Введение

I

Проблема взаимоотношений государства и церкви в Древней Руси представляет несомненный научный интерес для изучения прошлого нашей страны. Для истории России, как и предшествовавших ей Древнерусского государства и феодальных княжеств, характерна тесная связь светской политической организации власти и управления и церкви. Эта связь в течение столетий менялась. Так, в новое время, в XIX в., церковь обслуживала все государственные и официальные церемонии, придавала им идеологический и религиозный характер, в ее ведении находились начальное образование, фиксация актов гражданского состояния и она не только проводила в этой деятельности моральные христианские принципы, но и освящала соответствующие акты своим авторитетом. В средневековье связь между церковью и государством была более прямой и выражалась в том, что церковная организация выполняла ряд государственных функций и была, следовательно, своеобразной частью государственного аппарата, а государственная, княжеская власть содержала церковную организацию на свои средства. В таких условиях проблема церкви и государства в Древней Руси приобретает общеисторический характер и в плане отношения государства и организации религиозного культа на разных этапах существования обоих.

Перед историком, естественно, встают вопросы: как появился такой феномен средневековья, как церковная организация, являющаяся частью государственной организации? какие причины способствовали его возникновению именно в нашей стране, на Руси? какова эволюция связей этих институтов за более чем два века их истории?

Ко времени официального принятия христианства и создания церковной организации в конце X в. государство уже существовало на Руси в течение почти двух веков и его органы власти и местного управления, территориальная структура, право и языческий религиозный культ не только сформировались, но и прошли определенный путь развития в соответствии с развитием всего древнерусского общества. Таким образом, церковь появилась по инициативе княжеской власти сравнительно поздно и должна была приспосабливаться к тому уровню развития общества и к той системе экономики, которые она нашла здесь в указанное время. Этим отношения государства и церкви в Киевской Руси отличаются от тех, какие сложились в других государствах, например в Византии, где христианская организация, признанная императором Константином, была сформирована в каноническом плане на соборах IV—VIII вв., практически с самого начала существования нового государства¹. И в более позднем Русском централизованном государстве², как и в большинстве стран Европы, церковные организации принимали участие в формировании и развитии государственности с раннего времени, что налагало отпечаток и на характер этих государств, и на саму деятельность церкви.

Если мы попытаемся определить сферы деятельности средневековой церкви в стране, то сможем выявить не менее шести таких крупных сфер. Во-первых, это деятельность, связанная непосредственно с культом, — литургическая (культовая) деятельность: служба в церкви, исповедальная практика, выполнение таинств и треб. С таинствами связаны и проводившиеся церковью крещения, венчания, а также отпевания мертвых, что было одновременно и фиксацией гражданского состояния, входившей в компетенцию церкви. К этой же сфере можно отнести миссионерскую деятельность: обращение в христианство, в частности христианизация самого государства Руси и окрестных народов, входивших или не входивших в его состав. Пожалуй, сюда же принадлежит и монашеская деятельность в узком смысле слова.

Другой сферой деятельности церкви можно считать культурно-идеологическую. Сюда относятся освящение власти феодального государства, господства и подчинения в обществе, развития общественного сознания в общехристианском, государственном (национальном), классовом аспектах. В руках церкви были литература, письменность, устное слово (риторика), которыми она активно пользовалась. В ее руках находилась и школа, первоначально организованная княжеской властью. Далее, это перенесение опыта древних цивилизаций, классовых обществ на Русь. Церковь как многофункциональный институт помогала вывести древнерусское общество и государство, возникшие на месте, на основе спонтанного развития союзов восточнославянских племен, без межформационного социально-экономического синтеза с древним рабовладельческим строем, на уровень других европейских стран, непосредственно наследовавших античную средиземноморскую цивилизацию. Она способствовала княжеской, государственной власти в перенесении на новую почву достижений древних обществ, их культуры, идеологии и других явлений. Церковь занималась и богословской деятельностью — теологическим (на другое она не была способна) осмыслением общества и природы. Церковь учила христианским моральным принципам, основным заповедям.

К третьей сфере церковной деятельности мы относим ее роль в социально-экономической жизни страны как земельного собственника, участника производственных отношений феодального общества, использовавшего труд церковных крестьян и других групп трудящихся. В ранний период существования церкви на Руси она вместе с княжеской властью была потребителем тех даней, которые собирал князь централизованным способом, затем она сама становится собственником земли, таким же, как князья и бояре.

Четвертая, публично-правовая, сфера связана с широкой юрисдикцией церкви как составной части государственной организации. Епископским кафедрам принадлежало два больших круга судебных дел — суд над так называемыми церковными людьми, в том числе церковным причтом, людьми, связанными своим положением с культом и населением церковных вотчин, и суд над всем населением Руси по так называемым церковным делам, т. е. по делам о браках, разводах, семейных конфликтах и пр. Это позволяло церкви глубоко проникать в жизнь общины, семьи, каждого человека.

Особой, пятой сферой деятельности церкви было внутреннее управление самой церковной организацией — от митрополита, епископов и игуменов монастырей до священников, дьяконов и рядовых монахов. Для этой административной деятельности она обладала штатом особых чиновников — владычных наместников, тиунов и др.

Наконец, к последней сфере можно отнести политическую деятельность церкви как внутри страны, так и в международном плане, поскольку Киевская митрополия была одной из 60—70 митрополий, подведомственных Константинопольской патриархии. Деятели церкви принимали активное участие в жизни своего города и княжества, выполняя политические поручения, которые им давали светские власти; их обязанностью были встречи князей и настолование (интронизация) при их вокняжении, участие в крестоцеловании при заключении договоров как государственном акте и пр.

Из указанных больших сфер в настоящей работе в той или иной степени рассматриваются только те, которые связаны с отношением между церковными организациями и княжеской властью и городской администрацией: формирование и развитие церковной структуры, системы митрополии, епископий (гл. I), социально-экономическая сфера: источники материального обеспечения церкви на разных этапах ее истории, церковная юрисдикция, выполнение церковными организациями некоторых городских контрольных функций (гл. II и III), внутри- и внешнеполитическая позиция и деятельность церкви (гл. IV).

В книге изучается деятельность не всех, а только некоторых церковных организаций, имевших публичное — административное или государственное — значение. Церковь в средневековье была сложным и противоречивым институтом, который объединял в себе различные социальные и классовые группы, начиная от «князей церкви», стоявших на одном уровне со светскими князьями, и кончая рядовым духовенством и монастырскими крестьянами, подвергавшимися эксплуатации со стороны монастырей — феодальных корпораций³. В тесной связи с государственной — княжеской, городской — властью находились митрополичья и епископские кафедры и их чиновники, городские соборы, бывшие объединениями белого духовенства, княжеские монастыри и городские организации черного духовенства — архимандритии. Все они рассматриваются в данной работе в специальных разделах.

В Прил. I дается краткий биографический словарь киевских митрополитов с конца X по XIII в., составленный А.В. Поппэ. Первоначально он был издан на немецком языке⁴ и для настоящего издания частично переработан и дополнен автором. В Прил. II содержится перечень епископов древнерусских кафедр.

Исследование ограничено периодом от возникновения древнерусской церковной организации в конце X в. до середины XIII в., времени монгольского завоевания и установления новой политической системы вассалитета, которая изменяет традиционное сотрудничество и противостояние церковных и светских властей. Именно тогда наряду с указанными двумя составляющими государственной жизни появляется третья сила в лице Орды — хана и его аппарата власти. И княжеская власть, и церковь в этих условиях устанавливают свои связи с Ордой, получают ярлыки, используют хана в своих интересах, что значительно изменяет характер их взаимных отношений.

Настоящая книга создана на основе специального курса для студентов, который читается с 1981 г. на историческом факультете МГУ. Своим слушателям, а также бывшему заведующему кафедрой истории СССР периода феодализма проф. А.Д. Горскому (1923—1988), вызвавшим к жизни настоящее исследование, посвящает его автор.

II

Изучаемая проблема имеет давнюю традицию в отечественной историографии. Она начинается еще в летописании, в условиях, когда многие вопросы взаимоотношения церкви и государства раннего времени сохраняли свою остроту. Так, в Никоновском летописном своде, создание которого связано, как показал Б.М. Клосс, с крупным деятелем русской церкви первой половины XVI в. митрополитом Даниилом (1522—1539), в рассказах о Древней Руси проводится несколько актуальных для его времени идей. Такова прежде всего идея гармонии и сотрудничества княжеской власти и церкви. В летописи приведены многочисленные примеры «любви и совета» великих князей с митрополитами и епископами, причем это сотрудничество идет еще со времени Владимира Святославича, который был «в согласии и любви мнозе» с митрополитом, а тот «бяху... бо всегда в любви и в совете с Володимером»⁵. Далее, ссылками на апостольское правило обосновывается законность поставления митрополитов на Руси без санкции Константинополя (Илариона и Климента), причем поставление Илариона связывается с «бранями и нестроениями» с греками. Это не были ни разрыв с православными патриархами и «благочестивым греческим законом», ни желание отказаться от поставления патриархами, но только стремление избежать «вражды и лукавства, якоже беша тогда»⁶. Наконец, важной является концепция исконности церковного землевладения, неприкосновенности его по заповеди Владимира «до скончания мира не дръзнути на церковная и святительская», божественности церковной десятины, переданной им церкви Богородицы⁷. Все это тесно связано с идеями, которые отстаивали сам составитель летописи и его окружение: союз митрополии, находившейся в руках иосифлян, с великокняжеской властью; состояние церковной автокефалии де-факто с поставлением митрополитов на месте, в Москве; осуждение нестяжательства и успехи в защите привилегий митрополичьих вотчин.

Такая связь мнений и концепций авторов, писавших об истории церкви в Древней Руси, с политической позицией, которую они занимали по отношению к этой организации, и связи ее с государством в современном им мире не является исключением в отечественной историографии. Она видна у историков не только XVI, но и XVIII, и даже XX в., совсем другой эпохи.

Выразителем дворянских рационалистических взглядов на отношение церкви к государству или, скорее, государства к церкви был В.Н. Татищев, в своей «Истории российской» высказавший ряд интересных мыслей и по интересующим нас вопросам. Эта тема изучается в последнее время Д.В. Андрусенко, продолжившей на современном уровне выявление взглядов Татищева на религию и церковь, которое ведется уже столько времени, сколько существует сама «История российская»⁸. Для Татищева характерна резко критическая оценка деятельности духовенства и церкви как в позиции епископов по отношению к великокняжеской власти, так и особенно в ответственности церкви за состояние просвещения в стране. Он считает летописное сообщение о десятине, данной Владимиром церкви, «вымышленным попами», так как о десятине нет сведений в позднейшее время и она могла быть дана только в ущерб другим нуждам государства того времени⁹. Эта позиция историка, несомненно, связана с его гражданской позицией сторонника и участника преобразований Петра I.

В русской буржуазной науке XIX — начала XX в. мы уже почти не встречаем такого критического отношения к церкви в Древней Руси, какое характерно для дворянской историографии, причем не только Татищева, но и Болтина и других исследователей. Конечно, за прошедшие 100—150 лет уровень исторического исследования в России, круг использованных источников, мировоззрение историков значительно изменились. Вместе с тем играла роль и социальная, классовая позиция историков. Это были уже не представители находившегося у государственной власти и разделяющего отношение к сопернику-церкви привилегированного дворянства, а разночинцы, выходцы из самого духовенства (С.М. Соловьев, В.О. Ключевский).

Соловьев в своей «Истории, России с древнейших времен» и других трудах, так же как и Татищев, не ставил отвлеченных задач, считая, что «наука имеет обязанность отвечать на вопросы жизни»¹⁰. Сторонник теории родового быта, придающий решающее значение в истории политическим и моральным факторам, которым подчиняются общественные отношения, он считал, что в России с IX по XII в. как в обществе, так и в княжеской среде господствовали родовые отношения: во главе коллектива стоял отец, имевший деспотическую власть над семьей, находившейся в его подчинении. Фактором, изменившим эту картину, способствовавшим и замене родовых отношений государственными, правовыми, была церковь. По Соловьеву, «семья, до сих пор замкнутая и независимая, подчиняется надзору чужой власти, христианство отнимает у отцов семейств жреческий характер, который они имели... подле отцов природных являются отцы духовные; что прежде подлежало суду семейному, теперь подлежит суду церковному»¹¹. Митрополит и епископы «являлись необходимыми советниками князя во всем, касающемся наряда в стране»; круг их деятельности был определен по образцу византийскому в уставах о церковных судах¹². Соловьев обращает внимание на изменения, которые принес XII век в отношения внутри русской церкви и в позицию к Константинополю: попытки Киева освободиться от власти патриарха, стремление Северо-Восточной Руси выйти из-под власти киевского митрополита и пр.¹³

В определенной степени завышенная оценка роли церкви в истории Руси, по сравнению с Соловьевым, заметна у Ключевского. В курсе лекций «История сословий в России», принадлежащем периоду творческого расцвета историка, читавшемся им в 1886 г. и неоднократно переиздававшемся затем, он дал впечатляющую картину положения церкви в древнерусском обществе, с которой, однако, трудно согласиться, столь отлична она от того, что мы знаем по источникам. Ключевский справедливо считает, что церковь, появившись на Руси, должна была приноравливаться к тому порядку, который она здесь встретила. В итоге она создала на Руси особое общество, параллельное государственному, которое включало в себя духовенство, начиная от митрополита и кончая нищими. «Наибольшей властью в нем облекались лица, отказавшиеся от всех благ мира, — монахи-иерархи. Наиболее привилегированными, т. е. наименее обязанными, считались в нем люди наиболее беспомощные — убогие и бесприютные», — писал этот крупный историк и одновременно мастер парадоксов в русской истории¹⁴. Ключевским был обоснован тезис, который позволил позднейшим исследователям, например Н.М. Никольскому, назвать положение церкви в России как «государства в государстве»¹⁵. Однако утверждение Ключевского, что «церковное общество состояло из таких же точно элементов, какие входили в состав» государственного, — несомненное преувеличение: церковные «бояре и вольные слуги» для времени, о котором идет речь у Ключевского (XI—XIII вв.), в источниках неизвестны; существование по Уставу князя Всеволода «церковных богодельных князей»¹⁶ также практически невероятно. Ключевский приписывает церкви «решительный перелом» в «русском рабовладельческом праве», который состоял в том, что она ввела обычай освобождения рабов по завещанию, установила случаи обязательного отпуска холопов на волю и принудительного выкупа холопов¹⁷. Однако, как показали позднейшие исследования, эта картина далека от действительности. Что касается отпуска холопов на волю, то, по источникам, в их число попадали главным образом немощные старики, наложницы, ставшие матерями¹⁸. Да и епископы, «отказавшиеся, — по словам Ключевского, — от всех благ мира», на самом деле сами владели холопами: по сообщению летописи, около 1068 г. новгородского епископа «Стефана в Киеве свои холопи удавишя»¹⁹. Однако институт холопства не только не мог быть вытеснен, несмотря на существование и усиление церковной организации на Руси, но получил новое развитие в XV—XVI вв., в пору увеличения влияния церкви, когда холопами были не только министериалы — управители вотчин, но и землевладельцы, т. е. они стали прослойкой эксплуататорского класса²⁰.

Наибольшую известность в истории изучения древнерусской церкви и ее отношений с княжеской властью в дореволюционной университетской науке получила магистерская диссертация М.Д. Приселкова «Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв.». Ученик А.А. Шахматова, испытавший, как и многие другие историки Руси того времени, сильное влияние созданной крупным источниковедом новой концепции развития русского летописания, он разрабатывал эту концепцию применительно к церковно-политической истории Руси на основании летописей и Киево-Печерского патерика со значительно меньшим использованием других источников. Его работа, основанная на гипотетических построениях, Шахматова, сама предлагала оригинальные решения многих вопросов церковной истории Руси. Среди гипотез, выдвинутых или обосновывавшихся Приселковым, надо назвать тезисы о подчинении древнерусской церкви до 1037 г. болгарской Охридской архиепископии²¹, о переходе митрополита Илариона и поставленного им духовенства после смерти Ярослава в Печерский монастырь, где Иларион стал летописцем Никоном²², об острой борьбе с переменным успехом между Печерским монастырем, киевскими князьями и митрополитами-греками и др.²³. Талантливо написанная книга Приселкова оказала сильное влияние на историографию этой темы 1910—1930-х годов, и лишь через 45—50 лет после ее выхода исследователи смогли заново вернуться к рассмотрению поставленных в ней вопросов.

Традиции университетской буржуазной науки продолжали разрабатывать за рубежом русские ученые. К их числу принадлежал Г.В. Вернадский, сын известного советского геохимика В.И. Вернадского и внук профессора политэкономии И.В. Вернадского. Сторонник и один из создателей так называемой евразийской концепции, утверждающей особые пути истории России, по происхождению и в историческом прошлом связанной не столько с Европой, сколько с Азией²⁴, он создал в США школу русской истории, получившую в послевоенные годы определенное развитие.

В своей работе 1941 г. Вернадский рассматривает историю древнерусской церковной организации в конце X — первой половине XI в. на основе анализа Устава Владимира, о десятинах и работы М.Д. Приселкова 1913 г. Отказавшись от признаваемой им прежде концепции Приселкова о принадлежности Руси до 1037 г. Охридской архиепископии²⁵, Вернадский предложил Тмутараканскую архиепископию в качестве другого центра, которому де-юре подчинялась в церковном отношении Русь, после падения Корсуня ставшая де-факто автокефальной. Он рассматривает в аспекте тмутараканского тезиса и поход Владимира на Корсунь, и учреждение им десятины по образцу Хазарского каганата, собиравшего, по Хордадбеху, десятую часть цены товаров, и характер киевской церковной архитектуры, в частности Десятинной церкви, принадлежавшей к базиликам Кавказа, и поездки в Тмутаракань Никона-Илариона, занявшего там, по предположению Вернадского, архиепископскую кафедру. Учреждение митрополии в Киеве Вернадский связывает с конфликтом между Ярославом и Мстиславом за власть на Руси, в котором этот акт должен был помочь Ярославу, хотя смерть Мстислава сделала его бессмысленным²⁶. Многие из этих построений Вернадского были оспорены позднейшими исследованиями, и сам он не все из них включил в свой курс истории России 1948 г.²⁷

Параллельно университетской, гражданской историографии, рассматривавшей среди других и вопросы истории древнерусской церкви и ее связей с государственной властью, в России существовала и церковная историография. История русской церкви преподавалась в духовных академиях, ей были посвящены печатные учебные курсы и научные труды крупных специалистов, вклад которых в изучение нашей проблемы также представляет интерес. Конечно, исследования церковных историков представляли собой работы, написанные исследователями, понимающими ход истории, роль церковной организации в обществе не только с религиозной точки зрения, но и с позиции служителей этой организации. Связь «объективности» изучения истории церкви с христианским благочестием была прямо названа одним из авторов первых крупных трудов по этой теме, архиепископом Филаретом (Гумилевским). В своей «Истории русской церкви... от начала христианства в России до нашествия монголов» он писал, что «историк церкви преимущественно должен быть верен правде, а для сего он должен быть искренним христианином. Пересматривая источники, он должен смотреть на их сведения не по своему вкусу, не по духу своего времени, но так, как требуют обстоятельства того времени, как требует правда истории и евангелия... Без христианского благочестия историк церкви — иностранец в христовой церкви: многое не поймет он в событиях церкви, многое испортит превратным толкованием или вовсе оставит без внимания...»²⁸. Не мудрено, что этот исторический труд Филарета приобрел характер официальной истории для назидательного чтения, но, хотя и переиздавался неоднократно, не имел научного значения, какой имеет другая, библиографическая его работа²⁹.

Значительно более интересным был труд младшего современника Филарета, митрополита Макария (Булгакова) «История русской церкви» в 12 томах, доведенная до конца XVI в.³⁰. Историчность этой «Истории», как было отмечено биографом митрополита Макария, возрастает по мере работы его над томами³¹, а первые тома, посвященные X—XIII вв., более схематичны, хотя дают довольно полное изложение событий с точки зрения церковного историка и администратора середины XIX в. (Макарий был архиепископом харьковским, затем митрополитом московским). Ценными являются публикации документов в приложении к отдельным томам (особенно во втором издании). Важной была инициатива Макария, написавшего диссертацию об истории христианства на Руси до князя Владимира³².

Своеобразными, далекими от официального направления церковной историографии были взгляды на историю русской церкви профессора Московской духовной академии академика Е.Е. Голубинского (Пескова). На научной позиции этого крупного историка, выходца из семьи провинциального священника, несомненно, сказалась противоречивая роль церкви в его время, тесно связавшей Россию реформенных десятилетий с прошлым, религию — с самодержавным государством, школу и просвещение — с церковью. Эти связи в сознании Голубинского нашли выражение в его словах о неизбежности активного отношения современного историка и к действительности, и к прошлому: «Быть историком в некотором отношении почти так же щекотливо, как быть публицистом. История какого бы то ни было общества не может быть похвальным словом ему или панегириком, а должна быть точным воспроизведением его прошедшей жизни со всеми достоинствами и недостатками этой последней, иначе она утратит весь свой смысл и перестанет быть историей. Но, говоря о недостатках прошедшего времени, иногда невозможно бывает не захватывать до некоторой степени настоящего, по той очень простой причине, что иногда прошедшее еще продолжает более или менее оставаться настоящим. Таким образом, в некоторых случаях историк волей-неволей становится отчасти публицистом»³³. В своих крупных по широте поставленных вопросов и по объему трудах, большая часть которых сохраняет до сих пор определенное значение³⁴, Голубинский выступил как либеральный историк, критически относящийся к тому обществу, которое он изучает, к роли древнерусской церкви («наша церковная история нехороша по нашей собственной вине»), состоянию просвещения («у нас не было подлинного просвещения, но только грамотность»), в определенной степени продолжая традицию Татищева. Он не идеализирует историю церкви, как это делает его младший современник Ключевский. Для Голубинского характерно отрицательное отношение к церковным легендам, таким, как хождение апостола Андрея, обстоятельства крещения Владимира; он писал о введении христианства на Руси силой, о языческих мучениках, отказавшихся от крещения, считал, что первые русские святые Борис и Глеб были возвеличены «по причинам политическим, не имеющим отношения к вере». Столь же критичен Голубинский по отношению к источникам по истории церкви, которые он имел в своем распоряжении, как к летописям, так и церковным уставам Владимира и Ярослава — по его мнению, подделкам XIII в.³⁵

Немудрено, что изданные в 1880—1881 гг. первые две книги («половины») первого тома оказались под запретом Синода и только через 20 лет увидели свет две книги второго тома и был переиздан том первый³⁶.

Можно согласиться с мнением биографа, что одной из существенных черт Голубинского как историка и источниковеда является упрощенность его подхода к «многообразию исторического процесса, сложности и сплетенности исторических условий», скептицизм в отношении ранних источников, которые он рассматривал излишне прямолинейно — как документ подлинный или неподлинный. Существенные наслоения, редакции, позднейшие переработки источника, отражающие другие взгляды, другое назначение источника, ему чужды. Уже Ключевский на защите диссертации Голубинского 1880 г. справедливо отмечал устарелость его мнения о Повести временных лет как единой летописи, составленной монахом Печерского монастыря³⁷.

Традиция русской церковной историографии, идущая, однако, больше от митрополита Макария, чем от Голубинского, получила выражение как в советской церковной литературе, так и в зарубежной. Такова работа, посвященная высшей церковной иерархии в Древней Руси, П. Имшенника³⁸, дающая довольно объективную, насколько это в состоянии сделать историк, находящийся под несомненным влиянием Ключевского, картину отношений церковной и светской власти, без постановки новых вопросов³⁹.

За рубежом эта традиция представлена прежде всего «Очерками по истории русской церкви» А.В. Карташева. Доцент Петроградской духовной академии, обер-прокурор Синода и затем министр вероисповеданий во Временном правительстве, он стал профессором русской Духовной академии в Париже, готовившей кадры православного духовенства для стран Западной Европы и Америки. Работа Карташева, написанная русским историком за рубежом, является одним из образцов идеализации роли христианства и церкви в истории России⁴⁰. Его работа связана и с традицией русской буржуазной науки, идущей от Ключевского, и с положением самого автора как единственного в 20—30-х годах официального историка русской церкви на академической кафедре, и с отрывом от России и противопоставлением прошлой ее истории современному ее состоянию, которое он характеризует как «антихристианскую революцию». Находясь на уровне дореволюционной науки, «Очерки» Карташева в освещении интересующего нас периода не дали новой интерпретации, оставаясь, как он сам писал, «не претендующим на новую научную разработку, повторительным и обобщающим трудом»⁴¹, причем, нужно заметить, обобщающим религиозную концепцию русской истории.

Наряду с русскими учеными-эмигрантами историей древнерусской церкви и государства за рубежом занимались и местные ученые. Наибольший интерес к этой проблематике проявляли немецкие историки, традиция, идущая с XVIII в. и продолжающаяся и ныне. Среди таких исследователей нужно назвать прежде всего известного слависта и канониста, профессора Боннского университета Л.К. Гётца. Ему принадлежит серия книг различной научной ценности, включающая работы о Кирилле и Мефодий, Киево-Печерском патерике, истории русского канонического права (перевод курса А.С. Павлова в сопровождении источников), исследование Русской Правды, русско-немецких договоров и торговых отношений в средневековье⁴².

В работе 1908 г. об истории государства и церкви на Руси в домонгольское время⁴³ Гётц обратил внимание на ряд явлений, уже выявленных в русской буржуазной науке или остававшихся непознанными. Так, например, он говорит, что перенесение христианской церкви на Русь привело прежде всего к ее изменению здесь, к дегрецизации и русификации. Такие изменения происходили в тех направлениях, которые были возможны в местных условиях, т. е. не в церковной догме и не в изменении места митрополии относительно патриархии, а в другом. Это развитие церковной структуры, связанной с территорией нового государства и ее политической структурой, это развитие церковного права, это определение соотношения государства и церкви, вызванного в значительной степени местными условиями. Такие процессы привели к тому, что Киевская митрополия, одна из многих в составе Константинопольской патриархии, оказалась преобразованной в русскую государственную национальную церковь. Именно это преобразование наряду с другими обстоятельствами было, по Гётцу, причиной того, что на Руси отсутствовала вражда между государственной властью и церковью, известная на Западе, где церковь не приобрела национального характера в каждой из стран⁴⁴. Важно также признание боннским историком того, что государственная власть на Руси использовала церковь не только для создания «нравственно-христианского порядка», но (по Ключевскому) и «гражданского общества», передав ей область права и оказывая ей в этом поддержку: «Князь доверил ей сферы права, ибо он считал ее более компетентной в этих делах»⁴⁵. В этой схеме остается спорным, однако, тезис о «передаче» князем церкви некоторых сфер права. Скорее, как было показано позднее, церковь сама определила те сферы права и общественной жизни, которые не входили в компетенцию княжеской власти, но принадлежали общинной и семейной компетенции и которые регулировались уже существовавшими традиционными нормами⁴⁶.

Совершенно другой характер носила работа немецкого историка К. Фрицлера, посвященная истории древнерусской церковной юрисдикции и Уставу князя Ярослава. Выпущенная в 1917 г., во время первой мировой войны, и переизданная в 1923 г.⁴⁷, она явилась значительным шагом назад по сравнению с исследованием Гётца о взаимоотношениях государства и церкви на Руси. Автор ставит своей задачей обосновать концепцию об отсутствии у церкви в домонгольский период всякой юрисдикции, ибо, по его мнению, для княжеской власти создание еще одного особого суда было бы бессмыслицей и создание церковного суда было бы «самоубийственным поступком» для самой государственной власти. Лишь чужая сила могла дать церкви собственную юрисдикцию: «это были татары». Таким образом, именно благодаря монгольскому завоеванию церковь на Руси получила определенную власть и широкие судебные права. По Фрицлеру, развитие древнерусского права прошло через два периода. В первый, киевский, существовала полная общность правовых отношений на Руси и в «германских странах»: «Оба права, древнерусское и скандинавское, это ветви одного и того же германского ствола». В древнерусском обществе он видит не социальную, а этническую градацию: правящий слой и простой народ, «образованные двумя совершенно разными народами, не состоявшими ни в какой близкой связи между собой». Только монгольское завоевание принесло с собой «церковно-византийское влияние», и чтобы ослабить княжескую власть на Руси, ханы дали церкви юрисдикцию, отнявшую у этой власти ряд публичных сфер. У автора этой работы крайний норманизм сочетается с антиисторическими построениями, облеченными в привлекающую читателя парадоксальную форму. Антиисторизм его концепции заключается, между прочим, в том, что, как показано в настоящей работе и в ряде других, развитие сфер права идет на Руси в направлении, противоположном тому, что рисует Фрицлер, а именно от большой семьи, общины к церковной организации во время ее учреждения и развития в XI—XIII вв. и затем, при ограничении феодальных судебных прав вассалов в пользу великих князей в XII—XV вв., от церкви к великокняжеской власти (кража, в семье, душегубство во время свадьбы, изнасилование)⁴⁸.

Указанные характерные черты буржуазной историографии истории древнерусской церкви — прежде всего рассмотрение ее как надобщественного, внеклассового органа, связанная с этим почти обязательная идеализация ее роли только как носителя мира, культуры в хаосе средневековой жизни, без изменения ее роли во времени — потребовали создания трудов, основанных на другой, материалистической и диалектической методологической основе. В истории марксистского изучения истории древнерусской церкви, появившегося еще в дореволюционной науке, можно выделить четыре периода постепенного нарастания и углубления знаний.

Первый период связан с первыми попытками историко-материалистического осмысления конкретного места древнерусской церкви в обществе и государстве. Основываясь на работах Маркса и Энгельса, рассматривая средневековую церковь как организацию, ставящую своей целью обожествление феодального строя, историки тем самым порвали с традициями идеализации церкви и ее надклассовой трактовки. Их вклад был важен для исторической оценки роли церкви в истории России и в ее настоящем, в том числе для выработки отношения к церкви в современном обществе, зафиксированном в революционных лозунгах отделения церкви от государства и признания свободы совести. Однако работы историков этого периода несли на себе печать их происхождения, что осложнило их значение в истории науки. Имеются в виду такие черты, как использование теории «торгового капитала» как особой эпохи в средневековье, предшествующей промышленному капиталу, как стремление к марксистскому анализу и интерпретации явлений прошлого на основе фактов, собранных (и отобранных) дворянско-буржуазной наукой на основе ее методологии и ее интересов. Характерной чертой этих работ было и резко отрицательное отношение к самому предмету исследования — церковной организации с перенесением этого отношения с церкви XIX — начала XX в., отличавшейся консервативной общественной и государственной деятельностью, на церковную организацию раннего времени, когда она должна была играть иную роль. Вместе с тем эта позиция историков не могла не способствовать появлению и расширению в советском обществе в конце 1920-х годов нигилистического отношения к церкви, принесшего значительные утраты в культуре, духовной жизни и общественной морали.

Становление марксистской истории русской церкви связано с именами М.Н. Покровского и Н.М. Никольского. С именем первого, крупного историка, автора труда, осмыслявшего с марксистских позиций многовековую историю России, а в послереволюционный период — государственного деятеля (председатель Моссовета, замнаркома просвещения), не связаны специальные исследования по истории церкви. Его профессионально интересовала среди других проблема становления политического строя русского самодержавия XVI—XVII вв., и с этой точки зрения он смотрит и на отношения государства и церкви: «Какова была роль церкви в создании объективных условий, вызвавших к жизни московский царизм? Что дала церковь не словами, а делом — дала как определенная организация?»⁴⁹. Он устанавливает, что «феодализация православной церкви началась задолго до рассматриваемого периода: уже в Киево-Новгородской Руси монастыри были крупными землевладельцами, а митрополиты и епископы располагали крупной долей политической власти, между прочим, являясь судьями... для всего населения вообще». Он отмечает зависимость деятельности епископов от светских политических Сил, монастырей — от соответствующих княжеских династий. «Зависимость церкви от государства в Киево-Новгородской Руси была лишь настолько меньше такой же зависимости в послепетровское время, насколько и церковь вечевого города являлась демократической организацией». Вместе с тем, по Покровскому, освобождение от такой зависимости церкви принесло завоевание Руси татаро-монголами и подчинение ее «неверным» царям⁵⁰, а не внутренние социально-экономические и политические процессы, такие, как рост земельной собственности церкви, ослабление центральной государственной власти в процессе феодальной раздробленности и пр.

Другая работа этого времени, специально посвященная истории русской церкви, принадлежит Никольскому. Востоковед, историк ближневосточных религий, он участвовал в создании «Русской истории с древнейших времен» Покровского, написав для нее ряд глав. Позднее они были переработаны в отдельную книгу «История русской церкви»⁵¹.

Работа Никольского была первым специальным трудом, показавшим роль русской церкви, отличную от того, что изображали прежние университетские и церковные историки. Этот вклад ученого в изучение темы отмечен во вступительной статье редактора последнего издания книги Н.С. Гордиенко. Никольский тесно связывает распространение христианства на Руси с княжеской властью, пишет о том, что киевскими князьями, дававшими церкви определенную часть доходов от своих имений, была создана «основная смычка новой веры и княжеской власти на хозяйственной и социально-политической основе», причем церковь «была слабее княжества и в хозяйственном, и в организационном отношении»⁵². Вместе с тем Никольский рассматривает принятие христианства в качестве государственной религии как фактор главным образом внешний, политически выгодный Византии, как способ своеобразной колонизации Руси из Константинополя, желавшего «стать полновластным господином над богатой сырыми продуктами днепровской страной»⁵³, что ему, однако, не удалось сделать. «Для константинопольского патриарха новая церковь была колонией, куда могли быть направлены все "излишки" клерикального населения»⁵⁴. Развивая положения Ключевского и рассматривая широкую церковную юрисдикцию, он пишет, что именно «так сложилось в Киевской Руси своеобразное церковное государство в государстве, представлявшее целую систему кормлений»⁵⁵. Следуя за П.Ф. Николаевским⁵⁶, писавшим о финансовой зависимости Киева от патриарха, Никольский считает, что «патриарх ревностно следил за исправным поступлением причитавшихся ему платежей... доходов с вакантных кафедр и церквей, доходов с так называемых ставропигий... и разнообразных судебных и административных пошлин». Как показано в настоящей работе, этот тезис Николаевского и Никольского не может быть подкреплен свидетельством источников. Касаясь истории церковного права на Руси, Никольский писал, что «на Днепре... по преимуществу действовало византийское церковное право, принесенное греческим клиром»⁵⁷, а в XIII—XIV вв. «византийские церковные нормы сохранились лишь номинально и под их этикетками сложилось чисто местное содержание...»⁵⁸. Однако исследование истории церковного права в Киевской Руси не позволяет считать, что там по преимуществу применялись византийские нормы, скорее наоборот, в XIV—XVI вв. в процессе развития общественного и государственного строя нормы Кормчей книги становятся более распространенными на Руси, как соответствующие феодальному праву этой эпохи (использование в это время «градских законов», издание в XVII в. Кормчей книги).

Ко второму периоду истории марксистской и советской историографии можно отнести работы историков второй половины 1930—1950-х годов.

В работах, посвященных истории Древней Руси как таковой, нашел воплощение историко-материалистический и классовый подход к изучению церкви в средневековье. Характерной особенностью работ этого периода является рассмотрение истории древнерусской церкви в тесной связи с социальным и политическим развитием страны, как части гражданской истории. Наконец, в работах этого периода был собран и осмыслен в аспектах истории христианства и церкви большой новый материал, введенный к 30—40-м годам по социально-экономической и политической истории Руси. К числу таких работ относится статья С.В. Бахрушина, специально посвященная вопросу о принятии Русью христианства⁵⁹; работы Б.Д. Грекова⁶⁰; обобщающая глава о религии и церкви Н.Ф. Лаврова в «Истории культуры Древней Руси», подготовленной еще в 1941 г.⁶¹, которая подвела итог изучению этой темы за первую половину века; работы М.Н. Тихомирова 1946 и 1959 гг.⁶², разделы А.М. Сахарова в критических очерках советских историков «Церковь в истории России (IX в. — 1917 г.)»⁶³ и др.

Третий период характеризуется значительным расширением и введением в науку новых источников, нужных именно для истории древнерусской церкви. Если историки первого периода основывались на той базе, которая была собрана и интерпретирована еще в дореволюционной историографии, а для 30—50-х годов для изучения положения церкви и христианства на Руси были использованы достижения в социально-экономической истории Руси, основанные на новом изучении Русской Правды, археологических открытиях и пр., то теперь историки занялись изучением особых групп источников. В конце 1950-х годов — 1980-х годах появились исследования, посвященные источникам церковного происхождения или связанные с церковной деятельностью: летописных повестей⁶⁴, житий⁶⁵, посланий⁶⁶, печатей⁶⁷, списков иерархов⁶⁸, новгородских и смоленских земельных и уставных грамот⁶⁹, княжеских уставов⁷⁰, сборников церковного права⁷¹.

Наконец, в 80-х годах мы вступили в новый, четвертый период. Он характеризуется появлением обобщающих исследований по истории древнерусской церкви⁷², выполненных отчасти на основе источниковедческих работ. Отсутствие таких исследований ощущалось еще с 70-х годов, когда были переизданы фрагменты старых советских работ по истории религий и церкви⁷³, когда была переиздана «История русской церкви» Н.М. Никольского⁷⁴, как было показано, весьма устаревшая и не отражавшая достижений советской науки.

Современная зарубежная историография включает как ценные работы, основывающиеся на кропотливом изучении источников, а также на знании существующей, в том числе советской, литературы и научной проблематики⁷⁵, так и пропагандистские и антисоветские статьи и книги⁷⁶. Важен вклад в обоснование первоначального статуса древнерусской церкви профессора Тюбингенского университета Л. Мюллера. Рассмотрев аргументацию в пользу высказанных в науке восьми различных версий международного положения церкви на Руси до 1039 г., он подтвердил анализом источников различных групп и происхождения то, что церковная организация была с самого начала, после официального принятия христианства, связана с Константинополем и возглавлялась митрополитом⁷⁷.

Наибольший вклад из современных зарубежных историков внес в изучение древнерусской церкви и ее связей с государственной властью профессор Варшавского университета А.В. Поппэ, Историк-марксист, автор глубоких исследований как источников по теме, так и самих исторических проблем. К числу его работ принадлежит монографическое исследование, специально посвященное государству и церкви на Руси в XI в.⁷⁸, и большое число статей, часть которых издана в виде отдельной книги⁷⁹. Основными положениями, обоснованными Поппэ, являются учреждение Киевской митрополии в конце X в., вскоре после официального принятия христианства, развитие сети епископских кафедр в XI в. и существование титулярных митрополий в Чернигове и Переяславле⁸⁰. Другие его положения — о причинах поставления Илариона как явлении не столько древнерусской, сколько восточнохристианской истории вообще⁸¹, о походе Владимира на Корсунь как акте военной помощи императору Василию II против узурпаторов⁸² — представляются менее обоснованными.

* * *

Карты церковно-административной структуры Руси конца X—XI в. и XII — первой половины XIII в. выполнены А.А. Королевой.

Примечания

1. Поснов М.Э. История христианской церкви (до разделения церквей — 1054 г.). Брюссель, 1964. С. 325—330.

2. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1960. Кн. II. С. 260, 268—272.

3. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 352.

4. В кн.: Podskalsky G. Christentum und theologische Literatur in der Kiever Rus' (988—1237). München, 1982. S. 282—301 (Anhang Ib (zusammengestellt von A. Poppe)).

5. ПСРЛ. СПб., 1862. Т. 9. С. 57, 64; Класс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI—XVII вв. М., 1980. С. 96—97; см. также: Шахматов А.А. Отзыв о сочинении С.К. Шамбинаго «Повести о Мамаевом побоище» (СПб., 1906). СПб., 1910. С. 157.

6. ПСРЛ. Т. 9. С. 83; см. также С. 172.

7. Там же. С. 65—66; Клосс Б.М. Указ. соч. С. 52.

8. Андрусенко Д.В. Из истории изучения взглядов В.Н. Татищева на религию и церковь // Социально-философские аспекты критики религии. Л., 1986. С. 130—153.

9. Татищев В.Н. История российская. М.; Л., 1963. Т. 2. С. 236. Примеч. 202.

10. Соловьев С.М. Избранные труды. Записки. М., 1983. С. 215.

11. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1959. Кн. 1. С. 262.

12. Там же. С. 260.

13. Там же. М., 1960. Кн. 2. С. 54—56.

14. Ключевский В.О. История сословий в России. 3-е изд. Пг., 1918. С. 64; Он же. Сочинения. М., 1987. Т. 1. С. 271—272.

15. Никольский Н.М. История русской церкви. 3-е изд. М., 1983. С. 33.

16. Ключевский В.О. История сословий в России. С. 63. Имеется в виду указание в Уставе Всеволода «а се четвертое изгойство и себе приложим: аще князь осиротееть» (ДКУ. М., 1976. С. 157, ст. 17), в котором изгойство князя упоминается скорее «в иносказательном смысле» (комментарий А.А. Зимина — ПРП. М., 1953. Вып. 2. С. 170). Действительно, нет оснований считать, что автор этих слов в уставе «претендовал на включение князей в церковную юрисдикцию» (Российское законодательство X—XX вв. М., 1984. Т. 1. С. 258).

17. Ключевский В.О. История сословий в России. С. 65—71; см. также: Он же. Содействие церкви успехам русского гражданского права и порядка // Ключевский В.О. Церковь и Россия, три лекции. Paris, 1969. С. 7—39 (впервые опубликовано в 1888 г.).

18. Колычева Е.И. Холопство и крепостничество (конец XV—XVI в.). М., 1971. С. 181—184.

19. НПЛ. М.; Л., 1950. С. 473.

20. Зимин А.А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.). М., 1973. С. 374.

21. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 36—52.

22. Приселков М.Д. Митрополит Иларион, в схиме Никон, как борец за независимую русскую церковь // Сергею Федоровичу Платонову ученики, друзья и почитатели. СПб., 1911. С. 188—201; Он же. Нестор-летописец: Опыт историко-литературной характеристики. Пб., 1923.

23. Приселков М.Д. Очерки... С. 204—237.

24. Вернадский Г.В. Начертание русской истории. Прага, 1927. Ч. 1: Евразийское книгоиздательство.

25. Vernadsky G. Political and Diplomatic History of Russia. Boston, 1936. P. 48.

26. Vernadsky G. The Status of the Russian Church during the first half Century following Vladimir Conversion // The Slavonic Year-Book. American Series. 1941. I. P. 294—314.

27. Vernadsky G. Kievan Russia. New Haven; London, 1963. P. 66—98 (первое издание вышло в 1948 г.)

28. Филарет (Гумилевский). История русской церкви. М., 1848. Т. 1. С. XIV.

29. Филарет (Гумилевский). Обзор русской духовной литературы. [Кн. 1]. 862—1720. СПб., 1856; СПб., 1861. Кн. 2. 1720—1858.

30. Макарий (Булгаков). История русской церкви. [1-е изд.]. СПб.; М., 1857—1883. Т. 1—12.

31. Приселков М.Д. Митрополит Макарий (Булгаков) и его «История русской церкви» (1816—1882) // Рус. ист. журнал. 1918. Кн. 5. С. 177—196.

32. Макарий (Булгаков). История христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введение в историю русской церкви. СПб., 1846. В переработанном виде это исследование вошло в качестве гл. I в его «Историю русской церкви».

33. Голубинский Е.Е. История русской церкви. 2-е изд. М., 1904. Т. 1, 2-я пол. Речь перед докторским диспутом. С. VIII (1880 г.).

34. Голубинский Е.Е. Краткий очерк истории православных церквей болгарской, сербской и румынской или молдо-валашской. М., 1871; Он же. История канонизации святых в русской церкви. М., 1903.

35. Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси XI—XIV вв. М., 1972. С. 19, 183.

36. Голубинский Е.Е. История русской церкви. М., 1880. Т. 1, 1-я пол. 2-е изд. М., 1902; М., 1881. Т. 1, 2-я пол. 2-е изд. М, 1904; М„ 1900. Т. 2, 1-я пол.; М„ 1911. Т. 2, 2-я пол. (последняя книга не завершена).

37. Приселков М.Д. Памяти Е.Е. Голубинского // Изв. ОРЯС. СПб., 1912. Т. 17, кн. 2. С. 145—155.

38. Имшенник П. Высшая церковная иерархия в Древней Руси // Журнал Московской патриархии. 1948. № 10. С. 59—73.

39. П. Имшенник придерживается мнения о раннем существовании митрополии в Киеве, но пишет о том, что она занимала одно из последних мест в списке Константинополя и была еще понижена с 61-го на 71-е место. См.: Там же. С. 59.

40. Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. Париж, 1959. Т. I (X—XVI вв.); т. II (конец XVI—XVIII вв.).

41. Там же. Т. I. С. 9.

42. Goetz L.K. Kirchenrechtliche und kulturgeschichtliche Denkmäler Altrußlands nebst Geschichte des russischen Kirchenrechts. Stuttgart, 1905; Idem- Das Russische Recht. (Русская Правда). Stuttgart, 1910—1913. Bd. I—IV; Idem. Deutsch-russische Handelsverträge des Mittelalters. Hamburg, 1916; Idem. Deutsch-russische Handelsgeschichte des Mittelalters. Lübeck, 1922.

43. Goetz L.K. Staat und Kirche in Altrußland, Kiever Periode, 988—1240. B., 1908.

44. Ibid. S. 17.

45. Ibid. S. 159.

46. Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь. С. 309.

47. Fritzler K. Zwei Abhandlungen über altrussisches Recht. 1. Die sogenannte Kirchenordnung Jaroslaws — ein Denkmal russisch-germanischen Rechts. 2. Die fürstliche Erbfolge in Russland. B.; Leipzig, 1923. S. 3—120.

48. См. также: Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь. С. 184—190.

49. Покровский М.Н. Русская история с древнейших времен. 2-е изд. М., 1918. Т. 1. С. 180—181 (первое издание вышло в 1910 г.); Он же. Избранные произведения. М., 1966. Кн. 1. С. 217.

50. Религия и церковь в истории России (советские историки о православной церкви в России). М., 1975. С. 106—107.

51. Никольский Н.М. Указ. соч. М., 1930 (два изд.); 3-е изд. М., 1983.

52. Там же. 1983. С. 36.

53. Там же. С. 22.

54. Там же. С. 31.

55. Там же. С. 33.

56. Николаевский П.Ф. Учреждение патриаршества в России // Христианское чтение. 1879. Ч. 2. Июль-август. С. 13.

57. Никольский Н.М. Указ. соч. М., 1983. С. 32.

58. Там же. С. 39.

59. Бахрушин С.В. К вопросу о крещении Руси // Историк-марксист. 1937. № 2 (60). С. 61—76; то же в кн.: Религия и церковь в истории России. С. 16—36 (в сокращении).

60. Греков Б.Д. Киевская Русь. М., 1939; [6-е изд.] М., 1953. С. 392—396; то же в кн.: Религия и церковь в истории России. С. 37—42.

61. История культуры Древней Руси. М.; Л., 1951. Т. II. С. 61—113.

62. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1946; 2-е изд. М., 1956; см. также часть разделов в кн.: Религия и церковь в истории России. С. 64—80; Он же. Начало христианства на Руси // Тихомиров М.Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 261—273 (Доклад, прочитанный в Лондоне и опубликованный впервые в журнале «History» в 1959 г.).

63. Церковь в истории России (IX в. — 1917 г.): Критические очерки. М., 1967. С. 37—91.

64. Ильин Н.Н. Летописная статья 6523 г. и ее источник. М., 1957; Воронин Н.Н. Повесть об убийстве Андрея Боголюбского и ее автор // История СССР. 1963. № 3; Он же. Сказание о победе над болгарами и праздник Спаса // Проблемы общественно-экономической истории России и славянских стран. М., 1963.

65. Воронин Н.Н. «Анонимное» сказание о Борисе и Глебе, его время, стиль и автор // ТОДРЛ. Л., 1957. Т. 13.

66. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский и Лука Хризоверг // ВВ. М., 1962. Т. 21.

67. Янин В.Л. Актовые печати Древней Руси X—XV вв. М., 1970. Т. 1; Он же. Печать новгородского епископа Ивана Попьяна // ВИД. Л., 1978. Т. IX; Литаврин Г.Г., Янин В.Л. Некоторые проблемы русско-византийских отношений в IX—XV вв. // История СССР. 1970. № 4. С. 32—53.

68. Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения. М., 1977. С. 136—149.

69. Там же. С. 40—90; Он же. Грамота Всеволода Мстиславича на погост Ляховичи // Восточная Европа в древности и средневековье. М., 1978; Щапов Я.Н. Смоленский устав князя Ростислава Мстиславича // АЕ за 1962 г. М., 1963. С. 37—47.

70. Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь; Флоря Б.Н. Формирование сословного статуса господствующего класса Древней Руси (на материале статей о возмещении за «бесчестье») // История СССР. 1983. № 1.

71. Милов Л.В. Из истории древнерусской книжной письменности XIV в. // Вестн. МГУ. 1963. № 3; Он же. К истории древнерусского права XIII—XIV вв. АЕ за 1962 г. М., 1963; Щапов Я.Н. Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в XI—XIII вв. М., 1978.

72. Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980; Он же. Политическая история русской канонизации (XI—XVI вв.). М., 1986; Корзун М.С. Русская православная церковь на службе эксплуататорских классов X в. — 1917 г. Минск, 1984; Введение христианства на Руси / Отв. ред. А.Д. Сухов. М., 1987; Русское православие. Вехи истории / Отв. ред. А.И. Клибанов. М., 1988.

73. Религия и церковь в истории России. М., 1975.

74. Никольский Н.М. Указ. соч. 3-е изд. М., 1983.

75. Vodoff W. Un «partie theocratique» dans la Russie du XII^e siècle? // Cahiers de civilisation médiévale. XVII^e année. 1974, № 3. P. 193—216.

76. О последних см.: Гломозда К.Е. Критика современных буржуазных концепций введения христианства в Древней Руси: Автореф. дис. канд. ист. наук. Киев, 1986.

77. Muller L. Zum Problem des hierarchischen Status und der jurisdiktionellen Abhängigkeit der russischen Kirche vor 1039. Köln; Braunsfeld, 1959. (Osteuropa und der deutsche Osten, III. 6); см. также: Laurent V. Aux origines de L'Eglise Russe. L'établissement de la hiérarchie byzantine // Echos d'Orient. P., 1939. T. 38. P. 279—295.

78. Poppe A. Państwo i kościół na Rusi w XI wieku. W-wa, 1968.

79. Poppe A. The Rise of Christian Russia. L., 1982. «Variorum reprints».

80. Poppe A. Państwo i kościół. S. 15—130, 152—236; Поппэ А. Русские митрополии Константинопольской патриархии в XI столетии // ВВ. М., 1968. Т. 28. С. 85—108; М., 1969. Т. 29. С. 95—104; Он же. Истоки церковной организации Древнерусского государства // Становление раннефеодальных славянских государств. Киев, 1972. С. 132—139.

81. Поппе А. Русско-византийские церковно-политические отношения в середине XI в. // История СССР. 1970. № 3.

82. Poppe A. The political Background to the Baptism of Rus'. Byzantine-russian Relation between 986—89 // Dumbarton Oaks Papers. Wash. 1976. № 30. P. 195—244; Поппе А. О причине похода Владимира Святославича на Корсунь 988—989 гг. // Вести. МГУ. 1978. № 2.

К оглавлению

Следующая страница