«Послание на Угру» и историческая реальность
Предпринятая выше попытка реконструкции реального хода событий, связанных с победой на Угре, будет неполной без анализа сведений, содержащихся в «Послании на Угру».1
Как исторический источник «Послание» характеризуется двумя в высшей степени ценными качествами. Во-первых, оно написано непосредственно во время самих событий, когда их исход был еще неясен. Во-вторых, оно принадлежит перу одного из выдающихся и несомненно хорошо осведомленных деятелей эпохи.
Наряду с этим «Послание» как источник имеет и недостатки. Основной из них определяется самим жанром произведения. Перед нами не изображение самих событий как таковых, а отклик на них, переданный при этом в весьма своеобразной дидактическо-полемической манере.2 Люди и события рисуются «Посланием» в яркой подсветке, в гипертрофированно заостренном виде, без полутонов, оттенков и переходов. Любимый прием автора — резкая антитеза, противопоставление добра злу, положительных героев отрицательным и т. п.3 Субъективный характер авторских оценок и подхода к действительности не вызывает сомнений. Автор — не сторонний наблюдатель, не бесстрастный хронист, а активный политический деятель, участник современных ему событий. Он берется за перо для доказательства определенных положений, его задача — убедить адресата в своей правоте, а не объективно анализировать реальную действительность. Ярко выраженная субъективность, тенденциозность «Послания» исключает возможность буквального понимания содержащихся в нем реалий — они скорее символы, чем образы, и нуждаются в определенной реально-исторической интерпретации.
«Послание» — памятник прежде всего публицистический. Оно отражает не столько реальный ход событий, сколько реакцию на них в определенных общественных кругах, к которым принадлежит автор «Послания». Особое значение имеет бесспорная связь «Послания» с летописной традицией: за исключением краткой, чисто фактологической статьи Владимирского летописца, все летописные рассказы о событиях осени 1480 г. испытали более или менее сильное влияние «Послания». В то же время, однако, летописные тексты не могли не отразить и реальных фактов, именно это дает возможность реально-исторической интерпретации «Послания» с помощью летописных известий. С другой стороны, «Послание» как первоисточник ряда летописных текстов может быть использовано для их проверки.
Автор обращается к великому князю как к «Богом венчанному и Богом утвержденному... наипаче же в царях пресветлейшему преславному государю... всея Руси». Для Вассиана великий князь — глава Русского государства, стоящий на одном уровне с царями. Крупнейшее событие эпохи — создание единого Русского государства — полностью осознается и принимается ростовским архиепископом. В «Послании» далее говорится о личной беседе автора с великим князем: «...дерзнувшими усты к устам глаголати твоему величеству твоего ради спасения». Летописная параллель — иллюстрация к этому месту «Послания» содержится в оригинальном рассказе Софийско-Львовской летописи, в котором в уста архиепископа вкладываются гневные слова: «...вся кровь на тебе падеть христианская, что ты, выдав их, бежишь прочь... а дай сем вои в руку мою, коли аз, старый, утулю лице против татар».4 Сугубо почтительный стиль самого «Послания», автор которого повторно молит не прогневаться на его «дерзость», резко противоречит летописному рассказу и порождает сомнение в тональности последнего.5
Рассказ о совещании в Москве отразился, как мы видели выше, на фразеологии соответствующих известий Московской и особенно Типографской летописей. Известия последней — парафраза текста «Послания».
Центральное место в реально-исторических текстах «Послания» занимает проблема «злых советников», полемика с которыми проходит красной нитью через весь памятник. «Злые советники» впервые упоминаются в связи с совещанием в Москве: «...духов же льстивых, шепчющих во ухо твоей державе, иже предати христианство, не слушати обещавшу ти ся». Этот текст отсутствует в летописях. Однако он имеет существенно важное значение для характеристики как объективного положения дел, так и позиции автора «Послания». Если следовать этому тексту, позиция анонимных «злых советников» — капитулянтов проявилась достаточно четко еще до совещания в Москве: «на совете и думе» уже знали об их «льстивых шептаниях».
Согласно Софийско-Львовской летописи, «князь же великий не послушая того писания владычни Васьянова, но советников своих слушаше, Ивана Васильевича Ощеры да Григория Васильевича Мамона, иже матерь его князь Иван Андреевич Можайской за волшество сжег. Те же бяху бояре богати князю великому не думаючи против татар за крестьянство стояти и битися, думаючи бежати прочь, а крестьянство выдати». Именно, «повинуяся их мысли и думе», великий князь «оставя всю силу у Оки на брезе... побежа на Москву».6 Текст вставлен в летопись явно не на место — «Послание» написано не до, а после приезда великого князя в Москву.
Налицо и текстуальная, и идейно-смысловая, логическая связь. «Послание» как бы дополняет материал рассказа, рассказ как бы поясняет и расшифровывает глухие намеки «Послания». Ощера и Мамон — вот они, «злые советники», капитулянты и предатели, против которых направлен в равной степени пафос и «Послания», и рассказа. «Злые советники» снова упоминаются в связи со сведениями о переговорах с Ахматом: «Прежние твои развратницы не престают шепчюще в ухо твое льстивые словеса, отвещают ти не противитися супостатом, но отступити и предати на расхищение волкам словесное стадо Христовых овець». Как и в первом случае, имена «злых советников» не названы и их «льстивые словеса» переданы в общей форме. Несколько ниже, однако, эти «словеса» конкретизируются: «...съвещають ли льстивии сии и лжеименитые, мнящеся быти христиане, токмо еще повергше щиты своя и нимало сопротивлящеся оканным сим сыроядцем, предав христианство, свое отечество, яко бегуном скитатися по иным странам».
Итак, суть «льстивых словес» (как в «Послании», так и в рассказе Софийско-Львовской летописи) — призыв к великому князю бежать из Русской земли: «...твою честь в бесчестии, и твою славу в бесславие преложити, и бегуну явитися, и предателю християнскому именоватися». Почти весь дальнейший текст «Послания» посвящен опровержению этого совета «льстивых» как путем общих нравоучительных рассуждений, так и приведением исторических примеров со ссылками на освященные церковью авторитеты. Из русских князей в качестве образцов воинской доблести автор «Послания» называет Игоря, Святослава и Владимира («иже на греческих царях дань имали»), Владимира Мономаха («како... бился с оканными половцы за Русскую землю») и «иные мнози, их же паче нас ты веси».
Обращение автора «Послания» к древним авторитетам и особенно к образам отечественной истории весьма симптоматично. Архиепископ без сомнения достаточно хорошо знал строй мысли своего адресата. Одной из основных черт политико-идеологической концепции нового Русского государства была историческая преемственность — осознание живой реально-исторической связи с прошлым Русской земли.7 Интерес к отечественной истории был, видимо, характерной чертой великого князя («их же паче нас ты веси»). Любопытно и обращение к авторитету «Димокрита» — просвещенному русскому человеку эпохи европейского Возрождения, видимо, был не чужд и интерес к античности.8
Особенно подробно «Послание» останавливается на образе Дмитрия Донского, приводя его в качестве прямого примера для подражания. «Он не усумнеся и не убояся татарского множества, не обратися вспять, не рече в сердце своем: "...жену имею и дети и богатство многое, еще и землю мою возмуть, то инде вселюся", — но без сомнения вскочи в подвиг и поперед выеха».
Этот текст «Послания» также находит прямой отклик в рассказе Софийско-Львовской летописи. «Злые советники» (Мамон и Ощера) «мня тем безроку смерть бьющимся на бою и помышляюще богатство много и жену и дети». В своих советах великому князю эти бояре также прибегают к историческим параллелям: «Ужас накладываючи, вспоминаючи, еже под Суздалем бой отца его с татары, како его поимаша татарове и биша. Тако же егда Тахтамышь приходил, а князь великий Дмитрий Иванович бежал на Кострому, а не бился с царем». Это прямая параллель — антитеза «Посланию». Исторические образы и примеры использованы в противоположном смысле; один и тот же реальный образ Дмитрия Донского трактован с обратной точки зрения. Идейно-смысловая, логическая связь «Послания» с рассказом представляется несомненной. В битве идей и мнений обе стороны опираются на исторические параллели: дела отцов живут в сознании потомков, активно участвуют в его формировании. Но если «злые советники» используют в своей капитулянтской пропаганде образы близкого прошлого унижения перед ханом, то автор «Послания» апеллирует к героическим страницам давней и недавней истории, вписывая современную ему действительность в широкую историческую панораму.
Следующий конкретный момент «Послания» — вопрос о «клятве». «Аще ли же мне любоприши и глаголиши, яко под клятвою есмы от прарадителей, еже не поднимати рукы против царя стати... иже прощаем, и разрешаем, и благословляем, яко уж святей-ши митрополит, такоже и мы и весь боголюбивый собор...». В отличие от других исторических реалий этот текст не находит никаких, даже самых отдаленных, аналогий в других памятниках — даже в летописях, явно зависимых от текста, логического строя и фразеологии «Послания». Более того, все известные источники, как летописные, так и документальные (такие как посольские списки в Крым), единодушны в том, что к 1480 г. Русское государство ни фактически, ни формально не признавало старую традицию зависимости от Орды, не считало себя «под клятвою... от прародителей, еже не поднимати рукы против царя». Со времен Дмитрия Донского с этим «царем» велись многочисленные войны, наполнившие собой долгий, столетний период русской истории. Невозможно себе представить, чтобы великий князь, вступивший на престол без ярлыка, ни разу не побывавший в Орде, в течение ряда лет не плативший «выхода», тщательно готовившийся к борьбе с Ахматом и уже имевший опыт боевых столкновений с ним (под Алексином), мог реально, всерьез считаться с этой «клятвой», ставшей частью отрицаемой им «старины».
Представляется, что вопрос о «клятве», не нашедший никакого отклика в других источниках, — не более чем ораторско-эпистолярный прием,9 нужный автору для введения в текст «Послания» длинного ряда нравоучительных сентенций и параллелей, имеющих определенную моральную и познавательную ценность, но не связанных по существу с историческими реалиями «Послания».
Наконец, последний реальный текст «Послания» конкретно связан с первыми боями на Угре: «...радуем бо ся и веселимся, слышаще доблести твоя крепость и твоего сына, Богом данную ему победу и великое мужество и храбрость, и твоего брата, государей наших, показавших против безбожных сил агарян...». Это место «Послания» представляет большой интерес. Оно позволяет точно датировать памятник: он написан после того, как в Москве узнали о боях на Угре и об отражении первого натиска Ахмата (т. е. о боях 8—11 октября, по данным Вологодско-Пермской летописи). «Послание» написано, таким образом, около 15 октября10 и могло быть доставлено адресату около 20-го того же месяца. Андрей и Борис еще не подошли, на Угре продолжалась перестрелка, шли переговоры с Ахматом, не исключалось выступление Казимира, ожидалось решительное сражение... В этих условиях характерна оценка, данная архиепископом первым боям в устье Угры, — это победа, «возвеселившая сердца» москвичей. Успешное отражение первого натиска Ахмата не могло не повлиять на настроение жителей столицы, на моральное состояние войск и их руководства. Этот точно фиксированный момент реальной исторической действительности дает своего рода ключ к анализу и оценке других исторических текстов «Послания».
Как видим, конкретные реалии «Послания» далеко не однородны по степени своей исторической достоверности. Автор правдоподобно освещает ход совещания в Москве и верно оценивает значение победы в октябрьских боях на Угре. Он знает о переговорах с Ахматом, но изображает их в публицистическом, а не фактическом плане; реальная действительность служит для него отправной точкой для моральных сентенций и для создания яркой художественной антитезы хищного Ахмата (в действительности охотно идущего на переговоры) и смиряющегося перед ним великого князя (фактически срывающего эти переговоры). Рассуждения о «клятве», которой «от предков» якобы связан великий князь, представляются чистой игрой ума и опять-таки поводом для философско-этических построений.
Какое же место в этом ряду занимают тексты о «злых советниках» и их «льстивых словесах»? Сам факт разногласий в ближайшем окружении великого князя по поводу тех или иных конкретных мер в связи с нашествием Ахмата представляется достаточно правдоподобным. В этом окружении могли быть (и, по-видимому, были) сторонники компромисса с ханом ценой определенных уступок ему. Но что они конкретно советовали главе Русского государства? Трудно себе представить, чтобы в реальной обстановке конца сентября—начала октября содержанием этих советов могло быть бегство из Русской земли, на чем настаивает «Послание» и идейно зависимый от него рассказ Софийско-Львовской летописи. После отражения Ахмата на Угре в боях 8—11 октября такого рода предложения были бы просто фантастичны. Думается, что, как и в тексте о переговорах с Ахматом, перед нами художественная гипербола, полемическая антитеза по типу «добро—зло», «мужество—трусость».
Какие же конкретные позитивные советы дает архиепископ великому князю? «Советующих ти не на благое отверзи и далече отгони, сиречь, отсеци, и не послушай совета их». Значит, не только «не послушай совета», но именно «отверзи» и «отгони» (по евангельскому тексту — «аще око твое соблажняет ти, то избоди его»). «Злые советники» должны быть, по мысли архиепископа, изгнаны из окружения великого князя, т. е. подвергнуты опале. Это первый конкретный совет автора «Послания».
Второй совет связан с поведением по отношению к Ахмату. «Изыди убо скоро в стрѣтение ему... Аще ли убо ты, о крепкий и храбрый царю, и еще о... тебе христолюбивое воинство до крове и до смерти постражуть... блажени... будуте в вѣчном наслажении». Итак, не уклоняться от боя с татарами и в бою не бояться ран и смерти. Совет без сомнения правильный и пригодный для всех условий боевой обстановки, но именно поэтому лишенный реальной, материальной конкретности. Как и ропот московских горожан, готовящихся к защите своей столицы, призыв архиепископа Вассиана не содержит (и не может, разумеется, содержать) никаких конкретных тактических рекомендаций, не предписывает определенного плана боевых действий.11 Этот призыв сохраняет высокое нравственно-патриотическое звучание, но отнюдь не может рассматриваться как практическое руководство в конкретной реальной ситуации. Сражение с татарами могло произойти при самых разных обстоятельствах: на берегах Угры при отражении их атак, при попытках русских перейти самим в наступление, в глубине обороны русских на тыловых позициях в случае прорыва татар через Угру, под стенами самой Москвы. Патриотический призыв архиепископа во всех этих случаях одинаково справедлив и уместен.
Итак, «Послание на Угру», рассматриваемое в реально-историческом плане, имеет значение интересного и важного источника главным образом публицистического характера.
«Послание» дает возможность уточнить датировку некоторых событий, в частности, с несомненностью установить, что великий князь уехал из Москвы до получения известия о боях 8—11 октября (тем самым опровергая сведения Софийско-Львовской летописи). «Послание» позволяет расценивать своего автора как горячего патриота и талантливого, эрудированного проповедника-публициста, но отнюдь не как составителя конкретного плана борьбы с Ахматом, альтернативного тому, — который реально осуществлялся русским руководством. Тем не менее ярко выраженная публицистическая тенденция «Послания» глубоко отразилась на летописной традиции и оказала сильнейшее влияние на позднейшую историографию именно в плане оценки конкретных событий на Угре и действий русского руководства. Хотя автор «Послания» относится с достаточным уважением к главе Русского государства, тенденциозно-враждебная интерпретация «Послания», особенно в Софийско-Львовской летописи,12 положила начало одной из стойких и злополучных историографических легенд о трусости и неспособности русского руководства, о стихийном, анонимном характере победы над Ахматом и т. п.
Каковы социально-политические позиции автора «Послания»? В советской историографии по этому поводу высказываются разные точки зрения. И.П. Еремин (автор соответствующего раздела многотомного издания «История русской литературы») считает архиепископа Вассиана выразителем мнений прогрессивной «дворянской, централистской» «партии» в противоположность «партии» «боярской, феодальной, пугавшей Ивана III и советовавшей ему временно примириться с ханом».13 А.В. Черепнин нашел, что Вассиан в своем «Послании» выразил «пожелания посадских людей».14 На близких позициях стоит и Я.С. Лурье.15 В противоположность этим исследователям П.Н. Павлов высказал точку зрения, что Вассиан «был выразителем мнений церковно-боярской оппозиционной партии» и «примиренчески относился к реакционной части феодального класса».16 Источники, имеющиеся в нашем распоряжении, позволяют обнаружить в облике архиепископа Вассиана две черты. Первая из них — его близость к великому князю и солидарность с ним в ряде церковно-политических вопросов в противоположность позиции митрополита Геронтия (борьба с «новыми старцами» Кириллова монастыря, поддержка точки зрения Ивана III по поводу процедуры освящения Успенского собора). Вассиан несомненно пользовался доверием великого князя (крещение сына, миссия к мятежным князьям). Эти стороны деятельности Вассиана и его отношений с великим князем отражаются в летописных рассказах. Другую черту личности Вассиана и его отношения к Ивану III рисует его собственное «Послание» и связанные с ним летописные тексты. В своем «Послании» Вассиан не только выступает как патриот, но и достаточно критически оценивает действия и предполагаемые им намерения великого князя и резко осуждает его ближайших советников. Реальные сведения об архиепископе Вассиа-не не дают оснований для однозначной оценки его как деятеля, Вассиана нельзя считать активным членом клерикальной оппозиции, группировавшейся вокруг митрополита и связанной с удельнокняжескими кругами. В то же время его активное неприятие «советников» великого князя и по существу негативная позиция по отношению к действиям самого великого князя осенью 1480 г. свидетельствуют о серьезных внутренних расхождениях архиепископа с тем политическим курсом Ивана III, который обозначился к этому времени. Вассиан — достаточно сложная, разноплановая фигура: его нельзя считать ни принципиальным противником, ни безоговорочным союзником великого князя.
«Послание» не обнаруживает никаких связей Вассиана с московским посадом и не дает никакого повода считать его выразителем интересов посадских людей. Более вероятно предположить, что архиепископ — представитель тех умеренно-прогрессивных клерикальных кругов, которые поддерживали меры Ивана III, направленные на преодоление феодальной раздробленности, но отнюдь не стремились к коренным церковно-политическим реформам. А реформы эти достаточно четко встали на повестку дня уже во время Троицкого стояния в январе 1478 г., когда фактически была впервые проведена частичная секуляризация. Характерно, что «злые советники» не названы в «Послании» по именам — гнев архиепископа Вассиана вызывали, возможно, не только и не столько Мамон и Ощера, сравнительно второстепенные деятели, упоминаемые в Софийско-Львовском рассказе.17 «Прежние развратницы» могли давать советы далеко не только по поводу борьбы с Ахматом.
С анонимными выпадами «Послания» против «злых советников» и «прежних развратников» несомненно связана концовка рассказа об Угре в Типографской летописи.
«Тое же зимы прииде великая княгиня Софья из бегов, бе бо бегала на Белоозеро от татар, а не гонял никто. И по которым странам ходили, тем пуще стало татар от боярских холопов, от кровопивцев крестьянских. Воздай же им, Господи, по делом их, и по лукавству начинания их, по делом рук их дай же им. Быша бо их и жены тамо, возлюбиша бо паче жены, неже православную хрестьянскую веру и святыя церкви... согласившася предати хрестиянству, ослепе бо злоба их».18
Итак, великая княгиня Софья была в «бегах» по собственной трусости и глупости — ее «не гонял никто». Фантастическая нелепость этого обвинения может быть сравнена только с его злобной тенденциозностью, пронизывающей в большей или меньшей мере все оппозиционные тексты об Угре. Но значительно интереснее следующее далее обвинение против «боярских холопов» (они же — «кровопивцы крестиянские»). «Холопи» эти, оказывается, вели себя «пуще татар», чем и заслужили, по мнению летописца, жесточайшие кары небесных сил. Далее оказывается, что эти «боярские холопи» были «тамо» с женами, которых они («холопи») возлюбили паче самой православной церкви. Сразу бросается в глаза и аналогия со строем мысли «Послания», и явная несообразность страшных обвинений с реальным обликом «боярских холопов» — в лучшем случае воинов-послужильцев, сопровождавших своих господ. Едва ли эти весьма скромные по своему общественному статусу люди способны были вызвать такой трагический пафос владычного летописца. Думается, что «боярские холопи» Типографской летописи, путешествующие со своими женами и строящие злые козни, — своего рода псевдоним. Это аналогия тех «злых советников» и «прежних развратников», которых бичует в своем «Послании» сам архиепископ.
Имена лиц, сопровождавших на Белоозеро государственную казну и великую княгиню Софью с детьми, известны. Софийско-львовский рассказ (Успенский летописец) называет В.Б. Тучка Морозова, А.М. Плещеева и дьяка Василия Долматова.19 По-видимому, против них-то и направлены патетические проклятия летописца ростовского владыки. Кто же такие эти лица?
В.Б. Тучко был одним из членов правительственной делегации на переговорах с новгородцами в Паозерье во время Троицкого стояния зимой 1477/78 г.20 Назначение его, а также его брата Ивана в состав этой делегации (наряду с князем И.Ю. Патрикеевым, Ф.Д. Хромым, князем Стригой Оболенским) свидетельствует о большой роли, которую играл Василий Борисович в правительственных кругах, и о значительном доверии к нему со стороны великого князя. 15 января 1478 г., в последний день вечевой республики, в составе той же делегации В.Б. Тучко приводит новгородцев к присяге.21 В апреле 1480 г. он вместе с архиепископом Вассианом и В.Ф. Образцом отправляется в составе третьего посольства на переговоры с мятежными князьями в Великие Луки.22 Это чрезвычайно важное и ответственное поручение также говорит о близости В.Б. Тучка к великому князю и об авторитете в его глазах. Об этом же свидетельствует и назначение В.Б. Тучка для сопровождения государственных ценностей и великокняжеской семьи при эвакуации на Белоозеро. Итак, в лице В.Б. Тучка перед нами не просто боярин, но один из самых доверенных и близких к великому князю людей. Обращает на себя внимание его активное участие в переговорах в Паозерье. Именно тогда, в декабре—январе 1477/78 г., был впервые поставлен вопрос о церковных имуществах и впервые практически осуществлена частичная, но довольно обширная секуляризация монастырских и владычных земель. Вполне возможно, что В.Б. Тучко являлся одним из тех советников Ивана III, от кого, по выражению Берсеня Беклемишева, великий князь «встречу любил» и кого «за встречу жаловал». Об особой роли Василия Борисовича и его брата Ивана косвенно свидетельствует послание Ивана IV Курбскому: «Василей да Иван Тучки многая поносная и укоризненая словеса деду нашему великому государю Ивану износили».23 «Встреча», за которую «жаловал» своих советников Иван III, в представлении его внука, человека другого склада и совсем иначе относившегося к своим советникам, была не чем иным, как «поносными и укоризненными словесами».
Ближайший советник великого князя, один из участников важной акции, направленной против церковных имуществ, Василий Борисович мог быть одиозной фигурой в глазах консервативных клерикалов.
Второй боярин, названный в числе сопровождавших великую княгиню Софью на Белоозеро, — Андрей Михайлович Плещеев. Как мы видели, осенью 1479 г., в канун феодального мятежа, Андрей Михайлович посылается к князю Борису Волоцкому с требованием выдачи бежавшего к нему князя Ивана Лыка Оболенского, обвиненного по суду в злоупотреблениях властью на посту наместника Великих Лук.24 Это деликатное поручение, связанное с наиболее тонкими и ответственными сторонами межкняжеских отношений, свидетельствует о доверии Ивана III к лояльности и дипломатическому искусству А.М. Плещеева. Великий князь знал, на кого опереться в спорах с братьями. В феврале 1480 г., получив известие о начале мятежа удельных князей, великий князь посылает к ним во Ржеву того же Андрея Михайловича, который, таким образом, проводит первый тур переговоров с мятежниками, уговаривая их вернуться в свои уделы («они же не возвратишася»).25 В разрядных записях за 1485 г. Андрей Михайлович упоминается на втором месте в числе бояр, оставленных в Москве во время похода на Тверь.26 Свое положение он сохраняет до конца жизни. Еще в июле 1490 г. по распоряжению великого князя Андрей Михайлович встречает императорского посла Делатора (Георга фон Турна) «перед полатою перед малою»,27 а уже августа следующего года митрополиту Зосиме «явлена» его духовная.28 Андрей Михайлович — крупный вотчинник, владевший землями в Московском, Ростовском, Переяславском и Дмитровском уездах. По жалованию великого князя он купил с. Приимково, родовое гнездо ростовских князей Приимковых. Вотчина московского боярина растет за счет распада старого удельно-княжеского землевладения. Любопытно, что Андрей Михайлович (как и В.Б. Тучко) не завещает в духовной никаких вкладов в монастыри — ни землей, ни деньгами.29
Кто же такой Василий Долматов, третий в числе лиц, сопровождавших великую княгиню на Белоозеро?30 В 1472 г. — это еще Васюк Долматов, дьяк князя Юрия Васильевича, писавший его духовную.31 Затем он переходит на службу к великому князю. Первое свидетельство об этом — его присутствие в составе послухов при составлении поручной кабалы И.Н. Воронцова на князя Д. Дм. Холмского в начале марта 1474 г.32 В документе он назван после дьяка Алексея Полуектова. Около этого же времени появляются подписи дьяка Василия Долматова и на великокняжеских актах.33 Осенью 1475 г. он сопровождает Ивана III в «походе миром» в Новгород и выполняет роль пристава, данного новгородским «жалобникам» на их обидчиков — посадников и бояр.34 Весьма ответственная миссия возлагается на Василия Долматова в апреле 1477 г., когда он отправляется в составе великокняжеской делегации вместе с боярином Ф.Д. Хромым и И.Б. Тучко Морозовым для переговоров с новгородцами о том, «какого они хотят государства».35 Московские послы, привезшие новгородцам категорические требования великого князя, должны были проявить не только дипломатическое искусство, но и личное мужество, рискуя своей жизнью перед лицом разъяренного новгородского веча, расправившегося с «приятными» Москве боярами.36 Осенью 1477 г. Василий Долматов сопровождает великого князя в новгородский поход и по его поручению отвечает новгородским «опасчикам», разрешая приехать депутации для переговоров.37
В начале 80-х гг. Василий Долматов исполняет обязанности дьяка при Иване Молодом, наделенном титулом великого князя. Так, в июле 1484 г. он подписывает грамоту великого князя Ивана Ивановича («коли был в Суждале») Спасо-Евфимьеву монастырю.38 Есть подписи Долматова и на переяславских судебных актах Ивана Молодого.39 В сентябре 1485 г. Василий Долматов посылается (вместе с дьяками Леонтием и Романом Алексеевыми) в Тверь (только что открывшую ворота войскам великого князя) «граждан всех к целованию привести да и от своеи силы беречи, чтобы их не грабили».40
С другим аспектом деятельности Долматова знакомят посольские дела. В октябре 1487 г. королевский посол князь Тимофей Мосальский передал Ивану III жалобу подвластных Литве Крошинских князей: «...занял их волости... Тешиново, а Сукромно, а Олховец, а Надславль, а Отъездец, а держит деи то от тебя Василий Долматов».41 В ноябре 1492 г. послы Александра Литовского Станислав Глебович и Иван Владычко повторили эту жалобу: «Василей Долматов, дьяк великого князя, того ж Тешинова отнял в них три волости, а посадил болей двух сот семей...».42 Дьяк Василий Долматов активно участвует в «малой» пограничной войне на литовском рубеже — он осваивает для Русского государства земли, захваченные Литвой при Витовте («отчина и дедина от великого князя Витовта», по свидетельству литовских послов43), и создает на них русские слободы.
Наиболее ответственное поручение Василий Долматов выполняет в 80-х гг. на Белоозере. По словам местных жителей, «писали Белоозеро писцы великого князя князь Федор Федорович Алабыш да Василей Долматов, а у всех... монастырей дворы отнимали в городе, а давали им... места под дворы в меру по тритцати сажен и с огородом, а что... за того мерою осталось дворов... приписали те дворы к городу».44 Но деятельность Долматова не ограничивалась г. Белоозером. Как выяснилось на судебных процессах 90-х гг. между Кирилловым монастырем и крестьянами, дьяк Василий Долматов отобрал у властей монастыря их грамоты на землю.45 Очевидно, готовился пересмотр владельческих прав этого крупнейшего после Троицы русского монастыря-землевладельца. Земельные акты были изъяты и у Ферапонтова монастыря.46
С середины 90-х гг. имя Василия Долматова исчезает из источников. Осенью 1495 г. в последней поездке великого князя в Новгород принимают участие сыновья Василия Ивановича: Иван Тучко, Михайлов, Савинко, Третьяк и Федор (они числятся в рубрике детей боярских).
Итак, Василий Долматов — далеко не ординарный человек. На протяжении двух десятков лет он выполнял ответственнейшие поручения, активно проводил политику великого князя и пользовался, по-видимому, его полным доверием. Особое внимание обращает на себя деятельность Василия Долматова на Белоозере, непосредственно связанная с подготовкой и проведением важнейших реформ Ивана III в области «посадского строения» и землевладения. Необходимо подчеркнуть, что обе реформы прямо затрагивали интересы крупнейших церковных феодалов.
Бояре и дьяк, поименно названные в софийско-львовском рассказе (Успенский летописец), характеризуются той общей основной чертой, что все они — действительно ближайшие советники великого князя, виднейшие деятели его правительственного аппарата и активные его сотрудники в проведении важнейших реформ. Именно они могли быть в глазах клерикалов (в том числе и архиепископа Вассиана) «прежними развратницами» и «злыми советниками», могли вызывать то озлобление, которое пронизывает тексты оппозиционных рассказов о событиях 1480 г.
Примечания
1. Наиболее обстоятельный анализ этого памятника в новейшей литературе см.: Кудрявцев И.М. «Послание на Угру» Вассиана Рыло как памятник публицистики XV в. // ТОДРЛ. М.; Л., 1951. Т. 8. С. 158—186; см. также: Клосс Б.М., Назаров В.Д. Рассказы о ликвидации ордынского ига... С. 296—299.
2. Сплетение «струи повествовательной со струей патетической... характеризует "Послание" как произведение ораторского стиля» (Кудрявцев И.М. «Послание на Угру»... С. 179).
3. К особенностям жанра относится то, что «каждое положение... должно являться не как замысел автора, а как логическое осмысление текстов Священного писания и писаний отцов церкви» (Кудрявцев И.М. «Послание на Угру»... С. 166).
4. ПСРЛ. Т. 20, Ч. 1. С. 445. — По мнению И.М. Кудрявцева, «Послание» было одним из основных литературных материалов, на которые опирался автор повести в Софийско-Львовской летописи. «Тенденция автора к осуждению Ивана III заставила его... сгустить краски и противопоставить Вассиана великому князю» (Кудрявцев И.М. «Послание на Угру»... С. 185).
5. И.М. Кудрявцев считает, что приведенные слова летописи «являются частью повести и представляют собой художественную характеристику и события, и героя (Вассиана)» («Послание на Угру»... С. 185).
6. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 345.
7. См.: Алексеев Ю.Г. Историческая концепция Русской земли и политическая доктрина централизованного государства // Генезис и развитие феодализма в России. Л., 1987. Вып. 10. С 140—154.
8. По наблюдениям И.М. Кудрявцева, ссылка на Демокрита позаимствована автором «Послания» из «Пчелы» по списку XIV—XV вв. (И. М. Кудрявцев «Послание на Угру»... С. 174; см.: Семенов В. Древнерусская «Пчела». СПб., 1893).
9. Как отмечает И.М. Кудрявцев, «контрастирующий параллелизм» («Послание на Угру»... С. 181).
10. По определению К.В. Базилевича, «Послание» не могло быть написано ранее 15 октября (вероятная дата получения известий о боях на Угре) и позднее 20 октября (когда, по расчетам К.В. Базилевича, на Кременец прибыли полки князей Андрея и Бориса) (Внешняя политика... С. 156).
11. И.М. Кудрявцев видит в «Послании» призыв к великому князю «немедленно (курсив мой. — Ю.А.) идти на врага, на бой за свой народ, за Отечество, как шли лучшие из его предков» («Послание на Угру»... С. 171). Однако призывы архиепископа едва ли могут рассматриваться в качестве непосредственных тактических указаний: они носят общий принципиальный характер, соответствующий жанру «Послания».
12. По справедливому замечанию И.М. Кудрявцева, «Послание» утверждает позицию великого князя, повесть же (Софийско-Львовской летописи. — Ю.А.) развенчивает ее («Послание на Угру»... С. 185, примеч. 1).
13. История русской литературы. М.; Л., 1925. Т. II, Ч. 1. С. 304.
14. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства... С. 882.
15. Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI в. М; Л., 1960. С. 52.
16. Павлов П.Н. Освобождение Руси от татарского ига. С. 259, 260.
17. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 345.
18. Там же. Т. 24. С. 201.
19. Там же. Т. 20. ч. 1. С. 339.
20. Там же. Т. 25. С. 317.
21. Там же. С. 321.
22. Там же. Т. 24. С. 198.
23. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1979. С. 25, 57, 74.
24. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 336.
25. Там же.
26. РК. С. 27.
27. ПДСИ. С. 26.
28. АСВР. Т. I. № 562. С. 439—442.
29. В этом нельзя не видеть своего рода знамение времени. В архиве Троицкого Сергиева монастыря сохранилось 16 духовных XV в., из которых 6 — до 1462 г. Земельные вклады в монастыри до Ивана III встречаются в пяти из шести духовных, а при нем — в четырех из десяти (в том числе два случая замаскированной продажи). Налицо явная тенденция к сокращению земельных вкладов.
30. В литературе и указателях к изданиям источников Василий Долматов обычно отождествляется со своим сыном Василием Третьяком (см., напр.: Сб. РИО. Т. 35. Указатель. Стб. 21; ПСРЛ, м.; Л., 1963. Т. 28. С. 368; Зимин А.А. Дьяческий аппарат в России второй половины XV — первой трети XVI В. // Ист. зап. 1971. Т. 87. С. 233—235; Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы. М., 1951. Ч. 2. С. 309 и др.). Этой ошибки не избежал и С.Б. Веселовский (Веселовский С.Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 155), который, однако, написал на полях своей рукописи: «...это 2 лица, Василий Жихорь, сын Долмата Григорьева, и Третьяк Васильев» (там же. Примеч. 263). В действительности Василий Жихорь Долматов сын, по-видимому, мелкий костромской вотчинник, упоминаемый в самом конце XV и начале XVI в. (АСВР. Т. I. № 496; АРГ. № 40, 41), а Василий Третьяк Васильев — сын дьяка Василия, деятеля 70—90-х гг. XV в. Отчество Василия Долматова точно неизвестно. Есть довольно веское основание думать, что он был Василий Иванович — так назван дьяк великого князя, бывший послухом на Белоозере у деловой грамоты князей Кемских в 70—80-х гг. (АСВР. Т. II. № 227-а). В пользу того, что «Василий Иванович, дьяк великого князя» этой грамоты, — одно лицо с Василием Долматовым, говорит тот факт, что Василий Долматов играл большую роль на Белоозере в 80-х гг. Во всяком случае Василий Долматов старший нигде в источниках не называется Третьяком в отличие от своего сына. Происхождение Долматовых неясно. В актах Троицкого монастыря 30-Х гг. XV в. упоминается некий Долмат, послух в земельном акте в волости Воре (АСВР. Т. I. № 134. С. 104), но связь его с дьяком Василием проблематична. В конце XV — начале XVI в. фигурируют Долматовы в Бежецком (Иван Иванов сын), Кашинском (Василий Александров сын) и Костромском уездах (АСВР. Т. I. № 496, 618; Т. III. № 188; АРГ. № 40, 41 и др.), но едва ли они имеют отношение к семье великокняжеского дьяка.
31. ДДГ. № 68. С. 224. — На службе князя Юрия Василий Долматов подписывает его жалованную грамоту и докладывает судный список на земли в Дмитровском княжестве (АФЗХ. Ч. 1. № 82. С. 84; АСВР. Т. II. № 388. С. 393).
32. АСВР. Т. III. № 19. С. 36.
33. См., например, подписи на докладном судном списке о землях Переяславского уезда (АСВР. Т. I. № 430. С. 320) и на докладной разъезжей грамоте в Ростовском уезде (там же. № 446. С. 334).
34. ПСРЛ. Т. 25. С. 305.
35. Там же. С. 309.
36. ПЛ. Т. 2. С. 209; ПСРЛ. Т. 25. С. 310.
37. ПСРЛ. Т. 25. С. 312.
38. АСВР. Т. II. № 444. С. 486; см. также: № 481. С. 520.
39. Там же. Т. I. № 521, 522. С. 397—398.
40. ПСРЛ. Т. 25. С. 330.
41. Сб. РИО. Т. 35. № 1. С. 3.
42. Там же, № 18. С. 74.
43. Там же.
44. АСВР. Т. II. № 332. С. 311.
45. Там же, № 259, 285, 286, 288—290.
46. Там же, № 333, 334, 337.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |