V. Цена человека
Здоровенная девка шла вдоль тына и, перестукивая палкой колья, приговаривала весело:
— Богатый, бедный, вдовец, холостец… Богатый, бедный, вдовец…
Увлеченная этим немудреным гаданием, не заметила, как подъехал и едва не стоптал ее княжий дружинник.
— Ах! — вскрикнула с перепугу и убежать хотела, да куда там — пятеро конных окружили ее.
— Здравствуй, красавица!
— Здравствуй, да не засти.
— Ну, отроковица, кого нагадала? — спросил весело дружинник.
— Кого нагадала, про то мне знать, — огрызнулась девка.
— Ай, языкаста. Мало порота.
— А скажи нам, дева, — спросил седобородый. — Где тут горшеня живет?
— А который вам? Их тут целый край.
— А тот, у которого сынишка с сорочонком бегает.
— A-а, Петрила, — девка стукнула палкой по тыну. — Вот здесь и есть.
Конные подъехали к воротам, двое спешились и, передав поводья спутникам, вошли во двор. Девка осталась у тына. Людей княжеских она признала и теперь доведаться хотела, зачем они в этот захудалый край явились.
Петрила вместе с сынишкой Ратмиром хлебали из горшка чечевичную похлебку, когда на пороге явился боярин с княжеским дружинником. Вскочил Петрила. Не чаял не гадал чести такой для себя. Сынишку в бок толкнул: встань, дурень.
— Здравствуй, Петрила, — сказал Федор Данилович, хмурясь отчего-то и этим еще более пугая бедного хозяина.
— Здравствуй, светлый боярин! — отозвался поспешно Петрила и опять толкнул в бок сынишку: здоровайся, кланяйся.
Ратмир поклонился гостям низко. Боярин долго и внимательно смотрел на мальчика и, когда уже смутил его окончательно, сказал:
— Пусть отрок выйдет.
— Ступай в гончарню, — подтолкнул сынишку Петрила. — Меси пока глину.
Пришедшие проводили взглядами мальчика, прошмыгнувшего между ними, и это не ускользнуло от Петрилы. Тревога его возросла.
А меж тем Федор Данилович переглянулся с дружинником, но милостник и так понимал, что главный ответственный за это дело он — слуга великого князя. Кормильцу что: его дело — «подарок» принять.
Дружинник прошелся по избе, потом присел к столу, кашлянул. Видно было — не знал, как к разговору приступить.
«Молодо-зелено, — подумал Федор Данилович с неудовольствием. — Пока мужик напуган, надо начинать, а он тянет».
— Послушай, — вдруг заговорил дружинник, присмотревшись к Петриле. — Я где-то тебя видел. Где?
— Я тоже тебя сразу признал, господине, — отозвался Петрила. — Из-под Липицы мы вместе бежали.
— Так это ты тогда коня своего князю отдал?
— Я, — улыбнулся как-то криво и неохотно Петрила.
— А сам как же?
— Я что — мужик. Кому я нужен. Да и мне не привыкать. Камышами, камышами, так и убег.
— Не догнали, стало?
— Где там. Без коня-то оно сподручней хорониться.
Федор Данилович, поняв, что дружинник повел разговор совсем не в ту сторону, начал покашливать, покрякивать. Но милостник ровно оглох — никакого внимания на эти знаки.
— Ну а коня-то у великого князя спросил после? — допытывался он у Петрилы.
— Где там. До того ль ему тогда было, едва стола не лишился, в одной сорочке во Владимир прискакал. А тут еще бы я со своей клячей.
— Так, так, — многозначительно сказал дружинник и потрогал на поясе кожаную калигу1. Расстегнул ее, вынул две серебряные гривны.
— За богом да князем, Петрила, ничего не пропадет. Вот тебе за твоего коня.
Бросил серебро на стол, любуясь впечатлением, которое произвел на мужика, и красуясь своей щедростью. А Петрила и впрямь онемел от богатства, неожиданно свалившегося на него.
— Это… Это князь… сам велел? — спросил он, заикаясь от волнения, охватившего его.
— Сам, сам великий князь, — подтвердил не сморгнув милостник.
— Господи, — закрестился Петрила, — пошли ты ему, нашему благодетелю, многие лета. Я уж и забыл про то… — лепетал он растроганно. — А он помнит. А?
— Ладно, ладно. Бери, не бойся. Все без обману. Вон и свидетель есть, что куны за коня ты получил, — кивнул милостник на Федора Даниловича.
Петрила сгреб гривны, поискал на пояске калиту, никогда там не бывавшую, жалко засмеялся над собственной бестолковостью и кинул их в горшок, стоявший на печи.
— А где же жена твоя? — спросил дружинник.
— Царствие ей небесное, — закрестился Петрила. — В прошлом году померла.
— Трудно без жены-то?
— Э-э, господине, куда как худо.
— А что ж во второй раз не женишься?
— Да оно бы ничего, оно бы… да мальчонка…
— Мешает, — подсказал милостник.
— Мешает, оно так, — поддакнул Петрила.
Кормилец с милостником быстро переглянулись, и Федор Данилович подумал уже с удовлетворением: «А не глуп милостник Юрия».
— Мешает, — повторил Петрила и вдруг, поймав эти взгляды, понял, что попался в ловушку. И тут сразу все их переглядывания, все их покашливания стали ясны ему как божий день. Сердце оборвалось от страшной догадки: «За Ратмиркой! Господи, пособи!»
— …Мешает глину с песком, — в отчаянье выкручивался Петрила. — Помогает… Я бы без него…
— Ну вот что, Петрила, — оборвал его дружинник, — твоего мальчонку мы берем на службу к князю.
Петрила испуганно замахал перед лицом руками, словно отгоняя страшное видение.
— Нет, господине… Не губи за-ради Христа. Помилуй. Какая с него служба.
Он упал на колени, пополз униженно к ногам дружинника, пытаясь ухватить его за полу кафтана.
— Ой, что ж я буду делать оди-ин…
— Пошто один? Женишься. Эвон девка у тына на тебя ворожит. Коня купишь, куны есть теперь.
Услыхав о кунах, Петрила вскочил, бросился к печке, вытряхнул гривны из горшка.
— Возьми их, возьми. Только не отымай Ратмирку.
— Отойди, дурило, — осердился дружинник, отводя его руку. — Это тебя за коня. И Ратмирку твоего не за так берем.
Он опять открыл калиту, отсчитал шесть гривен, бросил на стол. Поднялся, хмуря брови, приказал:
— Зови мальчишку.
Обезумевший от свалившегося на него несчастья, Петрила не видел денег на столе, не понимал толком, что говорят ему.
— Ой, не губи, господине! Не отымай дите!
— Кто у тебя, дурака, отымает? Тебе куны за него дают, — сердился все более дружинник. Выхватил еще гривну, бросил на стол.
— Семь гривен за мальчишку! Ты слышишь, семь гривен! — кричал он возмущенно.
Федор Данилович понял, что Петриле сейчас и пятьдесят гривен не в радость будут, надо по-другому с ним. Он подошел к Петриле, взял его за плечи почти ласково, кивнул милостнику, чтоб тот помолчал, а сам заговорил негромко и даже сочувственно:
— Сколько лет сынишке-то?
— Восемь, господине, восемь всего.
— Это не мало. А вот у княгини, чуешь, у княгини сынишку в три-четыре года отымают.
— Так у меня, окромя его, никого нет, — всхлипнул Петрила, почувствовав в тоне боярина участье. — Я ж как перст останусь.
— Что делать, Петрила, — вздохнул Федор Данилович, — такова воля князя. А кто ж против ее пойдет? А? Вот ты пойдешь?
Довод этот сломал Петрилу, он даже мыслить супротив князя не смел, не то что воле его противиться. Кормилец это сразу заметил и продолжал утешать:
— Ты ж не супостат дитю своему? Нет. Что он у тебя увидит тут? Горшки? А при князе, если служить хорошо станет, в милостники может выйти. Тебе ж еще и радость будет за сына.
Петрила, потерянный и оглушенный, стоял посреди избы. Теперь можно было ему и приказывать, но Федор Данилович опять же попросил тихо и сочувственно:
— Ты уж приведи отрока. Да не пугай, сам ему вели с нами ехать. Пусть и сорочонка захватит.
Когда мужик ушел, дружинник сказал сердито:
— Возимся с ним, аки с епископом. Закрыли б в избе, волчонка в мешок да и на конь.
— Эхе-хе, — покачал головой Федор Данилович. — Чай, не поганый он, христианин. Да и не волчонка мне надо княжичу, а товарища.
Петрила привел сынишку, который держал в руках ивовую клетку со злополучным сорочонком.
— Вот, — подтолкнул Петрила мальчика, — я уже ему все сказал. Он не верит, что у князя каждый день сладкой сытой угощают.
Петрила пытался улыбаться, и кормилец решил поддержать его:
— Да. Сыты у князя море разливанное.
— Да и боярин то ж молвит, — шепнул Петрила сынишке. — Хошь раз в жизни досыта напьешься меду-те.
Несмотря на сладкие речи взрослых, мальчик чувствовал что-то неладное и поэтому держался настороженно. Он пытался вникнуть в скрытый смысл происходящего, но не мог предполагать меру несчастья, свалившегося на него и отца.
Все вышли за ворота на улицу. Один из верховых принял клетку с сорочонком и приказал Петриле:
— А мальчонку сзади. Подсади.
Петрила схватил сынишку под мышки, поднял на уровень лица, задержал перед глазами, мысленно прощаясь с ним. И тут мальчик, увидев бледное, жалкое лицо отца с трясущимися губами, понял, что происходит. Он прошептал жарко и взволнованно.
— Тятя, я сбегу. Слышишь, сбегу.
Но от этих слов лицо Петрилы сделалось страшным, он выпучил свирепо глаза, сжал мальчика и, тряхнув как куклу, прохрипел не своим голосом:
— Не смей! Слышишь, не смей! Обельным2 хочешь стать?! Убью!
С непонятной для окружающих злостью Петрила швырнул мальчика на круп коня и отвернулся к воротам.
— Ну, поехали, — скомандовал Федор Данилович, заворачивая коня.
Топот копыт, удаляясь, становился все тише и тише, а Петрила так и не повернулся. Стоял все так же, тупо глядя в ворота. Девка, видевшая все это, не выдержала, закричала срывающимся голосом:
— Да погляди ты на дите-е, пень стоеросовый! Увозют ведь!
Петрила не шевельнулся.
Лишь когда замер топот и конные исчезли из виду, он посмотрел на девку тяжелым взглядом и прохрипел:
— Что? Наворожила! Теперь я и богат, и вдовец, и холостец!
Примечания
1. Калита — мошна, сума, кошель с деньгами.
2. Обель, обельный — полный холоп, раб.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |