2. Причины раздробленности?
Как уже упоминалось, летописцы четко и ярко обозначили рубеж между единоличным великим княжением Владимира Мономаха и смутой в державе, наставшей после смерти его старшего сына и преемника Мстислава. Этого не могли не заметить уже первые представители исторической науки, зародившейся в России и на Украине в XVIII в. Один из ее основоположников (истории в современном понимании самого термина) В.Н. Татищев отнес начало деления Киевской Руси по крайней мере на две части к началу 1150-х гг. В своей «Истории Российской» он поместил специальный раздел с красноречивым названием «Разделение государства на два великие княжения», в котором после рассказа об окончательном поражении Юрия Долгорукого в борьбе за Киев от Изяслава Мстиславича в 1151 г. утверждал: «По многих так несчастливых предприятиях великий князь Юрий Владимирович Долгорукий пришед в Суздаль и видя себя Руской земли совсем лишенна, от великого княжения Киевскаго отсчетясь, основал престол в Белой (в этом контексте: Северо-Восточной. — Н.К.) Руси», во Владимире на Клязьме. Его решение историк объяснил тем, что Юрий хотел «так утолить печаль свою, что лишился великаго княжения Рускаго».1
Итак, В.Н. Татищев объяснил разделение Древнерусского государства на две половины потерей Долгоруким Киева и его стремлением вознаградить себя образованием нового великого княжества на севере Русской земли. Дореволюционной историографии Киевской Руси, как российской, так и украинской, вообще присущи сугубо политического характера объяснения самого факта ослабления государственного единства страны.
Некоторые историки середины — второй половины XIX в. усматривали главную причину нестабильности государственной жизни на Руси в XII—XIII вв. в слабости политических, генеалогических и других связей внутри самой страны. М.П. Погодин писал, например, что княжеские усобицы на Руси были вызваны выделением большого количества волостей еще на заре ее истории. Он полагал, что в установившихся для XII—XIII вв. пределах земли-волости существовали уже в середине XI в., т. е. после смерти Ярослава Мудрого, — более того, к тому времени они уже сложились и совпадали с территориями предшествовавших им древних племенных объединений.2 Эта мысль была подхвачена многими историками. С М.П. Погодиным по существу был солидарен Н.И. Костомаров, рассматривавший Древнюю Русь как существовавшую с незапамятных времен федерацию княжеств, которая зиждилась на общности происхождения народа, единстве языка, быта, веры, а также на единстве княжеского рода. Мол, Русь с самого начала шла к федеративному государству и в конце концов стала им.3
Кажется, первым среди историков второй половины прошлого столетия уделил серьезное внимание причинам наступления удельной раздробленности государства В.О. Ключевский. Подобно своим предшественникам, он также рассматривал ее как сугубо политический феномен. XII лекция его «Курса русской истории» начинается параграфом, носящим знаменательное название: «Политическое раздробление». По его мнению, оно было двойным: династическим и земельным. «По мере размножения князей отдельные линии княжеского рода все далее расходились друг с другом, отчуждались одна от другой». Ярославичи разделились на враждующие ветви: вначале Мономашичей и Святославичей, затем делятся и те и другие, соперничая друг с другом. Каждая ветвь «все плотнее усаживалась на постоянное владение в известной области». Все это и привело к распаду государства на обособленные земли.4
Далее В.О. Ключевский подчеркивает ослабление центральной власти на Руси во времена удельной раздробленности. Места посадников великого князя киевского в разных областях занимают князья, неимоверно размножившиеся к тому времени. Эти по существу удельные князья перестают платить дань Киеву, следовательно, разрывают связь с верховным сюзереном, что привело к ослаблению политической связи между княжествами и землями. Источники дают основания согласиться с этой мыслью.
Ученому принадлежит тонкое наблюдение над положением князей в землях, добившихся автономии от Киева: «Но, делаясь менее зависимыми сверху, областные князья становились все более стеснены снизу. Постоянное передвижение князей со стола на стол и сопровождавшие его споры роняли земский авторитет князя. Князь не прикреплялся к месту владения, к тому или иному столу ни династическими, ни даже личными связями. Он приходил и скоро уходил, был политической случайностью для области, блуждающей кометой».5
На мой взгляд, В.О. Ключевский ближе других дореволюционных историков в этих словах подошел к решению главной, возможно, загадки феномена наступления феодальной раздробленности. О ней речь пойдет далее.
В историографии XIX в. была распространена идея, согласно которой Древнерусское государство раздробилось прежде всего потому, что Ярославичи чрезмерно расплодились, и на всех князей просто не хватало столов. Поэтому многие были вынуждены силой добывать себе княжения. Подобное объяснение наступления раздробленности лежит на поверхности этого сложного, многообразного и противоречивого явления.
Действительно, летописцы приводят множество примеров как будто в подтверждение этого тезиса. Но никто из его сторонников не задумывался над тем, почему это раньше, в недавние годы существования единовластной монархии Мономаха, когда количество князей также превышало число столов, ни один член правящего дома не осмеливался выступить с оружием в руках не то что против великого князя киевского, но и отвоевывать земли у более богатых и удачливых родичей...
Приведенную только что мысль некоторые историки прошлого подкрепляли другой: ослабление единства государства произошло еще и потому, что, сделавшись слишком многочисленными на середину XII в., Ярославичи начали нарушать традиционный порядок престолонаследия — согласно родовому старейшинству. Положение усугублялось резко возросшей активностью горожан в политической жизни.6
С.Ф. Платонов считал важной особенностью страны в XII—XIII вв. ту, что «политическая связь киевского (в значении: древнерусского. — Н.К.) общества была слабее всех других его связей, что и было одною из самых видных причин падения Киевской Руси».7 Речь идет, вне сомнения, о внутренних политических связях между правящей прослойкой государства, с одной стороны, и боярством и населением различных земель и княжеств — с другой.
Как это ни удивительно, мало внимания уделил выявлению факторов наступления удельной раздробленности на Руси выдающийся знаток истории восточнославянского общества, институций его власти А.Е. Пресняков. Он коротко обрисовал начало разделения государства, сделав акцент на сложности картины упорной борьбы принципов отчины и старейшинства в междукняжеских отношениях. В представлении ученого нескончаемая борьба между князьями в XII в. была все тем же соревнованием отчинного порядка и порядка родового старейшинства. По его мнению, именно внедрение отчинного принципа владения привело к дроблению Руси и составлявших ее земель и княжеств.8 Подобное объяснение не выглядит универсальным. Оно не может бросить свет на все разнообразие, сложность и неоднозначность социально-политической жизни Древнерусского государства, начиная с 30—40-х гг. XII в.
Впрочем, в своих «Лекциях по русской истории» А.Е. Пресняков сделал проницательное замечание, свидетельствующее о его глубоком понимании социально-экономических сил раздробленности. «Вторая половина XII в., — писал он, — период резкого развития этого процесса перехода к новому строю (удельной раздробленности. — Н.К.). Его политическая сторона сказалась в усилении обособленности отдельных земель-княжений... Его социальная сторона — в развитии землевладельческого боярства, которое, врастая все глубже в местную жизнь той или иной области, подчиняя ее себе, разбивается на ряд провинциальных, областных обществ, замыкающихся в местных интересах».9 К сожалению, эта прогрессивная в научном плане идея не была развита историком.
Подробно описывая перипетии политической жизни Древней Руси времен удельной раздробленности, М.С. Грушевский при этом мало интересовался причинами ее наступления, да и вообще не рассматривал этого явления как феномена социально-политической и экономической жизни страны. В представлении этого историка Древняя Русь всегда была разобщенной. Он не принадлежал к «государственной» школе, поэтому не уделял внимания генезису и развитию Киевской державы, эволюции княжеской власти. Вместо этого исследовал сами междукняжеские отношения. Из мимолетных замечаний ученого выходит, что он даже времена Ярослава Мудрого — пик единовластной монархии! — толковал как эпоху упадка государственного организма Руси: «Напоминая очень близко времена Владимира, княжение Ярослава было уже ослабленной копией их», и далее: «времена Ярослава входили уже во времена распада старого Киевского государства»10 — какие же именно времена «старого Киевского государства» рассматривал М.С. Грушевский как эпоху подъема и при каком князе существовало это сильное государство: при Владимире Святославиче, который положил полжизни на ее сколачивание — и не достиг в конечном счете полного успеха; или при его полулегендарных предшественниках, от Олега до Святослава, которым так и не было суждено сплотить племенные княжения в минимально единый государственный организм?!
Что же касается времен после смерти Владимира Мономаха, то М.С. Грушевский завершал княжением его старшего сына Мстислава (1125—1132) «первую стадию в процессе разложения Киевского государства», хотя и неохотно признавал, как это ни удивительно (принимая во внимание его пессимистический взгляд на государственную целостность Древней Руси), что на этой стадии «традиция единства и концентрационные (объединительные. — Н.К.) стремления еще борются с этим разложением, и то временами с успехом». Но уже после Мстислава нарастает «процесс разложения Киевской державы», в котором историк не пожелал увидеть никаких сил объединительного характера. Раздел 3 второго тома своей «Истории Украины—Руси» он так и назвал «Упадок Киева» и свел историю Древней Руси эпохи раздробленности к нескончаемым стычкам княжеских кланов Мономашичей, Мстиславичей, Ростиславичей, Ольговичей, Давидовичей, которые только углубляли разъединение страны и ослабляли ее. Нашествие орд Батыя (1237—1241) лишь довершило дело: оно «приносит с собой полный кризис княжеского дружинного строя в Среднем Подненровье»11 (напомню читателю, что реликты дружинного строя канули в лету еще при Ярославле Мудром) — сосредоточенному на южнорусских делах М.С. Грушевскому почти не было дела до того, что происходило на прочих русских землях XII — первой половины XIII в.: западных, северо-западных и северо-восточных.
Современному любителю старины стоит, вероятно, напомнить, что, подобно своим предшественникам и многим современникам, М.С. Грушевский искал причины раздробленности Руси исключительно в политической плоскости, вернее еще уже: в междукняжеских, династических отношениях в государстве. В этом он был полностью солидарен с российскими коллегами. Как и ранее, большинство историков второй половины XIX — начала XX в. продолжало считать, что количество Ярославичей в первые десятилетия XII в. настолько возросло, что им перестало хватать земель и волостей. Сложность определения генеалогического и физического старшинства (бывало, что по годам племянник был старше дяди), а временами нежелание признавать чье-либо старейшинство вообще, приводило к нарушениям древнего и законного порядка замещения столов — по принципу родового старейшинства. К тому же в конце XI в. князья-изгои начали противопоставлять ему другой, отчинный принцип владения волостями и городами. Нарастание раздоров в среде Ярославичей все чаще приводило к вооруженным столкновениям, а то и настоящим войнам. Все это, по мысли историков XIX — первой трети XX в., и родило удельную раздробленность на Руси и продолжало разжигать ее.
Ни А.Е. Преснякову, ни С.Ф. Платонову, ни В.О. Ключевскому, ни М.С. Грушевскому не казалось, что в фундаменте раздробленности могут лежать не политические или генеалогические, а социально-экономические факторы. Нельзя ставить это им в вину: они творили на уровне, притом самом высоком, современной им науки. Но в их времена, точно так же, как и ныне на Украине и в России, социально-экономическая история была не в почете. Ею занимались мало и неохотно. Между тем штудии на поле политической истории, в частности проблем образования и развития государственности, невозможно проводить в отрыве от исследований социально-экономических, а также культурных и религиозных процессов и явлений общества. Сами лишь политические события и лозунги вкупе с силовыми действиями или даже дипломатическими переговорами не в состоянии определить развитие народа во все времена.
Эти, казалось бы, несомненные на взгляд современной науки истины вовсе не сразу были восприняты российскими и украинскими учеными, начавшими или развернувшими свою деятельность в 20—30-е гг. XX в. Не случайно главный авторитет советской исторической науки тех лет М.Н. Покровский, сформировавшийся как ученый в дореволюционную эпоху, просто не признавал не то что раздробленности Киевского государства, но и самого существования этого государства, — мол, «рассыпаться было нечему».12 Даже те исследователи 20—30-х гг., которые признавали существование объединенного восточнославянского государства, далеко не сразу обратились к поискам причин его раздробления в социально-экономической сфере.
В солидном историографическом обзоре древнерусской проблематики советских времен справедливо отмечено: «В русской буржуазной науке не было понятия феодальной раздробленности, существовало лишь представление о чисто политическом явлении — распаде единого государства на отдельные княжества. В советской науке впервые было установлено, что в основе раздробления единого Древнерусского государства лежал процесс социально-экономического развития, процесс феодализации, возникло понятие о феодальной раздробленности — явлении, обусловленном развитием феодальных отношений».13 Впервые это было провозглашено в книге Б.Д. Грекова «Киевская Русь» (1939). Прибавлю к этому, что в последующих изданиях этого труда наш выдающийся историк развил свою теорию социально-экономической основы удельной раздробленности, охватившей Русь в XII в.
Но лишь в послевоенное время теоретические построения Б.Д. Грекова начали утверждаться в отечественной науке. Даже его главный оппонент предвоенных лет С.В. Юшков тогда начал поддерживать концепцию социально-экономического происхождения раздробленности Древнерусского государства, заявив, что распад на отдельные земли Киевской Руси явился закономерным следствием развития процесса феодализации.14
В 60—70-х гг. в советской науке сложилась теория, согласно которой удельная или феодальная раздробленность вовсе не внезапно и не случайно охватила Древнерусское государство. Она вызревала в глубинах общества много десятилетий. Впервые ее элементы проявились сразу же после смерти Ярослава Мудрого. Однако во второй половине XI в. социально-экономическое развитие Руси, в особенности на местах, оказалось недостаточным для развертывания центробежных политических процессов. Они дали себя знать с 30-х гг. XII в.
Итак, речь идет об исторически объективном и неотвратимом процессе развития производительных сил и производственных отношений, приведшем к подъему экономики отдельных земель и городов. Если раньше, в конце IX—XI вв., общественно-экономическая жизнь Древнерусского государства сосредоточивалась в Киеве и вокруг Киева — в Поднепровье, тяготела к нему во всех землях Руси, то с началом XII в. усилились экономические процессы и явления в главных русских землях — составных частях этого государства.
Эволюция феодального способа производства стимулировала генезис и постепенное возрастание крупного и среднего землевладения, родила прослойку крупных землевладельцев — летописи обыкновенно называют их универсальным термином «бояре». Это происходило не только в центре государства, в Киевской земле, но повсеместно, даже в отдаленных от стольного града землях Руси: Владимиро-Суздальской, Галицкой, Волынской и др. Землевладельцы-феодалы, которые приобрели благодаря своему богатству большую политическую силу, стремились к независимости от центральной власти, оказывали давление на местных князей, дабы решать по собственному усмотрению вопросы и внутренней и даже внешней политики.
Б.Д. Греков писал, что накануне наступления удельной раздробленности отдельные земли Киевской Руси настолько выросли и окрепли, что не нуждались больше в помощи и защите центральной власти. Он прозорливо заметил: «Новые экономические условия, при которых в XII в. продолжали существовать входившие в состав Древнерусского государства отдельные феодальные княжества и их борьба между собой, создали новую политическую карту Восточной Европы, где Киеву отведено было более скромное место».15
Убедительную и масштабную панораму раздробленности Древнерусского государства создал в трудах 60—70-х гг. Б.А. Рыбаков — пусть даже она нуждается в уточнении некоторых положений: «В 1132 г. Киевская Русь как бы внезапно распалась на полтора десятка княжеств... Однако эта внезапность лишь кажущаяся — на самом деле процесс кристаллизации самостоятельных княжеств-королевств (или, как мы говорим, процесс феодальной раздробленности) подготавливался уже давно всем ходом исторического развития: росли производительные силы, возникали и ширились новые городские центры, крепла политическая сила и горожан, и местного боярства, усиливалась классовая борьба в городах и феодальных вотчинах».16
Согласно стройной и логичной теории Б.А. Рыбакова, выделение обособленных (ученый даже считает их самостоятельными!) земель произошло прежде всего в интересах местных землевладельцев-бояр: оно поддерживалось сокращением масштабов «круговорота» князей, которые раньше чаще перемещались из одного города и княжества в другой, а со временем постепенно оседали в тех или других землях. Ученый полагает, что территории тех полутора десятков княжеств, на которые распалась Киевская Русь, более или менее соответствовали землям давних племенных союзов, которых он насчитал полтора десятка. Историк считает, что для социального и экономического развития на местах уже не были нужны огромные масштабы государства в целом. А верховная власть киевского князя, по его мнению, навсегда отошла в прошлое. «Создание полутора десятков крупных княжеств установило в 1130-е годы полное соответствие новой политической формы достигнутому высокому уровню производительных сил и этим обеспечило небывалый расцвет культуры во всех русских землях XII в.»17
Можно, однако, сделать несколько существенных замечаний к созданной Б.А. Рыбаковым концепции феодальной раздробленности. Во-первых, на мой взгляд, Древнерусское государство вовсе не распалось (как он думает), и те полтора десятка княжеств не были полностью самостоятельными. Во-вторых, будучи порождением в целом прогрессивного социально-экономического развития общества, удельная раздробленность в политическом плане оказалась отрицательным явлением: ослабело государство, центральная власть. Внутренняя история Руси во многом определялась междукняжескими усобицами, в ходе которых гибли тысячи людей и уничтожались те самые производительные силы, развитие которых главным образом и привело к состоянию раздробленности. Вызванное последней ослабление Древнерусского государства активизировало половецкие вторжения, также уничтожавшие население Руси и ее хозяйство.
Следовательно, раздробленность была диалектически противоречивым явлением, и оптимистическая характеристика жизни и развития Руси в ее времена представляется мне односторонней и преувеличенной.
Один из наиболее значительных вкладов в теоретические исследования проблем причин, хода и последствий удельной раздробленности на Руси принадлежит В.Т. Пашуто. Его основной теоретический тезис относительно побудительных причин наступления раздробленности четко выражен в статье 70-х гг.: «Относительно единая государственная структура, сложившаяся ко времени княжения Владимира Святославича... и Ярослава Мудрого... оказалась недолговечной. Причина этого кроется не в упадке страны, а в ее социально-экономической эволюции, где наблюдаются два ряда причинно взаимосвязанных явлений: развитие феодализма вширь и ослабление экономической и политической мощи центральной власти».18
В этой и ряде других работ В.Т. Пашуто подчеркивал развитие сеньориальной земельной собственности как фактор, приведший к ослаблению единства страны и верховной власти. В этапной для его понимания процессов и явлений раздробленности другой статье ученый писал: «К власти пришла та группа феодалов, которая искала источник обогащения в первую очередь внутри собственно Руси... и не хотела отрывать своих смердов от пашни не только ради далеких походов, но иногда даже ради защиты страны от нашествий кочевников, если они прямо не задевали ее владений».19
Как мне кажется, ближе других подошел к определению главной движущей силы удельной раздробленности Л.В. Черепнин. Значение цитированной ниже его статьи представляется особенно важным, если принять во внимание, что она была опубликована еще в 1953 г. и, следовательно, писалась в трудные для исторической науки времена. «При изучении процесса феодального раздробления, — писал он, — вопрос о феодальной собственности приобретает особое значение». Ученый справедливо полагал, что «закономерный экономический процесс развития феодального способа производства привел к расчленению относительно единого раннефеодального государства... Росло крупное землевладение и усиливалась феодальная знать на местах. В условиях натурального хозяйства и слабо развитых экономических связей этот процесс вел к изменениям в политическом строе, к расчленению государства».20 Подобно Б.А. Рыбакову и В.Т. Пашуто, Л.В. Черепнин отмечал возросшую роль городов и городского патрициата в социально-политической, экономической и культурной жизни Древнерусской державы.
В последние годы историки ослабили внимание (и перед тем незначительное) к теоретическим аспектам удельной или феодальной раздробленности. С одной стороны, эти аспекты, как может показаться, основательно изучены нашими предшественниками, в особенности только что упомянутыми. Поэтому части исследователей проблема могла показаться исчерпанной. С другой — вообще угас интерес к социально-политической и социально-экономической истории. Вместо этого интенсивно обсуждаются вопросы истории политической и, в особенности, культурной и церковной. Последняя, правда, — не столько историками-профессионалами, сколько настойчивыми дилетантами.
Между тем проблема социально-экономических факторов наступления раздробленности вовсе не представляется мне исчерпанной. Движущие силы удельной раздробленности Древнерусского государства определены историками прошлых лет в несколько обобщенном, не всегда конкретизированном виде. Недаром современный историк иронически заметил: «Как это ни выглядит парадоксальным, во всей обширной литературе, посвященной XII—XIII вв., при самом внимательном чтении мы не найдем работы или хотя бы мнения о том, какие же именно экономические процессы обусловили наступление раздробленности и какие из них определили ее столь очевидное своеобразие».21
А.П. Толочко, которому принадлежат эти слова, смог указать лишь одну такую конкретно-экономическую работу: статью Л.В. Милова, представляющую собой по характеру и содержанию развернутую рецензию на книгу В.А. Кучкина по истории Северо-Восточной Руси эпохи средневековья.22 Однако эта статья основана на не обоснованной источниками и поэтому сугубо умозрительной посылке, будто бы главная экономическая причина наступления раздробленности состояла в способах получения ренты-дани: мол, дробление территории государства способствовало возрастанию ренты и облегчению ее взимания. Не входя в детали концепции Л.В. Милова,* отмечу все же, что с теоретической точки зрения выдвинутая им причина прихода раздробленности выглядит слишком мелкой и частной, экономически локальной и, как это ни парадоксально звучит, слишком уж узко-конкретной, чтобы объяснить все разнообразие и многомерность социальных, политических, экономических, культурных и идеологических процессов, которые как-то неожиданно для общества того времени охватили Древнерусское государство с 30-х гг. XII в.**
Примечания
*. Аргументированную критику ее см.: Толочко А.П. Князь в Древней Руси... С. 221.
**. Упрощенным представляется мне взгляд А.П. Толочко на раздробленность как на систему организации государства, вырастающую непосредственно из практики уделов X—XI вв. Зато справедливой кажется мысль этого автора, что, при всей разветвленности Рюриковичей и потере солидарности между отдельными их ветвями, «Русь все еще мыслится как коллективное наследие» (Толочко О. Образ держави і культ володаря в Давній Русі // Medievalia Ucrainica. Ментальність та історія ідей. Т. III. Київ, 1994. С. 25). Действительно, общественно-родовая традиция много значила в государственной жизни Руси XII—XIII вв., когда родовые отношения в правящем роде отошли в прошлое.
1. Татищев В.Н. История Российская. Т. 3. М.; Л., 1964. С. 44.
2. Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции по русской истории. Т. 4. М. С. 328—330.
3. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. Т. 1. СПб., 1872. С. 3, 21, 49 и др.
4. Ключевский В.О. Указ. соч. С. 199.
5. Ключевский В. О. Указ. соч. С. 200.
6. См., напр.: Платонов С.Ф. Лекции по русской истории. СПб., 1901. С. 93.
7. Там же. С. 94.
8. Пресняков А.Е. Указ. соч. С. 81, 83, 102.
9. Там же. С. 460.
10. Грушевський М. Указ. соч. С. 2.
11. Грушевський М. Указ. соч. С. 128.
12. См.: Греков Б.Д. Избранные труды. Т. 2. М., 1959. С. 469.
13. Советская историография Киевской Руси. Л., 1978. С. 147.
14. Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 140.
15. Греков Е.Д. Киевская Русь. М., 1953. С. 505.
16. Рыбаков Б. А. Первые века русской истории. М., 1964. С. 147.
17. Рыбаков Б.А. Первые века русской истории. С. 150.
18. Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси // Польша и Русь. М., 1974. С. 11.
19. Пашуто В.Т. Место Древней Руси в истории Европы // Феодальная Россия во всемирно-историческом процессе. М., 1972. С. 190.
20. Черепнин Л.В. Основные этапы развития феодальной собственности на Руси (до XVII в.) // Черепнин Л.В. Вопросы методологии исторического исследования. М., 1981. С. 116.
21. Толочко А.П. Князь в Древней Руси... С. 173.
22. Милов Л.В. О специфике феодальной раздробленности на Руси (по поводу книги В.А. Кучкина «Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв.») // История СССР. 1986. № 2. С. 410—446.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |