8. Структура государства и власти эпохи раздробленности
Прежде чем непосредственно перейти к этой теме, стоит остановиться на естественном вопросе: понимали ли летописцы, государственные деятели, культурная элита XII—XIII вв. смысл событий, наступивших на Руси вскоре после смерти Владимира Мономаха?
Учитывая уровень сознания образованных и мыслящих людей времен раздробленности, имеем основания утверждать: безусловно, понимали, хотя и своеобразно, в духе ментальности своего времени и толкования истории прошлого и современных им событий. Государственная и культурная элита видела, что единство страны нарушено, и объясняла это эгоизмом князей и бояр, которые пренебрегли общерусскими интересами ради удовлетворения собственных материальных интересов, своих чрезмерных аппетитов.
Князья начали наводить на родную землю заклятых и безжалостных врагов — половецких ханов, дабы победить конкурентов и отнять у них лакомые города и волости. При этом феодальные властители вовсе не заботились о простых людях-тружениках, тысячами гибнувших в нескончаемых войнах или междукняжеских стычках, — то ли от русского меча то ли от половецкой стрелы. Вспомним горькие строки «Слова о полку Игореве: "Усобица князем на поганыя погыбе, рекоста бо брат брату": "Се мое, а то мое же". И начата князи про малое "се великое" млъвити, а сами на себя крамолу ковати. А погании (половцы. — Н.К.) с всех стран (сторон. — Н.К.) прихождаху с победами на землю Рускую».1
Современному историку должно быть понятно, что княжеские свары и половецкие вторжения на Русь — следствие, а не причина удельной раздробленности. Уместно поставить еще один вопрос: как смотрели древнерусские образованные и культурные люди на государственную жизнь и государственное устройство того времени, видели ли они хоть какой-нибудь смысл и причины бесконечного перемещения князей из одной волости в другую, в их стычках и войнах за великое киевское, впоследствии Владимиро-Суздальское, и другие княжения? Создается впечатление, что летописцы пессимистически смотрели на возможность прекращения княжеских «котор» и восстановления централизованной монархии на Руси.
Когда в разгаре борьбы за Киев в конце 40-х гг. XII в. между могущественными княжескими кланами Мстиславичей, Давидовичей и Ольговичей была предпринята очередная и безрезультатная, как и все другие, попытка заключить мир и прекратить усобицы, летописец с едва скрытыми горькой иронией и сарказмом вложил в княжеские уста такие разоблачительные слова: «То есть было преже дед наших и при отцих наших — мир стоить до рати, а рать до мира; ...оже есмы устали на рать... Тако на том целоваша хрест у Святом Спасе... а Руской земли блюсти, и быти всим за один брат».2
Я написал «с иронией и сарказмом» потому, что «преже», при отцах и дедах, было как раз наоборот, мир брал верх над войной, а нарушители спокойствия обычно карались великим князем и покорными ему вассалами. Ведь формула «мир до рати» и «рать до мира» стала грустным приобретением общества последнего двадцатилетия, после смерти Мстислава Великого. Горький сарказм просвечивает в этих словах еще и потому, что очень быстро высокие договаривавшиеся стороны забыли о своих обязательствах и вновь принялись воевать друг с другом, добиваясь исключительно собственных, сугубо эгоистических целей.
Дореволюционные историки вообще отказывали внутренней жизни Древнерусского государства времен удельной раздробленности в какой-либо организованности, отбрасывали самую возможность определения минимальных ее закономерностей, видели в ней лишь хаос, бессмысленные войны и близорукость сильных мира того времени. И больше ничего. В противовес подобному представлению отечественные ученые в течение 60—70-х гг. выработали логичную и стройную концепцию государственной структуры Руси эпохи раздробленности, исследуя особенности и динамику ее внутреннего политического развития, начиная с 30-х гг. XII в.
На мой взгляд, этой важной и исторически верной научной концепции все же не хватает прямых подтверждений в источниках, из-за чего она может показаться несколько умозрительной. Ведь летописи обычно прямо не говорят о том, как смотрели русские люди XII в. на государственно-политическое устройство своего общества. Нескольких летописных свидетельств на этот счет явно мало для суждения об этом. Тем весомее кажется мне свидетельство в пользу существования определенной структуры государства и власти на Руси во второй половине XII в., которое содержится в «Слове о полку Игореве».
В этом знаменитом памятнике древнерусской литературы конца 80-х гг. XII в. одно из главных мест занимает призыв певца к князьям защитить Русскую землю от хищных половецких ханов. Он начинает его обращенными к владимиро-суздальскому князю словами: «Великый княже Всеволоде! Не мыслию ти прилетети издалеча, отня злата стола поблюсти?»3 Далее автор «Слова» обращается к другим сильным государям Руси, и среди них — к Рюрику и Давиду Ростиславичам, Ярославу галицкому, Роману волынскому. Обычно литературоведы видели в этом обращении древнерусского поэта призыв к защите родины, заботу об отстаивании ее единства в условиях нарастания внешней угрозы: «В лирическом воззвании автора "Слова", с которым он обращается ко всем наличным представителям княжеского рода (?? — Н.К.), призывая их "ступить в злат стремень за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святославича", проходит длинная вереница сильных, храбрых, располагающих большими боевыми ресурсами князей, равнодушных к общему достоянию — земле Русской».4
Нельзя не отметить, что подобное объяснение упомянутого места «Слова о полку Игореве» выглядит слишком общим, к тому же вообще не соответствует сквозной идее этого памятника, буквально пронизанного заботой об отстаивании единства древнерусского общества, призывом к прекращению княжеских «котор». Убежден, что обращение «Слова» к князьям требует более конкретного и предметного толкования. Должны быть объяснены как неожиданное обращение певца ко многим государям из разных концов Руси с требованием идти к Киеву защищать великокняжеский «золотой стол» (имеющий, однако, законного хозяина Святослава Всеволодича),* так и сам набор имен князей, а также последовательность их перечисления.
Правда, в научной литературе существует объяснение отмеченного противоречия в обращении древнерусского поэта через голову Святослава Всеволодича к Всеволоду суздальскому и другим князьям того времени. Оно принадлежит Д.С. Лихачеву. По его мнению, «для автора "Слова" дороги все притязания русских князей на Киев» — слова в устах знатока древнерусской литературы, истории и культуры более чем удивительные, потому что летописцы и другие писатели отстаивали владельческие права своих князей и отрицали — чужих. Конкретизируя свою мысль, ученый продолжает: «Игнорируя вотчинное право на Киев Святослава Всеволодича (более чем сомнительное! — Н.К.), он (автор "Слова". — Н.К.) пишет... к Всеволоду Большое Гнездо — князю, принадлежавшему ко враждебной Ольговичу Святославу Мономашьей линии русских князей» — чьи вотчинные права, как известно, были выше прав Ольговичей! «В этом обращении к Всеволоду все неприемлемо для Святослава, и все обличает в авторе "Слова" человека, занимающего свою, независимую, а отнюдь не "придворную" позицию».5 Не могу разделить эту искусственную мысль.
На явное противоречие между чрезмерным возвеличением Святослава Всеволодича как киевского государя и одновременным призывом в Киев, т. е. на его место, других князей обратил внимание Б.А. Рыбаков. Он объясняет его таким образом. Поскольку в «Слове» бытует наиболее широкое, относящееся ко всем восточным славянам понятие «Русь», а южная Русская земля является частью всей совокупности русских княжеств, то певцу «Слова» кажется вполне естественным то, что галицкий князь будет стрелять в Кончака, поганого «кощея», что суздальский князь может прилететь издалека, а смоленский князь должен встать в стремя «за обиду сего времени».6
Позволю себе предложить иное толкование знаменитого обращения певца «Слова о полку Игореве» к Всеволоду Юрьевичу и другим известным князьям конца 1180-х гг. Оно связано с особенностями структуры государства и власти на Руси времен раздробленности.
Убежден в том, что вступление Древнерусского государства в эпоху удельной раздробленности вовсе не означало его распада, как думали еще в недавнем прошлом, а некоторые историки думают так до сих пор. Изменилась лишь политическая структура и форма государственной власти. В.Т. Пашуто отмечал, что «политическая структура Руси утратила форму раннефеодальной монархии, ей на смену пришла монархия периода феодальной раздробленности». В середине XII в. государственный строй Руси приобрел новую форму. Стольный град Киев и принадлежавший ему домен «Русской земли» превратился в общее владение группы князей-Ярославичей, считавших себя коллективными собственниками Русской земли и требовавших себе там «части» (доли собственности), а свои права и обязанности они определяли на общерусских съездах-«снемах». Эту систему управления государством ученый назвал коллективным сюзеренитетом.7
Следовательно, ошибались те ученые далекого и близкого прошлого, которые видели в борьбе центростремительных и центробежных сил, характерной для Руси эпохи раздробленности, лишь беспорядок и даже хаос: бесконечные княжеские ссоры и военные столкновения за лучшие столы, волости, земли и богатства. В этом, на первый взгляд, беспорядке будто бы стихийно действовавших сил, в абсурдном, казалось бы, калейдоскопе событий на самом деле существовали свои закономерности и определенный, мало или вовсе не понятный современному историку порядок. Другое дело, что не всегда суровая и неоднозначная действительность отвечала правовым нормам — писаным (Русская Правда различных редакций) или обычным.**
Феодальная раздробленность Древнерусского государства была диалектически противоречивым явлением. Политическая жизнь страны проходила в соперничестве сил объединения и дробления государства. Даже в условиях постепенного расширения автономии тех или иных земель и княжеств часть князей и крупных бояр была вынуждена отстаивать государственное единство и целостность Русской земли (пусть даже временами на словах). Вынуждена потому, что древнерусское общество требовало от господствующей верхушки заботиться о единстве и военной мощи страны. Простой люд, крестьяне и ремесленники, составлявшие абсолютное большинство населения Киевской Руси, видел возможности безопасной и лучшей жизни исключительно в существовании объединенного, централизованного и сильного государства, способного защитить его от врагов, прежде всего и почти исключительно — кочевников причерноморских степей.
Благодаря всему этому, высказывая, пусть и в сословно-ограниченной форме, общенациональные интересы государства, наиболее прозорливые и умные среди князей, даже, казалось бы, безвозвратно погрязшие в трясине сепаратизма, не раз публично соглашались с тем, что не годится воевать друг с другом и тем самым губить родную землю. Князья провозглашали свое стремление защищать Русь от врагов, а самые сильные и авторитетные среди них — даже демонстративно стремились к восстановлению централизованной монархии Владимира Мономаха и его деда Ярослава Мудрого.
Объединительные процессы на Руси нарастали уже с самого начала раздробленности, т. е. с 40—50-х гг. XII в., и это при том, что внешне они часто выглядели как соперничество разных княжеских династий и феодальных группировок. Как заметил известный историк, когда потомки Мономаха (добавлю к этому, что не только они, но и другие княжеские кланы) боролись за киевский великокняжеский стол, то почти для каждого из них эта борьба была одновременной борьбой за собственный вариант единства Древнерусского государства8 — конечно, во главе с тем, кто возглавлял эту борьбу.
Середина 80-х гг. XII в., казалось бы, была совсем не подходящим временем для вооруженной борьбы за восстановление единства и политической целостности Киевской Руси. Воспользовавшись слабостью власти киевского князя Святослава Всеволодича, его двурушничеством в отношениях с другими князьями и заискиванием перед половецкими ханами, кочевнические орды все сильнее и смелее наседают на Русь. Недаром творец «Слова о полку Игореве» с тоской молвил об этом времени: «А погании со всех стран (сторон. — Н.К.) прихождаху с победами на землю Рускую».9
Половецкий натиск на южные и восточные окраины Русской земли усилился после неудачного похода в степь Новгород-Северского князя Игоря Святославича в 1185 г. Но даже в те трудные времена идея восточнославянского единства, жгучее желание сплотить государство владели русскими людьми. И под их влиянием даже беспринципному и лукавому Святославу Всеволодичу киевскому приходилось, дабы успокоить общественную мысль, призывать других князей к совместным действиям. Обращаясь к сильному смоленскому князю Давиду Ростиславичу, он воскликнул: «А поеди, брате, постерези земле Руское!».10 А когда в 1193 г. Рюрик Ростиславич собрался в поход на Литву, бывший его соправителем в Киевской земле Святослав Всеволодич с укором воскликнул: «Брате и свату! Аже ты идешь из отчины своея на свое орудье (по собственным делам. — Н.К.), а яз паки иду за Днепр своих деля орудей; а в Руской земле кто ны ся останеть?! И теми речьми измяте путь Рюрикови».11
В том же году сын Рюрика Ростислав осуществил победоносный поход в Половецкую степь, но угроза ответного вторжения кочевников не была устранена. Тогда Святослав снова посылает к Рюрику с призывом: «Пойди в Русь, стерези же своея земли!».12 Потому что в глазах древнерусского общества главной добродетелью князя была его самоотверженная борьба с врагами, защита родной земли, с чем не мог не считаться даже аморальный Святослав Всеволодич.
Хотя зависимые от князей и их окружения летописцы обыкновенно изображают поборниками единства Русской земли князей и почти исключительно князей, объективное изучение источников убеждает в том, что именно народные массы, и по существу только они, настойчиво и последовательно отстаивали единство государства. Народу были чужды политическая конъюнктура, корыстные интересы и не очень-то этические политические комбинации своих властителей. Благодаря народному влиянию, формировавшему общественное мнение страны, полагаю, в значительной степени выработалась система коллективного владения и управления южной Русской землей — Киевом и относящимся к нему великокняжеским доменом. Общественную основу этой системы составляло всенародное стремление к восстановлению целостности и политического могущества государства. Упомянутая система своеобразно отразилась как раз в известном обращении автора «Слова о полку Игореве» к Всеволоду Большое Гнездо и другим видным русским князьям, о чем подробно речь пойдет ниже.
В научной литературе мне не удалось отыскать ответа на естественный вопрос: когда и при каких обстоятельствах сложился порядок совместного владения Русской землей, который принято называть коллективным сюзеренитетом. Чаще всего его основание связывают с наступлением эпохи удельной раздробленности в 30-х гг. XII в.13 Изложу свои соображения по этому поводу.***
Вначале, после смерти Мстислава Владимировича-Мономашича (1132), с которой связывается, разумеется условно, наступление удельной раздробленности, князья временами формально придерживались провозглашенного на Любечском съезде 1097 г. принципа наследственности во владении волостями («кождо да держить отчину свою»),14 за исключением разве что Киева, стол которого замещался старшим в роде Мономашичей, а далее Ольговичей. Великий князь до времени распоряжался волостями в Русской земле, о чем говорят приведенные далее свидетельства Киевской летописи.
В 1134 г. «Юрьи (Долгорукий. — Н.К.) испроси у брата своего Ярополка (Владимировича, киевского князя. — Н.К.) Переяславль, а Ярополку дасть Суждаль и Ростов, и прочюю волость свою». Этим своеобразным и странным (неравноценным!) обменом остались недовольны черниговские Ольговичи и также «начаша просити у Ярополка, что ны отець держал при вашем отци, того же и мы хочем».15
Принцип единовластия киевского великого князя в государстве признавался потомками Ярослава Владимировича и русским обществом приблизительно до конца 30-х гг. XII в. Когда Ольговичи завладели киевским столом (1139), они уже не смогли избавиться от присутствия Мономашичей в южной Русской земле и нехотя признали за ними «отчину» в границах Переяславской земли: «Посла Всеволод (Ольгович. — Н.К.) ис Киева на Вячьслава (Владимировича в Туров. — Н. К.)> река: "Седеши во Киевской волости, а мне достоить. А ты поиди в Переяславль, отчину свою"», — да и то это было сделано, чтобы передать Туровскую волость Вячеслава сыну Всеволода Святославу.16
До поры до времени традиционный порядок родового старейшинства при замещении столов нарушался не часто. В 1145 г. этот порядок, хотя и в своеобразной форме, признал даже Всеволод Ольгович черниговский, сидевший на «чужом» киевском столе: «Володимир (Мономах. — Н.К.) посадил Мьстислава, сына своего, по собе в Киеве,**** а Мьстислав Ярополка брата своего, а се я молъвлю: "Оже мя Бог поиметь, то аз по собе даю брату своему Игореви Киев"».17
Положение резко изменилось, когда в 1146 г. в Киеве вокняжился, открыто нарушив порядок родового старейшинства и обойдя своих дядьев Вячеслава и Юрия Владимировичей, сын Мстислава Изяслав. Возмущенные Вячеслав и Юрий, не имея тогда возможности вооруженным путем укротить племянника, требуют от Изяслава признания их прав на отчину Мономаха — и реализации этих прав путем получения доли великокняжеского домена, части южной Русской земли. Именно так, как мне кажется, родились сама идея и понятие «части» владения в той южной Русской земле, а несколько позднее и в связи с этим — и принцип коллективного руководства ею.
Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что и идея «части», и принцип совместного владения и управления Русской землей не были, понятное дело, лишь следствием поступка Изяслава Мстиславича. Они давно уже вызревали в недрах общества. К новому способу управления страной привело прежде всего нарастание раздробленности. Укрепление и обособление от центра отдельных земель и княжеств делало во многих случаях формальной их зависимость от Киева. Ослабление власти киевского великого князя требовало компенсации путем внедрения иного способа руководства страной.
Рассказ Киевской летописи под 1148 г., как мне кажется, проливает свет на обстоятельства и само время рождения нового порядка владения и управления южной Русской землей. Поссорившись к Юрием Долгоруким, его сын Ростислав пришел к киевскому князю Изяславу Мстиславичу, признал вассальную зависимость от него и попросил волости. Но это Изяслав ответил: «Отець ти волости не дал, а яз ти даю. И да ему Божьскый, Межибожие, Котелницю и ины два городы», утвердив это свое решение на «снеме» с Владимиром и Изяславом Давидовичами и другими южнорусскими князьями.18
В приведенном сообщении источника уже проглядывают основные характеристики будущей системы коллективного сюзеренитета: киевский князь выделяет долю владения в южной Русской земле тому, кто признает его старейшинство и власть, берет на себя обязательство «страдати за Рускую землю», т. е. защищать ее, как пообещал Ростислав. Решение великого князя утверждается на съезде с другими южнорусскими князьями.
Пожалованные, правда, на короткое время, киевским князем Ростиславу Юрьевичу города были расположены на западных окраинах приднепровской Русской земли, в бассейне р. Горыни, называемом в летописи Погориной. Они были слишком удалены от Киева, чтобы их держатель мог принимать сколько-нибудь весомое участие в политической жизни стольного града и государства в целом. Это хорошо понимал опытный политик Юрий Долгорукий. В следующем году, после изгнания Изяславом Ростислава из Погорины, он потребовал для сына уже не возвращения отнятого, а пожалования ему Переяславля, одного из главных городов южной Русской земли.
Когда Изяслав Мстиславич в 1148 г. лишил Ростислава Юрьевича погоринских городов, его отец Долгорукий патетическо-оскорбленно воскликнул: «Тако ли мне части нету в Руской земли и моим детем?!».19 Этими словами, кажется, впервые была сформулирована сама идея «части» или «причастья». Законность прав своей семьи на «часть» в южной Русской земле Юрий обосновывает и в переговорах с главой клана черниговских Ольговичей Святославом, которые состоялись в том же году.20
Важно подчеркнуть, что эпизод с наделением Ростислава «частью» в Русской земле не был единовременным частным соглашением между Изяславом и Юрием. Думаю, что этот эпизод был проявлением уже установившегося порядка. Ведь когда Юрий вытеснил на короткое время Изяслава из Киева и тому пришлось уйти на Волынь в свой домен, недавний киевский князь признает законными права своего преемника распоряжаться Русской землей и выделять там «части». Он даже обращается к сыну Долгорукого Андрею Боголюбскому с просьбой поддержать перед отцом его хлопоты о выделении волости на Горыни.21 Вне сомнения, реалист в политике Изяслав понимал, что отдаленная от Киева захолустная Погорина была тем максимумом, на который он мог тогда рассчитывать.
С того времени принцип коллективного владения и управления южной Русской землей вошел в силу и обычай. С той поры великий князь киевский должен был советоваться с «братией» (другими видными и сильными князьями) в делах руководства и раздачи «причастных» городов и волостей. Так, когда в 1170 г. Мстислав Изяславич ненадолго вокняжился в Киеве, он «взем ряды с братьею, с Ярославом и Володимиром Мьстиславичем, с галичаны, и с Всеволодковичем, и Святополком Гюргевичем, и с кианы»22 — киевским вечем. Входит в практику обязательство киевского князя «думать о Руской земле» вместе с другими совладельцами. В 1195 г. «посла Рюрик (Ростиславич киевский. — Н.К.) по брата своего, по Давыда к Смоленьску, река ему: "Брате, се ве осталася старейши всех в Руськой земле; а поеди ко мне Кыеву. Что будет (о) Руской земле думы и о братьи своей, о Володимере племени, и то все укончаеве"».23
«Володимирово племя», т. е. Мономашичи, стремилось превратить южную Русскую землю (за исключением Чернигово-Северщины) в свою отчину, оттеснив соперников — Ольговичей и ссылаясь при этом на дедовские узаконения. В том же 1195 г. Рюрик и Давид Ростиславичи потребовали от Ярослава и других Ольговичей «не искати отцины нашея Кыева и Смоленьска под нами и под нашими детми и под всим нашим Володимеримь племенемь: како нас разделил дед нашь Ярослав по Дънепр, а Кыев вам не надобе».24 На это требование, как и другие, подобные ему (в большинстве случаев не попавшие в летопись), Ольговичи отвечали, что также принадлежат к потомству Владимира, хотя и не Мономаха, а далекого общего порядка Владимира Святославича и его сына Ярослава. К тому же глава черниговских Ольговичей Святослав Всеволодич незадолго перед тем умер великим князем Руси, просидев на неспокойном киевском столе почти полтора десятилетия.
За два десятилетия перед тем слабосильный Ярослав Изяславич Луцкий, только что угнездившийся в Киеве, отказал в «части» самому Святославу Всеволодичу, гордо заявив: «"Чему тобе наша (Мономашичей. — Н.К.) отчина? Тобе сия сторона (Днепра. — Н.К.) не надобе". Святослав же поча ему молвити: "Я не угрин, ни лях, но одиного деда есмы внуци, а колко тобе до него (Киева и Русской земли. — Н.К.), толко и мне"».25 Источники свидетельствуют, однако, что Мономашичам так и не удалось «монополизировать» южную Русскую землю.
Как уже отмечалось в научной литературе, право распоряжения Киевом и подвластной ему территорией связывалось со «старейшинством» в Русской земле, а «старейшего» называли другие князья.26 В разгаре раздробленности им вовсе не обязательно бывал киевский великий князь. Он безоговорочно признавался старейшим лишь в начальный период удельного разделения государства. Но с возвышением Владимиро-Суздальского княжества, в годы правления Андрея Юрьевича Боголюбского (1157—1174) верховенство перешло к нему.
После печально известного взятия Киева в 1169 г. Ольговичами при поддержке Андрея Боголюбского несколько пришли в упадок политическое значение и экономический потенциал стольного града Руси, понизились авторитет и военная мощь его великих князей. Владимиро-суздальский государь в конце 60-х — начале 70-х гг. даже сажал князей в Киеве.27 При этом Андрей обыкновенно подчеркивал законность своих подобных решений — ведь старейшим («отцом») его провозгласили все другие князья: «Том же лете присла Андрей к Ростиславичем, река тако: "Нарекли мя есте собе отцем, а хочю вам добра, а даю Романови, брату вашему, Киев"».28
Однако система посажения князей в Киеве Владимиро-Суздальским властелином оказалась недолговечной: реальная жизнь была сильнее вновь созданной нормы феодального права, ей противоречащей. Когда, рассердившись на Ростиславичей за неповиновение, Андрей Юрьевич решил изгнать из Киева Романа, а его братьев — из прилегавших к стольному граду «причастных» городов, те решительно отказались выполнить его волю, вместо этого посадив в Киеве Рюрика.29 Безуспешной оказалась попытка Андрея, вновь-таки со ссылкой на всеми признанное его старейшинство, выгнать Ростиславичей из южной Русской земли.30
Получив вооруженный отпор, владимиро-суздальский князь стал осмотрительнее. Когда после кратковременного пребывания на киевском столе Ярослава Изяславича луцкого и Святослава Всеволодича черниговского Ростиславичи вновь обратились к Андрею с просьбой (в которой, кажется, было больше вызова, чем покорности) утвердить киевским князем Романа, тот осторожно ответил: «Пождите мало, послал есмь к братьи своей в Русь; какими весть будеть от них, тогда ти дам ответ».31 Дальнейшему развитию событий воспрепятствовала насильственная смерть Андрея Боголюбского, последовавшая в ночь с 29 на 30 июня вследствие боярского заговора против властного и несправедливого князя.
Почти двадцать лет после начала своего длительного княжения во Владимире на Клязьме (1176—1212) младший брат Андрея Всеволод Юрьевич Большое Гнездо не вмешивался в южнорусские дела. Тем временем на Юге с началом 80-х гг. сложилась своеобразная форма правления: дуумвират предводителей двух сильнейших княжеских родов, не противоречивший системе коллективного сюзеренитета, а органически влившийся в нее. Киевский великокняжеский престол занял глава династии Ольговичей Святослав Всеволодич, а Русской землей, тогда в общем равнявшейся Киевской земле, завладел глава клана Ростиславичей Рюрик. Под 1181 г. киевская летопись засвидетельствовала, что Рюрик «размыслив с мужи своими угадав, бе бо Святослав старей леты, и урядився с ним, съступися есу старешиньства и Киева, а собе вся всю Рускую землю».32
В первые годы совместного правления Святослава и Рюрика в Южной Руси киевский летописец обычно называет Рюрика великим князем, а Святослава — просто князем киевским. Возможно, сам факт владения Южной Русской землей в глазах общества уже означал общерусское старейшинство, и общество считало Рюрика старше Святослава. Сразу же после «ряда» со Святославом Рюрик начинает раздавать «части» в Русской земле, вершит дела в Юго-Западной Руси, не всегда советуясь со Святославом. Рюрик даже собственноручно поставил епископа в Белгород — в летописном рассказе об этом не упоминаются ни глава русской церкви митрополит, ни киевский князь Святослав.33
Можно предположить, что Святослав Всеволодич, княживший в Киеве и формально считавшийся сюзереном южнорусских князей, но в то же время не владевший южной Русской землей, болезненно переживал двусмысленность своего статуса и возрастающее самовластие Рюрика. Он силился вытеснить главу Ростиславичей из Поднепровья. В 1190 г. «Святослав же даяшеть Галич Рюрикови, а собе хотяшеть всей Руской земли около Кыева. Рюрик же сего не улюбишеть — лишитися отчины своея».34 Разногласия между дуумвирами продолжались все их тринадцатилетнее соправление.
Но было бы несправедливым не отметить, что соправительство в Южной Руси глав двух могущественнейших княжеских кланов того времени — Ольговичей и Ростиславичей — установило равновесие политических сил, в значительной степени стабилизировало внутриполитическую жизнь и в определенной мере способствовало укреплению обороны страны. Под водительством Святослава и Рюрика было проведено несколько победоносных походов против половецких ханов (1183, 1185, 1190, 1191), ослабивших опасность для Руси со стороны кочевнической степи.
После смерти Святослава Всеволодича (1194) Рюрик Ростиславич сделался киевским великим князем, одновременно оставив за собой и южную Русскую землю. Однако привыкший к соправлению с опытным и хитроумным Святославом, он, оставшись одиноким, чувствовал себя неуверенно. Южнорусские князья вновь признают «старейшим» в Русской земле Владимиро-Суздальского князя, на этот раз Всеволода Юрьевича. Это должно было произойти вследствие междукняжеского соглашения на «снеме», не попавшем на страницы летописи. Ведь в 1195 г. Рюрик Ростиславич прямо заявил своему зятю Роману Мстиславичу: «А нам безо Всеволода нелзя быти, положили есмы на немь старешиньство вся братья во Володимере племени».35
За полученную «часть» князья обязывались охранять и защищать от врагов («стеречи») южную Русскую землю. Об этом свидетельствуют летописи. Одно из наиболее ярких доказательств этого содержится в Киевском своде под 1195 г. Тогда Всеволод суздальский упрекнул Рюрика Ростиславича за то, что киевский князь ему, «старейшему во Володимирем племени», «части не учинил в Руской земле», а раздал владения другим, младшим князьям. Ну что же, продолжал Всеволод, «кому еси в ней (Русской земле. — Н.К.) часть дал, с тем же ей и блюди и стережи, да како ю (Русскую землю. — Н.К.) с ними удержишь, а то узрю же».36
Эта история имела характерное продолжение. Получив ультиматум от Владимиро-Суздальского великого князя, «Рюрик же поча думати с мужи своими (боярами. — Н.К.), како бы ему дати волость Всеволоду, который же волости у него просил: "Всеволод бо просяше у него Торцького, Треполя, Корьсуня, Богуславля, Канева" (юга Киевской земли. — Н.К.), еже бо дал зятеви своему Романович». Всполошившись и признав требование Всеволода законным, Рюрик тут же наделил его желаемым им «причастьем», не остановившись перед тем, чтобы отнять эту волость у собственного зятя Романа Мстиславича.37
В свете всего сказанного позволю себе предложить объяснение смысла обращения автора «Слова о полку Игореве» за помощью в защите Русской земли от половцев ко многим русским князьям. Ведь все они были его совладельцами, несли за нее коллективную ответственность в глазах общества, едва ли не равную с киевским князем.
Сам порядок перечисления княжеских имен в этом обращении требует объяснения. В свое время Д.С. Лихачев писал по этому поводу: последовательность, с которой «Слово» обращается к князьям, случайна. В ней отсутствуют и местничество, и родовая точка зрения. Автор не учитывает родственных отношений или степени важности княжества.38 Позволю себе решительно не согласиться с этой мыслью.
Б.А. Рыбаков, напротив, видит в порядке перечисления князей в обращении «Слова о полку Игореве» определенные закономерности. «Прежде всего, это цепь больших пограничных со степью княжеств (из которой выпало северское звено) — княжества Суздальское, Черниговское, Киевское, Галицкое». Вместе с тем, продолжает ученый, «помимо географо-стратегического принципа здесь присутствует и напоминание о родственных связях князей с Игорем и его женой».39 К этим соображениям прибавлю и собственные.
Прежде всего, на мой взгляд, последовательность имен князей в обращении автора «Слова о полку Игореве» построена в соответствии с экономическим потенциалом и военным могуществом княжеств и местом их сюзеренов на иерархической «лествице». Первым, естественно, назван «старейший» на Руси Всеволод владимиро-суздальский, вторым — властелин южной Русской земли Рюрик Ростиславич, затем его брат, великий князь смоленский Давид. На четвертом месте галицкий князь Ярослав Владимирович, сидевший действительно на четвертом-пятом по значению столе в государстве: после Киева, Владимира-на-Клязьме и Чернигова, равным смоленскому, престоле. Далее идут Роман Мстиславич волынский и, в чем я убежден, его преемник на галицком престоле (в 1199 г. Роман объединил Галицкое и Волынское княжества, перенеся свой стол в Галич), хотя и не непосредственный, Мстислав Удатный.40 В конце обращения названо несколько второстепенных князей.
Во-вторых, по-моему убеждению, певец «Слова» зовет на помошь лишь тех князей, которые имели «части» в Русской земле и, следовательно, просто были обязаны «стеречи» ее от половцев. О владениях Всеволода и Рюрика уже упоминалось. Когда в 1195 г. Рюрик был вынужден отнять у Романа Поросье в пользу Всеволода, он дал зятю другую «часть» в Русской земле: Полонное с волостью и часть Корсунской волости.41 Давид Ростиславич долгое время сидел в одном из ближайших к Киеву городов — Вышгороде.42 Есть основания думать, что и сделавшись смоленским князем в 1180 г., Давид сохранил за собой вышгородскую «часть». Ярослав Владимирович галицкий «держал» у киевского князя большую область в Погорине с городами Бужском, Шумском, Тихомлем, Выгошевым и Гнойницей. Владели «частями» в южной Русской земле и другие названные в обращении «Слова о полку Игореве» князья.43
Следовательно, призыв «Слова» к русским князьям защитить родную землю от врага доказывает общественное признание системы коллективного сюзеренитета на Руси и представляет чрезвычайно ценное свидетельство в его пользу. Обращение поэта «Слова» к Всеволоду и другим русским князьям объективно отражает государственно-политическое устройство и структуру власти древнерусского общества: общее владение князьями «Ярославова племени» Киевом и Русской землей и обязанность защищать ее за «часть» в этой земле.
Коллективный сюзеренитет как способ руководства и владения Древнерусским государством оказался в целом жизнеспособным и стойким в бурные времена удельной раздробленности. В нем, на мой взгляд, удачно соединялись тенденции местного экономического и социального развития отдельных земель и княжеств со стремлением всех классов и сословий общества (по крайней мере, его передовой части) к политическому и государственному единству. Поэтому коллективный сюзеренитет и дожил почти до монголо-татарского нашествия на Русь и возродился вскоре после него — «на заре Русского централизованного государства в Северо-Восточной Руси рубежа XIII—XIV вв. относительно Владимирского великого княжения. Феодальная раздробленность порождала тенденцию к единству».44
* * *
Удельная раздробленность вызревала в глубинах восточнославянского общества много десятилетий. Первые ростки ее проклюнулись сразу же после кончины Ярослава Мудрого, однако тогда она не смогла распространиться, поскольку еще не созрели объективные общественно-экономические условия для этого. Разделение относительно централизованного Древнерусского государства на автономные земли и княжества в исторически объективном смысле стало следствием ее социально-экономического развития, подъема земледелия, скотоводства, ремесел и промыслов, а также быстрой эволюции торговли, международной и внутренней. Все это происходило как в центре страны, в Среднем Подненровье, так и в отдельных ее частях: Владимиро-Суздальском, Смоленском, Черниговском, Полоцком, Новгородском, Галицком и других княжествах. Экономическое развитие было прогрессивным явлением, однако оно принесло Руси отрицательные последствия в общественно-политической жизни.
В течение второй половины XI—XII вв. во всех землях и княжествах Древнерусского государства выросла земельная знать. Вотчинники-феодалы сидели в своих укрепленных поместьях и замках, порой не уступавших могуществом фортификаций стольным градам удельных княжеств, имели собственные многочисленные и хорошо вооруженные отряды, способные противостоять княжеским дружинам. Вовсе не случайно наступление удельной или феодальной раздробленности совпало во времени с началом активного участия боярства в политической жизни страны. Образно говоря, боярство родило раздробленность. В отличие от князей, которые длительное время, словно перелетные птицы, свободно перемещались из одной волости в другую, бояре были крепко привязаны к своим землям. Феодалы-землевладельцы со времен наступления раздробленности перестали быть заинтересованными в общерусских походах против половцев, могущих окончиться неудачей, а то и гибелью в битве, тогда как, не пускаясь в рискованные военные предприятия, они получали постоянную феодальную ренту от зависимого населения. Так вчерашние рыцари превратились в рачительных и эгоистических землевладельцев.
Отдельные земли и княжества Древнерусского государства накануне наступления раздробленности настолько окрепли и выросли, что киевский центр власти с великим князем во главе начал препятствовать их верхушке решать по собственному усмотрению и в собственных узко-корпоративных интересах задачи внутренней и внешней политики. Князья-Ярославичи с середины XII в. разделяются на земельные династии, пускают корни на местах, обзаводятся домениальными земельными владениями и передают их в наследство. С той поры земельные интересы местных князей и бояр начинают совпадать, и все они вместе объединяются против государственного центра и порядка, всячески противодействуя ему. Поэтому в политическом плане раздробленность была отрицательным, регрессивным явлением. Она ослабила древнерусскую государственность.
Вступление восточнославянского государства в эпоху феодальной раздробленности не означало, как уже было сказано, его распада. Изменилась лишь форма монархии: из единоличной и централизованной она превратилась в федеративную, управлявшуюся кучкой самых авторитетных и сильных князей. Коллективный сюзеренитет обеспечил относительную стабильность общественно-политической жизни Древней Руси приблизительно на сто лет, пока она не рухнула под ударами превосходящей во много раз русские войска страшной силы — объединенных монголо-татарских орд под водительством внука Чингиз-хана Батыя в 1237—1241 гг.
Примечания
*. Это могло бы быть понятным, если бы автор «Слова» презирал Святослава Всеволодича, бывшего в действительности одним из наиболее слабых и коварных великих князей киевских (см.: Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. М., 1971. С. 102—117). Но нет: «Слово» всячески возвеличивает Святослава Всеволодича, называя его «великим», «грозным», воспетым немцами и венецианцами, греками и моравцами.
**. Прав был А.П. Толочко, когда заметил, что «в источниках мы не встречаем даже намека на то, что государство распадается вместе с дроблением княжеских уделов». Однако он, по моему мнению, ошибался, утверждая, будто бы «даже в XIII в. единство земли (Русской. — Н.К.) обеспечивается единством княжеского рода» (Толочко А.П. Образ держави і культ володаря в Давній Русі. С. 25). Единство Древнерусского государства эпохи раздробленности, пусть даже весьма относительное, обеспечивалось действием жизненных и конкретных факторов общественной, экономической, политической и духовной жизни; о некоторых из них речь идет в этой книжке.
***. Некоторые историки рассматривают коллективное управление Русью как отправление власти княжеским родом и считают отношения между князьями при этом патриархальными и по своей сути не государственными даже в эпоху раздробленности (Назаренко А.В. Родовой сюзеренитет Рюриковичей над Русью // Древнейшие государства на территории СССР. 1985. М., 1986). В определенной мере с ним соглашается А.П. Толочко. (Образ держави і культ володаря в Давній Русі. С. 23). Думаю, что подобное мнение справедливо для X — начала XI в., но не для второй половины XII—XIII вв., когда Рюриковичи настолько размножились и разветвились на кланы, что даже двоюродные братья перестали чувствовать и считать себя близкой родней.
****. Старший сын Мономаха Мстислав после смерти отца остался старшим среди Ярославичей, потому что все его дядья умерли.
1. Слово о полку Игореве. Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. М.; Л., 1950. С. 17 (Литературные памятники).
2. Летопись по Ипатскому списку. С. 256, 257.
3. Слово о полку Игореве. С. 21.
4. Переверзев В.Ф. Литература Древней Руси. М., 1971. С. 60—61.
5. Лихачев Д.С. Великое наследие. М., 1980. С. 199.
6. Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. С. 159.
7. Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси. С. 11. Киевская летопись часто сообщает о княжеских снемах уже с середины 1140-х гг. Между 1146 и 1159 гг. источник отметил семь съездов, в которых принимали участие киевские князья (Летопись по Ипатскому списку. С. 235, 257, 330, 331, 333, 337, 365).
8. Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975. С. 14—15.
9. Слово о полку Игореве. С. 17.
10. Летопись по Ипатскому списку. С. 435.
11. Там же. С. 455.
12. Там же. С. 456.
13. Пашуто В.Т. Особенности структуры Древнерусского государства. // Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 75.
14. Повесть временных лет. С. 170.
15. Летопись по Ипатскому списку. С. 213.
16. Летопись по Ипатскому списку. С. 222.
17. Летопись по Ипатскому списку. С. 227.
18. Летопись по Ипатскому списку. С. 257—258.
19. Летопись по Ипатскому списку. С. 262.
20. Там же. С. 263.
21. Летопись по Ипатскому списку. С. 281.
22. Там же. С. 375.
23. Летопись по Ипатскому списку. С. 458.
24. Летопись по Ипатскому списку. С. 462. Речь идет о признании в 1026 г. Ярославом Мудрым и его братом Мстиславом р. Днепр в качестве рубежа между Киевским и Черниговским княжествами (Повесть временных лет. С. 100).
25. Летопись по Ипатскому списку. С. 393.
26. Черепнин Л.В. Пути и формы политического развития русских земель XII — начала XIII в. // Польша и Русь. С. 29.
27. Летопись по Ипатскому списку. С. 379.
28. Летопись по Ипатскому списку. С. 387.
29. Там же. С. 388.
30. Там же. С. 389, 390.
31. Там же. С. 394.
32. Летопись по Ипатскому списку. С. 422.
33. Летопись по Ипатскому списку. С. 448.
34. Там же. С. 446.
35. Летопись по Ипатскому списку. С. 461.
36. Там же. С. 459.
37. Летопись по Ипатскому списку. С. 459.
38. Лихачев Д. С. Исторический и политический кругозор автора «Слова о полку Игореве» // «Слово о полку Игореве». Сб. статей и исследов. М.; Л., 1950. С. 45.
39. Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 496.
40. Котляр Н.Ф. Из исторического комментария к «Слову о полку Игореве» // Древнейшие государства на территории СССР. 1987. М., 1989.
41. Летопись по Ипатскому списку. С. 462.
42. Там же. С. 313—322, 366, 378.
43. Сводка сведений источников по этой проблеме, хотя и неполная, дана в кн.: Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. М., 1977.
44. Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси. С. 11.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |