Народно-освободительное движение на Украине и в Белоруссии (20—40-е годы XVII в.). Его политическая идеология и цели

Для нового этапа народно-освободительного движения было характерным объединение (хотя, как увидим далее, достаточно ограниченное по своим целям) целого ряда социальных группировок, недовольных национальной и религиозной политикой правительства Речи Посполитой: православной шляхты, духовенства, мещанства, казачества. Уже в 1610 г. попытки наместника униатского митрополита распоряжаться в Киеве натолкнулись на совместное противодействие православной шляхты, духовенства, казачества и киевских мещан¹. Если это было, хотя и важное, но все же локальное выступление, то в 1620 г. по инициативе этой коалиции была предпринята гораздо более серьезная, общегосударственная акция, означавшая настоящий удар по планам контрреформации на Украине и в Белоруссии: по требованию широких кругов белорусского и украинского православного населения патриарх иерусалимский Феофан поставил новых православных епископов вместо тех, которые перешли в унию². Значение этой акции было не только в том, что она продемонстрировала отрицательное отношение весьма значительных общественных кругов к официальной политике насаждения унии и означала серьезную неудачу этой политики. Не менее важно, что польско-литовское правительство оказалось не в состоянии ликвидировать последствия этой акции. Хотя ему и удалось не допустить некоторых из поставленных епископов на территорию своих епархий, королевские универсалы об аресте православных иерархов не удалось привести в исполнение. Епископы во главе с новым киевским митрополитом Иовом Борецким нашли себе приют в Киеве, «криющесь (по выражению самого Борецкого. — Б. Ф.) под криле христолюбиваго воинства черкасских молодцов»³. Между правительством и враждебными ему силами возникло неустойчивое равновесие.

При всей относительной широте объединившихся в этой акции социальных сил не подлежит сомнению, что главными силами движения, направленного против правительственной политики, были казачество и широкие круги мещанства в лице их наиболее передовой политически активной части — братств. Тесное сотрудничество этих сил получило даже формальное выражение, когда казацкое войско объявило себя как бы коллективным членом Киевского братства⁴. Руководящая роль этих сил в движении проявилась также в том, что новыми православными иерархами стали люди, как выражалось польско-литовское правительство, «подлой кондиции» — выходцы из мелкой шляхты, представители церковной интеллигенции, тесно связанные с казачеством, и с братствами. Характерна в этом смысле прежде всего фигура нового митрополита — старого учителя в школе Львовского братства, затем ректора школы Киевского братства, брат которого ходил с казаками за море, а сын участвовал в казацком восстании 1630 г. При активном участии деятелей, подобных И. Борецкому, ушедших в Киев под защиту местных мещан и казацкого войска, Киев во втором—третьем десятилетии XVII в. превратился в важный центр украинского просвещения и культуры, в очаг, где вырабатывалась идеология народно-освободительного движения.

Основные очертания программы борьбы, программы, получившей, как увидим далее, историческое обоснование, можно проследить анализируя полемические сочинения, появившиеся в Вильно и Киеве в 1621—1623 гг., в которых обосновывалась правомерность предпринятой в 1620 г. акции. Отразившаяся в этих сочинениях политико-историческая концепция в отдельных своих звеньях восходила к построениям публицистов круга К. Острожского, но в целом была продолжением и творческим развитием политико-исторических концепций братств. Уже в самом первом из них — «Протестации», оглашенной 28 апреля 1621 г. И. Борецким от имени всех «людей духовных и светских шляхетского и мещанского сословий народа Русского»⁵, указывалось на тот принципиальный аспект спора короля с его православными подданными, что право свободно исповедовать православную религию и обладать необходимой для использования этого права церковной иерархией — это неотъемлемая часть прав и вольностей украинского и белорусского населения Речи Посполитой⁶. В последующих полемических сочинениях, таких, как «Verificatia niewinności» Мелетия Смотрицкого, «Justifikacia niewinności», написанная И. Борецким в конце 1622 г., «Supplicatia», адресованная сейму 1623 г., также решительно подчеркивался этот аспект спора: уступки невозможны, так как речь идет обо всех правах и вольностях русского населения Речи Посполитой. Если будет утрачена свобода исповедания, то и все другие вольности, и духовные, и светские, не могут быть сохранены («W wierze niewolnik, w czym yest wolny?»)⁷.

В этих утверждениях нетрудно отметить много общего с высказываниями и автора «Апокрисиса», и публицистов братств. Вместе с тем между сочинениями рубежа XVI—XVII вв. и сочинениями 20-х годов XVII в. выступает одно принципиальное различие в трактовке вопроса о происхождении упомянутых выше прав и вольностей. Так, по мнению шляхетского автора «Апокрисиса», речь должна идти в сущности не столько о правах, сколько о длительной неписаной традиции⁸. Определенные права, по его представлению, получила лишь православная шляхта при инкорпорации украинских земель в состав Польского королевства (привилей Сигизмунда — Августа 1569 г.). С таким ограниченным пониманием не соглашался братчик — автор «Перестроги», говоривший о правах всех православных, но для него эти права зиждились на еще более позднем документе — «привилее» Стефана Батория, поручившего православных опеке константинопольского патриарха. Этот «привилей» был добыт соединенными усилиями братств и К. Острожского⁹ и означал в его понимании перемены к лучшему после того бесправного положения, в котором оказались украинцы и белорусы после захвата их земель литовскими и польскими феодалами. Полемисты 20-х годов заняли в этом вопросе совершенно иную позицию. Уже в «Протестации» 1621 г. встречаем пока еще неопределенное указание, что права и вольности русского народа восходят к древнему времени. В последующих полемических сочинениях было более определенно сформулировано, что права и вольности, как светские, так и духовные, были даны предкам белорусов и украинцев древнерусскими князьями Владимиром и его сыном¹⁰, как «находим в старых летописцах русских и московских»¹¹. И с этими вольностями «народ русский инкорпорирован Короне Польской, дома то имевши, а не теперь недавно при инкорпорации добыв», — прямо опровергалась в «Суппликации» более ранняя точка зрения по этому вопросу¹².

Историческое обоснование этих построений было дано в «Палинодии» — специальном труде, который написал в 1621 г. соратник И. Борецкого, келарь Киево-Печерского монастыря, видный деятель украинской культуры 20-х годов XVII в. Захарий Копыстенский. Копыстенский, перекликаясь в этом отношении с установками русской историографии середины XVI в., выдвинул также положение о едином древнем «Роксоланском» народе, явившемся колыбелью славянских народов и положившем начало могучей Древнерусской державе¹³. Этот народ, как указывал автор в специальном разделе «О зацности и мужестве народу Российского», был известен своей воинственностью и храбростью «еще за часу войны Троянской»¹⁴. Относя к древним руссам свидетельства польских хронистов, начиная с Кадлубка, о «сарматах» и «ляхитах», З. Копыстенский утверждал далее, что они «валчили и з Римским цесарством и Римлян побивали. Так той народ Росский был валечный же негды от жадного монарха не был завоеван и на моц Римскую мало дбал»¹⁵. В качестве примера их победоносных войн с империей Копыстенский указывал поход Олега на Царьград¹⁶.

Такая могучая держава, способная померяться силами даже с Римской империей, естественно, не могла быть завоевана сравнительно небольшими силами такого государства, как Польское.

Правда, указывал Копыстенский, польские короли пытались захватить древнерусские земли и распространить в них католическую религию, однако эти попытки заканчивались полной неудачей. Так, о польском князе Болеславе Кривоустом Копыстенский насмешливо писал, что ему «не помогло сповиновачене (Болеслав был женат на дочери Святополка киевского. — Б.Ф.), бовем его под Галичом Россове поразили же ледве сам здоровье унесл»¹⁷. Подробно он останавливался и на известных событиях начала XIII в., когда польский князь и венгерский король пытались овладеть Галицко-Волынской землей и установить там католическую веру. Свой рассказ об изгнании захватчиков З. Копыстенский сопроводил следующим интересным комментарием: «И хотя латынникове под той час в Константинополе пановали тым ся Россове не згоршали»¹⁸. Таким образом, если Византийская империя не смогла дать отпор «латинянам», то «россы» оказались способными сделать это. Отмечал Копыстенский и изгнание доминиканцев из Киева князем Владимиром Рюриковичем¹⁹. Таким образом, Русская земля успешно отстаивала свои границы от польских феодалов. Когда же отношения между Русью и Польшей были хорошими, то «полки Росскии... великим заступом Ляцким полком и самому королевству были»²⁰. Позднее, правда, древнерусские князья «сами з собою почали валчить, а некоторые до королей Ляцких прибегали о помочь. И тым почали малеть и ослабевать монархови и княжаты Росскии»²¹. Все это, однако, привело не к завоеванию белорусских и украинских земель, а к тому, что «русские князе добровольне за певными пактами» присоединились к Польскому королевству или к Литве²². Как проходило это присоединение, З. Копыстенский разъяснял подробнее в другом месте своего труда: «...гды Россия пришла под владзу королей и речи посполитой Ляцкой, теды Россове продком варовали себе права о веру и церкве, и королеве на своих коронациях права и привилея вшелякии князей Росских якому кольвек стану служачи, приняли и присягами ствердили»²³. Так должен был сделать уже Казимир при переходе под его власть Львова в 1340 г.²⁴

Последние высказывания З. Копыстенского вместе с тем позволяют отметить, что содержание прав и вольностей украинцев и белорусов включало в себя права и вольности всех «станов» — сословий, входящих в состав этих народов. Такое понимание свойственно и другим полемическим сочинениям 20-х годов. Так, И. Борецкий в своей «Justifikacii niewinności», следуя в этом отношении традициям братской литературы, утверждал, что права и вольности украинцев и белорусов — это права не только шляхты, но они были предоставлены и мещанам («y ludziom tegoż narodu condicey mieyskiey»)²⁵. Еще более важно появление в литературе этого времени представления о правах и вольностях казачества. В «Вершах на жалосный погреб» гетмана П.К. Сагайдачного, написанных в 1622 г. Кассианом Саковичем, в то время ректором школы Киевского братства, не только прямо и недвусмысленно говорилось об этих вольностях (неподсудность местным властям, свобода от налогов), но и содержался обращенный к Запорожскому войску призыв:

«Тую волность как клейнот дорогий ховайте,
Заслугами своими еще причиняйте»²⁶

Это упоминание казацких прав и вольностей следует сопоставить с появившимся именно в сочинениях 20-х годов (в совершенно определенном и ясном виде уже в «Протестации» 1621 г.) тезисом о том, что казаки существовали уже во времена Киевской Руси и составляли войско киевских князей, ходившее в морские походы на Черное море: «...того это войско поколения, которое при монархе русском Олеге в своих однодревках по морю и по земле (поставив челны на колеса) плавали и к Константинополю приступали. Это они при Владимире Великом, святом монархе русском, Грецию, Македонию и Иллирик воевали»²⁷. Тем самым к этому древнему времени возводились и казацкие права и вольности.

Таким образом, не только православная шляхта, но и мещанство, казачество уже в период существования Древнерусского государства имели свои права и вольности и добровольно подчинились власти польских королей только тогда, когда были торжественно гарантированы («утверждены присягами») их права и вольности. Иначе это и не могло произойти, так как украинцы и белорусы успешно отражали все попытки покорить их оружием.

Эта картина исторического развития Восточной Европы в прошлом сопоставлялась в полемических сочинениях 20-х годов с существующим положением. Политика правительства Речи Посполитой ясно и однозначно характеризовалась как систематическое и длительное нарушение этих прав и вольностей («prawa, wolności у swobody nasze podeptane»). В итоге украинцы и белорусы — коренные жители этой страны — находились в худшем положении, чем все другие народы и религиозные меньшинства, жившие здесь²⁸. Политика религиозных преследований православных была направлена на уничтожение самого существования украинского и белорусского народов, «чтобы Руси не оставили в Руси»²⁹. Не случайно, по мнению публицистов, эта кампания сопровождается нападками на «славянский» и «русский язык»³⁰. Украинцы и белорусы в Речи Посполитой, заключали они, не хотят и не могут мириться с таким положением. Эта острая характеристика была прямым продолжением смелых выступлений братств на рубеже XVI—XVII вв.

Отраженная в этих сочинениях историко-правовая доктрина не только давала солидно обоснованное историческими аргументами доказательство незаконности политики Речи Посполитой на белорусских и украинских землях, но и позволяла сформулировать цель движения — возвращение всем сословиям белорусского и украинского народов (конкретно имелось в виду духовенство, мещанство, казачество) тех прав и вольностей, которыми они пользовались еще в древности, в составе Древнерусского государства.

Какими же средствами рассчитывали добиться этих целей? Само появление указанных выше полемических сочинений то ли в виде «Протестации» — торжественного публичного протеста, то ли в виде «Суппликации» — прошения, обращенного к сейму и к сенату, следует расценить как наличие у представителей ряда общественных слоев, участвовавших в движении, надежд и расчетов на то, что предпринятая сложившимся к 1621 г. объединением общественных сил «кампания протеста» может заставить правительство Речи Посполитой изменить свою политику. Вместе с тем отнюдь не исключалась и возможность пойти дальше. Об этом свидетельствуют, в частности, итоги деятельности созванного И. Борецким в мае 1621 г. собора «людей греческой религии». На соборе было принято решение требовать от короля признания новой православной иерархии, а в случае отказа казаки, как сообщал Сигизмунду III один из его информаторов, грозили захватывать в плен шляхту, «как советовал Борецкий»³¹.

Этот образ действий также обосновывался аргументами от истории в подготовленной в том же 1621 г. «Палинодии». Конечно, не случайно ее автор включил в свой труд рассказ о восстании населения Галицкой земли в 1343 г. против Казимира, когда тот не стал выполнять данных в 1340 г. обещаний, в том числе не преследовать православной религии. «Уважай, — заключал рассказ З. Копыстенский, — як веры постерегали Россове»³². Еще более симптоматично отнесенное к 1430 г. сообщение (восходящее к труду польского хрониста XVI в. М. Кромера) о том, что в ответ на притеснения население Волыни «палило» и разрушало до основания костелы и после этого король Владислав Ягайло оказался вынужденным дать волынянам «привилей на вольности и абы церквей Роских не пустошоно»³³. В этой ситуации и рассказы «Палинодии» о том, как в прошлом население Юго-Западной Руси отбило захватчиков, пытавшихся навязать свою власть и веру, приобретали особую актуальность³⁴. Характерно, что один из читателей сохранившейся рукописи «Палинодии» сопроводил запись о поражении, нанесенном древнерусским войском армии Болеслава Кривоустого, следующим комментарием: «...козаки — потомкове оных валечных Россов»³⁵.

Несомненно, что в предстоящей борьбе с правительством казачеству отводилась самая важная и ответственная роль прежде всего как силе, способной противостоять армии Речи Посполитой. Однако, анализируя высказывания о казаках в полемической литературе 20-х годов (а именно в это время казацкая тема проникает в сочинения этого рода), можно сразу же убедиться, что для их авторов, идеологов народно-освободительного движения, казаки не были просто военной силой, которая могла быть использована в интересах новой церковной иерархии.

В словах украинских полемистов 20-х годов сквозит нескрываемая гордость славными делами Запорожского войска. Казаки — народ, закаленный на войне, «твердостью своей превосходят тех римских Сципионов и карфагенских Ганнибалов», — писал автор Elenchus'a, сочинения, изданного в 1622 г. Виленским братством³⁶, а Борецкий в «Протестации» заявлял, что походы запорожцев нанесли османам больше ущерба, чем флот испанского короля — одного из самых могущественных европейских монархов³⁷. Не менее существенно, что эти походы воспринимались как продолжение и обновление киевских традиций, боевой славы предков. Именно в этом заключался смысл утверждений, что запорожцы, плававшие на своих «чайках» по Черному морю, — прямые потомки воинов Олега, ходивших на своих «однодревках» на Царьград³⁸. Эти «наследники старой Руси» предназначены для особо важных задач, писал И. Борецкий³⁹.

Эти положения вызвали нападки униатских публицистов, пытавшихся порвать связь между казачеством и Древней Русью. Они утверждали, что запорожские казаки появились лишь недавно⁴⁰ и что первыми казаками были польские шляхтичи — католики, ходившие биться с кочевниками в степь при Сигизмунде I, от них и ведут свое происхождение запорожские казаки⁴¹. Можно не сомневаться, что эти рассуждения не оказывали воздействия на массы белорусского и украинского населения в Речи Посполитой, видевшего в казаках преемников киевских богатырей и ожидавшего, что они защитят его так же, как богатыри защищали Русь от кочевников. Не случайно королевские комиссары, отправляясь в 1624 г. расследовать дело об убийстве витебскими мещанами униатского епископа Иосафата Кунцевича, взяли с собой большой военный конвой, так как «опасались беды от казаков, к покровительству которых прибегнул город»⁴², а крупный украинский магнат К. Збаражский летом 1625 г. с беспокойством писал королю, что казаков поддерживает и «Киевская Украина и Белая Русь»⁴³.

Готовясь к борьбе, и правительство Речи Посполитой, и противостоявшие ему силы обращали взгляды на восток, в сторону Русского государства. В марте 1622 г. литовский канцлер Лев Сапега обратился с специальным письмом к полоцкому униатскому епископу Иосафату Кунцевичу, порицая его за излишнюю ретивость в преследовании православных. Москва, писал он, может воспользоваться этим, чтобы разорвать Деулинское перемирие с Польшей⁴⁴.

С другими чувствами смотрело на Россию украинское и белорусское население Речи Посполитой. Наметившийся в начале 20-х годов патриотический подъем украинского и белорусского общества, усилившийся в его среде интерес к своему прошлому, и прежде всего к древнерусской исторической традиции, закономерно привели в то же самое время к усилению сознания общности исторических судеб восточнославянских народов, к более глубокому, чем ранее, пониманию необходимости солидарности и дружественных отношений между ними. Эти сдвиги уже в 1620—1621 гг. отчетливо проявились в действиях как казачества, так и связанного с братствами духовенства.

Весной 1620 г. в Москву прибыло посольство гетмана П. Сагайдачного и Запорожского войска с предложением восстановить ту службу Запорожского войска на южных границах Русского государства, которую оно несло во второй половине XVI—начале XVII в. Запорожцам было послано из Москвы «легкое жалованье», но соглашения между русским правительством и Запорожским войском, как видно из последующих фактов, заключено пока не было, по-видимому, потому, что тесно связанный с правительством Речи Посполитой Сагайдачный не казался царю и его советникам партнером, достойным доверия. Важно, однако, само стремление казачества к дружественным отношениям с Россией, проявившееся в этом событии⁴⁵. С принципиальной точки зрения еще больший интерес представляет другое событие, происходившее примерно в то же время. По свидетельству М. Смотрицкого, гетман Сагайдачный от имени всего Запорожского войска просил иерусалимского патриарха «об отпущении греха разлития крови христианской в Москве» во время участия запорожцев в походе на Россию королевича Владислава⁴⁶. Признание «грехом» участия запорожцев в войне против России было явным отражением усилившегося в среде казачества (в том числе и казацкой верхушки) в ходе борьбы против политики польско-литовского правительства сознания общности происхождения и судеб восточнославянских народов.

Проявления такого сознания обнаруживаются одновременно и в сочинениях идеологов движения: И. Борецкого и людей его круга. С «Москвой, — писал в своей "Протестации" 1621 г. И. Борецкий, — у нас одна вера и богослужение, одно происхождение, язык и обычай»⁴⁷. Еще более яркие проявления той же тенденции можно обнаружить в неоднократно цитировавшейся выше «Палинодии». Сопоставляя этот труд с сочинениями полемистов конца XVI — начала XVII в., нельзя не видеть совершенно явного изменения отношения к Русскому государству. Если первые полемисты, выступавшие против унии, старались избегать упоминаний о России, то Копыстенский в своем труде говорил о России и великоруссах неоднократно, и каждый раз в положительном плане. Если первые полемисты обходили молчанием роль Московского княжества в крушении планов папства после Флорентийского собора, то З. Копыстенский открыто и с глубоким одобрением писал об изгнании Исидора Василием Темным, называя при этом Василия Васильевича не «великим князем Московским» (обычное наименование русских правителей в более ранней литературе), а «великим царем»⁴⁸.

Общую позицию З. Копыстенского по отношению к России можно определить как позицию солидарности. Так, возражая на утверждения униатов, что после схизмы у восточных славян не было святых и прекратились чудеса, он находит нужным указать на мощи многих святых не только на Украине и в Белоруссии, но и в России и это подчеркнуть⁴⁹. Перечислив в ответ на упреки в необразованности «мудрых дидаскалов», подвизавшихся в украинских и белорусских братствах, он нашел нужным добавить, что и в Москве, по свидетельству патриарха Феофана, «теж суть люде мудрии и богослове православный язык Греческий знаючии»⁵⁰. Особый раздел «о зацности и мужестве народу Российского», где подробно описываются боевые подвиги «древних россов», завершается сообщением, что продолжение этих подвигов в современности — это не только морские походы запорожцев, но и взятие русскими Казани и Астрахани⁵¹.

Наконец, нужно отметить еще одну важную, новаторскую черту труда Копыстенского. Для авторов более раннего времени «Русь», «русский народ» — это прежде всего украинцы и белорусы в пределах Речи Посполитой, а Русское государство — это Москва. У Копыстенского тоже можно иногда встретить применительно к Русскому государству термин «Москва». Однако чаще он пользуется иными обозначениями: украинцы и белорусы в Речи Посполитой — это «Малая Россия»⁵². Русское государство и русские — это «Великая Россия» и «великороссов ве»⁵³. После «Палинодии» это новое название Русского государства появилось и в других произведениях⁵⁴. Употребление таких терминов подчеркивало родство восточнославянских народов, принадлежавших, по выражению З. Копыстенского, к одному «Росскому поколению». В употреблении таких названий отразились и размышления над характером судеб разных частей некогда единой Киевской Руси. З. Копыстенский называл Русское государство «Великой Россией», конечно, не потому, что отождествлял его с историческим центром Древнерусского государства. Он хорошо знал, что этот центр находился в Киеве. «Малой Россией» стали те части Древней Руси, которые оказались под чужой, иноземной властью, а «Великой Россией» стала Северо-Восточная и Северо-Западная Русь, сумевшая освободиться от иноземного господства и создать свою мощную державу. От этой державы украинское и белорусское население «Малой России» ждало помощи и поддержки. Эти чаяния и надежды получили яркое выражение в ходе резко усилившихся в 20-е годы русско-белорусско-украинских контактов.

Первые шаги к установлению таких связей предприняли в 1622—1623 гг. укрывавшийся от репрессий польско-литовских властей на Заднепровье епископ перемышльский Исайя Копинский и З. Копыстенский, пославший в подарок царю и патриарху экземпляры отпечатанных в Киево-Печерской лавре «Бесед Апостольских» И. Златоуста. Если первоначально, таким образом, речь шла об установлении связей с Левобережной Украиной и Киевом, то вскоре ареал контактов расширился: в 1626 г. в Москву прибыли посланцы православного епископа г. Львова И. Тиссаровского, а в 1628 г. ее посетили представители Виленского братства. Всего на протяжении 20-х годов в Москве побывало несколько десятков таких посольств. Послы — представители епископств, монастырей, братств — просили помощи, и с начала 20-х годов из Москвы в различные центры Украины и Белоруссии стали постоянно направляться церковная утварь, книги и прежде всего материальные средства: деньги и «мягкая рухлядь» — меха. Разумеется, известная часть этих средств расходилась на нужды различных мелких обителей, не игравших существенной роли в жизни страны, однако этого никак нельзя сказать о той помощи, которая оказывалась (и неоднократно) таким крупным центрам просвещения и культуры Украины и Белоруссии, тесно связанным с нарождавшимся освободительным движением, как Киево-Печерская лавра, Киевское братство, Виленское братство. Большое значение имели и регулярные (и значительные по размерам) субсидии, предоставлявшиеся в 20-х годах киевской митрополичьей кафедре, ставшей в годы правления И. Борецкого одним из главных центров идейной борьбы с польско-литовской властью⁵⁵. Позднее, оценивая значение постоянной помощи со стороны России, И. Борецкий писал, что если бы не эта поддержка, ему бы не осталось ничего другого, как «бежати в дальную страну где без вести»⁵⁶.

Обобщая в целом содержание посланий, направлявшихся в 20-е годы XVII в. в Москву из украинских и белорусских центров, можно отчетливо выделить два основных мотива. Первый — это констатация тяжелого положения, в котором находились церковные учреждения, что и вынуждало их обратиться к царю и патриарху за помощью⁵⁷. Это тяжелое положение то в скрытой форме⁵⁸, то совершенно открыто⁵⁹связывалось с политикой иноземной и иноверной власти. Другой мотив — это то, что с просьбами о помощи обращаются не к чужим, а к «своим»⁶⁰ и что речь идет о помощи храмам и обитателям, основанным «прародителями великих и пресветлых князей и царей московских»⁶¹. Отсюда было уже недалеко до утверждения, что именно эти потомки «прародителей», правители «единокровного» народа являются представителями единственной законной власти, а короли Речи Посполитой — иноземные завоеватели, с которыми следует бороться.

Тенденция именно к таким выводам обозначилась в самом начале русско-украинских контактов. Уже первая известная нам грамота украинского деятеля, посланная в Москву, грамота Исайи Копинского от 4 декабря 1622 г., была адресована фактическому правителю Русского государства Филарету Никитичу, «патриарху Великой и Малой России и до последних Великого океана»⁶². Что речь не может идти о какой-то случайности, доказывается тем фактом, что аналогичный титул дан Филарету и в «Палинодии» З. Копыстенского⁶³.

Пожалуй, наиболее интересно то, что проявившаяся здесь политическая ориентация получила отражение и в печатном тексте, увидевшем свет в типографии Киево-Печерской лавры и распространявшемся в Речи Посполитой. Речь идет о написанном З. Копыстенским предисловии к «Беседам» И. Златоуста, опубликованным в 1623 г. Труд был посвящен одному из наиболее знатных представителей православной шляхты — кн. С. Четвертинскому, и это обстоятельство З. Копыстенский использовал, чтобы поместить в нем похвалу Владимиру Мономаху — предполагаемому предку Четвертинских. Главную заслугу этого правителя З. Копыстенский видел в том, что он «Речь Посполитую Российскую незгодами и внутрними войнами сынов и потомков оного великого Володимера... утрапленую успокоил... князства Роскии разорваныи знову делностю своею в едно споил и злучил и до единовладства по-старому привел».

Эта «похвала» в его повествовании была соединена с рассказом «Хроники Росской» о походе Мономаха во Фракию и вручении ему императорских регалий, почерпнутым из русской исторической традиции с очень характерной концовкой: «И так от того часу князь великий Во-лодимер Всеволодович назван бысть Мономахом и царем Великия России ...и от того часу тою короною царскою коронуются великие князи, где поставляни бывають на Великое княжение Российское».

Еще дальше разъяснялось, кто является этими преемниками «единовластца» «Речи Посполитой Российской» Мономаха — «од тоготеды Володимера Мономаха Всеволодовича все цареве Московский»⁶⁴. Это рассуждение интересно не только своей совершенно очевидной политической направленностью. Перед нами показательный пример рецепции на украинской почве памятников русской публицистики XVI в., связанных с «киевской» темой — рецепции, осуществленной в ходе начавшейся борьбы за воссоединение.

Высказывания эти были лишь жестами в сторону России, хотя и многозначительными. Вскоре, однако, появились и конкретные планы совместного выступления украинцев, белорусов и русских войск против польско-литовских феодалов.

Первое известное нам упоминание о подобных планах встречается в отписке путивльских воевод в Москву от июня 1621 г., т. е. как раз в то время, когда произошло крупное выступление ряда объединившихся групп украинского и белорусского общества против религиозной политики польско-литовского правительства. Это выступление сопровождалось заострением отношений между правительством и казачеством. Именно в это время потерял гетманский пост сторонник соглашения с польско-литовскими феодалами П. Сагайдачный, гетманом стал склонявшийся к более радикальным действиям Яков Бородавка, а казацкое войско открыто взяло под свою защиту новых православных епископов, которых приказал арестовать Сигизмунд III.

На Украине польско-литовское правительство действовать силой не решилось, но на белорусское мещанство, посмевшее выступить против религиозной политики Сигизмунда III, обрушилась волна репрессий: руководители Виленского братства были брошены в тюрьму, а на их имущество наложен секвестр, представители православных мещан удалены из магистрата, православные ремесленники исключены из цехов, у них силой были отобраны ключи от сундуков с цеховыми привилегиями⁶⁵. В этих условиях Я. Бородавкой была созвана в середине июня 1621 г. в Сухой Дубраве казацкая рада. На раде выступил И. Борецкий, обвиняя Сигизмунда III и его правительство в политике преследования «старой веры». В подтверждение этих обвинений им были зачитаны письма из Вильна. В Варшаву было направлено казацкое посольство с требованием прекратить преследования и признать новую православную иерархию. В противном случае казацкое войско угрожало прибегнуть к силе. «Надо очень опасаться, чтобы казаки не устроили какого-нибудь большого восстания и не вышло крестьянской войны», — с беспокойством писал побывавший на раде королевский посланец⁶⁶.

Казаки при этом должны были, несомненно, задумываться над тем, что будет, если правительство откажется пойти на уступки и попытается проводить на Украине ту же политику суровых репрессий, что и в Белоруссии. Что они рассчитывали делать в этом случае, позволяет выявить упоминавшаяся выше отписка путивльских воевод. В ней говорилось, что казаки в случае наступления польского войска намерены «засесть Киев да те все городы, которые на мирном постановенье отданы к Литовской земле (имелась в виду захваченная интервентами Северская земля с главными городами Новгород-Северским и Черниговом. — Б.Ф.). А позаседь-де, государь, городы, хотят бити челом тебе, государю». Далее воеводы сообщали, что в Киеве собирают запасы, так как «боятца... осады от поляк. А черкасы... и киене (т. е. киевляне. — Б.Ф.) в одном совете»⁶⁷.

Это свидетельство представляет большой интерес по крайней мере в двух отношениях. Во-первых, очевидно, что уже в самом начале 20-х годов в сознании части казаков идея активного отпора наступлению польско-литовских феодалов стала соединяться с представлением, что успешно защитить свои интересы казачество может лишь при поддержке России, лишь после воссоединения украинских земель с Русским государством. Во-вторых, важно, что такая позиция казаков совпадала с позицией горожан Киева — в то время главного очага украинского просвещения и культуры и главного очага идейной борьбы против политики польско-литовского правительства.

В той международной ситуации, в какой находилась Речь Посполитая в 1621 г., эти настроения не могли вылиться в какие-либо конкретные решения. Стране угрожало вторжение войск султана Османа. В этих условиях правительство не могло прибегать к репрессиям против казаков, а казаки, не желавшие допустить вторжения османов на Украину, должны были сражаться против них вместе с королевской армией (так называемая Хотинская война). С окончанием войны временно отступивший на задний план конфликт снова обострился. К 1624 г., отказавшись удовлетворить казацкие требования, правительство Речи Посполитой приступило к подготовке военной экспедиции, чтобы силой восстановить нарушенные позиции польско-литовских феодалов на Украине. В этой обстановке вопрос о воссоединении Украины с Россией стал предметом серьезных политических переговоров.

Осенью 1624 г. в Москву прибыл один из поставленных в 1621 г. православных иерархов — епископ луцкий И. Борискович. Хотя не все материалы переговоров сохранились, основные цели этой миссии не вызывают сомнений. Они вполне ясно, в достаточно прозрачной форме средневековой аллегории были изложены в доставленной посланцем грамоте И. Борецкого. В этой грамоте от 24 августа 1624 г. царь Михаил сравнивался в библейским Иосифом Прекрасным, который, перенеся тяжелые испытания и став наконец великим правителем, своего младшего брата «единоутробного Вениамина благоутробне с слезами приятова». Как Иосиф позаботился о Вениамине, так и царь, «отрасль и племя великих вся Россия самодержцов», должен позаботиться о «российского ти племени единоутробным людем державы ти и твоему самому царскому величеству родом плоти и родом духа единоя». Тем самым в грамоте подчеркивалось, что речь идет о помощи народу, связанному с русским народом не только единством веры, но и единством происхождения («единоутробные», «юнейшие братья»). При этом, что особенно важно, речь шла о помощи не только «хлебы прекормлением щедротами», но и «промыслом о свободе». Кто угрожает свободе «единоутробных» братьев, выяснялось в заключительной части документа, где давалась яркая картина тяжелого положения украинцев и белорусов в Речи Посполитой, где «всесилие королевскою державою меч на православных обостриша»⁶⁸. Есть все основания рассматривать этот документ как первое официальное обращение высокопоставленного представителя украинского общества к русскому правительству с призывом начать борьбу за свержение иноземного господства над белорусскими и украинскими землями.

Как видно из сохранившегося фрагмента русского ответа на предложения, переданные И. Борисковичем⁶⁹, в происходивших в Москве в январе 1625 г. переговорах затрагивались вопросы о предоставлении на русской территории убежища для православных епископов и Запорожского войска, о предоставлении казакам военной помощи («казаков столко не будет, чтоб им стояти против поляков без помочи») и, наконец, о принятии украинских и белорусских земель под русскую власть («они все государьской милости рады и под государевою рукою быти хотят»).

Уже сам перечень обсуждавшихся вопросов позволяет предполагать, что организация посольства не была делом одного Борецкого (или даже шире: верхушки православного духовенства), что к нему имело непосредственное отношение и казачество. В этом убеждают и некоторые дополнительные наблюдения. Во время переговоров И. Борискович передал царю и патриарху «прошенье» И. Борецкого и всех епископов, чтоб они «милость показали» и простили запорожцам их участие в походе 1618 г. на Москву. На это последовал ответ, что о сделанном тогда запорожцами царь «вперед памятовати не будет, а они б за то царскому величеству служили»⁷⁰. Представляется не случайным, что еще до отъезда И. Борисковича из Москвы туда в феврале 1625 г. прибыло казацкое посольство (во главе с И. Гирей) с грамотами от гетмана Каленика Андреева и всего войска Запорожского⁷¹. Материалы о пребывании посольства в Москве не сохранились, но, судя по данным более поздних источников, именно это посольство заключило новое соглашение о приеме Запорожского войска на царскую службу. В декабре 1625 г. в королевской инструкции на сеймики с тревогой говорилось о том, что запорожцы вступили в соглашение с Москвой, откуда получили жалованье («упоминки»). Обеспокоенный этим коронный гетман С. Конецпольский потребовал от запорожцев не только прервать всякие сношения с Москвой, но и выдать ему царские грамоты и самих ездивших в Россию послов. Однако казаки не только отказались это сделать, но и заявили, что служить московским государям и получать от них жалованье за борьбу с Крымом — это их старое право⁷². Зимой 1626/27 г. в Россию снова приехали за жалованьем послы от гетмана Дорошенка и Запорожского войска⁷³. Запорожскому войску в эти годы неоднократно посылались с жалованьем царские грамоты, которые позднее были «сысканы» в войсковой казне, когда Б. Хмельницкий готовился к соглашению с Россией⁷⁴. Таким образом, контакты завязались довольно оживленные, но после Куруковского мира это были связи с реестровым войском, а с «неписьменными» казаками, собиравшимися на Запорожье, русское правительство сношений не имело⁷⁵. Это в дальнейшем сказалось неблагоприятно на развитии русско-украинских политических связей накануне Смоленской войны.

Что касается главного на переговорах вопроса, то русские представители боярин И.Б. Черкасский и думный дьяк И.Т. Грамотин предложили через Исаакия выступившим против польско-литовской власти силам заключить между собой «соединенье и укрепленье» и после этого вернуться к переговорам с русским правительством, а «царское величество и святейший патриарх будут о том мыслити... как бы вас всех от еретиков во избавленье видети»⁷⁶. По-видимому, для продолжения переговоров прибыли в июне 1625 г. в Москву посланцы И. Борецкого — В. Полочанин и Д. Балакирев — с его «изустным» приказом⁷⁷, но материалы этих переговоров не сохранились. К сожалению, нам очень мало известно и о последующем развитии русско-украинско-белорусских политических контактов во второй половине 20-х годов XVII в. в условиях продолжавшейся политики репрессий и преследований в Белоруссии и сложной и противоречивой ситуации на Украине после заключения в ноябре 1625 г. Куруковского соглашения.

В сентябре 1625 г. кварцяное войско вместе с посполитым рушением украинских воеводств попыталось разгромить собравшееся в районе Белой Церкви казацкое войско. На Украине началась настоящая большая война, продолжавшаяся несколько недель⁷⁸. Эта война стала как бы кульминационным пунктом развернувшейся в первой половине 20-х годов борьбы казачества и поддержавших его социальных группировок украинского общества против политики, проводившейся на Украине польско-литовскими феодалами. В ходе развития этой борьбы, по мере того как народные выступления приобретали все больший размах, наметилось социальное размежевание в блоке сил, которые в 1621 г. приняли участие в восстановлении православной иерархии. К началу польско-казацкой войны верхушка православной шляхты оказалась в польском военном лагере. Характерен отзыв виднейшего магната того времени Ю. Збаражского о кн. С. Четвертинском, представителе семьи, особо известной своим покровительством православию и поддержкой православных епископов: «Хотя он греческой религии, но... я знаю, что он рад был бы увидеть казаков утопленными в одной ложке»⁷⁹. По-видимому, тот же фактор вызвал колебания и в рядах казацкой верхушки, что оказало свое влияние на исход войны.

Хотя момент для нападения был выбран удачно для правительства Речи Посполитой (значительная часть запорожцев была в это время в походе на Черном море), гетману С. Конецпольскому не удалось разбить казацкое войско. Заключенный после долгих затяжных боев договор носил характер компромисса между сторонами⁸⁰.

Явной уступкой казачеству был один из главных пунктов договора — создание 6-тысячного реестра, в то время как еще в 1623 г. польско-литовское правительство соглашалось лишь на 2-тысячный реестр⁸¹. Вошедшим в состав реестра казакам подтверждались их права и вольности (самоуправление, свобода от налогов, неподсудность местным властям), и правительство обязывалось ежегодно платить им жалованье. Это, однако, касалось лишь вошедших в реестр «старых» казаков, принадлежавших к наиболее состоятельной, зажиточной части казачества. Основной массе казаков договор предоставлял лишь амнистию за участие в восстании — они должны были вернуться в подданство к своим прежним господам, а реестровые казаки обязывались в будущем не принимать их в свои ряды. Еще более существенно, что в обмен за предоставленные им права реестровые казаки обязывались «не допускать сборищ и не созывать людей, выписанных из реестра» и подавлять «всякое своеволие и неповиновение», а также препятствовать походам запорожцев за море и сжигать казацкие «чайки». На Запорожье следовало поставить «залогу» из 1 тыс. человек, которая не должна была допускать сообщение между волостями и Запорожьем. В целом, таким образом, договор представлял собой попытку укрепить позиции польско-литовских феодалов на Украине путем соглашения с казацкой верхушкой, которая должна была стать дополнительной опорой для польско-литовской власти в этом районе⁸².

У массы «неписьменных» казаков соглашение с самого начала вызвало глухой отпор. Они стремились продолжать борьбу, надеясь на помощь русского правительства. В декабре 1625 г. посланец И. Борецкого поп Филипп сообщил в Москве: «А которых-де людей от казачества отставливают, и те казаки все мыслят посылати бить челом тебе, государю... чтобы ты, государь, пожаловал их; велел им помочь учинить своими государевыми людьми на поляков. И оне-де, казаки, станут служить тебе, государю, и городы литовские станут очищать в твое государево имя»⁸³. Таким образом, идея совместной вооруженной борьбы за воссоединение Украины и Белоруссии с Россией, впервые зафиксированная в 1621 г., продолжала жить среди казачества.

Аналогичные настроения можно проследить и в ряде грамот, направлявшихся в Москву представителями духовенства. Примером могут служить грамоты И. Борецкого, в которых он ясно давал понять, что единственно законной властью он считает российских государей, а вовсе не польско-литовских правителей. Хотя, писал он, например, в грамоте 1627 г., приходится «иноверным работати нам властем», но «подобаше нам худым и озлобленным... российским сыном всегда к своим преимущим благодарованным вашим державным царским повиноватися скифетром». Он просил царя и патриарха «да воспоминают отечества вашего Российского селения и нас худых и нищетных тех населник»⁸⁴. И. Борецкий и ряд других представителей украинского духовенства также систематически снабжали русское правительство разнообразной информацией о положении в Речи Посполитой.

Польско-литовскому правительству лишь частично удалось добиться тех целей, которые оно себе ставило при заключении Куруковского договора. Правда, после этого соглашения заметно обострились отношения между реестровыми и нереестровыми казаками, но добиться с помощью реестрового казачества стабилизации положения на Украине не удалось. К концу 20-х годов Запорожье снова стало очагом борьбы с господствующими порядками. Сюда собирались «неписьменные» казаки и вообще беглые, которые, как сообщали в Москву, «королевсково повеления ни в чом не слушают»⁸⁵. В мае 1629 г. правительственный комиссар реестра Хмелецкий с тревогой сообщал королю: «На Запорожье собралось казаков почти столько, сколько их было под Хотином и даже больше»⁸⁶. Собравшиеся на Запорожье казаки создали свою военную организацию, не подчинявшуюся реестровому гетману. Во главе их к 1630 г. стал свой гетман Тарас Федорович⁸⁷.

Вместе с тем польско-литовскому правительству и само реестровое казачество в целом не удалось превратить в послушный инструмент своей политики. Несмотря на пожалованные им права и привилегии часть реестровых казаков продолжала подвергаться притеснениям со стороны местных феодалов, пытавшихся овладеть их имуществом, не позволявшим казакам заниматься торговлей, правительство не выплачивало им обещанного жалованья и т. д. В итоге значительная часть реестровых казаков была также недовольна своим положением, и поэтому политика казацкой старшины, стремившейся к сотрудничеству с польско-литовскими властями, постепенно теряла поддержку и реестрового войска.

Насилия жолнеров кварцяной армии, размещенной зимой 1629/30 г. на постой на украинских землях, в этом напряженном положении сыграли роль спички, поднесенной к пороховой бочке. Весной 1630 г. на Украине разразилось казацкое восстание, которое возглавил Тарас Федорович⁸⁸. Восстание охватило значительную часть Поднепровья и Левобережья, откуда бежала не сумевшая овладеть положением казацкая верхушка и часть верных правительству реестровых казаков, а также вынуждены были отступить войска Речи Посполитой. Центром сбора казацкого войска стал город Переяславль на Левобережье. Выбор этого пункта исследователи справедливо связывают с надеждами на получение помощи от русского правительства и воссоединение Украины с Русским государством. Уже в период восстания об этих планах стало известно польско-литовскому правительству⁸⁹, поэтому на переговорах с восставшими гетман С. Конецпольский требовал выдачи Тараса как изменника Речи Посполитой. На это требование последовал весьма характерный ответ: «Не он один виноват, но все войско»⁹⁰.

Как хорошо показано в литературе, восстание Тараса сочетало в себе черты народно-освободительного и антифеодального движения. Одним из главных лозунгов восстания была борьба «за веру», против проводившейся польско-литовским правительством политики притеснения православных. Как правильно указывал К.Г. Гуслистый, борьба «за веру» в тех условиях объективно означала борьбу за сохранение украинской народности, за развитие ее национальной культуры⁹¹.

Другим важнейшим лозунгом восстания была борьба за казацкие права и вольности. При этом предводители восстания обещали эти права и вольности всем, кто вступит в состав казацкого войска. В итоге на охваченной восстанием территории произошло массовое «показаченье» населения — крестьян и мещан. Выходившие из подданства крестьяне громили шляхетские имения, уничтожали шляхетские имущественные документы. Активное участие приняло в восстании и мещанство ряда городов; так, жители Корсуни при подходе казаков сами напали на находившийся в городе польский гарнизон. Присоединилась к войску Тараса и значительная часть «реестровых» казаков.

Размах народного движения вел к обострению противоречий не только между польско-литовскими феодалами и украинскими народными массами, но и между отдельными социальными группировками украинского общества. Так, если рядовые горожане поддерживали Тараса, то богатая верхушка киевского мещанства помогала идущей против восставших кварцяной армии перейти Днепр⁹². По свидетельству «Львовской летописи», казаки убили 20 киевских купцов, возивших продовольствие в польский лагерь⁹³. Наступил раскол и в среде православного духовенства. Если И. Борецкий принял активное участие в подготовке восстания⁹⁴, то иную позицию занял другой видный представитель православной иерархии — архимандрит Киево-Печерской лавры Петр Могила. Выходец из молдавского боярского рода, состоявший в родстве с рядом польских магнатских фамилий, он не только укрыл в монастыре польских шляхтичей, спасавшихся от восставших, но и жаловался им на притеснения, которые архимандрит и монахи терпят от казаков⁹⁵. Размах народного движения, по-видимому, повлиял отрицательно и на зажиточные слои казачества, что сказалось на развитии последующих событий.

На Украину «кровью хлопов гасить своеволие» двинулась кварцяная армия во главе с С. Конецпольским. В начале мая 1630 г. под Переяславлем начались бои с казаками. Бои, продолжавшиеся в течение трех недель, были неудачными для польского войска, в тылах которого разворачивалась партизанская война, но и казаки не могли нанести ему полного поражения. Заключенный в конце мая договор вносил в условия Куруковского соглашения ряд изменений, благоприятных для казачества (некоторое расширение реестра, отказ правительства от вмешательства в выборы гетмана). О наказании участников восстания не было и речи.

Как правильно указал К.Г. Гуслистый⁹⁶, украинское общество восприняло такой итог войны как поражение польско-литовской власти и победу казацкого войска. Автор Львовской летописи с гордостью подчеркивал, что когда С. Конецпольский ходил на казаков, то лишь «людий много стратил, сам ледве ся выніс... і познал що казаки!»⁹⁷ Автор другого памятника украинского летописания первой половины XVII в., Острожской летописи, описывая поражение поляков, также саркастически замечал: «Ліпеи здобилися козаки дома, ніже на море ходячи, ні един шляхтич не пришол до дому»⁹⁸.

После восстания 1630 г. сила казацкого войска, его способность наносить сильные удары Речи Посполитой стали очевидными. По-видимому, итоги восстания 1630 г. в немалой мере повлияли на принятие русским правительством решения возобновить борьбу с Речью Посполитой за воссоединение украинских и белорусских земель и обратиться к запорожскому казачеству с предложением о совместном выступлении против польско-литовских феодалов⁹⁹. Уже осенью 1630 г. И. Борецкому для передачи «запорожским черкасам» были посланы царские грамоты, а с ними и грамоты восточных патриархов с призывом, «чтоб монарху московскому поклонилися»¹⁰⁰.

К началу 1631 г. положение на Украине снова осложнилось. Новый договор удовлетворил лишь интересы зажиточной части казачества. Массы «неписьменных» казаков он не касался, и попытки реестровой старшины вернуть их в прежнее состояние с помощью войска Речи Посполитой натолкнулись на открытое сопротивление. К лету 1631 г. запорожские войска во главе с Тарасом снова «стали в Черкасех да в Переясловле да в Каневе»¹⁰¹. Обнародование русских предложений могло в этой ситуации легко привести к новому восстанию. Однако смерть 2 марта 1631 г. митрополита И. Борецкого помешала ему выполнить просьбу русского правительства: грамоты попали в руки П. Могилы, который отказался передать их запорожцам¹⁰². Лишь осенью 1631 г. казакам стало известно о русских предложениях. Тогда же определилось и неодинаковое отношение к ним разных групп казачества. Донской казак, побывавший в Каневе на раде, созванной гетманом реестровых казаков П. Кулагой, сообщал, что «мелкие-де люди черкасы говорили все, что им служить тебе, государю», а им возражали «лучшие люди черкасы, которые пристали к поляком»¹⁰³. Эти разногласия были лишь одним из проявлений острых расхождений между реестровым казачеством и запорожцами, которые в 1632 г. переросли в ряд открытых столкновений¹⁰⁴.

Для связей России с украинскими землями в этот период — период подготовки и начала так называемой Смоленской войны Русского государства с Речью Посполитой — было важно, что И. Борецкого сменил на киевской кафедре его близкий сподвижник, сторонник воссоединения с Россией, популярный среди казачества Исайя Копинский. В январе 1632 г. в Путивль прибыл с тайным поручением к царю и Филарету его посланец, игумен Иов¹⁰⁵. Хотя содержание переговоров посланца с русскими дипломатами остается неизвестным, судя по ходу последующих событий, можно думать, что речь шла о том, чтобы вмешаться в борьбу разных слоев казачества, поддержав авторитетом кафедры сторонников выступления против Речи Посполитой.

Важной вехой в этой борьбе стала созванная в начале осени 1632 г. казацкая рада в Черняховской Дубраве (около Канева) с участием и реестровых, и «неписьменных» казаков, а также православного духовенства во главе с И. Копинским. При активном участии И. Копинского и под давлением «неписьменных» казаков реестровая старшина во главе с П. Кулагой была отстранена от своих должностей, а вместо нее были выбраны новый гетман Деденко и полковники «из чорных людей, которые-де преж сего бились с поляки в прошлом во 138 году под Переяславлем»¹⁰⁶.

Позднее новая старшина, собравшись на раду в Корсуне, приняла весьма важные решения: если польско-литовское правительство будет продолжать религиозные преследования и репрессии казачества, то казаки «хотят бить челом государю, чтоб их ты, государь, принел под твою государеву руку... А они-де, черкасы, хотят застать от Киева по Днепру до устья и с поляки битца». И. Копинский обещал, со своей стороны, просить царя, чтобы он принял казаков «под свою руку»¹⁰⁷.

Хорошо осведомленное об этом от «выходцев» (казаков) русское правительство рассчитывало, что, может быть, не сразу, но действия русской армии будут поддержаны выступлением запорожского казачества. И эти надежды определенно подкреплялись активным взаимодействием населения Северской земли с вступившими на эту территорию русскими войсками. В грамоте от 30 января 1633 г., адресованной «розных городов детем боярским и северских украинных городов вольным людем, которые ныне объявились в войне на Севере», им запрещалось вести войну на территории «черкасских городов», так как «черкасы стоят за веру против еретиков... и за то у них с польскими людьми за веру бои были великие да и ныне есть»¹⁰⁸. Перспектива скорого воссоединения становилась реальной, но в то время ей не суждено было осуществиться.

События 1632 г. крайне напугали польско-литовское правительство: восстание запорожского казачества в условиях войны с Русским государством могло поставить Речь Посполитую в критическое положение. Вместе с тем перспектива повторения восстания 1630 г. не устраивала также социальные и имущественные верхи украинского общества.

Устремления этих кругов ярко выразил несколько позже такой близкий к П. Могиле человек, как С. Коссов. Посвящая написанный им «Патерик Печерский» А. Киселю, он восхвалял этого знатного православного феодала за то, что тот добился «удовлетворения русского народа без затруднения дел Речи Посполитой». Они, конечно, добивались определенной «культурно-национальной автономии» для украинского и белорусского населения в Речи Посполитой, но еще больше они были заинтересованы в сохранении традиционного общественного устройства этого государства. Так складывались условия для компромисса этих общественных слоев (православной шляхты, связанных с ней представителей иерархии, богатого мещанства, казацкой верхушки) и польско-литовской власти — компромисса, направленного против народно-освободительного движения на Украине и против Русского государства.

Первым актом этого компромисса было подписание новым королем Владиславом в декабре 1632 г. «Пунктов» о признании Речью Посполитой православной иерархии и о возвращении ей части церковных имуществ, захваченных униатами. Характерно, однако, что при этом правительство отказалось утвердить старых православных епископов — выходцев из мелкой шляхты и мещанства, связанных с братствами, казачеством, и они были заменены новыми лицами — лояльными по отношению к Речи Посполитой выходцами из знатной православной шляхты. Так, И. Копинский был заменен на киевской кафедре П. Могилой¹⁰⁹.

О политической ориентации нового митрополита красноречиво свидетельствует тот факт, что в его правление связи киевской кафедры с Москвой прервались на ряд лет, а в изданиях, выпускавшихся под его надзором типографией Киево-Печерской лавры, появились посвящения знатным православным феодалам, где восхвалялись их военные заслуги в Смоленской войне с Россией и при подавлении казацких восстаний¹¹⁰. Естественно, что новая иерархия служила интересам тех общественных сил, которые вызвали ее к жизни.

Значение этой меры было не только в том, что православной шляхте (прежде всего) возвращалась часть прав и вольностей, утраченных ею после Брестской унии. Эта акция, по существу, не затрагивала основы господства польско-литовских феодалов над белорусскими и украинскими землями, но могла оказать немалое воздействие на белорусское и украинское население, в первую очередь на казачество, и удержать его от перехода на сторону Русского государства¹¹¹, так как она трактовалась и изображалась как первый шаг по пути пересмотра новым «добрым монархом» традиционной польско-литовской политики на белорусских и украинских землях, шаг, за которым последуют другие. Реестр был временно вообще отменен. Рыльский воевода в мае 1633 г. сообщал, что на Украине «охочих людей... накликают, чтоб всякие охочие люди писались вновь в казаки, а которые-де старые казаки были отставлены, и тем... велено быти по прежнему и деньги и сукна тем ново прибылым и старым казаком велено ж давать»¹¹². Еще ранее, 18 декабря 1632 г., Владислав IV обратился с письмом к Запорожскому войску, извещая о признании православной иерархии и призывая казаков к защите Речи Посполитой, он обещал удовлетворить все их пожелания по окончании войны¹¹³. Пропагандистскую кампанию Владислава IV и польско-литовских властей энергично поддерживали их новые союзники. П. Могила лично благословил войско, собранное казацкой старшиной для похода на Россию¹¹⁴. Правда, собранное верхушкой реестра войско явно не проявляло боевого духа¹¹⁵, однако благодаря совместным усилиям польско-литовского правительства и социальных верхов украинского общества до нового восстания против Речи Посполитой дело не дошло, и этим во многом надо объяснять безрезультатный для Русского государства исход Смоленской войны.

Сразу по ее окончании выяснилась лживость королевских обещаний казачеству. Назначенные королем специальные эмиссары сначала Лукаш Жолкевский, а затем Адам Кисель приступили к восстановлению прежнего реестра, пытаясь снова вернуть массу «неписьменных» казаков в зависимость от прежних господ. Они действовали в тесном контакте с реестровой старшиной и пытались использовать для воздействия на казаков авторитет нового киевского митрополита. У днепровских порогов, чтобы препятствовать бегству казаков и крестьян на Запорожье, была построена крепость Кодак¹¹⁶. Положение на Украине вновь обострилось. Зимой 1634/35 г. в Каневе состоялась казацкая рада, где гетман Тарас призывал казаков «стоять за крестьянскую веру против ляхов»¹¹⁷. Поднять большое восстание в тот момент не удалось, но на Запорожье и в степных городках постепенно возникали очаги сопротивления. Одним из важных центров сбора выступивших против польско-литовской власти казаков стал Дон, где нашли приют вожди восставших — Тарас Федорович и Сулима¹¹⁸. На Дону запорожцы получили не только приют, но и помощь. Летом 1635 г. Сулима пришел с Дона на Днепр и разрушил Кодак «з запорожскими и донскими казаками»¹¹⁹. Вместе с тем оживились и связи украинского населения с Русским государством. К середине 30-х годов XVII в. относятся первые попытки массового переселения украинцев на русскую территорию. Уже зимой 1634/35 г. полтавский полковник Яцко Острянин хотел идти «со всеми плотавцы на государево имя»¹²⁰, а летом того же года выражало желание перейти на русскую службу и просило разрешения селиться на русской территории «ниже Белагорода на Чюгуеве городище» собравшееся в степных городках казачье войско во главе с Тарасом Федоровичем¹²¹. Сразу по окончании войны русское правительство не решилось взять на службу целое казацкое войско, но разрешило «черкасам» поступать на русскую службу в индивидуальном порядке. С этого времени переселение украинцев на территорию Русского государства стало одной из распространенных форм борьбы за воссоединение и против существовавших в Речи Посполитой порядков.

Выступление Сулимы было подавлено верными польско-литовскому правительству реестровыми казаками, но борьба против польско-литовской власти продолжала нарастать. Характерной чертой настроений широких слоев народа в эти годы было усиление ненависти не только к польско-литовским властям, но и к поддерживавшим их реестровым казакам и представителям православной иерархии, которых рассматривали как изменников народному делу. Переходившие на русскую территорию казаки и крестьяне прямо говорили, что реестровые казаки «учели быть с поляки в папежской в латынской вере заодно», и киевский митрополит «православные крестьянские веры отступил»¹²².

Требование расправы с реестровой старшиной стало одним из главных лозунгов нового народного восстания.

Разразившееся в 1637—1638 гг. восстание, предводителями которого были на разных этапах Павел Бут (Павлюк), Яцко Острянин и Дмитрий Гуня¹²³, по охваченной им территории и движущим силам было очень близко восстанию 1630 г. Главными силами восстания были вышедшие из Запорожья «неписьменные» казаки, в ряды которых снова влилось большое число крестьян и мещан. К Запорожскому войску присоединилась и часть реестровых казаков. Восстание сопровождалось разгромами шляхетских имений, убийствами польских феодалов и католического духовенства. Наибольший размах народное движение снова приобрело на Левобережье, где концентрировались и главные военные силы восставших. Как и в 1630 г., это в известной мере было связано с расчетами на переход под «власть» московского царя и на получение военной помощи с Дона. О наличии у восставших таких планов сообщал в самом начале восстания гетману Конецпольскому один из предводителей реестровой старшины Ильяш Караимович¹²⁴. Позднее в казацком войске Я. Острянина действительно сражался отряд из 500 донских казаков¹²⁵. Предводители восставших пытались распространить восстание на всю Украину, посылали письма и гонцов «на Подолие, Покутье и Волынь»¹²⁶, но эти планы осуществить не удалось.

После длительной войны, продолжавшейся с перерывами с мая 1637 по август 1638 г., крестьянско-казацкое войско потерпело поражение, на население Восточной Украины, прежде всего Заднепровья, обрушились жестокие репрессии польско-литовских властей, выжигавших не только деревни, но и непокорные города и местечки. На неудаче восстания сказалось не только отрицательное отношение к восставшим верхушки богатого мещанства и православной иерархии, о чем свидетельствует торжественная встреча войск польного гетмана Н. Потоцкого в Киеве в январе 1638 г.¹²⁷, но и неустойчивая позиция реестрового казачества. Часть казаков, присоединившаяся к восстанию, после первых поражений восставших отошла от него, и в дальнейшем реестровое войско участвовало в военных действиях на стороне армии Речи Посполитой.

В истории Украины наступило так называемое «золотое десятилетие», как был назван этот период в шляхетской дворянской историографии. Это был период не только укрепления польско-литовской власти на Украине, но и резкого усиления феодальной колонизации и роста латифундий «кресовых» магнатов. Усиление феодальной эксплуатации, в частности заведение на землях Восточной Украины отсутствовавших здесь ранее барщинных повинностей, распространение феодальной зависимости на еще остававшуюся свободной часть крестьянства и «неписьменных» казаков, все более частые нарушения всемогущими магнатами городских прав и поглощение земель мелкой православной шляхты магнатскими латифундиями, а также восстановление крепости Кодак, чтобы воспрепятствовать бегству беглых на Запорожье, — вот главные характерные черты этого периода¹²⁸. Резко ухудшилось в эти годы и положение реестрового войска. По так называемой «Ординации» 1638 г. самоуправление казацкого войска было ликвидировано, а казаки подчинены власти комиссара и полковников из среды польской шляхты. Эта новая «старшина» принуждала рядовых казаков нести повинности в свою пользу, облагала их поборами, совместно с магнатами и державцами захватывала их земли, на которые у казаков не было документов, и т. д.¹²⁹ Продолжалась также политика религиозных преследований и насильственного насаждения католицизма и унии.

Хотя в эти годы не происходило крупных восстаний, сопротивление народа политике польско-литовской власти не прекращалось. Одной из важных форм сопротивления было массовое переселение украинцев (в меньшей степени белорусов) на территорию Русского государства. Начавшееся еще перед Смоленской войной, оно приобрело по-настоящему широкий размах во время подавления восстания 1637—1638 гг., а затем в годы «золотого десятилетия». Всего на русскую территорию перешло в эти годы несколько десятков тысяч казаков, мещан, крестьян и представителей православного духовенства. Предоставление со стороны русского правительства убежища этим поселенцам, принятие их на русскую службу, предоставление им льгот и материальной помощи объективно было актом поддержки народно-освободительной борьбы украинского и белорусского народов. Возникавшие при этом контакты между русским и украинским населением в районе «засечной черты», их совместная оборона от Крымской Орды, их совместные выступления (уже в 40-х годах) против произвола и угнетения феодальной администрации стали важным фактором сближения русского и украинского народов в середине XVII в.¹³⁰

Одним из очагов, где шла подготовка к возобновлению народно-освободительной войны, стал также Дон, куда после подавления восстания 1637—1638 гг. ушел с частью казацкого войска один из предводителей восстания, Д. Гуня. Собравшееся здесь большое запорожское войско вместе с донцами защищало отобранный у османов Азов и ходило в морские походы на Черное море¹³¹.

Одним из важных проявлений нарастания национального подъема в 20-х годах XVII в. было, как указывалось выше, возрастание интереса к прошлому, обращение к древнерусским традициям и творческое их восприятие. Имели ли место подобные явления в период созревания предпосылок народно-освободительной войны? Определенный ответ на этот вопрос может дать анализ разнообразной деятельности той единственной части украинского и белорусского общества, которая дает в наше распоряжение обширный письменный материал — группы представителей белорусского и украинского духовенства, в 30—40-х годах XVII в. объединявшейся вокруг митрополита П. Могилы.

Выше уже приходилось отмечать, что группировка, возглавляемая П. Могилой, отражала интересы социальных верхов этого общества, опасавшихся широкого народного движения и потому лояльных по отношению к Речи Посполитой, что и проявилось во время Смоленской войны. Однако нет оснований считать эту общественную группировку простым орудием польско-литовских властей на Украине и Белоруссии. Она имела свои взгляды на будущее украинского и белорусского населения в рамках Речи Посполитой и, когда непосредственно не затрагивались ее классовые интересы, могла открыто противостоять распоряжениям польско-литовского правительства. Так, например, обстояло дело с предписанием Владислава IV о закрытии организованных митрополитом «латинских школ», т. е. школ с преподаванием на латинском языке, «чтобы их не было ни в Киеве, ни в Виннице, ни в каком другом месте», так как это «наносит большой ущерб отцам-иезуитам»¹³². Несмотря на появление такого предписания, П. Могила сумел создать так называемую «Киево-Могилянскую Академию» — первое высшее учебное заведение украинцев и белорусов. Следует также принять во внимание, что, даже преследуя свои узкоконфессиональные интересы (например, желая усилить почитание печерских отцов), они должны были учитывать чаяния и устремления народных масс. Наконец, выявление определенных патриотических настроений даже у этой группировки, наиболее далекой от идеи воссоединения восточнославянских народов, все равно будет показательным для оценки общей ситуации на Украине.

В центре литературной продукции круга П. Могилы стояли сочинения, целью которых было прославление наиболее почитаемой православной обители на Украине — Киево-Печерской лавры и подвигов и посмертных чудес похороненных там печерских подвижников. Сопоставляя созданные с этой целью в 30—40-х годах XVII в. произведения с более ранними сочинениями — редакциями Киево-Печерского патерика второй половины XV в., — исследователи выявили в первых некоторые новые черты. Даже в таком сочинении, как «Тератургима» А. Кальнофойского 1638 г., при описании могил «печерских отцов» и их посмертных чудес встречаются эпизоды, не связанные с темой сочинения, такие, как рассказ о первых русских князьях (во введении) или описание древнего Киева, для составления которого производились специальные разыскания¹³³. Само издание украшено гравюрами с изображениями Владимира, Бориса и Глеба.

В другом сочинении этого времени, «Патерике печерском» С. Коссова 1635 г., как указал еще В.Н. Перетц¹³⁴, в традиционный текст жизнеописаний печерских монахов систематически вводятся особые экскурсы не только о крещении Руси (что имеет определенную связь с темой «Патерика»), но и о княжении Владимира, о строительстве Ярослава Мудрого в Киеве, о взаимоотношениях сыновей и внуков Ярослава. При этом сведения печатных польских хроник (прежде всего Стрыйковского) систематически сличались с текстом «Нестора»¹³⁵.

В новой редакции Киево-Печерского патерика, составленной И. Тризной в конце 40-х — начале 50-х годов XVII в. (позднее она легла в основу печатного издания 1661 г.), пополнение сборника житий печерских отцов общеисторическим материалом выступает как осознанная задача составителя-редактора. Во введении к сборнику он прямо заявлял, что традиционный предмет излагается здесь «ныне же мало пространнее от начала в лето Ноева по потопе, откуду корень изыде преславного словенского языка»¹³⁶. Древней истории Руси до правления Ярослава Мудрого была посвящена почти четвертая часть труда. И в дальнейшем повествовании можно встретить многочисленные заимствования из летописей о важнейших событиях истории Древней Руси, часто не имевших никакого отношения к истории монастыря (как, например, обширный рассказ о событиях в Галицкой земле после смерти Романа Мстиславича). Интересно, что в сборнике помещены сообщения и о событиях, происходивших в Северо-Восточной Руси (например, рассказ об убийстве Андрея Боголюбского), а в его заключительную часть вставлена статья «Родословие пресветлых князей русских самодержец... како распространиша Великую Россию»¹³⁷. Такая эволюция печерской агиографии была возможна лишь в условиях резкого роста в украинском обществе интереса к своему древнерусскому прошлому, сочетавшегося с интересом к истории братского русского народа. Не случайно к середине XVII в. относится появление украинских и белорусских списков таких прославлявших освободительную борьбу русского народа произведений, как «Сказание о Мамаевом побоище» и «Задонщина»¹³⁸. Необходимость идти навстречу общественным запросам привела к концу интересующего нас периода к определенной смене настроений в Печерской обители, к ее сближению с теми кругами украинского общества, которые выступали за освобождение от власти польско-литовских феодалов и за воссоединение с Россией.

Другим важным явлением, явно свидетельствующим о патриотическом подъеме, может служить та небывалая популярность, которую в эти годы стал приобретать культ Владимира. В 1635 г. по инициативе П. Могилы были предприняты раскопки развалин Десятинной церкви, где была обнаружена мраморная гробница с останками этого киевского князя¹³⁹. Останки Владимира были торжественно перенесены в храм Софии, а голова положена на алтарь Успенского собора лавры¹⁴⁰. Эти действия ясно показывают, как энергично старалась митрополичья кафедра использовать культ Владимира не только в своих общеидеологических, но и чисто материальных интересах (расчеты на приток паломников в лавру), но все эти шаги были бы бессмысленны, если бы именно в это время культ Владимира по размерам почитания не выдвинулся на первое место среди культов других киевских святых. Кафедра охотно поддерживала культ Владимира как «крестителя Руси», но для широких масс украинского народа имя Владимира было символом эпохи всестороннего расцвета Древней Руси, силы и могущества Древнерусского государства и справедливых общественных отношений, за которые народ был намерен бороться с польско-литовскими феодалами.

О том, насколько велик был интерес к древнему наследию и какие острые переживания оно вызывало, наглядно свидетельствует целая серия высказываний в украинской литературе середины XVII в. о памятниках древнерусской архитектуры в Киеве и некоторых других центрах Древней Руси.

Уже по крайней мере в конце XVI в., как видно из «Записок» Э. Ляссоты, киевские памятники стали привлекать к себе внимание общества, превращаясь при этом в объект легенды, относившей их возникновение ко времени легендарного Владимира¹⁴¹. Традиция эта получила дальнейшее развитие в первой половине XVII в., когда памятниками строительства Владимира считались, в частности, церковь Василия и церковь Спаса на Берестове¹⁴².

Анализируя то, что писалось и говорилось в 20—50-х годах XVII в. о древних памятниках, можно констатировать как бы сплетение двух тем. Красота и великолепие древних памятников — это наглядное свидетельство былого расцвета, материальное воплощение славных дел предков. Вместе с тем плачевное состояние этих памятников, заброшенных и полузаброшенных, есть как бы живой символ плачевного состояния белорусского и украинского народа под иноземной властью.

Наиболее ярко такие настроения отразились в речи, произнесенной нежинским протопопом Максимом Филимоновичем перед Алексеем Михайловичем 27 сентября 1654 г.: «Кому есть тайно, в какой красоте за княжения великих князей русских преславный град Киев бяше, по прямому мати градов... ныне же едва что остатки толикого прежняго благолепия осташа. Что реку о славном граде Чернигове, идеже храмы святые каменные, предивным мастерством созданные, ныне же разоренные, точию на слезы и скорбь русским людем стоят!»¹⁴³ Печальный вид разрушавшихся памятников вызывал горькие мысли об утрате своего древнего драгоценного наследия. «Едва сень их обретающихся зрим тяжце и неутешиме желяще, яко мы последний род сих зрети достигохом», — писали в 1626 г. члены Киевского братства¹⁴⁴.

Возникал вопрос, кто виновен в создавшемся положении. Какие на него давались ответы, позволяет судить сочинение под названием «Indicium», написанное монахом из Винницы и напечатанное в 1638 г. Значительная часть этого сочинения посвящена ответу на вопрос, из-за кого старые храмы «дошли до такого великого разрушения и опустошения, так что теперь от них остались одни развалины»¹⁴⁵. И автор дает определенный ответ: первым разрушил Киев польский король Болеслав Храбрый, отдавший город на разграбление своему войску, а по его стопам пошел другой польский правитель, Болеслав Смелый. Сделанное ими завершил Батый, а после них древние памятники разрушаются униатами¹⁴⁶. Так как униаты были орудием польско-литовского правительства, такой ответ был по существу обвинением польско-литовской власти в разрушении древнерусского наследия.

Такие взгляды не были особенностью только данного памятника. Другим примером может служить письмо жителей Киева Запорожскому войску 1621 г., где выражалась сильная тревога по поводу состояния, в котором оказалась София Киевская. В 1609 г. по требованию правительства знаменитый храм, построенный Ярославом Мудрым, был передан униатам, но сторонников унии в Киеве не оказалось, и церковь стояла закрытой и заколоченной¹⁴⁷. Констатировав, что новый хозяин с храма «олово обобрал и продал», киевские горожане выражали убеждение, что он сделал это нарочно («умысльне»), чтобы церковь обрушилась. Поэтому они и просили Запорожское войско принудить его к тому, «абы и накрыл, хотя соломою, жебы гнити ей не давал»¹⁴⁸.

Все это позволяет понять ту общественную обстановку, в которой в Киеве в 30—40-х годах XVII в. развернулись работы по укреплению и восстановлению древних храмов, построенных Владимиром и Ярославом. Начатые по инициативе П. Могилы эти работы проводились в значительной части на общественные пожертвования¹⁴⁹. Для митрополичьей кафедры речь шла о защите своих интересов, об обновлении старых традиционных центров культа, но для казаков и мещан, собиравших деньги на строительство, речь шла о сохранении своего исторического наследия, о проявлении непокорства по отношению к польско-литовской власти, заинтересованной в его уничтожении. Для развития связей между Россией и Украиной накануне освободительной войны, думается, имело значение, что на проведение этих работ были отпущены значительные средства русским правительством, а над украшением Софии Киевской работали московские мастера¹⁵⁰.

Мастера из Москвы были приглашены по инициативе киевской митрополичьей кафедры. Разорвав в начале 30-х годов контакты с Россией, в 1640 г. киевский митрополит сам направил в Россию посольство с просьбой о помощи при восстановлении киевских памятников. Он призывал царя «святым твоим прародителем, создателем церкви святые Софии свято поревновати». Этот призыв сопровождался символическим жестом — передачей царю Михаилу части обнаруженных останков Владимира — «прадеда всесветлого величества твоего». В другом документе — челобитной П. Могилы с предложением прислать в Москву учителей Киево-Могилянской академии, чтобы они «детей боярских и простого чину грамоте Греческой и Славянской учили», — царь выступал как «светило всему православному роду Российскому»¹⁵¹.

Таким образом, в годы «золотого десятилетия» наметилось явное изменение ранее полностью лояльной по отношению к Речи Посполитой позиции киевской митрополичьей кафедры. Даже эта группировка нашла нужным сделать определенный шаг по пути сближения с Русским государством, одобрения его объединительной программы.

Есть все основания полагать, что гораздо более радикальными были сдвиги в сознании широких слоев народных масс — казачества, мещанства, крестьянства. Именно годы «золотого десятилетия» были временем окончательного изживания их иллюзий о возможности добиться осуществления своих целей в рамках Речи Посполитой шляхетской, временем, когда укреплялось убеждение в необходимости полного разрыва с этим государством и воссоединения с Россией. Наблюдавшийся в эти годы рост интереса к древнерусской традиции, общему прошлому восточнославянских народов, несомненно, был важной и существенной частью происходивших перемен.

Эти сдвиги в сознании широких слоев народа нашли свое яркое выражение в ходе развернувшейся в 1648—1654 гг. народно-освободительной войны украинского народа под руководством Богдана Хмельницкого, которая завершилась воссоединением Украины с Россией.

Примечания

1. Жукович П.Я. Сеймовая борьба... (с. 1609 г.), вып. 1, с. 45 и сл.

2. Подробное описание внешней стороны событий см.: Жукович П.Н. Сеймовая борьба... (с. 1609 г.). СПб., 1906, вып. 3.

3. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 22, 24 августа 1624 г.

4. Тітов Ф.И. Матеріяли для історії книжної справи на Вкраїни в XVI—XVII вв. Київ, 1924, с. 47.

5. Издание этого документа см.: Жукович П.Н. Протестация Иова Борецкого и других западнорусских иерархов, составленная 28 апреля 1621 г. — В кн.: Статьи по славяноведению. СПб., 1910. Т. 3.

6. Жукович П.Н. Протестация..., с. 144—145.

7. АрхЮЗР, ч. 1, т. 7, с. 341, 529; Документы, объясняющие историю..., с. 248.

8. «Што ж ваши милости о прошлых королях Польских зречете, которые през шестьсот лет вольность набоженства нашего, хотя до того присягами не были обовязованы, в цале нам без отмены заховали» (РИБ, т. 7, стб. 1804).

9. Возняк М. Письменницька діяльність..., с. 27—28.

10. АрхЮЗР, ч. 1, т. 7, с. 392, 515.

11. Там же, с. 539.

12. Документы, объясняющие историю..., с. 284.

13. РИБ, т. 4, стб. 770.

14. Там же, стб. 1103.

15. Там же, стб. 1103.

16. Там же, стб. 1106.

17. Там же, стб. 1014.

18. Там же, стб. 1018. Эти события привлекали внимание авторов и других украинских сочинений этого времени. См., например, о них в «Синопсисе», изданном Виленским братством (АрхЮЗР, ч. 1, т. 7, с. 539).

19. РИБ, т. 4, стб. 1018.

20. Там же, стб. 1109.

21. Там же.

22. Там же, стб. 1109—1110.

23. Там же, стб. 1075.

24. Там же, стб. 1026.

25. АрхЮЗР, ч. 1, т. 7, с. 511.

26. Тітов Ф.И. Матеріяли..., с. 39.

27. Жукович П.Я. Протестация..., с. 149.

28. Там же, с. 146—147; Документы, объясняющие историю..., с. 234 и сл.

29. АрхЮЗР, ч. 1, т. 7, с. 335; Документы, объясняющие историю..., с. 244.

30. АрхЮЗР, ч. 1, т. 7, с. 336.

31. Жукович П.Н. Запорожские гетманы Бородавка и Сагайдачный в своих последних церковных и политических делах. — В кн.: Христианское чтение. СПб., 1907, т. 221, с. 206—208.

32. РИБ, т. 4, стб. 1027.

33. Там же, стб. 1029.

34. Униаты давали иное освещение исторического прошлого. Автор появившегося в 1634 г. сочинения «Rozmowa albo relatia z rozmowy dwóch Rusinów schizmatyka z unitem» К. Скупиньский возлагал всю вину за имевшие место в прошлом конфликты на русских князей, нападавших вместе с кочевниками на Польшу (АрхЮЗР. Киев, 1900, ч. 1, т. 6, с. 708—709). На этом примере хорошо видна антинациональная позиция униатских публицистов.

35. РИБ, т. 4, стб. 1014.

36. АрхЮЗР. Киев, 1914, ч. 1, т. 8, вып. 1, с. 618.

37. Жукович П.Н. Протестация..., с. 150.

38. Там же, с. 149; Тітов Ф.И. Матеріали..., с. 38—39.

39. Жукович П.Н. Протестация..., с. 150.

40. «Нет еще и 50 лет, как появились казаки, а он (Борецкий) говорит, что они были еще во времена Владимира», — написал униатский владелец на принадлежавшем ему экземпляре «Протестации» И. Борецкого (Жукович П.Н. Сеймовая борьба..., (с. 1609 г.). СПб., 1910, вып. 1, с. 195—196).

41. АрхЮЗР, ч. 1, т. 7, с. 721.

42. Витебская старина. Витебск, 1883, т. 1, с. 239—240, И февраля 1624 г.

43. Жерела до історії Украіни — Русі. Львів, 1908, т. 8, с. 287, 20 июля 1625 г.

44. Жукович П.Н. Сеймовая борьба..., СПб.. 1908, вып. 4 (1623—1625 гг.), с. 36—37.

45. О запорожском посольстве 1620 г. см.: Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 1—3, февраль — апрель 1620 г.

46. АрхЮЗР, ч. 1, т. 7, с. 340. Стоит также отметить, что в «Вершах на жалосный погреб», читавшихся в 1622 г. на похоронах Сагайдачного, об участии умершего в войне с Россией не говорилось ни слова.

47. Жукович П.Н. Протестация..., с. 143.

48. РИБ, т. 4, стб. 947, 1030—1031.

49. Там же. стб. 811, 848 и сл.

50. Там же, стб. 913—914.

51. Там же, стб. 1110.

52. Там же, стб. 1030: «Россия Малая теж, то есть Киев и Литва». В другом месте, правда, иначе: «...мы в Малой России и в Литве правоверный христиане» (там же, стб. 819).

53. РИБ, т. 4, стб. 811, 863 и др.

54. Так, в 1627 г., оправдывая перевод синаксаря на украинский язык, П. Берында писал в послесловии к своей «Постной триоди»: «...сему не пререкуйте великороссии, болгари и срьби» (Тiтов Ф.И. Матерiяли..., с. 179).

55. Сведения о контактах русского правительства с белорусским и украинским духовенством в 20-х годах XVII в. систематизированы в кн.: Харлампович К.В. Малороссийское влияние на великорусскую церковную жизнь. Казань, 1914, т. 1, с. 29—79. К сожалению, мы ничего не знаем о пропагандистской акции русского правительства, которой, вероятно, сопровождалась раздача этих средств, так как тексты царских грамот, направлявшихся на Украину и в Белоруссию, в архивных делах о приездах белорусского и украинского духовенства, как правило, не сохранились.

56. ЦГАДА, ф. 124 (Малороссийские дела), 1628 г., д. 1, л. 19, 1628 г.

57. Так, уже в грамоте И. Копинского 1622 г. читаем: «...отовсюду гонение, отовсюду нужда, отовсюду беда» (Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 15, 4 декабря 1622 г.).

58. Как писал в январе 1625 г. игумен Густынского монастыря, царю самому известны «нашого роду належащее обстояние Лядское державы над нами и власт грех ради наших» (АрхЮЗР, ч. 1, т. 6, с. 548—549, 18 января 1625 г.).

59. См. грамоту И. Тиссаровского, который в октябре 1625 г. писал «о нестроению бар-зо великом в земли нашой от съпостатов ляхов на церковь и веру нашу» (Крыловский А.С. Львовское ставропигийное братство. Прилож., с. 86—87, 4 октября 1625 г.)

60. Как выражалась в грамоте царю братия киевского Кириллова монастыря: «аще чюжи требующим милости благотворительно есть, своем же множае паче» (ЦГАДА, ф. 124, 1627 г., д. 2, л. 6, 20 июня 1627 г.)

61. Там же, л. 9.

62. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 15, 4 декабря 1622 г.

63. РИБ, т. 4, стб. 1158.

64. Тітов Ф.И. Матеріяли..., с. 69—70. Для направленности памятника характерно и то, что знатное происхождение Четвертинских автор аргументирует тем, что сам «великий царь» Иван IV признал их своими родственниками (там же, с. 71).

65. Жукович П.Н. Архиепископ Мелетий Смотрицкий в Вильне в первые месяцы после своей хиротонии. — В кн.: Христианское чтение. СПб., 1906, т. 221, с. 862—863, 874—875.

66. Łukaszewicz У. Dzieje kościołów wyznania helweckiego w Litwie. Poznan, 1843, s. 165—166.

67. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 8, с. 17, 30 июня 1621 г.; Гуслистый К.Г. Исторические связи..., с. 38.

68. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 22, 24 августа 1624 г.

69. ЦГАДА, ф. 124, 1625 г., д. 1, январь 1625 г.

70. Там же, д. 1, л. 2.

71. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 24, февраль 1625 г.

72. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 32, декабрь 1625 г.; Жукович П.Н. Сеймовая борьба... СПб., 1910, вып. 5, с. 11—12, 61—62. Более позднее упоминание о выданной казакам царской грамоте см.: Соловьев С.М. История России, кн. 5, с. 179.

73. Сведения об утраченных материалах этого посольства сохранились в Описи архива Посольского приказа 1673 г. (ЦГАДА, ф. 138, кн. 4). Так, в ней упомянуты «2 листа» 1627 г. «запорских (!) черкас о посланцех о Семене Сомове с товарыщи, что посланы они к Москве, а бьют челом на государеве жалованье, что к ним прислано наперед сего и ныне б так же к ним прислать государского жалованья» (л. 227). В ней также отмечена адресованная царю грамота «запорожских казаков гетмана Дорошенка о трех старцах Техтемеровских (т. е. Терехтемирова монастыря, находившегося под патронатом Запорожского войска. — Б.Ф.) о милостыне», присланная из Путивля 18 февраля 1627 г. (л. 164 об.).

74. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы. М., 1954, т. 2, № 121, с. 284, отписка сентября 1649 г.

75. См. относящееся к августу 1631 г. признание главного русского лазутчика на Украине Григория Гладкого, что «он, Гриша, там не бывал в Запорогах» (ЦГАДА, ф. 96, 1631 г., д. 9, л. 46, 4 августа 1631 г.)

76. ЦГАДА, ф. 124, 1625 г., д. 1, л. 2, январь 1625 г.

77. Там же, д. 3, май — июнь 1625 г.

78. Подробный анализ хода польско-казацкой войны 1625 г. см.: Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 197—201.

79. Жукович П.Н. Сеймовая борьба..., вып. 5, с. 36.

80. Текст договора см.: АрхЮЗР, Киев, 1863, ч. 3, т. 1, № XXVIII, 6 ноября 1625 г.

81. Жукович П.Н. Сеймовая борьба..., вып. 4, с. 65.

82. Подробнее о договоре см.: Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 200—201.

83. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 31, с. 62, декабрь 1625 г.

84. ЦГАДА, ф. 124, 1627 г., д. 1, л. 10, 16, 1 марта 1627 г.

85. ЦГАДА, ф. 96 (Сношения России со Швецией), 1631 г., д. 9, л. 45, 4 августа 1631 г.

86. Цит по: Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 203.

87. Там же.

88. Подробная картина восстания под руководством Тараса Федоровича дана в работах: Гуслистый К.Г. Крестьянско-казацкие восстания на Украине в 30-х годах XVII в. — В кн.: Воссоединение Украины с Россией: Сб. статей, с. 60—67; Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 204—209.

89. О них сообщал С. Конецпольский, докладывая о восстании на сейме 1631 г. (Жукович П.Н. Сеймовая борьба..., вып. 6, с. 87).

90. Жерела..., т. 8, с. 346—347.

91. Гуслистый К.Г. Крестьянско-казацкие восстания..., с. 64. Для украинских современников восстания выступление Тараса было войной за сохранение украинского народа. Автор так называемой «Львовской летописи» прямо писал о плане польско-литовского правительства, «аби впрод казаков, затим во вшисткой Україні Русь вистинати». В другом месте он говорил и о приведении этого плана в исполнение: польские войска «по дорозі людій невинных, быле бы тілько Русин бул, забивали» (Бевзо О.А. Львівський літопис..., с. 105—106, 1630 г.).

92. Жукович П.Н. Религиозный элемент в казацком восстании 1630 года под предводительством Тараса. — В кн.: Христианское чтение. М., 1912, т. 236, с. 799.

93. Бевзо О.А. Львівський літопис..., с. 108, 1630 г.

94. В своей реляции сейму Конецпольский сообщал, что казаков побудили к выступлению «от некоторых лиц греческой религии, как духовных, так и светских, грамоты, в которых извещали, что их веру разрушают... прося казаков, чтобы за веру стали» (Жукович П.Н. Религиозный элемент..., с. 785—786). Это свидетельство следует сопоставить с сообщением Львовской летописи, что о коварных планах польско-литовских властей «Русь жолніри» рассказали «отцу митрополиту», т. е. Борецкому (Бевзо О.А. Львівський літопис..., с. 106). Старший сын митрополита погиб в битве с поляками под Переяславлем (там же, с. 107; ЦГАДА, ф. 138, кн. 4, Опись архива Посольского приказа 1673 г., л. 167—167 об.)

95. Жукович П.Я. Религиозный элемент..., с. 785—786.

96. Гуслистый К.Г. Крестьянско-казацкие восстания..., с. 66—67.

97. Бевзо О.А. Львівський літопис..., с. 105, 1630 г.

98. Там же, с. 136, 1630 г.

99. В этом направлении действовали и призывы с Украины. См., например, письмо близкого к И. Борецкому протопопа А. Мужиловского, где он призывал «безо всякого страха вооружатися, а силы польские не крепки... а хлопцы у них топерво желныре, а которые учатца в школах, и те у них сенатари, толко они страшны войском Запорожским», но оно служить Речи Посполитой не будет (ЦГАДА, ф. 96, 1631 г., д. 9, л. 80, 20 сентября 1631 г.)

100. ЦГАДА, ф. 124, 1630 г., д. 6; ф. 96, 1631 г., д. 9, л. 42, 81, инструкция Г. Гладкому от 4 августа 1631 г.; грамота А. Мужиловского от 20 сентября 1631 г.

101. Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 209.

102. ЦГАДА, ф. 96, 1631 г., д. 9, л. 68, распрос Г. Гладкого, 13 октября 1631 г.

103. Акты Московского государства. СПб., 1870, т. 1, № 328, с. 346, март 1632 г.

104. Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 211.

105. ЦГАДА, ф. 52 (Сношения России со странами Балканского полуострова), 1632 г., д. 6, январь 1632 г.

106. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 72, с. 124, отписка от 20 октября 1632 г.; ср.: Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 212—213.

107. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 74, отписка ноября 1632 г.

108. Акты Московского государства, т. 1, № 448, 30 января 1633 г.

109. Внешняя сторона событий, приведших П. Могилу на митрополичью кафедру, рассмотрена в кн.: Голубев С.Т. Киевский митрополит Петр Могила и его сподвижники. Киев, 1883, т. 1, разд. «Смерть Сигизмунда III и признание иерархии». Принципиальную оценку см.: История Украинской ССР. Киев, 1969. т. 1, с. 195.

110. См. посвящения к таким изданиям, как «Евангелие учительное» 1637 г., «Тератургима» А. Кальнофойского 1638 г. и «Казане погребове над телом освецоного князя его милости Ильи Святополка на Четвертне», 1641 г.

111. Об этом прямо говорил Владислав IV папскому нунцию (Голубев С.Т. Киевский митрополит..., т. 1, Прилож., с. 504, донесение нунция от 4 ноября 1632 г.).

112. Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 212.

113. Голубев С.Т. Киевский митрополит..., т. 1, Прилож., с. 505—506, 18 декабря 1632 г.

114. Z dziejów Ukrainy. Kraków, 1908, s. 195—196.

115. Один из польских офицеров в сердцах писал: «Лучше мне было их (казаков — Б. Ф.) не знать, чем такая мне от них помощь». (Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 213).

116. Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 215—216.

117. ЦГАДА, ф. 210 (Разрядный приказ), Приказной стол, стб. 99, л. 6, отписка от 14 июня 1635 г.

118. Гуслистый К.Г. Крестьянско-казацкие восстания..., с. 68—69.

119. ЦГАДА, ф. 210, Белгородский стол, стб. 64, л. 139, 174.

120. Там же, Приказной стол, стб. 99, л. 6, отписка от 14 июня 1635 г.

121. Там же, л. 6, 10, 12.

122. Там же, Белгородский стол, стб. 82, л. 49, 77, 81. Высказывания «выходцев» позволяют ясно понять смысл столь популярного среди украинских народных масс лозунга борьбы «за веру», означавшего борьбу против польско-литовских феодалов и установленных ими порядков на Украине. Ортодоксальный митрополит П. Могила, когда казаки «посылали... чтоб он был с ними... в соединении», сам «к черкасом не поехал и никаво к ним не прислал» и сразу стал в глазах казаков «папежником».

123. Подробные характеристики восстания см.: Гуслистый К.Г. Крестьянско-казацкие восстания..., с. 69—76; Голобуцкий В.А. Запорожское казачество..., с. 222—249.

124. Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси. Киев, 1894, вып. 2, с. 174.

125. Там же, с. 226, 229.

126. Там же, с. 218—219.

127. Гуслистый К.Г. Крестьянско-казацкие восстания..., с. 71.

128. Подробную характеристику положения на Украине в эти годы см.: Баранович А.И. Украина накануне освободительной войны середины XVII в. М., 1959; Крип'якевич I.П. Богдан Хмельницький. Київ, 1954, с. 13—60.

129. Яркая характеристика положения реестрового казачества в эти годы дана в таком памятнике украинского летописания второй половины XVII в., как написанная представителем казацкой старшины «Летопись Самовидца» (Літопис Самовидця. Київ, 1971, с. 45—46).

130. Подробнее о переселении см.: Апанович Е.М. Переселение украинцев в Россию накануне освободительной войны 1648—1654 гг. — В кн.: Воссоединение Украины с Россией: Сб. статей; Абецедарский Л.С. Белоруссия и Россия..., с. 60—63.

131. Тушин Ю.П. Русское мореплавание..., с. 126—129.

132. Голубев С.Т. Киевский митрополит..., т. 1, с. 441—442.

133. А. Кальнофойский первым использовал для характеристики древнего Киева хронику Титмара Мерзебургского, откуда заимствованы данные, что в городе некогда было 400 церквей — «Тератургима», с. 25.

134. Перетц В.Н. Киево-Печерский патерик в польском и украинском переводе. — В кн.: Славянская филология. М., 1958, т. 3.

135. Рогов А.И. Русско-польские культурные связи..., с. 294—295.

136. Цит по: Абрамович Д.И. Исследование..., с. 99.

137. Абрамович Д.И. Исследование..., с. 100—107.

138. Список «Сказания» помещен в сборнике, переписанном в 1651 г. монахом Пустыно-Никольского монастыря в Киеве (Библиотека Академии наук СССР в Ленинграде, Отдел рукописей, 21.2.14; Описание Рукописного отдела Библиотеки Академии наук СССР. М.; Л., 1959, т. 3, вып. 1, с. 304—306). Список «Задонщины» находится в сборнике середины XVII в. с белорусской «Баркулабовской летописью» (Государственный исторический музей в Москве, ОР, Синод, собр., № 739; Описание рукописей Синодального собрания (не вошедших в описание А.В. Горского и К.Е. Невоструева). М., 1970, ч. 1, с. 117—118).

139. Голубев С.Т. Киевский митрополит... Киев, 1898, т. 2, с. 426—427.

140. Там же, с. 463.

141. Мемуары, относящиеся к истории Южной Руси. Киев, 1890, вып. 1, с. 156—157.

142. Голубев С.Т. Киевский митрополит..., т. 2, с. 435, 445.

143. АЮЗР. СПб., 1889, т. 14, с. 176, 27 сентября 1654 г.

144. Воссоединение Украины с Россией: Документы и материалы, т. 1, № 33, 17 января 1626 г.

145. АрхЮЗР, ч. 1, т. 8, вып. 1, с. 786.

146. Там же, с. 787—790.

147. Сборник летописей, относящихся к истории Южной и Западной Руси. Киев, 1888, с. 78—79.

148. АСД. Вильно, 1867, т. 1, № 90, с. 266, 1621 г.

149. Подробнее описание работ см.: Голубев С.Т. Киевский митрополит..., т. 2, с. 411—460.

150. О московских мастерах и их работах в Киеве см.: АЮЗР, СПб., 1861, т. 3, № 60—62, 6, 17 марта, 5 апреля 1644 г.

151. Там же, № 18, 33, 29 октября, 7 апреля 1640 г.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница