Глава первая. Историография и источники историко-географического изучения Черниговской земли

Начало изучения территории Черниговского княжества связано с именем В.Н. Татищева. Историческим исследованиям В.Н. Татищева присущ синкретизм, свойственный любой науке, находящейся на первых этапах своего развития. В них он выступает как историк-исследователь и политический дяетель-публицист, как последний сводчик летописных текстов и источниковед, есть в его трудах элементы этнографии, лингвистики, хронологических, генеалогических исследований и др. Преувеличенное внимание к той или иной черте этого исследования, «выпячивание» ее может исказить общее представление о труде В.Н. Татищева. Учитывая это, можно говорить о значительном внимании замечательного ученого к пространственному элементу исторического исследования. «Гистория или деесказания и летописи без землеописания (географии) совершенного удовольствования к знанию нам подать не могут», — писал В.Н. Татищев в «Предложении о сочинении истории и географии российской»¹.

Важна не только постановка задачи, но и конкретные исследования и замечания В.Н. Татищева, касающиеся в первую очередь локализации летописных географических названий. Исследователь достаточно осторожен в своих выводах, во избежание ошибок он «именно двояко и трояко, яко же и границы положил»². С такой осторожностью он, например, подошел к названию города Бловь или Обловь³. В.Н. Татищев широко привлекает исторические данные и для своего «Лексикона». Для данной работы интересны многие замечания ученого. Он сообщает, что еще в XVIII в. сохранялось старое название территории северян: «Севери, которое имя доднесь хранится», но в той же статье есть и замечание с характерным для Татищева словом «мнится», свидетельствующее о том, что некоторые его суждения покоились на весьма незначительных основаниях: «Черная Русь нигде в гисториях не упоминается, и где была, не очень известно, однакоже, мнится, от Чернигова прозвалась»⁴. Некоторые традиционные ошибочные представления о границах княжеств, сохранившиеся до наших дней, восходят к «Истории» В.Н. Татищева. Например, этот историк положил начало ошибочному мнению о том, что в Туровское княжество входили в XII в. города Случеск и Клеческ⁵.

Можно считать, что приурочения летописных географических названий, предпринятые В.Н. Татищевым, легли в основу русских историко-географических исследований, они принимались или оспаривались несколькими поколениями историков, уделявших внимание древнерусской географии. Пример внимания к историко-географическим трудам В.Н. Татищева — публикация с вводной статьей и комментариями цитированной выше «Руссии», предпринятая Н.И. Надеждиным, много сделавшим для развития исторической географии⁶.

Ряд полезных наблюдений историко-географического характера можно найти в книгах И.Н. Болтина. Анализируя события 1146—1147 гг. в Черниговской земле, он заметил М.М. Щербатову, что «Вятичи не город, но великая область», что летописные известия 1146—1147 гг. позволяют определить эту территорию, что нельзя принимать за достоверные сообщения Никоновской летописи о Туле, Дубке, Рязани, как это делал М.М. Щербатов. Однако, принимая некоторые предположительные суждения В.Н. Татищева за доказанные, И.Н. Болтин ошибочно предлагал, например, вместо г. Обловь читать Белев⁷ (такое прочтение до сих пор встречается в краеведческой литературе). Также, правильно отметив, что Леклерк путает хазарскую Белую Вежу с Беловежей в верховьях Остра, он настаивал на неправильной локализации хазарской Белой Вежи (на месте совр. г. Берислав Херсонской обл.), в осторожной форме («мнится») предложенной В.Н. Татищевым⁸. Вскоре А.Х. Лерберг, ученый очень тщательный в своих историко-географических исследованиях, подробно разобрался в причинах ошибки В.Н. Татищева. Следует заметить, что именно А.Х. Лерберг сумел убедительно доказать существование Белавежи в верховьях Остра, не только сославшись на упоминание городища в Книге Большому Чертежу, но и дав описание валов городища, указав на древние находки (судя по изложению — древнерусские шиферные пряслица)⁹.

Известно, что и в трудах географов XVIII в. присутствует исторический элемент, частью «землеописания» были археологические наблюдения¹⁰.

Ряд исторических заметок, посвященных территории отдельных частей Черниговского княжества, находится в топографических описаниях, сделанных по время генерального межевания, главным образом в конце XVIII в. По территории Черниговского княжества опубликованы пять топографических описаний (Калужская, Курская губернии, Тульское, Черниговское и Новгород-Северское наместничества¹¹). Исторические очерки сопровождают два описания: Курской губернии и Черниговского наместничества. Составитель обширной исторической записки по Курской губернии С. Ларионов в своем очерке использовал не только опубликованные документы, но и собрание рукописей помещика И.П. Анненкова¹².

Большой интерес представляет работа А.Ф. Шафонского. Человек широко образованный, он в своем описании обращал большое внимание на сохранившиеся древности Черниговщины. Например, именно он первый точно указал местонахождение летописного Сновска: «Местечко Седнев, в древности Сновейск город называемое». Отметил существование городища и обширного курганного некрополя с указанием числа больших и малых курганов¹³.

Мало исторических сведений в Описи Новгород-Северского наместничества, однако есть интересные данные, например, упоминание древнего названия г. Погар: «...сотенный город Погар, в древнем времени называющийся Радогость»¹⁴.

Отдельные наблюдения историко-географического характера можно найти в описаниях путешествий по России XVIII — начала XIX в. Особенно показательны карты, приложенные к «Путешествию» К.М. Бороздина 1811 г. Целая серия карт по истории Черниговского княжества состояла из плана древнего Чернигова («Опыт чертежа древнего Чернигова»), карты его окрестностей («Опыт древнего чертежа окружностей Чернигова»), карты Черниговского княжества («Опыт чертежа владений князей черниговских до нашествия татар»), а также плана городища Белавежи и схемы сражения под Любечем 1016 г. К сожалению, как и труд А.Ф. Шафонского, эти карты были опубликованы несколько десятилетий спустя после их создания¹⁵. Кроме того, что это был первый опыт исторической картографии Черниговского княжества, необходимо подчеркнуть, что карты довольно точны и представляют некоторый дополнительный материал. Например, в окрестностях Чернигова указана речка Лыбедь (лев. приток Десны), приток Боловеса — р. Ольговка. Первая интересна совпадением с названием речки в Киеве, вторая уточняет нахождение Ольгова поля. Следует также заметить, что пределы Черниговской земли, очерченные К.М. Бороздиным, на картах последующих исследователей лишь незначительно варьировались.

Историко-географические исследования в XVIII — начале XIX в. идут, с одной стороны, в русле исторических исследований и с другой — в собственно географических работах; зарождается местный, краеведческий интерес к прошлому курских, черниговских земель.

Сравнительно большое количество историко-географических наблюдений сделал в своей работе Н.М. Карамзин, и его наблюдения впоследствии были развиты Н.С. Арцыбашевым¹⁶, причем в работе последнего историко-географические наблюдения составляют основную ценность труда.

Новый источник исторического и историко-географического изучения указал Зориан Доленга-Ходаковский (Адам Чарноцкий). Круг исторических источников Ходаковский расширил привлечением вещественных исторических источников (исследование городищ, курганов), этнографического материала, топонимики. Ходаковский в своих исследованиях использовал как источник карты Генерального межевания. И если в области славяно-русской археологии Ходаковский признан ученым, впервые рассматривавшим вещественные памятники как полноправный исторический источник и создавший «первый широкий план археологических исследований в России»¹⁷, то оценка его значения в области исторической географии несколько занижена. В.К. Яцунский отмечал, что Ходаковский «подверг систематическому изучению направления торговых путей древней России... расширил содержание исторической географии, введя в нее элементы историко-экономического характера»¹⁸. Еще в 1950 г. историки полемизировали с Ходаковским о волоках из бассейна Ловати к Днепру¹⁹. Однако, говоря о фантастичности некоторых построений Ходаковского, плохом знании источников, неверно считать, что «труды Ходаковского оказали сравнительно небольшое влияние на развитие исторической географии России»²⁰.

Ходаковский не имел систематической подготовки, но и в области изучения письменных источников у него можно найти ценные суждения. По мнению М.Н. Тихомирова, Ходаковский первый правильно датировал «Список русских городов дальных и ближних»²¹. Главная ошибка Ходаковского (мнение о том, что все городища были в древности святилищами) была подвергнута критике еще его современниками, материалы же использовались довольно широко в сводных историко-географических исследованиях М.П. Погодина, Н.И. Надеждина и К.А. Неволина²², а также и в работах Н.П. Барсова²³; часть сведений Ходаковского использовалась и по Черниговскому княжеству. «Историческая система Ходаковского»²⁴ противопоставлялась в его время «Истории государства Российского», и исследователи связывали имя Ходаковского с прогрессивной декабристской критикой Карамзина²⁵.

Историко-географические исследования занимали большое место в трудах М.П. Погодина. Во второй части своих «Розысканий о городах и пределах древних русских княжеств», касающейся Черниговского княжества и сопровожденной комментариями и уточнениями Н.И. Надеждина и К.А. Неволина, М.П. Погодин дает (опираясь на наблюдения Н.М. Карамзина и Н.С. Арцыбашева) довольно полную сводку летописной географической номенклатуры. Это была первая систематическая работа по локализации большинства древнерусских городов. М.П. Погодин отметил наличие определенных территориальных волостей в XII—XIII вв., признаки устойчивости границ «земель-волостей», т. е. княжеств-государств, но он считал, что эти границы совпадали с племенными территориями и что они существовали уже с середины IX в.²⁶ Эта точка зрения оказала большое влияние на последующие работы, ибо книга М.П. Погодина использовалась во многих историко-географических исследованиях.

Черниговскому княжеству отведено довольно значительное место в монографии И.Д. Беляева, посвященной географическим сведениям о Руси IX—XV вв.²⁷ Ведущееся в хронологической последовательности сухое перечисление фактов, несмотря на ряд ошибочных чтений и трактовок источников, дает довольно ясное представление об уровне историко-географических знаний в середине XIX в. Есть несколько замечаний, сохранивших интерес до настоящего дня. И.Д. Беляев на основании наблюдений за генеалогией карачевских князей, сделал предположение о принадлежности подмосковного Звенигорода черниговским князьям²⁸. Позже эта мысль была развита Р.В. Зотовым, а в наше время Б.А. Рыбаковым.

Большую исследовательскую и обобщающую работу провел в конце 60-х гг. XIX в. Н.П. Барсов. По инициативе И.И. Срезневского и по его плану он создает «Материалы для историко-географического исследования России». Он опирается на широкий круг литературы: работы Карамзина, Арцыбашева, Погодина, Надеждина, Неволина, Ходаковского, Срезневского; использует лексиконы Татищева, Щекатова, рукопись Бороздина, географический словарь Семенова. Широко применяется топонимический материал. Результатом его работы были «Очерки Русской исторической географии», получившие широкую известность²⁹. Исследования Н.П. Барсова и в настоящее время довольно широко используются в археологических и исторических работах, однако некоторые наблюдения (например, определение южной границы «Вятичей» XII в.) незаслуженно выходят из поля зрения современных историков.

Если работу А.Ф. Шафонского можно считать первой работой по историческому краеведению Черниговщины, то следующие исследования связаны с именем директора черниговских училищ М.Е. Маркова. Им издана работа: «О городах и селениях в Черниговской губернии, упоминаемых в Несторовой летописи»³⁰, затем «О достопамятностях Чернигова», которая дважды переиздавалась³¹ и получила разгромную критику П.В. Голубовского³². Однако эта работа и поныне используется в литературе, ибо в ней дано описание Чернигова до его перепланировки³³. Кроме этих двух работ сохранились черновики его исторических занятий³⁴. Нежинский профессор М.Н. Бережков, изучивший наследие М.Е. Маркова, считал, что Марков был знаком с А.Ф. Шафонским, пользовался его работой в рукописи.

Книжка М.Е. Маркова «О городах и селениях в Черниговской губернии» хотя и написана на дилетантском уровне, содержит некоторые интересные наблюдения и сведения. Вот как рассматривает черниговский краевед сложный вопрос о местонахождении летописного Сновска: «Господа Татищев и Болтин Сновейском приняли нынешний город Городню..., но Городня стоит на речках Городне, Чибриджи и Брутовке в 18 верстах от Снова, при Городне не только нет курганов, кроме малого числа, но ниже знаков какого-либо укрепления» и далее пишет, что Сновск находился на месте современного Седнева.

В середине XIX в. в Чернигове и Киеве печатаются несколько небольших работ, посвященных истории Черниговщины. Это краткие очерки В.Ф. Домбровского, С. Котлярова, Н.А. Маркевича, безымянное описание кафедральных черниговских монастырей³⁵, выходит вторично книга М.Е. Маркова. История Черниговского княжества в этих работах занимает незначительное место, исследователей преимущественно интересуют XVII—XVIII вв. Однако сам факт появления этих книг свидетельствует о росте исторического краеведения.

Несомненно, наиболее крупной работой черниговского исторического краеведения является «Историко-статистическое описание Черниговской епархии»³⁶ архиепископа Филарета (в миру Д.Г. Гумилевский). Выходец из семьи бедного тамбовского священника, он был известным в то время историком церкви. В Чернигове он прожил с 1859 по 1866 г. До работы над описанием Черниговской епархии им было в Харькове составлено «Историко-статистическое описание Харьковской епархии».

Из семи томов рассматриваемого труда — три (5, 6, 7) носят в основном исторический характер. Описание каждого селения Гумилевский начинает с исторической справки. Им используются: летописные данные, актовый материал (изданный или имеющийся в подлинниках), местные предания, археологические наблюдения (если известно о существовании городища, курганов, какой-либо находки, он их указывает со ссылкой на источник); приводит собственные лингвистические соображения. Ему известны основные работы того времени, он использует книгу А.Ф. Шафонского. Критикует М.П. Погодина. Гумилевский первый использовал и до сих пор недостаточно изученный ценный для генеалогии черниговских князей источник — Любецкой синодик и другие синодики черниговских князей, бывшие в его распоряжении. (Любецкой синодик затем исследовался Р.В. Зотовым³⁷, который внес некоторые существенные поправки в генеалогию черниговских князей.) В качестве примера можно привести сведения Гумилевского о Седневе-Сновске. Отвергая указания Ходаковского на городище при впадении Снова в Десну он пишет: «Брусиловский городок сам по себе, а Сновск сам по себе. Седнев даже в дипломатической переписке Литвы с Москвою 1494—1618 г. не иначе назывался как Сновском»³⁸. Кроме описания седневского городища и «замка» Гумилевский упомянул вслед за Шафонским курганы³⁹. Он отметил, что Святослав Ольгович в 1149 г. «называет Сновскую тысячу (верховье Снова) своею вотчиною»⁴⁰, заметив впервые, что в данном случае речь шла об определенной территории. Некоторые выводы Гумилевского недостаточно обоснованы, например, он считает, что Новгород-Северский был основан Ярославом только на том основании, что в городе есть «Ярославова криница»⁴¹. В целом работа Гумилевского и по сей день наряду с книгой А.Ф. Шафонского представляет большой интерес для историко-географического исследования. Она как бы подводит итог дореформенного изучения Черниговской территории, многие наблюдения Гумилевского послужили отправным пунктом в исследованиях историков, уделявших значительное внимание Черниговской земле: Д.Я. Самоквасова, Д.И. Багалея, П.В. Голубовского, М.С. Грушевского, А.М. Андрияшева.

В изучении истории Черниговского княжества две линии — общеисторическая и краеведческая — соединяются в исследованиях Д.Я. Самоквасова, Д.И. Багалея и П.В. Голубовского.

Д.Я. Самоквасов начал свои исследования Черниговщины в 70-х гг. XIX в., обратив свое внимание на городища и связанные с ними работы Ходаковского. Опираясь на предшествующую критику теории Ходаковского о происхождении городищ (Уваровым, Грабовским, Даниловичем, Срезневским, Котляревским, Корсаковым) Д.Я. Самоквасов по собственным наблюдениям, по описаниям Гумилевского и другим данным составил список городищ, которые все, по его мнению, были либо древнерусскими домонгольскими, либо послемонгольскими городами. Он исследует замечательные Черниговские курганы: Черную Могилу, Гульбище и др.⁴² Интересна попытка Д.Я. Самоквасова определить территорию волостей (их появление он датировал IX—X вв.) Северской земли по группировкам городищ, однако эти 10 волостей выделены очень искусственно, не подтверждены анализом летописных данных⁴³.

Исследования Д.Я. Самоквасова оказали влияние не только на археологическую науку, но и на историко-географические исследования. После его работ при локализации черниговских городов усилилось внимание к городищам, существовавшим в районе предполагаемого нахождения города. Наблюдения Д.Я. Самоквасова использовались в исследованиях М.С. Грушевского⁴⁴, Д.И. Багалея и П.В. Голубовского.

В 1881 и 1882 гг. вышли в свет две одноименные работы «История Северской земли до половины XIV столетия» П.В. Голубовского и Д.И. Багалея⁴⁵. Обе работы писались студентами киевского университета, и оба автора удостоились золотой медали. Д.И. Багалей вскоре получил по этой работе еще и магистерскую степень.

Исследование П.В. Голубовского более самостоятельно, чем работа Д.И. Багалея, но последний более обстоятельно рассматривает фактический материал, привлекает более широкий круг исторических исследований. Анализ исследования затруднен курьезным случаем: Д.И. Багалей в процессе работы смешал свои записки с выписками из книг Н.П. Барсова, Гумилевского и других. Поэтому ссылки на труд Д.И. Багалея нельзя давать без учета рецензии И. Линниченко, где можно найти обширный текстологический анализ диссертации⁴⁶.

Исследования П.В. Голубовского и Д.И. Багалея несамостоятельны в историко-географическом отношении. И тот и другой под Северской землей понимают Черниговскую землю за исключением северных ее окраин. В концепции образования Черниговского княжества они исходят из понятия «колонизации». Эта теория, по мнению А.Н. Насонова, восходит к С.М. Соловьеву, который видел в колонизации «особенную форму распространения русской государственной области... которую мы замечаем с самого начала», «мысль эта поработила не одно поколение историков», — писал А.Н. Насонов⁴⁷. В труды Д.И. Багалея и П.В. Голубовского эта концепция проникла через работы Н.П. Барсова. В изложении политических событий в Черниговском княжестве преобладает описательный элемент, особенно у Д.И. Багалея. Отсутствует сравнительный анализ летописных текстов.

Спустя несколько лет П.В. Голубовский написал ряд исследований, связанных с историей Черниговского княжества и его степных окраин⁴⁸. Особо интересна его «Историческая карта Черниговской губернии до 1300 г.»⁴⁹. Эта работа была предпринята П.В. Голубовским по инициативе известного украинского ученого Л.М. Лазаревского, который на XII Археологическом съезде говорил о необходимости создания исторических карт Украины, и, в частности, Черниговщины. П.В. Голубовский провел глубокое исследование по локализации городов Черниговского княжества, учитывая археологические наблюдения Д.Я. Самоквасова, тщательно анализируя политические события по летописным данным, привлекая актовые материалы XVI—XVII вв. Недостатком этой работы, так же как и трудов Д.Я. Самоквасова, было ограничение пределами Черниговской губернии. Число ошибок и неточностей незначительно, часть их устранена А.Н. Насоновым.

Для состояния русской исторической географии конца XIX в. очень показательно прямо связанное с темой данной работы следующее суждение П.Н. Милюкова. Констатируя, что со времени М.П. Погодина вопрос «под каким влиянием сложились земли и княжества» остается нерешенным, он указал три возможных элемента влияния: расселение этнографических групп, влияние географических условий, завоевания городов. «Для уяснения роли этих элементов в образовании княжеств, весьма важно то обстоятельство, что, как оказывается, дреговичи (и радимичи) не дробились между соседними волостями, а целиком примыкали к одной из них (дреговичи к Киевской, радимичи к Черниговской), и что это сохранение этнографической целости племен стоит в связи с географическим расселением их в полости одного водного бассейна»⁵⁰. Действительно летописные сведения о дреговичах, радимичах и, можно добавить, вятичах дают ценнейший материал для изучения территориальной истории земель-княжеств. Изучение же этих свидетельств и сопоставление их с археологическими наблюдениями показывает ошибочность установления сообщаемых П.Н. Милюковым «фактов» и соответственно его выводов.

Своеобразный итог изучения Черниговской земли буржуазной наукой был подведен в работах крупного украинского буржуазного историка и видного лидера украинского буржуазно-националистического движения — М.С. Грушевского. В своей основной работе «Истории Украины-Руси» этот исследователь уделял большое внимание истории Черниговского княжества и его географии. Однако наиболее четко он сформулировал свои взгляды в статье «Чернигов и Северщина в украинской истории». М.С. Грушевский называл Чернигов «Украинской Равенной» и «Северщину» рассматривал как «великий культурный резервуар украинской жизни на протяжении целого тысячелетия, источник украинской культуры»⁵¹. Предполагая без достаточных оснований присутствие в Чернигове X в. «украинско-варяжской дружины», он считал этот город одним из важнейших политических центров «украинского расселения». М.С. Грушевский ставил вопрос: «В чем лежал секрет силы главных центров и их влияния на периферию, особенно северную..., как далеко заходило украинское расселение на север?»⁵² (речь идет о древнерусском периоде в истории Черниговского княжества. — А.З.), но видел раскрытие этого «секрета» не в развитии социально-экономических отношений, не в классовом по своей сущности процессе государственного основания территории, а в расплывчато понимаемой «колонизации» или в декларируемой «широкой экспансии черниговского империализма»⁵³. Проследить на фактических данных «колонизацию» М.С. Грушевский не мог, его географические наблюдения были статичны и, как следствие этого, — в ряде случаев ошибочны. Колонизационная теория образования государственной территории у М.С. Грушевского, как и у многих других буржуазных исследователей, была лишь иллюстрирована неоднородными примерами. Фактическую основу этой теории в приложении к Черниговской земле ему выявить не удалось.

Недостатки, присущие буржуазному исследованию, усугублялись в трудах М.С. Грушевского известной националистической концепцией. Очень внимательный к фактической стороне исследования, историк вынужден был обходить факты, не укладывающиеся в рамки его представлений, механически изолировать друг от друга взаимосвязанные проблемы⁵⁴. Иногда высказывались необоснованные суждения: в Черниговском княжестве слабо проявляются по летописным сведениям выступления городского веча против князя, и на этом основании М.С. Грушевский сделал странный вывод — вече было сильно и могло руководить любым князем⁵⁵.

Следует, однако, заметить, что исследование М.С. Грушевского до сих пор интересно обилием зорко замеченных фактов, которые историк не мог научно реализовать, увидеть их закономерную связь в силу ошибочности предвзятой концепции и буржуазной методологии.

К трудам М.С. Грушевского близко по концепции стоит работа А.М. Андрияшева. Автор, акцентируя внимание на «слабости и некультурности» вятичей и радимичей, проводил идею колонизации их территорий северянами⁵⁶. В разделе, посвященном древнерусскому периоду, А.М. Андрияшев в локализациях следовал за П.В. Голубовским, но есть некоторые неточности. Ценнее вторая часть исследования, где он, продолжая работы Филарета и П.В. Голубовского, дал список населенных мест Черниговщины XV—XVI вв. В целом работа А.М. Андрияшева интересна как опыт исследования Северской земли на большом отрезке времени, но следует оговорить то, что размеры «Северщины» заметно преувеличены.

Нет необходимости останавливаться на месте «теории колонизации» в исторических исследованиях и в общих историко-географических курсах⁵⁷ — это сделано достаточно обстоятельно А.Н. Насоновым. Исследователь обоснованно считал, что, зная воззрения буржуазных историков на образование древнерусского государства, «мы не вправе ожидать, чтобы проблема образования государственной территории во всей ее сложности была поднята в общих трудах по исторической географии, а равно и в трудах по истории отдельных древнерусских «областей»⁵⁸.

Вместе с тем следует отметить, что при изучении исторической географии Черниговского княжества дореволюционные исследователи уже во второй половине XIX в. — начале XX в. пользовались всеми основными категориями письменных источников (Филарет Гумилевский, П.В. Голубовский), хотя не всегда был строго критическим подход к их анализу. В это же время делаются попытки широкого привлечения топонимических данных (Н.П. Барсов). Четко было сформулировано признание археологических источников исторической географии как материала «реального и точного, а иногда единственного»⁵⁹, имеющего огромное значение (А.А. Спицын), но древнерусские городища почти не раскапывались. Обширный историко-географический материал рассматривался «преимущественно в статическом плане»⁶⁰, отмечалась эскизность, незаконченность историко-географических исследований, их подсобный, часто справочный характер.

Советские историки некоторое время не уделяли внимания историко-географическому изучению Древней Руси, не появлялись и монографические исследования по истории отдельных областей. Этому были свои причины, и в первую очередь — необходимость разработки коренных методологических проблем истории Руси.

Как первое советское монографическое исследование отдельной области можно рассматривать работу В.В. Мавродина «Очерки истории Левобережной Украины»⁶¹, поскольку в ней основное внимание уделено Черниговскому княжеству. Автор описывает историю Левобережья, начиная с палеолита, рассматривает этногенез славян, разложение первобытнообщинного строя и возникновение феодализма и т. д. до монгольского владычества включительно. Исследование интересно обилием использованного в работе фактического материала, изучена обширная литература по истории данной территории.

С историко-географической точки зрения работа В.В. Мавродина несамостоятельна. В представлении автора все Левобережье — Северская земля: «Северская земля... охватывала почти всю бывшую Черниговскую губернию, часть Минской, Могилевской, Смоленской, Орловской, Курской, Харьковской, Полтавской губерний»⁶². Таким образом, автор следует за А.М. Андрияшевым и его предшественниками. Однако в работе есть ряд существенных наблюдений над экономическим развитием Черниговской земли. В.В. Мавродин справедливо считает, что «покорение северян, радимичей и вятичей Олегом и Святославом... следует рассматривать не как одноактный факт включения этих племен в стройную единую государственную систему Киева, а как включение их в орбиту влияния Киева, которое прежде всего выражалось в даннических отношениях примитивного подданства, буквально означавших «быть под данью»⁶³ и далее, исследователь видит сложный процесс распространения государственной власти.

Достоинство рассматриваемой работы снижается отсутствием сравнительного критического анализа летописных текстов. Несмотря на отмеченные недостатки, работа сохраняет свою ценность как практически единственное советское исследование, рассматривающее историю Черниговского княжества на всем протяжении его существования.

В статьях В.А. Пархоменко, затрагивающих раннюю историю Черниговщины, не содержится достаточно обоснованных новых суждений по нашей теме. В наблюдениях этого ученого есть методическое противоречие. С одной стороны, при аргументации обособленного от Киева положения Чернигова X в. В.А. Пархоменко привлекает легенды XIX в., с другой — в статье, опубликованной в 1941 г., проявляет чрезмерный критицизм к летописным «преданиям и сказаниям» о событиях конца IX — начала XI в. и ограничивает размеры «Владимировой державы» лишь ближайшей к Киеву территорией, исключая Чернигов⁶⁴. М.Д. Присёлков, наоборот, слишком широко определял «основное ядро... называвшееся Русью, Русской землею», считая, что оно в середине X в. состояло «из трех княжеств — Киевского, Черниговского и Переяславского», причем существование двух последних в середине X в. этот исследователь не мог обосновать, ибо для такого суждения нет достаточных данных⁶⁵.

Нет сомнения в том, что раздел книги А.Н. Насонова «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства», посвященный Черниговской земле, является этапным в ее историко-географическом изучении. С одной стороны, в приложении «Поселения, урочища и реки Черниговской земли» А.Н. Насонов фактически подвел итог предшествующему историко-географическому изучению Черниговского княжества, критически проанализировав и уточнив местонахождения черниговских летописных географических названий, результатом чего была карта Черниговской земли до середины X в. (карта и «Приложение» А.Н. Насонова нуждаются в отдельных коррективах и дополнениях)⁶⁶. С другой стороны, в разделе, посвященном Черниговской земле, А.Н. Насонов поставил и, в основном, разрешил, новые задачи: выявление политического и территориального ядра, первоначальной основы Черниговского княжества, направлений процесса сложения территории этого княжества, определения его основных границ. Однако А.Н. Насонов не преследовал задачи выявления черт внутреннего деления территорий этого государственного образования, дробления его целостности. Работа А.Н. Насонова является и в настоящее время основополагающим, наиболее полным историко-географическим исследованием Черниговской земли.

Территориальное ядро Черниговского княжества первоначально было частью «Русской земли», активно взаимодействовавшей в IX—X вв. с другими территориями восточных славян. Поэтому необходимо коротко остановиться на оценке значения «Русской земли»⁶⁷ в становлении Древнерусского государства и характеристике ее связей с территориями восточнославянских объединений, которые даются современными исследователями.

Советские историки рассматривают формирование Древнерусского государства как результат длительного процесса социально-экономического развития восточных славян. Возникновение его трактуется как большой качественный сдвиг, переход от первобытно-общинного строя к новой, более прогрессивной формации — к феодализму. Установление основных черт формирования «Русской земли» справедливо рассматривается как «выдающееся открытие советских ученых 1950-х годов»⁶⁸. Было выявлено, что до возникновения единого Древнерусского государства у восточных славян в IX в. существовали отдельные ранние государственные образования — южное с центром в Киеве, а также северное, возглавляемое ильменскими славянами⁶⁹.

Другим важным для данной работы является замечание о характере положения в Древнерусском государстве вошедших в его состав территорий восточнославянских племенных союзов, бывших «в свое время высшим пределом организационной структуры родо-племенного строя»⁷⁰. Б.А. Рыбаков справедливо рассматривает их как своего рода «форму административного деления Киевской Руси», не исчезнувшую «при появлении феодальной формации»⁷¹. Ряд исследователей, в том числе и А.Н. Насонов, считают, что государство первоначально поддерживало выработанные жизнью нормы»⁷². Однако вопрос о соотношении «племенных» территорий с образовавшимися в конце XI — начале XII в. землями-княжениями относится к числу спорных⁷³.

В последние десятилетия ведущая роль в изучении истории Черниговского княжества и его географии принадлежит археологии. Эта наука по специфике своего предмета исследования неизбежно рассматривает исторические явления в пространственном отношении, и практически любая археологическая работа по изучаемому периоду содержит элементы историко-географических наблюдений и выводов или предоставляет важный материал для исторической географии.

Количество археологических работ, посвященных изучаемой территории (преимущественно ее отдельным памятникам), очень обширно. Достаточно сказать, что библиография археологического изучения междуречья Десны и Днепра насчитывает свыше двухсот наименований⁷⁴. Поэтому необходимо указать лишь основные направления археологических исследований, их наиболее важные результаты, а также охарактеризовать степень археологической изученности Черниговской земли в целом и отдельных ее территорий в частности.

Важнейшим направлением, и здесь сделаны наиболее существенные достижения, является изучение расселения восточнославянских племен и определение границ племенных союзов. Начало такому изучению было положено еще трудами А.А. Спицына⁷⁵, классическими, основанными на марксистской методологии, стали работы А.В. Арциховского «Курганы вятичей» и Б.А. Рыбакова «Радимичи»⁷⁶. Особо существенной для изучения проблемы формирования территориального ядра Черниговской земли является статья Б.А. Рыбакова «Поляне и северяне»⁷⁷, в которой впервые был поставлен вопрос о наличии полян на левом берегу Днепра и приведена аргументация в пользу главного тезиса. Эта статья легла в основу тщательного исследования И.П. Русановой⁷⁸, подтвердившего основные положения Б.А. Рыбакова о пределах и соотношении ее с северянской территорией. Важной является попытка определить границы племен, составляющих вятический и радимический союзы, предпринятая Г.Ф. Соловьевой⁷⁹. Интересна она и с той точки зрения, что если нет оснований считать, что границы племенных союзов сохранились в период феодального Древнерусского государства в качестве границ княжеств, то этого нельзя сказать решительно в отношении несомненно более компактных и имеющих, вероятно, более прочные внутренние экономические связи территорий «малых» племен, их границы могли сохраняться уже в новом качестве более длительное время.

В изучении расселения восточнославянских племен на Левобережье большое значение имеют исследования памятников роменско-боршевской культуры VIII—X вв., причем особенно важны исследования и обобщающие работы И.И. Ляпушкина⁸⁰, бывшего крупнейшим специалистом в этой области. Трудам этого замечательного исследователя присущи строгая методика исследований, почти предельный критицизм и осторожность в выводах.

Большую важность имеют для историко-географических исследований результаты археологического изучения городов Черниговской земли. Первостепенное значение здесь имеют труды Б.А. Рыбакова и в разработке полевой методики и в принципе исследования. Им были изучены Чернигов, Любеч, Вщиж, Путивль и другие города. В большой монографической статье «Древности Чернигова» автор ставит важную задачу «собрать и исторически обобщить весь обильный и разнородный материал по истории Чернигова с древнейших времен до XIII в.»⁸¹, однако не только разрешает ее, но и пополняет этот материал данными новых раскопок (1946—1947 гг.) и широкого историко-топографического исследования города и его окрестностей. Такой подход позволяет исследователю сделать важные выводы о сравнительно высоком уровне развития феодальных отношений в Чернигове X — начала XI в. Строгая методика раскопок позволила точно датировать три основных слоя г. Вщижа, отметить его существенную перестройку в середине XII в., во время правления в нем Святослава Владимировича, и дальнейший, вплоть до монгольского вторжения, расцвет города⁸². Исследованиям в Черниговской земле посвящено большое количество статей Б.А. Рыбакова⁸³.

В исследованиях Б.А. Рыбакова археологический материал рассматривается в тесной связи с данными этнографии, письменных источников (летописных, византийских, арабских и др.), данных русской и западноевропейской картографии XVI—XVIII вв. Большое внимание историк уделяет собственно историко-географической работе и созданию большого ряда карт по русской истории.

Не со всеми выводами Б.А. Рыбакова можно согласиться, ряд положений выдвинут им в заостренно дискуссионной форме, но такой подход несомненно способствует изучению важных проблем. Пример тому — постановка вопроса о левобережной территории полян, не нашедшая поддержки, например, у А.Н. Насонова. Однако последующие исследования подтвердили основные тезисы Б.А. Рыбакова, и теперь факт существования Полянской левобережной территории является уже ключом к рассмотрению процесса формирования политического и территориального ядра Черниговской земли.

Возвращаясь к вопросу изучения городов Черниговского княжества, следует остановиться на планомерном археологическом исследовании северо-восточных городов Черниговской земли Верхнеокской экспедицией ИА АН СССР, нашедшем отражение в ряде статей руководителя экспедиции Т.Н. Никольской⁸⁴. Очень интересны для социально-экономического изучения малых городов результаты раскопок Серенска, Корачева, городища Слободка и других городищ. Исследовательница уточняет локализации летописных городов, с которыми можно согласиться (Спаш) или спорить (Девягореск, Домагощ)⁸⁵.

В дореволюционной археологии совершенно не уделялось внимание изучению древнерусских селищ и их географии. Советскими археологами в этом направлении проделана уже значительная работа, наиболее полным является исследование сельских поселений центральной части Смоленской земли, их география и классификация В.В. Седова⁸⁶. Такого рода работ по территории Черниговского княжества, к сожалению, нет. Северо-восточная часть ее охвачена довольно обстоятельной сводкой «Очерков по истории русской деревни»⁸⁷, фундаментального исследования, которое ведется с 1951 г. коллективом сотрудников Государственного исторического музея. Для южных районов Черниговской земли особенно интересны разведки и раскопки Д.И. Блифельда по р. Белоус (летописный Боловос)⁸⁸, выявляющие ряд древнерусских селищ как раз там, где летопись указывает княжеские села, «всю жизнь» черниговских князей.

Территория Черниговского княжества неравномерно обследована археологами⁸⁹. Есть районы, являющиеся своего рода белыми пятнами, — не изучена территория черниговского Задесенья (междуречье Остра и Десны), недостаточно изучена территория между Сеймом и верховьями Сулы (летописные города Вырь, Вьяхань, Попаш). Не исследованы многие города, например Стародуб, Новгород-Северский, Седнев-Сновск, Козельск, Чечерск и др. Основательной причиной в ряде случаев являются значительные повреждения культурного слоя.

Несомненно, однако, что при всей неравномерности археологической изученности Черниговской земли данные этой науки являются для историко-географического изучения весьма существенными наравне с материалами письменных источников.

Изучение русского летописания дореволюционными исследователями нашло свое высшее выражение в системе, разработанной А.А. Шахматовым. На новой методологической основе оно сделало существенный шаг вперед в трудах советских ученых, и здесь достаточно назвать имена авторов больших систематических исследований, посвященных русскому летописанию, М.Д. Присёлкова, Д.С. Лихачева, А.Н. Насонова⁹⁰.

Советские исследователи изучают внутреннее движение русского летописания в тесной его зависимости от общих исторических условий социально-экономического развития Руси как источник, отражающий преимущественно интересы господствующего феодального класса в целом и его отдельных группировок в отдельности.

Устные и письменные изображения исторической действительности, предшествовавшие и затем и сопутствовавшие летописанию, воспроизводили не историю народа или государства, а деятельность героев или же — отдельные события. «Появление летописных сводов означало появление таких письменных исторических произведений, которые содержали опыт средневекового построения истории государства, народа или народов, опыт построения исторического процесса, как его понимали современники... Реальный ход развития Древнерусского государства не мог не отразиться на русском летописании»⁹¹.

Еще в работе «Русская земля» А.Н. Насонов заметил совпадение главных этапов древнерусского летописания с этапами процесса сложения Древнерусского государства, что было затем развито и убедительно доказано на примере Древнейшего свода времени Ярослава Мудрого и Повести временных лет. Составление первого было обусловлено «потребностью осмыслить образование и историю «Русской земли» в период нараставших противоречий в развитии Древнерусского государства». Повесть временных лет, в свою очередь, явилась первым летописным памятником, «в котором с полной ясностью утверждалось и осмысливалось понятие Руси в широком значении как совокупности разных (не только южнорусских) восточнославянских этнических групп, или «племен» (выделено. — А.З.)⁹². Следующий этап развития Древнерусского государства нашел свое отражение в «областном» летописании. Это летописание представлено в основных источниках данной работы — Ипатьевском (южнорусском) и Лаврентьевском (северо-восточном) сводах.

Главным источником историко-географических сведений о Черниговской земле является так называемый Киевский свод 1198 г. в составе Ипатьевской летописи. И Повесть временных лет и Галицко-Волынский свод конца XIII в. в составе этой летописи приводят преимущественно отрывочные сообщения, касающиеся истории Черниговской земли, и еще более случайны там географические данные о ней. Материалы Киевского свода 1198 г. зачастую служат отправным пунктом для нисхождения к данным XI в. при ретроспективных построениях или для восхождения к сведениям XIII в. при реконструкции историко-географической картины, постольку-поскольку при отдельных противоречиях и неясных местах свод 1198 г. позволяет все же достаточно конкретно и очевидно, по сравнению со сведениями X—XI и XIII—XIV вв., восстановить историческую обстановку в Черниговской земле.

По сравнению с другими Киевский свод 1198 г. дает подавляющее большинство упоминаний городов и урочищ Черниговского княжества, причем в основном они приходятся на середину XII в. Это обилие географических данных объясняется наличием в Ипатьевской летописи третьего, по А.А. Шахматову, источника этой летописи — черниговского летописания⁹³. А.Н. Насонов на основе систематического сопоставления текста Лаврентьевской летописи с Ипатьевской выявил зависимость переяславского летописания от киевского великокняжеского источника и указал конкретно на ряд обширных черниговских фрагментов, которые отчетливо выявляются в статьях 6654 (1146), 6655 (1147) (?), 6657 (1149), 6658 (1150), 6659 (1151), 6660 (1152), 6661 (1153), 6662 (1154) (?), 6663 (1155) гг. Ипатьевской летописи⁹⁴. Резкое сокращение южнорусских известий Лаврентьевской летописи с 6665 (1157) г. не позволяет столь же конкретно выявить другие черниговские сообщения, которые включены в текст Ипатьевской летописи почти на всем протяжении XII в.

Очень важен обстоятельно рассмотренный А.Н. Насоновым вопрос о летописании Переяславля Русского, которое легло в основу владимирского летописания в составе Лаврентьевской летописи. Основным источником летописи Переяславля Русского была киевская летопись, но она систематически сокращалась переяcлавским летописцем⁹⁵. Особенно интересно то, что киевская «редакция, использованная переяславским составителем, несколько отличалась от той, которую мы имеем в Ипатьевской, т. е. в своде 1198/99 г.»⁹⁶.

Эту точку зрения оспаривает автор интересного исследования Владимиро-Суздальского летописания Ю.А. Лимонов. «А.Н. Насонов, — пишет этот исследователь, — пришел к выводу, что во Владимире был использован один памятник — княжеский летописец Переяславля Русского»⁹⁷, что неточно: «южно-русской свод привлекался на Северо-Востоке по крайней мере дважды в разновременных редакциях», — писал А.Н. Насонов⁹⁸. Ю.А. Лимонов считает, что во владимирском летописании была использована летопись Переяславля Русского, созданная с использованием киевской великокняжеской летописи в 80-х гг. XII в. Поскольку же в ней следовало бы ожидать следы киевских редакций 80-х гг. Печерского монастыря и Святослава Всеволодовича (чего нет в Лаврентьевской летописи), то Ю.А. Лимонов приходит к выводу, что первым южнорусским источником владимирского летописания был Киевский великокняжеский свод 70-х гг., а уже затем, в конце 80-х гг. XII в. был привлечен Летописец Переяславля Русского⁹⁹.

Переяславская принадлежность фрагментов статей 6677 (1169), 6693 (1185), 6695 (1187) гг. на которую ссылается Ю.А. Лимонов, вызывает вполне основательные сомнения у Б.А. Рыбакова¹⁰⁰. Суждение Ю.А. Лимонова требует более веской аргументации, ибо южнорусские источники владимирского летописания — не побочный сюжет его темы, кроме того, необходимо опровергнуть доводы А.Н. Насонова, что весьма сложно, ибо в основе их лежит система фактов, а не отдельные наблюдения. Есть у А.Н. Насонова некоторые аргументы, которые нельзя принять, но их анализ не только не разрушает его системы доказательства, но свидетельствует против мнения Ю.А. Лимонова.

Речь идет о пропущенных в Ипатьевской летописи упоминаниях о Курске, приходящихся на ту пору, когда в нем сидели Изяслав Мстиславич (1127 г.), Глеб Ольгович (1136—1138) и Святослав Ольгович (1139). В трех случаях упоминания Курска Лавретьевской летописью, в текстологически совпадающих фрагментах Ипатьевской летописи этот город не упомянут (соответственно: статьи 6635 (1127), 6636 (1128), 6647 (1139) и 6648 (1140) гг.) А.Н. Насонов считал, что в статье 6635 (1127) г. Лаврентьевской летописи упоминание о Курске вписано «рукой переяславца»¹⁰¹, но вполне очевидно, что, наоборот, в Ипатьевской летописи была сделана купюра (анализ этой и других указанных статей см. ниже в гл. третьей). Эти исключения из киевского текста могли быть сделаны в последние годы правления Юрия Долгорукого, ибо после его смерти Курск окончательно вошел в состав Черниговской земли, и в 70-х гг. (т.е. во время заимствования владимирским летописанием известий великокняжеской киевской летописи — по Ю.А. Лимонову) ни у кого не могла возникнуть потребность ликвидировать в киевской летописи известия о том, что Курск некоторое время принадлежал Изяславу Мстиславичу, а позже — Ольговичам.

С этими наблюдениями следует связать известия киевского текста о подробностях борьбы за Переяславль вскоре после смерти Мстислава Великого, сохранившиеся в Лаврентьевской и в неумело или небрежно сокращенном виде (так же небрежно, как и в случаях с Курском) в Ипатьевской летописи (соответственно статьи 6640 (1132)—6643 (1135) и 6641 (1133)—6643 (1135) гг.)¹⁰². Такие сокращения, очевидно, выгодны Юрию, имевшему первоочередной целью — захват Переяславля и Курска. Эти наблюдения позволяют в предположительной форме датировать киевский источник переяславского летописания временем последних лет жизни Юрия — серединой 50-х гг. Переяславская летопись не редактировалась при Юрии в соответствии с его редакцией киевской летописи, а лишь пополнялась из нее.

Таким образом, редакция киевской великокняжеской летописи, которая была использована при составлении переяславского свода, отразившегося в Лаврентьевской летописи, отличалась от редакции, сохранившейся в Ипатьевской летописи, не только отсутствием поздних черниговских вставок и наличием вытесненных ими текстов, но и сохранностью ряда важных деталей, условно говоря, вычеркнутых Юрием Долгоруким из киевского летописания в середине 50-х гг. XII в.¹⁰³

Известия киевского летописания первой половины XII в. о Курске, сохранившиеся во владимирском летописании (в составе Лаврентьевской летописи) существенно пополняют те сведения, которые сохранились в черниговских фрагментах свода 1198 г.

Ряд сведений Киевского свода 1198 г., интересных для данной работы, но отсутствующих в Ипатьевской летописи, сохранился, как показал А.Н. Насонов, в великокняжеском Московском летописном своде 1479 г.¹⁰⁴

Несмотря на все увеличивающееся внимание исследователей к русскому летописанию XII в.¹⁰⁵, остается нерешенным ряд вопросов, возникающих при чтении свода 1198 г., т. е. свода, составленного Моисеем игуменом Выдубицким для киевского князя Рюрика Ростиславича.

В последнее время этот свод иногда рассматривается как некое законченное произведение, не получившее более или менее значительных дополнений или исправлений в XIII в. Отмечались преимущественно лишь пропуски и утраты текста. Б.А. Рыбаков считает, что количество материалов, включенных позднейшими летописцами и сводчиками XIII—XIV вв. в свод 1198 г. «крайне незначительно»¹⁰⁶.

Н.Г. Бережков в своих хронологических комментариях к текстам Ипатьевской летописи за вторую половину XII в. неоднократно объяснял нарушения летописной хронологической сетки деятельностью «южно-русского сводчика XIV в.», который не только перемещал отдельные тексты, но и делал большие «вставки» из «владимирского свода» в текст свода конца XII в.¹⁰⁷ В некоторых случаях иное объяснение пока что трудно представить.

Говоря о северо-восточных известиях, занимающих значительное место в описании Ипатьевской летописью событий второй половины XII в., М.Д. Присёлков считал, что они попали в южнорусское летописание в составе северо-восточного «свода 1237 г». А.Н. Насонов не давал определенной даты привлечения северо-восточного источника южнорусского летописания, предполагая, что он использовался «на исходе XII или в XIII в.». Ю.А. Лимонов считает, что на юге «использовалась владимирская летопись неоднократно и различных редакций»¹⁰⁸.

В южнорусских текстах Ипатьевской летописи за XII в. также можно обнаружить данные, заставляющие предполагать некоторую переработку свода 1198 г, проведенную после его завершения.

Текстуальное сличение и исторический анализ крупных фрагментов статей 6698 (1190) и 6701 (1193) гг. Ипатьевской летописи, рассказывающих о нападении Ростислава Рюриковича с черными клобуками на половцев, показывают их текстологическую зависимость друг от друга и совпадение основных фактов, сообщаемых в этих отрывках¹⁰⁹.

В обоих рассказах действие происходит во время разногласий между Святославом Всеволодовичем и Рюриком Ростиславичем, каждый из них оставил Киев ради своих дел. Инициатива в обоих случаях принадлежит черноклобуцкой знати, Ростислав принимает решение без согласия отца, и сам поход содержит два основных момента — захват стад и пленников (в их числе и представители княжеских родов) и неудачную попытку половцев отбить добычу Ростислава Рюриковича. В обоих отрывках одинаково указано место, близ которого произошло сражение с половцами, — р. Ивля. Последствием похода в обоих текстах были нападения половцев на южные границы Руси. И в том, и в другом рассказе сообщается о несостоявшемся намерении Рюрика идти на Литву, и его сын Ростислав, возвратившись из похода, отправился к отцу во Вручий.

Совпадает и хронология событий. Оба похода приходятся на начало зимы. В первом случае во время похода произошла непредвиденная оттепель, а затем всю зиму шла борьба с половцами, пришедшими «Ростиславлею дорогою». Во втором случае указана дата завершения похода Ростислава Рюриковича — Рождество.

При всем сходстве событий имеются и различия в описании походов, но они допустимы в различных изложениях одного события.

Заметим, что в первом рассказе поход на Литву прервала неожиданная оттепель, во втором — Рюрика отозвал Святослав. Если в статье 6698 (1190) г. Рюрик обвиняет Святослава в небережении Русской земли, то в статье 6701 (1193) г. — Святослав Всеволодович обвиняет в том же Рюрика Ростиславича. Окончание статьи 6698 (1190) г. как бы полемизирует с предшествовавшим походу Ростислава Рюриковича обвинением, предъявленным Святославу. Именно Святослав Всеволодович и его сын Глеб защищают всю зиму Русь, а не Рюрик Ростиславич и его предприимчивый сын. Завершение статьи 6701 (1193) г. говорит весьма невнятно о совместном отражении половцев Святославом и Рюриком.

Лишь одно замечание во втором отрывке свидетельствует, на первый взгляд, довольно категорично против того, что оба рассказа описывают одно событие. Это — замечание второго известия о том, что Ростислав победил половцев «другое», т. е. вторично. Однако это слово находится в текстологически совпадающем с первым текстом отрывке и может рассматриваться как вставка сводчика. Некоторые текстологические совпадения изучаемых текстов при гиперкритическом подходе могут быть названы литературными штампами, но данный отрывок не может так расцениваться. Оба рассказа содержат слишком много фактических, вплоть до датировки, совпадений, чтобы можно было предполагать случайность текстуальных параллелей.

Трудно выявить взаимозависимость и время включения в так называемый свод 1198 г. каждого из рассматриваемых рассказов. Учитывая отдельные неясности и непоследовательность в изложении первого текста (например, захватив добычу, дружина Ростислава возвратилась «восвояси», т. е. в пределы Руси, но затем идет сообщение о сражении на Ивле, «реке половецкой», по свидетельству второго текста), можно предполагать, что для обоих известий использовался более точно повествующий о событиях протограф.

Дублирующие друг друга известия статей 6698 (1190) и 6701 (1193) гг. — факт, ставящий под сомнение вхождение одной из них в состав свода 1198 г., написанного близким к семье Рюрика Моисеем Выдубицким. Если можно допустить, что читатель конца XII — начала XIII в. не замечал хронологическую путаницу, дублирующие друг друга известия в статьях 60-х и 70-х гг. XII в., то составитель реально существовавшего свода 1198 г. не мог допустить хронологическую ошибку в описании событий пятилетней давности. Эта ошибка могла содержаться уже в киевском своде 1238 г., вопрос о котором был поставлен В.Т. Пашуто, но еще не решен нашими историками¹¹⁰.

В данном историко-географическом исследовании анализ основных источников опирается на сплошное текстологическое сличение свидетельств Ипатьевской и Лаврентьевской летописей за XII в. В работе рассматриваются также сведения Новгородской I летописи, Летописца Переяславля Суздальского, Московского свода 1479 г, отдельные известия Типографской, Львовской, Никоновской и других летописей. Основным источниковедческим пособием для изучения летописных текстов служит капитальный труд А.Н. Насонова «История русского летописания XI — начала XVIII века». При анализе событий учитываются выводы и наблюдения фундаментального исследования Н.Г. Бережкова «Хронология русского летописания», в соответствии с которым приведена датировка. Некоторые данные для историко-географических наблюдений по Черниговской земле содержатся и во внелетописных письменных источниках — в Киево-Печерском Патерике, уставной грамоте Ростислава Мстиславича и некоторых других.

В качестве вспомогательных источников в работе использованы опубликованные актовые материалы XIV—XVII вв., данные посольских книг, писцовые документы, украинские летописи XVII в., Книга Большому Чертежу, а также картографические источники XVI—XIX вв., списки населенных мест XIX—XX вв. и другие данные.

В работе привлекаются и материалы лингвистических исследований, главным образом ономастические. К сожалению, число исследований по древнерусской ономастике невелико. Важнейшей для данной темы является монографическая работа С. Роспонда. Историко-географические примечания этого ученого довольно странны («Стародуб, город возле Чернигова», «Путивль — Киевская обл.», «Девягорск (1147) — Псковская обл.» — и т. п.)¹¹¹, но его исследование ценно тем, что охватывает лингвистическим анализом почти все древнерусские географические названия. Впрочем, этой работе присущ частый в ономастической литературе недостаток — данные берутся не из первоисточника, а из вторых рук (исследования историков, словари имен и т. п.). Например, справедливо не приняв этимологию Ю.С. Виноградского (Болдыж — от «болдыга» — каменная глыба), С. Роспонд относит это название к числу неясных. Однако Новгородская I летопись знает (под 6776 (1268) и 6778 (1270) гг.) братьев бояр Ратислава и Романа Болдыжевичей, и название Болдыжь следует отнести к «посессивам на -јь»¹¹².

Топонимические данные, а также сведения поздних источников особенно важны при локализации летописных географических названий. Здесь необходимо заметить, что для приурочения исторических географических названий ученые XIX в. в большинстве случаев пользовались способом, состоявшим из двух последовательных приемов. Их можно охарактеризовать как ориентировочный и условно-топонимический приемы. При отсутствии прямого указания на местоположение по данным источника приблизительно определялся район нахождения города и затем по карте или спискам населенных мест XIX—XX вв. находился топоним, созвучный или тождественный летописному. Условность такой методики заключалась в подразумеваемой преемственности существования летописного топонима вплоть до новейшего времени, не подтвержденной указанием промежуточных звеньев.

Еще с конца XVIII в. в отдельных случаях некоторые исследователи (например, А.Ф. Шафонский) обращали внимание на существование в искомом месте городищ и курганов, к началу же XX в. указания на них, а также и привлечение источников XIV—XVII вв. стали довольно часты (П.В. Голубовский). Однако только в советское время, благодаря широкому археологическому изучению городищ, а также разработке методики ретроспективного анализа и комплексного привлечения источников в исторической географии¹¹³, появилась возможность достаточно надежных локализаций летописной географической номенклатуры. Ориентировочный способ сохраняет свое значение лишь как необходимый первый этап в поиске местоположений древних населенных пунктов, урочищ и рек. Кроме этого, необходимо для населенных пунктов выявить их археологические следы, а также проследить преемственность летописного топонима по данным источников последующего времени вплоть до новейшего. Впрочем, не все названия удается локализовать надежно. По недостатку данных некоторые пункты наносятся на карты условно¹¹⁴.

Приурочение исторических географических названий является важнейшей из вспомогательных задач историко-географического исследования. Локализация сохранившихся в письменных источниках названий служит исходной точкой и основой изучения историко-географической проблематики Древнерусского государства вообще и Черниговского княжества в частности.

В интересах изложения результаты анализа локализаций более ста географических названий Черниговской земли суммированы в приложении. За этим исключением, изложение работы соответствует пути исследования, сочетая географическую (территориальную) и историческую (хронологическую) последовательность рассмотрения данных источников. Выявление и группировка фактов каждого периода истории Черниговской земли ведется по территориальному признаку: от ядра княжества — к его периферии. Исследование группы фактов в зависимости от полноты данных идет либо в исторической последовательности, либо путем ретроспективного анализа, установлением обратной связи явлений. Географический и исторический пути исследования объединяются историко-географическим обобщением по каждому из трех периодов в отдельности и по рассматриваемой теме в целом.

Примечания

1. Татищев В.Н. Избранные труды по географии России. М., 1950. С. 77.

2. Татищев В.Н. История Российская. Т. 1. М., 1962. С. 350.

3. Там же. Т. 4. С. 225.

4. Татищев В.Н. Избранные труды по географии России. С. 110—111.

5. См. главу третью.

6. ЖМВД. 1839. № 6. С. 331—306.

7. Болтин И.Н. Критические примечания генерал-майора Болтина на первый и второй томы истории князя Щербатова. Т. 2. СПб., 1794. С. 176, 185—186.

8. Болтин И.Н. Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка сочиненные генерал-майором Иваном Болтиным. Т. 1. СПб., 1788. С. 357—359.

9. Лерберг А.Х. Исследования, служащие к объяснению древней русской истории / Пер. Д. Языков. СПб., 1819. С. 383—386.

10. Формозов А.А. Очерки по истории русской археологии. М., 1961. С. 36—37.

11. Рубинштейн Н.Л. «Топографические описания наместничеств и губерний XVIII в.» — памятники географического и экономического изучения России // ВГ. Сб. 31. М., 1953. С. 39—89; Федоренко П. Опис Новгород-Сіверського намістництва (1779—1781). Київ, 1931. См. также: Генеральний опис Лівобережної України 1765—1769 р. / Покажчик нас. пунктів підгот.: Л.А. Попова і К.Г. Ревнівцева. Київ, 1959.

12. Ларионов С. Описание Курского наместничества, из древних и новых разных о нем известий вкратце собранное Сергеем Ларионовым, того наместничества Верхней расправы прокурором. М., 1786. С. 1—33; Рубинштейн Н.Л. «Топографические описания наместничеств и губерний XVIII в.» С. 76.

13. Шафонский А.Ф. Черниговского наместничества топографическое описание. Киев, 1851. С. 317; Бережков М.Н. А.Ф. Шафонский и его труд: Черниговского наместничества описание. (Заметки к истории Черниговской губернии и Малороссии). Нежин, 1910.

14. Федоренко П. Опис Новгород-Сіверського намістництва. С. 108.

15. Погодин М.П. Древняя русская история домонгольского ига. Т. 3. Атлас исторический, географический, археологический. М., 1871. Л. 84—87.

16. Арцыбашев Н.С. Повествование о России. Т. 1. М., 1838.

17. Формозов А.А. Очерки по истории русской археологии. С. 57, 66.

18. Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 1. М., 1955. С. 569.

19. Бернштейн-Коган С.В. Путь из варяг в греки // ВГ. Сб. 20. М., 1950. С. 256—257.

20. Очерки истории исторической науки. Т. 1. С. 569.

21. Тихомиров М.Н. Список городов русских дальних и ближних // ИЗ. Т. 40. М., 1952. С. 215.

22. Погодин М.Н. Розыскания о городах и пределах древних русских княжеств с 1054 по 1240 г. Ч. 2. Черниговское княжество. СПб., 1848.

23. Барсов Н.П. Географический словарь Русской земли (IX—XIV ст.): материалы для историко-географического словаря России. Т. 1. Вильна, 1865; Он же. Очерки русской исторической географии: география Начальной (Несторовой) летописи. 2-е изд. Варшава, 1885.

24. Основные труды Ходаковского собраны в кн.: Chodakowski Z.D. О słowiańszyźnie przed chrześcijaństwem. Warszawa, 1967.

25. Формозов А.А. Очерки по истории русской археологии. С. 60.

26. Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции Т. 4. М., 1850. С. 328—330; Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 11.

27. Беляев И.Д. О географических сведениях в древней Руси // Записки РГО. Кн. 6. СПб., 1852. С. 96—111.

28. Там же. С. 110. Эта точка зрения была признана А.К. Зайцевым ошибочной — см.: Приложение. № 97. — Прим. ред.

29. Майков Л. Заметки по географии Древней Руси. По поводу сочинения Н.П. Барсова // ЖМНП. 1874. Февраль.

30. Марков М.Е. О городах и селениях в Черниговской губернии, упоминаемых в Несторовой летописи. Чернигов, 1814; Он же. О городах и селениях в Черниговской губернии, упоминаемых в Несторовой летописи // Периодические сочинения Министерства народного просвещения за 1815 г. № 40.

31. Марков М.Е. О достопамятностях Чернигова // Периодические сочинения Министерства народного просвещения за 1815 г. № 41; Он же. О достопамятностях Чернигова // ЧОИДР. 1848. Т. 1; Он же. О достопамятностях Чернигова. Чернигов, 1882.

32. Киевская старина, 1883. Т. VI. С. 742—744.

33. Рыбаков Б.А. Древности Чернигова // МИА. № 11. М.; Л., 1949. С. 8.

34. Бережков М.Н. М.Е. Марков и его рукописный сборник о черниговской старине. Нежин, 1902.

35. Домбровский В.Ф. Очерк города Чернигова и его области в древние и новейшие времена. Киев, 1846; Котляров С. Описание города Чернигова. Чернигов, 1851; Маркевич Н.А. Чернигов. История и статистическое описание. Кафедральные черниговские монастыри Ильинский, Елецкий и Борисоглебский. Киев, 1860.

36. Филарет (Гумилевский). Историко-статистическое описание Черниговской епархии. Кн. 1—7. Чернигов, 1873—1874.

37. Зотов Р.В. О черниговских князьях по Любецкому синодику и о Черниговском княжестве в татарское время. СПб., 1892; То же в: ЛЗАК за 1882—1884 гг. Спб., 1893.

38. Сб. РИО. Т. 35. СПб., 1882. С. 399, 638, 708, 744; Т. 59. СПб., 1887. С. 126, 180, 303, 325, 408, 412, 511; Т. 71. СПб., 1892. С. 478, 490, 726, 730. Договор 1503 г. за Москвой оставляет в числе прочих волости Сновеск, Хоробрь: АЗР. Т. 1. № 192. С. 288; Сб. РИО. Т. 35. № 75. С. 399.

39. Филарет (Гумилевский). Историко-статистическое описание Черниговской епархии. Кн. 5. С. 110—111.

40. Там же. Кн. 6. С. 3.

41. Там же. С. 19.

42. Самоквасов Д.Я. Северская земля и северяне по городищам и могилам. М., 1908.

43. Там же. С. 28—32.

44. Грушевський М.С. Історія України-Руси. Т. 2. Львів, 1905. С. 603—605.

45. Голубовский П.В. История Северской земли до половины XIV ст. Киев, 1881. Багалей Д.И. История Северской земли до половины XIV ст. Киев, 1882.

46. Линниченко И.А. Рецензия на книги Д. Багалея и П. Голубовского // ЖМНП. 1883. № 5. С. 163—203; Багалей Д.И. Ответ И.А. Линниченко на критическую оценку книги «История Северской земли до половины XIV ст.». Харьков, 1884. // Отд. оттиск из Записок Харьковского университета.

47. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 11.

48. Голубовский П.В. Печенеги, горки и половцы до нашествия татар. История южнорусских степей IX—XIII в. Киев, 1884; Он же. Где находились существовавшие в домонгольский период города: Воргол, Глебль, Зартый, Оргощь, Сновск, Уненеж, Хоробрь? // ЖМНП. 1903. № 5. С. 111—135.

49. Труды XIII археологического съезда. Т. 2. М., 1908. С. 1—50.

50. Милюков П.Н. Русская историческая география и атлас проф. Замысловского // Русская мысль. 1888. № 8. С. 133.

51. Чернігів і Північне Лівобережжя // Запискі історичної секції ВУАН. Т. XXIII. Київ, 1928. С. 101, 116.

52. Там же. С. 103—105, 110.

53. Эта экспансия по М.С. Грушевскому имела два периода: 1024—1073 гг. и около 1127 — сер. XIII в.: Там же. С. 106—107.

54. См.: главу третью.

55. Там же. С. 110.

56. Андрияшев А.М. Нарис історії колонізації Сіверськоі землі до початку XVI віку // Запискі історично-філологічного відділу ВУАН. Т. XX. Київ, 1928. С. 96, 108.

57. Любавский М.К. Историческая география России в связи с колонизацией. М., 1909; Кузнецов С.К. Русская историческая география. М., 1910; Середонин С.М. Историческая география. Пг., 1916; Спицын А.А. Русская историческая география. Пг., 1917.

58. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 11—17.

59. Спицын А.А. Русская историческая география. С. 2.

60. Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 15.

61. Мавродин В.В. Очерки истории Левобережной Украины: (с древнейших времен до второй половины XIV века). Л., 1940.

62. Там же. С. 10; Андрияшев А. Нарис історії колонізації Сівсрськоі землі до початку XVI віку. С. 109.

63. Мавродин В.В. Очерки истории Левобережной Украины. С. 117.

64. Пархоменко В.О. Питання про слов'янську колонізацію Лівобережжя в домонгольску добу // Запискі Дніпропетровського Інституту народної освіти. Т. 1. 1927. С. 369—372; Он же. Князь Чорний: (до питання про добу сіверянської колонізації Подесения) // Юбілейний збірник на пошану акад. Д. Багалія. Т. 1. Київ, 1927. С. 379—382; Он же. Характер и значение эпохи Владимира принявшего христианство // Ученые записки Лен-го гос. университета. № 73. Вып. 8. Л., 1941. С. 208—209.

65. Присёлков М.Д. Киевское государство второй половины X в. по византийским источникам // УЗ ЛГУ. № 73. Вып. 8. Л.. 1941. С. 235 236. Характеристику взглядов В.А. Пархоменко и М.Д. Приселкова на формирование территории Древнерусского государства см.: Насонов А.Н. «Русская земля»... С. 14, 20—21.

66. Там же. С. 57, 64, 221—233. На карте, вероятно по ошибке картографа, поменялись местами Синим мост и Радощ, неверно указан Гуричев (в тексте они определены правильно). В списке пропущены: Болдыж лес, Брын, Вятичи, Задесенье, Лесная земля, р. Ока, р. Осётр, Подесенье, р. Псел, Радимичи, Рыльск, Серенск, р. Сновь, р. Угра. Необходимо в этот список включить Муром и Рязань, принадлежавшие до 1127 г. Черниговскому княжеству. Уточненные локализации исторических географических названий Черниговской земли см. в «Приложении» к данной работе. О необходимости включения в этот список Дреговичей, Рогачева, Случеска и Клеческа см. главу третью.

67. Кроме исследования А.Н. Насонова, к числу наиболее значительных работ, посвященных «Русский земле», следует отнести статьи М.Н. Тихомирова и Б.А. Рыбакова: Тихомиров М.Н. Происхождение названий «Русь» и «Русская земля» // СЭ. 1947. № 6—7; Рыбаков Б.А. Древние русы // СА. Вып. 17. 1953.

68. Шаскольский И.П. О начальных этапах формирования Древнерусского государства // Становление раннефеодальных славянских государств. Киев, 1972. С. 55, 58.

69. Там же. С. 59—61, 62—66.

70. Рыбаков Б.А. Спорные вопросы образования Киевской Руси // ВИ. № 9. 1960. С. 25.

71. Там же.

72. Насонов А.Н. История русского летописания XI — начала XVIII в.: очерки и исследования. М., 1969. С. 78.

73. Рыбаков Б.А. Спорные вопросы образования Киевской Руси. С. 23—26. См. также: Ловмяньский Г. Основные черты позднеплеменного и раннегосударственного строя славян // Становление раннефеодальных славянских государств. С. 13—14; Королюк В.Д. Основные проблемы формирования раннефеодальной государственности и народностей славян Восточной и Центральной Европы // Там же. С. 222—223.

74. Древности железного века в междуречье Десны и Днепра. I. Археологическая карта. II. Погребальные обряды // Археология СССР. САИ. Д1 — 12. М., 1962. С. 42—47.

75. Спицын А.А. Расселения древнерусских племен по археологическим данным // ЖМНП. 1899. № 8. Отд. 2. С. 301—340.

76. Арциховский А.В. Курганы вятичей. М., 1930; Рыбакоў Б.А. Радзімічьі // Працы сэкцыі археолоёгіі. Т. 3. Менск, 1932.

77. Рыбаков Б.А. Поляне и северяне: (к вопросу о размещении летописных племен на Среднем Днепре) // СЭ. 1947. № 6—7. С. 81—106.

78. Русанова И.П. Курганы полян X—XII вв. // Археология СССР. САИ. Вып. Е1-24. М., 1966.

79. Соловьева Г.Ф. Славянские союзы племен по археологическим материалам VIII—XIV вв. н. э.: (вятичи, радимичи, северяне) // СА. Вып. 25. 1956. С. 137—170.

80. Ляпушкин И.И. Городище Новотроицкое. О культуре восточных славян в период сложения Киевского государства // МИ А. № 74. М.; Л., 1958; Он же. Днепровское лесостепное левобережье в эпоху железа // МИА. № 104. М.; Л., 1961; Он же. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII — первая половина IX в.). Историко-археологические очерки // МИА. № 152. Л., 1968.

81. Рыбаков Б.А. Древности Чернигова. Материалы и исследования по археологии древнерусских городов. МИА. № 11. М.; Л., 1949. С. 7—93.

82. Рыбаков Б.А. Вщиж — удельный город XII в. // КСИИМК. Вып. 41. М., 1951. С. 57—58.

83. Рыбаков Б.А. Раскопки в Чернигове // КСИИМК. М., 1947. Вып. 21. С. 40—42; Он же. Розкопки в Чернігівському дитинці в 1946 р. // АП УРСР. Т. 1. Київ, 1949. С. 26—29; Он же. Древнерусский город по археологическим данным // Изв. АН СССР. Серия ист. и филос. 1950. Т. 7. № 3. С. 239—249; Он же. Раскопки во Вщиже в 1948—1949 гг. // КСИИМК. М., 1951. Вып. 38. С. 34—41; Он же. Стольный город Чернигов и удельный город Вщиж // По следам древних культур. Древняя Русь. М., 1953. С. 75—120; Он же. Раскопки в Любече в 1957 г. // КСИИМК. М., 1960. Вып. 79. С. 27—34; Он же. Любеч — феодальный двор Мономаха и Ольговичей. КСИА. 1964. Вып. 99. С. 21—23; Он же. Тезисы докладов советской делегации на международном конгрессе славянской археологии (сентябрь 1965 г). М., 1965. С. 33—38; Он же. Раскопки в Путивле // АО 1965 г. М., 1966. С. 154—156.

84. Никольская Т Н. Древнерусские городища на территории Вятичей // АО 1965 г. М., 1966. С. 171—173; Она же. К вопросу о феодальных «замках» в земле вятичей // Культура Древней Руси. М., 1966. С. 118; Она же. К истории древнерусского городка Серенска // КСИА. Вып. 113. М., 1968. С. 108—118; Она же. Древнерусский Серенск — город вятических ремесленников // КСИА. Вып. 125. М., 1971. С. 73—81; Она же. О летописных городах в земле вятичей // КСИА. Вып. 129. М., 1972. С. 3—13; Она же. К исторической географии земли вятичей // СА. № 4. 1972. С. 158—170.

85. См.: главу третью.

86. Седов В.В. Сельские поселения центральных районов Смоленской земли // МИА. № 92. М., 1960.

87. Успенская А.В., Фехнер М.В. Поселения Древней Руси; Указатель к карте «Поселения и курганные могильники Северо-Западной и Северо-Восточной Руси X—XIII вв. // Очерки по истории русской деревни X—XIII вв. // Труды ГИМ. Вып. 32. М., 1956.

88. Блифельд Д.И. Славянские памятники Черниговщины по исследованиям последних лет // КСИА АН УССР. Вып. 2. Киев, 1953; Он же. Деснянська археологічна експедиція 1949 р. // АП УРСР. Т. 5. Київ, 1955.

89. Наиболее полным и систематичным является свод «Древности железного века в междуречье Десны и Днепра». По этому своду можно судить наглядно о степени изученности этой территории. Ср. табл. 1. «Маршруты археологических разведок, проведенных исследователями»; Табл. 2. «Схема расположения исследованных и датированных селищ и городищ...». См. также: Штыхов Г.В. Археологическая карта Белоруссии. Памятники железного века эпохи феодализма. Вып. 2. Минск, 1971.

90. Присёлков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. Л., 1940; Лихачев Д.С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947; Насонов А.Н. История русского летописания.

91. Насонов А.Н. История русского летописания. С. 12—13.

92. Там же. С. 19, 45—46, 68.

93. Шахматов А.А. Обозрение русских летописных сводов XIV—XVI вв. М.; Л., 1938. С. 72; Присёлков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. С. 47, 72.

94. Насонов А.Н. История русского летописания. С. 99—107. Б.А. Рыбаков полагает, что эти фрагменты принадлежат руке киево-печерского архимандрита Поликарпа, бывшего в молодости летописцем князя Новгород-Северского и черниговского Святослава Ольговича. (Рыбаков Б.А. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 36—59.)

95. Насонов А.Н. История русского летописания. С. 80—97.

96. Там же. С. 99 и далее.

97. Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. Л., 1967. С. 69.

98. Насонов А.Н. История русского летописания. С. 82.

99. Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. С. 15, 70—73.

100. Рыбаков Б.А. Русские летописцы... С. 10—12.

101. Насонов А.Н. История русского летописания. С. 98.

102. ПСРЛ. Л., 1926. Т. І. Стб. 301—302; СПб., 1908. Т. 2. Стб. 294—295. А.Н. Насонов характеризует указанные фрагменты несколько противоречиво. В одном случае он истолковывает сохранившиеся в Лаврентьевской летописи детали как переяславские дополнения к киевскому тексту. В свою очередь, этот переяславский текст «нс полностью и не совсем удачно» был использован в Киевском своде. В другом случае, говоря о тех же деталях, А.Н. Насонов более справедливо считает, что переяславский текст (лаврентьевские фрагменты) сохранил (в сокращенном виде) известия, которые читались в киевском своде времени правления Ярополка Владимировича (1132—1139 гг.): Насонов А.Н. История русского летописания. Ср.: С. 84, 115—116.

103. Ср.: Насонов А.Н. История русского летописания. С. 89, 92, 95, 99, 101, 111.

104. Там же. С. 288—293.

105. Буганов В.И. Отечественная историография русского летописания. М., 1975. С. 247—269.

106. Рыбаков Б.А. Русские летописцы... С. 183. Впрочем, Б.А. Рыбаков указывает на три известия Ипатьевской летописи под 1193 г. и одно под 1197 г. как на включенные в текст свода 1198 г. уже в начале XIII в. фрагменты Владимиро-Суздальского происхождения (Там же. С. 176—177. Примеч. 3.) Эти факты нельзя считать незначительными.

107. Бережков Н.Г. Хронология русскою летописания. М., 1963. С. 169—170, 172, 175, 180, 183, 186, 191, 195 и др.

108. Присёлков М.Д. История русского летописания XI—XV вв. С. 95—96; Насонов А.Н. История русского летописания. С. 114—115, 135, 150, 157; а также С. 137, 144—146, 148—151, 153; Лимонов Ю.А. Летописание Владимиро-Суздальской Руси. С. 90—91.

109. ПСРЛ. Т. 2. Стб. 670—672, 676—678. (Ср. от: «Тое же зимы сдумаша лѣпшии мужи в Черныхъ Клобучехъ...» до «...в борзѣ еха къ отцю въ Вручии, отець бо его пошелъ на Литву»).

110. Пашуто В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М., 1950. С. 55 и др.; Он же. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 12—13, 22—23.

111. Роспонд С. Структура и стратиграфия древнерусских топонимов // Восточнославянская ономастика. М., 1972. С. 53, 64—65 и др.

112. Там же. С. 74; ср.: Виноградський Ю.С. Назви міст, сіл та річок Чернігівщини // Мовознавство. Вип. 14. Київ. С. 38—39; НПЛ. М.; Л., 1950. С. 86, 88, 317, 319, 322.

113. Витов М.В. Приемы составления карт поселений XV—XVII вв. поданным писцовых и переписных книг // Проблемы источниковедения. Т. 5. М., 1956; Бескровный Л.Г. Специфика методов исследования по исторической географии // Материалы МФГО СССР. История географических знаний и историческая география. Этнография. Вып. 5. М., 1971. С. 48—51; Бескровный Л.Г., Гольденберг Л.А. О предмете и методе исторической географии // ИСССР. № 6. 1971; Лаппо Ф.И. Карты и планы XVIII в. как историко-географический источник (но материалам Курской губернии) // Там же. С. 54—56.

114. Седов В.В. Смоленская земля // Древнерусские княжества. М., 1975. С. 250—251.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница