XXXII. Горькое решение
Александр Ярославич сидел на своем стольце хмур и задумчив. Перед ним стоял Юрий Мишинич, только что прискакавший из Новгорода и привезший недобрые вести.
Александра Невского не удивило то, что новгородцы восстали против решения хана, он, пожалуй, предвидел это, но то, что мизинные убили посадника, — тревожило не на шутку. Подобного не было на памяти его.
Но самое главное, что саднило занозой в сердце, — это весть о сыне Василии, вставшем на сторону восставших.
— Может, его принудили как? — спросил князь с надеждой.
— Нет, Александр Ярославич, все творилось по доброй воле. Я сам зрел его, как он стоял на степени с кормильцем и народу обещал татарам не дать в обиду.
— Сопляк, — проворчал князь. — У кого-то на поводу пошел. А Ставра за сие повесить мало, проворонил князя, пес, проворонил.
— Молодо-зелено, — вздохнул сочувственно Юрий.
— Молодость не оправданье для князя, а распутье. По слабости душевной не туда свернул, вот те уже и не князь.
— Може, еще и наладится с Василием Александровичем. С кем не бывает.
— Нет, — твердо сказал князь. — Он знал, что Елевферий мной послан и что слова его — мои слова. А он — им вперекор. Значит, изменил мне, великому князю. Нет ему прощения.
С последними словами Александр пристукнул ладонью по подлокотнику, словно ставя точку, и поднялся.
— Ступай отдыхай, Юрий Мишинич. Поедешь со мной в Новгород. Я сам повезу численников татарских и заставлю новгородцев дать число.
Из сеней великий князь прошел в терем жены Александры Брячиславны — она тоже ждала вестей о старшем сыне. Василий не баловал мать посланиями, если иногда и писал, то лишь отцу.
Посвящать жену в подробности великий князь не хотел, сказал только, что-де Василий, забыв о своем звании, связался с мизинными людишками, что-де придется у него стол отобрать.
— Что ты с ним собираешься делать? — спросила, тая тревогу, жена.
— Пока не ведаю. На месте узнаю, рассужу. Может, это навет на него.
— Разберись, батюшко, разберись. Не забудь, что он первенец наш, хотели еще Жданом назвать.
«Вот и дождался я от этого Ждана радости», — подумал горько князь, а вслух сказал:
— Возьму с собой княжича Дмитрия.
— Неужто на стол садить?
— Там видно будет, может, и посажу.
— Но он же млад еще, батюшко, а в Новгороде, сам знаешь, не стол — гнездо осиное.
— Ништо, мать. У Дмитрия кормилец поумнее Васильевого. А что до годов, то я тож в такие лета наместничал. Как отец говаривал, из трудной младости добрые князья выходят. Пусть и Дмитрий поварится в котле новгородском.
Поздно вечером, уже при свечах, великий князь вызвал к себе Пинещинича. Когда он явился, Александр велел выйти даже своему ближайшему милостнику Светозару.
— Встань за дверью, — приказал он ему, — и никого близко не подпускай, да и сам уши не востри, беседа не про них.
Оставшись наедине с Пинещиничем, князь пригласил:
— Садись, Михайло, к столу поближе. Говорить негромко станем.
Князь долго и внимательно смотрел Пинещиничу в лицо, потом перевел взгляд на огонь свечи.
— Я уеду с численниками в Новгород, ты останешься здесь. Сиди тихо, на улицу без надобности не суйся. Я уверен, что твои земляки-новгородцы упрутся насмерть. Когда я перепробую с ними все, что сумею, и не добьюсь ничего, тогда тайно пришлю тебе человека. Он скажет тебе только одно слово: «Пора». И все. Получив этот мой знак, ты немедленно выезжаешь в Новгород. Встречи со мной не ищи, а по прибытии явись в боярский совет и вели сзывать вече. На вече со степени объявишь, что хан с войском уже на Суздальщине и готовится идти на Новгород ратью, если не получит числа. А дабы верили все, что ты послан ханом, вот тебе пайцза золотая. Покажешь ее, мол, она от хана.
— Но это ж будет ложное посольство, Александр Ярославич, — с укоризной сказал Пинещинич, принимая пайцзу.
— Верно. Ложное. Но говори твое слово, как бы ты поступил? Говори, Михайло, не бойся. Мы одни. Стерплю и поношение моей задумки, если что мудрое умыслишь. Ну?
— Надо попробовать их так уговорить.
— Посадник вон уговаривал, живота лишили. Али не знаешь своих новгородцев… с ослами легче уговориться.
— Тогда, может, войском пригрозить.
— И это будет, Михайло, и войско, и виселица. Все будет. Но тебе ли мне о новгородцах говорить. Им если вожжа под хвост попадет, ништо не страшно. На костер пойдут.
— Но, прости меня, князь, ложное посольство — это же грех великий. Не ты ль сам повторял всегда: не в силе бог, но в правде. А тут велишь мне обмануть весь Новгород.
— Не обмануть, Михайло, не обмануть. Спасти от татарской рати. А что до греха, то я беру его на себя. Вот ты меня правдой ложной укорил, ровно по щеке ударил…
— Прости, великий князь, ежели я…
— Нет, нет, Михайло, спасибо за правду. Но я тебе должен сказать, в чем нынче моя правда. Запомни. В спасении Руси от гибели. Ради этого я любой грех приму, Михайло. Слышишь? Любой. Нарушу все десять заповедей.
— Что ты, что ты, Александр Ярославич, — закрестился испуганно Пинещинич. — Зачем говоришь такое?
— Кому-то ж я должен сказать. Отцу святому нельзя, он от этих заповедей кормится. А тебе, Михайло Пинещинич, в самый раз, ибо именно тебе я доверяю то, о чем никто знать не должен. Слышишь? Никто.
— Слышу, Александр Ярославич. Разве я не понимаю, что в сохранении тайны живот мой.
— Вот и умница, — улыбнулся наконец князь. — И даже если новгородцам взбредет мысль пытать тебя — от них всего ждать можно, — стой на своем и под пытками: послал, мол, хан, и все.
— Ну что ж, — вздохнул Пинещинич. — Раз велишь, створю так.
— Не я велю, Михайло, отчина наша. И пожалуйста, не сбирайся помирать. — Александр дружелюбно толкнул в плечо Пинещинича. — Я надеюсь, что обойдемся без ложного посольства. Слышь? Попробую сам уломать их, заставить число принять. Не все ж там дураки, есть и смысленые.
Когда Пинещинич уходил от великого князя, он окликнул его уже в дверях:
— Учти, Михайло, только ты да я. Никто более. Даже гонец, от меня прискакавший, будет знать лишь одно слово: «пора». И ничего более.
— А если не прискачет или другое слово скажет?
— Слово будет только это. А если не прискачет, значит, я управился сам. Тогда тебе и грешить не надо будет. Будешь чист аки агнец.
Александр улыбнулся и подмигнул дружески Пинещиничу, и у того как-то полегчало на сердце.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |