§ 1. Вечевое (соборное) избрание Великим Князем Киевским Владимира Мономаха в 1113 году

На исходе XI столетия киевская община оказалась перед лицом социального кризиса, вызванного причинами как внешнего, таки внутреннего свойства. Перечень возникших бед, можно сказать, почти исчерпывающий, представил один безымянный древнерусский агиограф. Характеризуя двадцатилетнее правление князя Святополка (1093—1113 гг.), он писал: «Въ дьни княжения своего Киеве Святополк Изяславич много насилие створи и домы силных искорени без вины, имения многим отъим. Сего ради Бог попусти поганым силу имети на нь. И быша рати много от Половець, к сим же и усобице, и бы в та времена глад крепок и скудота велия в Русьскои земли во всем»¹.

Многочисленные рати «от Половец» нанесли огромный урон Русской земле. «Города вси опустеша, села опустеша; преидем поля, иде же пасома беша стада конь, овця и волове, все тъще ноне видим, нивы поростъше зверем жилища быша», — с горестью восклицал летописец². Здесь, вероятно, есть элемент художественной гиперболизации. Однако несомненно то, что половецкие нашествия сопровождались жестоким разорением и опустошением русских городов и весей, отчего появилась масса обездоленных людей, неспособных выжить без посторонней помощи и создавших социальную напряженность в местном обществе.

Аналогичные следствия порождали умножившиеся в рассматриваемое время княжеские междоусобия, пагубные для простого люда. Методы обращения враждующих князей с рядовым населением обнажает Поучение Владимира Мономаха, где говорится, как Владимир, преследуя Всеслава, «пожег землю и повоевав до Лукамля и до Логожьска»³. Взяв Минск, он «не оставихом у него ни челядина, ни скотины»⁴. По сообщению Повести временных лет, Володарь и Василько Ростиславичи, выступив против Давыда, «придоста ко Всеволожю, а Давыд затворися Володимери. Онема же ставшима около Всеволожа, и взяста копьем град и зажгоста огнем, и бегоша людье огня. И повеле Василко исечи вся, и створи мщенье на людех неповинных, и пролья кровь неповинну»⁵. В свои драки князья нередко вовлекали половцев, в результате чего последствия межкняжеских войн становились еще более тяжкими. Кстати сказать, только что отмеченный нами погром Минска Мономахом был осуществлен с участием половцев⁶. Но особенно часто приводил «поганых на Русьскую землю» Олег Святославич, снискавший тем дурную славу у современников и потомков. Автор «Слова о полку Игореве», делая экскурс в прошлое, с исключительной выразительностью и глубиной отразил суть происходившего в ту пору: «Тогда при Олзе Гориславличи сеяшется и растяшеть усобицами; погыбашеть жизнь даждьбожа внука; в княжих крамолах веци человекомь скратишась. Тогда по Рускои земли ретко ратаеве кикахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себе деляче...»⁷.

Вражда князей нарушала жизненно важные экономические связи между древнерусскими волостями. «Егда же Святополк с Давидом Игоревичем рать зачаста про Василькову слепоту, еже ослепи Святополк, послуша Давида Игоревича, с Володарем и с самем Васильком, — и не пустиша гостеи из Галича и лодеи с Перемышля, и соли не бысть во всей Русьскои земли... И бе видети в велице беде тогда сущая люди, изнемогъша откати и от глада, без жита и без соли»⁸.

Положение «простой чади», помимо войн, крайне осложняли стихийные бедствия. Под 1092 г. летописец извещает: «В се же лето ведро бяше, яко изгараше земля, и мнози борове възгарахуся сами и болота...». Засуха влекла за собой голод, а последний — смертные болезни. Не случайно здесь же сообщается о том, что «мнози человеци умираху различными недуги». Только за несколько месяцев («от Филипова дня до мясопуста») в Киеве было продано гробов 7 тысяч⁹. 1094, 1095, 1103 гг. отмечены налетами саранчи, поедавшей «всяку траву», «многа жита и проса»¹⁰. Люди остались без хлеба. Голодные годы ускоряли процессы имущественного и социального расслоения, накапливая в киевском обществе горючий материал.

С распадом родоплеменного строя и формированием территориально-общинных союзов изменилась политика социальной верхушки Киева. Вместо даней, собиравшихся с покоренных племен, основным источником обогащения знати становились кормления, судебные штрафы, торговые пошлины и пр.¹¹ Перемену обстановки остро почувствовал составитель Начального свода, который писал, «како быша древнии князи и мужие их, и како отбараху Руския земле и ины страны придаху под ся; теи бо князи не збираху многа имения, ни творимых вир, ни продаж въскладаху люди; но оже будяше правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье. А дружина его кормяхуся, воююще ины страны и бьющеся и ркуще: "братие, потягнем по своем князе и по Рускои земле"; глаголюще: "мало есть нам, княже, двусот гривен". Они бо не складаху на своя жены златых обручеи, но хожаху жены их в сребряных; и расплодили были землю Руськую». Автор взывал: «Братия моя возлюбленая, останемся от несытьства своего, нь доволни будете урокы вашими»¹². Но то был глас вопиющего в пустыне. Действительность неумолимо разошлась с идеалами, воспитанными на примерах прошлого. Страсть к богатству стала повседневной приметой быта княжеско-дружинного сословия. Отсюда произвол и насилия, чинимые над простыми киевлянами. Вот лишь некоторые факты.

Князь Всеволод, просидевший на киевском столе 15 лет, в последние годы перед смертью (1093 г.) «нача любити смысл уных, свет творя с ними; си же начаша заводити и, негодовати дружины своея первые и людем не доходити княже правды, начаша ти унии грабити, людии продовати, сему не ведущу в болезнях своих»¹³. Свидетельство летописца о приязни к «уным» нельзя, как верно говорил Покровский, толковать так, будто Ярослав окружил себя легкомысленной молодежью. «Уные» — это новые выдвиженцы, оттеснившие «первую дружину», состоящую из «старых», родовитых мужей. По мнению Покровского, народу пришлось тяжко «не от того, что городовая аристократия потеряла власть; суть дела была в экономических условиях, в том засилье, какое стал избирать торговый, а вместе с ним, конечно, и ростовщический капитал»¹⁴. Историк прав в том, что причина ухудшения жизни народных масс заключалась не в утрате власти «городовой аристократией». Но приведенный летописный текст не дает оснований рассуждать о засильи торгового и ростовщического капитала. Суть конфликта, запечатленного летописцем, в борьбе за власть и влияние на князя внутри правящей элиты, т.е. между родовитыми ее представителями и худородными, или между старой и новой знатью¹⁵. Всеволод, как явствует из летописной записи, из-за болезней отошел от дел, чем и воспользовались «уные», которые, отстранив от власти «переднюю дружину», начали безудержно грабить и продавать людей, а иначе — корыстно судить и править¹⁶. Вместо «княже правды» воцарились произвол и насилие. По логике вещей «уные», творившие беззакония и озабоченные лишь собственной выгодой, должны были стать на путь пособничества ростовщикам, что еще более накаляло страсти в обществе. Итог княжения Всеволода был удручающим. Когда сменивший его на киевском столе Святополк решил самостоятельно выступить против половцев, то сил для этого в волости не нашлось и «смыслении» говорили ему: «Наша земля оскудела есть от рати и от продажь»¹⁷. Киевская община, следовательно, оказалась по существу беззащитной перед внешним миром. Спасти ее мог только военный союз Святополка с другими князьями, прежде всего с Владимиром Мономахом, чей авторитет от этого возрос.

Святополк, как и его предшественники, княжил в Киеве не назидательно. Это был человек, по выражению Татищева, «вельми сребролюбив и скуп»¹⁸. Патерик Киево-Печерского монастыря сохранил конкретные эпизоды, связанные со Святополком и подтверждающие правоту прославленного историографа. После известного нам прекращения подвоза соли из Галича и Перемышля печерский инок Прохор наловчился изготавливать из пепла соль. Ее он и раздавал нуждающимся людям¹⁹, что очень не понравилось торговцам соли, которые на этом дефиците хотели «богатство много приобрести». Но за солью народ шел не на рынок, а к Прохору. Тогда торговцев объяла «печаль велиа», и они пожаловались на чернеца князю Святополку. Однако тот сам задумал поживиться, приказав взять «соль всю у мниха», чтобы продать по монопольной цене²⁰. Но едва ее привезли на княжий двор, как она превратилась в пепел. А в это время «приходящие же по обычаю множество народк, хотяще же взимати соль у блаженного. И уведевше пограбленье старче, възвращающеся тщама руками, проклинающа сътворшаго сие. Блаженный же тем рече: "егда иссыпана будеть, и тогда, шедше, разграбите ю". Князь же, дръжав ю до трех дьнех, повеле нощию изсыпати ю. Изсыпану же бывшу попелу, и ту абие преложися в соль. И се уведевше, граждане, разграбиша соль»²¹. Черепнин предложил следующий комментарий к рассказу Патерика о милосердии Прохора: «Рассказ этот насыщен легендарными мотивами. Но его основа взята из жизни. Очевидно, Святополк был связан с купцами-ростовщиками и втянут в спекулятивные операции, совершавшимися с солью. Киево-Печерский монастырь также осуществлял сделки с солью и тем самым подрывал монополию купцов-оптовиков, поддерживаемых Киевским Князем. На этой почве и произошло столкновение Святополка с монахом Прохором. Весь рассказ проникнут стремлением осудить первого и возвеличить последнего, как чудотворца и благодетеля народа. В действительности же, по-видимому, "мирская чадь" одинаково страдала и от непомерных цен на соль, установленных купцами, с ведома Святополка, на рынке, и от "благодеяний" Прохора, вовлекавших голодных людей в кабалу. И то "разграбление" соли, о котором рассказывает Патерик, явилось по существу настоящим "соляным бунтом". В Патерике есть любопытная деталь: Прохор толкнул "множество народа" на "грабеж"... Очевидно, умный и хитрый монах хотел отвести от монастырской братии выступление голодной бедноты, направив ее против своих конкурентов — князя и близких к нему представителей купечества. Рассмотренное народное восстание случилось... в период между 1097 и 1100 гг.»²².

Комментарий Черепнина от начала до конца тенденциозен, хотя автор и сопровождает его оговорками «очевидно», «по-видимому». Если оставаться на почве источника и сообщаемого им факта, а не исходить из теоретических постулатов и упрощенных классовых критериев, то картина окажется совсем иной: князь Святополк не был втянут, но сам влез в «спекулятивные операции» с солью; Киево-Печерский монастырь не торговал солью, а получал ее от изобретательного инока, удовлетворяя тем свои потребности; Прохор не кабалил голодных людей, раздавая им бесплатно соль и питая их хлебом, приготовленным из лебеды²³; никакого «соляного бунта» не было, поскольку «граждане», как повествует Памятник, просто расхитили соль²⁴, возникшую из пепла, выброшенного за ненужностью князем. Итак, продажа соли монастырем — досужий домысел историков, обусловленный их общими представлениями о социально-экономическом развитии Древней Руси. Патерик об этой продаже умалчивает.

Черепнин переусердствовал, стремясь обосновать мысль о народных движениях, произошедших якобы в княжение Святополка. Отсюда образ «соляного бунта», свидетельствующий больше о силе авторского воображения, чем о реальных исторических происшествиях. Разумеется, мы не хотим сглаживать остроту момента, переживаемого киевской общиной. Положение «киян», страдавших от пагубных войн, голода и произвола власть имущих, было очень тяжелым. Но до открытого восстания не дошло, быть может, по причине нескончаемых половецких вторжений, отодвигавших на второй план внутренние трудности и неурядицы²⁵. Это, конечно, не значит, что неправые дела Святополка не вызывали протеста в местном обществе. Известно, например, что игумен Киево-Печерского монастыря Иоанн «обличаше его насытьства ради, богатьства и насилия ради». Разгневанный Святополк заточил старца в Турове, но вскоре, «убояся» Владимира Мономаха, «възоврати с честию» в обитель²⁶. И все же до тех пор, пока над Русской землей нависала внешняя угроза, киевляне сохраняли определенную сплоченность. Лидеры киевской общины («смыслении», по терминологии летописателя) требовали от князей прекращения раздоров, бывших на руку половцам: «Почто вы распря имата межи собою? А погании губять землю Русьскую. Последи ся уладита, а ноне поидита противу поганым любо с миром, либо ратью»²⁷. В 1097 г. князья «сняшася Любячи на устроенье мира, и глаголиша к собе, рекуще: "Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору деюще? А половцы землю нашю несуть розно, и ради суть, оже межю нами рати. Да ноне отселе имемся в едино сердце, и блюдем Рускые земли"...»²⁸.

Рыбаков считает, что «княжеские съезды не были средством выхода из кризиса. Благородные принципы, провозглашенные в живописном днепровском городке, не имели гарантий и оказались нарушенными через несколько дней после торжественного целования креста в деревянной церкви любечского замка»²⁹. С Рыбаковым можно согласиться лишь отчасти. Княжеские встречи сами по себе не являлись средством выхода из кризиса. Однако этим средством было прекращение межкняжеских усобиц, достигавшееся в той или иной мере с помощью подобных встреч. И несмотря на вражду, с новой силой разгоревшуюся буквально сразу после любечского съезда, князья, соединившись, разбили половцев. Случилось это в 1103 г. «Взяша бо тогда скоты, и овце, и коне, и вельблуды, и веже с добытком и с челядью, и заяша печенегы и торкы с вежами. И придоша в Русь с полоном великым, и с славою и с победою великою»³⁰. Наконец-то наступил перелом в борьбе со Степью. Военная удача сопутствовала «нашим» в 1106, 1107 и 1109 гг.³¹ А в 1111 г. состоялся поход русских воев в Половецкую землю. «Избьени была иноплеменнице многое множество, на реце Салнице... и взяша полона много и скоты, и кони, и овце, и колодников много изоимаша руками»³². То была грандиозная победа, слава о которой разнеслась не только по Руси, но и по дальним странам: Ромейской Империи, Венгрии, Польше, Чехии. Дошла она даже до Рима³³. Степняки надолго перестали тревожить русские земли. Они в страхе великом откочевывали порой за Дон и за Волгу, в степи Северного Кавказа и Южного Урала³⁴. С ликвидацией внешней угрозы внутренние противоречия в киевском обществе, сдерживаемые доселе, вырвались наружу. В апреле 1113 г. в Киеве произошел социальный взрыв.

Имеются два описания событий 1113 г. Одно из них заключено в Ипатьевском своде: «Приспе празник пасхы, и празьноваша; и по празнице разболися князь; а преставися благоверный князь Михаил, зовемыи Святополк, месяца априля в 16 день за Вышегородом, и привезоша и в лодьи Киеву, и спрятавше тело его, и възложиша на сане. И плакашеся по немь бояре и дружина его вся, певше над нимь обычныя песни, и положиша в церкви Святаго Михаила, иже бе сам создал. Княгини же (жена) его, много раздели богатьство монастырем и попом, и убогым, яко дивитися всем человеком, яко такое милости никтоже можеть створити. Наутрия же, в семы на 10 день, свет створиша Кияне, послаша к Володимеру глаголюще: "Поиде, княже, на стол отень и деден". Се слышав Володимер, плакася велми, и не поиде жаля си по брате. Кияни же разъграбиша двор Путятин, тысячького, идоша на Жиды и разграбиша я. И послаша паки Кияне к Володимеру, глаголюще: "Поиде, княже, Киеву; аще ли не поидеши, то веси, яко много зло уздвигнеться, то ти не Путятин двор, ни соцьких, но и Жиды грабити, и паки ти поидуть на ятровь твою и на бояры, и на манастыре, и будете ответ имел, княже, оже ти манастыре разъграбять". Се же слышав Володимер, поиде в Киев... Володимер Мономах седе Киеве в неделю. Устретоша же и митрополит Никифор с епископы и со всими Кияне с честью великою. Седе на столе отца своего и дед своих; и вси людье ради быша, и мятежь влеже»³⁵.

Другая запись о киевских нестроениях 1113 г. содержится в Сказании о Борисе и Глебе, где вокняжение Мономаха в Киеве изображается несколько иначе, чем в Ипатьевской летописи: «Святополку преставишюся... и многу мятежю и крамоле бывъши в людях и мълве не мале. И тогда съвъкупивъшеся вси людие, паче же большии и нарочитии мужи, шедъше причьтъм всех людии и моляху Володимера, да въшьд уставить крамолу сущюю в людьх. И въшьд утоли мятежь и гълку в людьх»³⁶.

Прежде всего привлекает внимание летописный рассказ о том, что Святополка оплакивали лишь бояре и дружина. Население Киева, по-видимому, не сожалело о нем³⁷. Да и сам летописец не стал распространяться о его достоинствах, хотя любил поведать что-нибудь доброе о каждом из умерших властителей³⁸. Сказывалась тут, вероятно, нелюбовь к Святополку и его правлению³⁹. Безудержное обогащение князя и дружинников, именуемое составителем Начального свода «несытовством», было типичной чертой Святополкова княжения. Мы еще раз напоминаем об этом для того, чтобы лучше понять поведение вдовы усопшего, раздавшей несметные богатства, «яко двитися всем человеком, яко такое милости никтоже можеть створити». Перед нами отнюдь не обычная милостыня, как полагают нередко историки⁴⁰, а институт, восходящий к доклассовой эпохе⁴¹. Мы знаем, что в древних обществах имущество вождя не являлось безусловной и неотчуждаемой личной собственностью. Община имела определенное право на него. Печать этого права, хотя и едва различимая, лежит и на княжеском добре⁴². Поэтому, когда тот или иной князь умирал, богатство, накопленное им, либо раздавалось публично, либо подвергалось грабежу, или общественному расхищению. Вдова Святополка предпочла первый вариант. Щедрости ее не было границ, что не случайно, ибо алчность Святополка, изнурявшая киевскую общину, требовала столь же впечатляющих общество действий, но теперь обратного свойства, т.е. проявление такой, по выражению летописца, «милости», которая, если б и не затмила у народа память о княжеском «несытовстве», то уж, во всяком случае, смягчила бы ее. Поступок княгини произвел должный эффект на «киян». Иначе они, несомненно, пошли бы грабежом на княжеский двор. Но этого не произошло. Добровольная раздача Святополкова богатства предотвратила, следовательно, освященное обычаем разграбление.

Перед киевлянами возник вопрос, кому княжить в городе. Выбор пал на Владимира Мономаха. Кто пригласил Мономаха? Чьим ставленником он являлся? Ответ на заданные вопросы имеет очень важное значение для разумения существа апрельских событий 1113 г.

Оценка этих событий учеными во многом зависела от того, какому источнику отдавалось предпочтение: Ипатьевской летописи или Сказанию о Борисе и Глебе. Соловьев, Грушевский, Линниченко, опиравшиеся на Ипатьевскую летопись, писали о вечевом избрании Мономаха на княжеский стол всеми киевлянами⁴³. Приселков, доверявший более Сказанию о Борисе и Глебе, риторически вопрошал: «Не было ли дело так, что смерть Святополка вызвала попытку низов ("людей") расправиться с правящими, так сказать княжескими, верхами, и не исходило ли приглашение Владимира на стол именно из круга "болших и нарочитых мужей" и монастырей, а не ото всех Киян, как изображает летопись"⁴⁴.

Этот взгляд оказался привлекательным для советских историков. Еще Покровский считал, что инициатива приглашения Владимира Мономаха шла сверху⁴⁵. Большинство новейших исследователей Древней Руси признают Мономаха ставленником знатных и богатых. К числу их относятся Греков, Мавродин, Будовниц, Смирнов, Рыбаков, Толочко и др.⁴⁶ Промежуточную позицию занял Черепнин: «Очевидно, решение о призвании Мономаха в Киев было принято представителями господствующего класса (местного боярства и верхов городского населения), но оформлено в виде вечевого постановления»⁴⁷. Не обошлось и без противоречий. Так, Тихомиров на одной странице своей книги о древнерусских городах заявляет, будто Мономаха пригласили на княжение «представители киевских верхов»⁴⁸, а буквально на следующей говорит о получении им княжеского стола из рук народа⁴⁹.

Мысль о появлении Мономаха в днепровской столице по воле боярства настолько увлекла некоторых историков, что для подкрепления ее они начали выдумывать подробности, отсутствующие в источниках. По словам Грекова, «Киев не был вотчиной Мономаха. Владимира выбрало вече, собравшееся на этот раз не на площади, где господствовал восставший народ, а в храме св. Софии, вместившем в себя боявшуюся народного гнева "степенную» публику"⁵⁰. В другой работе Греков о вече вовсе не упоминает, сводя все к собранию верхов в Софийском соборе: «Напуганная (восстанием. — И.Ф.) феодальная знать и торгово-ремесленная верхушка Киева собралась в храме Софии и здесь решила вопрос о приглашении на княжение Владимира»⁵¹. В первом случае автор, рассуждая о собрании «степенной публики» в Софийском храме, ссылается на «Историю Российскую» Татищева, а во втором уже без всяких ссылок преподносит как бесспорный факт. Но у Татищева нет сведений о собрании бояр и верхушки посада в киевской Софии. В обеих редакциях его «Истории» говорится о том, что киевляне пришли «к церкви Святой Софии», сошлись «у Святыя Софии». Вот текст первой редакции: «По смерти Святополка кияне, сошедшеся на вече у Святыя Софии, избраша вси на великое княжение Владимира Всеволодовича»⁵². Во второй редакции сказано: «По смерти его (Святополка. — И.Ф) киевляне, сошедшись к церкви Святой Софии, учинили совет о избрании на великое княжение, на котором без всякого спора все согласно избрали Владимира Всеволодовича»⁵³. Татищев пишет именно о «всеобсчем избрании» Владимира на княжение киевское. Читаем: «Сие избрание государя погрешно внесено: ибо по многим обстоятельствам видим, что силы киевлян в том не было и брали сущие наследники по закону, или по заветам, или силою»⁵⁴. С.М. Соловьев находил в приведенных словах «лучшее доказательство добросовестности Татищева: ему не нравился факт избрания, и, однако, он оставил его в тексте»⁵⁵. Из Татищевского примечания И.И. Смирнов также заключил, что текст об избрании Мономаха на киевское княжение «никак не являлся продуктом творчества Татищева, а извлечен им из источника»⁵⁶. Едва ли прав Пештич в том, что «Татищев в силу своих монархических убеждений хотел представить избрание Владимира Мономаха на Киевский стол как дело знати, а не всего населения города, поэтому он место избрания не без умысла перенес к Святой Софии»⁵⁷. Татищев недвусмысленно говорит о вечевом, «всеобсчем» избрании киевлянами Мономаха, а не одной лишь знатью.

Греков не только прошел мимо этого красноречивого известия историка, но и приписал ему мысль о собрании знати в Софийском соборе, тогда как у него речь идет о сходке киевлян возле церкви. Пештич указывал на то, что свидетельство Татищева о месте избрания Владимира Мономаха Киевским Князем было усилено Грековым, который, не довольствуясь Татищевским сообщением о собрании киевлян у церкви Софии, перенес это собрание внутрь храма⁵⁸. Рыбаков же объявил Владимира Мономаха боярским князем⁵⁹.

Описание случившегося весной 1113 г. в Киеве сохранилось, как уже отмечалось, в Ипатьевской летописи и в Сказании о князьях Борисе и Глебе. В качестве дополнения к ним служат Татищевские сведения, извлеченные, вероятно, автором «Истории Российской» из недошедших до нас письменных памятников и могущие, следовательно, быть использованы «как источник для изучения политических событий в Киеве в момент вокняжения Владимира Мономаха»⁶⁰. Возникает вопрос, ко всем ли названным источникам можно относиться с одинаковым доверием?

Смирнов, вслед за Приселковым, выделял Сказание о Борисе и Глебе, полагая, что оно является более достоверным, чем соответствующий рассказ Ипатьевской летописи. Ценными для воссоздания киевских событий 1113 г. он считал и Татищевские известия⁶¹. Что касается Ипатьевской летописи, то ее повествование показалось Смирнову апологитическим в отношении Мономаха, поскольку текст этой летописи в интересующей нас записи «восходит к третьей редакции Повести временных лет, наиболее промономаховой по своей тенденции». Отсюда Смирнов сделал вывод: «картина всенародного избрания и призвания Владимира Мономаха», нарисованная Ипатьевской летописью, «далека от объективного изображения событий»⁶².

Аналогично рассуждает Черепнин: «Гораздо дальше (по сравнению со Сказанием о Борисе и Глебе. — И.Ф.) от реальной действительности отстоит сообщение Ипатьевской летописи. В нем ощущается тенденция представить Владимира Мономаха выразителем народных интересов»⁶³. Однако полностью отрешиться от Ипатьевской летописи ученый все же не рискнул, признав, что, «несмотря на идеализацию Мономаха и неверную оценку его роли в событиях классовой борьбы, происходившей в Киеве в 1113 г., само описание народного восстания дано в Ипатьевской летописи более ярко и колоритно, чем в Сказании о Борисе и Глебе»⁶⁴.

Внимательный текстовый анализ показывает, что Ипатьевская летопись, Сказание о Борисе и Глебе, а также Татищевские известия в принципе едины, дополняя друг друга лишь в некоторых подробностях⁶⁵. Единство обнаруживается в самом главном: вечевом избрании Мономаха на киевское княжение. Согласно Ипатьевской летописи, «кияне», собравшись для совета, т.е. сойдясь на вече, «послаша к Володимеру, глаголюще поиди, княже, на стол отен и деден»⁶⁶. Вечевую деятельность подразумевает и Сказание о Борисе и Глебе, сообщая о «молве не мале», бывшей среди людей⁶⁷. В «Истории» Татищева о вече сказано со всей определенностью⁶⁸.

Социальная принадлежность участников веча не требует особых изысканий, ибо тут для нас нет какой-нибудь загадки. Если Ипатьевская летопись дает вечникам общее название «кияне», не разделяя их на общественные группы, то Сказание выделяет из массы людей, думавших на вече, «больших» и «нарочитых» мужей, свидетельствуя о сложном составе вечевого собрания. У Татищева среди «киян», участвовавших в вечевом сходе, выступают «мужи знаменита», или «знатнейшие люди». Все это побуждает говорить о киевском вече 1113 г. как народном собрании, где знатные играли важную, но не решающую роль. Следовательно, Мономаха на княжение избрало население города, а не кучка местной знати.

Рассматривая политическую обстановку в Киеве, сложившуюся в апреле 1113 г., Смирнов характеризовал ее как необычную и исключительную, что проявилось «уже в факте избрания Мономаха "на великое княжение" вечем, — случай беспрецедентный для Киева, если не считать провозглашения восставшими киевлянами в 1068 г. Киевским Князем Всеслава Полоцкого»⁶⁹. Впечатление исключительности и необычности ситуации 1113 г. в Киеве происходит у Смирнова, как нам кажется, от поверхностной оценки обстоятельств «провозглашения» Всеслава киевлянами своим князем. События 1068—1069 гг. в днепровской столице — существенная веха в истории становления народовластия в Киевской земле, выражением которой являлась деятельность веча, притязавшего на высшую власть, включая и распоряжение княжеским столом⁷⁰. Поэтому избрание Мономаха «на великое княжение» есть продолжение и укрепление политического верховенства киевского веча, явственно обозначившегося во время политического переворота 1068 г. в Киеве.

Вместе с тем апрельское вече 1113 г. уже не то, что было раньше, в памятном 1068 г. Оно действует с полным сознанием своих возможностей, ставя вечевую волю выше права князей, претендовавших на киевский стол согласно принципам родового старейшинства или принятого недавно на Любечском съезде порядка «отчинного» наследия княжений. Примечательно и само место, где собирается вече. Благодаря Татищеву мы знаем, что место это находилось «у Святыя Софии»⁷¹. Проведение вечевых собраний подле главного храма Киевской волости освящало их деятельность, сообщая принимаемым на них решениям особый авторитет и силу. Столь престижное расположение веча свидетельствует о нем как о высшем органе власти городской общины.

Остановив свой выбор на Владимире Мономахе, вече направило к нему депутацию с приглашением занять киевский стол. Ипатьевская летопись о посланцах говорит общо и глухо («свет створиша Кияне, послаша к Володимеру»). Кого «послаша», понять из данного текста невозможно. И здесь ясность вносит Сказание о Борисе и Глебе, где читаем, как все люди, «паче же больший и нарочитии мужи», пошли к Владимиру «причьтъм всех людии». Слово «причьтъ» тут употребляется в смысле собрания, собора⁷². Значит, с собрания всех людей, т.е. с веча, «большие и нарочитии мужи» отправились к Мономаху, уполномоченные на то «причьтъм всех людии», или вечевой сходкой. Точно так же изображает события и Татищев. В первой редакции его «Истории» повествуется о «киянах», которые после вечевого решения о призвании Мономаха на великое княжение, избрав «мужей знаменитых», послали за князем⁷³. Во второй редакции это сообщение оставлено без изменений: «Киевляне по всеобсчем избрании на великое княжение Владимира немедля послали к нему знатнейших людей просить, чтоб, пришед, приял престол отца и деда своего»⁷⁴.

На основании Сказания и Татищевских известий заключаем: «кияне», сошедшиеся на вече, направили к Владимиру специальное посольство, составленное из знатных мужей⁷⁵. Князь, однако, не принял якобы приглашение и отказался ехать в Киев. В чем причина его отказа?

Летописец мотивирует нежелание Мономаха сесть в Киеве какой-то душевной скорбью, вызванной сообщением о смерти Святополка («се слышав Володимер, плакася велми, и не поиде жаля си по брате»). По Татищеву, князь не поддался уговорам, трезво рассудив: «Да не како Святославичи, яко болынаго брата сынове зарезав, востанут на мя и изженут от Киева». Он даже задумал «послати ко Давидови уладитися о сем без пря»⁷⁶. Во второй редакции Татищевской «Истории» слог более прозаичный: Владимир «в Киев идти не хотел, рассуждая, что Святославичи Давид и Олег, яко старейшего брата дети, могут войну противо его начать, и для того к ним послал, желая о том договор бессорной учинить»⁷⁷. Карамзин, соединив Ипатьевский и Татищевский варианты, писал: «По смерти Святополка-Михаила граждане Киевские, определив в торжественном совете, что достойнейший из Князей Российских должен быть Великим Князем, отправили Послов к Мономаху и звали его властвовать в столице. Добродушный Владимир давно уже забыл несправедливость и вражду Святополкову: искренно оплакивал его кончину, и в сердечной горести отказался от предложенной ему чести. Вероятно, он боялся оскорбить Святославичей, которые, будучи детьми старшего Ярославова сына, по тогдашнему обыкновению долженствовали наследовать престол Великокняжеский»⁷⁸. По мнению Соловьева, Владимир не пошел в Киев, «уважая старшинство Святославичей»⁷⁹. Согласно Костомарову, Мономах лишь медлил⁸⁰. Он хитрил, стремясь «уклониться от суда над теми, которые были обречены уже на кару народом; как князь, он должен был судить их; он расчед, что или наживет тогда себе врагов, или не угодит народу, если станет охранять тех, которых народ невзлюбил, и лучше предоставил народу расправиться с нелюбыми себе по своему желанию прежде чем он, Владимир, прибудет»⁸¹. Грушевский полагал, что законным преемником умершего Святополка был его старший сын Ярослав. А Мономах не имел права на киевский стол^*. Известному своей «легальностью» Владимиру «недостаточно было народного избрания», почему князь и не пожелал ехать в Киев⁸². С точки зрения соглашений 1097 г. в Любече оценил поступок Владимира Мономаха известный историк русского права Сергеевич. «Владимир, — говорил он, — отказался принять киевскую волость по первому приглашению, конечно, не потому, что "жалел" умершего брата, а потому, что на основании Любецкого договора он не должен был занимать Киева»⁸³. По предположению Сергеевича, «отказ» князя от Киева был решительный⁸⁴.

Вопрос о том, почему Мономах ответил «отказом» на первый призыв киевлян, занимал и советских ученых. Греков считал, что причиной тут явилась неохота князя вмешиваться в киевские дела⁸⁵. Нежеланием занять киевский стол, получив его из рук простых киевлян, объясняет суть дела Тихомиров⁸⁶. Мавродин, подобно Сергеевичу, ссылается на постановление Любечского съезда. «Отказ Мономаха, — пишет он, — не трудно понять, если вспомнить, что именно по его инициативе с целью прекращения княжеских усобиц в 1097 г. в Любече был созван съезд князей, согласно решению которого каждый из князей должен был владеть тем княжеством, в котором княжил отец, и не претендовать на чужие владения. Киев не был "отчиной" Владимира Мономаха, и хотя киевский престол одно время занимал его отец, Всеволод Ярославич, но по завещанию Ярослава Мудрого стольный город Руси принадлежал другому его сыну, Изяславу, сын которого Святополк своими действиями и вызвал восстание. Явиться в Киев княжить для Мономаха означало попрать решение Любечского съезда, гласившее: "каждый владеет отчиной своей". Этим и объясняется его отказ от предложения занять киевский престол»⁸⁷. Иначе видится «отказ» Владимира Всеволодовича идти в Киев Смирнову. По убеждению исследователя, он основывался на восприятии князем политической ситуации в столице Русской земли как неблагоприятной для себя. «Можно полагать, — рассуждает И.И. Смирнов, — что показателем такой ситуации для Мономаха явился именно вечевой характер избрания его кандидатуры на киевский стол. То, что "именитым мужам" для решения вопроса о кандидатуре Мономаха на киевский стол понадобилось прибегнуть к созыву веча, свидетельствовало о том, что занятие киевского стола Мономахом в легитимном, законном порядке, как преемника Святополка, было исключено. Иными словами, это означало, что кандидатура Мономаха была выдвинута на вече в противовес другой, законной кандидатуре преемника Святополка на киевский стол. Не может быть никакого сомнения в том, что такими законными преемниками Святополка и кандидатами на киевский стол являлись Святославичи, Давид и Олег, представители средней из трех княжеских линий потомков Ярослава (Изяславичи, Святославичи, Всеволодовичи)»⁸⁸.

Воспроизводя обстоятельства вокняжения Владимира Мономаха в Киеве, поделимся в первую очередь своими сомнениями по поводу «отказа» любимца «киян» занять предлагаемый ему стол. Еще Погодину данный отказ представлялся не очень обоснованным. Он замечал: «Из летописи не видим, чтобы Владимир отказывался: он только не шел немедленно; следовательно, кажется, нет нужды и объяснять его отказ»⁸⁹. Действительно, из слов летописца о том, что Владимир «не поиде жаля си по брате», никак не вытекает, будто он напрочь отказался ехать в Киев. Показательно и то, что в Сказании о Борисе и Глебе вообще ничего не говорится об отрицательном отношении Мономаха к предложению киевского веча. Его позвали «уставить крамолу сущюю в людьх», и он, тотчас войдя в Киев, «утоли мятежь и гълку в людьх».

У нас есть дополнительные соображения, усиливающие подозрение относительно догадки об отказе Владимира Мономаха сесть на киевское княжение. Исследователи обычно не обращают внимания на довольно короткий срок, прошедший от смерти Святополка до прихода Мономаха в Киев: 16—20 апреля⁹⁰. На другой день по кончине Святополка (17 апреля) состоялось вече, где «кияне» согласились призвать Владимира. Следовательно, за 4 дня (17—20) им удалось отправить первое посольство в Переяславль к Мономаху, дождаться его возвращения, пережить грабежи, причем, не стихийные, но, как мы покажем ниже, организованные, послать вторую делегацию и снова ждать ее, устроить встречу князю. Едва ли все это могло произойти в столь сжатое время. Одни поездки вечевых посланцев в Переяславль и обратно требовали, по-видимому, не меньше 3—4-х дней. Вспомним о самом Мономахе, который сотни раз скакал из Чернигова в Киев, покрывая расстояние между городами за день, до вечерни⁹¹. Князь похвалялся этим как своим удалым достижением. По словам Рыбакова, «такую бешеную скачку на 140 км можно было осуществить только при системе постоянных подстав, расставленных на пути»⁹². Если учесть, что от Киева до Переяславля лежит дорога длиной в 75 км, будет ясно: при особо быстрой езде попасть из одного города в другой менее чем за полдня было тогда невозможно. При нормальном же передвижении на это уходил, вероятно, целый день. Вряд ли вечевое посольство неслось вскачь из Киева в Переяславль и из Переяславля в Киев. Значит, послам для поездки в один конец нужен был, по крайней мере, день.

Произведенные прикидки делают проблематичным приезд Мономаха в днепровскую столицу непосредственно из Переяславля. В череде произошедших в Киеве событий и в пределах указанного летописцами времени такой переезд выглядит неправдоподобно. Скорее всего, князь перед своим въездом в город находился где-то неподалеку от него⁹³. Но коль это так, мы имеем основание еще раз усомниться в отказе Мономаха идти «на стол отень и деден». По всей видимости, он выжидал, следя за положением дел в Киеве. Атам шел ожесточенный спор между сторонниками Владимира и его противниками, ратовавшими за Давыда и Олега Святославичей⁹⁴. Сшибка соперничающих группировок происходила на вечевых собраниях, что засвидетельствовало Сказание о Борисе и Глебе, говоря о «молве не мале» среди людей.

Политическая ситуация в Киеве осложнялась вмешательством в события иудейской общины, которая, по выражению Татищева, «смуту людем творяху»⁹⁵. Ее представителям было далеко не безразлично, кто станет Киевским Князем. Разумеется, их озабоченность обусловливалась сугубо земными интересами. Если верить Татищеву, иудеи в правление Святополка получили «многие пред христианы вольности», отчего «многие христиане торгу и ремесл лишились». Приобретенные выгоды они надеялись удержать с помощью Святославичей, что вполне понятно, ибо Олег Святославич, тесно связанный с Тмутараканью, всячески оберегал «козарскую» торговую корпорацию, чем, по словам современного исследователя, и «привлек к себе иудейскую общину Киева, которая после смерти Святополка выступила на стороне киевского тысяцкого, добивавшегося возведения на великое княжение Олега или его брата Давыда». Это и есть, вероятно, та «смута», которую иудеи, согласно Татищеву, «людем творяху». Похоже, в числе ее сеятелей оказался тысяцкий Путята — человек, близкий князю Святополку, покровительствовавшему ростовщикам-иудеям. Путяту, по-видимому, поддерживали сотские и, надо думать, не без корысти. Тысяцкий и сотские потянули за собой какую-то часть киевлян. Так образовалась группа сторонников Святославичей, вступившая в борьбу с приверженцами Мономаха.

Страсти в городе накалились. Исход противоборства предугадать было трудно. Именно эта неопределенность (а не доводы насчет «легитимности», «законности») прежде всего побуждала приглашенного князя не спешить с приездом в Киев. Однако все решили рядовые «кияне», предпочитавшие Владимира Мономаха. Они расстроили политические планы Путяты и его вдохновителей самым энергичным образом: «Кияни же разъграбиша двор Путятин, тысяцкого, идоша на жиды и разграбиша я». Соответствующее сообщение Татищевской «Истории» раскрывает смысл акции «киян», подтверждая только что высказанное нами предположение. В ней читаем: «Кияне же, не хотясче имети Святославичи, и мнози возмутившеся, и разграбиша двор Путяты тысяцкого, идоша же на жиды, многии избиша, и домы их разграбиша, зане сии многу тщету и смуту людем творяху». И.И. Смирнов был прав, утверждая, что «ценность этого сообщения совершенно исключительна. Оно дает возможность проникнуть в то, что составляло, так сказать, самый нерв политической ситуации в Киеве в 1113 г. ... Татищевский рассказ о Святославичах и Путяте раскрывает реальные обстоятельства начала восстания 1113 г. и объясняет факт разграбления двора Путяты, что явилось формой борьбы возмутившихся киевлян против Путяты и поддержки им Святославичей». К этому, верному по сути наблюдению, следовало бы добавить следующее: Татищевский рассказ, помимо разграбления двора Путяты, объясняет факт грабежа иудейских домов, подавая его как форму «борьбы возмутившихся киевлян» против радеющих Святославичам иудеев. К сожалению, Смирнов не до конца последователен, когда утверждает, будто "кандидатура Мономаха" не выдвигалась восставшими киевлянами». Если это так, то в чем источник возмущения киевлян против поддержки киевским тысяцким Святославичей? Логично предположить, что они противопоставляли Давыду и Олегу другую кандидатуру, т.е. Мономаха. Непоследовательность Смирнова связана с желанием автора вывести массы киевлян из области политики в сферу классовой борьбы. Свое стремление исследователь наглядно демонстрирует такими, например, словами: «Вспыхнувшее как возмущение против Путяты и его политики, восстание киевских низов ни в коей мере не было восстанием "за Мономаха", а с самого начала приобрело ярко выраженный социальный, антифеодальный характер. И если первыми под ударами восставших оказались боярский двор киевского тысяцкого и дворы еврейских (хазарских?) гостей и купцов, то затем угроза нависла не только над "боярами", но и над "монастырями" и даже над вдовой Святополка, на которых собирались идти восставшие».

Смирнов не одинок в попытках затушевать политический момент в движении «киян». Вопреки показаниям летописи, Толочко говорит: «Когда в 1113 г. киевляне узнали о смерти Святополка, это послужило сигналом к восстанию. Народ начал громить дворы бояр и воевод, кварталы, населенные ростовщиками, и даже угрожал княжескому двору и монастырям». Легко заметить, как Толочко сгущает краски, рисуя картину погрома дворов бояр и воевод, тогда как летописец повествует о разграблении дворов Путяты и ростовщиков-иудеев, живших компактно в одном из кварталов Киева⁹⁶. Ни бояр, ни воевод, по летописи, народ не грабил, хотя, быть может, к тому все и клонилось. В результате же авторских новаций исчезает политический порыв рядовых киевлян, а социально-классовые мотивы их действий приобретают всеобъемлющее значение.

К затемнению политической направленности выступления «Киян» ведет также идея о разрастании и углублении восстания 1113 г., предполагающая в качестве доминирующих только классовые интересы противоборствующих сторон⁹⁷.

Обсуждаемая тенденция преломилась и в попытках историков рассматривать грабеж иудеев с экономической всецело точки зрения как следствие злоупотреблений на почве ростовщичества. Для примера назовем Тихомирова, который писал: «Известно, что евреи были банкирами средневековья, через руки которых проходили большие денежные суммы. В таком большом и торговом городе, каким был Киев начала XII в., участие евреев в экономической жизни было несомненно деятельным. Евреи должны были принимать участие в ростовщических операциях Святополка и его тысяцкого Путяты. Этим объясняется нападение киевлян на еврейский квартал. Подобные же нападения на евреев делались в Западной Европе в том же XII в. под явным влиянием некоторых кругов католического духовенства»⁹⁸.

В исторической литературе существует и такое мнение, согласно которому разграбление иудейских дворов было инспирировано киевской знатью ради собственного спасения. «Поднявшиеся низы, — утверждал Покровский, — и на этот раз обнаружили так же мало сознательности и организованности. Их удалось натравить сначала на иноземных представителей капитала: "идоша на жиды и разграбиша я". Но провокация даже с первого раза удалась не вполне: рядом с "жидами" пострадал и двор Путяты тысяцкого...»⁹⁹. Покровский, следовательно, отделяет Путяту от ростовщиков, превращая последних в невинные жертвы слепой ярости народной. Искусственность произведенной историком операции нам представляется очевидной.

Необходимо отметить, что ученым кривотолкам о киевских грабежах способствовал во многом сам летописец, поставивший в единый ряд действия «киян», как состоявшиеся, так и возможные: «то ти не Путятин двор, ни соцьких, но и Жиды грабити, и паки ти поидуть на ятровь твою и на бояры, и на манастыре»¹⁰⁰. Этим летописатель как бы смазывает принципиальное различие между грабежами дворов тысяцкого, сотских и ростовщиков, с одной стороны, а также вероятными грабежами монастырей, дворов мономаховой «ятрови» и бояр, — с другой. Проще простого сослаться здесь на небрежность летописной записи или утверждать, что летописец не уловил данное различие, поскольку оно вообще не существовало. Думается, все обстояло гораздо сложнее. Перед нами позиция древнего книжника, сочувствующего Мономаху и озабоченного политическим престижем князя. Поэтому его рассказ проникнут духом солидарности «киян» по отношению к Владимиру как желанному всеми правителю. В действительности же выдвижение кандидатуры Мономаха на киевский стол сопровождалось довольно острой политической борьбой, в которой на стороне Мономаха выступала основная масса киевлян, т.е. рядовые жители города, а на стороне Давыда и Олега Святославичей — местная знать во главе с тысяцким Путятой, представители администрации (сотские), еврейская община¹⁰¹. Эта борьба вышла за рамки вечевых прений и обрела форму грабежа домов противников призвания в Киев Владимира Мономаха.

Несмотря на указанную тенденциозность летописца, его рассказ все-таки позволяет уяснить важнейшие моменты киевской эпопеи 1113 г. Существенное значение для понимания их сути имеет заключенная в нем последовательность событий, оставляемая без внимания исследователями. И тут надо заметить, что «кияне» подвергли грабежу двор тысяцкого и еврейский квартал не сразу после смерти Святополка, а по истечении некоторого времени, когда вернувшиеся из Переяславля посланцы киевского веча сообщили об отказе Мономаха занять великокняжеский стол¹⁰². Можно полагать, что этот грабеж явился своеобразной реакцией «людья» на известие о мономаховском отказе. Почему так случилось легко догадаться: Путята возглавлял тех, кто противился приезду приглашенного князя, пренебрегая мнением вечевого большинства. По-видимому, «кияне» пошли грабежом на Путятин двор прямо с веча. Данное предположение не покажется беспочвенным, если согласиться с тем, что отправленные вечем к Мономаху послы должны были на вече же сообщить о результате своей поездки. Но это еще не все: в летописном повествовании находим интересную деталь, убеждающую в правомерности нашей догадки. В летописи читаем, как Владимир «не поиде» в Киев, печалясь «по брате». И тогда киевляне «разъграбиша двор Путятин, тысячького, идоша на Жиды и разграбиша я». Обратим внимание на то, что «кияном» не потребовалось идти к дому Путяты, а вот ко дворам ростовщиков они «поидоша». Историки обычно не задерживаются на указанных подробностях, хотя в них заложена ценная для историка информация. Смысл ее состоит в том, что участники столичного веча собрались, как и в прошлый раз, у св. Софии, где выслушав послов, известивших насчет ответа Мономаха, приняли решение о немедленном разграблении дворов тысяцкого Путяты и ростовщиков-иудеев, творивших, по выражению В.Н. Татищева, смуту среди людей в городе. Отсюда ясно, что вину за отказ Владимира княжить в Киеве вечники возложили прежде всего на Путяту и еврейскую общину. Первым был разграблен двор Путяты, поскольку он, вероятно, располагался поблизости от Софийского собора, т.е. в престижном центре Киева, что соответствовало высокому общественному рангу его владельца — киевского тысяцкого. Вот почему летописец не пользуется словом «идоша», рассказывая о грабеже двора Путяты. И это понятно: Путятин двор был где-то рядом с местом вечевой сходки. Иное дело дворы иудеев, которые находились в северо-западной части «города Ярослава» у так называемых Жидовских ворот, обязанных своим названием прилегавшему к ним еврейскому кварталу¹⁰³. Туда вечникам нужно было идти, преодолев значительно большее расстояние, чем до двора Путяты. Поэтому в летописи и сказано: «идоша на Жиды». Однако при всем том грабеж как двора Путяты, так и домов киевских процентщиков осуществлялся по общему замыслу и в качестве меры, парализующей политическую активность противников призвания в Киев на княжение Владимира Мономаха. Следовательно, мы наблюдаем организованную вечевую акцию, а не стихийное расхищение имущества богатых бедным людом, как это изображается современными отечественными специалистами, изучающими историю Древней Руси. Примечательны в данной связи суждения дореволюционных историков.

Костомаров, например, писал: «По русскому обычаю те, которые были виновны против народа, отдавались на поток, то есть на разграбление: таким образом ограбили жидов, ограбили двор Путяты тысяцкого и сотских»¹⁰⁴. Мнение Костомарова скептически воспринял Грушевский. «Но едва ли, — говорил он, — этот погром имел такой юридический характер (поток и разграбление)»¹⁰⁵.

Грабежи киевского тысяцкого и сотских имели прежде всего политический характер, обусловленный борьбой вокруг великокняжеского стола. Эти грабежи живо напоминают сцены из жизни Новгорода, где участники вечевых собраний карали подобным образом новгородских бояр, поддерживавших князей, неугодных массе новгородцев¹⁰⁶. Но помимо политического содержания, разграбления несли на себе печать социального протеста и вдохновляемого обычным правом перераспределения частных богатств на коллективной основе, практиковавшегося эпизодически, от случая к случаю, в обществах переходного типа с незавершенным процессом классообразования. Толчком к этому нередко служили изгнание или смерть князя, вызвавшего массовое недовольство своим правлением. Именно таковым и было, как мы знаем, княжение Святополка, который разными «неправдами» привел в негодование «киян». Грабеж княжеского двора предупредила вдова усопшего, раздав бесчисленные Святополковы богатства. Поэтому киевляне начали грабеж не с княжеского «имения», а с имущества близко стоявшего к Святополку тысяцкого Путяты и связанных с ним сотских. Конечно, было бы ошибкой отрицать наличие в действиях «киян» социального сопротивления, вызванного безудержным «несытовством» княжих мужей, попирающих ради обогащения закон и старину, столь чтимую в древних обществах.

С большей силой социальное возмущение проявилось в разграблении квартала, где жили ростовщики, озлобившие «киян» непомерными «резами»¹⁰⁷. Кабала в Киевской земле в рассматриваемое время приобрела характер настоящего общественного бедствия, с чем «людье» не хотели мириться. Однако непосредственной причиной грабежа иудеев было их вмешательство в политическую жизнь местной общины, преследующее цель посадить на княжеском столе своего ставленника. С точки зрения юридической грабеж ростовщиков, осуществленный по вечевому приговору, следует квалифицировать как «поток и разграбление» — наказание, имевшее общественное значение. Оно, по словам Костомарова, состояло в том, что «народная толпа бросалась на двор осужденного и расхватывала его имущество, самый двор и хоромы разносили, иногда выжигали; его имение конфисковали». Нечто подобное и произошло с ростовщиками, переполнившими чашу терпения «Киян». Однако в исторической литературе предпринимались неоднократные попытки изобразить разграбление еврейского квартала как заурядный погром. В качестве примера укажем на Грушевского, который в поведении «киян» видел погромы и буйства, причем «людей худых и бедных». По словам Л.Н. Гумилева, в 1113 г. «произошел первый в Киеве еврейский погром. Киевляне расправились с еврейскими купцами и их сторонниками, действуя с истинно народным размахом. Не все в Киеве одобряли стихийно возникшие действия киевлян. Богатые бояре понимали, что аппетит приходит во время еды, а значит, это безобразие может коснуться и их. Поэтому они послали депутацию во главе с митрополитом к Владимиру Мономаху, правителю сильному и достаточно популярному». К столь же прозаическому истолкованию грабежа евреев «киянами» склоняются и новейшие еврейские историки. Так, Феликс Кандель пишет: «Великий Князь Святополк II хорошо относился к евреям, но после его смерти толпа возмутилась против его жены и приверженцев, громили не только бояр, но разгромили и еврейский квартал...»¹⁰⁸. Все эти утверждения не соответствуют показаниям летописи, которая не различает грабежи имущества Путяты и евреев, намекая тем самым на единую для них причину, — факт, обличающий полную несостоятельность догадки о еврейском погроме в духе поздних времен. В противном случае к евреям надо причислить и Путяту, на что едва ли решится всякий здравый исследователь. Предостерегает насчет идеи стихийного погрома и деятельность веча, с ведома которого осуществлялись грабежи. Вот почему разграбление двора тысяцкого и еврейского квартала означало не разбойное нападение толпы, а наказание по закону, освященному обычаем.

Грабеж дворов тысяцкого и сотских, а также иудейской общины свидетельствовал о поражении политических противников Владимира Мономаха, о крушении их планов. Путь Мономаху к престолу был расчищен, и он мог беспрепятственно въехать в Киев¹⁰⁹. Въезд его был триумфальным: «усретоша же и митрополит Никифор съ епископы и со всими Кияне с честью великою, седе на столе отца своего и дед своих и вси людье ради быша, и мятежь влеже». Более пространное описание встречи князя содержится в «Истории» Татищева: «И егда приближися (Владимир. — И.Ф.) к Киеву в неделю, устретоша его первое народ весь, потом бояре, и за градом митрополит Никифор со епископы, и клирики, и со всеми киянами с честию велию, и проводиша его в дом княж. Владимир же седе на столе отчи апреля 20 дня, и быша вси рады ему; мятеж же улеже и бысть тишина»¹¹⁰. Фразу «проводиша его в дом княж» надо, очевидно, понимать так, что «кияне» ввели Владимира в княжеский дом или в резиденцию правителя. Впрочем, во второй редакции Татищевской «Истории» об этом говорится несколько иначе: «и проводили до дому княжеского»¹¹¹. Однако в любом случае есть основание предположить, что за «проводами» Владимира скрывался ритуал посвящения в правители, и, разумеется, не в обязательной форме «торжественной интронизации» на манер средневековья, о чем пишет Рыбаков, а в формах, предписываемых обычаем, уходящим корнями в языческую древность. Всенародное введение Владимира в должность правителя свидетельствует, что он был «посаженником» киевской общины в целом, избранником массы «киян», но отнюдь не группы лиц из социальных верхов.

С приходом к власти Владимира Мономаха «кияне» решили политическую задачу, возникшую по смерти Святополка Изяславича. Оставались социально-экономические проблемы, требующие скорейшего разрешения. О том, какие это проблемы, можно судить, исходя из Татищевских известий, согласно которым «по малех днех (после вокняжения — И.Ф.) пришедше кияне ко Владимиру, начата жалитися на жиды, яко испродаша люд, отъяша Христианом торг и многи наворочают в свою веру; и хотяху вся избивати». Во второй редакции данный текст несколько видоизменен: «Тако приат Владимир престол со удовольствием всего народа, мятеж же преста. Однако ж просили его всенародно о управе на жидов, что отняли все промыслы Христианом и при Святополке имели великую свободу и власть, чрез что многие купцы и ремесленники разорились; они же многих прельстили в их закон и поселились домами междо христианы, чего прежде не бывало, за что хотели всех побить и домы их разграбить»¹¹².

Из приведенных Татищевских известий видно, в каком тяжелом положении находились киевские купцы и ремесленники, теснимые иноземными ростовщиками, установившими, подобно мафии, свое господство на местном рынке, «испродавшими» простой люд, опрокидывая его посредством кабалы в долговое рабство или родственные этому рабству категории несвободных. Характер законодательства Владимира Мономаха хорошо согласуется с нашим наблюдением.

Примечания

*. Владимир Мономах как потомок Ромейских Императоров (по своей бабке — греческой царевне) имел явные преимущества перед старшими родственниками князьями. Ввиду того же его прадед равноапостольный Князь Владимир и дед благоверный Князь Ярослав Мудрый были василевсами (соправителями) Ромейского Императора, а Русь в некотором смысле рассматривалась окраинной частью Ромейской Империи — Православной Империи. (Прим. В.В. Бойко-Великого).

1. Патерик Киевского Печерского монастыря. СПб., 1911. С. 106, 206—207.

2. ПВЛ. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 146.

3. Там же. С. 199.

4. Там же. С. 160.

5. Там же. С. 177.

6. Там же. С. 160.

7. Словарь-справочник «Слова о полку Игореве». М.; Л., 1965. Вып. 1. С. 18.

8. Патерик... С. 107—108, 207—208.

9. ПВЛ.Ч. 1. С. 141.

10. Там же. С. 148, 150, 185.

11. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 54—63, 87—88.

12. Там же.

13. ПВЛ. 4.1. С. 142.

14. Покровский М.Н. Избр. произв. М., 1966. Кн. 1. С. 160.

15. Интересное наблюдение сделал Пашуто: «Источники неясно, но все же говорят о том, что уже в начале 90-х годов происходило обогащение новой служилой знати за счет старой знати, т.е. перераспределение собственности, что простой народ не мог добиться княжой "Правды"». См.: Пашуто В.Т. Голодные годы... С. 76.

16. См.: Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. М., 1982. С. 446.

17. ПВЛ. Ч. 1. С. 143.

18. Татищев В.Н. История Российская в 7 т. М.; Л., 1963. Т. II. С. 128.

19. «Вряд ли, — пишет Черепнин, — раздача этого предмета первой необходимости была актом простой благотворительности. Вероятно, монастырь получал выгоду» (Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 228). Из рассказа Патерика выгода, угадываемая ученым, никак не проглядывает. Ближе к истине Пашуто, говорящий о раздаче «соли» бедноте. См.: Пашуто В.Т Голодные годы... С. 75.

20. Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. 1. С. 161.

21. Патерик... С. 108, 208.

22. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 228—229.

23. Патерик... С. 106—107, 109, 207—208.

24. См.: Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. Т. III. Стб. 31.

25. См.: Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 447.

26. Патерик... С. 109, 206.

27. ПВЛ. Ч. 1. С. 143.

28. Там же. С. 170.

29. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 449.

30. ПВЛ. Ч. 1. С. 184—185.

31. Там же. С. 186, 187.

32. Там же. С. 192.

33. Там же. С. 195.

34. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 459.

35. ПСРЛ. М., 1962. Т. II. Стб. 275—276.

36. Успенский сборник XII—XIII вв. М., 1971. С. 69.

37. Грушевский М.С. Очерк истории... С. 121.

38. Соловьев С.М. Сочинения. М., 1988. Кн. 1. С. 388. См. также: Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 191—192.

39. Ср.: Смирнов И.И. Очерки социально-экономических отношений Руси XII—XIII веков. М.; Л., 1963. С. 240.

40. См., напр.: Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 388; Грушевский М.С. Очерк истории... С. 121; Мавродин В.В. Народные восстания... С. 72; Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 136.

41. См.: Фроянов И.Я. Престижные пиры и дарения // Советская этнография. 1976. № 6. С. 43—45.

42. См. с. 135 настоящей книги.

43. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 389; Грушевский М.С. Очерк истории... С. 121; Линниченко И.А. Вече в Киевской области. Киев, 1881. С. 29.

44. Приселков М.Д. Очерки по церковно-политической истории Киевской Руси X—XII вв. СПб., 1913. С. 323.

45. Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. I. С. 163.

46. См.: Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 502—503; Мавродин В.В. Народные восстания... С. 72: Будовниц И.У. Общественно-политическая мысль... С. 141; Смирнов И.И. Очерки... С. 241; Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 450; Толочко П.П. 1) Киев и Киевская земля в эпоху феодальной раздробленности XII—XIII вв. Киев. 1980. С. 105—106; 2) Древний Киев. С. 212—214.

47. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 295.

48. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 191.

49. Там же. С. 192.

50. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 502.

51. Очерки истории СССР: Период феодализма IX—XV вв. М., 1953. Ч. 1. С. 190.

52. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179.

53. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 128.

54. Там же. С. 260.

55. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 681.

56. Смирнов И.И. Очерки... С. 256.

57. Пештич С.Л. Русская историография XVIII в. Л., 1961. Ч. 1. С. 250.

58. Пештич С.Л. Русская историография XVIII в. Ч. 1. С. 250. Смирнов, смягчая упрек Пештича в адрес Грекова, писал: «Отмечу, кстати, что в цитате Татищева у Соловьева опечатка: "...сошедшись в церкви св. Софии". По-видимому, этим объясняется неточность в передаче Татищевского известия, допущенная Б.Д. Грековым, взявшим его у Соловьева, а вовсе не тем, что оно было "усилено" Б.Д. Грековым, как считает С.Л. Пештич» (Смирнов И.И. Очерки... С. 256). Однако Греков ссылается именно на «Историю» Татищева, а не Соловьева (см.: Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 502).

59. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 451. Рыбаков уводит в сторону от понимания подлинной сути произошедшего в днепровской столице. Необходимо еще раз вернуться к источникам и внимательно разобраться в них.

60. Смирнов И.И. Очерки... С. 256, 260. См. также: Рыбаков Б.А. В.Н. Татищев и летописи XII в. // История СССР. 1971. № 1. С. 100—101.

61. Смирнов И.И. Очерки... С. 254—264.

62. Там же. С. 240.

63. Черепнин Л.В. Общественно-политические отношения... С. 235.

64. Там же.

65. См.: Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 57—59.

66. ПСРЛ. Т. II. Стб. 275.

67. Успенский сборник XII—XIII вв. С. 69.

68. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 128—129; Т. IV. С. 179.

69. Смирнов И.И. Очерки... С. 261.

70. См. главу 4 настоящей книги.

71. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 128; Т. IV. С. 179. Это известие Татищева заслуживает доверия, поскольку перекликается с другими летописными сообщениями о киевском вече. См.: Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 173—174.

72. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1895. Т. II. Стб. 1496.

73. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179.

74. Там же. Т. II. С. 129.

75. Нет причин видеть в этом политическую ущербность или бесправие рядовой массы населения Киева. Такой посольский обычай существовал еще в родоплеменном обществе. Практиковался он и после изучаемых нами событий, в частности в самом Киеве. См.: Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 59, 62.

76. Татищев В Н. История Российская. Т. IV. С. 179.

77. Там же. Т. II. С. 129.

78. Карамзин Н.М. История Государства Российского. М., 1991. Т. II—III. С. 91.

79. Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 389.

80. Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 1990. Кн. 1. С. 62.

81. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования. СПб., 1872. Т. 1. С. 200.

82. Грушевский М.С. Очерк истории... С. 123.

83. Сергеевич В.И. Русские юридические древности. Т. II. Вече и князь. Советники князя. СПб., 1900. С. 7.

84. Там же. С. 8.

85. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 502.

86. Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 192.

87. Мавродин В.В. Народные восстания... С. 73.

88. Смирнов И.И. Очерки... С. 262.

89. Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции о русской истории. М., 1850. Т. IV. С. 371—372. Прим. 105.

90. ПСРЛ. М., 1962. Т. 1. Стб. 290; Т. II. Стб. 275—276; Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179—180.

91. ПВЛ. Ч. 1. С. 162.

92. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 456. В другой своей книге Рыбаков пишет: «Такая форсированная, фельдъегерская езда требовала, во-первых, целой конюшни для 10—15 подстав на пути и, во-вторых, необычайной выносливости всадника, о чем, собственно, идет речь в "Поучении" Мономаха. Вот этот-то богатырский поскок и предлагал князь повторить своим боярам». См.: Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963. С. 131.

93. О том, что Мономах находился под Киевом, не решаясь вступить в город, писал М.Н. Тихомиров. См.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 141—142.

94. См.: Смирнов И.И. Очерки... С. 262—263.

95. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179.

96. Те же сведения приводятся и в «Истории» В.Н. Татищева. См.: Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 129; Т. IV. С. 179.

97. См., напр.: Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. 1. С. 161; Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 502; Мавродин В.В. Народные восстания... С. 73—74.

98. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 137.

99. Покровский М.Н. Избр. произв. Кн. 1. С. 161.

100. ПСРЛ. Т. II. Стб. 276.

101. Ср.: Смирнов И.И. Очерки... С. 264.

102. Ср.: Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 502; Толочко П.П. Древний Киев. С. 53.

103. Толочко П.П. Древний Киев. Киев, 1982. С. 68—69.

104. Костомаров Н.И. Исторические монографии и исследования Т. 1. С. 200.

105. Грушевский М.С. Очерк истории... С. 123.

106. См.: Фроянов И.Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 204—205.

107. См.: Соловьев С.М. Сочинения. Кн. 1. С. 390.

108. Кандель Ф. Очерки времен и событий: Из истории российских евреев (до второй половины XVIII в.). Иерусалим, 1988. С. 36.

109. Именно резкий перелом политической ситуации в Киеве побудил Мономаха приехать в Киев, а не чувство моральной ответственности за умножение грабежей и страх перед Богом за попустительство, как старается убедить своих читателей летописец. Нравственные мотивы нельзя, конечно, исключать полностью. Но главным все же являлся политический расчет.

110. Татищев В.Н. История Российская. Т. IV. С. 179—180.

111. Там же. Т. II. С. 129.

112. Татищев В.Н. История Российская. Т. II. С. 129.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница