Заключение

Предыстория северо-восточной русской государственности своими корнями уходит ко времени колонизации восточными славянами Волго-Окского междуречья и тесно связана с образованием на территории Восточно-Европейской равнины предгосударственных (потестарных) структур — союзов и суперсоюзов племен. Видимо, уже с IX в. северо-восточные земли находились под влиянием Новгородского, а позднее Киевского («Русская земля») центров, что выражалось в основном в даннической зависимости. Параллельно в местном обществе шли сложные этнические и социальные процессы, в том числе — с конца X — начала XI в. — организация территориальных городских общин. В XII в. государственное устройство Северо-Восточной Руси представляет собой систему города-государства, типичную для всех земель Древней Руси. Социально-политической основой ее стала разновидность земского строя — вечевой строй.

К концу XI в. можно отнести и истоки явления, характерного для этой системы: соперничество общин городов — в данном случае «старейших» Ростова и Суздаля — за первенство и главенство в волости. Во второй половине XII, а также в начале XIII в. эта борьба продолжается, но уже как соперничество «старейших» городов земли с «мезиними» (Владимир, Переяславль, Москва и др.). В межобщинных конфликтах принимают участие все властные структуры местных общин: вече, княжье, боярство. Последние отнюдь не возвышались над обществом, а органически входили в состав общин. Видеть северо-восточных князей начиная со второй половины XII в. некими предтечами самодержавной власти, а тем более «самодержцами» оснований нет. «Самовластье» Андрея Боголюбского заключалось в том, что он отказывался делить власть со своими младшими братьями, но не в подчинении местного общества. Не менее, а быть может и более, «властолюбивый» Всеволод, как известно, для решения вопроса о наследовании опирался на вече.

Вопреки установившимся взглядам, монголо-татарское «иго» не отбросило и не остановило общественное развитие северо-восточных русских земель. Не способствовало оно и прогрессу в сфере общественных отношений. Воздействие его на внутренние процессы очевидно, но к каким-либо существенным изменениям, кардинальному повороту (тем более перевороту) в социально-экономической и социально-политической сферах оно не привело. Влияние монголо-татар, безусловно, имело место, но коренной ломки сложившейся в XII — начале XIII в. структуры общественных отношений не произошло. «Иго» стало лишь дополнительным фактором (или одним из факторов) в уже существовавших общественных отношениях, особенно политического свойства. Система, в основании которой лежали общинные порядки, сохранилась и на вершине общественной пирамиды (вече, князья, усиление власти которых в определенной степени связано с монголо-татарским фактором), и на ее нижних этажах (сотенное устройство), сохранилась в городах и в сельской местности. Таким образом, и в XIII, и в XIV в. в Северо-Восточной Руси функционировала традиционная система городов-государств (земель).

Ее трансформация и ликвидация происходят под воздействием внутренних процессов. Расширение территории, усиление княжеской власти, начало формирования сословий приводят к падению первичной государственности и возникновению государственности нового типа — единой государственности.

С середины XV в. начинается последний, успешно завершившийся этап территориальных присоединений наиболее крупных и сильных прежде самостоятельных земель. В этом смысле (территориальном) об Иване III можно говорить как о «государе всея Руси». Но присоединение прежде самостоятельных территорий еще не означало «триумфального шествия» в этих землях московских порядков, «местные особенности и различия очень долго давали себя знать в едином государстве».¹ Процесс замены старых местных органов управления, как показал Б.Н. Флоря на примере Твери, на центральные московские растянулся на десятилетия, закончившись, как известно, созданием «органов власти на местах из среды выборных представителей дворянства».² Система самоуправления компенсировала потерю землями-государствами прежней самостоятельности, но одновременно свидетельствовала о слабости центральной власти, о сохранении традиционного на Руси «раздвоения» власти.

«Государем и самодержцем всея Руси» Иван III впервые был назван в 1492 г. Ученые неоднократно констатировали, что «с понятием о самодержавии общество того времени прежде всего соединяло мысль о внешней независимости страны».³ Большое значение здесь имели события 1480 г., которые «сделали великое княжение всея Руси суверенным — самодержавным, в исконном смысле слова, государством», — отмечал А.Е. Пресняков. Он же исключительно точно и лаконично сформулировал суть проблемы, сказав о «внешнем самодержавии Великорусского государства».⁴ И.Я. Фроянов, соглашаясь с таким толкованием титула «самодержец», в то же время считает его «односторонним», так как в конце XV—XVI вв. под «самодержцем» и «царем» понимался «монарх, обладающий всей полнотой политической власти, государственными полномочиями, не допускающими разделения этой власти с остальными политическими силами в стране»,⁵ эти титулы обозначали монарха, как самостоятельно державшего русскую землю, так и владеющего ею единолично, имеющего в руках всю полноту государственной власти. «В исторических условиях конца XV — начала XVI вв. такая власть могла быть только деспотической»,⁶ под которой исследователем понимается «неограниченная власть монарха».⁷ Но так ли это? Можно ли Ивана III Васильевича считать абсолютным монархом, начинающим ряд «сиятельных» российских деспотов? Вряд ли это было так. Представляется, что и Иван III, и Иван IV, были довольно слабыми монархами, слабыми не в смысле их личных качеств, которые были во многом уникальными, а объективно, имея в виду те социальные условия, в которых проходило их правление. «Нельзя утверждать, — писал М.А. Дьяконов (вслед за В.О. Ключевским), — что московским государям удалось осуществить идеал неограниченной самодержавной власти... могущество этой власти сказывалось в отношении к лицам, а не к существующему порядку».⁸ Представляется, что для абсолютной власти еще не наступило время, так как для нее не существовало реальной социальной основы. Ни одна социальная группа в конце XV — начале XVI вв. не являлась надежной опорой великокняжеской власти. Поддержки не было ни в целом в великокняжеской семье, ни среди аристократии, ни со стороны бюрократии, этого не приходилось ожидать и от церкви.

Своеобразным фокусом ряда противоречий в обществе того времени выступает 1479 год, события которого были рассмотрены Ю.Г. Алексеевым. В них отразились по сути все конфликты будущих десятилетий: династические, с удельными князьями, с системой наместничества, с церковью. Характерным является и поведение великого князя. Так, в столкновении Великолуцкого наместника Ивана Лыко Оболенского с горожанами Иван III становится на сторону последних. А в конечном итоге это заступничество обусловливает и конфликт великого князя с князем удельным. На этом примере видно и то, что опору великий князь усматривает в местных силах.⁹ Вместе с тем великие князья не столько возвышались над удельными и прочими князьями, сколько были, так сказать, первыми среди равных. Как пишет А.А. Зимин, «власть великого князя ограничивалась прочными традициями, коренившимися в патриархальности представлений о характере власти, которые имели к тому же религиозную санкцию. Новое пробивалось с трудом и прикрывалось стремлением жить, как отцы и деды».¹⁰

Традиции настолько довлели над великим князем, что, не имея возможности прекратить выделение своим детям уделов, он одновременно вел борьбу с самовластием удельных князей — своих братьев. Не говорит о силе великого князя и развернувшаяся в последние полтора десятилетия княжения Ивана III династическая борьба между группировками его внука Дмитрия (сына умершего в 1490 г. Ивана Ивановича Молодого) и сына от второй жены — Софии Палеолог — Василия.¹¹

В том же 1479 г. начался конфликт великого князя с митрополитом, продолжившийся в следующем году. И «дело было не в догматике, — замечает Ю.Г. Алексеев. — Дело было в том, что великий князь хотел подчинить церковь своей власти». Обращает, опять-таки, на себя внимание то, что строя храм Иоанна Златоуста (своего покровителя) на московском посаде Иван III рассчитывал на поддержку московского посадского люда — многочисленного торгово-ремесленного населения столицы.¹²

Что же касается отношений светской и церковной властей в целом, то русская церковь, испытывая сильные потрясения извне и изнутри и преследуя свои собственные цели (рост землевладений), поддерживала великокняжескую власть только при совпадении интересов. О постоянной и безусловной поддержке говорить не приходится.

С 60—70-х годов «в своих первичных чертах может быть прослежена» новая — приказная система управления.¹³ В государственном управлении значительную роль начинают играть неродовитые, но грамотные чиновники — дьяки. Они стали реальными исполнителями предначертаний великокняжеской власти, образовав первоначально аппарат Боярской думы, Казны и дворца, а затем и приказов. Специализируясь на выполнении определенных поручений (финансовых, дипломатических, военных), дьяки подготовили создание органов управления с новым функциональным, а не территориальным распределением дел. Однако значение первых ростков приказной системы, полагает А.А. Зимин, нельзя преувеличивать.¹⁴

Для удержания и упрочения власти великому князю пришлось обратиться — как это ни парадоксально может звучать, особенно в свете представлений, не допускающих какого-либо компромисса между властью и обществом, — так вот пришлось обратиться к началам земского общественного устройства. Иван III продолжил земские традиции самоуправления, только теперь уже на новом — общегосударственном и общерусском — законодательном уровне. Московское правительство напрямую обращается к практике местных выборных властей. «С созданием единого Русского государства оформляется его центральный и местный аппарат власти, но параллельно шла и фиксация прав сословно-представительных учреждений, сначала на местах, а затем и в центре. ...Значительные права местных общин не оставались на бумаге», — отмечает Н.Н. Покровский.¹⁵

В городах на рубеже XV—XVI вв. создается институт городовых приказчиков. Несмотря на то, что это были представители администрации великого князя, назначались они обычно из числа местного дворянства (детей боярских). Городовые приказчики ведали непосредственно городскими крепостями, т. е. являлись как бы военными комендантами. Однако постепенно они начинают заниматься и другими вопросами, связанными с военно-административным управлением: строительством дорог, мостов, обеспечением военных перевозок и хранением оружия. Одной из главнейших их обязанностей стало проведение уездной мобилизации крестьянского и городского ополчений. В их руках сосредотачивались и финансовые дела.¹⁶

Для последних десятилетий XV в. Ю.Г. Алексеев считает возможным говорить в целом о «реформе местного управления». Именно к этому времени «относятся правительственные акты, регулирующие деятельность местных органов власти — наместников и волостелей и формулирующие основные принципы суда и управления».¹⁷

Опыт выдачи московскими великими князьями особых уставных грамот, в которых фиксировались пределы прав кормленщиков, их обязанности по отношению к населению, уже был. Так, еще в 1397 г. Василий Дмитриевич дал такую грамоту всему населению Двинской земли — от «бояр двинских» до сотских и «всех своих черных людей», всему «самоуправляющемуся земскому миру» (С.В. Рождественский). Она гарантировала право обращения к великокняжескому суду любого человека в случае злоупотребления чиновников.

Белозерская уставная грамота 1488 г. еще более широко регламентировала взаимоотношения между органами центральной власти (наместники) и местным населением. В ней не только повторялась, но расширялась норма, обеспечивавшая право белозерцев жаловаться великому князю на наместников и их помощников. По ней также устанавливалось «смесное» (совместное) судебное разбирательство: наместничий суд был правомочен только в присутствии общинных представителей — сотского и «добрых людей». Специальная статья лишала возможности наместников вторгаться во внутреннюю жизнь общины.

Двинская и особенно Белозерская уставные грамоты, таким образом, отражают стремление центральной власти ограничить самовластие наместников, с одной стороны, а с другой — признание центром большой значимости в местном управлении общинных организаций.¹⁸

Чрезвычайно важен вывод, который делает Ю.Г. Алексеев: «Хотя уставная грамота (Белозерская. — Ю.К.) непосредственно обращена к населению только одного уезда, перед нами документ принципиального значения. Грамоту можно рассматривать как типовую... Видимо, предполагалось подобные грамоты дать и другим уездам Русского государства». Ряд норм и положений грамоты вошли в первый общерусский свод законов Московской Руси — Судебник 1497 г.¹⁹

Более того, представляется, что вообще внутренняя политика Ивана III проводится в интересах земщины, как основной социальной опоры великокняжеской власти. Великий князь проявляет при этом «большую гибкость и дальновидность, используя сочувствие, помощь и поддержку народных масс» (Ю.Г. Алексеев).

Такова, к примеру, аграрная политика «государя всея Руси». «Впервые в истории Русской земли великокняжеская власть встает на защиту черных крестьянских земель».²⁰ Рядом современных исследователей отмечалось, что в конце XV — начале XVI вв. великокняжеская власть «была заинтересована в сохранении и умножении фонда черных и дворцовых земель», крестьянство же, в свою очередь, «способствовало сохранению материального перевеса великокняжеской власти над ее противниками».²¹ Л.В. Данилова прямо пишет о выдающейся роли крестьянской черносошной общины при возникновении единого Российского государства. Преобладающая в центре страны община «служила материальной базой и массовой социальной опорой великокняжеской власти в политике объединения и централизации».²²

С созданием социальной основы на местах связано и формирование института служилых людей. «Поместная система ... была не предпосылкой государственного объединения, а его непосредственным результатом».²³ В дальнейшем она, безусловно, приведет к коренным переменам в судьбах общины. Пока же, в первые десятилетия своего создания, она воспринималась совсем по-иному. Существенные наблюдения и выводы по этому вопросу были сделаны В.Б. Кобриным. «Когда черные земли передавали в поместье, то статус владения менялся не полностью и не сразу. Поместье воспринимали как часть волостной земли, которая только находится "за" помещиком. Помещик же выступал в роли покровителя волостных крестьян: становясь адресатом повинностей, которые раньше поступали государству, он должен был "стоять" за волостную землю. Это выражение неоднократно повторяется в актах». Важно и то, что, наряду с «испомещенными» новгородцами и москвичами, помещиками становились «служилые люди местного происхождения, ставшие помещиками в своих или других уездах Центра», причем «основная масса выявленных помещиков этого времени не принадлежит к известным родам», — пишет В.Б. Кобрин.²⁴ Таким образом, в течение ряда десятилетий помещики не были противопоставлены свободному сельскому общинному населению, но благодаря своему имущественному и служебному положению приобретали определенный авторитет и вес в местной общинной среде.

В интересах горожан проводится торговая политика (П.П. Смирнов, Ю.Г. Алексеев), приведшая по сути к образованию городского сословия. Здесь примером является торговая реформа 60—70-х годов в Суздале, которая, по мнению Ю.Г. Алексеева, «была не случайным явлением». Великий князь «пожаловал суздальцов городских людей: не велел ... в городе селским торговцем стояти и наряду с солью продавати в безмен и в денежник». Таким образом, торговля в городе становилась исключительным правом посажан. Также и Белозерская уставная грамота разрешает только «городьским людям белозерьским посажаном за озеро ездити и торговати по старине». Как Белозерская уставная грамота, так и более поздняя грамота белозерским таможенникам 1497 г. показывают, что «в своей торговой политике правительство Ивана III ориентируется прежде всего на горожан», данные грамоты, а также меры по сосредоточению торговли в определенных местах отражают «общую тенденцию торговой политики великого князя».²⁵ В Белозерской грамоте также обращает на себя внимание то, что так было и ранее — «по старине». Следовательно, Иван III лишь продолжает и подтверждает имевшую место исстари практику ведения торговли.

Последний вывод, как кажется, можно распространить на многие мероприятия Ивана III в отношении земщины. Они не нововведения, а, так сказать, хорошо забытое старое: Иван III по сути продолжает то, что существовало и до него, но только теперь пытается осуществить это в широких общерусских масштабах. Для возвышения же своей «самодержавной» власти он видит опору в широких слоях населения — в земстве. В этом суть его внутренней политики, в этом его заслуга в строительстве единого Русского государства.

В отечественной историографии XX в. преувеличено противостояние власти и общества в средневековый период. Не идеализируя их отношения, все-таки надо заметить, что в большей степени они имели не «революционный» характер, а эволюционный. А это подразумевало своеобразный «консенсус» княжеской, великокняжеской, наконец, царской власти с земскими институтами и их представителями. В условиях незавершенного отрыва публичной власти от общества более реальным представляется именно «мирное сосуществование» различных ветвей властей.

Еще в период Древней Руси зарождается народная идеология веры в монарха. Закрепившись в массовом сознании «людья», она перешла и в следующую эпоху. «Современные историки облекли ее в термин царистская идеология, наивный монархизм. ...В "наивном монархизме" наши историки усматривают такие идеализированные представления о монархе, какие в корне расходятся с его реальной политикой, видят в нем утопические надежды народа на лучшую жизнь и избавление от социального гнета». Но так ли это? И.Я. Фроянов, продолжая анализировать подход к данному вопросу, пишет: «Термин "наивный монархизм" явно ущербный. Утверждать, что народ столетиями верил в царя, не имея на то никаких оснований в реальной жизни, — значит превращать его в какого-то простофилю, не способного понять действительность. Однако никакая идеология не сможет укорениться и существовать долгое время, если она не имеет опоры в действительной жизни. Существовали реальные исторические причины веры в монарха, в "правду воли монаршей"».²⁶ В рамках русского средневековья такой реальной причиной, представляется, стала «земская политика» Ивана III и его наследников.

В этой связи уместно привести слова Л.А. Тихомирова. Известный теоретик российской монархической власти подводил такой итог относительно русского средневековья: «Вообще в своей государственной идее наши предки не просто повторяли чужое слово, а сказали свое, тем более веское, что при этом самосознание верховной власти столь же поразительно совпадает с политическим самосознанием народа...».²⁷

80—90-е годы XV в. Ю.Г. Алексеев называет «эпохой». «Эта эпоха составляет качественный рубеж, отделяющий старую удельную Русь от нового централизованного государства, и открывающий перспективу дальнейшего развития Русского государства в XVI веке».²⁸ Соглашаясь в целом с выводом о судьбоносности для России времени Ивана III, добавим следующее. Нам кажется, что какого-либо резкого перелома все-таки не произошло. Новое «качество» было подготовлено всем предыдущим ходом развития Руси, опиралось на опыт традиционных институтов. Переход к новым формам общественной жизни был осуществлен плавно, органически, без каких-либо социальных потрясений.

В отличие от ряда исследователей, усматривающих появление самодержавия в татарский период и как следствие ордынского влияния, необходимо сказать, что реальные признаки самодержавной власти появляются как раз после свержения ига. Однако самодержавие опирается в своем возвышении на традиции земского управления и собственно на различные слои самого земства, участвуя таким образом в формировании сословий крестьян, горожан, служилых людей (дворян). В конце XV — начале XVI в. самодержавие не может существовать без земства, как в начале XVII в. земство не могло существовать без монархии.

Начатые в конце XV в. реформы были продолжены в первой половине XVI в. Еще раз нужно подчеркнуть, в частности, что они «создавались не на пустом месте. Их предшественниками были статьи Белозерской уставной грамоты и Судебника 1497 г. о судебном представительстве местного населения, опиравшиеся, в свою очередь, на старую традицию неписаного русского права».²⁹ Необходимость их была настолько очевидной, что реформирование не «замораживалось» ни при Василии III, ни в правление Глинской, ни во времена боярского правления. Логическое завершение реформ приходится на середину XVI в. Земская, губная и поместная реформы подвели итог строительству здания великорусской государственности. Реформы сложили прочный фундамент остальной постройки, возвышавшейся над ним, но не могущей существовать отдельно от него самодержавной власти великого князя, позже царя, и Земского Собора. Единое Русское государство образуется как земско-самодержавное государство. Не идеализируя отношений великого князя, аристократии, бюрократического аппарата, земских институтов, мы должны признать в целом определенное равновесие, а в отдельных случаях и приоритет земских традиционных порядков.

Таким образом, на рубеж XV—XVI столетий приходится рождение — впервые в истории русской цивилизации — единого Русского государства. Государства, воплотившего в себе основы самодержавия и общинности, государства земско-самодержавного по форме и по существу.

Примечания

1. Покровский Н.Н. От редактора // Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. Новосибирск, 1991. С. 5.

2. Флоря Б.Н. О путях политической централизации Русского государства (на примере Тверской земли) // Общество и государство феодальной России. М., 1975. С. 290. — См. также: Макарихин В.П. Великое княжество Нижегородское: система управления // Феодализм в России. Юбилейные чтения, посвященные 80-летию со дня рождения академика Л.В. Черепнина. Тез. докл. и сообщ. М., 1995. С. 90; Сметанина С.И. Рязанские феодалы и присоединение Рязанского княжества к Русскому государству // Реализм исторического мышления. Проблемы отечественной истории периода феодализма. Чтения, посвященные памяти А.Л. Станиславского. Тез. докл. и сообщ. М., 1991.

3. Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 1908. С. 405; Зызыкин М.В. Царская власть. София, 1924. С. 29; Развитие русского права в XV — первой половине XVII вв. М., 1986. С. 84; Алексеев Ю.Г. Россия и Византия. Конец ойкумены // Вестн. СПбГУ. 1994. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Вып. 1. С. 21—22. Ср.: Хорошкевич А.Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI вв. М., 1980. С. 85—88, 103—105 и др.

4. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918. С. 425, 451. См. также: Ключевский В.О. Соч. в 9 т. Т. VI. М., 1989. С. 103. — Также и титул «царь» в представлении Руси означал суверенного независимого от внешних обстоятельств правителя (подробнее см.: Горский А.А. О титуле «царь» в средневековой Руси (до середины XVI в.) // Одиссей: Человек в истории. 1996. М., 1996. С. 208—210).

5. Фроянов И.Я. О возникновении монархии в России // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 38.

6. Там же. С. 39.

7. Там же. С. 46, прим. 120.

8. Дьяконов М.А. Очерки... С. 406, 415; Развитие русского права... С. 85—86.

9. Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. С. 112.

10. Зимин А.А. Россия на рубеже XV—XVI столетий. М., 1982. С. 242.

11. Там же. С. 66—68, 138—147 и сл.; Алексеев Ю.Г. 1) Освобождение Руси от ордынского ига. Л., 1989. С. 25—44 и др.; 2) Государь всея Руси. С. 110—111, 116—126, 146—148 и сл; Лурье Я.С. Две истории Руси XV века. СПб., 1994. С. 195—196.

12. Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. С. 112—114.

13. Алексеев Ю.Г. 1) Под знаменами Москвы. Борьба за единство Руси. М., 1992. С. 202—204; 2) У кормила Российского государства: Очерк развития аппарата управления XIV—XV вв. СПб., 1998. С. 273—276.

14. Зимин А.А. Россия на рубеже... С. 252—254. — Новейшее исследование об «эволюции аппарата управления от времен Ивана Калиты до превращения Руси в единое государство» принадлежит Ю.Г. Алексееву (Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства...).

15. Покровский Н.Н. От редактора. С. 6.

16. Носов Н.Е. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI века. М.; Л., 1957. С. 15—197.

17. Алексеев Ю.Г. Реформы 60—90-х гг. в Русском государстве // Феодализм в России. С. 63—64.

18. Алексеев Ю.Г. 1) Белозерская уставная грамота 1488 г. — первый законодательный акт единого Русского государства // Спорные вопросы отечественной истории XI—XVIII веков. Тез. докл. и сообщ. Первых чтений, посвященных памяти А.А. Зимина. Ч. 1. М., 1990; 2) Белозерская уставная грамота 1488 г. и вопросы наместнического суда // ВИД. Т. XXIII. Л., 1990; 3) Белозерская уставная грамота и некоторые вопросы социально-экономической политики Ивана III // Проблемы социально-экономической истории России. СПб., 1991; 4) Государь всея Руси. С. 161—162.

19. Алексеев Ю.Г. Государь всея Руси. С. 162, 192—193.

20. Алексеев Ю.Г. У кормила Российского государства ... С. 107.

21. Горский А.Д. Борьба крестьян за землю на Руси в XV — начале XVI вв. М., 1974. С. 179, 186, 187; Алексеев Ю.Г. 1) Некоторые спорные вопросы в историографии Русского централизованного государства // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1983. С. 104—105, 111—112; 2) У кормила Российского государства... С. 126 и др.

22. Данилова Л.В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С. 196.

23. Данилова Л.В. 1) Становление системы государственного феодализма в России: причины, следствия // Система государственного феодализма в России. Ч. 1. М., 1993. С. 68—69; 2) Сельская община в средневековой Руси. С. 196.

24. Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России. М., 1985. С. 107, 114—115.

25. Алексеев Ю.Г. Некоторые черты городской политики Ивана III // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1988. С. 168—169, 172—175.

26. Фроянов И.Я. Вступительное слово // Дом Романовых... С. 13. — См. также: Шапиро А.Л., Раскин Д.И., Фроянов И.Я. Ленинская характеристика наивного монархизма. Наивный монархизм крестьян в истории феодальной России // Тез. докл. и сообщ. XII сессии Межреспубликанского симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. М., 1970. Ср.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960. С. 264—275; Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А. Эволюция феодализма в России. М., 1980. С. 132.

27. Тихомиров Л.А. Единоличная власть как принцип государственного строения. М., 1993. С. 87—88.

28. Алексеев Ю.Г. Реформы 80—90-х гг. в Русском государстве. С. 65.

29. Алексеев Ю.Г. Белозерская уставная грамота 1488 г. ... С. 222.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница