимо Золотых в Новый город можно было попасть через Иринины ворота, из которых дорога вела на северо-запад, в Юрьев-Польский, а также через Медные, выходившие на север, к берегу Лыбеди. Волжские ворота выходили прямо к Клязьме, где был деревянный мост и пристани, а также начиналась дорога на Муром.

Восточная часть Владимира-Суздальского называлась Ветчаный город, и через каменную башню Серебряных ворот можно было проехать на Боголюбово и Суздаль или Нижний Новгород. Общая протяженность главной оборонительной линии достигала 4,5 км, но даже в случае ее прорыва столица могла продолжать выдерживать осаду — центральная, наиболее древняя часть Владимира, город Мономаха или Печерний город, также была защищена деревянными стенами. Из города Мономаха в Новый город можно было попасть через Торговые ворота, а в Ветчаный через Ивановские. Однако сердцем города являлся Детинец, окруженный каменной стеной, под защитой которой находились княжеские терема, епископский двор, Дмитровский и Успенский соборы. Попасть в Детинец можно было через проездную башню с надвратной церковью Иоакима и Анны — другого способа проникнуть в княжескую цитадель просто не было. Таким образом, мы видим, что столица князя Георгия была очень хорошо укреплена и способна выдержать длительную осаду, вопрос был в другом — хватит ли людей, чтобы эти укрепления защитить?

* * *

Когда монгольская орда подошла к городу и стала его окружать, на городских валах, стенах и башнях, крышах близлежащих домов находились тысячи вооруженных людей, готовых в любую минуту вступить в бой с врагом. Но монголы пока на приступ не шли, они ездили вокруг столицы и внимательно изучали ее укрепления, отыскивая слабые места в обороне и намечая места для атаки. По своему обыкновению, Батый послал к владимирцам посольство с предложением сдаться, но получил решительный отказ — город был готов сражаться с врагом до последнего, а чтобы обозначить серьезность своих намерений, «владимирцы пустили в татар по стреле, и татары также пустили по стреле на Золотые ворота» (Лаврентьевская летопись). Но вот интересный момент — летописи утверждают, что первый вопрос, который задали монголы, касался непосредственно князя Георгия: «И начали спрашивать татары, есть ли в городе великий князь Юрий» (Лаврентьевская летопись). О том же написано и в Софийской I летописи, и в некоторых других, а вывод напрашивается один — монголы не знали, где в этот момент находится владимирский князь и что он собирается делать. И вообще, на мой взгляд, байки о всемогуществе монгольской разведки являются явным преувеличением, потому что были у ней и явные проколы. Атаку рязанских полков на монгольские станы разведка проспала, про рейд боярина Коловрата, когда толстая ханская шея едва не спозналась с мечом русского воеводы, и говорить не надо — все и так видно. И теперь новый прокол — есть ли в городе князь Георгий, а если нет, то куда подевался?

В итоге посольство уехало ни с чем, но из глубины поля появилась новая группа всадников, за которыми бежал на аркане по снегу раздетый и разутый пленник. Когда отряд приблизился к городу, то находившиеся на боевой площадке Золотых ворот Мстислав и Всеволод с трудом узнали в этом зверски избитом человеке своего младшего брата Владимира, оборонявшего Москву. Судя по всему, монголы вновь начали торг, предлагая князьям в обмен на жизнь Владимира Георгиевича открыть ворота: «Братья его, воевода Ослядюкович и все люди проливали обильные слезы, видя горькие мучения князя» (Тверская летопись). А вот что рассказывает об этом трагическом моменте осады Лаврентьевская летопись: «И подъехали татары близко к воротам и начали спрашивать: «Узнаете ли княжича вашего Владимира?» И был Владимир печален лицом. Всеволод же и Мстислав стояли на Золотых воротах и узнали брата своего Владимира. О горестное и достойное слез зрелище! Всеволод и Мстислав с дружиной своей и все горожане плакали, глядя на Владимира». Но князья и воеводы сдаваться без боя снова отказались, и тогда монголы, выполняя приказ своего хана, вытащили из ножен сабли и изрубили московского князя у главных ворот столицы.

Но и в этом действии Батыя был хитрый расчет — убийством Владимира он хотел спровоцировать его братьев, заставить их выйти из города с дружинами, а потом легко уничтожить отборных владимирских воинов в чистом поле. Словом, хотел сделать то, что недавно проделал над Юрием Рязанским. Но в этот раз не вышло, хотя все к этому шло, и князья действительно решились на вылазку: «Братья, лучше нам умереть перед Золотыми воротами за Святую Богородицу и за правоверную веру христианскую» — с такими словами обратились они к своим гридням. Но нашелся человек, который это безумие пресек на корню, который, презрев всю субординацию и почтение к княжескому роду, грудью встал на защиту интересов своего родного города. Бравый воевода Петр Ослядюкович так рявкнул на молодых князей, что мигом привел их в чувство, заставив посмотреть на происходящее трезвыми глазами. В Тверской летописи так и написано: «Всеволод и Мстислав Юрьевичи хотели выйти из города против татар, но Петр-воевода запретил им сражаться, сказав: «Нет мужества, и разума, и силы против божьего наказания за наши грехи». Человек, который может запретить сражаться своим князьям, должен обладать несгибаемой волей и огромным личным мужеством, а судя по всему, у бывалого ратоборца Петра эти качества были в избытке! Не ошибся князь Георгий в своем выборе, знал, кому можно доверить судьбу столицы и своих детей. А вот около Юрия Рязанского такого человека не оказалось, а то, глядишь, и судьба нашествия сложилась бы по-другому. Батый, видя, что все его хитроумные планы потерпели крах, решил действовать силой и распорядился готовиться к общему штурму — судьба столицы должна была решиться на ее валах и стенах.

* * *

Пока главные силы орды во главе с Батыем находились под стенами Владимира и готовились к приступу, от них отделился крупный отряд и двинулся в набег на один из крупнейших духовных и торговых центров княжества — большой и богатый город Суздаль. В этом городе находилась княжеская резиденция, и вполне вероятно, что монголы, не обладая информацией о местонахождении Георгия Всеволодовича, могли решить, что великий князь находится там. Город обладал довольно мощными укреплениями — кольцо земляных валов высотой до 8 м с деревянными стенами и башнями опоясывало Кремль по всему периметру. Само положение Суздальского кремля было очень выгодным, поскольку он находился в излучине реки Каменки и с трех сторон был окружен водой, но зимой это преимущество сходило на нет, потому что вода в реке замерзала, и город становился доступен для атаки со всех сторон. Однако главная беда Суздальцев в эту страшную зиму 1238 г. была не в этом — город просто некому было защищать, поскольку вся суздальская дружина ушла под Коломну с воинством Всеволода Георгиевича. Вполне вероятно, что остатки этой дружины сражались с монголами на стенах Москвы, а некоторые сумели прорваться из-под Коломны во Владимир и теперь стояли на городских валах плечом к плечу с защитниками города. Однако помимо летописных известий о взятии Суздаля монголами существует масса устных местных преданий об этом событии. Например, в этих преданиях четко указано имя предводителя монгольского отряда — Бастырь, чего нет ни в одной летописи. Другая легенда утверждает, что в районе сел Спасское городище и Барское городище суздальская дружина встретила монгольский отряд и вся полегла на подступах к городу. В книге Н. Иониной «Суздаль» также рассказывается несколько местных легенд, связанных с падением этого древнего русского города: «Когда хан Батый стоял под стенами Владимира, готовясь к решительному приступу, часть многочисленной рати его под предводительством Бастыря подступила к Суздалю, а там никаких русских полков не стояло. Близ города и столетия спустя были видны следы траншей и окопов, за которыми засели суздальцы. А в семнадцати верстах от Владимира находится так называемый Батыев курган, о котором в памяти народной сохранилось два предания. Согласно одному из них, хан Батый, готовя городу участь Владимира, отправил туда часть войска, и холм (ныне он называется курганом) был насыпан в подножии его богатой ставки с золотой маковкой наверху.

Второе предание повествует о том, будто на поле, посреди которого находится курган, произошло сражение монголо-татар с суздальцами, которые шли на помощь разоренному уже Владимиру. Слух о жестокости вражеского войска придавал им силы и мужество, но силы были неравными, и суздальцы потерпели поражение. В том сражении пало также много завоевателей, над ними и был насыпан этот курган-памятник». Конечно, все это не более чем преданья старины глубокой, но как часто бывает, в подобных местных легендах всегда есть зерно истины, до которого очень нелегко докопаться. В летописях же наиболее подробный рассказ об этом событии есть в Лаврентьевской летописи и I Софийской: «Татары станы свои разбили у города Владимира, а сами пошли и взяли Суздаль и разграбили церковь Святой Богородицы, и двор княжеский огнем сожгли, и монастырь Святого Дмитрия сожгли, а другие разграбили. Старых монахов, и монахинь, и попов, и слепых, и хромых, и горбатых, и больных, и всех людей убили, а юных монахов, и монахинь, и попов, и попадей, и дьяконов, и жен их, и дочерей, и сыновей — всех увели в станы свои, а сами пошли к Владимиру». Скупа летописная строка, но за ней — тысячи погубленных жизней и исковерканных судеб, по которым страшным колесом прошлось кровавое нашествие. I Софийская летопись делает очень важное дополнение к сообщению Лаврентьевской летописи — монголы «иссекли» всех священников и монахов, а не только старых, хромых и горбатых. Судьба остальных жителей бывшей столицы княжества тоже была трагической — «прочие люди, жены и дети, босы и беспокровныи, издыхающии от мороза» во множестве были отведены в монгольские станы. Я не знаю, чем можно объяснить ту ярость, с которой именно в Суздале степные дикари обрушились на священнослужителей — возможно, что безнаказанность и полная беззащитность древнего города спровоцировала их звериную жестокость. С другой стороны, если судить по количеству пленных, то в городе было достаточно населения, чтобы попробовать организовать оборону, а поскольку жители Суздаль не покинули, значит, у них были определенные надежды переждать нашествие за городскими стенами. Вполне возможно, что сопротивление завоевателям было оказано, и именно оно и послужило причиной монгольских зверств по отношению к священникам, поскольку их могли посчитать вдохновителями обороны. Захватив громадный полон, монголы погнали его к Владимиру, где могли использовать пленников в подготовке и проведении штурма, а город Суздаль был сожжен ими дотла — посреди Кремля осталась лишь почерневшая от гари громада разграбленного и оскверненного Рождественского собора.

И здесь мы сталкиваемся с еще одним местным преданием, которое касается Ефросиньи Суздальской (1212—1258 гг.), в миру Феодулии, дочери черниговского князя Михаила Всеволодовича. Будучи сосватана за князя Федора Ярославича, старшего брата Александра Невского, она после смерти жениха удалилась в суздальский Ризоположенский монастырь, где приняла постриг и прославилась исцелениями, пророчествами и подвижничеством. В страшную годину Батыева нашествия, когда монголы жгли и грабили Суздаль, лишь Ризоположенский монастырь избежал страшного погрома. По молитвам Ефросиньи «наступил мрак, на монастырь спустилось облако, и татары, поискавши монастырь, не нашли его». А те из монахинь, которые усомнились в ее предсказании и во время монгольского разгула пытались искать спасения вне монастырских стен, погибли. По другой версии, Ефросинья вышла с крестом к самому Батыю и приказала не трогать обитель, и завоеватель согласился. Но все это легенды и предания, а реальность была такова, что Суздаль монгольская орда стерла с лица земли, и лишь огромное пепелище да кружившее над ним воронье отмечали то место, где стоял один из самых славных и древних городов Северо-Восточной Руси.

* * *

Пока отряд Бастыря жег и громил Суздаль, монгольская орда под Владимиром продолжала усиленную подготовку к штурму — осаждавшие сколачивали вокруг окруженной столицы деревянный частокол, лишая владимирцев не только возможности совершить вылазку, но просто покинуть город. Одновременно собиралась вся осадная техника, которая была в наличии, камнеметы, машины для метания зажигательной смеси, тараны, лестницы. Окрестные леса вырубались, и, сгибаясь под тяжестью вязанок хвороста и тяжелых бревен, тысячи пленников волокли их на монгольские позиции, чтобы было чем завалить перед штурмом ров.

К отражению вражеской атаки готовились и во Владимире-Суздальском, сотни черных дымов поднимались над крепостными валами там, где в больших котлах кипятили смолу, а городские улицы перекапывали канавами, чтобы затруднить продвижение монгольской конницы в случае прорыва. На стенах были сложены груды камней, чтобы сбивать карабкающихся на вал степняков, а сами откосы и городницы были политы водой, создавая дополнительное препятствие атакующим. Несколько дней кипела активная подготовка как в стане осаждавших, так и в осажденном городе, князь Мстислав и воевода Петр днями и ночами не слезали с коней, объезжая городские укрепления, проверяя готовность ратников, подгоняя нерадивых и распекая бестолковых. И здесь может возникнуть закономерный вопрос — а кто же из двух сыновей князя Георгия, Всеволод или Мстислав, стоял во главе обороны? Ведь принцип единоначалия всегда был основным во время боевых действий, поскольку коллективное творчество на поле боя обычно добром не заканчивалось. С одной стороны, вроде Всеволод старший сын и наследник, с другой — князь Георгий, уезжая, поручил столицу конкретно Мстиславу, именно он отвечал перед отцом за все, что в ней происходит и именно он готовил город Владимир к обороне. Найдя общий язык с воеводой Петром, молодой князь сделал все от него зависящее, чтобы порученный ему город был готов к тем тяжелейшим испытаниям, которые должны были обрушиться на него в ближайшее время. Да и роль Петра Ослядюковича в происходящих событиях трудно переоценить, по большому счету именно он и являлся душой обороны, в то время как Мстислав являлся ее знаменем. Ну а что же князь Всеволод, он-то чем занимался по прибытии в город после сечи под Коломной?

Судя по всему, старший сын князя Георгия испытал сильнейшее душевное потрясение после того, как объединенная суздальско-рязанская рать была разгромлена в Коломенской битве. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя и осознать случившееся, и лишь в дальнейшем он примет самое деятельное участие в обороне столицы. К этому времени все приготовления у монголов будут уже закончены, и 6 февраля 1238 г. хан Батый пошлет свои войска на штурм столицы Северо-Восточной Руси.

* * *

На рассвете, когда в светлеющем небе начали гаснуть звезды, предрассветную тишину, царившую на покрытых снегом улицах города Владимира, взорвал громовой рев боевой трубы у Золотых ворот. Ей отозвались трубы у Медных и Ирининых, затем у Волжских, а потом и у самых дальних восточных ворот — Серебряных. И сразу весь город пришел в движение, толпы вооруженных людей заполнили городские улицы, спеша занять отведенные им участки на крепостной стене, а те, кто не мог держать в руках оружие, накрепко запирались в своих домах. Толпившиеся на стенах горожане могли наблюдать, как монголы выкатывают свои невиданные машины для метания камней, и вскоре первые глыбы и ядра полетели в сторону города. Толпы оборванных пленных, подгоняемые нукерами, тащили громадные вязанки хвороста и дров, чтобы заваливать ров, монгольские лучники посылали в защитников десятки тысяч стрел, не давая им высунуться из бойниц. Когда русский полон, которому предстояло завалить ров, оказался в зоне полета стрелы, то перед защитниками Владимира не стоял вопрос, стрелять по своим или нет — за их спинами находились жены и дети, отцы и матери, а если ров будет завален, то шансы монголов прорваться в город возрастут многократно. Стрелы, которые летели с башен и городниц, выкашивали целые ряды, не давая приблизиться ко рву, но страх перед монголами был сильнее страха погибнуть от стрелы или копья, а потому многие из пленников достигали подножия вала и сваливали вниз свой груз. Тяжелые камни, выпущенные из камнеметов, с грохотом ударялись о дубовые стены, проламывали кровлю над боевыми площадками и насмерть поражали защитников, залетая за стены, рушили дома и постройки. Монголы пристрелялись и вскоре в город полетели первые зажигательные снаряды и горшки с нефтью, от чего здесь и там стали заниматься пожары, которые горожане заливали водой и забрасывали снегом. Городские стены содрогались и трещали под ударами камнеметов, обстрел велся непрерывно, а ров, невзирая на страшные потери, был завален уже во многих местах. Монгольские тысячи начали движение к городу, нукеры тащили лестницы и веревки с крюками, по которым они будут карабкаться наверх, — казалось, черная волна надвигается на столицу. Смятение стало закрадываться в души защитников, ведь многие из тех, кто сейчас стоял на валах и городницах Владимира-Суздальского, оружие держали первый раз в жизни, а потому все, что творилось вокруг их пугало и устрашало. А потому, когда под тяжкими ударами монгольских метательных машин, методично долбивших городские укрепления, стены стали рушиться, и в них появились бреши и проломы, часть защитников не выдержала и, покинув свои места, побежала в город.

Золотые ворота и земляные валы Владимира-Суздальского. XII в. Фото автора

Но свернув на улицу, ведущую к Торговым воротам, они остановились — прямо на них шла колонна закованных в доспехи гридней, отблески пожара играли на остроконечных шлемах и пластинчатых панцирях дружины, на больших красных щитах с золотым владимирским львом. Впереди, положив на плечо тяжелый двуручный меч, шагал князь Мстислав, порывы ветра развевали алый плащ за его плечами. Увидев охваченных паникой ратников, князь махнул гридням рукой и побежал по направлению к валу — гремя оружием и доспехами, за ним последовали дружинники. Они успели вовремя — невзирая на стрелы и камни, летевшие сверху, на потоки смолы и кипятка, монголы уже вскарабкались на вал и собирались войти в пролом. Князь Мстислав шагнул вперед и страшным ударом меча распластал пополам первого попавшегося степняка — а затем князь рубил врагов уже не переставая, и посеченные нукеры один за другим скатывались вниз. Яростная сеча кипела на валах стольного города, тысячи монголов по лестницам карабкались на вал, а затем по арканам и веревкам пытались забраться на башни и городницы. Многие русские ратники забирались на двухскатную кровлю стен и оттуда метали во врагов копья и сулицы, расстреливали их из луков, длинными рогатками отталкивали лестницы. Но на место убитых степняков спешили новые, а вот владимирцев заменять было практически некому — все, кто мог, участвовали в этом сражении. Весь день кипело яростное побоище, орда пыталась прорваться на улицы столицы, но защитники стояли насмерть и не пустили монголов в город. Жестокие схватки происходили в проломах и на валах, на башнях и стенах, но Владимир-Суздальский устоял, и когда на землю опустилась ночь, монголы отхлынули прочь от городских укреплений. И вновь ревели боевые трубы русских воинов, на этот раз празднуя победу, но многие понимали и то, какой страшной ценой эта победа далась.

* * *

Пусть и сверхчеловеческим напряжением сил, но владимирцы сумели отстоять свой город, невзирая на техническое и численное превосходство монголов: «Ночью же весь град огородили тыном, поутру в субботу стали пороками бить и выбили стены немалую часть, где люди, бившись в течение долгого времени, стали изнемогать, однако ж бились до ночи и во град их не пустили» (В. Татищев). Яростные бои 6 февраля не принесли монголам успеха, и хотя владимирцы одержали в этот день победу, на общий исход осады она уже не могла повлиять. Дело в том, что если для орды потеря нескольких тысяч воинов была ударом тяжелым, но не катастрофическим, то для защитников города это было смерти подобно. Собравшись на военный совет, князья и воеводы подвели итоги, и они оказались безрадостные — почти половина ратников полегла на городских валах, отражая монгольский штурм. Царившие среди владимирской военной и политической верхушки настроения очень хорошо передает Тверская летопись: «Утром увидели князья Всеволод и Мстислав и епископ Митрофан, что город будет взят, и, не надеясь ни на чью помощь, вошли они все в церковь Святой Богородицы и начали каяться в своих грехах». В том, что князья пришли перед последней битвой на исповедь, нет ничего удивительного, так поступали многие и до них, и после. А вот сведения о том, что они приняли схиму, вряд ли соответствуют действительности — и хотя это сообщение приводят Тверская и Новгородская летописи, а I Софийская прямо указывает, что постриг принял только князь Всеволод. Очевидно, один из летописцев просто напутал, когда рассказывал о пострижении княжеской семьи, поскольку князья в дальнейшем участвуют в обороне и нигде не упоминаются в числе погибших в Успенском соборе постриженных схимников. Ведь в Лаврентьевской летописи, которая наиболее полно рассказывает об этой осаде, о пострижении сыновей князя Георгия нет ни слова! Гораздо более правдоподобно и логичнее рассказ об этих же событиях выглядит у В. Татищева: «Князи и воеводы, видя, что большего города удержать невозможно и оный может вскоре взят быть, а выйти из града было уже невозможно, поскольку всюду татары крепко стерегли, и собрались все к церкви в замок. Вошедши же в церковь Святой Богородицы, начали петь молебен с великим плачем. Тогда княгиня великая с детьми, снохами и многие люди постриглись в монашеский чин и все причастились святых таинств». Все понятно, все логично и все достаточно правдоподобно — поэтому в дальнейшем и будем исходить из сообщения Василия Никитича. В данный момент для нас гораздо важнее другое — невзирая на всю безнадежность ситуации, сдаваться никто не собирался, и обреченная столица была готова сражаться до конца!

* * *

...Долгая зимняя ночь еще не закончилась, а Успенский собор был уже переполнен. Тысячи людей — женщин, детей, стариков — тянулись с разных концов города на Соборную площадь, толпились под яркими зимними звездами вокруг главного храма столицы. Тихое пение доносилось из собора, желтый неяркий свет, пробиваясь сквозь узкие окна, ненадолго рассеивал ночной мрак. Внутри собора, ближе к алтарю, собралась великокняжеская семья — княгиня, снохи, внуки. Рядом, сверкая доспехами, стояла группа воинов с непокрытыми головами, они опирались на тяжелые, в сафьяновых ножнах, мечи. Епископ Митрофан, облаченный в златотканые ризы, благословлял князей и воевод на битву с неверными, колыхались огни сотен свечей, рослый дьякон, размахивая кадилом, окуривал ладаном готовую к бою владимирскую знать. Подходили под благословение, тревожно вслушиваясь в приглушенный шум — даже сюда, сквозь толстые стены каменного исполина, проникал далекий гул осады. Князья, воеводы и старшие дружинники, выходя из собора, собрались на паперти и, наскоро переговорив, спустились к своим боевым коням, которых гридни держали в поводу. Первым сел в седло князь Мстислав, за ним — все остальные, а ближний дружинник развернул большой княжеский стяг. В тусклом свете луны было видно, как за Клязьмой полыхают багряные сполохи — это горели тысячи монгольских костров, и их свет смешивался с заревом горящих окрестных сел. Слыша грозный гул, доносившийся из вражеского стана, сотни горожан на площади осеняли себя крестным знамением, толкаясь, пытались протиснуться в переполненный собор, служба в котором не прекращалась ни на минуту. Мстислав Георгиевич взмахнул рукой, и отряд, раздвигая толпу конями, двинулся через площадь — большая часть во главе с князьями и главным воеводой направились в сторону Золотых ворот, остальные поскакали через Ветчаный город к Серебряным воротам. Всадники ехали по пустынным заснеженным улицам столицы — большинство горожан, не способных носить оружие, попрятались по домам и не высовывались из дворов. У Золотых ворот горели костры, толпились ратники, попы из близлежащих церквей исповедовали воинов, идущих на битву с неведомым племенем, посланным за грехи людские на землю Суздальскую. На стены поднимали камни, связки стрел и сулиц, суетились ратники, которых десятники и сотники расставляли у бойниц. По крутой каменной лестнице воевода Петр, Мстислав и Всеволод поднялись на боевую площадку Золотых ворот — с нее как на ладони открывался вид на огромное Раменское поле, где в ночной мгле двигались десятки тысяч огоньков — монголы готовили приступ. Наступало утро 7 февраля 1238 года.

* * *

Хан Батый сидел на коне и смотрел на осажденный Владимир-Суздальский. Десятки тысяч людей перемещались вокруг окруженной столицы, тумены, тысячи и сотни занимали места, с которых пойдут на штурм главного города Северо-Восточной Руси. Выкатывали на боевые позиции камнеметы, густые цепи лучников ждали команды, чтобы поджечь свои стрелы и выпустить их в сторону городских стен, — словно гигантский осиный рой окружала орда стольный город князя Георгия. Батый посмотрел на Субудая и кивнул головой — загремели боевые барабаны монголов, взметнулись хвостатые бунчуки, и орда пришла в движение — штурм начался. Гром барабанов сгонял нукеров под стены, грохот камнеметов заглушал команды сотников, тысячи зажженных стрел падали на город смертельным дождем. Словно огненные хвостатые кометы, чертили черное предрассветное небо над осажденной столицей зажигательные снаряды, здесь и там вспыхивали пожары, которые некому было тушить, — все боеспособное население находилось на главной городской стене. Запылали боярские усадьбы, купеческие амбары, дома ремесленников — огонь охватывал улицы Нового и Ветчаного города, а затем неотвратимо двинулся в сторону Торговых и Ивановских ворот. Постепенно Владимир-Суздальский превращался в огромный полыхающий костер, и на много верст окрест было видно гигантское зарево, поднявшееся над обреченной столицей.

Но сама атака еще не началась — монгольские темники ожидали, когда упадут под ударами камнеметов расшатанные башни и городницы. Тяжелые камни и ядра, выпущенные из метательных машин, разбивали бревенчатые стены, пробивали кровлю на башнях, убивали и калечили десятки людей. Деревянные стены оседали, трещали и ломались дубовые бревна, возникали новые проломы и бреши, у которых торопливо собирались русские воины. Массированный обстрел не прекращался ни на минуту, и стены не выдержали — рухнули! С грохотом обрушилась, а затем осыпалась в ров городская стена напротив церкви Спаса, к югу от Золотых ворот, похоронив под своими обломками многих защитников. В сплошной линии обороны образовалась гигантская брешь — со всех сторон к пролому сбегались ратники и ополченцы, сюда же в окружении телохранителей и дружины поспешил князь Мстислав. И вновь гремели монгольские барабаны — орда пошла на приступ, отборные ханские нукеры кинулись на штурм столицы. Стремительно преодолев заваленный бревнами, камнями и обломками стены ров, степняки с воем начали карабкаться на городской вал. Сверху на монголов полетели камни, копья, атакующих сбивали стрелами и били железными болтами из самострелов — но дикую орду невозможно было остановить! И тогда с вершины вала навстречу кочевникам бросились защитники — вооруженный тяжелым двуручным мечом князь Мстислав вел в последний бой свою личную дружину. Ударами боевых топоров, рогатин и шестоперов русские ратники остановили первую волну нападавших и опрокинули ее в ров. Но за первой волной последовала вторая, за второй третья... Гридни и ополченцы в проломе без устали били, секли и кололи наседавших нукеров, сбрасывали их вниз ударами тяжелых щитов, сталкивали длинными шестами. Князь Мстислав рубился в первом ряду — в сверкающих доспехах он стоял под черным с золотом стягом с изображением Спаса Нерукотворного, личным примером вдохновляя владимирцев. От ударов княжеского меча ханские тургауды валились как трава под косой, но на место убитых тут же вставали новые, а свежие монгольские сотни сплошным потоком подъезжали ко рву, спешивались и с остервенением карабкались наверх. Словно гигантская приливная волна захлестывала орда осажденный город Владимир, лютая сеча кипела по всему периметру оборонительного вала.

Лестница, ведущая на боевую площадку Золотых ворот Владимира-Суздальского. XII век. Фото А. Карева

Через многочисленные проломы в разбитых стенах монголы пытались прорваться на улицы столицы, но защитникам пока удавалось сдерживать их натиск. Каменные Золотые ворота были неприступны — с боевых площадок владимирцы поражали кочевников стрелами и камнями, поливали кипящей смолой и кипятком — у самих ворот ярким костром пылал разбитый таран, вокруг которого на снегу валялись утыканные стрелами тела степняков. Всеволод Георгиевич с отрядом гридней появлялся там, где враг начинал одолевать, — сжимая в одной руке меч, а в другой боевой топор, князь врубался в монгольские ряды, оставляя за собой кровавую просеку. Как подкошенные падали вокруг него узкоглазые дикари — с разбитыми головами, отсеченными конечностями, переломанными костями... Отразив ордынский натиск в одном месте, Всеволод с дружиной садился на коней и мчался туда, где супостаты начинали сильно теснить владимирцев. Воевода Петр Ослядюкович сначала находился на боевой площадке Золотых ворот, а затем перебрался в город Мономаха, откуда было удобнее руководить всей обороной, — туда же спешили многочисленные гонцы с разных концов города.

А побоище на валах было яростным, и князь Всеволод уже не везде поспевал! Особенно жестокий бой произошел в главном проломе — у церкви Спаса, где в яростной сече сошлись немногочисленные гридни Мстислава, которых поддерживали вооруженные горожане, и лучшие монгольские багатуры — судьба города решалась здесь! Укрываясь за большими красными щитами, дружинники рубили взбиравшихся на вал визжащих кочевников, горожане сверху, с полуразрушенных стен, швыряли в толпу наступающих монголов огромные бревна, которые давили и сбрасывали в ров по несколько десятков человек. Один за другим скатывались с вала тургауды, заваливая ров своими окровавленными и изувеченными телами, по которым наверх шли новые волны атакующих монголов. Гигантским костром полыхала за спинами защитников их столица, но они продолжали сражаться с наседавшей ордой, удерживая за собой городской вал. Все меньше и меньше оставалось в живых дружинников, их заменяли плохо обученные горожане и ополченцы — не им противостоять закаленным в боях ханским нукерам! А натиск орды не ослабевал, он только усиливался, и новые свежие тысячи монголов спешили к пролому, с воем карабкаясь наверх. Израненный саблями князь Мстислав с трудом ворочал тяжелым мечом, длинные монгольские стрелы поражали не защищенных доспехами горожан, а немногие уцелевшие гридни, истомленные непрерывным боем, с трудом сдерживали на валу взбиравшихся непрерывным потоком кочевников. А когда пали последние защитники пролома и княжеское знамя рухнуло на окровавленный снег, тысячи озверелых степняков перевалили через городской вал Главная линия обороны пала, и, обтекая так и оставшиеся неприступными Золотые ворота, орда потоком хлынула в город. С севера тысячи монголов прорвались от реки Лыбедь через Иринины и Медные ворота, а со стороны Клязьмы подступили к Волжским воротам и после кровопролитного боя овладели ими.

Ну а что же Мстислав? Чудом уцелевший князь успел укрыться в каменной башне Золотых ворот, которую удерживали гридни из владимирской дружины. Понимая, что отсидеться за толстыми стенами им все равно не удастся и что рано или поздно монголы их атакуют, было решено попробовать вырваться из обреченного города, а если не удастся, то с честью погибнуть в бою. С боевой площадки было видно, как орда обходит ворота справа и слева, вливаясь через проломы в столицу, и была мизерная надежда, что, спеша как можно скорее проникнуть в город и заняться грабежом, монголы не станут обращать внимание на то, что происходит у ворот. Сжимая в руках мечи, князь и дружинники спустились вниз по каменной лестнице, открыли дверь и быстро перебежали под высокую воротную арку. Распахнув в дубовых створах калитку, русские воины выбежали из башни и бросились в сторону Клязьмы, но были сразу же окружены толпой визжащих степняков, которые бежали в сторону городского вала Понимая, что все кончено, князь Мстислав повел два десятка гридней в последний бой, имея только одно желание — как можно дороже продать свою жизнь. Подняв двумя руками меч, князь врубился в толпу монголов, которые сразу бросились на него со всех сторон, надеясь взять в плен сильного и знатного воина. Но князь не собирался даваться кочевникам живым — он сек двуручным мечом низкорослых нукеров как траву, разбивая шлемы и раскалывая щиты, а дружинники прикрывали его со спины. Видя гибель товарищей, монголы впали в ярость и навалились всем скопом — изрубленные гридни падали один за другим, выпущенные в упор стрелы пробили княжескую кольчугу, Мстислав зашатался, выронил меч и повалился на окровавленный снег, иссеченный монгольскими саблями. Добив последних дружинников, монголы подхватили мертвого князя и потащили к ханскому шатру, надеясь получить похвалу и награду от Батыя.

* * *

Узнав, что враг все же прорвался, воевода Петр вскочил на коня и помчался в Новый город, чтобы там возглавить оборону. Тщетно! Организованное сопротивление рухнуло, каждый теперь сражался сам по себе. На одной из улиц, что вела от Золотых ворот к городу Мономаха, отряд воеводы столкнулся с конными монголами. Скрестились прямые мечи дружинников и кривые сабли нукеров, отборные гридни разметали первые монгольские ряды, но дальше продвинуться не смогли — враг наседал со всех сторон. Люто бился Петр Ослядюкович — крушил шестопером подбиравшихся к нему супостатов, топтал конем сбитых на землю ворогов, под страшными ударами бывалого рубаки трещали доспехи и ломались крепкие монгольские кости. Но степняки навалились разом, погибли последние гридни, и повалился воевода с коня, изрубленный кривыми монгольскими мечами... Полем битвы стали улицы пылающей столицы — отряды защитников бросались навстречу монгольским сотням, рубились среди горящих домов и усадеб, на папертях церквей, где-то еще шли бои на стенах. Улицы были перегорожены телегами и завалами — укрываясь за ними, уцелевшие горожане и ратники пытались задержать орду. Мчавшихся по улицам монгольских коней били в лоб боевыми топорами, косами подсекали им ноги, засапожными ножами вспарывали брюхо. Монгол без коня — плохой воин! Русские мужики, привыкшие один на один ходить на медведя, поднимали на рогатины визжащих от боли монгольских багатуров, сбрасывали их вилами с коней, гвоздили спешенных кочевников кистенями и шестоперами. На перекопанных узкими канавами улицах множество ордынских лошадей поломало ноги, задерживая продвижение монгольских отрядов вперед. Сотни коней без всадников с пылающими гривами носились по охваченному огненным смерчем городу, топча своих и чужих. От едкого дыма, окутавшего город Владимир, задыхались и русские ратники, и степняки, нестерпимый жар растопил забрызганный кровью снег, и по улицам потекли кровавые ручейки. Но защитников становилось все меньше и меньше, а новые монгольские тысячи проникали через проломы в город и скоро как саранча заполонили все вокруг.

Великое множество людей, узнав, что монголы прорвались через вал, бежали к городу Мономаха через охваченные огнем улицы, а в это время орда мутным, неудержимым потоком вливалась в поверженную столицу. В некоторых местах их удавалось задержать, но монголы сминали на своем пути все — сквозь дым и огонь, сквозь рукопашные схватки дикари прорывались ко второй линии обороны — городу Мономаха. Они мчались по улицам стольного Владимира, убивая на своем пути всех — воинов, женщин, детей, стариков, врезавшись в толпу беглецов, они топтали их конями, били палицами, секли саблями, расчищая себе дорогу к Торговым воротам, где образовалась смертельная давка. В ужасе перед неизбежной гибелью горожане пытались прорваться через ворота в Мономахов город, еще не захваченный монголами, но единственные ворота не могли пропустить сразу всех! В страшной давке у ворот и внутри трещали кости, людей буквально впечатывали в стены, тех, кто упал, затаптывали насмерть. Жуткий вой стоял над толпой, горожане задыхались в дыму и тесноте, а сверху, с близлежащих горящих домов, на обезумевшее от страха человеческое скопище снопами сыпались искры и падали пылающие головешки. Сотни людей погибли в огне, куда их швыряли озверелые победители, или просто не сумев от него укрыться. Многие бежали к Волжским воротам, выходившим к Клязьме, — главный удар наносился не оттуда, и был шанс, что удастся уйти в леса. Жители прыгали со стен, скатывались с валов на засыпанный снегом речной берег, а монгольские разъезды, патрулировавшие вдоль реки, расстреливали убегавших из луков и вылавливали уцелевших арканами. Взошедшее солнце скрылось в дыму и огне которые окутали гибнущую столицу, а на стенах и улицах Нового города монголы добивали последних защитников и уже прорвались к укреплениям города Мономаха.

Выйдя к стенам, степняки забрасывали на них веревки с крюками, арканы, карабкались наверх по приставным лестницам. С боевых площадок на них не летели стрелы, не падали камни, не лился кипяток — мощные укрепления некому было защищать, потому что почти все воины пали на главном городском валу и улицах столицы. У распахнутых Торговых ворот в лужах крови лежали кучи тел — иссеченные, раздавленные, обожженные, те, кто не смог убежать в Детинец. Степные дикари перебили всех! Тысяча за тысячей въезжали нукеры через Торговые ворота в Мономахов город, на захваченных башнях и стенах развевались ханские бунчуки, сотники и десятники собирали воинов, рассеявшихся по улицам Владимира-Суздальского. Толпы кочевников спускались с захваченных ими стен и, не встречая сопротивления, двигались в сторону княжеского Детинца — туда, где сквозь густые клубы дыма виднелась каменная громада Успенского собора...

В ставке Батыя напротив Золотых ворот поняли, что город уже взят — многочисленная свита, толпившаяся у огромного ханского шатра, принялась восхвалять воинское искусство своего повелителя и мужество монгольских багатуров. Но сам хан въехать в поверженный город не спешил, от гонцов он знал, что уцелевшие защитники укрылись в Детинце и готовы биться до конца. Да и на улицах еще могли быть живые русские ратники и запросто можно получить стрелу в горло — встреча в чертогах бога Сульде со своим доблестным дядей Кульканом Великого завоевателя не прельщала. И потому вновь мчались гонцы через пылающий город к тысячникам и темникам, неся грозную ханскую волю: «Взять Детинец!» И лишь тогда Бату-хан вступит в завоеванную столицу...

* * *

Ветчаный город русские воины оставляли с боем — князь Всеволод знал, что враг прорвался в районе Золотых ворот, знал он и то, что на стенах города Мономаха защитников нет, и степняков никто не задержат. И тогда, если они ударят с тыла, защитники восточной части Владимира обречены — все лягут под копыта монгольских коней! И потому князь старался спасти тех, кто еще был жив и мог сражаться. Отбивая наскоки наседавших кочевников, воины и горожане стремительно отступали к Ивановским воротам, с надвратной башни которых и близлежащих стен в монголов метали стрелы, копья, бросали камни. Тяжелые ворота, пропустив последних защитников, захлопнулись прямо перед монгольскими нукерами — пусть ненадолго, но врагов это задержит. Ратники сбегали с надвратной башни, стен и бегом устремлялись к Детинцу — последнему оплоту владимирцев. Там у ворот в окружении гридней князь Всеволод ждал, когда подойдут те воины, кому удалось оторваться от преследующих их монгольских сотен. Когда цепочка последних ратников исчезла в каменной арке проездной башни, князь въехал в Детинец, и дубовые ворота закрылись — тяжелый поперечный брус накрепко запечатал вход. Уцелевшие начальные люди — сотники и десятники, торопливо расставляли по стенам людей, пересчитывали тех, кто мог держать оружие в руках. В Успенском соборе накрепко заперлись — ни войти, ни выйти. Вокруг соборного храма тысячи горожан ожидали своей участи, вся их надежда была на каменные стены Детинца, да тех немногочисленных усталых воинов, которые поднимались на эти стены. Всеволод вышел на боевую площадку каменной надвратной башни — с нее как на ладони был виден весь гибнущий город. Огненное море разлилось по западной и восточной частям Владимира, пламя проникло и в город Мономаха. Кострами вспыхивали деревянные строения, дым и огонь мешали увидеть, что же происходит на улицах. Внезапно на площади перед крепостью появились первые монголы — они выезжали из боковых улиц, выходящих на площадь, и скапливались по ее периметру, не приближаясь к каменным стенам, их пешие воины тащили лестницы и мотки веревок, готовясь идти на штурм последней владимирской твердыни. Всеволод Георгиевич понимал, что шансов на то, что уцелевшие русские ратники отразят этот приступ, нет — соответственно все, кто находился в Детинце, включая и великокняжескую семью, обречены, и что-либо изменить он бессилен.

* * *

О том, что с молодым князем произошло дальше, мы можем только догадываться — летописные свидетельства крайне противоречивы. Вот что сообщает Галицкая летопись Ипатьевского свода: «Увидел князь Всеволод, что предстоит еще более жестокая битва, испугался, он был очень молод, и сам вышел из города с частью дружины, неся с собой богатые дары, надеясь получить от Батыя жизнь. Но тот, как свирепый зверь, не пощадил его юности, велел перед собою зарезать и весь город перебил». Тверская летопись освещает события по-другому: «Утром увидели князья Всеволод и Мстислав и епископ Митрофан, что город будет взят, и, не надеясь ни на чью помощь, вошли они все в церковь Святой Богородицы и начали каяться в своих грехах. А тех из них, кто хотел принять схиму, епископ Митрофан постриг всех: князей, и княгиню, Юрия, и дочь его, и сноху, и благочестивых мужчин и женщин... увидели князья, и епископ, и княгини, что зажжен город и люди умирают в огне, а других рубят мечами, и бежали князья в Средний город. А епископ, и княгиня со снохами, и с дочерью, княжной Феодорой, и с внучатами, другие княгини, и боярыни, и многие люди вбежали в церковь святой Богородицы и заперлись на хорах». Лаврентьевская летопись говорит, будто «Всеволод и Мстислав и все люди бежали в Печерний город», а I Софийская, что «а старейшая сыны твоя Всеволод с братом в Новегороде убиена быста». А теперь попробуем разобраться в этом калейдоскопе мнений и постараемся определить, а что же действительно произошло.

Как видим, Галицкая летопись выставляет князя в очень неприглядном виде, прямо указывая на то, что Всеволод вышел из ворот «надеясь получить от Батыя жизнь», но именно Ипатьевский летописный свод, как я уже отмечал, относится к князьям Владимиро-Суздальской земли довольно предвзято. Поэтому, не отрицая сам факт визита молодого князя в монгольскую ставку, можно предположить, что цели у него были несколько иные. Да и если сопоставить сообщение Галицкой летописи с другими письменными источниками, то можно заметить одну интересную вещь — встреча Всеволода с Батыем могла произойти только после того, как монголы прорвали главную линию обороны и ворвались в город Мономаха, который никто не оборонял, поскольку сил на это явно уже не было. А вот княжеский Детинец — дело другое, он и по площади-то был невелик, окружая лишь княжеские терема, двор епископа, Успенский и Дмитровский соборы, и потому была надежда, что в нем удастся закрепиться. А главное, стены Детинца были каменные, что исключало возможность поджога, сам же вход в него был защищен мощной, сложенной из белого камня башней с надвратной церковью Иоакима и Анны. Да, там можно было организовать оборону, можно было даже отбить несколько вражеских атак, но, по большому счету, никаких перспектив у защитников не было, и падение последней цитадели Владимира-Суздальского было лишь вопросом времени. Все это Всеволод прекрасно понимал, знал он и то, что случилось с семьей рязанского князя во время штурма города, а потому нет ничего невероятного в том, что молодой князь решил попытаться договориться с Батыем в тот момент, когда все шансы на благополучный исход осады исчезли. Только вот двигал Всеволодом Георгиевичем не страх за собственную шкуру, как указал враждебный суздальскому княжескому дому летописец, а желание спасти свою семью, а также семьи погибших братьев — к этому моменту князя Мстислава источники не упоминают, и можно сделать вывод о том, что он погиб. «И пробив стену у Златых, Ирининых и Медных врат и во многих местах учинив переметы чрез ров, вошли во град со всех сторон и взяли новый град до обеда. Тут убили князей Всеволода и Мстислава Юриевичей, а другие князи и войско ушли в средний град» (В. Татищев). Кто такие эти «другие князи», совершенно непонятно, ведь, кроме сыновей князя Георгия, других князей во Владимире-Суздальском просто не было — вполне возможно, что историк имел в виду, что один из братьев погиб, а другой ушел в город Мономаха. И этот оставшийся в живых князь и был Всеволод Георгиевич, на что и указывает Галицкая летопись. Косвенным подтверждением этого, а также того, что и Мстислав погиб при попытке вырваться из обреченного города, является свидетельство Лаврентьевской летописи. Оно относится ко времени стояния на Сити, и звучит в контексте рассказа очевидца о гибели великокняжеской семьи: «а старшие твои сыновья, Всеволод с братом, вне города убиты». Это напрямую перекликается с рассказом галицкого летописца, с той лишь разницей, что в нем не упоминается Мстислав. Вполне возможно, что средний сын князя Георгия пытался прорваться из гибнущего города и погиб в бою с монголами за пределами городских стен.

Проездная арка Золотых ворот Владимира-Суздальского. XII век. Фото А. Карев

Был ли уверен старший сын великого князя в том, что его переговоры с ханом закончатся благополучно? Конечно, не был уверен, знал он и о том, как монголы относятся к послам — трагедия на реке Воронеже еще была свежа в памяти русских князей. Да и кровь хана Кюлькана была на его руках, и князь понимал, что Батый за нее с него спросит, и спросит люто — но это был шанс, пусть и минимальный, но шанс спасти своих близких, и Всеволод не мог не попытаться его использовать. Он надеялся, что монгольский хан не захочет терять под каменными стенами крепости своих воинов, ряды которых ему на Руси пополнять негде, да и встретившись лицом к лицу с тем, по чьей вине погиб его дядя, не будет расправляться с женщинами и детьми, укрывшимися в Успенском соборе. Очевидно, все эти соображения и подвигли Всеволода Георгиевича вступить с Батыем в переговоры, а тот ответил согласием, велев ему явиться к нему в ставку.

Фраза о том, что князь «вышел из города с частью дружины, неся с собой богатые дары», явно вставлена летописцем для красного словца и нагнетания ситуации — зачем Всеволоду рисковать остатками дружины и брать преданных ему гридней с собой? Если что и случится с ним, все равно они не сумеют защитить его от всей Батыевой орды, а вот в Детинце от этих воинов пользы будет больше. Ну а что касается даров, то я думаю, что времени у него просто не было их собирать, поскольку счет шел на минуты, а орда уже изготовилась к штурму Детинца, и сколько еще времени соизволит ждать князя монгольский хан, было неизвестно. И потому отправился Всеволод Георгиевич в ставку Батыя один, а когда предстал перед ханом, то тот сразу же распорядился убить старшего сына князя Георгия — тургауды зарезали молодого князя и бросили его безжизненное тело к ногам своего повелителя.

* * *

А затем грянул штурм — и был он яростен и скоротечен. Приставив к стенам лестницы, монголы ринулись наверх, нукеры карабкались по веревкам и арканам, в створки ворот ударили тяжелым бревном. Рубились на стене и в каменных галереях, в башнях и на скользких от крови лестницах, под аркой надвратной башни и у зубчатых бойниц. Прорвавшись к воротам, ханские тургауды перебили защищавших их гридней, сбили засовы и распахнули дубовые створы — монголы потоком хлынули в поверженный Детинец. Часть русских ратников отступила в княжеские терема и там продолжила сражаться, другие же приняли последний бой на паперти Успенского собора, где и полегли под ударами монгольских копий и стрел. После этого наступил последний акт трагедии.

Тысячи людей, которые набились в Детинец, надеясь спастись за его каменными стенами от огня и страшных степняков, были либо изрублены, либо взяты в полон озверелыми от яростного побоища монголами. Добив последних защитников, нукеры связывали пленников десятками и гнали их прочь, желая к прибытию хана полностью очистить от них княжескую крепость и прорваться в Успенский собор, где находилась семья Георгия Всеволодовича. Ударами бревен им удалось выбить главные врата, и толпа кочевников хлынула внутрь собора, за толстыми стенами которого укрылись сотни знатных людей столицы Северо-Восточной Руси. В узком проходе их атаковали последние дружинники, ударами мечей, шестоперов и боевых топоров они навалили на каменном полу целую кучу мертвых монгольских тел, но нукеры разбили боковые двери и хлынули в собор с разных сторон. Русские воины ринулись на хоры, где находилась княжеская семья, а монголы набросились на тех, кто в поисках спасения укрывался в соборном храме города Владимира. Тех, кто уцелел в этой жуткой резне, выгоняли на улицу, а монголы начали карабкаться наверх по лестнице, надеясь забраться на хоры и захватить там княгиню Агафью со снохами и внуками. Но далеко они продвинуться не смогли — на узкой лестнице степняков встретили гридни из личной охраны княжеской семьи, они яростно рубили и кололи нападавших, ударами щитов скидывали с крутых ступенек и в итоге обратили в бегство. Несколько следующих попыток тоже не увенчались успехом, тела монгольских воинов валялись на забрызганной кровью лестнице, а продвижения наверх по-прежнему не было. Тех нукеров, которые пытались взобраться на хоры по приставным лестницам, гридни секли мечами, а великокняжескую семью прикрывали большими красными щитами от летящих снизу стрел.

И тогда по приказу прибывшего в Детинец хана тургауды стали ломать близлежащие дома и заборы, а бревна и доски сносить в Успенский собор и сваливать в огромную кучу внутри. Все, кто в этот момент находились на хорах, понимали, что произойдет дальше, но на предложение хана сдаться на его милость ответили отказом, чем очень сильно разозлили Батыя, ведь не сумев захватить в плен великокняжескую семью, он лишался очень важного козыря в борьбе с князем Георгием. И княгиня Агафья и епископ Митрофан в эти последние минуты своей жизни даже мысли не допускали, чтобы пойти на поклон к степному варвару, они предпочитали сражаться до конца и с честью погибнуть за свою землю и своего князя. Глядя сверху на метавшихся по собору озверелых дикарей, те, кто укрылся на хорах, прекрасно понимали, что жить им осталось совсем немного и шансов на спасение нет. Еще вчера они повелевали тысячами людей, а сегодня все свободное пространство, на котором они укрылись, исчислялось лишь несколькими саженями. И владимирский епископ, и княгиня Агафья со всей семьей видели, как монголы натащили внутрь древнего храма огромные кучи досок и бревен, видели, как нукеры поджигают их и выбегают из собора прочь, но по-прежнему остались тверды в своем решении — лучше смерть, чем плен. Гигантское пламя, полыхнувшее внутри Успенского собора, ознаменовало падение столицы Северо-Восточной Руси, стольного города Владимира-Суздальского. От едкого, удушающего дыма на хорах погибли все близкие и родные Великого князя — жена, младшая дочь Феодора, снохи и внуки, а также разделивший судьбу своей паствы епископ Митрофан. Сам собор был выжжен изнутри и разграблен монголами так же, как и весь остальной город, от которого, как и от Рязани, остались «дым и пепел».

* * *

Поражение русских дружин при обороне столицы Владимиро-Суздальской земли было прежде всего обусловлено их небольшой численностью по сравнению с монгольской ордой. Оборонительный периметр главной линии обороны был слишком велик, чтобы на его защиту хватило отлично обученных и подготовленных княжеских гридней, а потому главная тяжесть битвы легла на плечи простых горожан, а также многочисленных крестьян, которые надеялись укрыться за крепостными валами стольного города. Руководство обороной в лице воеводы Петра Ослядюковича и князей Мстислава и Всеволода Георгиевичей сделало все возможное для защиты города Владимира от монгольских войск, но оборонительный потенциал, которым они располагали, изначально был невелик. Да, действительно Владимир-Суздальский располагал самыми мощнейшими укреплениями в Северо-Восточной Руси, да и голод вряд ли грозил защитникам, поскольку к обороне готовились давно и припасы были свезены в город в достаточном количестве. Другое дело, что эти грозные валы защищать было практически некому — личные дружины Мстислава и воеводы были невелики, да и со Всеволодом из-под Коломны вернулась лишь незначительная часть его гридней. Но тем не менее первый приступ орды владимирцы отразили, нанеся врагу большие потери, что явилось очень неприятным сюрпризом для Батыя и его полководцев: «поутру в субботу стали пороками бить и выбили стены немалую часть, где люди, бившись в течение долгого времени, стали изнемогать, однако ж бились до ночи и во град их не пустили» (В. Татищев).

О том, насколько серьезное значение придавал монгольский хан взятию стольного города, говорит тот факт, что при его штурме была задействована вся осадная артиллерия, что было впервые за все время похода на Северо-Восточную Русь. Яркое описание того, что творилось в городе во время обстрела, есть в Никоновской летописи: «и начаша бити пороки по граду и внутри града, и сыпашася камение велие издалеча божиим попущением, яко дождь внутрь града, и множество бе людей мертвых во граде, и бысть страх и трепет велий на всех». Там красочно показаны последствия ужасающего обстрела: «и выбиша стену у Златых врат, такоже и от Лыбеди у Орининых врат, и у Медяных, такоже и от Клязмы у Воложьских врат, и прочее весь град разбита, и внутрь камениш насыпаша, и тако вънидоша по примету во град от Златых врат, такоже, и от Лыбеди и во Оринины врата и в Медяныя, такоже и от Клязмы в Воложскиа, и прочее отовсюду весь град разбивше внидоша в онь яко демони». Причем метательные машины монголов не только рушили стены и башни — именно с их помощью город был подожжен и превратился в огромный костер. В зажигательных снарядах степняки недостатка не испытывали, и дело даже не в том, что изрядное количество нефти и зажигательных смесей они таскали за собой в обозе. Практические навыки степняков помогли решить проблему очень просто: «...они обычно берут иногда жир людей, которых убивают, и выливают его в растопленном виде на дома, и везде, где огонь попадает на этот жир, он горит, так сказать, неугасимо» (Плано Карпини). Вот она, цивилизаторская миссия степных варваров, о которой, захлебываясь от восхищения, с надрывом вещают «новооткрыватели» — последователи и толкователи учения Л.Н. Гумилева! Только вот вопрос — если бы эти поборники монгольских ценностей и добродетелей неожиданно оказались в роли тех, кому предстояло стать исходным материалом для монгольских зажигательных снарядов, что бы они запели? С радостью предложили свои бренные тела на военные нужды Батыя или же резко пересмотрели свои взгляды и постарались избежать этой страшной участи? Мне кажется, скорее всего последнее, поскольку очень легко умничать, не вникая в смысл происходящего, хотя просто достаточно задать себе вопрос — а что бы ты делал в конкретной ситуации?

Так вот, именно осадная артиллерия и сыграла ключевую роль в том, что 7 февраля 1238 г. Владимир-Суздальский был взят, когда метательные машины сделали в городских укреплениях многочисленные проломы и бреши, а затем обрушили городскую стену на значительном участке обороны у церкви Спаса. Это конкретное указание летописца позволяет с достаточной точностью установить место большого пролома, через который монголы прорвались на улицы города. Если в наши дни встать на земляной вал между Золотыми воротами и водонапорной башней, то церковь Спаса как раз и окажется за спиной, прямо посередине между этими двумя достопримечательностями. Сам древний белокаменный храм был возведен в 1164 г. Андреем Боголюбским на территории княжеского двора, от него уцелели лишь фундаменты и частично нижние ряды кладки стен. Существующая в наши дни Спасская церковь была построена в конце XVIII в. на месте и фундаменте храма XVII в., причем, хотя строители и стремились сохранить прежний облик сооружения, в его архитектуре явно присутствуют черты барокко XVIII века. Да и остальные места яростных боев и тех мест, где монголы прорвали оборону, можно идентифицировать достаточно точно: «Взяли татары город до обеда от Золотых ворот; у церкви Святого Спаса они перешли по примету через стену, а с севера от Лыбеди подошли к Ирининым воротам и к Медным, а от Клязьмы подступили к Волжским воротам и так вскоре взяли Новый город» (Лаврентьевская летопись). «А татары начали готовить пороки, и подступили к городу, и проломили городскую стену, заполнили ров свежим хворостом, и так по примету вошли в город; так от Лыбеди вошли они в Иринины ворота, а от Клязьмы в Медные и Волжские ворота, и так взяли город и подожгли его» (Тверская летопись). Из этих сведений мы видим, что главный удар наносился по Новому городу, на остальных же направлениях, например в районе Серебряных ворот, атаки монголов носили отвлекающий и вспомогательный характер. Те же самые летописные известия помогают точно восстановить хронологическую и временную картину событий, например сообщение о том, что «Взяли татары город до обеда», четко указывает на то, когда рухнула главная линия обороны и после яростных уличных боев монголы овладели Новым городом и подошли к городу Мономаха.

Дмитровский собор во Владимире-Суздальском. 1194—1197 гг. Был придворным храмом великих князей. Фото автора

Все летописцы уделили внимание и заключительному аккорду владимирской трагедии — борьбе за главный соборный храм Суздальской земли, Успенский собор. «И уведав, что они в церкви заперлись, придя, немедленно двери выломили и, которые противились, тех побили. И войдя в оную, видя княгинь на полатях церковных, говорили им, чтоб сошли все, но они не послушались и стали камни бросать. Тогда татары, озлобясь, нанесли дров множество и зажгли в церкви» (В. Татищев). Ключевым моментом здесь, на мой взгляд, является то, что монголы, ворвавшись в собор, сначала вступили в переговоры с членами княжеской семьи, но получили отказ. И здесь снова ценную информацию дает Никоновская летопись: «Татарове же выбиша двери церковный, и, елици беша в церкви и противишася, избиша их. И начаша пытати их о князех и о княгинях, и уведеша, яко на полатех суть, и начаша лстивно глаголати к ним, да снидут вси с полат; они же не послушаша их. Татарове же много древня наволочиша в церковь и около церкви зажгоша».

Версия о том, что монголы не могли попасть в собор потому, что в узком коридоре их не пропустили княжеские дружинники, явно не состоятельна, хотя бы по причине того, что в сам храм ведут несколько дверей — при атаке с разных сторон у владимирских гридней не было шансов сдержать вражеский натиск. А вот то, что ханские нукеры не смогли прорваться на хоры, вполне реально, поскольку лестница туда вела одна, и защищать ее было гораздо проще. Судя по всему, там и произошел последний яростный бой, и не имея возможность проникнуть на хоры, монголы, решили удушить всех, кто там находился, дымом. Сам Успенский собор подвергся жесточайшему разграблению: «Церковь Святой Богородицы татары разграбили, сорвали оклад с чудотворной иконы, украшенный золотом, и серебром, и камнями драгоценными, разграбили все монастыри и иконы ободрали, а другие разрубили, а некоторые взяли себе вместе с честными крестами и сосудами священными, и книги ободрали, и разграбили одежды блаженных первых князей, которые те повесили в святых церквах на память о себе» (Лаврентьевская летопись). Очень странно, что некоторые апологеты монгольских доблестей после всех их церковных погромов и зверств по отношению к священникам и монахам продолжают носиться с идеей об их доброжелательном отношении к Православной Церкви, а ведь достаточно просто почитать летописи, чтобы увидеть, что эта теория просто притянута за уши. «убит был Пахомий, архимандрит монастыря Рождества святой богородицы, и игумен Успенский, Феодосий Спасский, и другие игумены, и монахи, и монахини, и попы, и дьяконы, начиная с юных и кончая старцами и грудными младенцами. Расправились татары со всеми, убивая одних, а других уводя босых и раздетых, умирающих от холода, в станы свои» (Лаврентьевская летопись). Вот так, и никаких заигрываний со служителями чуждой им религии: огонь, меч и петля аркана — вот что несли дикие завоеватели из далеких степей для православия. Ну а что касается семьи князя Георгия и епископа Митрофана, то они и были похоронены там, где и приняли смерть, — под сводами Успенского собора. Гробница Владимирского епископа крайняя к западу в южной стене Всеволодовой пристройки, под сенью комары надпись: «Мощи епископа Митрофана Владимірскаго, преставися лта 6745 (1238) мсяца февраля 7 дни». А память священномученика Митрофана, епископа Владимирского и Суздальского, отмечается в соборе Владимирских святых 23 июня (6 июля). У противоположной стены захоронена княгиня Агафья и ее родные — «а лежит она на левой стране, а подле ея — великая кнежна Феодора да снохи ея: княгиня Марья, да княгиня Кристина, да княгиня Феодора». Жена князя Георгия была канонизирована как благоверная княгиня мученица Агафия Владимирская и почитается как местная святая — день ее памяти отмечается 7 (20) февраля. Единственной, кто выжил из большой семьи Великого князя Владимирского, оказалась его дочь Добрава (1215—1265), в крещении Елена — в 1226 г. ее выдали замуж за волынского князя Василько Романовича, брата Даниила Галицкого.

Взятием Владимира-Суздальского закончился первый этап нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь, которая понесла в этой борьбе страшные потери, но побеждена еще не была — просто с этого момента меняются цели войны, а также сама стратегия и тактика завоевателей.

* * *

После того, когда монгольская орда ушла от сожженной и разграбленной столицы Северо-Восточной Руси, те из жителей, кто уцелел, вернулись на пепелище. Город был практически уничтожен, лишь каменные соборы и церкви, покрытые черной копотью, одиноко возвышались там, где когда-то жил и шумел великий город. Именно эти чудом спасшиеся люди и подобрали за городской чертой тела погибших там сыновей Великого князя — Всеволода и Владимира Георгиевичей. Вместе с братом Мстиславом их всех похоронили в Успенском соборе, куда позднее привезли и тело их отца. В дальнейшем, когда собор подвергся серьезной перестройке, их тела были погребены в приделе Св. Георгия, который соединял храм и новую колокольню.

Но самое интересное свидетельство той страшной поры, связанное с именем самого младшего из братьев — Владимира, можно найти в Золотых воротах. Если подниматься наверх по лестнице, ведущей на бывшую боевую площадку, то справа, в косяке арочного проема, можно будет увидеть выцарапанную уставом на белом камне древнюю надпись — «Гюргич» (Георгиевич). Н.Н. Воронин предположил, что это связано непосредственно с князем Владимиром и его трагической гибелью недалеко от Золотых ворот, и датировал ее 2 февраля 1238 г. — днем смерти князя. В 1882 г. во время реставрационных работ в Успенском соборе захоронения братьев были освидетельствованы, а в гробнице Владимира помимо его останков была найдена масса сложенных в беспорядке костей. Братья князья почитались как местные святые, а в середине XVI в. в грамоте Ивана Грозного к клиру Успенского собора отмечалось: «Великого князя Георгия Всеволодичи по детех по Владимире, по Всеволоде, по Мстиславле в год по всех одна панахида на их память февраля в 7-й день». Молодые суздальские князья с честью выполнили свой долг перед отцом и землей — они сражались до последнего против страшного врага, и все трое пали в этой неравной борьбе. Их не в чем упрекнуть потомкам.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница