2. Вопрос о роли греков-митрополитов во главе русской церкви
Во главе национальной государственной церковной организации на Руси с конца X в. и до монгольского нашествия стояли, как правило, митрополиты-греки, присланные в Киев из Константинополя, подготовленные там, не знавшие русского языка, вероятно не бывавшие прежде на Руси и знавшие местные условия только по рассказам приезжавших из Киева путешественников, а также по переписке, которая велась между двумя государственными и церковными центрами1. Таким образом, в Киев приезжали управлять русской епархией иностранные церковные администраторы и дипломаты.
Это явление в истории Руси XI—XIII вв. вызвало противоречивые оценки исследователей, от признания его злом для развития страны, делавшего2 или угрожавшего сделать ее византийской колонией3, до отнесения его к числу факторов, которые сыграли положительную роль.
Наиболее остро поставил этот вопрос Голубинский, сформулировавший его так: «Благом или злом для русской церкви и для русского государства было то обстоятельство, что в период домонгольский митрополитами нашими наибольшей частью были греки?»4. Он отвечал на этот вопрос положительно, считая, «что господство греков не было для нас большим и решительным злом ни в каком отношении и что, наоборот, в некоторых отношениях оно было положительным и величайшим благом»5. «До такой степени величайшее, что мы не только должны примириться с совершенно ни на каком праве не основанном притязании греков подчинять себе в церковном отношении другие православные народы, но и благодарить бога, что они имели подобное притязание»6.
Однако позиция исследователя противоречива. С одной стороны, он согласен с тем, что «митрополиты родом греки... не могли также усердно заботиться о делах русской церкви, как усердно заботились бы митрополиты из природных русских», с другой — практически единственным, что делает митрополитов-византийцев благодетелями для Руси, по его мнению, это невмешательство их в политическую междукняжескую борьбу, отсутствие у них связи с тем или иным великим князем, что позволяют им находиться вне этой борьбы7.
Ту же позицию полностью разделяет Л. Мюллер. Он пишет, что, «вопреки большинству исследователей, необходимо признать правоту Голубинского» в этом вопросе8. Он показал, что рассматривать митрополита в качестве «посланника императора при киевском дворе», который проводил бы к тому же претензии Константинополя на государственное подчинение Руси империи, нет никаких оснований. Действительно, для переговоров по конкретным политическим вопросам отправлялись особые послы, поскольку митрополиты не могли быть очень мобильны, и при защите интересов императора они не могли быть полностью независимы от киевского великого князя. Киевский митрополит-грек Никифор (1104—1121) в послании великому князю Владимиру Всеволодовичу говорит о его обязанности заботиться о христианской вере, защищая стадо христово от волка и божественный сад от сорняков, чем должен продолжить «предание старое» своих отцов9. Мюллер справедливо видит за этими словами митрополита отнесение к русскому князю тех же прав и обязанностей по отношению к церкви, какие по VI новелле Юстиниана имел византийский император, т. е. не считает, что только император и на Руси сохранял эти права. Да и как могло быть иначе, когда именно от киевского великого князя зависело положение церкви и христианства в Киеве, а не от номинального главы христианской церкви, не обладавшего никакими правами на власть в чужом государстве?
Мюллер пишет и о посреднической деятельности митрополитов в политических конфликтах между князьями, деятельности, которую «гораздо лучше могли выполнять чужестранные греки, на избрание которых русские князья не в состоянии были оказать или оказывали очень слабое влияние, чем местные епископы...», я о «чрезвычайно положительном значении» для истории русской культуры того, что во главе русской церкви стояли греки. И сами митрополиты, и «сопровождавший их духовный (пожалуй, и светский) персонал, и следовавшие за ними художники и ремесленники приносили на Русь традиции византийской культуры, одинаково значительной по качеству и по объему. Сюда входили и греческий язык, и византийские религиозные, литературные и научные традиции, и опыт строительного искусства и живописи, музыки и художественных ремесел, и, наконец, одежда и удобства».
Действительно, культурно-политическое значение того, что Русь в конце X—XII в. ориентировалась на Константинополь и входила в состав его церкви, трудно переоценить. Это способствовало тому, что Русь стала на один уровень с другими средневековыми странами Европы, создала выдающиеся произведения литературы и искусства, в условиях феодального раздробления сохранила культурно-политическое единство русских земель. Включение в состав собственной письменности произведений ближневосточной, раннехристианской, византийской литературы, права, историографии способствовало тому, что достижения мировой цивилизации служили на Руси не только феодальному классу, но и более широкому кругу людей. Принадлежность Руси к христианской цивилизации и восточному ее объединению под эгидой Константинополя преодолевала замкнутость восточнославянского феодального мира, делала древнерусское общество открытым для использования культурных достижений других стран и передачи собственных достижений за рубеж.
Признавая важное культурное и политическое значение для Руси того, что она в церковном отношении в первые столетия была подчинена Константинополю10, следует, однако, обратить внимание и на факты развития страны и древнерусской церкви в культурном и политическом плане без участия представителей Константинополя в Киеве, а иногда и вопреки им.
Конфликт между Римом и Константинополем, приведший в 1054 г. к разрыву между ними, был чужд Руси, которая поддерживала политические, торговые и культурные связи как с западными, так и с восточными странами. Событие, о котором идет речь, не нашло отражения в русском летописании. Было обращено внимание на то, что среди подписей митрополитов на соборном акте 1054 г., осудившем римских послов, киевского митрополита нет11, по той или иной причине он не участвовал в этом деле. Деятели византийской церкви на Руси, особенно митрополиты, старались, и небезуспешно, восстановить князей и русское общество вообще против контактов с Западом, браков с католическими принцессами и пр. Однако общность Руси как европейского государства со странами других частей Европы в XI—XIII вв. была большей, чем то особенное, что объединяло ее только с Византией и другими странами восточного христианства. В русской письменности и церковном богослужении получил распространение культ перенесения мощей Николая Мирликийского, западных святых, которые не пользовались признанием в Византии12.
Поставление епископов и учреждение новых епископских кафедр происходило по желанию местных князей, которое удовлетворялось этими представителями Константинополя. Когда митрополит Никифор II прислал во Владимир на вакантную кафедру поставленного им грека епископа Николая, великий князь не принял его, сославшись на то, что «не избраша сего людье земле нашее», и добился поставления нужного ему кандидата13. Но не всегда митрополиты выполняют свои обязанности. Приселков показал, что митрополит Николай задерживал назначение новых епископов на вакантные кафедры и лишь приход на смену ему Никифора привел к заполнению вакансий14.
Принадлежность Руси восточнохристианскому региону и знакомство ее с церковно-политическими идеями, имевшими там распространение, создавала условия не только для их усвоения и использования, но и для создания собственных концепций. Однако то, что в Киеве находился ставленник патриархии, препятствовало возникновению каких-либо теорий, шедших вразрез с официальными взглядами, принятыми в патриархии. Поэтому такие идеи возникают вне круга грека-митрополита, среди местных деятелей, связанных с княжескими церквами или с монастырями. Таков придворный княжеский священник Иларион, который использовал тему смены «закона» — национально ограниченных и устаревших с возникновением христианства иудейского вероисповедания и морально-этической системы «благодатью» — христианским учением, которое уравнивает всех и тем самым позволяет людям, «новопознавшим» бога, занять высокое место, которое прежде им было недоступно. Он использовал эту тему для того, чтобы в новых условиях приобщения к христианству Руси противопоставить «ветхому закону» — церковно-политическим концепциям Константинополя — «новый» — учение, требующее новых людей, к которым принадлежит и Русь. Таким образом, именно местным, русским религиозно-политическим идеологом могла быть выдвинута идея перенесения небесного внимания и расположения с одного избранного народа на все человечество. Также в местном историческом сочинении, не связанном с митрополией, в Повести временных лет, проводятся идеи не просто о связи истории Руси с историей мировой, но и о независимости и самостоятельности Руси в избрании своих политических симпатий, что ставит ее на один уровень с другими великими державами, прежде всего с Византией.
Русское летописание возникло и существовало вне митрополичьего двора и сферы его интересов — в русских монастырях и при городских церквах. В сооружении соборов, произведений церковной архитектуры роль митрополичьих заказов незаметна — это большей частью княжеская инициатива, а митрополит исполняет свою служебную роль при освящении храма.
Обращают на себя внимание различия в титулатуре применительно к древнерусским князьям, которая иногда употребляется местными и никогда приезжими деятелями. Возлагая на киевского великого князя, как на пастуха и виноградаря, обязанность по поддержанию в чистоте и на достаточной высоте христианства в его стране, митрополит Никифор в указанном выше послании называет его, однако, просто «княже мой» («благословенный и прославленный», «благоверный и кроткий», «благородный», «человеколюбивый»)15, т. е. в греческом оригинале «ἄχων μοῦ». Под его пером не могло возникнуть именование киевского князя теми титулами, которые известны в местных сочинениях и надписях, — «каганом», как называет Ярослава Иларион, «царем», как назван умерший великий князь в граффити на стене Софийского собора, в похвалах XII в., адресованных сыну Владимира Мономаха Мстиславу и его внуку Ростиславу16. Между тем титулатура, применявшаяся к главам феодальных монархий средневековой Европы, всегда была очень важна и служила признанию экономического и политического усиления государства при помощи получения его главой высокого титула. Присутствие в Киеве митрополита из Константинополя не могло способствовать такой форме признания17.
Значение того, кто стоит во главе государственной церковной организации — местный или византийский деятель, видно по кодификации церковного права Ярославом и Иларионом.
Появление греческих церковных деятелей («епископов») при Владимире привело к попытке введения, по их настоянию, византийского уголовного права и тех форм наказания, которые не были приняты в славянском праве. Однако создание местного кодекса церковного права связывается с именем не ставленника патриарха, а сотрудника и идеолога князя Ярослава — Илариона, когда он стал митрополитом. Естественно, вероятно, что введение в церковное право традиционных местных форм наказания, значительное расширение церковной юрисдикции на те дела, которые в Византии не подлежали ведению церковной власти, могло принадлежать инициативе местного деятеля церкви, а не византийца на киевской кафедре. Не участвовал митрополит и при выборе и перенесении на Русь монастырского устава, на что обратил внимание Приселков. Еще до Феодосия печерский инок Ефрем отправился в Константинополь, как он считает, для изучения жизни византийского монашества, а позднее именно игумен Дмитриевского монастыря Варлаам обходил в Константинополе монастыри в поисках лучшего устава18.
С именем Илариона, местного митрополита, а не присланного из Константинополя, связаны и такие оказавшиеся перспективными и отвечающими, следовательно, нуждам Руси мероприятия, как основание совместно с князем Ярославом первых княжеских монастырей, в частности монастыря Георгия19. В XI — первой половине XII в. княжеские монастыри в Киеве и его окрестностях, а во второй половине XII в. во Владимире Суздальском стали важным церковно-политическим институтом, связывавшим княжескую династию со столицей помимо ее прав на великокняжеский стол.
Важна и другая функция церкви Георгиевского монастыря в Киеве, о которой сообщает проложная память ее освящения в некоторых списках: она была местом настолования, т. е. обряда интронизации епископов. Представляет несомненный интерес, что поставление (инвеститура) и на Руси было разделено на светское (настолование) и церковное (хиротония), последняя проходила в кафедральном Софийском соборе20.
Служба митрополита в кафедральном Софийском соборе, участие его в посвящении новых епископов, в работах поместных соборов были необходимы. Но выполнение многих других дел, принадлежавших компетенции духовенства, не приостанавливалось и в отсутствие митрополита и могло осуществляться без его участия. Показателен следующий случай во время междукняжеского конфликта из-за Чернигова. Крестное целование, принесенное прежде Мстиславом Владимировичем, обязывало его идти войной на Всеволода Давыдовича, который привлек на свою сторону семь тысяч половцев. В отсутствие митрополита игумен киевского Андреевского монастыря, родового монастыря его деда, Григорий взял на себя инициативу снять с князя клятву. Поскольку сам он не обладал для этого достаточным духовным саном, он созвал собор киевского духовенства, который и взял на себя коллективно грех княжеского клятвопреступления21. Киевский игумен показал себя авторитетным деятелем религиозно-политической службы столицы и прекрасным организатором мирного решения военно-политического конфликта, которое сделало бы честь и митрополиту.
Отсутствие митрополита в Киеве не препятствовало выбору и функционированию новых епископов в Новгороде — республиканская конституция этой русской земли позволяла не оставаться без церковной власти и тогда, когда утверждение со стороны Киева поставлений местных епископов запаздывало. Митрополитам пришлось смириться с возникновением в одной из подчиненных им епархий особого порядка поставления епископа. Впервые сообщение об избрании кандидата в епископы на месте: «...собрася всь град людии, изволеша собе епископомь поставити мужа свята и богом изъбрана именемь Аркадиа»22, — содержится в летописной статье 1156 г., относящейся ко времени, когда в Киеве не было митрополита. Прямого указания на то, как избран Аркадий, нет, но слова «богом изъбрана» позволяют считать, что уже тогда применяли жребий. Эти выборы признал митрополит, который был вынужден, правда только через два года после появления в Киеве, его рукоположить23. О том, как проводилось такое избрание, говорит сообщение о поставлении нового архиепископа в 1193 г. при митрополите Никифоре II: были названы три кандидата, и имена их положили в кафедральном соборе в алтаре на престоле. После литургии привели с вечевой площади первого попавшегося слепца, который и вынул записку с именем будущего архиепископа Мартирия24. Таким образом, развитие республиканского строя в Новгороде привело к тому способу выбора епископа, который был установлен еще в раннем христианстве и нашел выражение в Чинах избрания епископа, но затем был изменен в практике усилившейся государственной властью и церковной иерархией, взявших замещение этой должности в свои руки.
Митрополиты-иноземцы со своим штатом мало способствовали ознакомлению русского общества с произведениями византийской литературы, организации переводов с греческого на древнерусский язык, распространению знания греческого языка на Руси, школ и образования.
Основная масса славянских переводов с греческого, известных на Руси, была результатом труда славянских просветителей Кирилла и Мефодия и их учеников в Моравии и Болгарии. Большое количество переводов было выполнено в Болгарии при царе Симеоне. Перевод с греческого на Руси был организован князем Ярославом, который «собра писце многы и прекладаше от грек на словеньское писмо»25. Круг переведенных на Руси в XI—XII вв. исторических, естественнонаучных, повествовательных, житийных и других произведений довольно широк, но он далеко не отражает всего того, что содержала византийская письменность26. Д.С. Лихачев считает, что «переводы с греческого должны были быть предметом государственной заботы на Руси»27. Конечно, литературу светскую, повествовательную, для княжеских и боярских кругов, скорее, могли переводить по княжеским заказам, чем по указанию митрополита. Но за пределами списка переводов, выполненных по этим заказам, оказывались многие произведения литературы, философии, истории, политической мысли, права, которые оставались не переведенными ни в Болгарии X—XI вв., ни на Руси в XI—XIII вв. Организовывали ли митрополиты переводы с греческого на Руси, сведений нет; мало сведений вообще о какой-либо их деятельности, способствовавшей развитию страны, где они служили, и знакомству с культурой, которую они представляли.
Греческий язык был известен на Руси в княжеских кругах. Гречанками были матери Святополка, Ярослава и Мстислава Владимировичей, Владимира Мономаха, Всеволода и Игоря Ольговичей, Даниила Галицкого и Василька Романовичей и других князей28, т. е. эти князья с детства могли знать греческий язык. Владимир Мономах писал о своем отце, что он «дома седя, изумеяша 5 язык»29, и среди них, конечно, греческий. Греческий язык еще лучше должны были знать в окружении митрополитов и епископов-греков, где были нужны и официальные переводчики для общения с русским клиром и перевода митрополичьих посланий и других документов30. По-гречески и по-славянски пели попеременно хоровые клиросы в кафедральных храмах Киева и Ростова. Нестор, автор «Чтения о Борисе и Глебе», называет кафедральный Софийский собор по-гречески «кафоликани иклисиа»31, вероятно так, как называл его митрополит-грек.
Успехи в развитии древнерусской культуры, связанной с христианством, церковью, определяются активной поддержкой его со стороны светской государственной власти и монастырей в значительно большей степени, чем церковных иерархов, присланных с берегов Босфора. Отсутствие на Руси грекоязычной «интеллектуальной элиты», о чем пишут некоторые современные исследователи, может быть, связано прежде всего именно с этой пассивной позицией в стране носителей этого языка, которые его распространение и организацию школ не считали своей задачей32.
В вопросе о канонизации русских святых ясно видно различие между позициями русских церковных деятелей в Киеве и митрополитов. Митрополиты не проводили в этом какую-либо одну концепцию, но дело зависело, вероятно, и от политической ситуации в Киеве, и от авторитета самих кандидатов в святые, и не в последнюю очередь от позиции самого митрополита. Так, в рассказе о построении в Вышгороде деревянной церкви на месте захоронения Бориса и Глеба киевский «архиепископ» по указанию князя Ярослава для этой церкви «постави попы и дьяконы и повеле им пети в церькви святою...»33, тем самым поддержав инициативу великого князя в подготовке канонизации братьев. Что касается перезахоронения их в 1072 г., которое было, вероятно, актом их канонизации, то митрополит-грек того времени Георгий Синкелл был против нее34, и только давление авторитета князей и самой обстановки заставили его признать их «святость». Инициатива печерского игумена Феоктиста (будущего епископа черниговского) и князя Святополка Изяславича внести Феодосия Печерского «в сенаник», т. е. поминать его имя в предпраздничной службе, привела к тому, что князь «повеле митрополиту вписати в синодик и повеле вписывати по всем епископьям...»35. Митрополит (это был Никифор I) принимает указание князя и, вероятно, сам (второе «повеле») отдает распоряжение о поминании печерского игумена во всех кафедрах и соборах, что было начальной, малой формой его церковного почитания. Обращает на себя внимание не только то, что при этом митрополит выполнял распоряжения («повеле») великого князя, но и то, что печерский игумен со своей инициативой обращается не к митрополиту, а к князю, считая именно такой способ воздействия на главу церкви более действенным36. И действительно, глава церковной организации с самого начала этого дела оставался в стороне или не принимал в нем участия: при перенесении мощей Феодосия в 1091 г. митрополита в Киеве не было37, но и после появления нового митрополита — грека Николая — о признании культа также не было речи. Поэтому слово «повеле», которым летописец обозначает распоряжение князя следующему митрополиту Никифору, нет основания рассматривать как «неточность у летописца». В любом случае митрополит здесь подчиняется княжеской власти в деле распространения почитания русского игумена.
Иная картина предстает с попытками учреждения церковного почитания князя Владимира. Признание того, что он заслуживает этого, видим у Илариона в его похвале, произнесенной перед князем Ярославом и его семьей, у монаха Иакова в его Памяти и похвале, у автора посмертной похвалы Владимиру в Повести временных лет. Однако эти попытки не увенчались успехом из-за отрицательного отношения к учреждению его культа, вероятно, прежде всего митрополитов и стоявшего за ними Константинополя38. Однако согласия митрополита на учреждение культа в форме канонизации было недостаточно, само согласие митрополита предполагало положительное отношение к этому патриархии. Такая канонизация не была проведена и во время службы на софийской кафедре самого Илариона, выступавшего за почитание князя Владимира еще до поставления митрополитом (если, конечно, автором анонимного «Слова о законе и благодати и похвалы кагану нашему Владимиру» был действительно будущий митрополит Иларион, как это принято в науке). Требует объяснения и отсутствие сведений о том, что для признания культа Владимира прилагал усилия митрополит середины XII в. Климент Смолятич, не утвержденный Константинополем и, следовательно, кажется, свободный от запретов в этом отношении.
Нужно думать, что отрицательное отношение к канонизации Владимира объяснялось выдающейся политической деятельностью самого князя при его жизни, которая не могла сравниться с деятельностью ни его сыновей Бориса и Глеба, ни игумена Феодосия, канонизованных в XI в.
Примечания
1. О существовании такой переписки свидетельствуют не только ответные послания Николая Музалона к Нифонту и Луки Хрисоверга к Андрею Боголюбскому и ответы Константинопольского собора 1276 г., но и печати киевских митрополитов, найденные в Стамбуле (митрополитов Николая, Никифора I и Никифора II) или хранящиеся в зарубежных собраниях: в Афинах и Вашингтоне (митрополитов Феопемпта, Георгия, Иоанна, Константина). См.: Янин В.Л. Указ. соч Т. 1. № 41, 43, 45—47, 49, 50, 52.
2. Никольский Н.М. Указ. соч. С. 31.
3. Там же. С. 22.
4. Голубинский Е.Е. Указ. соч Т. 1, 1-я пол. С. 961; см. также: С. 317—318.
5. Там же. С. 319.
6. Там же. С. 323.
7. Там же. С. 320, 323—325.
8. Müller L. Russen in Byzanz und Griechen in Rus'-Reich // Association international des études byzantines. Bulletin d'information et de coordination. Athènes; Paris, 1971. № 5. P. 96—118.
9. Русские достопамятности. М., 1813. Ч. 1. С. 70.
10. Ср.: Литаврин Г.Г., Янин В. Л. Некоторые проблемы русско-византийских отношений в IX—XV вв. // История СССР. 1970. № 4. С. 44—45.
11. Чубатий М. Історія христианства на Руси — України. Рим; Нью-Йорк, 1965. Т. 1. С. 340; см. также: Лебедев А. История разделения церквей IX—XI вв. М., 1905.
12. Obolensky D. Russia's byzantine Heritage // Oxford Slavonic papers. 1950. Vol. I. P. 39—40; Мурьянов М.Ф. К истории культурных связей Древней Руси по данным календаря Остромирова евангелия // Древнейшие государства на территории СССР, 1982 г. М., 1984. С. 130—138.
13. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 629—630; ср.: М., 1962. Т. 1. Стб. 390—391.
14. Приселков М.Д. Очерки... С. 309.
15. Русские достопамятности. Ч. 1. С. 61—72.
16. Vodoff W. Remarques sur le valeur du term «tsar» appliqué aux princes russes avant le milieu du XVe siècle // Oxford Slavonic papers. 1978. Vol. XI. P. 1—36.
17. В грамоте князю Андрею Боголюбскому константинопольский патриарх Лука (ок. 1168) называет своего адресата «преблагородивый княже ростовский и суздальский», а киевского князя «великим князем всеа Руси» (РИБ. Т. VI. Стб. 63, 66).
18. Приселков М.Д. Очерки... С. 203.
19. «Блаженны и приснопамятны всея Рускыя земли князь Ярослав, нареченный в святем крещеньи Георьгий, сын Владимиры... восхоте создати церковь в свое имя святого Георгия. И тако вскоре конча церковь и святи ю́ Ларионом митрополитом месяца ноября в 26 день, и сотвори в ней настолование новопоставимым епископом и заповеда по всей Руси творити праздник святого Георгия...» (Проложное сказание на 26 ноября; см.: Каргер М.К. Древний Киев. М.; Л., 1961. Т. 2. С. 234).
20. О значении термина «настолование» см.: Макарий (Булгаков). История русской церкви. СПб., 1881. 2-е изд Т. 1. Прил. 4. С. 275.
21. «И съвъкупише сбор иереискыи, митрополита же в то время не бяше, и рекоша Мстиславу: на ны будеть тот грех» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 291. 1128 г.).
22. НПЛ. С. 216; ср. также: С. 29—30.
23. Там же. С. 30, 217. А.С. Хорошев справедливо считает 1158 год «годом торжества одного из важнейших республиканских принципов, оформившегося в ходе антикняжеской борьбы новгородцев предшествующих десятилетий» (Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980. С. 35).
24. НПЛ. С. 231—232 (в Синодальном списке указаний на процедуру выбора нет). Рассказ о такой же процедуре в 1229 г. см.: Там же. С. 274—275.
25. ПСРЛ. Т. I. Стб. 152.
26. Истрин В.М. Очерки истории древнерусской литературы домосковского периода (XI—XIII вв.). Пг., 1922. С. 4; Мещерский Н.А. Источники и состав древней славянско-русской переводной письменности IX—XV вв. Л., 1978.
27. Лихачев Д.С. Возникновение русской литературы. М.; Л., 1952. С. 132.
28. Baumgarten N. Généalogie et mariages occidentaux des Rurikides russes du Xe au XIIIe siècle. Roma, 1927. Tabl. I, IV, V, XI.
29. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 246.
30. Греческие оригиналы имели, например, ответы митрополита Иоанна I, послания митрополита Никифора, вероятно грамота Мануила, епископа смоленского, и др.
31. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Подгот. к изд. Д.И. Абрамович. Пг., 1916 (Памятники древнерусской литературы. Вып. 2). С. 19.
32. Thomson F.J. The Difference between the Reception of Byzantine Culture in Medieval Bulgaria and in Mediaeval Russia // The 17th International Byzantine Congress. Abstracts of Short Papers. Wash., 1986. P. 349. Другими факторами, которые также не способствовали формированию такой элиты на Руси, в отличие от Болгарии, можно считать отсутствие византийского завоевания, установившего греческий язык в качестве государственного и значительно способствовавшего византизации болгарской культуры, и вообще близкого соседства и общей границы с Византией, облегчавших ее влияние на страну.
33. Жития святых мучеников Бориса и Глеба. С. 19.
34. «...И митрополита ужасть обиде, бе бо нетверд верою к нима и пад ниц просяще прощенья» (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 182; ср.: Успенский сборник XII—XIII вв. М., 1971. С. 62).
35. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 283. 1108 г.
36. Голубинский видит в этом «повелении» митрополиту князем «неточность у летописца в передаче дела» и считает, что игумен просил у князя ходатайства и получил его (Голубинский Е.Е. Указ. соч. М., 1904. Т. I, 2-я пол. С. 389)..
37. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 202—203.
38. Указание на то, что «подтверждением раннего почитания служит посвящение святому Владимиру церковного престола на Золотых воротах во Владимире-на-Клязьме в 1174 г.» (Хорошев А.С. Политическая история русской канонизации (XI—XVI вв.). М., 1986. С. 48), основано на недоразумении.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |