Сословия и повинности

Северо-западные и юго-западные древнерусские земли вступили в эпоху феодализма еще накануне монголо-татарского нашествия. Основные классы и сословия общества после перехода этих районов в состав Литовского княжества не изменились, поскольку славяно-балтийский синтез происходил в основном в государственно-договорной форме¹. Положение некоторых прослоек феодалов (в частности, церковных и князей) изменилось к худшему. Исчезли многие князья Рюриковичи. Лишь немногие из оставшихся в XV в. князей в отличие от князей Северо-Восточной Руси могли возвести свое происхождение к легендарному Рюрику. Это были Друцкие (сторонники Свидригайлы — Михаил Семенович Болобан, Дмитрий и Василий Семеновичи, Иван Семенович Баба, Иван Семенович Путята), Чернигово-Северские (Михаил Иванович Хотетовский, Патрикий и Александр Звенигородские), Пинские и Волынские (Константин Курч и его сын Михаил Ольшанский, Иван Александрович Четвертинский, Дмитрий Павлович Городецкий, Федор Козека, Федор Несвижский, Александр Нос, Павел и Андрей Федорович Острожские и др.)². Наряду с ними большим влиянием пользовались князья Гедиминовичи. В вассальной зависимости от князей находились бояре, получавшие от них земельные пожалования.

Процесс возвышения в привилегированное сословие носил название «бояриться», а земли, перешедшие в руки бояр, именовались «боярскими». Этот процесс был успешным в Галицко-Волынской Руси уже в XIII в. К боярам принадлежали и так называемые «болоховские князья»³. Вслед за владимирскими князьями Андреем Боголюбским и Всеволодом, галицкими — Романом Мстиславичем и его сыном Даниилом практику наделения населенными землями частных владельцев, получавших права сеньора за службу, князья проводили в XV в. Так, княгиня Марья, вдова Семена Александровича Олельковича, со своим сыном Василием Семеновичем пожаловала боярину Даниле Русановичу дворище Каплино, «мает (он. — А.Х.) службу земьскую с иншыми боярами нашыми пинскими конем служити»⁴. Великокняжеский боярин Карп Карпович, получивший от Федора Ивановича Ярославича землю Остров под Пинском, обязан был служить ему «как иншие бояре пинские», т. е. «винен... на войну з нами и с потомками нашыми он сам и дети его ездити»⁵. Ему же, согласно привилею Жигимонта I, должен был служить пинский боярин Прон Оксентьевич Ноздрин, владевший с. Плотницы и двумя дворищами в с. Морозовичи. Не случайно все вышеприведенные примеры относятся к Пинску. Можно указать еще один пример. 13 мая 1507 г. Жигимонт I Старый дал подтвердительную грамоту пинским боярам Григорию Прасоловичу и Василию Сачковичу в соответствии с жалованной Казимира на их право служить «службою боярскою» вопреки попыткам кн. Юрия Семеновича Пинского вернуть их «в тяглы»⁶. Благодаря особенностям политического и, вероятно, социального развития этой земли здесь дольше всего, как и в Слуцке, сохранялась княжеская власть, поэтому и оказался наиболее развитым институт вассалитета князьям.

Большая же часть бояр обязана была службой самому великому князю. Это были многочисленные русские боярские роды — Глебовичи, Ильиничи, Немировичи, Олехновичи, Митковичи, Володковичи в Витебске; Шиловичи и Гулевичи — на Волыни; Корсаковичи и Радковичи — в Полоцке; Полозовичи — в Киеве⁷.

Владения крупных феодалов (дворы или села «со всем с тым, што к тым селам тягнет») характеризовались тем же самым глаголом «тянет», что и в Северо-Восточной Руси⁸.

Условия пожалования владений были различными, они даровались либо в отчину, либо в именье, «до живота», т. е. до смерти держателя. В конце XV в. наибольшая часть пожалований была предоставлена «навечно», в связи с чем фонд великокняжеских земель быстро таял. С таким же явлением хорошо были знакомы и феодалы Русского государства. Земельный голод дал отчетливо себя знать в центре государства уже в конце XV в.⁹

Весьма близкими по положению к боярам были земяне. Они были обязаны ходить на войну наравне с боярами (в частности, «землене Волынское и Володимерское земли»), владели «отчинными» землями и «дельницей», являлись возможными свидетелями на суде (как это было на суде Луцкого старосты кн. Семена Юрьевича с луцким мещанином Манцой в 1498 г. или свидетелями княжеских пожалований (киевский земянин Берендей Пименович — свидетель пожалований Б.Ф. Глинским земли Николо-Пустынскому монастырю), получали земли путных людей (так, дорогицкий земянин Андрей Розвей получил земли путных слуг Репок, которые ранее даны были Антонию Греку), сажали на своей земле людей (так, берестейский земянин взял «отбегщину» с вольного человека, жившего у него и ушедшего «не отповедившеся»¹⁰).

Сопоставление земян с псковскими и новгородскими земцами и своеземцами, как бы ни отличались эти термины, заставляет предполагать, что эта низшая прослойка феодального класса существовала значительно раньше конца XV в. и была унаследована от времен если не Древнерусского государства, то феодальной раздробленности, когда процесс дифференциации в обществе зашел достаточно далеко¹¹.

Следующая категория населения — мещане, жители городов, которые имели земли вне города и подобно земянам должны были нести военную службу¹². Земельная собственность мещан дополнялась общегородской на леса, выпасы и рыбные ловли вокруг города¹³.

Мещане вплоть до введения магдебургского права обычно были освобождены от тех повинностей, которые выполняли волостные люди. Их основная обязанность состояла в «доспешной службе». Уставная грамота киевским мещанам специально оговаривала: «А города им не рубити». Такой же порядок существовал и в Новгороде. Строительство и поддержание городских укреплений в XIII в. вменялось в обязанности князя, затем бояр и земян. Жители с. Городло на Западном Буге, согласно завещанию Владимира Васильковича, были освобождены от этой повинности: «...аже будет князю город рубити, а ни к городу» 15 жалованной грамоте Александра Кориатовича Смотрицкому монастырю от 17 марта 1375 г. оговаривалось: «...коли бояре и земяне будут город твердити». В Житомире сооружение городен возлагалось на земян. В Черкасах городовую повинность исполняли жители с. Довмонтова и Ирновы Мошны¹⁴. Относительно сооружения киевских укреплений имеем сообщения киевских послов Жигимонту I Старому. При наместнике Иване Ходкевиче (1480—1482) городничий¹⁵ Иван Шепель с помощью населения по днепровских волостей построил стены, разрушенные впоследствии Менгли-Гиреем. Как правило, строительством киевских оборонительных сооружений занимались сельские жители Поднепровских волостей (1492—1502 гг., 1508—1510 гг. и т. д.). Лишь в 80-е годы (1484—1485 гг.) при Богдане Андреевиче на «роботу киевскую с топором» было согнано около 20 тыс. человек из поднепровских, подвинских, торопецких, великолуцких волостей¹⁶. Зато городские жители обязаны были принимать участие в городском благоустройстве: «А мосты им городскии мостити». Мещане Витебска «мост мощивали перед своим двором каждый пяти топорищ»¹⁷. Сходный порядок существовал и в Новгороде, где каждая из городских улиц по разверстке была ответственна за мощение не только своей улицы, но и прилегающих районов — торговых и центра. В городах Западной и Юго-Западной Руси существовала должность мостовничего, под руководством которого и осуществлялись работы по мощению улиц. В Пскове работами по мощению городского центра руководил посадник¹⁸. В конце XV — начале XVI в. вместо повинности, исполняемой самими мещанами, был введен денежный сбор. Так, борисовский мещанин Сопрон должен был заплатить 80 коп мостовничего¹⁹.

Источники, свидетельствующие об обязанностях мещан, показывают, что наряду с волостными людьми они иногда привлекались к таким трудоемким делам, как строительство городских укреплений («городовая работа») и поставка подвод. Когда Мартин Гаштольд купил дом у мещанина Рога в Киеве, он получил право не платить конные пенязи с одной корчмы, клеточные — с одной клетки, «а и подвод и инших всих поплатков местских и разметов не надобе ему давати и послов не поднимати»²⁰. Мещане г. Слонима ездили с неким Копачем в «ловы» и «хмели... дирали к Деречину»²¹.

Пинским мещанам при княгине Марии, жене Семена Александровича, приходилось давать «коляды» и «ральцы», поставлять ей подводы (верховые и возовые), а пинским наместникам предоставлять по 12 гребцов, платить «до обмены» в Кнутове и Нобле, платить за аренду корчем по 150 коп грошей вместо существовавшей ранее цены — 2 копы и 2 гроша. Лишь 24 марта 1501 г. были восстановлены старые порядки, впрочем ненадолго. Согласно судной грамоте пинских мещан с кн. Федором Ярославичем, выданной Александром 10 июня 1501 г., последний получил право продавать корчмы по своей цене. В случае несогласия он мог отдавать их другому²².

В конце XV в. весьма часты были конфликты мещан с волостными людьми и с городскими властями по поводу исполнения мещанами этих повинностей. В конце XV в. по требованию луцких мещан Александр освободил их от «даванья подвод», что было введено Иваном Ходкевичем, и от устройства прудов («сыпанья став»), дорожных работ (гати на Стыре), что было нововведением Олизара Шиловича²³. Казимир в свое время освобождал луцких мещан от обязанности предоставлять подводы с возами луцкому старосте в том случае, если он выступал в военный поход²⁴, однако в конце века мещане снова оказались вынужденными временно исполнять эту обязанность.

Борьбу за освобождение от подводной повинности вели мещане многих городов. Витебские мещане пытались переложить большую часть этой повинности на кожемяк. Одними из наименее удачливых оказались мещане г. Борисова. Если при Витовте Борисовская волость была полностью освобождена от подводной повинности, то при Казимире она должна была исполнять ее в течение 10 недель, а город — только З. Александр в 1494 г. по жалобе волости уменьшил ее повинности до 10 недель, а повинности города увеличил до 6. В 1541 г. волощанам удалось добиться возвращения старого положения начала XV в.²⁵.

В 1525 г. мещане Берестья были освобождены от всех повинностей на 10 лет, т. е. от городской работы, уплаты «серебщины, ордынщины, капщизны и воловщизны», от предоставления подвод на 2 года, за исключением послов²⁶.

Несомненно, тяжелые натуральные повинности, лежавшие на мещанах (мещане г. Чуднова под Киевом должны были «жита жати и сена косити», а Киева — косить сено «под борком», сыпать «став» — запруду)²⁷, препятствовали их торгово-ремесленной деятельности, создавая одну из предпосылок упрочения позиций феодалов в области торговли. Переход городских владений в руки феодалов в конце XV в. сопровождался освобождением последних ото всех повинностей, которые исполняли мещане. Так, Мартин Гаштольд, купив в Киеве дом у мещанина Рога, получил право держать корчмы и лавку («клетку») без уплаты соответствующих налогов («капных» или «клеточных пенязей»). «А и подвод и инших всих поплатков местских и разметов не надобе ему давати и послов не поднимати»²⁸. Создание привилегированного городского землевладения с правом суда над живущим в городе населением — аналогия беломестцам городов будущей Великороссии. Минские мещане пытались переложить часть своих повинностей на минский Вознесенский монастырь. Однако его архимандрит добился запрещения брать подводы с монастыря, а его инокам и подданным исполнять сторожевую службу²⁹.

Для обозначения зависимого населения в Великом княжестве Литовском сохранялся многозначный термин «люди» с определением «данные», «пригонные», «тяглые» и т. д., а иногда и без уточнения. Большая часть названий категорий зависимого населения также восходит ко временам Киевской Руси. В Древнерусском государстве сложились и формы обязанностей, весьма разнообразных по отношению к собственникам земли.

Наряду с термином «люди» употреблялся и другой — «мужи», по мнению М.К. Любавского, все сельские жители, волостные люди (т. е. данные, тяглые и т. д.) обозначались этим термином. В пользу предположения М.К. Любавского говорит факт обращения в суд «мужей» — могилевцев, которые в числе девяти человек в 1498 г. вчинили иск своей братье, данникам могилевским, о краже великокняжеского воска³⁰.

Возможно и иное толкование. То население волостей, которое обозначалось термином «муж», обязано было «доспешной службой», т. е. личной военной службой. «Мужи» Могилевской, Свислоцкой и других волостей, вероятно, по своему положению приближались к новгородским своеземцам, южным земянам и т. д., т. е. самому низшему свободному населению.

«Мужи» Могилевской волости обязаны были служить «доспехом». Так, во всяком случае, можно судить по жалованной людям Ильиничам, получившим Семенчинскую землю дополнительно к своей «отчине». Чаще всего этот термин выступает в каком-либо официальном значении: «мужи» являлись представителями волости или общины вместе со «старцами». Жители волостей Ратно, Ветлы, Ложице назывались «мужами» в послании королевича Казимира князю Сангушке от 23 марта 1443 г.³¹

Повинности крестьян в основном сложились в последний период существования Древнерусского государства³². Основной обязанностью тяглого населения была уплата дани. Она взималась в натуральной форме (медом, мехами) и в денежной. Медовая дань — пережиток давнего прошлого³³ — исчислялась различными мерами: в Пинске, Житомире, Луцке — колодами, в Клецке — кадью, в Берестье — ручками, в Городенской волости — ушатками, в Полоцке — пудами, в Рославле — пудовней, в Киеве, Кременце, Слуцке, Житомире — ведрами, в Дрогичине и Остринской волости — уставами, в Слониме и Здитове — четырехпядным лукном, в Волковыйске и Острине — пятипядным лукном³⁴.

Дань уплачивалась пушниной лишь в некоторых районах. В 1496 г. дроковцы и олучнчане должны были платить дань «куницами шерстью». Жаховичи в Мозырском повете помимо денег и меда должны были давать 5 бобров и 2 куницы. В состав дани Тулеговичей в том же Мозырском повете входили бобры и куницы³⁵. На Северо-Востоке и Северо-Западе Руси к концу XV в. медовая и куничная дань сохранились лишь в отдельных районах. Дольше всего следы использования пушнины в качестве средства платежа крестьянских повинностей оставались в названии свадебной пошлины, сложившейся за несколько веков до этого, — «куница выводная», «куница новоженая», «куница свадебная»³⁶.

Тяглое население, как и в других районах Руси, несло расходы по сбору дани. Оно оплачивало деятельность данщикове с помощью специальной пошлины — данничего³⁷ — натурой.

Единицей обложения в северо-западных районах была соха³⁸, а в ряде южных районов — дым. Дань в Киевской и Подольской землях взималась в виде подымщины с великокняжеских (господарских) и владельческих крестьян. Подымщину платил Лазарь Мошкевич в Овручском повете, земяне в Браславском повете, «непохожие» люди имения Шепелич платили ее в размере 12 грошей³⁹. М.К. Любавский введение подымщины связывает с монголо-татарским господством. Не исключено иное: нодымщина может восходить и ко временам Киевской Руси⁴⁰.

Большое место среди повинностей тяглового населения составляли различные поступления в пользу «администрации». Одной из наиболее архаичных повинностей было полюдье. Несколько трансформировавшись, оно сохранялось в различных районах будущей Белоруссии и Украины. Полюдье собиралось и в Кобрине, и в Кричевской волости⁴¹. Так, Феодора, вдова кобринского князя Ивана Семеновича, передала церкви Спаса с. Корчичи со всеми данями, а также полюдьем. Свислочане сами отвозили полюдье⁴². Семену Романовичу как владельцу («господарю») половины имения Шепелич на р. Припяти шло полюдье и дар, а его слугам — 10 грошей. Передавая эти земли Николо-Пустынскому монастырю, Семен Романович предусматривал: «...а если игумен, а любо братя которое осени не пойдут к ним полюдовати, ино им за тое привезти к монастырю кораман меду и тые подарки и што на слуги идеть»⁴³. Сохранялось полюдье, превратившееся еще в Древней Руси «в более или менее регулярную подать»⁴⁴, и в Киевской земле (двор Грежаны⁴⁵), и на землях кн. Долгодата Долгодатовича⁴⁶. В Могилевской волости в начале XVI в. «полюдованье» в том случае, если могилевский наместник «у волость не поедет», переводилось на деньги — 50 коп грошей с волости⁴⁷. Таким образом, даже в этом районе полюдье в начале XVI в. исчезало. В Северо-Восточной Руси древнерусский термин «полюдье» в XIV—XV вв. не употреблялся. Сохранялось полюдье в это время только в Новгородской земле, да и то только в наименее развитом в экономическом отношении районе — Обонежье⁴⁸.

Более распространена была так называемая тивунщина⁴⁹. Жители Бчицкой и Мозырской волостей платили «великую и малую» тивунщину наместникам Янушу Юрьевичу Дубровицкому и Григорию Александровичу Ходкевичу. Сохранились уставные грамоты Могилевской волости (80-х годов XV в., 1514 г. и перечень доходов, составленный до 1548 г.), которая с 80-х годов XV в. платила 80 коп грошей. Размеры ее установил великокняжеский писарь Федор. В 1514 г. половина тивунщины шла могилевскому наместнику⁵⁰. Кроме того, наместник получал и «въезд» («уеждшого побора»)⁵¹ — пошлину, которая, вероятно, была сродни «объезжему» в Северо-Восточной Руси и полностью соответствовала «въездному», по определению И.А. Голубцова, — корму при вступлении в должность⁵². Объезды волости наместниками сопровождались взиманием еще одного побора — дара⁵³, хорошо известного в Новгородской земле⁵⁴. Отдельные поборы взимались на слуг. Со времен Древней Руси согласно уставной грамоте галицко-Волынского князя Мстислава Даниловича строго регламентировались размеры ловчего (повинность населения снабжать ловчего продовольствием во время его пребывания в определенной местности) с берестьян — жителей округи г. Бреста. С каждого «ста» должно было взиматься 2 лукна меда, 2 овцы, 15 десятков льна, 100 хлебов, по 5 мер («цебров») овса и ржи и 20 кур, с горожанина — по 4 гривны⁵⁵.

Жители имения Шепелич на Припяти обязаны были давать ловчему и бобровнику по кунице и корчаге меда. В конце XV в. ловчее было переведено на деньги⁵⁶. Доводчики, судебно-полицейские помощники тиунов в расследовании преступлений, по И.А. Голубцову⁵⁷, хорошо известные и в Северо-Восточной Руси, получали доводничее⁵⁸.

Судебные доходы поступали либо великому князю, либо его наместникам. В уставной грамоте Могилевской волости было сказано, что все «вины малый и великии выймует на нас, на господаря, кроме повинного и выметного»⁵⁹. Эти две пошлины должен был получать могилевский наместник — «державца», «выметное» в том случае, если «хто ся на него, врадника нашого, чим выкинеть»⁶⁰. Были установлены и размеры судебных пошлин, шедших в пользу «державцы»: «А повинного ему от одного рубля 10 грошей, пересуда ему от одного рубля 4 гроши»⁶¹. Повинное в грамотах Северо-Запада и Северо-Востока не известно. Можно предполагать, что это пошлина с ответчика либо стороны, признавшей себя виновной, не доводя дела до суда. Такая пошлина как пересуд, т. е. плата за разбирательство дела⁶², взималась и в Московском княжестве. В начале XV в. треть пересуда, получаемого в московских судах, завещал своей жене Елене Ольгердовне Владимир Андреевич Серпуховской. В 1435 г. треть пересуда получал в Москве тиун великого князя⁶³. Пересуд с церковных людей шел в пользу монастырских властей (игумену Кирилло-Белозерского монастыря, Спаса Преображения у Медвежьих озер, Савво-Сторожевского, Звенигородского и т. д.⁶⁴). В случае суда церковных людей Спасо-Ярославского монастыря с людьми ярославского князя пересуд шел пополам наместнику князя и игумену⁶⁵. Пересуд известен и в смоленско-русском договоре 1229 г. Число примеров, которое легко можно умножить, показывает, что пересуд был одной из наиболее распространенных судебных пошлин в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси. Можно предполагать, что возникновение этой пошлины восходит к древнерусским временам. Я.П. Щапов в устном сообщении отнес его к периоду феодальной раздробленности, ссылаясь на то, что отсутствуют упоминания о пересуде в уставе Владимира и имеются таковые в договоре 1229 г. Смоленска с Ригой⁶⁶. Думается, его упоминание в уставе Владимира не было обязательным.

Акты Северо-Восточной Руси не позволяют определить размеров этой пошлины. «Устав о пересудах» 1509 г., уточняющий порядок взимания этой пошлины в Великом княжестве Литовском, указывает точные размеры ее. В начале XVI в. пересуд взимался и с истца, и с ответчика в размере 10%, после 1508—1509 гг. было введено правило, что эту сумму платит только истец, выигравший свое дело. Ответчик, «хто ся чего оттяжет», или истец, проигравший дело, не должен платить ничего⁶⁷.

Весьма обременительной на будущих белорусских и украинских землях, как и в Северо-Восточной Руси, была натуральная повинность поставлять подводы⁶⁸ и возить «повоз», отрывавшая крестьян от сельскохозяйственного труда в любую пору, в том числе и страдную. Частновладельческие крестьяне часто освобождались от нее⁶⁹, равно как и мещане. Последние внимательно следили за тем, чтобы волостные люди неукоснительно выполняли подводную повинность. В конце 1499 г. новогрудский войт и мещане жаловались великому князю на сорочника церинского Семена и «мужей»-церинцев в связи с тем, что те перестали «стеречь» в Новгородке по неделе. Великий князь указал «сорочнику церинскому и всим мужом недели стеречи с подводами в Новегородку по давному»⁷⁰.

Волостные люди, в свою очередь, настаивали, чтобы все члены волости, даже перешедшие из великокняжеского в частное владение, продолжали выполнять подводную повинность. Так, старосты Кузьма Вошка и Губарь Виленской половины Бобруйской волости жаловались на зубаревичей и колчичан, земли которых были переданы соответственно Яну Николаевичу Радивилу и Вацлаву Костевичу в связи с тем, что волостные люди отказывались выполнять повинности, в том числе ходить с подводами, строить город и мостить мосты⁷¹.

В такой же роли выступили в конце XV в. люди Свислоцкой волости, потребовавшие от Горан, Бродчан и Максимовичей, людей бояр Котовичей, чтобы они по-прежнему «з волостью нашою Свислоцкою городы рубливали и ордыпыцину давали, и дубащыну плачивали, и недели стерегивали с подводами у Свислочы на городищы, и на реце на Березыне на броду и мосты мосчывали, и сено в Будникох кошывали, и жытщину до городов вожывали»⁷². Однако борьба жителей волости за возвращение своих прав была обречена на провал. К концу XV в. на украинских и белорусских землях ясно давал себя знать процесс, также активно протекавший в Северо-Восточной Руси, на территории Русского государства, — процесс раздачи великокняжеской земли в частное владение феодалам.

Работы по сооружению городских укреплений и поддержанию в порядке мостов также ложились на волостных людей⁷³. Эти повинности, реализация которых требовала большого количества рабочей силы, выполнялись так называемым «пригоном». М.К. Любавский полагал, что пригонные люди это то же самое, что тяглые⁷⁴. Об их соотношении, разумеется приблизительном, рассказывают новгородские летописи под 1430 г., когда «пригон был крестьяном в Новгород города ставить, а покручал 4-й пятого»⁷⁵. Об обременительности этой повинности можно судить по этому факту. Пятая часть работоспособного сельского населения участвовала в строительстве Новгородского кремля.

Ко второй половине XV в. можно отнести начало возникновения барщины, в особенности на западнорусских землях. Жители имения Шепелич должны были давать на монастырскую работу одного человека от снега до снега и косить 7½ стогов сена⁷⁶. Вопрос о развитии барщины выходит за пределы поставленной в этом разделе задачи, а именно выяснения древнерусских традиций в жизни населения Юго-Западной и Западной Руси в XIV—XV вв. Однако факт одновременных и весьма существенных сдвигов в хозяйстве свидетельствует об их близости независимо от политических условий, в которых протекала жизнь будущих великороссов, украинцев и белорусов.

Крупным земельным собственником еще во времена Древнерусского государства стала церковь, которой в отличие от церкви в Северо-Восточной Руси не удалось столь значительно умножить своих владений в XIV—XV вв.

Церковные феодалы на украинских и белорусских землях пользовались теми же источниками доходов, что и в Древней Руси. Наиболее древним способом обеспечения церкви была десятина, т. е. взимание церковью десятой части урожая⁷⁷. Десятину с «княжения и с перевозов и иних», «дани медовые» получала церковь Спаса в Крылосе во главе с галицким митрополитом. В архетипе устава князя Владимира значились и доходы (десятина) от вир и продаж (от суда «десятую векшу»). Судебные доходы на западных и юго-западных русских землях конца XV в. имели очень скромные размеры. Обычно указывалось предоставление доходов от дел по разводам владыке.

Церковные владения подтверждались с правом получения платы за развод («роспусты»). На таких условиях княгиней Ульяной и Иваном Семеновичем Кобринским были подтверждены владения церкви Петра и Павла в Кобрине⁷⁸. В некоторых же случаях даже этот наиболее традиционный круг дел изымался из владычной юрисдикции. Так было, например, в Луцком и Владимирском поветах. Население, пожалованное некоему Илье Вячкевичу по документу, написанному в конце XV в., но датированному 20 мая 1407 г., освобождалось от уплаты владыке «роспусток»: «А и роспусток владыце не давати»⁷⁹.

При сохранении десятины как традиционной формы материального обеспечения церкви ее содержание сужалось. Литовские князья уже не отчисляли в пользу церкви десятой части всех своих поступлений. в уставной записи «О десятине Туровской епископии» понятие десятины раскрывается как небольшая доля пошлин от торговли в Турове и Пинске (7зо), от использования эталонов весов и мер (1/24)⁸⁰. В иных случаях десятина сохраняла свое прежнее значение. Так, луцкий староста, маршалк Волынской земли Олизар Кирдеевич в 80-е годы передал Красносельские села Спасскому монастырю и десятину из своих владений, а киевский князь Александр (Олелько) Владимирович с женой, «московской» княгиней Анастасией — церкви св. Богородицы в Лаврашеве десятину из Турца, равно как и князь А[ндрей] Борисович и пан Гринько Микулович в XVI в.⁸¹

Княгиня Феодора, вдова Ивана Семеновича Кобринского, по его завещанию передала монастырю Спаса в Кобрине десятину изо всех своих владений: десятую мерку с млына, десятую копу от жита и всяких ярин. 9 февраля 1463 г. княгиня Ульяна с Романом Семеновичем передала церкви Петра и Павла десятину. Десятую часть урожая со своей земли должны были платить жители с. Семятичи Дорогицкого повета церкви св. Троицы с приделами Петра и Павла и Параскевы-Пяток⁸². Сбором ее ведал специальный десятник, исполнявший обязанности сборщика дани в светских владениях⁸³.

Жители дворища в с. Воятичах по жалованной Елены, дочери Семена Олельковича, вдовы Федора Ивановича Ярославича, обязаны были поставлять Успенской церкви в с. Лещинском 3 ведра меда, 40 глошей, 20 грошей «побору», барана, стог сена, 5 уток, 15 яиц, с сохи по колоде овса. Церкви Иоакима и Анны, поставленной Федором Ивановичем Ярославича и его женой Еленой при их дворе «у ставку», было передано дворище Кичаловцы и оз. Мереченское. Церковь должна была получать десятину с нового двора, «з жыта и с каждого ярива», «десятый день с мыта», две меры хлеба с мельницы (млына) Ставицкого и Новодворского, а еще одну — мельнику, млынару. Кроме того, священник должен был получать копу грошей на однорядку, 20 гривен на ладан и на проскуры. Эти 80 грошей следовало получать с Ося, который раньше давал эти деньги князю со своего дворища Андруховщина⁸⁴.

Землевладение православных церквей в Великом княжестве Литовском увеличивалось, хотя и незначительно.

Наиболее распространенной формой уплаты дани была медовая, изредка дополнявшаяся деньгами и хлебом. Дорогицкая церковь св. Троицы получала шесть ручек меду. Данковичи платили церкви Спаса в Кобрино два ведра меда, с бортной земли в Щерчеве этой же церкви также шла дань медом. Дань грошовую и медовую получала церковь Петра и Павла в Кобрино. Жители Глушской волости по распоряжению Ивана Ольгимонтовича Голыпанского были обязаны Киево-Печерскому монастырю уплатой дани — меры меда и одного рубля грошей литовских, а с. Поречья — ½ меры меда и полтины. Крестьяне с. Киселевка в Бобруйской волости сами должны были привозить свою дань (лукно меда и 100 грошей) в Киево-Печерский монастырь⁸⁵.

Данью облагались не только сельские жители, но и мещане. Так, по распоряжению Ивана Семеновича Сапеги мещане г. Кодына должны были отчислять в пользу церкви копу жита с каждой волоки земли⁸⁶.

Вторым древнейшим способом материального обеспечения церкви были судебные доходы, вернее, доходы от церковных судов. Установление юрисдикции православного духовенства над населением их владений восходит ко временам Древней Руси⁸⁷. Жалованная Любарта Гедиминовича передавала права «радити и советовати» население сел, пожалованных соборной церкви Иоанна Богослова, луцкому и острожскому епископу: «своим тивуном приказуем судов церковьных не судити»⁸⁸.

Вопрос о компетенции церковных судов приобрел особую остроту в конце XV в. В связи с этим в уставной грамоте Любарта Гедиминовича цитируемый устав кн. Владимира существенно изменен: вместо слов: «церковного суда не обидити, не судити без владычия наместника» — внесена фраза: «Судов церковных не судити, ибо мирским не просчено от закона божыя доступатися в тые рады»⁸⁹.

В хозяйстве как Западной, так и Юго-Западной Руси чрезвычайно велика была роль челяди, на долю которой приходилось исполнение различных земледельческих работ, прядение льна, тканье и т. д. В каждом хозяйстве, и в особенности великокняжеском, челядь (паробки⁹⁰ и жонки) вплоть до начала XVI в. оставалась важной рабочей силой⁹¹. Именно поэтому в жалованных грамотах она упоминается прежде всех остальных категорий населения. Челядь была во дворе Дубне Городенского повета, пожалованном кн. Константину Крошинскому, в Кременце (в городском великокняжеском дворе было три паробка, четыре «жонки» и две «девки», в загородном дворе — «жонка» и трое детей)⁹². Подтверждая пану Копачу село Деречин, уже находившееся в его владении, литовский князь Михаил Сигизмундович требовал у слонимского наместника, чтобы дети, вновь родившиеся от великокняжеской челяди, были возвращены великому князю («а што там у том дворе старом челяди, а што как будет на его челяди прибавлено, и ты бы то на нас повернул»⁹³). Число примеров можно было бы умножать до бесконечности. Важно подчеркнуть иное, что на протяжении XIV—XV вв. челядь в Великом княжестве Литовском⁹⁴, как и в Северо-Восточной Руси⁹⁵, была одной из основных категорий зависимого населения. По-видимому, в пределах Великого княжества Литовского роль челяди была тем выше, чем более отсталым в социально-экономическом отношения был тот или иной район⁹⁶.

Наиболее часто источники называют «закупов» и «закупок» и самый факт закупа невольных людей⁹⁷, так напоминающий закуп холопов в Древней Руси⁹⁸. По мнению М.Н. Ясинского, «закупы» — это должники, обеспечивавшие долг залогом своей личности кредитору и погашавшие этот долг работой или службой в пользу заимодавца⁹⁹.

Юридическое положение челяди в Великом княжестве Литовском было таким же бесправным, как и в Древнерусском государстве. В случае бегства невольных людей они становились объектом поиска, как и пропавшая вещь. Челядь, найденная «лицом», возвращалась своему господину. За убийство челядина его господин получал вознаграждение — годовщину¹⁰⁰. От времен Русской Правды сохранилась традиционная статья уставных грамот и международных докончаний XIV—XV вв.: «А холопу и робе веры не няти» (в уставной грамоте Полоцку), «А холопу и робе не верити» (в уставной грамоте киевским мещанам), «А холоп или роба почнеть вадити на господу, тому ти веры не яти» (рядная грамота новгородцев с князем¹⁰¹). Первый статут Великого княжества Литовского 1529 г. в формулировке статей, регулировавших положение холопов, следовал Русской Правде и судебной практике, использовавшей ее¹⁰².

К XV в. почти полностью исчезла такая категория крестьянства, как смерд, весьма заметная на Руси XI—XIII вв.¹⁰³ В XVI в. смерды постоянно противопоставлялись земянам (землянам). В 1511 г. некий Юхно объявил перед судьями, что «они с предков своих простыи люди, смерды, а не земяне»¹⁰⁴. В 1495 г. в подтвердительной грамоте Александра Василью Хребтовичу на имения Конюхи, Защитов и Белое поле во Владимирском повете значилось, что Василий Хребтович купил эти земли «в земян владимирских, а не в смердов»¹⁰⁵. Как и в Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, на западных и юго-западных землях термин смерд постепенно приобретал уничижительно-бранный оттенок. В 1516 г. слонимский боярин Станислав Юрьевич обратился в суд по поводу оскорбления, нанесенного ему Мариной, супругой Яцки Миневича, назвавшей его «смердом»¹⁰⁶.

Таким образом, эта значительная некогда группа сельского населения исчезла. Данный процесс показывает, что отдельные районы бывшего Древнерусского государства эволюционировали в том же направлении.

Долго сохранялся общественный институт, сложившийся несколькими веками раньше, — община.

Купчие и подтвердительные купчих позволяют заглянуть во внутреннюю организацию сельского населения. Население сел Северной Белоруссии состояло в основном из родственников. Так, на Менице в начале XVI в. жили Борис, Сергей, Гридка, Мокей Ромболтовича, их «братанич» Зеновка и невестка Зеновкова Нелюба, на Горках — Селивестр с тремя сыновьями и пятью братьями, на Мочажы — три сына Ханковых, два сына Хотеевых, три человека Охремовых (Петр, Белка, Иван), семь оратьев, не названных по фамилии, и два человека, не являвшихся родственниками никому из предшествующих¹⁰⁷.

Больше всего сведений об общине «путных» людей. Они жили отцовскими семьями с невыделившимися сыновьями и имели право совместной продажи земли. Сенько Григорьевич купил земли на Усваи у «слуг путных», более чем у 18 человек (братья одного из них не названы). Среди этих лиц было несколько групп несомненных родственников (двое, трое, трое, двое, двое, один или еще несколько братьев). Можно предполагать, что родственники жили на своих дворах¹⁰⁸, однако все вместе они представляли нечто целое. Как совладельцы, они продали землю Сеньке Григорьевичу, т. е. речь шла об одной покупке, а не о нескольких¹⁰⁹.

Чаще всего документы сообщают о совместном владении землей братьями. Занько в 1496—1501 гг. купил землю у «путных» черсвятских людей — двух братьев Зенова и Степана Дегтяревых. Четыре семьи «путных» слуг, состоявшие три — из трех и одна — из двоих братьев, продали с. Митковичи Андрею, сыну епископа Луки; 10 человек вместе владели одним «путным» селом — с. Митковичи Студеницкие. При этом для каждого из них это село было «отчиной» и «дединой». Характер владения этим селом сложился задолго до конца XV в. «Путные» люди Ловожского стана, переданные великим князем Александром И.Ф. Полубенскому, включали пять семей (двое братьев Благулиничей, пятеро — Веревчиных, четверо — Исаевичей, трое — Ходосовичей и Орловича), с которых шло шесть «служеб путных». В с. Дубровках Бездедовского стана жили люди «путные» Андрей Александрович и четыре брата Панышевичи. Дворянин Стефан получил «путных» людей Шоловиничей — Гридку и его братьев¹¹⁰.

В грамотах, оформлявших куплю или пожалование земли «путных» людей, не всегда ясно, исчерпывается ли перечисленными лицами все население указанной земли. Три семьи слуг «путных» в Тоболчиничах (пять человек Репчиничей, трое — Воронича, двое — Тимоновичей) продали свою землю Федору Ловейко. Эти три семьи были совладельцами одного села в Тоболчиничах¹¹¹. В данном случае можно быть уверенным, что наряду с «путными» в Тоболчиничах жили и другие лица, в частности мещане.

Соседские общины «путных» людей складывались из нескольких братских семей. Путные дорогицкие люди Пурятичи вместе со своими «потужниками» продали свои земли некоему Андрею Греку. Пожалованные Жигимонтом И.Ф. Полубенскому «путные» люди Апонасковичи в Черсвятской волости включали семь семей «путных» людей (по два брата Киселевых, Тюхоловых, Озикиевых, двух братьев Морщиловых с сыновьями, двое и трое братьев, фамилии которых не названы, Ивана Савича с сыновьями и т. д.). В общей сложности семь семей составляли одно село. Население одного из «путных» сел под названием Камень (Черсвятской волости) состояло из 12 человек и четырех семей (один, двое, трое и шестеро человек), население другой — из семи семей (один, двое, пятеро и не указано сколько человек). В селе Ладосна, судя по жалованной Жигимонта 1508 г., жило три семьи, в Величковичах — шесть семей, а также 16 одиночек, в Дернцах — четыре семьи. На Кохановской земле располагались три семьи «путных» людей—Василий Демидович, три брата Ходосовичи, два брата Сидоровичи, в Кубличах — две семьи «путных» людей (семь Матвеевых и четверо Ермоловичей) несли две службы. Исключение составляли, по-видимому, люди «путные»-могилышне: из 22 человек, переданных Яцке Сенковичу, только пятеро были родственниками¹¹². Таким образом, «путные» люди или «путные» слуги были объединены в соседские общины, включавшие по нескольку отцовских и братских семей¹¹³. В этих общинах можно отметить элементы складничества, подобные тем, которые существовали в Центральной Руси¹¹⁴. Вероятно, большая часть их вела хозяйство совместно, другая же — раздельно.

Соседскими общинами жили и земяне: «Данило, з братом своим з Микитою, Олексеевы дети, Костык и с Моисеевым сыном и Ыгнатом и братаничы нашыми Сухиничи, с Павлом и з Васком и з Филипом и з ЬГваном Емычком». Три семьи — владельцы земли на Отулове — входили в соседскую общину. У земян родственные связи дают себя знать также сильно, как и у «путных» людей. Земля на Осеене принадлежала трем братьям Осташковичам (Давыду, Симону и Семену) и их «дядько-вичам» — пятерым Васковым детям. Здесь же рядом жили пятеро сыновей Ивана Максимовича¹¹⁵.

Общей землей пользовались и тяглые люди, состоявшие в родстве. В с. Горках жили тяглые люди, родственники Селивестра. Великий князь Александр дал Ивану Зиновьевичу, одному из богатейших полоцких бояр, Селивестра «с тремя сынми и с пятьма братаничы». В 1507 г. здесь жили потомки Селивестра «Шчетина и з братьею своею и з братаничи и з дядьковичи своими». Тяглые люди Даниловичи, владевшие землями «звечными» и купленными, обрабатывали ее совместно с несколькими семьями: двумя Василевичами, пятью Адамовичами и несколькими Филипповичами¹¹⁶. Вероятно, и они входили в соседскую общину.

Слабые следы общинной организации сохраняет и мещанское землевладение вплоть до начала XVI в. Мещанские земли были разделены на жеребьи. Манке, жене Ивана Ляскова, и сыну Андрею принадлежал «один жеребий на Оболи, на имя Кохоновский». Эту землю они продали боярину Ивану Зиновьевичу вместе с Дмитром Максимовичем и его братаничем Денисом¹¹⁷.

Наибольшее число документов, характеризующих общину, сохранилось от Поднепровских и Подвинских волостей, находившихся в собственности великого князя, и от Галицких земель¹¹⁸. Центрами волости-общины часто выступали старинные города, основанные в Древней Руси. Земли общины складывались из двух частей: 1) земледельчески освоенных территорий сел и владений отдельных лиц, пустых земель, пригодных для освоения, на которые член общины мог распространить заимки, и 2) общинных территорий — угодий, рыбных и бортных лесов, ловов¹¹⁹.

Каким образом была организована эксплуатация земельных угодий, можно представить по купчей Василия Семеновича Редки, который в конце XV в. продал свою «отчинную» землю в Рылковичах Богдану Бардовскому. Эта «отчинная» земля включала «пашную землю и борть и сеножати и хоромы и где есми сам жил» — «десятый жеребей», по-видимому, всего села Рылковичи¹²⁰. Был ли этот «жеребей» постоянным или периодически производился передел, неизвестно. Судя по купчей, можно предполагать, что «жеребей» был закреплен за В.С. Редкой.

Земли «путных» людей были разделены на части — «делницы». Иван Зиновьевич Корсак у четырех семей Балейковичей и Шипиловпчей купил «третину их земли у Соховицкой земли пашное и бортное и сеножати и реки и озера и звериные ловы». В Захарьиничах он купил «половину следу Мартиновщину, а половину следу Васковщины», в районе Горок он купил «в Екима Есиповича... дельницы отчины его Пилиповщины путную землю»¹²¹.

Долевое землевладение было характерно для общин «путных» людей в Белоруссии, как и для общин «черных» людей на Руси¹²².

Члены волостной общины в источниках конца XV — начала XVI в. выступают под названием «люди» и «мужи». Они в Литовском княжестве, как и в Северо-Восточной Руси, были свидетелями при разборе различных спорных дел, в особенности земельных; на северо-востоке был даже глагол «мужевать»¹²³.

Они наряду со старцами, избранными волостью ее главами, признавались великокняжеской властью ее полномочными представителями¹²⁴, недаром все послания в волость были адресованы наряду со «старцами» и «мужам»¹²⁵.

Институт общины, в XIV—XV вв. пользовавшейся некоторыми из тех прав, что и в Киевской Руси, был сродни общине Северо-Восточной Руси. Как и в Великом княжестве Литовском, здесь сохранилось больше всего данных относительно общин черносошных — великокняжеских крестьян. Это не исключает возможности существования общин и на других землях — частновладельческих, церковных и т. д.¹²⁶

Организация волостных людей, упоминаемая в начале XVI в., была подчинена интересам великокняжеского фиска. Так, волостные люди Дрисецкого пригона выделили из своей среды десятника замшанского — Бакуна и дрисецкого десятника — Рожко. Они отвечали за выполнение тяглыми людьми их повинностей — охраны Ситненской дороги и снабжения продовольствием («стациею поднимали») королевских слуг¹²⁷. По-видимому, волостная администрация была великокняжеской надстройкой над зданием, сложенным соседскими общинами тяглых людей.

В изучаемое время формы классовой борьбы сельского населения были очень близки в различных древнерусских землях. Холопы убегали, унося с собой документы, оформлявшие их неволю, люди «забивали» своих господ¹²⁸, присоединяясь к «лихим крамольным» людям, известным по всей Руси под названием «збродней»¹²⁹, бежали в южные степи, отстаивали свое право пользования землей в воеводских и великокняжеском судах¹³⁰.

Городское население упорно боролось против всевластия местных князей и великокняжеских (господарских) наместников. Так, пинские мещане в начале XVI в. требовали уничтожения повинностей, возложенных на них княгиней Марьей, вдовой Семена Александровича, а именно предоставления подвод и коней (верховых и возовых), сбора «коледы» и «ральцы», уплаты «продаж» с «корчем» в сумме 150 коп и выше вместо 2 коп и 2 грошей. Сначала пинским мещанам удалось добиться возвращения к повинностям и нормам времен Витовта и Жигимонта. Они получили льготную грамоту 24 марта 1501 г., однако уже 10 июня 1501 г. Федор Иванович Ярославича получил Пинск «у вотчину», «мает его держати, так как то отчич, прибавляючи и розшириваючи... как то господарь отчинный» свое именье. Особо оговаривалось право «продажи», т. е. сдачи в аренду корчем по любой установленной князем цене даже не пинчанам¹³¹.

Движение городского населения городов Черкас и Канева в 1536 г. за освобождение от повинностей в пользу воеводы этих городов Остафия Дашкевича¹³² очень напоминал городское движение в Пскове в 1483—1486 гг.

Социальные отношения на украинских и белорусских землях нашли отражение в памятниках, терминология которых схожа с терминологией юридических памятников, происходивших из других территорий Древнерусского государства¹³³. На территории Украины и Белоруссии действующим оставалось право Древнерусского государства¹³⁴. Это в особенности относится к церковному праву, зафиксированному уставом Владимира, известным на всей территории Великого княжества Литовского и в других русских землях в XIV—XV вв., и уставом Ярослава, получившим распространение в Литовском княжестве с начала XV в.¹³⁵

Законодательство западных и юго-западных районов Руси повторяло Русскую Правду в установлении источников холопства, опустив в соответствии со сложившейся в Великом княжестве Литовском практикой лишь один из них, а именно холопство «по ключу». Исходя из норм Русской Правды, законодательство относительно холопства во всех частях бывшего Древнерусского государства шло по одному и тому же пути, предусматривая строгую процедуру сыска беглых холопов (обязательной частью которой была «заповедь» на торгу), ответственность господина в случае приема беглого и возврат его прежнему хозяину, смертную казнь в случае кражи (в Великом княжестве Литовском) или убийства (в Русском государстве) холопа¹³⁶.

Законодательство по уголовным вопросам также исходило из норм Русской Правды. Повторением термина Русской Правды была «головщина» (в Русской Правде Пространной редакции «головник» — убийца), т. е. убийство и штраф за убийство. В Слониме, например, «головщина за шляхотскую голову» составляла 100 коп грошей. Берестейская мещанка Натько требовала «головщину» с убийцы своей дочери Михеля Ребичковича — берестейского соляничего и восковничего¹³⁷. По мнению К. Яблонскиса, к началу XVI в. «головщина» за убийство шляхтича была общей нормой на всей территории Великого княжества Литовского¹³⁸.

Термин «головщина» или «поголовщина» в Великом княжестве Литовском как название штрафа за убийство известен и памятникам Северо-Восточной и Северо-Западной Руси, в том числе записи о душегубстве 1435 г., Новгородской (ст. 36) и Псковской судным грамотам (ст. 96 и 98)¹³⁹. Таким же общеславянским термином был «сок». Сходными были термины, обозначавшие наследственность владения — «отчина» — «отчизна», «дедина» — «дедизна»; правда, к ним в западных землях добавлялся термин, указывавший на наследственность земли от женщин — «бабизна»¹⁴⁰.

Совпадение новообразований на базе древнерусского юридического наследия свидетельствует, на наш взгляд, о том, что культурные связи между отдельными районами Древнерусского государства были очень крепкими, как и традиции, унаследованные от X—XII вв.

Впрочем, наблюдаются и некоторые расхождения в понимании и применении терминов Русской Правды. Это касается, например, термина «обель». Если в Русской Правде он применялся по преимуществу для обозначения полного холопства, то на русских землях, вошедших в пределы Великого княжества Литовского, этот термин использовался для обозначения окончательной продажи, будь то земли, будь то людей, т. е., вероятно, в своем первоначальном значении. Василий Иванович Соломерецкий, сын писаря Ивана Яцковича, купившего имение Прилепы на р. Всяжи у Семена Чарторыйского, в свою очередь, продал его «обель» митрополиту Иосифу. Иногда говорится о продаже «обель» земли и даже «у вотчину». В связи с этим представляется неточным утверждение Е.И. Колычевой, будто этот термин обозначал полное холопство¹⁴¹.

Носителями древнерусской правовой мысли были практики, дьяки и писари господарские (великокняжеские), княжеские, митрополичьи, городские и др. Все они или почти все носили русские имена. В 40—60-е годы XV в. это были Миколай (Николай), Пузырь, Логвин, Кушлейко, Сапега, Копец, Якуб, Никита. И позднее среди великокняжеских писарей преобладали выходцы из белорусов — Ивашка Владыка, Громыка Исаевич, владелец «отчинного» имения Онцыпоровское около Минска и др. К ним можно добавить дьяков и писарей в отдельных районах Украины и Белоруссии: дьяк Белый имел «отчину» у Жославля, дьяк Соколовский и Олешко — в Любуцке, Горбач — в Гродне, Иванко — в Кременце¹⁴².

Дьяками князей в Кобрине тоже были белорусы: Ивашка Петрович — писарь княгини Феодоры, дочки Рогатинского, жены Ивана Семеновича Кобринского, а Сенько Серегович — писарь матери последнего — Ульяны¹⁴³.

Корреспонденцию по вопросам международных отношений в Великом княжестве Литовском вели по преимуществу писари-белорусы — Богуш Боговитинович, Иван Горностай, Михаил Васильевич Свинюско и другие, а также татары. Меньше данных о городских писцах¹⁴⁴.

Уставные грамоты различным белорусским и украинским землям имели в своей основе старинные памятники — «ряд» (договор) городов с князем. В наиболее чистом виде, без тех наслоений, которые в уставных грамотах украинским и белорусским городам восходят к концу XIV в., 30—40-м годам, 90-м годам XV в. и даже первому десятилетию XVI в.¹⁴⁵, образец такой грамоты сохранился в «рядных» Новгорода с князьями середины XIII в. Отдельные полные совпадения были отмечены выше. Укажем некоторые другие. Запрещение пересматривать старые, уже решенные дела, несомненно, восходит к древности. В Полоцкой уставной грамоте читаем: «А старых судов нам не посуживати, а ни своих судов, судивыши, не посуживати»; в новгородской рядной: «Грамот ти, княже, не посужати»; в Псковской судной грамоте: «А князю и посаднику грамот правых не посужати, а лживых грамот и доски, обыскавши правда, судом посудить»¹⁴⁶. Последняя допускает возможность пересмотра дела в случае уточнения его обстоятельств.

При всем различии положения церкви в Новгороде и Великом княжестве Литовском рядные грамоты в соответствии с древнерусской традицией исходят из мысли о неприкосновенности церковных земель: «В церкви божьи и в ыменья церковные нам не вступатися». Нарушение этого порядка, специально не оговоренного в более ранних новгородских «рядных», вызвало появление в новгородской «рядной» с кн. Ярославом Ярославичем 1270 г. нового требования: «А село святой Софии исправи к святой Софии»¹⁴⁷.

«Рядные» Новгорода и западнорусских городов, охраняя интересы городского населения, освобождали от предоставления средств передвижения. В Новгороде это было сделано только для купцов («А дворяном твоим по селом у купцов повозов не имати, кроме ратной вести»), в Полоцке — вообще для всех жителей, в том числе и городских сябров («А в подводы нам коней в полочан не брать, ни в посельских путников, ни в сябров городских»¹⁴⁸).

Одинаковым было отношение во всех «рядных» к клеветникам: «Ахто кого обвадит явно, а любо тайно, ино нам его не казнити ни одною виною... оли ж поставити его очи на очи на явном суду хрестиянском» (Полоцк), «А кто почнет вадити к тобе, тому ти веры не яти» (Новгород, Москва и т. д.¹⁴⁹). Полоцкая «рядная» лишь уточняла порядок разбирательства дела в случае клеветы. В общеземских привилеях 1434 и 1447 гг. содержится установление о наказании шляхтичей только но суду.

Таким образом, «рядные» грамоты зафиксировали практику многовековых отношений князя и города, сложившихся в древнерусских городах с феодально-республиканским. или, точнее, с феодально-клерикально-республиканским строем.

Меньше сохранилось сведений о внутрифеодальных отношениях, в том числе вассалов и сюзерена. Однако и эти немногие документы, в частности присяга луцкого наместника Федора Данильевича и его брата Михайла Ягайле, данная после 22 мая 1386 г., обнаруживают черты несомненного сходства с великорусскими договорными грамотами. Вассалы обещали сообщать Ягайле обо всех случаях возможной измены: «А што кол от кого услышю на господаря нашего, лихо или добро, того ми не у таити господаря нашего великого короля». Вассалы соглашались и на кару: «Не исправива, судит нам бог и честный крест и осподарева честь и гроза»¹⁵⁰. Последняя формула вполне соответствует обычному обороту в договорных грамотах Северо-Восточной Руси: «...держати княжение честно и грозно»¹⁵¹.

На территории Украины и Белоруссии оставалось действующим и церковное право Древнерусского государства. Вхождение Турово-Пинской земли в состав Литовского княжества¹⁵² сопровождалось кодификацией церковного права. Именно к этому княжеству середины XIV в. Я.Н. Щапов относит, составление так называемой Печерской редакции устава Владимира, имеющей общие черты с туровскими уставами XIV в. о десятине¹⁵³. Устав Владимира лежал в основе и других уставных грамотна именно Галичских (1292 и 1301 гг.), приписанных Льву Даниловичу¹⁵⁴, и луцкой уставной грамоты Любарта Гедиминовича, имеющей дату 1321 г., но в действительности восходящей отчасти (ее начало) к концу XIV в., отчасти (вторая ее половина) — к еще более позднему времени, скорее всего к концу XV в.¹⁵⁵

С возникновением Галицкой митрополии в начале XIV в. Я.Н. Щапов связывает возникновение еще одной редакции устава кн. Владимира, так называемой Волынской.

В Полоцке начала XV в., вероятно, был написан Архангельский вид устава. С деятельностью владыки Феодосия, получившего в это время титул архиепископа, скорее всего с православным церковным центром в Новгородке можно связать архивный извод устава, который был распространен в Западной Руси¹⁵⁶.

О сохранении древнерусских традиций в области церковного права свидетельствует создание группы редакций кормчих книг XIV—XV вв. — Лукашевичской, Тарновской, Киево-Академической, Люблинской, — бытовавших в Западной Руси. Сборники византийского, югославянского и русского права необходимы были в практической деятельности церковной власти. Этим объясняется тот факт, что Киев и в 60—70-е годы XIII в. оставался центром кодификационной деятельности в области церковного права. Старейший вид русской кормчей составлялся местными книжниками-юристами, использовавшими библиотеку Киево-Печерской Лавры.

Волынский извод русской кормчей в 1286 г. был переписан «повелением» князя Владимира Васильковича¹⁵⁷. В течение XIV—XV вв. Волынский извод, судя по Харьковскому списку, дополнялся, в том числе и уставом Владимира. Этот извод кормчей был распространен на Украине и в Белоруссии в XVI—XVII вв. Харьковский список в качестве вклада попал в полоцкий Иоанно-Богословский монастырь; Погодинский, по-видимому, был также связан с Полоцком, Румянцевский — происходит с территории Белоруссии.

В XIV—XV вв. на украинских землях была создана еще одна редакция, так называемая Лукашевичская, в основе которой лежат протолу-кашевичская и протоволынская редакции. Я.Н. Щапов предположительно относит создание протографа Лукашевичской редакции к Киеву, где она была или могла быть результатом деятельности митрополита Максима (1283—1305). Сама же Лукашевичская редакция, широко распространенная во второй половине XVI в. (до нашего времени сохранилось 15—16 ее списков), включала ряд поздних статей из русских кормчих XIV в., таких, как правила Ильи Новгородского 1166 г., митрополита Максима (1283—1305), Кирилла (1274—1275), послания Иакова-черноризца к ростовскому князю Дмитрию Борисовичу 1281 г.¹⁵⁸

Наряду с кормчими Русской редакции на южнобелорусских землях (Туров, Пинск) в XV в. была распространена и кормчая Сербской редакции, поскольку здесь в качестве глав церкви было много выходцев из южнославянских земель — Киприан, Григорий Цамблак, Григорий Болгарин (поставлен в 1467 г.). Список XIII в., изготовленный Драгославом, из этих районов проник и на северо-восток вместе с епископом Евфимием, занимавшим брянскую и черниговскую кафедры и в 1460 г. бежавшим из Великого княжества Литовского.

В XVI—XVII вв. кормчие книги стали использоваться монастырями для защиты своих привилегий и земельной собственности против еретических учений и покушений государственной власти. В составе кормчих книг сохранилось и значительное количество списков уставов князей Владимира и Ярослава¹⁵⁹.

Примечания

1. Новосельцев А.П., Пашуто В.Т., Черепнин Л.В. Пути развития феодализма (Закавказье, Средняя Азия, Русь, Прибалтика). М., 1972, с. 7.

2. См. подробнее: Любавский М.К. Литовско-русский сейм, с. 91.

3. В Новогрудке во время конфликта мещан и «мужей»-церинцев по поводу исполнения подводной повинности Александр приказал мещанам относительно волошан: «а который будут церинцы бояритися, тых мают к себе приискивати» (АЛРГ, № 69, с. 93—94, 19 ноября 1499 г.; см. также: РИБ, т. 27, стб. 416, 18 мая 1487 г.). О «болоховских князьях» см.: Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950, с. 143—149.

4. АВАК, т. 24, № 2, с. 2, 1 июня 1495 г.

5. Там же. № 8, с. 7—8, 13 июля 1503 г.

6. АВАК, т. 24, № 12, с. 13, 21 июля 1507 г.; № И, с. 12—13, 13 мая 1507 г.

7. Любавский М.К. Литовско-русский сейм, с. 68, 154.

8. AS, t. 1, № 46, s. 44, 20 апреля 1448 г. Те же термины см. в жалованной великого князя Свидригайлы Каленику Мишковичу на села в Житомирском повете и Михаилу Олехновичу на села в Кременецкой волости — «со всим с тым, што к ним з веки и здавна слушало и тягло» (AS, t. 1, № 35, с. 33—34, 1437 г.; № 41, с. 40, 1444 г.).

9. Веселовский С.Б. Феодальное землевладение в Северо-Восточной Руси. М.; Л., 1947, с. 74—90; Черепнин Л.В. Образование...; Зимин А.А. Россия на пороге нового времени. М., 1972, с. 237 и др.

10. РИБ, т. 27, стб. 424, 31 июля 1488 г.; стб. 518—519, 20 марта 1494 г.; стб. 693, 15 января 1498 г.; т. 20, № 195, с. 258, около 1516 г.; № 194, с. 257, около 1516 г.

11. Аграрная история Северо-Запада России. Вторая половина XV — начало XVI вв. / Под ред. А.Л. Шапиро. Л., 1971, т. 1, с. 337—342 (текст Т.И. Осьминского). Некоторые исследователи полагают, что нельзя сопоставлять даже термины «своеземец» и «земец», обозначавшие разные социальные явления (Копанев А.И. Крестьянство русского Севера в XVI в. Л., 1978, с. 70). Происхождение новгородских своеземцев конца XV — начала XVI в. В.Л. Янин связывает с «житьими» людьми (Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина: Историко-генеалогическое исследование. М., 1981, с. 157—180). По-видимому, с земцами можно сопоставить так называемых людей сотных в Галицко-Волынской земле, в XV в. занимавших положение королевских слуг (Hejnosz W. Jus Ruthenieale. Przezytki dawnego ustroju spolecznego na Rusi Halickiej w XV wieku. Wilno, 1928, s. 96; Греков Б.Д. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. М., 1947, кн. 1, с. 360).

12. Любавский М.К. Областное деление..., с. 527—528; Лаппо И.И. К истории сословного строя Великого княжества Литовского: Конные мещане витебские в XVI столетии. — В кн.: Сборник статей, посвященных В.О. Ключевскому. М., 1909, с. 254—276; ср.: Грицкевич А. Хозяйственное и правовое положение военно-служилого населения в Слуцком княжестве в XVI—XVIII вв. — В кн.: Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1962. Минск, 1964, с. 242—253.

13. АрхЮЗР. Киев, 1907, ч. 8, т. 5, № 6, с. 10, 1536 г.

14. РИБ, т. 27, стб. 547—548, 1499 г.; НПЛ, с. 416, 1430 г.; ПСРЛ, т. 2, стб. 903—904 1287 г.; УГ, № 10, с. 20; АрхЮЗР. Киев, 1886, ч. 7, т. 1, № 17, с. 125, 2 сентября 1545 г.; ч. 8, т. 5, № 6, с. 10—11, 1536 г.

15. Сам термин общ северо-восточным памятникам (Носов Н.Е. Очерки по истории местного управления Русского государства первой половины XVI в. М.; Л., 1957).

16. Каманин И. Сообщения послов Киевской земли королю Сигизмунду I о Киевской земле п киевском замке, около 1520 г. — В кн.: Сб. статей и материалов по истории Юго-Западной России, издаваемый Киевской комиссией для разбора древних актов. Киев, 1916, вып. 2, с. 6—7.

17. РИБ, т. 27, стб. 548, 26 мая 1494 г.; стб. 594, 11 апреля 1495 г. Здесь «мост» в значении мостовой (РИБ, т. 20, стб. 849, б. д.).

18. Янин В.Л. Очерки комплексного источниковедения, с. 91—122; ПЛ, вып. 2, с. 120, 1416 г.; с. 125, 1418, 1431 г.

19. РИБ, т. 20, стб. 60, № 54, б. д. По мнению И.П. Старостиной, в данном случае «мостовничее» — это «поклон».

20. AS, t. 1, N 82, s. 78, 11 мая 1481 г.

21. Ibid., N 39, s. 38—39, 23 марта 1443 г.; t. 3, № 10, s. 7, 29 декабря 1451 г.; № 17, s. 13, 21 марта 1468 г.

22. АЗР, т. 1, № 190, с. 226—227, 24 марта 1501 г.; № 191, с. 227—228, 10 июня 1501 г.

23. АЗР, т. 1, № 153, с. 175—176, 6 февраля 1498 г.

24. РИБ, т. 27, стб. 429—430, б. д.

25. РИБ, т. 27, стб. 590, 31 марта 1495 г.; стб. 522, 1494 г.; Довнар-Запольский М. 5. Очерки по организации западнорусского крестьянства в XVI веке. Киев. 1905, с. 44—45.

26. АЛРГ, № 177, с. 200, 23 июня 1526 г.

27. РИБ, т. 27, стб. 165—166, б. д.; АЗР, т. 1, № 120, с. 144—145, 26 мая 1494 г.

28. AS, t. 1, N 82, s. 78, И мая 1481 г.

29. СДГА, № 7, с. 8, 8 декабря 1522 г.; № 8, с. 9, 20 мая 1537 г.

30. РИБ, т. 27, стб. 686—687, 15 января 1498 г.; Любавский М.К. Областное деление..., с. 357.

31. АЗР, т. 1, № 91, с. 110, 8 марта 1488 г.; AS, t. 1, N 39, s. 38—39; 23 марта 1443 г.

32. Похилевич Д. Движение феодальной ренты в Великом княжестве Литовском в XV—XVI вв. — ИЗ. М., 1950, т. 31, с. 191—221; Ефименко А. Литовско-русские данники и их дани. — ЖМНП, 1903, № 1, с. 105—119.

33. По сохранившимся источникам можно понять, что процесс вытеснения денежной данью медовой произошел в середине XV в. Около 1415 г. софийские и боярские люди давали на праздник Богородицы соответственно 30 и 35!½ ведер, 2 и 0 колод, 5 и 11 корайманов, 1 и 3 ручки, 0 и 4 пятипядных лукон, 0 и 15 четырехпядных лукон меда. Только одно из 34 сел в этот день давало денежную дань в размере 50 грошей (АЗР, т. 1, № 26, с. 37).

34. РИБ, т. 27, стб. 94, 96, 112, 167, 131, 61, 25, 214, 26, 27, 40, 50, 166, 109, 112, 167, 96, 122, 98, 99, 103; т. 20, № 232, с. 308.

35. АЛРГ, № 33, с. 63; № 93, с. 118—119, 8 июля 1505 г.; № 95, с. 109, 24 мая 1506 г.

36. ГВНП, № 70, с. 116, 1440—1447 гг., № 77, с. 131—132, 1470—1471 гг.; Горский А.Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XIV—XV вв. М., 1960, с. 203.

37. АЛРГ, № 93, с. 118—119, 8 июля 1505 г.

38. РППЗ, с. 130, 25 марта 1518 г.

39. Любавский М.К. Областное деление..., с. 480; Греков Б.Д. Крестьяне на Руси, кн. 1, с. 309; см. также: РИБ, т. 27, стб. 168, б. д.; АЛРГ, № 42, с. 71, 24 апреля 1496 г.; № 106, с. 128, 7 сентября 1507 г.; АЗР, т. 2, № 26, с. 2—28 (подымщина в Браславском повете была отменена в 1507 г. из-за нападения крымцев); АрхЮЗР, Киев, 1883, ч. 1, т. 6, № 5, с. 10, 1 сентября 1507 г.

40. Любавский М.К. Областное деление..., с. 482—483; Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси, с. 153—154.

41. АЛРГ, № 162; Любавский М.К. Областное деление... Прилож. № 40.

42. АВАК, Вильно, 1870, т. 3, № 1, с. 1—2, 10 июля 1491 г.; АЗР, т. 2, № 203, с. 367, 19 июля 1540 г.

43. АрхЮЗР, ч. 1, т. 6, № 5, с. 10, 1 сентября 1507 г.

44. Греков Б.Д. Крестьяне на Руси, кн. 1, с. 305; ср. с. 309.

45. РИБ, т. 27, стб. 169, 170, 1494 г. Архаичной была и форма уплаты полюдья, или полюдного: 2 куницы (АрхЮЗР, Киев, 1876, ч. 6, т. 1, № 3, с. 4, 1501 г.; ср.: Греков Б.Д. Крестьяне на Руси, кн. 1, с. 309).

46. ЮГ, № 58, с. 108, 25 марта 1427 г. В Бчицкой волости в начале XVI в. на полюдье на мозырского наместника «сычивали... носатку меду, а по лисицы даивали с кождого дыму» (Любавский М.К. Областное деление... Прилож. № 17).

47. АЗР, т. 2, № 86, с. 113, 7 апреля 1514 г.; АЛРГ, № 152, с. 173, 4 января 1521 г.; Грушевский А.С. Господарские уставы о доходах наместников-державцев, с. 18.

48. О полюдье на р. Паше говорит одна из новгородских берестяных грамот (Арциховский А.В., Борковский В.И. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1956—1957 гг.), № 226, с. 49; см. подробнее: Черепнин Л.В. Новгородские берестяные грамоты..., с. 20). Даже здесь в 30-е годы XV в. в откупной грамоте говорится только о корме даныцикам («А корму им имати собе и конем довольно» (ГВНП, № 93, с. 149, 1434 г.).

49. Тиун, хорошо известный по Русской Правде, в XIX в. «ведал всеми местами хлебохранения и хозяйственными строениями» (Никифоровский П.Я. Очерки Витебской Белоруссии. М., 1894, ч. 4. Подданные пособники, с. 58).

50. АрхЮЗР, Киев, 1907, ч. 8, т. 5, № 23, с. 37—38, 1542 г.; № 51, с. 113—114, 1556 г.; Клепатский Я.Г. Очерки по истории Киевской земли, т. 1, с. 99; АСД, т. 3, № 3, с. 10, до 1548 г. О Мозырском повете см.: АЛРГ, № 93, с. 118—119, 8 июля 1505 г.

51. АСД, т. 3, № 3, с. 10, до 1548 г.; АЛРГ, № 164, с. 187. В последнем документе указано, что этот побор предназначен для сборщика дани.

52. АСЭИ, т. 1, № 76, 1432—1445 гг.; № 263, 1455—1462 гг.; № 304, 17 мая 1462 г.; т. 3, № 6, с. 19, 1392 или 1404 г. (В этом источнике речь идет о корме десятиннику). О мнении И.А. Голубцова см.: там же, с. 631.

53. Наряду с дарами взимались и «поклоны» (см. купчую на имение Белашов на Волыни. — AS, t. 1, N 66, s. 62, 26 июня 1466 г.).

54. Арциховский А.В. Новгородские грамоты на бересте (из раскопок 1952 г.). М., 1954, № 59, с. 61; ГВНП, № 110, 115, с. 168, 174, середина и вторая половина XV в.

55. ПСРЛ, т. 2, стб. 932, 1289 г.

56. АрхЮЗР, ч. 1, т. 6, № 5, с. 10, 1 сентября 1507 г.; ч. 2, т. 7, с. 7, 1471 г.; РИБ, т. 27, стб. 170 б. д.

57. АСЭИ, т. 3, с. 634.

58. АЛРГ, № 93, с. 118—119, 8 июля 1505 г.

59. АЗР, т. 2, № 96, с. 113, 7 апреля 1514 г.; АЛРГ, № 152, с. 173, 4 января 1521 г. О «винах» см.: ЮГ, № 79, с. 147, 1443—1444 гг.

60. АЛРГ, № 152, с. 173, 4 января 1521 г.

61. АЗР, т. 2, № 86, с. ИЗ, 7 апреля 1514 г.; АЛРГ, № 151, с. 173, 4 января 1521 г.

62. Срезневский И. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам, т. 2, стб. 916. Иногда ошибочно считается, что пересуд — это пошлина за повторное разбирательство дела (Кочин Г.Е. Материалы для терминологического словаря древней России. М.; Л., 1937, с. 234).

63. ДДГ, № 17, с. 46, (по датировке Л.В. Черепнина завещание составлено около 1401—1402 гг.; по датировке А.А. Зимина — в сентябре 1406 — ноябре 1408 г. См.: Зимин А.А. О хронологии духовных и договорных грамот великих и удельных князей XIV—XV вв. — ПИ. М., 1957, т. 6, с. 291); АСЭИ, т. 3, № 12, с. 28.

64. АСЭИ, М., 1958, т. 2, № 194, с. 126, 6 декабря 1471 г.; № 340, с. 339, около 1380—1382 гг.; № 381, с. 378, около 1465—1469 гг.; т. 3, № 53, с. 80, около 1402—1403 гг.

65. АСЭИ, т. 3, № 190, с. 204, около 1320-х годов.

66. Смоленские грамоты XIII—XIV веков. М., 1963, № 1—3.

67. АЗР, т. 2, № 52, с. 69, февраль 1509 г. Размеры пересуда Статутом 1529 г. не фиксировались (Статут Великого княжества Литовского 1529 г. Минск, 1960, с. 75).

68. Горский А.Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XIV—XV вв.; Грушевский А.С. Господарские уставы о доходах наместников-державцев, с. 13.

69. РИБ, т. 27, стб. 684, 15 декабря 1497 г.; АЗР, т. 1, № 91, с. 110, 8 марта 1486 г. Жители имения Теребенское дворище под Пинском, согласно жалованной грамоте от 30 мая 1495 г., имели право «подвод не давати... и повозу не возити» (РППЗ, с. 104—105). На условии «подвод не давать» передавали княгиня Марья и кн. Василий Семенович слуге Фурсу Ивановичу имение «Краснев» (там же, с. 121, 1 апреля 1495 г.); Федор Иванович Ярославича и княгиня Елена пожаловали имения Толкотичи, Остров, Кротов боярину Д.И. Иртищевичу (там же, с. 116—117, 6 октября 1507 г.), княгиня Марья и Василий Семенович конюшему Семену пожаловали два дворища в Горволи, два — в Дубках (там же, с. 116).

70. АЛРГ, № 69, с. 93—94, 19 ноября 1499 г.

71. Там же, № 196, с. 228—229, И октября 1529 г.

72. РИБ, т. 27, стб. 727—728, февраль 1499 г. О «сенокошении» в Северо-Восточной Руси см.: Горский А.Д. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XIV—XV вв., с. 71—72.

73. Грушевский А.С. Повинность «городовой работы» в Великом княжестве Литовском. — ЖМНП, 1914, № 11, с. 19—39.

74. Любавский М.К. Областное деление..., с. 320. В XIX в. пригоном называлась общая хозяйственная работа крепостных, высланных из деревень на помещичьи поля, луга и пр. (Никифоровский Н.Я. Очерки Витебской Белоруссии, ч. 4, с. 85, прим. 2).

75. ПСРЛ, Л., 1915, т. 4, ч. 1, вып. 2, с. 451.

76. АрхЮЗР, ч. 1, т. 6, № 5, с. 10, 1 сентября 1507 г.

77. О десятине в Древней Руси см.: Щапов Я.Н. Туровские уставы XIV в. о десятине. — АЕ за 1964 год. М., 1965, с. 273; Он же. Княжеские уставы и церковь в Древней Руси XI—XIV вв. М., 1972, с. 122.

78. АВАК, т. 3, № 2, с. 3—4, 19 февраля 1465 г.; Вильно, 1908, т. 23, № 3, с. 4, 9 февраля 1463 г.

79. АЛРГ, № 2, с. 3; АрхЮЗР, Киев, 1907, ч. 8, т. 4, № 1, с. 2; ср.: ДКУ, с. 15, 18, 20. 23, 31 и др.

80. Щапов Я.Н. Княжеские уставы..., с. 114.

81. АЗР. т. 1, № 84, с. 104—105, 1483. 1486 г.; АЗР, т. 1, № 28. с. 41, после 1420 г. Мстиславово евангелие начала XII века в археографическом и палеографическом отношениях / Подг. к печати П. Симони. СПб., 1910, ч. 2. с. 40; Свенцицкий И. Лаврашевское евангелие начала XIV века (палеографическо-грамматическое описание). — Известия ОРЯС, СПб., 1913, т. 18, кн. 1, с. 221.

82. АВАК, т. 3, № 1, с. 1—2, датировано 9 индиктом, 1401 г., по-видимому, 10 июля 1491 г.; см. также: АЗР, т. 2, № 79, с. 103, 5 октября 1512 г.; АВАК, т. 23, № 3, с. 4, 9 февраля 1463 г.: АВАК. Вильно, 1867, т. 2, № 1, с. 1—2, датировано 9 индиктом, 25 апреля 1431 г. По формуляру документ следует отнести к началу XVI в. (в нем упоминаются «волоки» и «морги» — термины, вошедшие в употребление лишь в начале XVI в.).

83. Известен десятинник церкви Петра и Павла в г. Кобрино Богдан (АВАК, т. 3, № 2, с. 3—4, 19 февраля 1465 г.).

84. РППЗ, с. 130—131, 25 марта 1518 г., с. 221—222, 28 октября 1504 г.

85. РИБ, т. 27, стб. 516, 23 ноября 1492 г.; АВАК, т. 3, № 1, с. 2, 10 июля 1491 г.; т. 23, № 3, с. 4, 9 февраля 1463 г.; АЗР, т. 1, № 72, с. 92, до 1480 г.; № 86, с. 105—106, 16 марта 1487 г.

86. АВАК, т. 23, № 5, с. 527, 10 июля 1526 г.; т. 3, № 4, с. 6—7, 10 июля 1526 г.

87. Любавский М.К. Областное деление..., с. 629.

88. АрхЮЗР, ч. 1, т. 6, № 1, с. 3, 8 декабря 1322 г.

89. Там же, № 1, с. 3, 8 декабря 1322 г.; ср.: РИБ, т. 6, № 9, б. д. Подробнее см.: Щербаковский Д.М. Фундушевая запись кн. Любарта луцкой церкви Иоанна Богослова 1322 г. — ЧИОНЛ, Киев, 1905, кн. 18, вып. 3/4, с. 61—70.

90. То же наименование находим и в Северо-Восточной Руси. АСЭИ, т. 3, с. 100, 137, 1459 г.

91. Челядь осенью получала месячину — долю урожая на весь год — «из жита, которое сеют по дворам», например в Городке (АЗР, т. 2, № 87, с. 114, 20 апреля 1514 г.). О месячине в Новгороде см.: ГВНП, № 21, с. 39, середина XV в. О челяди в Великом княжестве Литовском см.: Любавский М.К. Областное деление..., с. 314; Похилевич Д.Л. Рабы XIII—XVI веков в Великом княжестве Литовском. — ЕАИВЕ, 1970 год. Рига, 1977, с. 35.

92. АЗР, т. 1, № 202, с. 350—351, 8 апреля 1503 г.; РИБ, т. 27, стб. 371, б. д.

93. AS, t. 3, N 2, s. 1, 4. IV [1432—1440 гг.]. Приведенный текст можно истолковать и иначе, как передачу повинностей со старой челяди великокняжеской казне.

94. Употреблялся и термин «челядо» (РИБ, т. 20, № 297, с. 393, 1516 г.). Впрочем, как и на Северо-Востоке, существовал термин «холопы». См. с. Холопы в Волынском повете (AS, t. 3, N 3, s. 2, 22 июля 1440 г.).

95. Зимин А.А. Холопы на Руси (с древнейших времен до конца XV в.) М., 1973; Колычева Е.И. Холопство и крепостничество (конец XV—XVI в.). М., 1971, с. 12—13, 44—45.

96. Пичета В.И. Белоруссия и Литва XV—XVI вв. М., 1961, с. 152—182; Hejnosz W. Kilka uwag о «niewoli» w I Statucie Litewskim. — In. Księga pamiatkowa ku uczczeniu czterechsetnej rocznicy wydania I Statutu Litewskiego. Wilno, 1935, s. 329—362.

97. РИБ, т. 20, c. 398, 1516 г.

98. По мнению Б.Н. Флори, «закуп» представляет собой аналога кабальных холопов. О последних см.: Панеях В.М. Кабальное холопство в XVI в. Л., 1967.

99. Ясинский М.Н. Кто такие закупы Русской Правды и памятников западнорусского права — ЧИОНЛ, Киев, 1904, кн. 18, вып. 2, с. 43—45.

100. РИБ, т. 20, № 235, с. 311—314, 11 апреля 1516 г.; Hejnosz W. Kilka uwag о «niewoli» w I Statucie Litewskim, s. 9—10.

101. ПГ, вып. 3, № 323, с. 86, 1511 г.; РИБ, т. 27, стб. 547, 1494; ГВНП, № 3, с. 13, 1270 г.

102. Колычева Е.И. Холопство и крепостничество..., с. 211, 219; Пичета В.И. Белоруссия и Литва..., с. 161. Можно точно определить источники Первого статута Великого княжества Литовского: это были «положения, заимствованные из Русской Правды и ее практики» (Культурные связи народов Восточной Европы. М., 1976, с. 75).

103. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси, с. 153; Зимин А.А. Холопы на Руси..., с. 84—114, 211—233, 259—262.

104. РИБ, т. 20, стб. 704, кн. 2, № 119, 1511 г.

105. Любавский М.К. Областное деление..., с. 358.

106. РИБ, т. 20, № 238, с. 315—316, 1516 г.; Зимин А.А. Холопы на Руси..., с. 248, 254, 259—261.

107. ПГ, вып. 3, № 291; с. 34—35, 5 августа 1508 г.; № 284, с. 23—24, 9 января 1508 г.

108. К сожалению, грамоты не дают возможности выяснить, во скольких дворах жили продавцы «путной» земли, подобно тому как это сделали новейшие исследователи средневековой России (Аграрная история Северо-Запада России, с. 322; Алексеев Ю.Г. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси XV—XVI вв. Переяславский уезд. М.; Л., 1966, с. 18; Он же. Черная волость Костромского уезда. — Крестьянство и классовая борьба в феодальной России. Л., 1967, с. 73).

109. ПГ, вып. 2, № 211, с. 134—135, 13 июля 1495 г.

110. Там же, вып. 2, № 266, с. 212—214, 1496—1501 гг., № 228, с. 159—160, 30 мая 1499 г.; № 266, с. 212—214, 18 июня 1506 г.; вып. 3, № 269, с. 3, 1506—1509 гг.; вып. 2, № 267, с. 215—216, 21 июня 1506 гг.

111. Там же, вып. 3, № 271, с. 4—6, 20 ноября 1506 г.

112. РИБ, т. 20, стб. 267—269, 20 января 1516 г.; ПГ, вып. 3, № 310, с. 66—68, 6 сентября 1510 г.; № 287, с. 28—30, 25 марта 1508 г.; № 290, с. 33—34, 29 июня 1508 г.; № 288, с. 30, 5 мая 1508 г.; № 289, с. 31—33, 10 мая 1508 г.; № 327, с. 96—97, 12 августа 1511 г.; № 328, с. 97—98, 19 августа 1511 г.

113. О размерах общины см.: Косвен М.О. Семейная община. — Сов. этнография, 1948, № 3, с. 8, 18, 21; Он же. Семейная община и патронимия. М., 1963, с. 49, 65, 71. По его мнению, отцовская семья насчитывала 15—40 человек. Для Белоруссии характерна минимальная цифра.

114. Алексеев Ю.Г. Аграрная и социальная история..., с. 19.

115. ПГ, вып. 2, № 261, с. 206—207, 26 мая 1505 г.; вып. 3, № 265, с. 211—212, 10 марта 1506 г.; ср.: Ефименко А.Я. Исследования народной жизни. М., 1884, вып. 4.

116. ПГ, вып. 3, № 284, с. 23—24, 9 января 1508 г.; № 275, с. 10, 11 августа 1507 г.; № 276, с. 12, 21 августа 1507 г.

117. Там же, № 276, с. 12, 21 августа 1507 г.

118. Инкин В.Ф. Крестьянский общинный строй в Галицком Прикарпатье. Опыт сравнительного изучения поземельных союзов: Автореф... докт. ист. наук. Львов, 1978.

119. Жители Любошанской волости 9 марта 1500 г. извещали великого князя, что разбирают все пустующие земли и обязуются платить дань по-старому (Довнар-Запольский М.В. Очерки... Прилож., с. 113, 116; Он же. Государственное хозяйство..., т. 1, с. 207); ср.: Копанев А.И. Крестьянство..., с. 158—173.

120. ПГ, вып. 2, № 224, с. 150, 1 сентября 1498 г.

121. ПГ, вып. 3, № 278, с. 15, 22 августа 1507 г.

122. Ефименко А.Я. Исследования народной жизни, вып. 4, с. 220—221.

123. Так, обчии старцы» вместе с земянами устанавливали («разъезжали») границы спорной земли в Жидичевском округе Галицкого повета (АЗР, т. 1, № 30, с. 43, 1421—1430 гг.; ср.: АСЭИ, т. 1, № 607, 607а, 1496—1498 гг.).

124. АЗР, т. 2, № 86, с. 113, 7 апреля 1514 г.; «мужи» озершцские и усвятские: РИБ, т. 27, стб. 669—670, 28 марта 1497 г.; «мужи» — кричевцы и свислочане: АЛРГ, № 73, с. 96—97, 26 апреля 1501 г., № 72, с. 96, 7 апреля, 1501 г.; «мужи»-могилевцы: АЗР, т. 1, № 91, с. 110, 8 марта 1488 г.

125. «Старцам» и «всем мужом волости нашое Могилевское» (АЛРГ, № 164, 175, с. 187, 198, 6 февраля 1525 г.). «Старцу и мужам» Свислочской волости Александр сообщал о передаче аренды корчмы (АЛРГ, № 72, с. 96, 7 апреля 1501 г.). Кричевский наместник, старец, мещане и все «мужи» Кричевской волости были поставлены в известность о перекупке медовой и пивной корчмы (от Заньки Жабы право держания корчом переходило целому коллективу кричевских мещан). АЛРГ, № 73, с. 96—97, 26 апреля 1501 г.

126. Алексеев Ю.Г. Аграрная и социальная история..., с. 16—40.

127. ПГ, вып. 2, № 304, с. 53—54, 9 июня 1509 г.

128. Зимин А.А. Холопы на Руси..., с. 339—341. Об одном из таких эпизодов рассказывает жалованная Александра Ивашке Русинову на с. Сомино во Владимирском повете. Предшествующий владелец этого села был «забит» соминцами, не соглашавшимися платить больше, чем они поставляли на великокняжеский двор Турейск (РИБ, т. 27, стб. 766—767, 17 мая 1499 г.; см. также: УГ XV ст. № 28, с. 63).

129. Этот термин известен и в Новгороде (Арциховский А.В., Борковский В.И. Новгородские грамоты на бересте, № 314, с. 148—150); РИБ, т. 20, стб. 1311, 1519 г.

130. Мышко Д.И. Социально-экономическое положение крестьян и антифеодальное движение на Украине в XV — первой половине XVI в.: Автореф... канд. ист. наук. Минск, 1964, с. 39—40; Спиридонов М.Ф. Судебные дела как источник по истории борьбы крестьян Белоруссии за землю и свободу в XV — первой половине XVI в. — В кн.: Проблемы аграрной истории. Минск, 1978, с. 5—12.

131. АЗР, т. 1, № 190, с. 226; № 191, с. 227; АЛМ, т. 1, № 570, ср.: Грушевский А.С. Очерки истории Турово-Пинского княжества, с. 14, 18—20.

132. Яковлев А. Бунт черкасцев и каневцев в 1536 году (Эпизод из жизни украинских городов в XVI в.). Киев, 1907, с. 10—15.

133. Брицын М.А. Юридическая терминология в восточнославянской письменности до XV в.: Автореф... докт. ист. наук. Хмельницкий, 1967.

134. В дореволюционной историографии было распространено мнение о «строгой и какой-то несвободной покорности Русской Правде и вообще старым юридическим обычаям» (Беляев И.Д. О наследстве по древнейшим русским законам до Уложения царя Алексея Михайловича. М., 1858, с. 117; см. также: Пичета В.И. Белоруссия и Литва..., с. 166 и далее; Леонтович Ф.И. Русская Правда и Литовский статут. — Университетские известия, Киев, 1865, № 2, с. 1—25; № 3, с. 1—31; № 4, с. 1—38; Максимейко Я. Русская Правда и литовско-русское право. — Сборник статей по истории права, посвященных М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904, с. 382—395); ср. Зимин А.А., Поляк А.Г. Значение Русской Правды для развития русского, украинского и белорусского феодального права. — Сов. государство и право, 1954, № 4, с. 116—122. Новыми исследованиями установлено, что на территории Украины и Белоруссии не сохранилось списков Русской Правды XIV—XVI вв. (Щапов Я.П. Археографическая методика исследования и издание памятников древнерусского права. — Методика изучения древнейших источников по истории народов СССР. М., 1978, с. 13).

135. Щапов Я.Н. Византийское и южнославянское правовое наследие на Руси в XI—XIII вв. М., 1978, с. 36.

136. Ст. ВКЛ 1529 г., с. 116, 118; Похилевич Д.Л. Рабы XIII—XVI веков..., с. 39—40; Колычева Е.И. Холопство и крепостничество..., с. 219—226.

137. РИБ, т. 20, № 242, с. 324; б. д.; № 197, стб. 261—262, 17 января 1517 г.

138. Jablonskis K. Lietuvos valstybes ir teises storija nuo XIV. pabaigos iki XVI ar vidurio. Vilnius, 1971. Обратила внимание И.П. Старостина.

139. Памятники русского права. М., 1953, вып. 2, с. 217, 298; АСЭИ, т. 3, № 12, с. 27—28, 1456—1461 гг. На этой дате настаивают Г.В. Семенченко (Семенченко Г.В. О датировке московской губной грамоты. — Сов. архивы, 1978, № 1, с. 53—58) и А.А. Зимин (устное сообщение); ср.: Хорошкевич А.Л. К истории возникновения «Записи о душегубстве». — В кн.: Восточная Европа в древности и средневековье: Сб. статей. М., 1978, с. 193—203.

140. Грушевський М. Два селянськi контракти купна-продажи з початку XVI в. — ЗНТШ, Львов, 1902, т. 50, кн. 6, с. 13, 1511 г.

141. АЗР, т. 2, № 78, 1, с. 101, 15 сентября 1512 г.; РИБ, т. 27, стб. 56, 1441—1456 гг.; стб. 125, 80-е годы XV в.; стб. 157, 14 июня 1498 г. и др. О длительности употребления термина «обель» в купчих см.: Пичета В.И. Белоруссия и Литва..., с. 155; Колычева Е.И. Холопство и крепостничество..., с. 12.

142. Ясінскі А. Пісар великага князя Казіміра Васіль Паулавіч Любіч як прадстаунік буйнага земляуладаньня XV сталецьця (Нарыс да гісторыі буйнае земляуласнасці на Беларусі). — Істытут беларускае культуры. Працы клясы гісторыі. Менск, 1930, т. 3, с. 67—69; РИБ, т. 27, стб. 84—85; АЛРГ, № 25, с. 59, 1494—1495 гг.; РИБ, т. 27, № 258, стб. 854, 22 мая 1503 г.; стб. 40, 83, 86; стб. 59—60, 70-е годы XV в.; стб. 113, 1441—1456 гг.; стб. 112, 1450 г.

143. АВАК, т. 3, № 1, с. 2, 1465 г.; № 2, с. 4, 1491 г.

144. Баненис Э.Д. Писари дипломатической службы в канцелярии Великого княжества Литовского в начале XVI века. — В кн.: Материалы межреспубликанской научной конференции по источниковедению и историографии народов прибалтийских республик Союза ССР. Источниковедение. Вильнюс, 1978, с. 33—35. Среди городских писарей можно назвать Толубея, принадлежавшего к ведущему мещанскому роду Буцковичей в Полоцке (Хорошкевич А.Л. Генеалогия мещан и мещанское землевладение в Полоцкой земле конца XIV — начала XVI в. — В кн.: История и генеалогия. М., 1977, с. 144—145).

145. Якубовский И. Земские привилеи... Это хронологическое совпадение определяется временем установления литовской власти в западнорусских землях. Неверным было бы переоценивать степень сохранения традиций и вслед за Н.А. Максимейко видеть в Великом княжестве Литовском «ту же систему отношений, которая характеризует Древнюю Русь удельного периода» (Максимейко Н.А. К вопросу о литовско-русских сеймах (ответ проф. М.К. Любавскому). СПб., 1904, с. 5).

146. ПГ, вып. 3, № 323, с. 86, 1511 г.; ГВНП, № 1, с. 9, 1264 г.; № 2, с. 11, 1264 г.; № 19, с. 35, 1435 г.; Памятники русского права, вып. 2, с. 294, XV в. О датировке см. подробнее: Черепнин Л.В. К вопросу о происхождении и составе Псковской судной грамоты. — ИЗ, М., 1945, т. 16, с. 203—231.

147. ПГ, вып. 3, № 323, с. 86, 1511 г.; ГВНП, № 3, с. 13, 1270 г.

148. ГВНП, № 2, с. И, 1266 г.; ПГ, вып. 3, № 323, с. 86, 1511 г.

149. АЗР, т. 2, № 70, с. 87; № 30, с. 33 и др., 1507 г.; ГВНП, № 3, с. 13, 1270 г.

150. AS, t. 1, № 7, s. 7—8, после 22 мая 1386 г.

151. ДДГ, с. 101, 1435 г.; с. 107, 1441—1442 г.; ср. со с. 37.

152. Грушевский А.С. Очерк истории Турово-Пинского княжества..., с. 2—3.

153. Щапов Я.Н. Княжеские уставы..., с. 51.

154. Зубрицкий Д. Критико-историческая повесть временных лет Червонной или Галицкой Руси. М., 1845, Прилож. Б, В, Г; Карамзин Н.М. История государства Российского. 2-е изд. СПб., 1819, т. 4, примеч. 203, с. 129—132; Грушевський М. Чи маемо автентичні грамоти кн. Льва? — ЗНТШ, Львов, 1916, т. 62; Он же. Еще о грамотах Льва Галицкого. СПб., 1905. Подробнее см.: Щапов Я.Н. Княжеские уставы.., с. 129.

155. АрхЮЗР, ч. 1, т. 6, № 1, с. 1—2. О ней см.: Щербаковский Д.М. Фундушевая запись кн. Любарта луцкой церкви Иоанна Богослова 1322 г., с. 61—70, в особенности с. 69; Грушевський М. Коли сфабрикована грамота Любарта луцькой катедрі? — ЗНТШ. Львів, 1906, т. 70, кн. 2, с. 71—72.

156. Щапов Я.П. Княжеские уставы..., с. 58—61, 109, 113, 114; Пашуто В.Т. Образование..., с. 38—42, 389—390; Он же. Очерки..., с. 120—121.

157. Щапов Я.Н. Византийское и южнославянское правовое наследие..., с. 36, 172, 209—210; см. также с. 185.

158. Описание собрания И.Я. Лукашевича и Н.А. Маркевича / Сост. Я.Н. Щапов. М., 1959, с. 16.

159. Щапов Я.Н. Византийское и южнославянское правовое наследие..., с. 153—154, 250—251.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница