Заточник в закупах. «Устав о закупах» не удовлетворяет господ. «Устав о холопах» вскрывает их маневры
Совершенно ясно, что тут и речи нет о так называемом обельном холопстве, о принадлежности героя «Послания» к корпусу потомственных и наследственных рабов. Возможность обращения в обельное холопство ради устроения своей карьеры, в рамках дворовой табели о рангах, в составе этого корпуса обсуждается в «Послании» для Даниила как вариант житейской программы, тут же, однако, и отвергаемый. «Работное ярмо» здесь — это связь, которая может быть расторгнута: юридически путь к свободе еще не заказан тому, кто «искушает» это «зло».
Лучший в древней литературе комментарий к этому случаю имеем в чисто церковном юридическом памятнике, в «Правосудии митрополичьем»: «А се стоит в суде челядин наймит, не похочет быти а осподарь [т. е. у господаря,] несть ему вины, но дати ему вдвое задаток [если вернет задаток в двойном размере]; а побежит от осподаря [не вернув задатка], выдати его осподарю в полницу. Аще ли убиет осподарь челядина полного, несть ему душегубства, но вина есть ему от бога; а закупнаго ли наймита, то есть душегубство».1 Здесь указаны два вида «работного ярма» — полное обельное, и неполное, закупное наймитство. «Правосудие митрополичье» исходит из бытового положения, при котором господарь по доброй воле не отпустит своего закупного и не постесняется при случае забить его до смерти, как и обельного.
«Правосудие митрополичье» стоит целиком на почве «Устава о закупах» в «Пространной Правде», указывая на судебный способ защиты прав этого неполного холопа. «Устав о закупах» столь же ясно запрещает «роботить» закупа, сколь настойчиво, очевидно, роботили его господа до того. Попади Заточник в закупы до «Устава» и продай господин его кому-нибудь «обель» (ст. 61) — все разговоры были бы кончены. Уйди он — до «Устава» же — за границы господской территории в поисках денег для уплаты «вдвое задатка» — и «Послание» осталось бы ненаписанным. Теперь, после «Устава», дай бог, чтобы его продали «обель», — тогда ему «свобода во всех кунах», и автоматически, хоть и через суд, он вновь на воле. Уйди он искать денег теперь, ему следует только явиться («явлено») к посаднику и зарегистрироваться — и отлучка его не будет сочтена за «бегство». «Бегство» же украдкой по-прежнему ввергнет его в обельное холопство, если только опять же он не «бежит к князю или судиям обиды деля своего господина», т. е. искать заступничества властей (ст. 56). Безусловно ждет его обельное холопство только в случае, если он что украдет («выведет что») и будет в том изобличен (ст. 64). Но Заточник и сам знает, что этого он не сумеет сделать «отаи».
Если действительно Заточнику пришлось бы искать прибежища в закупничестве и удалось бы найти его тотчас после изгнания за недостаток в храбрости из княжон дружины, еще не распродавшись, — это явилось бы хорошим пояснением к замучившей исследователей ст. 57 «Устава» с ее не то «войским», не то «свойским» конем, за погубление которого не отвечает перед господином «ролейный» закуп. Тогда «войский» (боевой) конь оказалася бы и «свойским» (своим) для Заточника-закупа. Тогда понятно, что ему, счастливому обладателю самого ценного живого инвентаря (необычного для разоренного смерда), приходится брать у господина плуг и борону (которые у смерда скорее могли быть свои, чем даже кляча): он, Заточник, не только их, может быть, никогда не имел, но и в руках-то никогда не держал по-настоящему. Нужда заставила его пойти даже на пашенную («ролейную») страду именно по тому случаю, что цел еще был его походный четвероногий спутник, ради которого II господин мог взять его к себе именно на пашню.
Фигура «коневого татя», специалиста-профессионала, промышлявшего конокрадством, запечатлена как грозное стихийное бедствие в ст. 35 той же «Пространной Правды». Это такое же бедствие, как и профессионал «разбоя» (ст. 7). С ними обоими борьба была возможна только угрозой тягчайшей кары — «потока» и «разграбления», — вырывавшей их из жизни с корнем, «с женою и детьми». Разбойник и конокрад—это Сцилла и Харибда, между которыми обычно закуп и ходил с господским конем (ст. 58), за которого нес ответственность, как за всякую вверенную ему скотину. А Заточники со своими свойскими» конями освобождались теперь от начисления хозяйского штрафа или «урока» за потерю своих верных товарищей по былой походной жизни (ст. 57).
В боярской сеньории среди закупов и прочего ее невольного населения Заточник — фигура тревожная, потому что и социально не одинокая. Там встречались и перемешивались со старым контингентом холопов, как мы видели, не только смерды, волей или неволей покидавшие свои села и пепелища, но и свободные городские «люди» из раздавленных ростовщическим капиталом купцов и ремесленников.
Современная литература не сохранила нам об этих людях ничего подобного «Посланию» Даниила. Но мы попытались найти намеки о судьбе «проданного» за долги купца в сухих постановлениях «Устава о холопах» в «Пространной Правде», дающего некоторую канву для своего рода «Одиссеи» о беглом холопе (см. выше, стр. 58 сл.). Конечно, и этот обельный холоп с ухватками купца, ими и вводивший в заблуждение ростовщиков, готовых дать «куны» «в рез» свободному человеку, не забыл своего прошлого и, как Заточник, тоже будет стремиться сбросить с себя свое ярмо. Но для него это неизмеримо труднее, потому что из обельного холопства выкупиться можно только с доброго согласия владельца. Практически же склонить того к этому согласию оставалось только через посредство духовного отца.
Был случай, когда церковь ставила господину требование об освобождении холопа в ультимативной форме, — когда тот обращался за поставлением в попы своего холопа. «Правило» митрополита Кирилла (1274 г.) категорически запрещало «раба на священичество привести», если господин его не «отпустит предо многими послухы с грамотою, и пустит, аможе хощет [куда тот пожелает], и по поставлений да не присвоит к собе».2 В пашем казусе с купцом об ультиматуме речи быть, конечно, не могло. Но воздействие тут было бы в стиле общей церковной политики, ставившей своей задачей смягчение социальных противоречий и прививание господствующим верхам гуманистических навыков и идей в отношении к несвободным и социально слабым элементам общества. Ведь купец этот — заведомо крещеное «духовное дитя» церкви, а она и во второй половине XII в. не могла похвастаться еще полным охватом всего населения страны.3 Да и в специфическом смысле он не переставал, вероятно, почитаться «церковным» человеком от того, что, «одолжив» и попав таким образом в изгойство, он не задержался в этом весьма неопределенном слое общественной атмосферы, а провалился на самое дно — в обельное холопство.
Для церкви и Заточник в закупах и купец в холопах — это, на церковном языке, «своя от своих», принесенные неловким поворотом колеса фортуны в жертву горю-злосчастью. Это не бывшие смерды, которых почему-то принято считать единственным контингентом, откуда вербовалось закупное наймитство. Социально-политическая настороженность «Устава о закупах» необъяснима, если практически закуп — всегда только смерд. Ст. 62 «Пространной Правды», защищавшая закупа от побоев господина «без вины» и назначавшая за это такой же «платеж», «яко же в свободней», выдает самый нерв ситуации, вызывавшей тревогу законодателя. У него перед глазами тут стояла фигура «свободного» мужа, готового ответить по привычке на удар ударом же, как то предполагалось в ст. 23—31, и платеж тут мыслился в размерах, само собой разумеющихся для «свободного» по этим статьям. А они явственно не относились к смердам.4
Для исторической обстановки, в которой «заточничество» расцвело до того, что проникло и в литературу, характерно именно то, что в жизни феодального общества теперь на старую антитезу свободного и челядина наплыла антитеза богатого и убогого. «Слово» Даниила развило вторую в рассказе о хождении по мукам жизни одного из захваченных ею средних его представителей. Если автора «Слова» называют иногда просто «неудачником», то это не единственный случай . индивидуального неудачничества одиночки. Самое проникновение его в литературу свидетельствует, что здесь перед нами какой-то водоворот, без разбора и жалости ломавший жизнь и кое-кому из господствующего класса, кто еще недавно чувствовал себя в ее седле совсем прочно. «Послание» же XIII в. отмечает углубление и расширение этого процесса и сливает обе эти антитезы в одну тему о порабощении «нищих» как явлении всеобщем и неизбежном, подобно эпидемии.
Вот почему было бы неправильно ограничиться расшифровкой «работного ярма», через которое благополучно прошел наш Заточник с помощью только «Устава о закупах». Если подобные эпизоды и бывали с Заточниками, то после введения «Устава» уже не здесь расставляла им жизнь истинную ловушку. Какова бы ни была практика этого «Устава», нельзя себе представить, чтобы он остался только декларативным документом. Нерушимым оставалось в этой практике, что закупничество — это сделка, ряд, договор, в основе которого лежала «купа» или «цена», которую закуп должен был и имел право возвратить, чтобы вернуть себе полную свободу. Другой вопрос, что на деле это означало лишь возможность для него переменить господина, выкупиться у первого на «куны», разысканные на стороне у второго, и сам закуп оставался все в том же круге «работного ярма». Но оно было переменным, и это-то и не устраивало господина, искавшего не столько права драться почем зря в пьяном виде, сколько обеспечить себя вечным работником. Немыслимо поэтому, чтобы господа не попытались открыть борьбу против этого «Устава» посредством самых разнообразных мелких маневров, не так-то легко различимых для нас на историческом расстоянии для столь древних времен. Один из этих маневров может быть, впрочем, вскрыт анализом ст. 110 и 111 «Устава о холопах».
Примечания
1. Правосудие митрополичье, ст. 27—29.
2. Правило митр. Кирилла, стр. 90.
3. Вопрошание Кириково, стр. 47, ст. 89.
4. С.В. Юшков, 1, стр. 107 и 92.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |