2. Новгородско-псковские взаимоотношения в условиях возвышения Москвы

Смерть Довмонта внесла достаточно серьезные изменения в политическую жизнь Пскова, что вызвало коррективы и во взаимоотношениях с Новгородом. К сожалению, столь интересный период псковской истории, каким являлись первые два десятилетия XIV в., оказался мало освещенным на страницах как новгородского, так и псковского летописания. Подробные летописные записи, на основании которых можно судить о характере отношений между Новгородом и Псковом, начинаются лишь с событий 1320/ 1321 гг. Учитывая малочисленность и краткость псковских известий на страницах летописных памятников, считаем возможным привлекать другие письменные источники, пренебрегать сведениями которых ввиду их значимости не следует.

Со смертью Довмонта в 1299 г. Псков лишился яркого и сильного князя, который олицетворял суверенитет Псковский земли. Данное обстоятельство привело к некоторому ослаблению политической активности псковичей. Сложившейся ситуацией воспользовались Новгород и великокняжеская власть в лице Андрея Александровича Городецкого, усилившие свое влияние на Псков. Так позволяет судить содержание грамоты Новгорода к Михаилу Ярославичу Тверскому, которую в общих чертах можно датировать второй половиной первого десятилетия XIV в. Из ее текста следует, что в период великокняжения Андрея в Пскове «едъ хлебъ» князь Федор Михайлович.¹ Этот Федор Михайлович — белозерский князь начала XIV в. (как его идентифицировал В.Л. Янин)², о котором лишь известно, как отмечал А.В. Экземплярский, что он дважды был женат — в 1302 г. на дочери какого-то ордынца Велбласмыша, а в 1314 г. — на дочери Дмитрия Жидимирича, видимо, новгородского боярина³. Исследователи справедливо называли Федора Михайловича великокняжеским наместником и кормленщиком в Пскове⁴.

Можно предположить, что появление князя Федора в Пскове — результат договоренности с Андреем Александровичем еще при жизни Довмонта. Вполне вероятно, что Довмонт стремился обеспечить себе преемника на княжеском столе Пскова под защитой великокняжеской власти. По всей видимости, Довмонт был бездетен. Литовский князь Давыдко, сидевший во Пскове в начале 20-х гг. XIV в., вряд ли был сыном Довмонта, как полагают некоторые исследователи⁵, так как, если бы это было в действительности, то Давыдко стал бы псковским князем уже в 1299 г., даже будучи малолетним. Поэтому, не имея наследника, Довмонт передавал право назначения в Псков нового князя после своей смерти великому князю Андрею Александровичу. Предположение о существовании между Андреем и Довмонтом какой-то договоренности вполне допустимо, ибо контакты последнего с великокняжеским домом были достаточно тесными. Не случайно второй женой Довмонта являлась дочь Дмитрия Александровича. Кроме того, примечательно, что в 1299 г. после победы над немцами под Псковом, как явствует из Жития князя, Довмонт «вельневича изымавъ к великому князю Андрееви»⁶, то есть отослал пленных немцев к Андрею Городецкому. Это — явное свидетельство тесных отношений Довмонта с великим князем. С.В. Белецкий без должных на то оснований предполагает наличие политической зависимости Довмонта от Андрея Александровича⁷.

Из грамоты известно, что «городъ стольный Пльсковъ» дали Федору Михайловичу «князь великыи Андреи и вьсь Новгородъ»⁸. В.Л. Янин верно заключил, что полученное князем Федором кормление «находилось в совместной юрисдикции Новгорода и князя»⁹. Учитывая, что одновременно с Федором Белозерским в Новгороде кормился князь Борис Константинович, которому была передана Корела, полагаем, что наличие в Пскове после смерти Довмонта наместника означало усилие влияния на Псковскую землю не новгородской, а именно великокняжеской власти. Считаем, что Федор Белозерский был направлен в Псков Андреем Александровичем во второй половине 1299 г. или, по крайней мере, в 1300 г., то есть сразу же после кончины Довмонта. Это был самый удобный момент для великокняжеской власти, когда она могла попытаться восстановить свои позиции, утраченные с вокняжением Довмонта. Тот факт, что Федор Михайлович стал великокняжеским наместником, говорит об успехе политики Андрея Александровича.

Однако, по всей видимости, князь Федор не обладал выдающимися качествами своего знаменитого предшественника, что, конечно, подрывало авторитет великого князя в Пскове. Из уже цитированной грамоты известно, что «како пошла рать, и онъ (Федор. — А.В.) отъехаль, городъ повьргя, а Новагорода и Пльскова поклона не послушалъ.., Новгородьскую волость пусту положилъ, братию нашю (то есть псковичей. — А.В.) испродалъ»¹⁰. Интересно, что столь же нелестных слов удостоился и новгородский наместник Борис Константинович, который «Корелу всю истерялъ и за немце загонилъ»¹¹. Думаем, что «рать», которую не сумел отразить Федор Михайлович, это то же вторжение «немцев» на Корелу, упомянутое в связи с именем князя Бориса. В.Л. Янин справедливо предположил, что в грамоте говорится о просчетах великокняжеского наместника во время похода шведов в новгородские владения, предпринятом в 1300 г., когда они построили в устье Охты крепость Ландскрона, разрушенную новгородцами в следующем, 1301 г.¹² Очевидно, что действия Федора Белозерского вызвали возмущение у псковичей в том же 1300 г., хотя еще в прошлом веке И.Д. Беляев относил события, связанные с неудачными действиями князя Федора, к 1307 г., когда ливонские немцы напали на Псков¹³, что представляется нам неверным ввиду ошибочной датировки И.Д. Беляевым грамоты, о чем речь пойдет чуть ниже. Вероятно, Федор Михайлович решил покинуть на время Псков и в 1302 г. оказался в Орде¹⁴. Когда он оттуда вернулся, и если вернулся, то в Псков или в Новгородскую землю, выяснить не представляется возможным¹⁵. В любом случае протест против действий Федора Михайловича и Бориса Константиновича, оформленный специальной грамотой, имел место уже после смерти Андрея Александровича, то есть после 1304 г., при великокняжении Михаила Ярославича Тверского, но не позднее 1307 г., так как документ скреплен печатью архиепископа Феоктиста, скончавшегося в 1307 г.¹⁶

Более точно определить время жалобы новгородцев и псковичей на Федора Михайловича и Бориса Константиновича представляется затруднительным, хотя В.Л. Янин предложил датировать грамоту промежутком между февралем 1305 г. и февралем 1307 г., когда новгородским посадником был Юрий Мишинич, упоминаемый в грамоте как Гюргя¹⁷. В.Л. Янин исходил в своих построениях из собственной гипотезы о ежегодной смене или переизбрании посадников, ставшей нормой после посадничьей реформы в Новгороде на рубеже XIII—XIV вв.¹⁸

Мнение В.Л. Янина относительно осуществленного около 1300 г. преобразования посаднического управления подверглось критике со стороны Дж. Х. Линда, который полагает, что «из известных фактов о сменах на посту посадника в период с 1290 по 1316 гг. не вытекает никаких оснований для предположений, что в эти годы была введена реформа посадничества, которая означала переход от неограниченного во времени срока посадничества к ограничению его до одного года», поэтому «в данном случае исследователи не получают орудия для более точного датирования документов того времени»¹⁹. В частности, датский историк обратил внимание на то, что грамоты с упоминанием посадника Юрия Мишинича «невозможно датировать уже, чем 1304—1307 гг.»²⁰. В таком случае, определение времени обращения новгородцев к новому великому князю Михаилу Ярославичу Тверскому с жалобой на андреевых наместников может основываться лишь на логических допущениях. Исходя из этого, мы, вопреки В.Л. Янину, склонны вслед за составителями сборника «Грамоты Великого Новгорода и Пскова», а также за А.А. Зиминым относить грамоту с упоминанием Федора Михайловича Белозерского именно к 1304—1305 гг.²¹, скорее даже к 1304 г., поскольку смерть Андрея Александровича в 1304 г. должна была заставить новгородцев сразу же обратиться к новому великому князю Михаилу с просьбой разобраться с андреевыми наместниками в Новгороде и Пскове.

Принимая во внимание датировку грамоты, рассказывающей о псковском кормленщике Федоре Михайловиче, 1304 г. и допуская справедливость предположения В.А. Кучкина о возвращении князя Федора в Белозерскую отчину после женитьбы в Орде в 1302 г., полагаем, что белозерский князь Федор Михайлович являлся великокняжеским наместником в Пскове, направленным Андреем Александровичем Городецким, в 1299—1301/2 гг. По всей видимости, Федор находился на службе у Андрея, не будучи владетельным князем. Кроме того, основываясь на тексте грамоты о том, что он был направлен в Псков не только великим князем, но и от «вьсь Новгородъ», можно предполагать факт вхождения Белоозера в состав новгородских владений в самом начале XIV в. Это тем более вероятно, ибо в 20-х гг. XIV в., по свидетельству псковского летописца под 1327 г., «область» Новгородская простиралась «от Белоозера и от Заволочия», то есть, как верно заметил В.А. Кучкин, «к 1327 г. новгородцы сумели захватить какую-то часть территории Белозерского княжества»²². Схожая ситуация могла иметь место и в начале XIV в. Таким образом, становится ясно, почему Федор Михайлович, бывший, очевидно, служилым князем у Андрея Александровича, был направлен в Псков не только от имени великого князя, но и от имени Новгорода, имевшего возможность включить на некоторое время Белоозеро в границы своих владений.

В Пскове Федор Михайлович, как мы полагаем, наместничал недолго. И «отъехал» он из города вряд ли по своей воле. Скорее всего, это стало следствием действий возмущенных псковичей и поддержавших их новгородцев, чью волость «попустил» Федор. После возвращения из Орды Федор Михайлович, как и Борис Константинович, в 1304 г. «коммендировались тверскому князю, войдя в соглашение с его боярами, и получили уже от них на началах "кормления" новгородские "волости"...»²³. В этом можно согласиться с Л.В. Черепниным, хотя его дальнейший вывод о том, что еще до приезда Юрия Даниловича Московского и Михаила Ярославича Тверского «уже намечался союз Новгорода с Тверью»²⁴, вызывает недоумение. В летописной статье 1304 г. Новгородской Первой летописи, на которую опирался в своих построениях Л.В. Черепнин, как раз наоборот, говорится о конфликте новгородцев с тверскими наместниками, въехавшими в Новгород и, вероятно, Торжок²⁵. Думается, что в любом случае Федору Белозерскому не удалось вернуться во Псков.

Появился ли во Пскове с обретением Михаилом Тверским великокняжеского стола новый наместник, выяснить затруднительно. Как новгородские, так и псковские летописи умалчивают о псковских событиях этого времени. Однако данное обстоятельство не помешало И.О. Колосовой утверждать, что в Пскове до 1308 г. появился присланный из Новгорода посадник Григорий Климович (брат новгородских посадников Андрея и Семена Климовичей), чьи две буллы найдены на территории Пскова; после него в Пскове, по мнению И.О. Колосовой, была проведена реформа по учреждению местного посадничества, и первым самобытным псковским посадником стал Борис, известный по псковским летописям²⁶. В этом исследовательница повторила предположение А.И. Никитского, писавшего, что «в начале XIV столетия и посадники во Пскове делаются выборными; ...в пример можно указать на посадника Бориса, семья которого и впоследствии доставляла Пскову посадников»²⁷. Стоит заметить, что И.О. Колосова не делает ссылок на мнение своего предшественника.

Выводы И.О. Колосовой были поддержаны и развиты В.Л. Яниным. Исследователь считает, что «устранение Федора Михайловича имело далеко идущие последствия: после него во Пскове учреждается посадничество...»²⁸.

Точка зрения о реорганизации посаднического управления в Пскове в начале XIV в., высказанная И.О. Колосовой и В.Л. Яниным, представляется недостаточно аргументированной. Во-первых, нет никаких оснований считать Григория Климовича посадником, присланным из Новгорода. Во-вторых, тесная привязка учреждения местного псковского посадничества к отъезду из Пскова князя Федора Михайловича проистекает из неверной датировки В.Л. Яниным уже цитировавшейся грамоты. В-третьих, 1308 г. — лишь первое упоминание в летописи о посаднике Борисе; занимать эту должность он мог и ранее. В-четвертых, местное посадничество в Пскове существовало по крайней мере с начала XII в., так как еще под 1132 г. в летописи назван посадник Мирослав. И наконец, в-пятых, Федор Белозерский — не последний князь, сидевший в Пскове в первой четверти XIV в. до появления здесь Александра Михайловича Тверского в 1327 г.

В приписках летописного содержания к богослужебным книгам псковского происхождения упоминаются после Федора Белозерского два князя в Пскове: Иван Федорович и Борис²⁹. Запись с упоминанием псковского князя Ивана Федоровича и посадника Бориса, по уточнению Л.В. Столяровой, датируется 19 ноября 1310 г.³⁰ Вторая запись, с указанием на то, что «том же лете въшьлъ въ Пльсковъ» князь Борис, имеет дату 17 мая 1313 г.³¹ Совершенно очевидно, что после Федора Михайловича Белозерского в Пскове находились князья. Мнение А.И. Никитского о том, что это были новгородские наместники³², не представляется верным. Скорее всего, и Иван Федорович, и Борис являлись наместниками великого князя, такими же, каким был Федор Михайлович.

Когда появился в Пскове князь Иван Федорович и когда он покинул город, когда закончилось псковское княжение Бориса — точно мы не знаем. Однако связь обоих князей с великим князем Михаилом Ярославичем Тверским очевидна. Полагаем вслед за В.А. Кучкиным, что Ивана Федоровича можно отождествить с сыном Федора Давыдовича Галицкого, сына Галицко-Дмитровского князя Давыда Константиновича, а Бориса — с Борисом Давыдовичем, братом Федора Давыдовича, упоминаемым в качестве дмитровского князя в Никоновской летописи под 1334 г. в связи с рассказом о его смерти в Орде³³. Таким образом, князья Иван и Борис, сидевшие в Пскове в начале XIV в., — потомки галицкого князя Давыда Константиновича. Есть основания предполагать, что «при княжении во Владимире Михаила Ярославича Тверского Дмитровское и Галицкое княжества были поставлены в какую-то зависимость от великокняжеской власти»³⁴. В таком случае как Иван Федорович, так и Борис Давыдович — ставленники не Новгорода, а именно Михаила Тверского, то есть — великокняжеские наместники. Используя своих служилых князей, Михаил Ярославич (как и чуть раньше Андрей Александрович посредством Федора Михайловича Белозерского) стремился более прочно включить Псков в орбиту политики великого князя. В то же самое время псковские князья-наместники олицетворяли собой сам институт княжеской власти, без которого государственная целостность Псковской земли мыслиться не могла. Параллельно с властью наместника в Пскове в начале XIV в., как и ранее, продолжала осуществляться посадничья власть. Недаром псковские летописи подробно зафиксировали деятельность посадника Бориса, чье имя впервые упоминается под 1308 г. и о чьей смерти сообщается под 1312 г.³⁵

И наличие собственных посадников, и прямая подчиненность великокняжеской власти делали Псков недоступным для новгородских притязаний. О какой-либо зависимости Пскова от Новгорода источники не сообщают и возможностей для подобного их истолкования не дают. Наоборот, интересы псковичей и новгородцев, как и прежде, в начале XIV в. не всегда совпадали. Так, под 1307 г. Псковская Третья летопись рассказывает о том, что «бысть псковичемъ немирье съ владыкою Феоктистомъ и с Новогородци»³⁶. Известный исследователь церковно-политической истории Новгорода А.С. Хорошев писал по поводу данного летописного свидетельства, что конфликт был вызван стремлением Пскова, организовать собственную автокефальную епархию с целью достижения «равновесия государственной и церковной власти в своих землях»³⁷. Еще больший акцент на политической подоплеке столкновения между псковичами и новгородцами в 1307 г. сделал В.Л. Янин (хотя, как нам кажется, ошибочно связывал его с назначением во Псков в качестве князя-кормленщика, Федора Михайловича)³⁸.

Действительно, политические мотивы взаимного недовольства Новгорода и Пскова в 1307 г. представляются преимущественными. Считаем возможным связывать новгородско-псковские противоречия в начале великокняжеского правления Михаила Ярославича Тверского с разгоравшейся борьбой между Москвой и Тверью за лидерство в русских землях. Новгородцы, хотя и вынуждены были принять у себя Михаила, все же «при первой же удобной возможности намеревались избавиться» от него³⁹. Неприязнь Новгорода по отношению к тверскому князю — факт, не вызывающий сомнений у исследователей⁴⁰. Подтверждением тому служит летописное сообщение о том, что уже в 1312 г. «заратися князь Михаило к Новугороду и наместникы своя выведе, не пустя обилья в Новьгород, а Торжекъ зая и Бежичи и всю волость»⁴¹. В дальнейшем военные столкновения между Новгородом и Тверью происходили в 1314 г., 1315 г., 1316 г., 1318 г.⁴² По всей видимости, территориальные споры с Тверью способствовали тому, что Новгородская земля изначально заняла жесткую антитверскую позицию и ориентировалась на союз с Москвой и московским князем Юрием Даниловичем, хотя явное выступление Новгорода на стороне Москвы против Твери впервые отмечено летописью только под 1314 г.⁴³ Однако политика Юрия Даниловича находила очевидное сочувствие у новгородцев.

В отличие от Новгорода, Псков, наоборот, в течение всего первого десятилетия великокняжения Михаила Ярославича находился в тесном контакте с Тверью через тверского князя. Именно Михаил разрешил конфликт псковичей с прежним великокняжеским наместником Федором Михайловичем Белозерским, присланным еще Андреем Александровичем Городецким. Из-под руки того же Михаила Ярославича Псков принял в качестве наместников сначала Ивана Федоровича (до 1310 г.), а затем (в 1313 г.) Бориса Давыдовича, князей галицко-дмитровской ветви, находившихся, как можно полагать, на службе у представителей тверского княжеского дома. Не сомневаемся, что все это говорит в пользу предположения о псковско-тверском сближении в начале великокняжеского правления Михаила Ярославича.

Таким образом, очевидно несовпадение позиций Пскова и Новгорода по отношению к начавшейся борьбе между Москвой и Тверью за политическое преобладание в северо-восточной Руси. Вполне возможно, что и «немирье» псковичей с новгородским владыкой Феоктистом (а значит — с новгородцами) в 1307 г. могло быть связано с московско-тверскими столкновениями. Это тем более вероятно, если учесть, что в том же 1307 г. произошел военный конфликт между Москвой и Тверью. Как явствует из приписки к псковскому Апостолу 1307 г., сделанной писцом Домидом, «сего же лета бысть бои на Руськои земли, Михаилъ с Юрьемъ о княженье Новгородьское»⁴⁴. Война Москвы с Тверью, вызванная борьбой за Новгород, вполне могла способствовать обострению новгородско-псковских отношений, принимая во внимание промосковскую позицию Новгорода и протверскую — Пскова.

Ориентация Пскова на Тверь, как кажется, имела место вплоть до 1314 г. Скорее всего, проводником такой политики было политическое руководство города во главе с посадником Борисом и его преемниками. Борис упомянут рядом с наместником Михаила Тверского в Пскове — князем Иваном Федоровичем⁴⁵. После смерти в 1312 г. Бориса, при новом посаднике, чье имя нам неизвестно, в Псков въехал другой наместник Михаила Ярославича — князь Борис Давыдович. До каких пор он находился в Псковской земле, неизвестно, но можно предположить, что его наместничество закончилось зимой 1314/1315 гг. В 1314 г. новгородцы с помощью князя Федора Ржевского, присланного от Юрия Даниловича из Москвы, «изъима наместникы Михаиловы», воспользовавшись отсутствием Михаила Ярославича, уехавшего в Орду, заключили мир с его сыном Дмитрием Грозные Очи, попытавшимся, но не сумевшим организовать поход на Новгород, и «послаша по князя Юрья на Москву»⁴⁶. Очередной московско-тверской конфликт, в котором активно участвовали новгородцы, завершился временной победой противников тверского князя. Но, как представляется, со стороны Твери последовали ответные меры. Летопись под 1314 г. сообщает, что «тои же зимы хлебъ бяше дорогъ в Новегороде»⁴⁷. По всей видимости, произошло то же, что и двумя годами раньше, когда Михаил Ярославич «не пустя обилья в Новьгород»⁴⁸. Считаем, что в 1314 г. тверичи перекрыли пути подвоза в новгородские земли низовского хлеба. Это не могло не отразиться на ситуации во всем северо-западном регионе Руси. Псковские летописи под 1314 г. повествуют, что «бысть драгость люта, по пяти гривенъ зобница; и тогда бяше притужно вельми людемъ»; и хотя говорится, что «изби мраз вся жита», но при этом указывается, что «бяше же та драгость много время»⁴⁹. Безусловно, продолжительной нехватки продовольствия в Пскове можно было избежать, если бы хлеб доставлялся из Низовской земли. Но тверичи, как считаем, «не пустя обилья». Ситуация во Пскове обострилась до предела⁵⁰. По свидетельству новгородского летописца, «въ Пльскове почали бяху грабити недобрии людие села и дворы в городе и клети на городе, и избиша ихъ Пльсковичи съ 50 человекъ»⁵¹. В такой сложной обстановке прочность власти и популярность наместников тверских князей (а это мог быть и князь Борис Давыдович) в Пскове, вероятно, сильно пошатнулись. Вряд ли они остались в городе. Видя перед собой пример новгородцев, изгнавших наместников Михаила Ярославича, псковичи тоже могли «показать путь» Борису или его преемнику. В этом случае у Пскова появлялась удобная возможность избавиться от великокняжеской зависимости в целом.

Вполне допустимо, что в последующее время наместничества великого князя в лице его служилых князей в Пскове более не существовало. В пользу такого предположения свидетельствует фраза Псковской Третьей летописи о том, что приезд в Псков в 1461 г. наместника Василия Васильевича произошел «не по псковскомоу прошению, но по старине»⁵². Следовательно, старина, — давно сложившийся характер связей Пскова с великокняжеской властью — не оставляла для наместников великих князей места.

Предполагаемый нами ход событий объясняет позицию Пскова по отношению к Твери и тверскому и великому князю Михаилу Ярославичу в последующие несколько лет. В 1316 г., после очередного изгнания из Новгорода Михайловых наместников, в ответ на что последовал поход Михаила к новгородским владениям, псковичи явно действовали на стороне новгородцев. Как рассказывает летописец, «соидеся вся волость новгородская: Пльсковичи, ладожане, рушане, корела, ижера, вожане»⁵³. Конечно, здесь нет оснований усматривать факт вхождения Пскова в состав новгородской территории, о чем писала С.И. Колотилова⁵⁴, и уж тем более говорить о положении Пскова как новгородского пригорода, «по приглашению новгородского веча» идущего на помощь главному городу, как это делал И.Д. Беляев⁵⁵. Прав В.Л. Янин, отметивший, что «для обозначения военного единства» Новгорода и Пскова летописец использует устаревшее клише, пригодное для описания событий XII в., а не XIV в.⁵⁶ К 1316 г. псковичи уже утратили протверскую ориентацию и присоединились к новгородцам — союзниками Москвы и одним из главных противников Твери. Считаем, что причиной такой резкой смены внешнеполитического курса Пскова стали действия Михаила Ярославича в 1314 г. Его недальновидность привела к тому, что помимо Новгорода от недостатка продовольствия пострадал тогда и Псков, и псковичи отвернулись от тверского князя. Союзные отношения между псковичами и новгородцами отчетливо прослеживаются и в событиях 1318 г. Очередное столкновение Юрия Даниловича с Михаилом Ярославичем, приведшее к жестокому поражению московского князя в кровопролитном сражении под Тверью, закончилось тем, что Юрий «прибежа в Новъгородъ, и позва новгородцевъ съ собою, и идоша с ним всь Новъгородъ и Пльсковъ»⁵⁷. Здесь Псков — заодно с Новгородом и Москвой, сочувствие Твери осталось в прошлом. Однако князь московский — еще не великий князь. Поэтому несомненно, что, порвав с Тверью, Псков обрел независимость от великокняжеской власти.

В последующие годы, как представляется, Псковская земля заняла выжидательную позицию, не вмешиваясь активно в борьбу московских и тверских князей между собой. Переход великокняжеского ярлыка из рук в руки — от Михаила Ярославича к Юрию Даниловичу, затем к Дмитрию Михайловичу и обратно к Юрию — позволил Пскову сохранить свой суверенитет в полном объеме. В то же время можно предположить, что, опасаясь быстрого и серьезного возвышения кого-либо из воюющих князей, псковичи по мере необходимости выступали в московско-тверских отношениях, причем, как кажется, на стороне более слабого в тот или иной момент князя. Видимо, такая политика Пскова не повлияла на его союзнические связи с Новгородом, возобновившиеся во второй половине 10-х гг. XIV в. По крайней мере, в летописях не сообщается о каких-либо конфликтах между Новгородом и Псковом за это десятилетие. Ситуация изменилась лишь в начале 20-х гг.

Согласно рассказу Новгородской Первой летописи, в 1322 г. Юрий Данилович, потерпев поражение в битве на Урдоме от тверского князя Александра Михайловича, «вбежа въ Пльсковъ», а «оттоле призваша и новгородци по крестному целованию»⁵⁸. Об этих же событиях сообщают и псковские летописи, но под 1323 г.⁵⁹

Разница в хронологии — не единственное несоответствие псковского и новгородского источников. Еще более важно смысловое отличие двух рассказов. Не случайно немецкий исследователь псковского летописания Г.-Ю. Грабмюллер отметил, что период с начала 20-х гг. до середины XIV в. «передан в хрониках двух городов в различных интерпретациях»⁶⁰.

Псковская и новгородская летописные традиции в рассказе о событиях 1322/1323 гг. действительно сильно разнятся. Новгородская Первая летопись объясняет отъезд Юрия Даниловича из Пскова в Новгород тем, что «въ Пльскове бяше литовьскыи князь Давыдко»⁶¹. Совсем иначе и более детально рассказывается о случившемся в псковском источнике. Сообщив о приезде Юрия «с Низу», псковский летописец уточняет, что «прияша его псковичи с честию от всего сердца»⁶². Однако «тое же осени избиша немцы псковичь», в связи с чем «послаша псковичи къ Давыду князю в Литву, и Давыдъ князь приеха на сыропустънои недели в четвертокъ»⁶³. При этом Юрий еще находился во Пскове. Псковское войско во главе с Давыдом «плени землю Немецькую до Колывани; а князь великии Георьги поеха изо Пскова в Новъгород»⁶⁴. После этого в псковских летописях сообщается, что «тое же весны придоша немцы къ Пскову»⁶⁵, из чего следует, что бегство Юрия во Псков и последовавший затем его уход в Новгород произошли именно в 1322 г., как датирует эти события новгородский источник. Поход немцев на Псковскую землю в 1323 г. был непосредственно связан с псковско-немецкими военными столкновениями, имевшими место годом раньше, но мы пока остановимся лишь на обстоятельствах пребывания Юрия Даниловича во Пскове и появления здесь литовского князя Давыда.

Нет никаких сомнений относительно того, что новгородская летопись намеренно замалчивает целый ряд существенных фактов. Это и понятно, так как Юрий оказывается в 1322 г. принятым в Новгороде. Напротив, псковский источник всячески намекает на крайне напряженные взаимоотношения московского и великого князя со Псковом. Думается, что они были вызваны неудачными действиями Юрия Даниловича в качестве военного руководителя в условиях нападения немцев на псковские владения Гдов и Черемест. Конфликт псковичей с Юрием, его отъезд в Новгород, появление в Пскове князя Давыда из Литвы, с которой новгородцы имели постоянные столкновения — все это вместе не могло не сказаться на характере новгородско-псковских отношений.

Историки не обошли своим вниманием сюжет 1322 г. Еще С.М. Соловьев, отмечая в целом «неприятности, переходящие иногда в открытую вражду» между Новгородом и Псковом, указывал на появление в псковских внешних связях ориентации на Литву, иллюстрируя свои предположения ссылкой на летописный рассказ о призвании во Псков литовского князя Давыда⁶⁶.

И.Д. Беляев относил факт приглашения Давыда не к 1322 г., а к более раннему времени, «по смерти Довмонта», поскольку считал последнего отцом Давыда. Юрия же Даниловича И.Д. Беляев поместил в число тех князей, которые «решались жить в Пскове только по крайней нужде»⁶⁷. По мнению историка, приезд Юрия в Псков не был чем-то необычным и не вызвал какого-либо политического резонанса, ибо Давыд Довмонтович почти все время «проживал в Полоцке у родственников»⁶⁸.

Н.И. Костомаров, рассматривая сюжет о появлении в Пскове Юрия Даниловича, считал, что Давыд, как и изборский князь Евстафий, был приглашен из Литвы еще до приезда великого князя. Известному историку эти «поступки Пскова казались признаком расторжения связи с Новгородом»⁶⁹. В то же время, как предполагал Н.И. Костомаров, несмотря на то что при этом «псковичи как будто делались подручниками Гедимина», Псков «не считал себя... во вражде с Новгородом...»⁷⁰.

А.И. Никитский, наоборот, пришел к выводу о полном разрыве новгородско-псковских отношений, что стало следствием именно приглашения Давыда, которое «имело смысл не столько подчинения Литве, сколько вызова старейшему брату»⁷¹. В фактах призвания князей из-под литовской руки А.И. Никитский видел проявление новых отношений между Новгородом и Псковом, ставших очень неприязненными.

О политическом обособлении Пскова от Новгорода в связи с появлением на псковском столе князя Давыда писал и А.Е. Пресняков, по мнению которого это было «обусловлено их (Новгорода и Москвы. — А.В.) бессилием удержать в своих руках оборону Пскова» от немцев⁷².

Литовский фактор не оставляли без внимания и советские историки. В частности, В.Т. Пашуто, указав на призвание «литовского вассала» Давыда псковичами, писал, что «новгородское боярское правительство расценило проникновение Литвы в Псков как угрозу своей независимости», что привело к новгородско-псковскому конфликту⁷³.

Еще более уверенно говорил о смысле событий 1322/1323 гг. А.Н. Насонов, который незадолго до В.Т. Пашуто определил их как «время, когда боярский Псков разорвал с новгородцами, бросив им вызов приглашением князя Давыдки из Литвы»⁷⁴.

Как показывает обзор приведенных мнений отечественных исследователей XIX—XX вв., обращавшихся к вопросу о взаимоотношениях Новгорода и Пскова в условиях отъезда Юрия Даниловича в Новгород и посажения на псковский княжеский стол Давыда Городенского, в историографии наметилась тенденция рассматривать события 1322 — начала 1323 гг. как острый конфликт Новгорода с Псковом из-за ориентации последнего на Литву. Представляется, что причинно-следственная связь была несколько иной.

Стоит напомнить, что после 1314 г. Псков возобновил тесные связи с Новгородом, которые сохранялись вплоть до приезда Юрия Даниловича. Утверждать обратное нет никаких оснований, равно как и говорить об открытой пролитовской политике псковичей. Сами обстоятельства появления Юрия в Пскове указывают на лояльное отношение местной общины к недавнему великому князю, который одновременно был и новгородским князем. Согласно псковским летописям, «прияша его псковичи с честию от всего сердца». Юрий Данилович оставался в городе достаточно длительное время, так как он «еще бяше въ Пскове» тогда, когда «на сыропустънои недели» после осеннего нападения немцев на псковские владения по призванию псковичей прибыл князь Давыд Городенский. Найти убежище в Пскове после поражения от Александра Тверского и разграбления великокняжеского имущества («товара») Юрий Данилович мог только в случае поддержки его со стороны псковичей. Следовательно, причин для конфликта между Псковом и Новгородом первоначально не было. Они могли возникнуть лишь в связи с отъездом Юрия из Пскова.

Новгородская летописная традиция утверждает, что это произошло из-за того, что в Пскове уже «бяше литовьскыи князь Давыдко. «Однако мы склонны больше доверять псковским источникам. Из них следует, что Юрий приехал много раньше Давыда. Объяснение, как кажется, кроется больше не в факте призвания псковичами Давыда Городенского, а в поведении Юрия Даниловича во время нападения немцев на пограничные псковские территории. Как можно полагать, деморализованный Юрий не смог организовать должный отпор немецким отрядам, а точнее — не сумел выполнить возложенную на него задачу по охране псковских рубежей. Поэтому у общины Пскова были все основания начать поиски нового князя. Им и стал Давыд, призванный из Литвы. После этого необходимость удерживать на псковском столе Юрия уже отпала. В данных обстоятельствах понятным становится отъезд Юрия Даниловича в Новгород зимой 1322/1323 гг. Ссора псковичей с великим князем, пусть и лишившимся на время ханского ярлыка⁷⁵, означала одновременно и конфликт с Новгородом. Именно так позволяют думать события следующего года.

В отместку за осенний набег немцев на псковские пограничные территории Давыд сразу же по своем прибытии в Псков организовал поход «за Норову», закончившийся тем, что псковичи «плени землю Немецькую до Колывани»⁷⁶. Ответ последовал скоро. Немецкое войско появилось под стенами Пскова сначала 11 марта 1323 г., но через 3 дня повернуло назад, а затем — 11 мая, уже «в силе тяжце», «в кораблех и в лодиях и на конях, с пороки и з городы и со инеми многими замышлении»⁷⁷. Осада длилась 18 дней, город выдержал, по-видимому, не один штурм, погиб посадник Селила Олексинич, псковская волость за рекой Великой была разграблена и пленена. Лишь своевременная помощь изборского князя Евстафия, который «подъимя изборянъ», и возвратившегося «из Литвы с людьми своими» князя Давыда спасла псковичей — немцы были разбиты и «отбегоша... со многимъ студомъ и срамомъ»⁷⁸.

В связи с историей нападения немцев на Псков в 1323 г. чрезвычайно важно для выяснения характера новгородско-псковских отношений после отъезда Юрия Даниловича из Пскова определить позицию Новгорода и его князя. Новгородская и псковская летописные традиции дают различные рассказы о действиях новгородцев в этот момент. Согласно псковскому источнику, во время осады «гонцы многи гоняхутъ от Пскова ко князю Георгию и к Новугороду со многою печалию и тугою»⁷⁹. Как выясняется, «князь великии Георгии и новогородцы не помогоша»⁸⁰. Новгородская Первая летопись о псковских событиях вообще ничего не сообщает. В Новгородской Четвертой летописи содержится заимствование из псковского источника, однако все сведения о просьбах псковичей о помощи и об отказе новгородцев в ней опущены⁸¹. Такая купюра представляется неслучайной. Новгородский летописец преднамеренно выбросил из псковского рассказа все те детали, которые порочили Новгород и новгородского князя Юрия Даниловича. Оснований же не доверять псковской летописи у нас нет. Исходя из ее сведений можно сделать вывод о том, что к лету 1323 г. отношения между Новгородом и Псковом были крайне напряженными, если не сказать враждебными. По всей вероятности, новгородско-псковский разрыв произошел в конце 1322 — начале 1323 г. и был напрямую связан с отъездом Юрия Даниловича из Пскова на новгородский стол и появлением на псковском княжении Давыда Городенского. Примерно в это же время новгородские и псковские интересы столкнулись во внешнеполитической сфере. Псков оказался прочно привязан к литовско-тверскому союзу, а Новгород был вынужден пойти на неожиданное сближение с Ливонским орденом, традиционно представлявшим угрозу северо-западной Руси.

От 1323 г. сохранилась договорная грамота между новгородцами и ливонскими немцами о заключении союза, направленного против литовцев и «всех их друзей и помощников», под которыми в первую очередь подразумевались псковичи⁸². Более точная датировка показывает, что подписание этого договора произошло в начале 1323 г., то есть приблизительно тогда, когда Псков после появления Давыда Городенского покинул Юрий Данилович. Если не принимать явно ошибочную дату К.Е. Напьерского и Б.Я. Рамма (23 декабря)⁸³, то остаются варианты Ф. Бунге—Е.В. Чешихина (28 января)⁸⁴ и В.Л. Янина (25 февраля)⁸⁵. Полагаем, что прав В.Л. Янин, так как «в 1323 г. Пасха приходилась на 27 марта, а Великий пост, следовательно, начинался 7 февраля, последняя же пятница перед ним была не 28 января, а 4 февраля»; под «днем Святого креста» в тексте договора следует понимать третье воскресенье Великого поста (начало Крестопоклонной недели), которое в 1323 г. приходилось на 27 февраля, а значит, предыдущая пятница — 25 февраля⁸⁶. К датировке договора не январем, а февралем 1323 г. склоняют также следующие соображения. Как мы уже отмечали, разрыв в новгородско-псковских отношениях произошел в связи с отъездом Юрия Даниловича из Пскова. А это случилось не ранее 3 февраля 1323 г., поскольку, согласно псковской летописи, в этот день (четверг сыропустной недели) в Псков прибыл Давыд⁸⁷. Поэтому начать переговоры с Ливонским орденом Новгород мог только после 3 февраля.

Новгородско-ливонскому сближению явно способствовал и факт появления в Пскове Давыда Городенского. Еще Е.В. Чешихин писал о том, что «ливонские рыцари и эстонские вассалы, встревоженные тем, что псковичи призвали к себе князем непримиримого врага немцев.., заключили... с новгородцами союз»⁸⁸. Акцент на интересах Новгорода сделал В.Т. Пашуто, по которому «новгородское боярское правительство расценило проникновение Литвы в Псков как угрозу своей независимости и поспешило заключить союзный договор с Орденом, направленный против литовского князя в Пскове»⁸⁹. Действительно, приезд брата великого литовского князя Гедимина в Псков еще больше усилил негативный эффект, который произвело последовавшее сразу же после этого вынужденное бегство из города Юрия Даниловича. Новгородцы не просто сами встали на защиту недавнего великого князя, но и использовали в своих интересах враждебное отношение к Пскову Ливонского ордена.

Таким образом, нерешительность Юрия Даниловича как военного руководителя во время ливонского набега на Псковщину осенью 1322 г. имела далеко идущие последствия. Псковичи призвали на княжение Давыда Городенское, по приезде которого во Псков 3 февраля 1323 г. Юрий под давлением местной общины уехал в Новгород, а уже 25 февраля новгородско-псковский разрыв оказался неисправимым, так как Новгород подписал союзный договор с Ливонским орденом, войска которого вскоре, сначала в марте, затем в мае 1323 г., вторглись в пределы псковских территорий, а летом осаждали сам Псков.

Конфликт между Псковом и Новгородом в первой половине 1323 г. был вызван не только сиюминутной политической конъюнктурой, но и более глубинными, скрытыми до поры причинами. На это намекает состав участников двух противостоящих друг другу военно-политических союзов, сложившихся на пространстве Восточной Европы. С одной стороны, военный альянс составили Литва, Псков, Рига и, видимо, Тверь, с другой — Ливонский орден, Новгород и, по всей вероятности, Москва.

Тот факт, что Рижское архиепископство и Ливонский орден оказались противниками в 1323 г., не содержит в себе чего-либо удивительного. Между крестоносными государствами Восточной Европы существовало постоянное соперничество. Нередко происходили военные столкновения, причиной которых, как правило, являлись территориальные споры и стремление обогатиться за счет соседа⁹⁰. О ливонско-рижском конфликте 1323 г. совершенно отчетливо свидетельствует новгородско-немецкий договор от 25 февраля того же года.

Тесные связи Пскова с Ригой, причем не только в сфере торговой деятельности, также находят свое обоснование. Почти за столетие до рассматриваемых событий, в 1228 г., между Псковской волостью и Рижским архиепископством уже заключался военно-оборонительный союз, направленный именно против Новгорода. Поэтому сближение двух городов не было беспрецедентным.

Псковско-литовские отношения, начиная с последней трети XIII в., на протяжении последующих десятилетий складывались достаточно дружественно. Летописи за соответствующий период не сообщают о каких-либо конфликтах между Псковом и Литвой. Наоборот, выходцы из литовских князей занимали псковский стол. Таковыми были и знаменитый Довмонт, и Давыд (а если вспомнить события XII в., то это князь Авед). При этом они, как, например, Довмонт, который по прибытии в Псков и после побед над немцами «становится окончательно "своим", ...удостаивается похвалы в ряду "князей наших"»⁹¹, воспринимались со стороны псковичей не просто как князья-военачальники, призванные из соседней Литвы, а как русские, пропитавшиеся местными интересами, правители. Вообще, на Руси первой половины XIV в. Литовское княжество расценивалось как часть русских земель. Показательно, что «анализ текстов XIV века... не дает возможности говорить о формировании в литературе этого времени какого-то определенного образа Литвы и литовца, осознаваемого как иноплеменника...»⁹². Нельзя обойти вниманием и такое явление, как свободная (без ограничительных условий) покупка выходцами из Литвы в собственность земли в пределах псковской государственной территории. Так, к 70—80-м гг. XIV в. относится купчая грамота литовского князя Скиргайло на землю и лес по рекам Великой и Мироже⁹³. Взаимоотношения Пскова с Литвой, с учетом приведенного материала, скорее определялись не этническим различием, а обстоятельствами политического свойства. Поэтому приезд в 1322 г. в Псков литовского князя Давыда Городенского должно расценивать как свидетельство имевшего место в тот момент литовско-псковского сближения, возможно, оформленного в виде союзного договора, к которому присоединилась Рига. Антиорденский характер этой коалиции очевиден.

Вполне вероятно, что в союзники задействовали еще и Тверь. Тверское княжество не могло в силу своего географического и военно-стратегического положения, а также традиционной политики ориентироваться на Новгород. Наоборот, связи Твери со Псковом были сохранены. Псковско-тверской конфликт 1314 г., конечно, привел к взаимному охлаждению, однако тверская партия во Пскове, находившаяся в начале XIV в. у власти в городе, наверняка продолжала играть значительную роль во внутриобщинной жизни второй половины 10-х — начала 20-х гг. XIV в. Можно предположить, что к 1323 г. Псков и Тверь сумели вновь восстановить партнерские отношения, ибо в противном случае крайне сложно было бы объяснить бегство тверского князя Александра Михайловича в 1327 г. именно в Псков. Общий соперник в лице Новгорода сближал позиции псковичей и тверичей.

Небезосновательным будет выглядеть предположение и о том, что через тот же Псков Тверь вошла в союзнические отношения с Литвой. В этой связи показательно заключение в 1320 г. брака между тверским князем Дмитрием Михайловичем Грозные Очи и дочерью великого литовского князя Марией Гедиминовой. Данный факт можно расценивать и как акт скрепления брачными узами политического договора Литвы с Тверью, что не было новшеством в дипломатической практике русских земель и их князей⁹⁴.

Итак, военный альянс Риги, Литвы, Твери и Пскова в 1323 г., даже принимая во внимание некоторую гипотетичность отдельных наших рассуждений, выглядит правдоподобным. В сфере внешней политики этим государственным образованиям удалось найти точки соприкосновения, так как каждое из них по крайней мере в начале 20-х гг. XIV в. имело противника в лице Новгорода и Ливонского ордена. Последний факт в достаточной степени объясняет новгородско-ливонское сближение, на первый взгляд кажущееся невероятным.

Труднее определить, какую именно позицию по отношению ко всей этой борьбе заняла Москва: о московских контактах с какой-либо из сторон ничего не известно. Но думается, что Московское княжество поддерживало если не Орден, то во всяком случае Новгород. Московский князь Юрий Данилович в 1323 г. сидел на новгородском столе, причем произошло его прибытие в Новгород после того, как он был вытеснен из Пскова, к чему был причастен и выходец из Литвы Давыд Городенский. В целом московско-новгородские связи были прочными еще со времени противоборства Москвы и Твери за великое княжение владимирское, начавшегося в 1305 г.

Выделяя из круга затронутых вопросов проблему новгородско-псковских взаимоотношений, необходимо констатировать их полный разрыв с февраля 1323 г. Нетрадиционная внешнеполитическая ориентация Псковской земли в это время, как представляется, полностью соответствует тому определению, которое дал В.Т. Пашуто, отмечавший, что «псковское летописание... пронизано... идеей независимости и от Ордена, и от Литвы, и от Новгородской республики, и от Московского княжества»⁹⁵. Псков, находясь в состоянии конфликта с Новгородом, совершенно естественно искал себе мощных союзников, которые могли обеспечить ему дипломатическую и военную помощь в случае возможных попыток Новгорода посягнуть на псковские территории, что, безусловно, вело к ограничению суверенитета. Давние связи Пскова с Ригой, Литвой и Тверью облегчали ему выбор партнеров по политическому блоку.

Насколько обострились, начиная с февраля 1323 г. отношения Новгорода и Пскова, точно мы не знаем. Источники ничего не сообщают о каких-либо новгородско-псковских вооруженных конфликтах за 1323 и ближайшие последующие годы. Все же полагаем, что они если и имели место, то были незначительны. Нападение ливонских немцев на Псков в марте и мае 4 323 г. и осада города в мае—июне осуществлялись только силой орденских войск. Даже псковские летописи, критически настроенные по отношению к новгородцам, сообщают лишь о нежелании и отказе Новгорода и князя Юрия Даниловича помочь псковичам. Видимо, новгородское правительство не торопилось выполнять условия договора с немцами о взаимодействии военных сил Ордена и Новгорода в случае открытия военных действий против рижан, литовцев или псковичей. Если бы новгородцы строго придерживались данного пункта соглашения, то их войско обязательно должно было появиться под стенами Пскова, причем в качестве осаждающих. Думается, что столь же осторожны были и псковичи. В 1324 г. «воеваша Литва Ловоть, и угониша ихъ новгородци, и биша я, а инии убежаша», — сообщает новгородская летопись⁹⁶. Считаем, что данная военная акция была проведена без участия псковичей, по инициативе одной Литвы. На это косвенно указывает то, что литовцы разорили лишь территории по Ловати, а значит, они начали действовать на юге новгородских владений, со стороны Пусторжевской волости. Псков, находившийся к западу от Новгорода, не только не направил свои войска в помощь Литве, но и не позволил использовать восточные районы своих территорий на границе с Новгородом в качестве плацдарма для нападения на него литовцев.

Не менее трудным для рассмотрения является вопрос о том, когда новгородско-псковские отношения нормализовались и по чьей инициативе. В источниках есть лишь смутный намек на то, что конфликт между Новгородом и Псковом затянулся на несколько лет и взаимные претензии удалось сгладить не ранее середины 20-х гг. XIV в. Так нам позволяет предполагать летописное известие Новгородской Первой летописи под 1326 г. Как свидетельствует новгородский летописец, «того же лета приехаша послы из Литвы... и докончаша миръ с новгородци и с немци»⁹⁷. Очевидно, что из состава коалиции, направленной против Новгорода и Ливонского ордена, вышло Литовское княжество — наиболее могущественный участник антиновгородского и антиорденского альянса. Для нас даже неважно, остались ли в состоянии войны с Новгородом и Орденом Рига и Тверь. Полагаем, что Псков, непосредственно граничивший и с Новгородской землей, и с Ливонией, не мог долго находиться в состоянии конфронтации с ними без мощной поддержки Литвы. А значит, предполагать стремление и согласие Пскова на мирное урегулирование отношений с Новгородом совершенно логично.

Тем не менее, если такое примирение и состоялось (считаем, что в 1326 г. или в начале 1327 г.), между Новгородом и Псковом оставалось взаимное недоверие и отголоски старой неприязни. Особенно отчетливо это видно на примере событий 1327—1329 (1330) гг., когда после антиордынского восстания в Твери тверской князь Александр Михайлович, не получив поддержки у новгородцев, бежал в Псков и нашел там политическое убежище. Сюжет, связанный с появлением в Пскове Александра Тверского и последовавшими затем событиями, содержит обильный и показательный материал для характеристики новгородско-псковских взаимоотношений конца 20-х гг. XIV в. Немаловажную роль при этом играют отличия в описаниях соответствующих статей в новгородском и псковском источниках.

Общая повествовательная линия сохранена в летописях обеих традиций, наблюдается лишь некоторое несоответствие в хронологии. В 1327 г. тверской, великий и новгородский князь Александр Михайлович после восстания в Твери против ханского посла царевича Шевкала (Щелкана, Чолхана) пытался найти убежище в Новгороде от мести хана Узбека, но не был принят новгородцами и укрылся в Пскове. В 1328 г. (по Новгородской Первой летописи, в 1330 г. по Псковским Первой и Третьей) московский и новый великий князь Иван Данилович, совершив поездку в Орду, по повелению Узбека направил в Псков посольство с требованием выдачи Александра. Получив отказ, Иван Калита вместе с подручными князьями и новгородцами в 1329 г. (по Новгородской Первой летописи, в 1330 г. по Псковским Первой и Третьей) отправился в поход на Псков. После обмена посольствами между великим князем и псковичами был заключен мир. Александр Тверской бежал в Литву.

Данная летописная канва нашла свое оригинальное наполнение деталями и оценками как в новгородском, так и в псковском источниках. Сопоставление и объяснение разночтений в летописях дает возможность приблизиться к пониманию характера новгородско-псковских отношений конца 20-х гг. XIV в., увидев их с точки зрения и новгородцев, и псковичей. Сравнительно-текстологический метод источниковедения при анализе событий 1327—1329 (1330) гг. практически не использовался историками, обращавшимися к истории Новгорода и Пскова этого времени. В основном авторы компилировали сведения двух летописей и высказывали собственный взгляд, опираясь на такую сводную версию рассказа.

Именно так поступил Н.М. Карамзин, причем украсил повествование различными литературно-художественными оборотами речи, в частности, подчеркивая великодушие псковичей, укрывавших и поддерживавших Александра Тверского⁹⁸. Аналогичный подход наблюдаем и у С.М. Соловьева⁹⁹. Практически в том же ключе описывал события конца 20-х гг. XIV в. и И.Д. Беляев, однако ему принадлежит попытка дать оценку позиции Пскова. Согласно мнению ученого, «псковичи действовали самостоятельно и независимо от новгородского веча, не как новгородский пригород, а как государство совершенно отдельное и независимое от Новгорода»¹⁰⁰. Критический подход к описанию обстоятельств появления во Пскове Александра Тверского и последовавшего затем конфликта псковичей с Иваном Калитой обнаруживаем у Н.И. Костомарова. Историк отмечал, что «новгородцы были тогда на стороне последнего» (великого князя. — А.В.), а значит, «должны были видеть в этом поступке противодействие не только князю... но и Великому Новгороду»¹⁰¹. В позиции псковичей Н.И. Костомаров усматривал «мысль об отделении от Новгорода»¹⁰². В отличие от своих предшественников, А.И. Никитский лишь вкратце упомянул о событиях 1327 г. В то же время он указал на то, что факт принятия псковичами Александра, «князя изъ литовскиа рукы», еще раз подчеркивает пролитовскую ориентацию Пскова, которая шла вразрез с интересами Новгорода и Москвы¹⁰³. По мысли В.С. Борзаковского, «псковичи приняли и решились его (Александра Тверского. — А.В.) защищать не из какого-то чувства сострадания к изгнаннику, но они имели тут в виду свои ближайшие интересы»¹⁰⁴. Известный знаток истории Тверского княжества крайне скептически подошел к подробным известиям псковских летописей о пребывании тверского князя в Пскове. По его мнению, в них «виднеются риторические прикрасы»¹⁰⁵. Как считал В.С. Борзаковский, в результате похода Ивана Калиты в 1329 г. и мира под Опоками Псков «по неволе должен был расстаться и со своим князем, и со своей мыслью об отдельном существовании»¹⁰⁶. С учетом внешнеполитических связей Пскова рассматривал события конца 20-х гг. XIV в. А.Е. Пресняков. Исследователь высказывал суждения о том, что «рост политической самостоятельности и обособленности Пскова от великого княжества Владимирского и Новгородского... сделал его убежищем князей», боровшихся за великое княжение, ввиду чего приезд во Псков Александра Тверского стал «значительным моментом самостоятельной истории Пскова»¹⁰⁷.

Если авторы XIX — начала XX в., как уже отмечалось, при описании событий 1327—1330 гг. компилировали сведения новгородских и псковских летописей, то крупнейший советский ученый В.Т. Пашуто подошел к рассмотрению обстоятельств бегства Александра Тверского в Псков и первых лет его политической деятельности в качестве псковского князя не только как историк, но и как источниковед, использовав в своей работе сравнительно-текстологический метод. Сначала В.Т. Пашуто проанализировал соответствующие известия новгородской летописи, а затем — псковских источников. При этом он пришел к выводу, что «новгородское архиепископское летописание... проникнуто духом православного "правительства", но... считает правомерным соглашение как с русскими, так и с литовскими великими князьями, стараясь, впрочем, не освещать некоторые существенные стороны новгородско-литовских отношений»¹⁰⁸. Отсюда у В.Т. Пашуто описание деятельности Александра Михайловича, связанного с Литвой, в Пскове по новгородским источникам выглядит довольно нейтрально, и о конфликте между Новгородом и Псковом речи не идет. Совсем иначе видится исследователю идейно-политическая направленность псковского летописания (с чем нельзя не согласиться), которое «пронизано идеей самостоятельности» Пскова, а «антиновгородские (тенденции. — А.В.) — составляют один из главных мотивов псковских сводов»¹⁰⁹. В.Т. Пашуто справедливо отмечал, что «эпизод княжения Александра Михайловича тверского в Пскове... также иначе освещен в Псковской летописи»¹¹⁰. При этом историк давал взвешенную оценку позиции псковичей, принявших тверского князя и защищавших его до последнего перед лицом Ивана Калиты. Он писал, что «псковская политика характеризуется определенным здравомыслием и ее нельзя оценивать по критериям времен Ивана III»¹¹¹.

Подход к изучению новгородско-псковских отношений в конце 20-х гг. XIV в. путем сравнительного анализа летописания двух городских центров северо-западной Руси нашел применение и в работе Л.В. Черепнина. В особенности это становится заметным, когда Л.В. Черепнин разбирает поход Ивана Калиты во главе Новгородско-Псковского войска к Пскову в 1329 г. Исследователь замечал, что «обстоятельства отъезда Александра Михайловича из Пскова различные летописные своды описывают по-разному»¹¹². Приведя версии и новгородской и псковской летописей о политических сношениях псковичей с Новгородом и Иваном Даниловичем в 1329 г., Л.В. Черепнин, к сожалению, сделал шаг назад по сравнению с В.Т. Пашуто, посчитав, что «летописные версии... можно... примирить»¹¹³. И все же историку удалось обратить внимание на тот факт, что псковичи поддерживали Александра Тверского ввиду того, что для них он был «своим» князем, «который помог бы Псковской республике в борьбе за политическую самостоятельность и с Московским княжеством, и с Великим Новгородом»¹¹⁴.

Методика изучения событий 1327—1330 гг., основанная на сопоставлении новгородской и псковской летописных версий, которую в 50—60-х годах использовали в своих работах Л.В. Черепнин и в еще большей степени В.Т. Пашуто, не получила дальнейшего развития в исследованиях последующих десятилетий. В лучшем случае авторы указывали на то, что псковская редакция содержит более подробный рассказ в сравнении с новгородской, как это делал, например, В.Л. Янин¹¹⁵.

Отдельного внимания заслуживают текстологические разыскания Г.-Ю. Грабмюллера, сопровождаемые общеисторическим комментарием. Немецкий источниковед в соответствующем разделе своего исследования о псковском летописании, посвященном «политической эмансипации» Пскова от Новгорода «через союз с Литвой», сумел показать, что для статей псковских летописей за первую половину XIV в. характерной чертой их идеологической направленности является пролитовская ориентация. Г.-Ю. Грабмюллер отметил, что наиболее ярко такая позиция проявилась в описании событий 1327 и последующих годов. В работе западного ученого подчеркивается «дружественная, почти восторженная» оценка личности Александра Михайловича Тверского, даваемая в псковском летописании. В целом политика Пскова в конце 20-х гг. XIV в. рассматривается Г.-Ю. Грабмюллером с точки зрения борьбы псковичей за суверенитет своей государственности и в рамках ориентации на союз с Литвой¹¹⁶.

Как видим, относительно истории новгородско-псковских взаимоотношений в 1327—1330 гг. в историографии сложились представления о наличии предпринимаемых в это время попыток Пскова использовать бегство в город тверского князя в своих интересах. Собственный князь, как считало большинство исследователей, позволил бы Пскову более обоснованно претендовать на отделение от Новгородской земли. Иначе говоря, все приведенные нами мнения ученых (не считая точку зрения В.Л. Янина) исходили из традиционных для историографии суждений о Пскове как о пригороде Новгорода, что, на наш взгляд, не соответствовало действительности. Укажем и на тот недостаток целого ряда работ (за исключением монографий В.Т. Пашуто и в меньшей степени Л.В. Черепнина), который связан с изучением истории новгородско-псковских взаимоотношений конца 20-х гг. XIV в. на основе материалов новгородского и псковского летописания, скомпилированных между собой, без учета политико-идеологической направленности обеих летописных традиций. Полагаем, что высказанных нами в ходе историографического анализа критических замечаний достаточно для того, чтобы не только еще раз обратиться к рассмотрению знаменитого сюжета Новгородско-Псковской истории 1327—1330 гг., но и предложить ряд новых, как кажется, выводов и оценок.

Напряженный характер отношений между Новгородом и Псковом в 1320-е гг. и традиционная внешнеполитическая ориентация двух городов на различные центры — Москву и Вильно — во многом определили различие в позициях новгородского и псковского правительств по отношению к опальному князю Александру Тверскому. Новгород, не желавший разрыва с великокняжеской властью в лице Ивана Калиты и опасавшийся нашествия ордынских карательных войск, по скупому сообщению Новгородской Первой летописи, «не прияша его»; наоборот, в городе оказались московские наместники, а татарским послам было выплачено «2000 серебра». Об Александре Тверском лишь сказано, что он «вбежа въ Пльсковъ»¹¹⁷. Псковский источник, в отличие от новгородского, уточняет, что «псковичи прияша его честно, и крестъ ему целоваша, и посадиша его на княжение»¹¹⁸. Этим подчеркивалась самостоятельность и независимость Пскова, который без согласия великого князя и тем более без согласия Новгорода принял у себя князем Александра Михайловича. В данном пассаже еще не прослеживается отрицательное отношение к врагам Александра Тверского, но уже обрисована твердость позиции псковичей. Интересно дополнение Псковской Второй летописи о том, что псковская сторона дала беглому князю клятву, «что его не выдати княземь рускымъ»¹¹⁹. В последующем описании событий псковское летописание все более приобретает антиновгородский и даже антимосковский характер. Если Новгородская Первая летопись рассказывает о первом посольстве Ивана Калиты и Новгорода в Псков совершенно нейтрально, то Псковские Первая и Третья летописи сообщают об этом с акцентом на том, что «вложи окаяныи врагъ дияволъ въ сердце княземъ рускимъ взыскати князя Александра»¹²⁰. Действия Ивана Даниловича, его подручных князей и выступившего на стороне великокняжеской власти Новгорода осуждаются псковскими летописцами. Враждебные выпады против Калиты, а значит, и против всех его единомышленников, содержатся и в повествовании псковских памятников о втором посольстве в Псков, когда великокняжеское и новгородское войска стояли под Опоками (отметим, что в Новгородской Первой летописи об этом вообще умалчивается). По свидетельству Псковских Первой и Третьей летописей, Иван Калита «намолви митрополита Феогноста», который отлучил псковичей от церкви¹²¹. Как известно, такой хитроумный ход московского и великого князя оказался действенным — Александр Тверской уехал из Пскова в Литву. Но если Новгородская Первая летопись говорит, что «Пльсковичи выпровадиша князя Олександра от себе»¹²², то в Псковской Третьей летописи подробно описывается, как Александр Михайлович обратился к Пскову с речью, в завершение которой просил псковичей: «толико целуите крестъ на княгини моеи, како вамъ не выдати. И Плесковичи целоваше крестъ, и выеха князь Александръ»¹²³; таким образом, в псковском источнике отъезд тверского князя представлен как его добровольный акт. В последнем не приходится сомневаться, поскольку в противном случае из Пскова были бы изгнаны и члены его семьи. В описании обстоятельств примирения псковичей с Иваном Калитой также присутствуют смысловые различия между новгородской и псковской летописями. Новгородская Первая летопись сообщает, что посольство из Пскова было направлено «къ князю Ивану и к новгородцемъ», которые и «докончаша миръ»¹²⁴. В Псковских Первой и Третьей летописях в качестве стороны, принимающей послов, выступает лишь Калита, а о новгородцах нет и речи, о мире под Опоками сказано, что он был подписан «по старине, по отчине и по дедине» псковичей¹²⁵.

Итак, повествование о событиях 1327—1330 гг. в двух летописных традициях — Новгорода и Пскова — представлено в разных вариантах. Новгородская Первая летопись дает почти сдержанный, иногда претендующий на объективность рассказ, в котором при наличии промосковской позиции летописца характер новгородско-псковских взаимоотношений описан достаточно беспристрастно, без злоупотребления какими-либо эмоциональными сентенциями. Псковские же летописи, наоборот, слишком очевидно демонстрируют антиновгородский и антивеликокняжеский настрой в соответствующих пассажах. Явное несовпадение позиций летописцев Новгорода и Пскова в оценке событий конца 20-х гг. XIV в. намекает на серьезные противоречия в отношениях двух городов, возникшие в результате бегства в Псков в 1327 г. тверского князя Александра Михайловича.

Само появление Александра Тверского не в Новгороде, а именно в Пскове заставляет вспомнить вражду между двумя северо-западными русскими городами, определявшуюся их промосковской и протверской ориентацией, которая имела место двумя десятилетиями раньше. В 1327 г. смысл конфликта очевиден: Новгород отверг просьбу Александра о помощи и принял сторону Калиты, Псков, наоборот, предоставил тверскому князю защиту и отказался повиноваться Ивану Даниловичу даже тогда, когда в 1328 г. он занял великокняжеский стол. Сказанное не дает веских оснований для того, чтобы усматривать в псковско-новгородском противостоянии 1327—1330 гг. борьбу пригорода с главным городом. Новгород и Псков выступают в качестве двух совершенно равных между собой и полностью суверенных государственных образований, чье взаимное неприятие обусловлено несоответствием выбранных ими внешнеполитических курсов. Серьезность намерений псковичей защитить своего князя — Александра Тверского — не подлежит сомнению. Псков, как это видно из летописных сообщений, был готов отстаивать свои интересы до конца, невзирая на то, что на подступах к городу находилось не только новгородское войско, но и рать Ивана Калиты и его подручных князей из Северо-Восточной Руси. Псковичи пошли на уступку (которую, учитывая дальнейшие события, можно назвать тактической) лишь под угрозой отлучения города от церкви. В средневековый период вряд ли существовала более тяжелая кара. Однако, несмотря на отъезд Александра Михайловича из Пскова, псковичи сумели отстоять свою независимость: мир под Опоками был заключен по псковской «старине и дедине», то есть с учетом псковских условий. Полагаем, что к 1330 г. Иван Калита и Новгород сумели добиться лишь незначительного успеха — временного бегства из русских земель враждебного им князя. Псков же по-прежнему оставался вне их досягаемости, продолжая осуществлять собственную политику, в том числе и во внешних отношениях.

Свидетельством того, что псковская государственность в конце 20-х гг. XIV в. не утратила свой суверенный характер и что позиции Пскова в сдерживании натиска Новгорода и Москвы, как и прежде, были прочными, является тот факт, что в 1331 г. Александр Михайлович Тверской вернулся сюда из литовского изгнания. Новгородская Первая летопись младшего извода с недовольством отмечает, что «плесковици измениле крестъное целование к Новуграду, посадиле собе князя Александра из литовъскыя рукы»¹²⁶.

Приезд Александра Михайловича именно из Литвы позволил А.А. Горскому сделать вывод о том, что князь «сел во Пскове в качестве вассала великого князя Литовского Гедимина, и Псков, таким образом, вышел из-под влияния Новгорода», оставшегося под сюзеренитетом великого князя Ивана Калиты¹²⁷. Данное предположение выглядит несколько поспешным. Во-первых, Александр Михайлович отнюдь не являл ся вассалом Гедимина, а был лишь союзником литовского государя. Во-вторых, ориентация Пскова на Литву не могла привести к его отделению от Новгорода, так как Псков обрел независимость еще в конце 30-х гг. XII в.

Возвращение Александра Михайловича не покажется неожиданным, если вспомнить, что в его отсутствие пристанище во Пскове находила его семья. Уезжая в 1329 г. из города вынужденно, в силу сложившихся обстоятельств, тверской князь, безусловно, понимал, что через какое-то время он вновь найдет в псковичах опору и поддержку. И действительно, псковские летописи сообщают, что «князь Александръ, бывъ в Литве полтора года и приехав во Псковъ, и псковичи прияша его честно и посадиша его на княженье»¹²⁸.

Летописные известия о втором княжении Александра Михайловича во Пскове и о новгородско-псковских взаимоотношениях этого времени крайне малочисленны и скудны по содержанию. Из псковских летописей узнаем, что в 1337 г. «князь Александръ поеха из Пскова в Орду, а жит Александръ во Пскове 10 лет»¹²⁹. Думается, что в период между 1331 г. и 1337 г. Псков оставался в оппозиции к Новгороду. Не случайно из тех же псковских летописных записей известно, что в 1330 г. псковичи и изборяне, руководимые посадником Шелогой (Селогой), «поставиша град Изборескъ на горе на Жарави; того же лета и стену оучиниша камену и ровы изрыша под градомъ, а при княжении Александрове»¹³⁰. Укрепление одного из псковских пригородов находилось в связи не только с сохранявшейся опасностью агрессии со стороны крестоносных государств — соседей Пскова, но и в целом содействовало усилению военного потенциала Псковской земли, противостоящей притязаниям Новгорода, который мог найти поддержку у Москвы.

Именно с учетом такой ситуации следует воспринимать события 1335 г., когда «князь великыи Иванъ хоте ити на Плесковъ с новгородци и со всею Низовьскою землею»¹³¹. Поход не состоялся («отложиша ездъ») по причине того, что, как отметил новгородский летописец, всячески превознося Ивана Калиту, «бысть ему по любви речь с новгородци»¹³². Однако при этом «плесковицемь миру не даша»¹³³. Очевидно, что вновь против Пскова выступила могущественная московско-новгородская коалиция. Отказ же от похода вряд ли следует считать демонстрацией политики примирения. Псковичи, зная о военных приготовлениях великого князя и новгородцев, могли успеть обратиться за помощью в соседнюю Литву. Недаром из Новгородской Первой летописи младшего извода узнаем о случившемся в том же году набеге литовцев на Новоторжскую волость, когда Иван Данилович был срочно вынужден отправиться из Новгорода в Торжок¹³⁴. Так или иначе мир со Псковом был разрушен. Сведений в летописях о дальнейшем развитии событий нет. Тем не менее выскажем некоторые соображения. В 1337 г. «розратися князь великыи Иванъ с новгородци», а из Пскова в Тверь уехал Александр Михайлович, вызвавший на следующий год свою семью¹³⁵. Представляется, что в этих условиях продолжение конфронтации Новгорода и Москвы со Псковом было маловероятным. Новгородско-московский союз дал глубокую трещину, а Псков покинул давний соперник московских князей и новгородцев — Александр Тверской. Таким образом, в конце 30-х гг. XIV в. Псков обрел некоторое внешнеполитическое спокойствие.

Напряженная борьба Псковской земли за сохранение своей независимости в годы псковского княжения Александра Михайловича Тверского имела своим проявлением конфликты между Новгородом и Псковом в церковной сфере. Наиболее значимый из них произошел в 1331 г., когда псковичи попытались создать собственную епископскую кафедру. Рассказ об этих событиях сохранился в новгородском летописании, причем в Новгородской Четвертой летописи он содержит больше подробностей, нежели в Новгородской Первой летописи младшего извода.

Историография, посвященная новгородско-псковскому церковному конфликту 1331 г., достаточно обширна. Этому вопросу уделяли внимание как историки прошлого столетия, так и современные исследователи. В частности, было отмечено, что стремление Пскова к политическому обособлению от Новгорода соединялось с попытками псковичей добиться самостоятельности и в решении церковных вопросов. Большинство авторов указывало на поддержку в этом Пскова со стороны Литвы, что встречало естественное противодействие Новгорода и Московского княжества¹³⁶. Наиболее подробно выводы предшественников представлены в новейшей работе Мацуки Ейзо, которую, кроме того, отмечает наличие источниковедческого анализа известий Новгородской Первой младшего извода и Новгородской Четвертой летописей¹³⁷. Ряд предположений японского исследователя заслуживает внимания.

Из летописей известно, что в 1331 г. к митрополиту Феогносту на Волынь отправился для поставления не только избранный новгородский владыка Василий Калика, но и претендент на независимую от Новгорода псковскую епископскую кафедру некий Арсений¹³⁸. Мацуки Ейзо справедливо полагает, что «как Новгород, постоянно добиваясь большей независимости своей церкви от митрополита, так и Псков таким же образом пытался обрести окончательную самостоятельность от Новгорода», которую в политическом отношении он завоевал уже с XII в., в чем автор статьи соглашается с мнением В.Л. Янина¹³⁹. В отличие от Новгородской Первой летописи младшего извода, Новгородская Четвертая летопись дополнительно сообщает, что во время поездки на Волынь Василий Калика был задержан в Литве великим князем Гедимином, который принудил его подписать договор о поступлении на службу Новгороду Наримонта Гедиминовича на условиях передачи ему части новгородских владений¹⁴⁰. Отсутствие данных сведений в Новгородской Первой летописи младшего извода и соответствующая фразеология Новгородской Четвертой летописи привели Мацуки Ейзо к выводу о том, что это было сделано «из политических соображений в угоду московскому князю Ивану Калите», которому было невыгодно Новгородско-Литовское сближение¹⁴¹. Японский исследователь развил интересное предположение Дж. Феннела о том, что между Василием и Гедимином было достигнуто соглашение не только относительно Наримонта, но и по вопросу провозглашения в Пскове собственной епископии, на что Калика «дал согласие против своей воли, но потом во время переговоров во Владимире Волынском нарушил слово и вместе с Феогностом отверг предложение Пскова об отделении епархии»¹⁴². Подобная гипотеза имеет под собой основания, так как давние связи Пскова с Литвой хорошо известны, а из летописей можно узнать, что псковский претендент в епископы Арсений ехал не только от имени псковичей, но и от имени литовского князя¹⁴³.

В данной связи крайне интересным представляется сообщение, содержащееся в Псковской Третьей летописи. Под 6838 г. в ней говорится, что «владыка Василеи быль во Пскове на свои подъездъ»¹⁴⁴. Учитывая, что избрание Василия состоялось, согласно Новгородской Первой летописи младшего извода, в январе 6838 г., его поездка во Псков могла случиться в январе или феврале 1331 г., то есть еще до того, как Калика отправился на поставление к Феогносту. Возможно, во время «подъезда» Василий заручился поддержкой псковичей, а в обмен вполне мог дать обещание не препятствовать миссии Арсения. Ввиду сказанного полагаем, в отличие от Мацуки Ейзо, что во время переговоров с Гедимином Василий действовал не только по принуждению литовского великого князя, но и с учетом достигнутой ранее договоренности с псковичами. Однако, как известно, своего слова он не сдержал.

Отказом Василия Калики от данного им обещания объясняет Мацуки Ейзо сообщение Новгородской Четвертой летописи о том, что во время возвращения новгородского посольства с Волыни по приказу Гедимина его брат Федор, киевский князь, пытался захватить Калику и его слуг, в результате чего, «боясь мести Литвы, он отправился домой кружным путем»¹⁴⁵. Этот эпизод оказался опущен в Новгородской Первой летописи младшего извода по причине того, что при составлении записей «в НПЛ Василий скрыл существование договора, заключенного с Гедимином, и все события, имевшие к нему отношение»¹⁴⁶. Это делалось с целью окончательно не испортить отношения Новгорода с Москвой. Что касается личности загадочного Арсения, то Мацуки Ейзо вслед за С. Роуэллом полагает, что за ним скрывался один из соперников Василия во время выборов новгородского архиепископа в 1331 г., поскольку иеромонах Арсений упомянут как в записях митрополита Феогноста о поставлений русских епископов, так и в инвентаре литовского митрополита Феофила¹⁴⁷.

Итак, основываясь на известиях летописных источников, а также принимая во внимание выводы исследователей, в первую очередь содержащиеся в новейшей работе японского историка Мацуки Ейзо, о событиях 1331 г. можно сказать следующее. При явной и давно достигнутой политической самостоятельности Псков тяготился тем, что в церковном отношении он входил в сферу влияния новгородского архиепископа. Поэтому создание независимой псковской епископии было в интересах Пскова. Обладая тесными и устойчивыми связями с Литвой, в том числе через своего князя Александра Михайловича Тверского, псковичи надеялись заручиться поддержкой Гедимина, что им и удалось первоначально сделать. Кандидатом в псковские епископы стал Арсений, который, если отождествить его с упомянутым у Феогноста и Феофила иеромонахом, обладал влиянием и авторитетом не только во Пскове, но и возможно, в Новгороде, что увеличивало его шансы на успех. Препятствие в лице как Василия Калики, так и Феогноста погубило надежды псковичей. Новгородский архиепископ был против разделения своей епархии, так как это не соответствовало интересам Новгорода, Феогност не поддержал Псков, опасаясь усиления позиций Литвы в церковной сфере. Митрополит действовал в качестве главы единой русской церкви, а это отвечало политике московских князей, не желавших терять Псков, явно тяготевший к Литве¹⁴⁸. В силу изложенных обстоятельств попытка псковичей учредить собственную епархию закончилась неудачей. В целом же церковный конфликт 1331 г. между Новгородом и Псковом протекал в русле общеполитического противостояния двух городов, имевшего место на протяжении конца 20—30-х гг. XIV в.

С учетом последнего фактора становится вполне объяснимой позиция новгородского летописца в оценке событий 1331 г. Для составителя владычной летописи действия псковичей носили крайне отрицательный характер и приравнивались фактически к измене общерусским интересам. Недаром в записях под 1331 г. содержится нелицеприятная характеристика Арсения и псковского посольства к Феогносту, которые «не потворивше Новаграда ни во чтоже, възнесошася высокоумъемъ своимъ»¹⁴⁹. Столь же показательна и последующая сентенция новгородского книжника: «Нь богъ и святая Софея низлагаеть всегда же высокыя мысли...»¹⁵⁰. Владычный летописец не удержался даже от некоторого ехидства, заметив, что «Арсений же со плесковици поиха посрамленъ от митрополита из Волыньскои земли...»¹⁵¹. Во всех приведенных цитатах явно прослеживается антипсковская направленность официальной новгородской летописи в описании событий 1331 г.

Потерпев неудачу в создании собственной епископской кафедры, Псков несколько изменил церковную политику по отношению к Новгороду. Позиция псковичей по данному вопросу стала более гибкой. Во многом поэтому в 1333 г., когда «приихавъ владыка Василии от великаго князя Ивана, и поиха въ Плесковъ», «прияша его плесковици с великою честью»¹⁵². Новгородская летопись уточняет, что «не бывалъ бяше владыка въ Плескове 7 лет»¹⁵³, хотя здесь явно видна ошибка, если вспомнить известие Псковской Третьей летописи о «подъезде» Василия в начале 1331 г.¹⁵⁴ Не исключено, что новгородский летописец, чья работа велась под руководством владычной кафедры, намеренно допустил ошибку, поскольку итоги визита Василия в Псков в 1331 г. (с учетом сделанных нами ранее предположений) не могли быть одобрительно встречены в Новгороде. Тем не менее положительный прием, оказанный Калике во Пскове в 1333 г., свидетельствует о том, что псковичи решили отказаться от прямого противостояния с новгородской церковной организацией. Правда, мы склонны усматривать в этом лишь тактический ход, а не действие, вызванное «установлением прочных новгородско-псковских отношений», как считает А.С. Хорошев¹⁵⁵. Об их улучшении в 30-е гг. XIV в. не может быть и речи, особенно во время второго псковского княжения Александра Михайловича Тверского. В 1337 г. случилось «розмирье» Новгорода с Москвой, и крайне опасный для Пскова новгородско-великокняжеский союз распался¹⁵⁶. Псковичам уже не нужно было идти на уступки. И их борьба за церковную автокефалию возобновилась. Согласно рассказу Новгородской Первой летописи младшего извода, в 1337 г. «поиха владыка Василии въ Плесковъ на подъездъ, и плесковици суда не даша, и владыка поиха от них, проклявъ их»¹⁵⁷. Чем закончилось церковное противостояние Новгорода и Пскова — из источников не известно. Думается, что ситуация осталась прежней: Псков не получил собственную епископию, а новгородский архиепископ не посылал в Псков своих наместников и не вызывал псковичей в Новгород, как это было оговорено в Болотовском соглашении (о чем речь пойдет ниже).

Развитие церковно-политической жизни во Пскове в 30-х гг. XIV в. показывает, что в новгородско-псковских взаимоотношениях конца этого десятилетия при отсутствии открытого противостояния сохранялась большая напряженность и даже некоторая неопределенность. Развязка наступила через несколько лет. Начало 1340-х гг. ознаменовалось новым конфликтом между Новгородом и Псковом и последовавшим за ним примирением. И опять, как не один раз прежде, втянутой в события оказалась Литва.

В 1341 г. у Пскова произошло вооруженное столкновение с Орденом, переросшее вскоре в довольно длительную войну, продолжавшуюся до 1343 г. Летописные статьи, описывающие военные действия этого периода, сохранились в изложении как псковского, так и новгородского источников, причем первый содержит более пространные записи, детально воспроизводящие ход мелких стычек и крупных сражений между ливонцами и псковичами. Помимо различий в информативной насыщенности в новгородском и псковском летописании сохранились совершенно разные оценки одних и тех же событий, сопоставление и сравнительный анализ которых позволяет судить о характере взаимоотношений Новгорода и Пскова в начале 40-х гг. XIV в.

Несоответствие двух версий обнаруживается уже с объяснения причин и описания обстоятельств, вызвавших конфликт Пскова с Орденом. Псковские летописи под 1341 г. сообщают, что 9 сентября в Латгалии «на Опочьне» немцы убили «псковъских пословъ пять мужь» и их дружину «на миру»¹⁵⁸. В отместку псковичи 21 декабря во главе со своим князем Александром Всеволодовичем (возможно, призванным на княжение вскоре после отъезда из Пскова Александра Михайловича Тверского) «повоеваша Лоты-голу»¹⁵⁹. Однако князь Александр после того, как «оучини разратие с немцы», почему-то «разгневався на псковичь и поеха прочь», в Новгород, хотя псковичи многократно «биша челомъ»¹⁶⁰. Посольство в Новгород также не увенчалось успехом — Александр Всеволодович ответил отказом. Тогда псковские послы «начаша много кланятися новгородцемъ, да быша дали наместника и помощь», но и здесь ничего не добились: «Новогородци не даша псковичемъ наместника ни помощи»¹⁶¹. В этих сложных для Пскова условиях конфликт с Орденом продолжал разгораться. «Тое зимы» (то есть зимой 1342 г.) немцы «приехавше со всею силою, поставиша Новыи городокъ на реце на Пивжи, на Псковъскои земле», а псковичи в ответ «схавше за Норову в мале дружине и взяша посадъ Ругодива» (Нарвы)¹⁶². В одиночку противостоять мощному орденскому войску Псков долго не мог, поэтому псковичи весной 1342 г., «нагадавшеся, послаша послове в Витебско ко князю Ольгерду помощи прошати, ркущи тако: братия наши Новогородци нас повергли, не помагаютъ намъ; а ты, господине, князь великии Ольгерде, помози нам в сие время»¹⁶³. На этот раз просьба псковичей не осталась без ответа. Двадцатого июля в Псков прибыло войско, руководимое Ольгердом и Кейстутом Гедиминовичами, Андреем Ольгердовичем и Юрием Витовтовичем. Вскоре Андрей стал псковским князем¹⁶⁴.

Совсем иначе ход и смысл событий 1341—1342 гг. представлен в Новгородской Первой летописи младшего извода. В ней рассказ в статье под 1342 г. начинается с описания того, как прибывшее в Новгород псковское посольство обратилось «с поклономъ: «идет на нас рать немечкая до полна ко Плескову; кланяемся вам, господе своей, обороните нас»¹⁶⁵. О князе Александре Всеволодовиче и его роли в эскалации конфликта с Орденом здесь нет и речи. Лишь значительно позже новгородский летописец упомянул, что «Олександра Всеволодица преже того выпровадили бяху»¹⁶⁶. Сообщив о цели псковского посольства, автор владычной летописи повествует о том, как «новгородци же, не умедляще ни мала, поехаша вборзе» на помощь Пскову¹⁶⁷. Однако, по версии новгородского летописца, у Мелетова их встретило второе посольство псковичей, которое будто бы уведомило, что «рати к нам нету, есть рать немечкая, да ставят город на рубежи на своей земли»¹⁶⁸. После этого новгородское войско, которое «хотеша ити къ Плескову», лишь «послушавше молбы» псковских послов, вернулось обратно¹⁶⁹. А чуть позже новгородский автор гневно рассказал, что «того же лета предашася плесковици Литве, отвергъшеся Новаграда и великаго князя; приведоша собе из Литвы князя Олгерда, Гедиминова сына, с Литвою», который «посади» во Пскове на княжение своего сына Андрея¹⁷⁰.

В более позднем новгородском летописании, восходящем к Новгородско-Софийскому своду XV в., обе летописные версии — и новгородская и псковская — были соединены, но таким образом, что сохранялась та линия, которая была намечена в Новгородской Первой летописи младшего извода. Так, в Новгородской Четвертой летописи сначала помещен рассказ о гибели в Латгалии псковских послов, разгоревшемся псковско-немецком конфликте и об отъезде князя Александра Всеволодовича, после чего следует сообщение о строительстве немцами крепости «на Пивжи на Псковской земли»¹⁷¹, то есть встречаются известия, идентичные записям в псковских летописях, но со значительными сокращениями. Далее повествуется о переговорах между Новгородом и Псковом, о приезде Ольгерда с литовской помощью и о вокняжении во Пскове Андрея Ольгердовича тождественно с Новгородской Первой летописью младшего извода. При этом, сообщая о псковском посольстве в Витебск, редактор Новгородской Четвертой летописи подчеркнул, что псковичи обратились с просьбой о помощи к великому князю литовскому, «на Новгородъ лжу въскладываа»¹⁷².

Итак, в наличии у исследователя событий 1341—1342 гг. два варианта повествования, отражающих точки зрения новгородского и псковского летописцев. В историографии, посвященной описанию хода войны Пскова с Орденом и произошедшему в это же бремя новгородско-псковскому конфликту, также не сложилось однозначного мнения по вопросу о том, какому же источнику — новгородскому или псковскому — стоит доверять больше. Историки первой половины XIX в., Н.М. Карамзин и С.М. Соловьев, не смогли дать на него ответа, поэтому, излагая событийную нить, компилировали обе летописные версии¹⁷³. И.Д. Беляев и А.И. Никитский вообще обошли вниманием события начала 40-х гг. XIV в. Н.И. Костомаров, по всей видимости, отдавал предпочтение псковским летописям. Хотя исследователь оговаривался, что «соображая это разноречие летописцев, кажется, вернее всего, что во Пскове действовали и боролись между собою две партии» — проновгородская и пролитовская¹⁷⁴. Столь же осторожен был в своих выводах и В.Т. Пашуто. Историк хоть и использовал при рассмотрении политики Пскова в начале 40-х гг. XIV в. в первую очередь сведения псковских летописей, все же отмечал, что «псковская летопись далека от объективного описания...»¹⁷⁵. Новейший исследователь новгородско-псковских взаимоотношений В.Л. Янин полагает, что «по-видимому, более достоверна псковская версия»¹⁷⁶. С учетом такой неопределенности в установлении степени достоверности новгородского и псковского источников стоит еще раз внимательно сопоставить и проанализировать их известия.

Новгородская Первая летопись младшего извода, как известно, начинает описание событий с весны 1342 г., поскольку помощь от Новгорода, о которой сообщает летопись, отправившаяся «не умедляще ни мала», «вборзе», будто бы вышла из города «в великую пятницу, а и иныи в великую су-боту»¹⁷⁷, то есть в апреле 1342 г. Принимая во внимание подчеркиваемую в Новгородской Первой летописи младшего извода спешность приготовлений новгородцев, можно полагать, что посольство из Пскова прибыло в Новгород, скорее всего, в первой половине апреля или даже в конце марта 1342 г. Псковские летописи начинают свой рассказ с событий сентября 1341 г. Таким образом, новгородский летописец опустил описание произошедшего в промежуток между сентябрем 1341 г. и апрелем 1342 г. Думается, сделано это было не случайно.

Судя по псковскому источнику, причиной просьбы псковичей о помощи у Новгорода было столкновение Пскова с Орденом в Латгалии, в первую очередь — поход псковичей во главе с князем Александром Всеволодовичем, точно датируемый в Псковской Третьей летописи 21 декабря 1341 г.¹⁷⁸ Князь Александр Всеволодович, кроме того, упомянут в качестве псковского князя в статье 1342 г. в Новгородской Первой летописи младшего извода¹⁷⁹. Относительно его личности можно сделать лишь некоторые предположения. После ссоры с Псковом Александр Всеволодович уехал в Новгород, а псковичи, пытаясь вернуть князя, опять же «послаша... пословъ с поклономъ и до Новагорода»¹⁸⁰. Учитывая, что, получив отказ, псковичи просили новгородцев вместо Александра Всеволодовича дать им наместника, а также сочувственное отношение новгородского летописца к этому князю, есть все основания предполагать в Александре Всеволодовиче князя, призванного псковичами именно из Новгорода и выполнявшего во Пскове наместничьи функции. Н.И. Костомаров справедливо отмечал, что просьба дать наместника означала, что псковичи «соглашались стать в непосредственное подчинение к Новгороду» в обмен на предоставление военной помощи против Ордена¹⁸¹. Обстоятельства в конце 1341 г. сложились, видимо, так, что псковичи были готовы пойти на ряд уступок Новгороду вплоть до некоторого ограничения своей политической самостоятельности. Объяснение сложившейся ситуации, как кажется, кроется в следующем.

Из псковских летописей известно, что в начале сентября 1341 г. Псков вел какие-то переговоры с Орденом¹⁸². Эти сведения находят подтверждение в немецкой хронике Германа Вартберга. Иностранный хронист сообщает, что при магистре Борхарде Дрейнлевском, который вступил в должность 24 июня 1340 г., «псковичи вели переговоры с канониками и Вольдемаром Врангелем, кокенгузенским фохтом, и другими сановниками архиепископа рижского»¹⁸³. С целью ускорить переговорный процесс в Псков отправился рыцарь Генрих. Однако во время переговоров во двор, где они проходили, будто бы ворвались подвыпившие псковичи и произошла стычка их с орденскими послами. После этого вскоре развернулись военные действия между ливонцами и псковичами¹⁸⁴. Комментируя соответствующие сведения Вартберга, известный исследователь истории Ливонского ордена Е.В. Чешихин соотнес данные немецкой хроники со сведениями псковских летописей¹⁸⁵. С таким приемом историка нельзя не согласиться. Не вдаваясь в подробности произошедших во время обмена посольствами событий и не выясняя, кто был виновником их срыва (что сделать, скорее всего, невозможно), все же нужно констатировать важный факт: до осени 1341 г. некоторое время между Псковом и Орденом шли какие-то переговоры. Видимо, вопросы, на них обсуждавшиеся, были достаточно серьезными, так как дело не удалось уладить мирным путем, и отношения Пскова с Орденом обострились. Поэтому приглашение из Новгорода в Псков в качестве наместника князя Александра Всеволодовича выглядит вполне логичным и соответствующим сложившейся ситуации.

Если все изложенные соображения верны, тогда становится ясно, что новгородский летописец намеренно не упомянул о событиях сентября 1341 — апреля 1342 г. Новгородский наместник Александр Всеволодович повел себя неподобающим образом. В самом начале военных действий между псковичами и ливонцами он отказался продолжать руководить псковским войском, почему-то «разгневався на псковичь и поеха прочь». Псков остался без военачальника. Обо всем этом новгородская летопись умолчала. Полагаем, что и описание дальнейших событий в ней искажено в соответствии с интересами Новгорода. Сомнения вызывает необъективность летописца в изложении отдельных фактов. Так, согласно новгородскому источнику, немцы возвели крепость «на рубежи на своей земли». Псковские же летописи сообщают, что она была поставлена «на реце на Пивжи, на Псковъскои земли». Речь в данном случае идет о замке Нейгаузен, развалины которого находятся на восточном, то есть псковском, берегу реки Пивжи (Пиузы), являвшейся пограничным водоразделом между владениями Ордена и Пскова¹⁸⁶. Таким образом, более достоверными оказываются сведения псковских летописей. Новгородский рассказ о псковских посольствах, на наш взгляд, построен так, чтобы показать безосновательность опасений и непоследовательность действий псковичей, что в свою очередь оправдывает новгородцев, повернувших свое войско обратно (если оно вообще выступало из Новгорода), и даже придает их поведению благородный характер. Учитывая сделанные наблюдения, мы приходим к выводу, что изложение событий конца 1341 — начала 1342 гг. более достоверно представлено в псковских летописях, нежели в Новгородской Первой летописи младшего извода, которая оказалась сильно подвержена политической конъюнктуре.

Анализ летописных свидетельств показывает, что неприязненные отношения между Новгородом и Псковом к весне 1342 г. переросли в новое противостояние. Его причиной послужило нежелание новгородского правительства оказать помощь псковичам в борьбе с Ливонским орденом. В условиях разрастания псковско-немецкого приграничного инцидента в крупномасштабную войну Новгород не захотел быть втянутым в нее и пожертвовал интересами своего стратегического партнера. Решение, принятое новгородцами, можно объяснить лишь с учетом изменившейся к тому времени международной ситуации в Восточной Европе. В течение 1340—1341 гг. один за другим умерли Иван Калита, Узбек, Гедимин, сменился магистр Ордена. Как кажется, новгородцы побоялись вступать в войну с Ливонией на стороне Пскова, не зная наверняка соотношения сил в регионе. Так или иначе, Псков оказался перед перспективой длительной войны с основными силами Ордена без новгородской поддержки. Поэтому совершенно логичным стал следующий шаг — обращение за помощью к Ольгерду, поскольку Литва являлась давним геополитическим союзником Пскова. Неудивительно, почему новгородские летописи с возмущением рассказывают об этих событиях, обвиняя Псков в предательстве интересов Руси и в прямой измене Новгороду. Однако объективно псковская политика выглядит оправданной и предопределенной отступничеством новгородцев. Очередной союз псковичей с литовцами и вокняжение в Пскове Андрея Ольгердовича еще больше усложнили новгородско-псковские взаимоотношения.

Тем не менее вскоре ситуация изменилась. В то время как псковичи «надеющися помощи от Олгерда», великий литовский князь «и братъ его Кестутии прочь поехаша с своеми людми»¹⁸⁷. Оставшийся в Пскове Андрей Ольгердович не имел в своем распоряжении того необходимого числа воинов, которое устроило бы Псков. Недаром псковский летописец с безысходной горечью заметил: «И видевше псковичи, что помощи имъ нет ни от коея же страны, и положиша упование на бога, на святую троицу и на Всеволожу молитву и на Тимофееву»¹⁸⁸. Представляется, что акцент летописца, сделанный на факте отсутствия помощи псковичами «ни от коея же страны», во многом навеян был недавно произошедшим разрывом Пскова с Новгородом. Согласно варианту Псковской Второй летописи, тяжелое положение псковичей напрямую зависело от ухода литовского войска: «А Олгердъ и брат его Кестутии съ своими литовникы поехаша прочь, а псковичемь не оучинивше помощи никоея же»¹⁸⁹. Именно с учетом последнего обстоятельства становится понятным оригинальное чтение Псковской Третьей летописи, завершающее рассказ об Ольгерде. Летопись сообщает, что после того, как псковичи лишились литовской поддержки, они «смиришася с Новымъгородом»¹⁹⁰. Новгородская Четвертая летопись, передавая с незначительными изменениями вариант псковской летописи, также содержит дополнительное чтение о том, что псковичи «добиша челомъ Новугороду, и смиришася»¹⁹¹. Примирение стало возможным после ухода Ольгерда с литовским войском, что, видимо, означало фактическое прекращение действия недолговечного на этот раз псковско-литовского союза. Интересно, что начиная с этого момента меняется настрой псковских летописей по отношению к Новгороду. Если в рассказе о случившемся «тогда в то время» в Псковской земле моровом поветрии Псковская Первая летопись традиционно говорит об «оумножение грех ради наших»¹⁹², а Псковская Вторая вообще ограничивается лишь констатацией факта, что «бысть моръ золъ на людех въ Пскове и въ Изборьске»¹⁹³, то Псковская Третья летопись уточняет, что эпидемия произошла «в то розратье трехъ ради наших»¹⁹⁴. Под «розратьем» явно подразумевается конфликт с Новгородом, который накануне удалось уладить псковскому правительству.

Восстановление псковско-новгородских отношений, вероятно, предполагало и возобновление взаимных обязательств по оказанию военной помощи. Так думать позволяет рассказ псковских летописей о событиях весны 1343 г., когда война с Ливонским орденом вступила в завершающую стадию. Объединенное войско псковичей и изборян под руководством князей Ивана и Евстафия, выступившее 26 мая, в течение пяти дней (в Новгородской Первой летописи младшего извода говорится о восьми) «воеваша около Медвежин Голове», но во время возвращения в пределы Псковской земли столкнулось с орденской ратью «на Мале борку, на тесне»¹⁹⁵. В кровопролитном сражении, псковичи и изборяне одержали верх. Однако, несмотря на общий успешный итог, какая-то часть русского войска поддалась панике. В начале битвы («коли ту ступишася битися»), по сообщению псковского источника, «в то время Руда поп борисоглебскои, Лошаков внукъ, повергъ конь и щитъ и вся оружия ратныя брани, побеже попъ с побоища и прибеже въ Изборско и поведа имъ лиху весть: всех псковичь и изборянъ побили немцы»¹⁹⁶. Из Изборска ложные слухи проникли и в Псков. Дальнейший рассказ псковского летописца чрезвычайно показателен. Поверив попу Руде, псковичи «отрядиша гонцомъ в Новьгород Фому попа: псковичи вси побиты, новогородцы братия наша, поедите на борзе, загоните Псковъ перво немець, оже немцы загонят»¹⁹⁷. И хотя вскоре выяснился обман Руды и гонец не был отправлен, представляется важным, что псковичи собирались просить помощи именно у Новгорода, называя при этом новгородцев «братия наша». Видимо, к 1343 г. отношения между Новгородом и Псковом полностью нормализовались, и псковско-новгородский военно-политический союз в очередной раз был возобновлен. Как следует из летописных сообщений за следующие годы, он продолжал оставаться в силе.

Летом 1348 г. войска шведского короля Магнуса Эрикссона вторглись в Новгородскую землю. Население новгородских владений в Ижоре и Води было подвергнуто насильственному обращению в католическую веру. Помощи от Москвы, о которой новгородцы просили Симеона Ивановича Гордого, не последовало. Вскоре шведы «взя Ореховець на Спасов день», 8 бояр, руководивших обороной этой новгородской пограничной крепости, попали в плен. Лишь после длительной осады Орешка новгородским войском, начавшейся осенью 1348 г., он был отвоеван 25 февраля 1349 г.¹⁹⁸ Как явствует из летописных сообщений, во время этой войны со Швецией на помощь Новгороду пришел Псков. Новгородская Первая летопись младшего извода рассказывает, что в начале военных действий «посадникъ же Федоръ Данилович и наместьници князя великаго и вси новгородци и плесковиць немного и новоторжьци и вся волость Новгородская поихаша в Ладогу», навстречу шведам¹⁹⁹. Об этих же событиях повествует и Новгородская Четвертая летопись, правда, несколько иначе. Согласно данному источнику, новгородско-псковское войско «поехаша из Ладоге и сташа подъ Ореховымъ на Оуспение святеи богородици»²⁰⁰. Видимо, вариант Новгородской Четвертой летописи более точно отражает маршрут движения и последовательность действий русских полков. Ее чтение дополняют и подтверждают известия псковских летописей, полнее представленные в редакции Псковских Первой и Третьей. Из псковского текста узнаем, что «месяца июня въ 24 день поехаша псковичи ко Орешку городку новогородцемъ в помощь, о посаднику Илии противу короля»²⁰¹. Кроме того, Новгородская Четвертая летопись содержит рассказ о трениях, возникших между новгородцами и псковичами под Орешком, отсутствующий в Новгородской Первой младшего извода. По свидетельству новгородского летописца, во время осады ореховецкого гарнизона шведов «плесковици реша новгородцемъ: "не хотимъ стояти долго, но идемь прочь". Реша же новгородци: "братье плесковици! топерво мы вамъ дали жалобу на Болотови: посадникомъ на-шимъ оу васъ въ Плескове не быти ни судити, а о владыце судити вашему плесковитиноу, а из Нозагорода васъ не позывати дворяны, ни подвоискыми, ни софьяны, ни известникы, ни беречи, но борзо есте забыли наше жалование, а ныне хощете поехати; поидите в ночь, а поганымъ похвалы не даите, а намъ нечести". Они же отъ Орешка в полъ дни поехаша, оудари въ трубы, в бубны и в посвистили, немци же, то видевше, почаша смеятися»²⁰². Иначе дело представлено в псковских памятниках. В них говорится, что «в то время немцы, приехавше во Псковъ и розкинуша мирнии грамоты съ псковичами», повоевали псковские территории у Острова, под Изборском, на Завеличье и под самим Псковом. Псковский летописец уточняет, что «пьсковичи тогда бяше оу Орешка»²⁰³. О том, что псковский военный отряд покинул новгородцев, ни одна из псковских летописей не сообщает. Но это не противоречит сведениям Новгородской Четвертой летописи о том, что псковская подмога ушла из-под Орешка. В любом случае как новгородский, так и псковский источники не дают достаточных оснований предполагать разрыв между Новгородом и Псковом, хотя наличие определенных сложностей во взаимоотношениях двух городов отрицать нельзя.

События 1348 г. примечательны тем, что для большинства исследователей они традиционно означали наступление новой эпохи в отношениях между Новгородским и Псковским государствами. Значительную роль в этом сыграло указание Новгородской Четвертой летописи на «жалобу на Болотови», подписанную новгородцами и псковичами.

Еще Н.М. Карамзин отнес заключение Болотовского договора к тому же 1348 г. Как полагал историк, говоря о новгородцах и псковской помощи, «они (новгородцы. — А.В.) хотели доказать свою благодарность за сие усилие, и торжественно объявили, что знаменитый город Псков должен впредь называться младшим братом Новгорода». Тем самым, по мысли Н.М. Карамзина, «отчизна св. Ольги приобрела гражданскую независимость...»²⁰⁴.

Выводы Н.М. Карамзина получили дальнейшее развитие в отечественной историографии, хотя взгляды историков последующего времени незначительно отличались друг от друга. С.М. Соловьев считал, что, «идучи к Орешку, новгородцы... дали жалованье Пскову»²⁰⁵. И.Д. Беляев полагал, что сначала новгородцы «заключили формальный договор с Псковом на Болотове», а потом псковичи, «получивши такое важное и полное признание своих прав от самого Новгорода», «немедленно снарядили войско... и тем самым закрепили самый договор». Вслед за Н.М. Карамзиным И.Д. Беляев утверждал, что «со времен Болотовского договора всякие притязания Новгорода на верховенство над Псковом прекратились сами собою»²⁰⁶. Н.И. Костомаров предложил датировать Болотовское соглашение 1347 г. При этом исследователь высказал мнение о том, что его заключение было полностью инициативой псковичей, которые после войны с Орденом в 1342—1343 гг. и разрыва с Литвой «обратились к Новгороду»²⁰⁷. Более оригинальную трактовку причин подписания Болотовского договора предлагал А.И. Никитский. Он связывал их в первую очередь с церковными отношениями между Новгородом и Псковом. По мысли А.И. Никитского, «при невозможности удержать своего младшего брата от дальнейших попыток к основанию отдельной кафедры... новгородцам было даже выгодно отказаться от непопулярных прав владыки и сохранить через это принадлежность Пскова к Новгородской епархии». Война же со Швецией «благоприятствовала... мирному улажению дела»²⁰⁸. А.Е. Пресняков считал, что Болотовским договором «псковичи возобновили порванную политическую связь с Великим Новгородом». Датируя его заключение 1348 г., исследователь, тем не менее, полагал, что соглашение предшествовало началу похода Магнуса III²⁰⁹. Возвращаясь к точке зрения Н.М. Карамзина, советский историк И.Д. Мартысевич также писал: «Новгород обратился за помощью к Пскову, взамен чего Новгород согласился признать самостоятельное существование Пскова»²¹⁰. Своеобразную интерпретацию Болотовского договора предлагала С.И. Колотилова, по мнению которой Новгород таким образом «отказывался не столько от своих прав на Псков, сколько от своих претензий считать его новгородским пригородом»²¹¹. А.С. Хорошев, с учетом специфики своей монографии, как и А.И. Никитский, основное внимание уделил изменениям в церковных взаимоотношениях Новгорода и Пскова, произошедшим после подписания соглашения в Болотове; исследователь даже говорит о церковной реформе во Пскове²¹².

Традиционный взгляд на Болотовский договор подвергся пересмотру сравнительно недавно. Г.В. Проскурякова, поддержанная И.К. Лабутиной, указала на то, что «слова летописи — не текст договора»; Болотово — «не лагерь под Орешком»; в летописи «говорится о более или менее недавнем соглашении.» Все это позволило отказаться от даты 1348 г. Автор высказала предположение, что Болотовский договор «был заключен в годы княжения Александра Михайловича Тверского в Пскове.., самое позднее, в 1337 году»²¹³.

С высказываниями Г.В. Проскуряковой согласился В.Л. Янин. Однако он не только дополнительно аргументировал наблюдения исследовательницы, но и удревнил датировку договора. Историк обратил внимание на то, что, во-первых, угроза со стороны шведов была не столь значительна, чтобы новгородцы согласились дать «жалованье» псковичам; во-вторых, подобные договоры «не заключаются в полевых условиях предводителями военных отрядов»; в-третьих, в районе Орешка нет населенного пункта под названием Болотово; в-четвертых, не совсем понятно, почему соглашение заключается в обмен на военную помощь; в-пятых, между событиями под Орешком и Болотовским «пожалованием» прошло определенное время; и наконец, в-шестых, ни Новгородская Первая летопись, ни псковские летописи не упоминают о каком-либо докончании между Новгородом и Псковом под 1348 г. Учитывая вышеизложенные обстоятельства, В.Л. Янин обратился к событиям 1329 г., когда к Пскову двигалось войско Ивана Даниловича Калиты, целью которого было выгнать Александра Михайловича Тверского из города. Тогда под Опоками, в лагере великого князя, Иван Калита «кончаша мир вечный с псковичи». Уточнив, что в 7 км от Опок находится деревня Волотово на реке Люте, В.Л. Янин пришел к выводу, что Болотовский или, правильнее, Болотовский договор вполне тождествен описанному в летописи миру 1329 г., заключенному между Новгородом и Псковом около города Опоки. При этом «вечный мир» 1329 г. «опирался на некий традиционный формуляр» новгородско-псковских соглашений²¹⁴.

Одновременно с разработкой точки зрения, отодвигающей время подписания Болотовского соглашения к первой трети XIV в., в последние несколько лет высказано мнение, согласно которому заключение мира под Болотовом произошло в начале 40-х гг. XIV в. Так, Т.В. Круглова, изучающая церковную организацию Пскова и касающаяся в связи с этим новгородско-псковских отношений, относит подписание Болотовского договора к 1342 г., когда псковичи, потерпевшие неудачу в попытке возвратить утраченное будто бы право самостоятельно приглашать князей, обратились за помощью к Новгороду²¹⁵. С.В. Белецкий датирует Болотовский договор зимой 1342/1343 гг. Автор трактует его как юридическое закрепление будто бы фактически существовавших с 1307 г. взаимосвязей Новгорода и Пскова²¹⁶. А.В. Еременко присоединился к хронологическим выводам Т.В. Кругловой относительно Болотовского мира. При этом он реконструирует статьи соглашения, касавшиеся, по его мнению, практики внешнеполитических отношений Пскова с иностранными государствами при контроле со стороны Новгорода²¹⁷. В целом у указанной группы авторов нетрудно обнаружить общие моменты в оценке Болотовского договора. В отличие от Г.В. Проскуряковой, И.К. Лабутиной и В.Л. Янина, Т.В. Круглова, С.В. Белецкий и А.В. Еременко не считают возможным относить время подписания псковско-новгородского соглашения ранее 40-х гг. XIV в. и связывают его заключение с событиями псковско-ливонской войны, а точнее, с 1342 г. При этом в содержании договора Т, В. Круглова и А.В. Еременко усматривают тенденции к закреплению подчиненного положения Пскова от Новгорода, хотя и говорят о близком к завершению процессе политического обособления Псковской земли от Новгородской.

Отход от хрестоматийной датировки Болотовского договора и соответственно характеристики взаимоотношений Новгорода и Пскова предшествующего периода вызвал критические замечания у сторонников традиционной точки зрения. В частности, В.А. Буров выступил с опровержением доводов В.Л. Янина, что вызвало дискуссию между двумя историками на страницах журнала «Отечественная история». Отстаивая господствующее до В.Л. Янина мнение о значении Болотовского договора, В.А. Буров основным местом конструктивной части своей статьи сделал анализ термина «младший брат», используемого Новгородом по отношению к Пскову, что отразилось в летописной статье Софийской Первой летописи под 1348 г. По мысли исследователя, такое обращение означало в представлении людей Средневековья «существование вассальных отношений Пскова к Новгороду»²¹⁸.

Подводя итог историографическому обзору вопроса о датировке и значении Болотовского договора, следует признать, что мнение Г.В. Проскуряковой — В.Л. Янина о более раннем заключении этого соглашения, нежели традиционно называемый 1348 г., в целом является достаточно аргументированным и открывает возможности для поиска новых решений в плане изучения новгородско-псковских отношений второй четверти XIV в.

Прежде всего необходимо выяснить, действительно ли Болотовский договор был заключен в годы псковского княжения Александра Михайловича Тверского, а точнее, в 1329 г. во время похода Ивана Калиты против Пскова в помощь новгородцам. Представляется, что в построениях Г.В. Проскуряковой и В.Л. Янина существуют отдельные слабые звенья. В частности, это касается предположения о связи подписанного в Болотове соглашения с именем Александра Тверского. Аргументация В.Л. Янина здесь основывается на следующем сообщении Новгородской Первой летописи младшего извода под 1331 г.: в рассказе о возвращении князя Александра в Псков из Литвы сказано, что «плесковици измениле крестъное целование к Новуграду», приняли князя «из литовъскыя рукы»²¹⁹. В.Л. Янин заключил, что данное условие — не сажать в Пскове литовских князей — присутствовало в традиционной практике новгородско-псковских докончаний. Ввиду того что Александр Тверской уехал из Пскова сразу же после подписания мирного соглашения в лагере Ивана Калиты под Опоками, В.Л. Янин полагает, что в тексте Болотовского договора также говорилось об аналогичных обязательствах со стороны псковичей²²⁰.

Несмотря на то что запись Новгородской Четвертой летописи под 1348 г. содержит не подлинный текст Болотовского соглашения, а лишь указание на него, все же о содержании Новгородско-Псковского договора мы имеем представление. Очевидно, что о запрете псковичам принимать князей из Литвы в нем не говорилось ни слова. Поэтому считаем, что достаточно веских оснований связывать заключение именно Болотовского договора с обстоятельствами княжения в Пскове Александра Михайловича Тверского в работах Г.В. Проскуряковой и В.Л. Янина не представлено. Обращает на себя и датировка договора: не позднее 1337 г. (Г.В. Проскурякова) или 1329 г. (В.Л. Янин). Даже принимая во внимание наиболее позднюю из допускаемых дат — 1337 г. — и вновь возвращаясь к событиям 1348 г., создается впечатление, что для промежутка между ними не слишком применима формулировка, которую вкладывает в уста новгородцев, стоящих под Орешком, летописец: «борзо есте забыли (псковичи. — А.В.) наше жалование». То, что псковичи так быстро позабыли о благодеяниях новгородцев, скорее, свидетельствует о том, что заключение Новгородско-Псковского договора состоялось не в 1330-е гг. и тем более не в 1329 г., а в более близкое к событиям под Орешком время, то есть приблизительно в 1340-е гг. Причиной, которая позволила новгородцам выразить свое недовольство по поводу неблагодарности псковичей, могло стать нападение литовского князя Ольгерда на Новгород в 1346 г., осуществленное, как отмечает В.Л. Янин, с плацдарма на территории Псковской земли²²¹.

Наиболее уязвимым местом в построениях В.Л. Янина относительно датировки Болотовского соглашения является сопоставление данного договора с миром, заключенным под Опоками. Из летописной статьи 1348 г. Новгородской Четвертой летописи известно, что двумя сторонами, подписавшимися под условиями Болотовского договора, были Новгород и Псков. Кто же заключал мир под Опоками? Если вновь вернуться к событиям 1329 г., то обнаружится, что, по Новгородской Первой летописи старшего извода (и другим новгородским источникам), псковичи посылали посольство «къ князю Ивану и к новгородцемъ», а с кем они «докончаша миръ» — не ясно²²²; по псковским же летописям, соглашение со Псковом подписал Иван Калита, а не Новгород: «князь же Иванъ... докончаша миръ вечный со псковичи» (Псковские Первая и Третья летописи)²²³, «князь великии отдаде псковичемь вины» (Псковская Вторая летопись)²²⁴. Исходя из изложенного, целесообразным было бы утверждать, что договор под Опоками был не новгородско-псковским, а великокняжеско-псковским докончанием, которое позволяло московскому правительству сохранить Псков в орбите своего политического влияния. Нормы же, декларированные Болотовским соглашением, посвящены исключительно сфере псковско-новгородских взаимоотношений. Поэтому не считаем возможным отождествить соглашение под Опоками с Болотовским договором.

Приведенные соображения заставляют усомниться в правоте тех исследователей, которые относят заключение Болотовского договора к периоду княжения в Пскове Александра Михайловича Тверского. Думается, что взаимные обязательства Новгорода и Пскова в том виде, как они изложены в статье Новгородской Четвертой летописи под 1348 г., были приняты двумя городами позже, чем в 30-е гг. XIV в., но в любом случае до 1348 г., скорее, за пять-шесть лет до новгородско-шведской войны и стояния под Орешком. В поисках наиболее вероятной даты составления договора следует обратиться к событиям 1342 г. Именно тогда псковичи «смиришася с Новымъгородом» (Псковская Третья летопись)²²⁵, «добиша челомъ» (Новгородская Четвертая летопись)²²⁶ (последняя фраза созвучна с текстом Болотовского договора в том, что «жалобу» дали именно новгородцы). Псковские и новгородские летописи независимо друг от друга свидетельствуют, что мир 1342 г. был заключен между Новгородом и Псковом, а не Псковом и великим князем. Напомним, что в 1342 г., во время псковско-ливонской войны, псковичи после очередного разрыва с новгородцами и отъезда своих союзников — литовских князей — оказались в крайне тяжелых условиях, грозивших Пскову в лучшем случае длительной внешнеполитической изоляцией, а в худшем — потерей государственной самостоятельности. Во многом в силу этих обстоятельств псковичи были вынуждены пойти на примирение с Новгородом.

Каково же было значение Болотовского договора для судеб Псковского государства? Не считаем возможным видеть в нем тот правовой акт, который стал отражением переломного момента в псковской истории, когда Псков якобы обрел независимость от Новгорода, о чем писали практически все исследователи. Напротив, склоняемся к мысли, что политический суверенитет был завоеван Псковом еще в начале второй трети XII в. Следовательно, и значение Болотовского договора необходимо рассматривать в контексте равноправных партнерских отношении между Новгородом и Псковом.

На первый взгляд, содержание Болотовского соглашения действительно будто бы свидетельствует в пользу мнения о зависимости Пскова от Новгорода непосредственно перед его подписанием. Казалось бы, судебная деятельность новгородских посадников, владычных наместников и княжеских чиновников в Пскове прекращалась лишь с момента заключения Болотовского мира. Однако еще в XIX в. Н.И. Костомаров писал, что статьи Болотовского договора лишь юридически зафиксировали ту ситуацию в новгородско-псковских взаимоотношениях, которая сложилась на практике задолго до первой половины XIV в.²²⁷ Признавая возможность подобной трактовки мира в Болотове, мы можем предложить и несколько иной взгляд на его содержание.

В.Л. Яниным было недавно отмечено, что Болотовский договор опирался на некий традиционный формуляр новгородско-псковских докончаний²²⁸. Вполне возможно, что его первоосновой было соглашение, заключенное вскоре после событий 1136—1137 гг. Впоследствии между Новгородом и Псковом нередко случались конфликты, за которыми непременно следовали периоды примирения, что должно было отразиться в практике закрепления соответствующих юридических актов. Не исключено, что каждый из последующих договоров, помимо новаций, отвечающих тому или иному этапу в истории новгородско-псковских взаимоотношений, содержал и первоначальные статьи. Подобный пример из псковской юридической практики нам известен. Так, Псковская Судная грамота XV в. не является единовременно составленным кодексом псковского права. В ее тексте отразились древнейшая грамота Александра Ярославича Невского, данная псковичам вскоре после событий 1240—1242 гг., а также выписки из грамоты князя Константина Дмитриевича конца XIV в.²²⁹ В таком случае и статья Болотовского договора, запрещавшая вмешательство новгородцев в судебную систему Пскова, могла лишь повторять предыдущие условия новгородско-псковских докончаний. Наличие поздней терминологии («подвойские», «изветники») также может свидетельствовать о том, что при обновлении данного пункта договора старые понятия заменялись на новые, более близкие человеку XIV в. Новой статьей Болотовского мира, как нам представляется, следует считать условие передачи владычного суда в Пскове в руки наместника-псковича. Это тем более вероятно, если вспомнить осложнение новгородско-псковских отношений по церковным вопросам в 30-е гг. XIV в. Примечательно, что таким образом «договор фактически ограничивал власть новгородского архиепископа над Псковом», что отмечено И.О. Петровым²³⁰.

Последнее, на что необходимо обратить внимание, — именование Пскова со стороны Новгорода понятием «младший брат», встречающимся в некоторых летописях. Данный термин многие исследователи соотносили с текстом самого Болотовского договора, что позволяло говорить о закреплении вассального положения Пскова по отношению к Новгороду²³¹. Текст, содержащий понятие «младший брат» применительно к Пскову, сохранили сравнительно поздние летописи общерусского, точнее, московского происхождения — Софийская Первая, Московский свод 1479 г. и Воскресенская²³². В Новгородской Четвертой летописи, основной текст которой создавался независимо от Софийской Первой и использовал современные событиям новгородские записи, данная терминология в договоре отсутствует. Полагаем, что она появилась в летописных памятниках не ранее XV в., в эпоху, когда на Руси складывалась система служилых отношений. В первой же половине XIV в. летописная фразеология, в частности в тексте Болотовского договора, такого определения еще не знала.

Вышеизложенные соображения относительно даты составления Болотовского договора позволяют согласиться с мнением Г.В. Проскуряковой—В.Л. Янина, в соответствии с которым мир между Новгородом и Псковом следует датировать не 1348 г., а более ранним временем. Однако, в отличие от названных исследователей, мы связываем подписание Новгородско-Псковского соглашения не с периодом княжения в Пскове Александра Михайловича Тверского, а с событиями 1342 г. (псковско-ливонская война и уход литовских князей из-под Пскова).

Датировка договора 1342 годом, предложенная также некоторыми авторами (Т.В. Круглова, С.В. Белецкий, А.В. Еременко), в сущности, является верной. Однако с общим ходом рассуждений названных исследователей и их выводами относительно значения подписанного соглашения нельзя согласиться. Например, А.В. Еременко, освещая обстоятельства, сопутствующие заключению договора, неверно истолковывает запись Новгородской Четвертой летописи под 6851 г. как именно новгородскую²³³. Между тем в исследованиях А.Н. Насонова и Я.С. Лурье показано, что интересующие нас известия, помещенные в данной летописи под этим годом, имеют псковское происхождение и попали в новгородское летописание посредством Новгородско-Софийского свода, объединявшего различные летописные традиции²³⁴. Подтверждением этому может служить текстологическое сличение новгородских и псковских летописей, показывающее, что заимствованные псковские записи были тенденциозно отредактированы в самом Новгороде.

Сильно оказалась подвержена политической конъюнктуре и Новгородская Первая летопись младшего извода в изложении событий 1341—1342 гг. Необъективность летописца проявилась не только в эмоциональной оценке отдельных эпизодов новгородско-псковских взаимоотношений (использование характерной терминологии — «кланяемся вам, господе своеи, обороните нас»²³⁵ — при описании обращений псковичей к новгородцам). Рассказ о псковском посольстве в Новгород целиком построен так, чтобы показать безосновательность опасений псковичей и непоследовательность их действий, что оправдывало новгородцев, повернувших свое войско обратно от Пскова (если оно вообще выступало из Новгорода), даже придавало их поведению благородный характер.

Предположение об установлении по Болотовскому договору определенной зависимости внешней политики Пскова от Новгорода, равно как и допущение о намеренном умолчании автора летописной записи под 1348 г. о невыгодных псковичам статьях, также представляется весьма сомнительными. В реальном тексте договора (по Новгородской Четвертой летописи) ничего не говорится об урегулировании вопросов, касающихся внешнеполитической сферы. Сознательное сокрытие части условий договора тем более было не в интересах новгородцев, если учесть обстоятельства событий под Орешком и общий пафос летописной статьи, осуждающей псковичей за их поведение под стенами крепости. Следовательно, достаточно веских оснований писать о зависимости псковской внешней политики от Новгорода нет. Кроме того, для реконструкции взаимоотношений Новгорода и Пскова в первой половине XIV в. А.В. Еременко использует летописные известия за вторую половину названного столетия и даже за первую половину следующего — XV, что, на наш взгляд, является не совсем верным методическим приемом.

Что касается содержания Болотовского договора, то вряд ли оно кардинально затрагивало давно сложившийся характер взаимоотношений Новгорода и Пскова. Основная часть положений договора отразила, на наш взгляд, статьи традиционного формуляра новгородско-псковских докончаний, складывавшегося начиная со второй трети XII в. Новацией Болотовского соглашения следует считать условие, регулировавшее вопросы церковного суда, что было логичным завершением трений между Новгородом и Псковом по церковно-политическим вопросам, имевших место в 30-е гг. XIV в.

В целом рассмотрение истории новгородско-псковских взаимоотношений от смерти Довмонта (1299 г.) вплоть до заключения Болотовского договора (1342 г.) приводит нас к следующим выводам. В первой половине XIV в. на характер связей между Новгородом и Псковом стал заметно воздействовать ряд факторов: стремление великокняжеской власти распространить свое влияние на Северо-Запад Руси; попытки усиливающегося Литовского княжества расширить собственную государственную территорию за счет включения Новгородской и Псковской земель в орбиту своих интересов; агрессивная завоевательная политика Ливонского ордена на юго-восточном направлении; частое изменение конкретной геополитической обстановки на севере Восточной Европы как следствие усложнения международных отношений.

После смерти Довмонта Псковская земля быстро попадает в сферу влияния великого князя владимирского. Для первых пяти лет XIV в. характерно совпадение позиций Пскова и Новгорода, который также признает великокняжеский суверенитет. С началом в 1304 г. борьбы московских и тверских князей за политическое господство в Северо-Восточной Руси ситуация изменяется. По нашему мнению, Новгород стал больше ориентироваться на Москву, а Псков — на Тверь, что приводило к постоянному напряжению в отношениях и столкновениям между двумя северо-западными городами. Противостояние вылилось в открытый конфликт в начале 20-х гг. XIV в., в котором оказались задействованы также Литва, Рига, Орден, Москва и Тверь. Однако вскоре (как и много раз в предыдущие столетия) Новгород и Псков «умиришася». Тем не менее взаимное недовольство сохранялось, подогреваемое явной пролитовской ориентацией Пскова, что не соответствовало внешнеполитическим связям Новгорода. Очередной новгородско-псковский разрыв не заставил себя ждать, свидетельством чему стали события начала 40-х гг. XIV в. И лишь Болотовский договор 1342 г. знаменовал восстановление мира. Таким образом, основные вехи истории новгородско-псковских взаимоотношений конца XIII — первой половины XIV в. демонстрируют сложное переплетение традиционных союзных связей Новгорода и Пскова, с одной стороны, и обоюдного недовольства, порожденного давним межволостным противостоянием, — с другой. Частое изменение характера взаимосвязей Новгорода и Пскова не отражалось на статусе Псковской земли, которая по-прежнему оставалась суверенным, не зависимым от Новгорода государственным образованием.

Примечания

1. ГВНП. М.; Л., 1949. № 8. С. 18.

2. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 7, 13, прим. 32.

3. Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. СПб., 1891. Т. II. С. 161.

4. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 239; Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. М.; Л., 1948. Ч. 1. С. 275; Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 7.

5. Болховитинов Е.А. История княжества Псковского. Киев, 1831. Ч. I—IV. Ч. II. С. 16; Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 147.

6. Псковские летописи. Вып. 1. С. 4; Вып. 2. С. 18, 86.

7. Белецкий С.В. К изучению новгородско-псковских отношений... С. 199.

8. ГВНП. № 8. С. 18.

9. Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 154.

10. ГВНП. № 8. С. 18.

11. Там же.

12. Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 154.

13. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 239.

14. ПСРЛ. М., 1997. Т. I. Стлб. 528; Экземплярский А.В. Великие и удельные князья Северной Руси... Т. II. С. 161.

15. В.А. Кучкин считает, что именно женитьба Федора в Орде позволила ему подкрепить татарской помощью свои «отчинные права» на Белоозеро, после чего «Белозерское княжество возобновилось» (Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984. С. 120). Однако прямых указаний на возвращение князя Федора в Белоозеро нет.

16. ГВНП. № 7—8. С. 16; Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 153.

17. Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 154—155.

18. Янин В.Л. 1) Новгородские посадники. С. 165—171; 2) Новгородские акты XII—XV вв. С. 17—21.

19. Линд Дж.Х. К вопросу о посаднической реформе Новгорода около 1300 г. и датировке новгородских актов // Древнейшие государства Восточной Европы: Материалы и исследования. 1995 год. М., 1997. С. 270.

20. Там же. С. 269.

21. ГВНП. № 7—8. С. 16; Зимин А.А. О хронологии договорных грамот Великого Новгорода с князьями XIII—XV вв. // Проблемы источниковедения. М., 1956. Вып. V. С. 308—309.

22. Кучкин В.А. Формирование государственной территории... С. 304—305.

23. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. Ч. 1. С. 275.

24. Там же.

25. ПСРЛ. Т. III. С. 92, 332.

26. Колосова И.О. Печати Григория Климовича (К вопросу о характере псковско-новгородских отношений во второй половине XIII — начале XIV вв.) // Псковская земля в XII—XIV вв. Псков, 1992. С. 14—15.

27. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 101.

28. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 7.

29. Щепкина М.В., Протасьева Т.Н., Костюхина Л.М., Голышенко В.С. Описание пергаментных рукописей Государственного исторического музея // Археологический ежегодник за 1964 г. М., 1965. С. 167, 210.

30. Столярова Л.В. 1) Древнерусские надписи XI—XIV веков... С. 323—324; 2) Свод записей писцов, художников и переплетчиков древнерусских пергаменных кодексов XI—XIV вв. М., 2000. С. 186—188.

31. Столярова Л.В. 1) Древнерусские надписи XI—XIV веков... С. 325—327; 2) Свод записей... С. 209—213.

32. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 101.

33. Кучкин В.А. Формирование государственной территории... С. 243—244. Относительно Ивана Федоровича Л.В. Столярова предполагает, что он являлся сыном Федора Михайловича, великокняжеского наместника в Пскове в начале XIV в. (Столярова Л.В. Свод записей... С. 188). Такое отождествление кажется маловероятным, если принять во внимание факт изгнания Федора псковичами.

34. Там же. С. 244.

35. Псковские летописи. Вып. 1. С. 14; Вып. 2. С. 22, 88.

36. Там же. Вып. 2. С. 88.

37. Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980. С. 63.

38. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 7.

39. Клюг Э. Княжество Тверское (1247—1485 гг.) Тверь, 1994. С. 102.

40. См.: Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. М., 1864. Кн. 2: История Новгорода Великого от древнейших времен до падения. С. 417; Борзаковский С.В. История Тверского княжества. Тверь, 1994 (переиздание 1876 г.) С. 98; Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV веках. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960. С. 464; Борисов Н. С. Политика московских князей (конец XIII — первая половина XIV в.). М., 1999. С. 147—149.

41. ПСРЛ. Т. III. С. 94, 335.

42. Там же. С. 94—96, 335—338.

43. Там же. С. 94, 335.

44. Столярова Л.В. Древнерусские надписи XI—XIV... С. 321—322.

45. Щепкина М.В. и др. Описание пергаментных рукописей... С. 167.

46. ПСРЛ. Т. III. С. 94, 335.

47. Там же.

48. Там же.

49. Псковские летописи. Вып. 1. С. 14; Вып. 2. С. 22, 88.

50. См. также: Борисов Н.С. Политика московских князей. С. 141.

51. ПСРЛ. Т. III. С. 94, 335—336.

52. Псковские летописи. Вып. 2. С. 149.

53. ПСРЛ. Т. III. С. 95, 337.

54. Колотилова С.И. К вопросу о положении Пскова... С. 149—150.

55. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 242.

56. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 12.

57. ПСРЛ. Т. III. С. 96, 338.

58. Там же. С. 96—97, 339.

59. Псковские летописи. Вып. 1. С. 15; Вып. 2. С. 22, 89.

60. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 152.

61. ПСРЛ. Т. III. С. 97, 339.

62. Псковские летописи. Вып. 1. С. 15; Вып. 2. С. 22, 89.

63. Там же.

64. Там же.

65. Там же.

66. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. II. С. 221.

67. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 147.

68. Там же.

69. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 256.

70. Там же.

71. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 103.

72. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. М., 1998 (переиздание 1918 г.) С. 102, прим. 82 (С. 336).

73. Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. С. 393.

74. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 292.

75. Как отмечает А.А. Горский, Юрий Данилович «вопреки воле хана... продолжал считать себя великим князем», хотя «о передаче великого княжения Дмитрию было, конечно, уже давно известно». По мысли А.А. Горского, Юрий «тем самым самовольно сохранял за собой часть великокняжеских прерогатив». (Горский А.А. Москва, Тверь и Орда в 1300—1339 годах // ВИ. 1995. № 4. С. 38—39).

76. Псковские летописи. Вып. 1. С. 15; Вып. 2. С. 22, 89.

77. Там же. Вып. 1. С. 15; Вып. 2. С. 22—23, 89.

78. Там же. Вып. 1. С. 16; Вып. 2. С. 23, 89—90.

79. Там же.

80. Там же.

81. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 259—260.

82. ГВНП. № 37. С. 65—67.

83. Русско-Ливонские акты, собранные К.Е. Напьерским. Изданы Археографической комиссией. СПб., 1868. С. 33. № 55; Рамм Б.Я. Папство и Русь в X—XV веках. М.;Л. 1959. С. 200—201.

84. Liv-, Est- und Curländisches Urkundenbuch nebst Regesten. Herausgegeben von Dr. Friedrich Georgvon Bunge. Reval, 1855. Bd. II. S. 137. № 685.; Чешихин Е.В. История Ливонии с древнейших времен. Т. II. С. 219.

85. Янин В.Л. Новгородские акты XII—XV вв. С. 87—88.

86. Там же.

87. Псковские летописи. Вып. 1. С. 15; Вып. 2. С. 22.

88. Чешихин Е.В. История Ливонии с древнейших времен. Т. II. С. 219.

89. Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. С. 393.

90. Так, во времена магистерства Эбергарда Монгеймского (1328—1340 гг.) орденские братья вели борьбу с Ригой в 1328—1330 гг. (Герман фон Вартберг. Хроника Ливонии // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. Рига, 1879. Т. II. С. 100—101).

91. Конявская Е.Л. Литва в восприятии русских (на материале древнерусских литературных памятников XIV века) // Древняя Русь и Запад. Научная конференция. Книга резюме. М., 1996. С. 94.

92. Там же. С. 95.

93. Марасинова Л.М. Новые псковские грамоты XIV—XV веков. М., 1966. С. 46.

94. Как отмечает А.В. Шеков, есть основания предполагать, что «сложившийся... союз вел. князей Гедемина, Александра Михайловича тверского и Федора Святославича смоленского поддерживали и князья черниговского дома». Показательным в этом плане А.В. Шеков считает (вслед за А.Е. Пресняковым) участие Федора Святославича в посольстве Гедимина к новгородцам в 1326 г. (Шеков А.В. Верховские княжества (Краткий очерк политической истории XIII — середины XVI вв.). Тула, 1993. С. 32). Безусловно, не следует спешить с выводом о том, что смоленские и черниговские полки участвовали в военных действиях на стороне Пскова. Однако укажем на то, что лояльная по отношению ко Пскову позиция Смоленска была выгодна первому, учитывая, что некоторые из территорий на юго-западе и юге Псковщины граничили с литовско-полоцкими землями (Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 83—89; Бассалыго Л.А., Янин В.Л. Историко-географический обзор новгородско-литовской границы // Янин В.Л. Новгород и Литва: пограничные ситуации XIII—XV веков. М., 1998. С. 132, 136).

95. Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. С. 59.

96. ПСРЛ. Т. III. С. 97, 339.

97. Там же. С. 98, 341.

98. Карамзин И.М. История государства Российского. Т. IV. С. 130—131.

99. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. II. С. 224—225.

100. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 245.

101. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 257.

102. Там же. С. 258.

103. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 103.

104. Борзаковский В.С. История Тверского княжества. С. 255.

105. Там же.

106. Там же. С. 257.

107. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 107.

108. Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. С. 58.

109. Там же. С. 59.

110. Там же. С. 61.

111. Там же.

112. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства. С. 499.

113. Там же. С. 500.

114. Там же.

115. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 5.

116. Grabmüller H.-J. Die Pskover Chroniken. S. 150—151.

117. ПСРЛ. Т. III. С. 98, 341.

118. Псковские летописи. Вып. 1. С. 16; Вып. 2. С. 23, 92.

119. Там же. Вып. 2. С. 23.

120. Там же. Вып. 1. С. 16; Вып. 2. С. 90.

121. Там же. Вып. 1. С. 17; Вып. 2. С. 91.

122. ПСРЛ. Т. III. С. 98, 342.

123. Псковские летописи. Вып. 2. С. 91.

124. ПСРЛ. Т. III. С. 98—99, 342.

125. Псковские летописи. Вып. 1. С. 17; Вып. 2. С. 91—92.

126. ПСРЛ. Т. III. С. 343.

127. Горский А.А. Москва, Тверь и Орда в 1300—1339 годах. С. 40.

128. Псковские летописи. Вып. 1. С. 17; Вып. 2. С. 23, 92.

129. Там же. Вып. 1. С. 17; Вып. 2. С. 24, 92.

130. Там же. Вып. 1. С. 17; Вып. 2. С. 92.

131. ПСРЛ. Т. III. С. 346.

132. Там же.

133. Там же.

134. Там же. С. 347.

135. Там же. С. 347—348.

136. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. З. С. 245—246; Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 258; Т. VIII. СПб., 1868. С. 290291; Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 209; Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе... С. 64.

137. Мацуки Ейзо. Избрание и поставление Василия Калики на новгородское владычество в 1330—1331 гг. // Великий Новгород в истории средневековой Европы. К 70-летию В.Л. Янина. М., 1999. С. 207—217.

138. ПСРЛ. Т. III. С. 343; ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 264.

139. Мацуки Ейзо. Избрание и поставление Василия Калики... С. 213—214.

140. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 263—264.

141. Мацуки Ейзо. Избрание и поставление Василия Калики... С. 212.

142. Там же. С. 216.

143. ПСРЛ. Т. III. С. 343; ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 264.

144. Псковские летописи. Вып. 2. С. 92.

145. Мацуки Ейзо. Избрание и поставление Василия Калики... С. 217.

146. Там же.

147. Там же. С. 215.

148. См. также: Борисов Н.С. Политика московских князей. С. 280—281, прим. 20.

149. ПСРЛ. Т. III. С. 343.

150. Там же.

151. Там же. С. 344.

152. Там же. С. 345.

153. Там же.

154. Псковские летописи. Вып. 2. С. 92.

155. Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе... С. 64.

156. ПСРЛ. Т. III. С. 347.

157. Там же. С. 348.

158. Псковские летописи. Вып. 1. С. 18; Вып. 2. С. 24, 92.

159. Там же. Вып. 1. С. 18; Вып. 2. С. 24, 93.

160. Там же.

161. Там же.

162. Там же.

163. Там же.

164. Там же. Вып. 1. С. 18—19; Вып. 2. С. 24—25, 95—96.

165. ПСРЛ. Т. III. С. 354.

166. Там же.

167. Там же.

168. Там же.

169. Там же.

170. Там же.

171. Там же. Т. IV. Ч. 1. С. 271.

172. Там же. С. 272.

173. Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. IV. С. 152—153; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. II. С. 246—248.

174. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 261.

175. Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. С. 61.

176. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 6.

177. ПСРЛ. Т. III. С. 354.

178. Псковские летописи. Вып. 2. С. 93.

179. ПСРЛ. Т. III. С. 354.

180. Псковские летописи. Вып. 1. С. 18; Вып. 2. С. 93.

181. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 260.

182. Псковские летописи. Вып. 1. С. 18; Вып. 2. С. 24, 92.

183. Герман фон Вартберг. Хроника Ливонии. С. 103.

184. Там же.

185. Чешихин Е.В. История Ливонии с древнейших времен. Т. II. С. 238.

186. Янин. В.Л. «Болотовский» договор... С. 6.

187. Псковские летописи. Вып. 1. С. 19; Вып. 2. С. 96.

188. Там же.

189. Там же. Вып. 2. С. 25.

190. Там же. С. 97.

191. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 274.

192. Псковские летописи. Вып. 1. С. 19.

193. Там же. Вып. 2. С. 25.

194. Там же. С. 97.

195. Там же. Вып. 1. С. 20; Вып. 2. С. 25, 97.

196. Там же. Вып. 1. С. 12; Вып. 2. С. 26, 98.

197. Там же.

198. ПСРЛ. Т. III. С. 359—361; ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 277—278.

199. ПСРЛ. Т. III. С. 360.

200. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 278.

201. Псковские летописи. Вып. 1. С. 12; Вып. 2. С. 98.

202. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 278.

203. Псковские летописи. Вып. 1. С. 12; Вып. 2. С. 26, 98.

204. Карамзин И.М. История государства Российского. Т. IV. С. 137.

205. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. II. С. 250.

206. Беляев И.Д. Рассказы из русской истории. Кн. 3. С. 258—259.

207. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 262.

208. Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 212.

209. Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. С. 197.

210. Мартысевич И.Д. Псковская Судная грамота. С. 41.

211. Колотилова С.И. К вопросу о положении Пскова... С. 152.

212. Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе... С. 64—65.

213. Псков: Очерки истории. Изд. 1-е. Л., 1971. С. 36—37; Изд. 2-е. С. 35—36.

214. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 4—6. Мнение В.Л. Янина встретило полную поддержку со стороны Н.С. Борисова (Борисов Н.С. Политика московских князей. С. 282—283).

215. Круглова Т.В. Церковь и духовенство в социальной структуре Псковской феодальной республики: Автореф. дисс.... канд. ист. наук. М., 1991. С. 8.

216. Белецкий С.В. Вечевые печати Пскова // Сфрагистика средневекового Пскова. СПб., 1994. Вып. 2. С. 65—68.

217. Еременко А.В. Болотовский договор и его значение // Опыты по источниковедению. Древнерусская книжность: Редактор и текст. СПб., 2000. Вып. 3. С. 33—38.

218. Буров В.А. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. С. 139—141.

219. ПСРЛ. Т. III. С. 343.

220. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 4.

221. ПСРЛ. Т. III. С. 358; Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 6.

222. ПСРЛ. Т. III. С. 98—99.

223. Псковские летописи. Вып. 1. С. 17.; Вып. 2. С. 91.

224. Там же. Вып. 2. С. 23.

225. Там же. С. 97.

226. ПСРЛ. Т. IV. Ч. 1. С. 274.

227. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. VII. С. 263.

228. Янин В.Л. «Болотовский» договор... С. 6, 12.

229. Алексеев Ю.Г. Псковская Судная грамота. Текст. Комментарий. Исследование. Псков, 1997. С. 123—137.

230. Петров И.О. Политическая деятельность новгородского архиепископа Василия Калики // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: Материалы научной конференции 11—13 ноября 1999 г. Великий Новгород, 1999. В 2 ч. Ч. 1. С. 45.

231. См.: Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. СПб., 1872. Т. I. С. 366—367; Никитский А.И. Очерк внутренней истории Пскова. С. 105; Колотилова С.И. К вопросу о положении Пскова... С. 152; Буров В.А. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. С. 139—140.

232. ПСРЛ. Т. VI. Вып. 1. Стлб. 442; Т. V. С. 226; М.; Л., 1949. Т. XXV. С. 177; М., 2001. Т. VII. С. 212.

233. Еременко А.В. Болотовский договор и его значение. С. 34.

234. Насонов А.Н. Из истории псковского летописания. С. 285—286; Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV—XV вв. С. 100, прим. 101.

235. ПСРЛ. Т. III. С. 354.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница