II. Полоцкие князья на Двине. Взаимоотношения Новгорода с эстами в XI—XII веках

Герцикэ и Кукенойс, укрепления, основанные русскими при первом проникновении их в Ливонию, к началу XIII века превратились в центры небольших княжеств, которыми правили князья, принадлежавшие к полоцкому княжескому дому. Первое из этих княжеств, Герцикэ, более значительное по своим размерам, занимало территорию по среднему течению Западной Двины. На этой территории находилось много населённых пунктов, один из которых носил русское название «Речица». Название главного города княжества — Герцикэ — также, повидимому, русского происхождения. Его объясняют как искажение русского слова «городище». Действительно, словом «герцикэ» немцы обозначали княжескую резиденцию в Новгороде, которую русские называли «городище». Герцикэ был крупным и богатым городом, имел несколько церквей. В начале XIII века в Герцикэ сидел русский князь Всеволод, женатый на дочери литовского князя Даугерута.

Второе княжество — Кукенойс — было расположено ниже по течению Западной Двины. Главный город Кукенойского княжества находился на полуострове, образованном Западной Двиной и впадающей в неё рекой Кокной. Haзвание его, Кукенойс, — русское: оно означает «мыс Кокны». Княжеством управлял энергичный, смелый князь Вячко, впоследствии прославившийся своей упорной борьбой против немцев. В столицах обоих княжеств жили русские: княжеские дружинники, купцы, ремесленники. На окрестной территории находились поселения туземцев: латышей и селов. Но наряду с ними встречались и колонии русских, например, упомянутая уже Речица.

Ливы, жившие в низовьях Западной Двины, признавали власть полоцкого князя. В конце XII — начале XIII века в Полоцке княжил Владимир. Владимир даже в изображении немецких источников выступает как верховный правитель всех земель, простиравшихся от Полоцка по Двине до берегов Рижского залива. К нему обращается за разрешением вести проповедь среди ливов Мейнард, первый немецкий священник, прибывший в 1186 г. в Ливонию. Полоцкому князю как своему сюзерену платили дань ливы; немцы в 1210 году гарантировали ему получение этой дани. Верховную власть Владимира признавали и зависевшие от него князья Герцикэ и Кукенойса. Как бы подчёркивая влияние и силу полоцкого князя, немецкие источники называют его «magnus rex» — «великий князь», тогда как князей Герцикэ и Кукенойса просто «rex», «regulus» — «князь», «князёк». Власть полоцких князей над латышами и ливами, заселявшими бассейн Двины, была, таким образом, фактом, признанным не только местным населением, но и немецкими завоевателями. Приступив к завоеванию Ливонии в начале XIII века, крестоносцы вынуждены были столкнуться с полоцкими князьями как с давними правителями края.

Более сложными были взаимоотношения эстонских племён с Новгородом Великим. В X — начале XI века эсты были данниками киевских князей. После распада Киевского государства во второй половине XI века верховная власть над эстонскими племенами переходит к Новгороду.

Опорным пунктом новгородцев в землях эстов являлся Юрьев, основанный, как уже упоминалось, в 1030 году Ярославом Мудрым. В Юрьеве находился постоянный гарнизон новгородцев, жили купцы, ремесленники. Юрьев был самым западным русским городом в эстонских землях. Но из летописей известно, что в XI—XII веках новгородцы совершали походы ещё дальше на запад в глубь Эстонии. В 1054 году под предводительством князя Изяслава Ярославича они ходили на чудь, взяли укрепление Кедипив и обязали племя «сосол» уплачивать ежегодную дань в 2 тысячи гривен. В начале XII века князь Мстислав Владимирович трижды (в 1111, 1113 и 1116 годах) водил новгородские рати в Эстонию; во время последнего похода была взята крепость Медвежья Голова (Оденпе). В 1179 году князь Мстислав Ростилавич с 20-тысячным войском новгородцев и псковичей прошёл всю Эстонию вплоть до моря. Но несмотря на все эти походы, Новгороду не удалось закрепить своего влияния в Эстонии так прочно, как это сделали полоцкие князья в землях латышей и ливов. Раздираемый внутренними смутами, противоречиями между различными партиями, борьбой против своих князей, Новгород не в состоянии был проявлять достаточно настойчивости и энергии для утверждения своей власти в Эстонии. Зависимость эстонских племён от Новгорода не носила постоянного характера.

Сношения Новгорода с Эстонией не ограничивались только военными походами и сбором дани. Между эстонскими областями и Новгородом издавна существовали торговые связи. Русские купцы посещали отдалённые районы Эстонии. Даже в таком далёком от Новгорода пункте, как остров Эзель, найден серебреник Ярослава Мудрого, в то время как на территории самой Руси эти серебреники встречаются очень редко. Можно предполагать, что русские купцы не ограничивались поездками в Эстонию, а в некоторых пунктах её поселялись на продолжительное время. Булла римского папы от 1234 года в числе жителей Ревеля называет русских; в этом же городе существовал русский конец — Вендефер. Имела место также колонизация русскими эстонских областей на северо-западном берегу Чудского озера; здесь около Пюхтицы на могиле найден каменный новгородский крест XII—XIII века.

Ошибочно было бы думать, что только новгородские купцы ездили в Эстонию. Эсты сами привозили в Новгород продукты своей страны. Возможно, что во время посещений Новгорода они останавливались в определённой части его: во всяком случае в Новгороде имелась Чудинцева улица и Чудинцевские ворота.

О тесных сношениях с эстонскими племенами говорит и осведомлённость новгородских летописцев в этнографии и географии Эстонии. Летописцы знают названия отдельных эстонских племён, например, чудь-сысоло, чудь-ервен (племена сакала и ервен немецких источников). Известны им также эстонские городища: Кедипив, город Воробьин, Медвежья Голова (Кеденпе, Варбола, Оденпе по немецким документам).

* * *

Зависимость прибалтийских племён от русских княжеств не была тяжёлой. Она выражалась в уплате дани, которую ливы и латыши должны были выплачивать полоцким князьям, эсты — Новгороду. Дань вносилась как натурой, так и деньгами. Натуральную часть дани составляли главным образом меха, денежную — слитки серебра и монеты (арабские и западноевропейские), встречающиеся в большом количестве в ливонских и эстонских могильниках.

Сбор дани в Прибалтике производился таким же способом, как на Руси. В древней Руси князья или сборщики дани объезжали подвластное население, взимая с него дань. Место остановки князя и его свиты при таком объезде носило название «погоста». Впоследствии «погостом» стала называться совокупность крестьянских дворов, составлявших податную единицу и обязанных содержать и снабжать всем необходимым князя или сборщиков дани во время пребывания их на погосте. В латышском языке встречается слово «pagasts», явно происходящее от русского «погост». В эстонском языке латышскому «pagasts» соответствует термин «vakk». Очевидно, эти термины возникли в латышском и эстонском языках в те времена, когда русские князья, собирая дань, ввели в Прибалтике ту систему погостов, которая была обычной на Руси.

Полоцкие князья, власть которых в Ливонии пустила более прочные корни, не ограничивались взиманием дани с латышских и ливонских племён. Ливы и латыши обязаны были по требованию полоцких князей выставлять вспомогательные военные отряды. Участие ливов в военных предприятиях полоцких князей засвидетельствовано летописями: из рассказа летописи известно, что в походе полоцкого князя Всеслава Васильковиче на Друцк в 1181 году находилась либь (ливы).

Верховная власть русских князей над прибалтийскими племенами не нарушала общественной и политической жизни этих племён. В начале XIII века прибалтийские племена находились в стадии разложения родовых отношений и зарождения феодальных. Население, занимавшееся земледелием, бортничеством, скотоводством, было уже оседлым. Территории отдельных племён распадались на ряд крупных областей, которые в свою очередь составлялись из более мелких округов. Во главе этих округов стояли старейшины. Многие из старейшин по существу являлись уже феодалами: они владели укреплениями, полями, стадами. Опираясь на свой авторитет в роде, в племени, материальное превосходство и личные способности, старейшины сосредоточивали в своих руках власть над населением определённых территорий, выступая руководителями в войнах и политических сношениях. Русские князья предоставляли своим прибалтийским подданным полную свободу как в вопросах внутреннего управления, так и внешнеполитических отношений. Эсты, ливы и латыши судились своими старейшинами на основе старинных обычаев; старейшины и вожди, по своему усмотрению, считаясь лишь с волей соплеменников, вели войны и заключали договоры.

Полной свободой пользовались прибалтийские племена и в вопросах вероисповедания. Оставаясь языческим, население Ливонии поклонялось своим древним богам, олицетворявшим силы природы. Правда, благодаря тесному общению с русскими христианство в его православной форме в какой-то степени проникало к прибалтийским народам. Именно поэтому в латышском в эстонском языках встречается ряд заимствованных из русского языка слов, относящихся к религиозному культу и религиозным понятиям (эстонское «rist» — русское «крест», эст. «papp» — русск. «поп», эст. «pagan» — русск. «погана» (язычник), латв. «baznica» — русск. «божница», латв. «svece» — русск. «свеча», латв. «krusts» — русск. «крест», латв. «grehs» — русск. «грех» в т. Д.). Но никакие попытки не только насильственного, но даже активного распространения христианства среди прибалтийских племён со стороны русских, повидимому, не имели места¹. Генрих Латвийский, католический священник, свидетель и участник немецкого завоевания Прибалтики, описавший его в своей «Хронике Ливонии», с удивлением отмечает, что русские князья, покоряя какой-нибудь народ, не заботятся об обращении его в христианскую веру. Эти слова в устах Генриха весьма показательны, ибо на языке немецкого священника начала XIII века «обращение в христианскую веру» означало не только искоренение язычества, но полное экономическое и политическое порабощение «обращаемых» народов. Эти слова политического противника русских ярко подчёркивают характерные черты русской власти, оставлявшей в неприкосновенности как общественный строй прибалтийских племён, так и старую языческую религию и весь освящённый веками уклад жизни. Именно этими особенностями власти русских князей объясняется тот факт, что в борьбе, развернувшейся за Прибалтику в начале XIII века, симпатии населения Прибалтики оказались на стороне русских, и немецким завоевателям пришлось столкнуться с союзом русского и прибалтийских народов.

Тесные политические и экономические узы, на протяжении ряда столетий соединявшие прибалтийские племена с русскими княжествами, не могли пройти бесследно для культурного развития народов Прибалтики. Более высокая русская культура оказала значительное влияние на культуру прибалтийскую. Это влияние оставило прочные следы в латвийском и эстонском языках и топонимике.²

Целый ряд латвийских топонимических названий — русского происхождения. Таковы деревня Славка, Рушендорф — русская деревня, Кукенойс, гора Любань на реке Эвсте, озеро того же имени и др.

Благодаря оживлённой торговле из русского языка проникли в латвийский и эстонский многочисленные термины, относящиеся к торговле и обмену. В латвийском языке встречаются «birkavs» — русское «берковец», «puods» — русск. «пуд», «muita» — русск. «мыто» (таможня); в эстонском языке «turg» в значении «базар» соответствует русскому «торг», «pasmer» — русск. «безмен», «put» — русск. «пуд», «teng» — русск. «деньги» и т. д. Общими для русского и эстонского языков являются также наименования предметов вооружения, торговля которыми, вероятно, была широко распространена: в эстонском «tapper» — в русском «топор», в эст. «look» — в русск. «лук».

Из русского перешли в эстонский и латвийский языки названия орудий производства, хозяйственного инвентаря и культурных растений: эстонское «saha» — русское «соха», эст. «varten» — русск. «веретено», латвийское «istaba» — старорусское «истъба», латв. «pagrabs» — русск. «погреб», латв. «rutks» — русск. «редька» и т. д.

Ко времени политического господства Полоцка и Новгорода над латышскими и эстонскими племенами относится возникновение терминов административных и правовых: латвийское «suods» — русское «суд», латв. «pagasts» — русск. «погост», латв. «vald» — русск. «волость», эстонское «raja» — русское «край», эст. «ige» — русск. «иго», эст. «voli» — русск. «воля» и т. д.

Трудно проследить, в какие исторические эпохи возникли все эти заимствования, но можно предполагать, что основная часть их падает на период политической зависимости Прибалтики от Новгорода и Полоцка, — период наиболее оживлённых связей между русскими и прибалтийскими народами. Эти связи были прерваны немецким завоеванием Прибалтики в первой четверти XIII века.

Примечания

1. Исключение составляют факты, относящиеся уже к периоду борьбы с немецким завоеванием Прибалтики.

2. Названия местностей.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница