В.Ф. Андреев. «Существовал ли княжеский домен в Новгородской земле XII—XV веков?»

Среди проблем социально-экономической историй Новгородской республики особое место занимает вопрос о черных землях республики и о домене новгородских князей. Нельзя не согласиться с В.Л. Яниным, который пишет: «Вопрос о княжеских домениальных землях имеет принципиальное значение».¹ Действительно, факт наличия или отсутствия в Новгородской земле княжеского домена во многом влияет на понимание существа системы землевладения республиканского периода. В течение нескольких десятилетий со времени опубликования в 1929 г. статьи Б.Д. Грекова «Революция в Новгороде Великом в XII веке» исследователи едва ли не единодушно считали, что после знаменитого восстания 1136 г. князья навсегда лишились своих земельных владений в Новгородской земле, ставших собственностью республики.²

В.Л. Янин не только пересмотрел в своих исследованиях точку зрения Б.Д. Грекова о времени возникновения республиканских порядков, но и высказал мысль о существовании в XII—XV вв. домениальных владений новгородских князей. Эта мысль была поддержана Н.Л. Подвигиной, которая писала о существовании «княжеского домена в Новгороде на протяжении всего периода независимости».³

В.Л. Янин полагает, что «и до восстания 1136 года князь отнюдь не был полновластным распорядителем земельной собственности на территории Новгородского государства; он был хозяином своего домена и лишь адресатом дани с других территорий; и после восстания 1136 года отношения князя с Новгородской республикой не претерпели существенных изменений; лишь на каком-то более позднем этапе права князя были действительно ограничены, но эти ограничения коснулись лишь территории "Новгородских волостей"».⁴

Если Б.Д. Греков понимал известную статью новгородско-княжеских докончаний XIII—XV вв. о запрещении князьям и их людям владеть селами «по всей волости Новгородьской» как полную отмену княжеского землевладения по всей Новгородской земле, то В.Л. Янин считает, что запрет касался только «территории новгородских волостей, т. е. территорий, находившихся вне основного фонда земель Новгорода», в то время как на основной территории республики князья вполне могли владеть землями. Существование княжеского землевладения на основной территории, по мнению В.Л. Янина, подтверждается статьей, имеющейся во всех новгородско-княжеских докончаниях: «а пожне, что твое и твоих мужь пошло, то твое и твоих мужь; а новгородьское Новугороду».⁵

В последнее время В.Л. Янин попытался реконструировать территорию княжеского домена. Согласно В.Л. Янину, первоначально в состав домена входили земли южной части Деревской пятины: волости Морева, Велиля, Стерж, Лопастицы, Буец, погосты Холмский, Молвотицкий и Жабенский, а также бывший «Терпужский» погост Ляховичи. Исследователь датирует возникновение княжеского домена временем около рубежа XI—XII вв., объясняя выбор его места в древности тем, что, во-первых, он занимал ключевые позиции на Селигерском («Русском») пути, во-вторых, домен находился на стыке Новгородской, Смоленской и Суздальской земель, следовательно, вотчинные права князя могли быть гарантированы смоленскими и суздальскими Мономаховичами.⁶ Ко времени ликвидации республики в домене остались лишь Морева, Велиля и Холмский погост.

Первоначальный княжеский домен представлял собой «громадный компактный земельный массив», доходность которого в конце XV в. определяется более чем в 3500 обеж, из них ко времени падения республики во владении князей осталось не менее 1500 обеж.⁷

В первых публикациях о княжеском домене В.Л. Янин объяснял запрещение князьям владеть землями «в Новгородских волостях» тем, что эти волости, если нанести их на карту, занимали окраинную территорию, колонизированную Новгородом в XI—XIII вв., и новгородцам вряд ли бы удалось удержать их, если бы князья смогли внедриться в них как землевладельцы.⁸

Если согласиться с В.Л. Яниным, то трудно постигнуть логику новгородцев, поскольку без ответа остается вопрос, почему они категорически запрещали княжеское землевладение на Терском берегу Кольского полуострова (волость «Тре») или, например, в Югре или Перми, где, кстати сказать, никакого новгородского землевладения вовсе не было, — республика получала с этих волостей только дань, и в то же время сохранять княжеские земли на южной границе Новгородской земли, в непосредственной близости с землями московских князей второй половины XIV—XV вв., в то время когда те одновременно являлись новгородскими князьями и владетелями домена.

Рассмотрим подробнее аргументацию В.Л. Янина. О существовании княжеского домена, по его мнению, свидетельствуют княжеские грамоты XII в., по которым часть земель предполагаемого домена передается Юрьеву и Пантелеймонову монастырям.⁹ Из пожалованных земель Буйцы и Ляховичи находились там же, где В.Л. Янин локализует другие княжеские земли, — на юге Деревской пятины. Одним из главных аргументов ученый считает перечисление княжеских доходов с ряда волостей Деревенской пятины в договорных грамотах Новгорода с литовским великим князем Казимиром, первая из которых справедливо датируется В.Л. Яниным временем около 1441 г., а вторая — 1470—1471 гг. По мнению В.Л. Янина, эти грамоты имеют «не рядовой, традиционный, а экстраординарный характер», поскольку «в рядовых докончаниях (т. е. в договорах Новгорода с московскими и тверскими великими князьями. — В.А.) статус княжеских прав, опирающийся на "старину и пошлину", подробно не излагался; он был традиционно знаком обоим участникам докончаний», но «в тех случаях, когда в Новгороде возникали попытки разрыва с русской великокняжеской династией и переориентации на Литву, докончание требовало существенной конкретизации княжеских прав».¹⁰

В договорах Новгорода с Казимиром перечисляются владения, с которых великому литовскому князю полагаются черные куны и перевары, в их числе те, что включены В.Л. Яниным в состав реконструируемого им домена.

Что касается княжеских пожалований XII в. Юрьеву монастырю погоста Ляховичи и Буйцы, то совершенно справедливым представляется мнение А.Л. Шапиро, который усмотрел принципиальную разницу между этими двумя пожалованиями. А.Л. Шапиро, в отличие от предшественников, показал, что передача Буйцов Юрьеву монастырю Мстиславом Владимировичем и Всеволодом Мстиславичем не есть земельное пожалование, а передача даней и судебных пошлин, получаемых князьями с Буйцов¹¹ (они, согласно грамоте, передаются «съ данию, и съ вирами, и съ продажами»).¹²

В отличие от Буйцов Ляховичи, будучи небольшим княжеским владением, передаются «съ землею, и съ людьми, и съ коньми, и лесъ, и борти, и ловища на Ловати».

В.Л. Янин не видит разницы между существом того и другого пожалования. Между тем в новгородских грамотах всегда точно фиксируется объем владельческих прав (например, в грамотах XII в. Варлаама Хутынского и Антония Римлянина), и если в грамоте говорится о дани и судебных пошлинах, то именно они и передаются Юрьеву монастырю, а не земля Буйцов, которая, скорее всего, князю не принадлежала. В.Л. Янин справедливо указал на ошибку А.Л. Шапиро в локализации Ляховичей. По мнению В.Л. Янина, волость Ляховичи находилась на Ловати и в конце XV в. ее доходность была 176 обеж. Надо полагать, что в первой половине XII в. погост Ляховичи по доходности был существенно меньше.

Относительно Буйцов В.Л. Янин не обратил серьезного внимания на отмеченное А.Л. Шапиро и Т.И. Осьминским обстоятельство, что Буйцы не стали вполне владельческой волостью Юрьева монастыря и в конце XV в., хотя налицо процесс превращения их в феодальную собственность монастыря. Повинности, получаемые монастырем с Буйцов, небольшие и идут «с куниц»; как и с других бывших черных волостей Новгорода, с Буйцов собираются черные куны в пользу великих литовских князей,¹³ в отличие от обояренных земель, которые черные куны не платили.

По мнению В.Л. Янина, новгородско-литовские договоры 1441 и 1470—1471 гг. показывают, что великим московским князьям вплоть до падения республики принадлежали домениальные земли на юге Деревской пятины, а в периоды конфликтов с Москвой новгородцы передавали эти земли литовским великим князьям.

В.Л. Янин явно переоценивает «экстраординарность» упомянутых договоров. Таковым можно признать только договор 1470—1471 гг. Он означал разрыв с Москвой и передачу прав московского великого князя как новгородского князя Казимиру, что, собственно, и вызвало знаменитый поход Ивана III на Новгород в 1471 г. Анализ договора показывает, что он сильно отличается от договора 1441 г., совпадая с ним только в той части, где говорится о сборе черных кун с территорий юга Деревской пятины. Именно эта часть, которую рассмотрел В.Л. Янин, представляется мне не «экстраординарной», а вполне традиционной. Дело в том, что В.Л. Янин не обратил должного внимания на существование договора Новгорода с великим литовским князем Свидригайлом, заключенного 25 января 1431 г.¹⁴ Текст договора, дошедший до нас с утратами, вполне поддается реконструкции, которая проведена Л.В. Черепниным¹⁵ и демонстрирует полную идентичность с текстом договора 1441 г., за исключением, разумеется, имен лиц, участвовавших в его заключении. Сопоставление текстов договоров 1431 и 1441 гг. ясно говорит о традиции заключения договоров с великими литовскими князьями, которым «по старине» принадлежало право сбора податей с ряда новгородских приграничных волостей, среди них тех, что В.Л. Янин относит к «княжескому домену». Новгородско-княжеские договоры носили всегда личный характер и заключались не вообще с великим князем, а всегда с конкретным носителем великокняжеского титула. В случае смерти или свержения князя обязательно заключался новый договор с его преемником. Кроме того, договоры заключались после окончания «розмирья» с тем или иным князем. Что касается договора с литовским великим князем 1431 г., то он был заключен в условиях нормальных мирных отношений с Москвой и никакой экстраординарности в нем нет. Осенью 1430 г. умер великий князь Витовт, его преемником стал князь Свидригайло, и новгородцы, отправив к нему послов, заключили очередной «мир» уже 25 января 1431 г. По традиции литовский князь «целовал крест» Новгороду, точно так же, как после окончательного утверждения на престоле следующего великого князя Сигизмунда (Жидимонта) в 1436 г. в Литву было отправлено новгородское посольство, и великий князь «человаше крест к новгородцем к послом и взяша мир»¹⁶ (текст договора не сохранился). Нет сомнения, что текст договора 1436 г. был идентичен текстам 1431 и 1441 гг. Трудно с полной уверенностью определить время возникновения традиции заключения договоров новгородцев с великими литовскими князьями. Несомненно, что в XIV в. она существовала. Так, с предшественником Свидригайло Витовтом договор был заключен непосредственно по его утверждении на престоле в 1393 г. В летописи сказано: «Седе на княженьи в Литве князь Витовт Кестутьевич и новгородцы взяша с ним мир по старине».¹⁷ Текст этого договора, как и других аналогичных документов XIV в., не сохранился, но можно уверенно предположить его идентичность договорам 1431 и 1441 гг. Формула, содержащаяся в летописном рассказе («по старине»), ясно указывает на традиционность договорных отношений великих литовских князей с Новгородом. По-видимому, традиция восходит к договору 1326 г.¹⁸

Таким образом, черные куны с южных волостей Деревской пятины традиционно шли литовским князьям. Относительно статуса этих новгородских территорий можно полностью согласиться с мнением А.Л. Шапиро и Т.И. Осьминского, которые определяют эти земли как черные земли Новгородской республики.¹⁹ В пользу такого определения говорят следующие приведенные А.Л. Шапиро и Т.И. Осьминским факты: отсутствие в писцовых книгах указаний на домосковских владельцев Холмского погоста, Велили и Моревы; древнее реликтовое деление на десятки и станы; незначительность, по сравнению с обояренными землями, крестьянских платежей (они были меньше обычных раз в пять). Основная часть черных кун с этих земель шла в Новгород. Так, с Моревы литовскому князю причиталось 40 куниц, 1 рубль петровщины и «полрубля в осенине», в то время как в писцовой книге говорится, что с Моревы шло 16½ рублей «черны куны».²⁰

Возражая против определения ряда южных территорий Деревской пятины в качестве черных земель Новгорода, В.Л. Янин приводит ряд соображений. Во-первых, по его мнению, содержащиеся в разводной грамоте 1483 г. упоминания о волостях («великого князя Березовская волость», «великого князя Стержьская волость Аркажа монастыря», «великого князя Велилская волость», «великого князя Лопастицкая волость Аркажа монастыря») свидетельствуют, что Березовец и Велила относились к великокняжескому домену в Новгородской республике.²¹ На мой взгляд, в цитированном документе нет сведений о принадлежности великому князю каких-либо земель в республиканский период. Ясно лишь, что уже после первых конфискаций перечисленные волости принадлежали великому князю.

Во-вторых, деление на десятки, по утверждению В.Л. Янина, является частью «децимарной административной системы», которая «составляла инструмент княжеского управления»; «Мореве, Велиле и Холмскому погосту — и только им во всей Новгородской земле — присуща особая административно-фискальная система децимарного деления».²² Прежде всего, вовсе не только указанные три волости имели деление на десятки. Такое же деление имела огромная волость Удомля в Бежецкой пятине, включавшая в себя два рядка и 540 деревень с 1460 дворами (не считая церковных), в которых числилось 1910 крестьян, с доходностью в 1664 обжи.²³

Удомля принадлежала владыке, однако не в качестве дворцовой, а в качестве «кормленской»,²⁴ т. е. перед нами черная новгородская волость, переданная в кормление архиепископу. Весьма существенным представляется наблюдение Г.В. Абрамовича, который обратил внимание на то, что земли Удомли после конфискации у владыки назывались «волостными» и «черными», в то время как находившаяся рядом владычная дворцовая волость Белая в полном соответствии сс своим прежним статусом стала дворцовой волостью, но уже великого князя.²⁵

Что же касается децимарной системы как атрибута княжеского управления, то вопрос этот является спорным. Одни исследователи считали ее по происхождению земской, другие — княжеской. Никаких бесспорных доказательств княжеского происхождения десятков и сотен В.Л. Янин не привел. Мне, например, представляется, что правы те, кто считал децимарную систему земской. Поэтому приводить в качестве доказательства принадлежности князю той или иной волости ее деление на десятки некорректно, особенно если иметь в виду упоминавшуюся волость Удомля.

В-третьих, В.Л. Янин возражает Т.И. Осьминскому и А.Л. Шапиро в том, что крестьянские платежи с тех земель, которые они называют черными, а он — домениальными, были значительно меньше тех, что платили крестьяне на обояренных землях. По подсчетам Т.И. Осьминского, в волости Смерда платежи были меньше примерно в пять раз. Результат расчетов Т.И. Осьминского «вызывает недоумение» у В.Л. Янина, который приводит собственный вариант. В качестве исходной точки вычислений В.Л. Янин берет доходность обжи, которая, по его мнению, «в конце XV века тяготела к новгородской гривне, то есть к 14 деньгам». В таком случае, по расчетам В.Л. Янина, с 391 обжи в волости Смерда крестьяне должны были бы платить около 25½ рублей новгородскими деньгами, но, согласно сведениям писцовой книги, они платят 18 рублей 3 гривны 4½ денги. Переводя эти деньги старого письма в деньги нового при помощи коэффициента 10:7, В.Л. Янин получает 18 рублей.²⁶ Здесь, по-видимому, вкралась досадная опечатка, должно получиться не 18, а около 25 рублей и 4 гривен, т. е. то, что и хотел доказать В.Л. Янин: платежи крестьян волости Смерда не отличались от обычных.

Вычисления В.Л. Янина представляются ошибочными. Непонятно, как автор получил исходную цифру 14 гривен. Поскольку установление средней величины крестьянских платежей есть показатель степени эксплуатации крестьянства, а следовательно, имеет огромное значение для социально-экономической истории, В.Л. Янину следовало бы поделиться с другими исследователями своей методикой определения средних величин повинностей, чтобы полученную им цифру можно было проверить. Он этого не сделал. Поэтому ничего другого не остается, как обратиться к вычислениям крестьянских платежей, произведенным авторами «Аграрной истории Северо-Запада России второй половины XV — начала XVI веков». Сплошная обработка всех сохранившихся новгородских писцовых книг конца XV — начала XVI в. позволила им установить, что платежи крестьян светским землевладельцам в среднем по Новгородской земле составляли 52,2 денги новгородских с обжи. По трем пятинам, писцовые книги которых лучше всего сохранились, эти платежи выглядят следующим образом:

Водская пятина — 68,0 денги с обжи;
Шелонская пятина — 64,7 денги с обжи;
Деревская пятина — 37,5 денги с обжи.²⁷

Таким образом, платежи с волости Смерда, которые, по расчетам Т.И. Осьминского, составляли около 7 денег с обжи, действительно примерно в пять раз меньше, чем на обояренных землях. Несколько большими были (7—8 денег с двора) платежи крестьян в Лопастицах,²⁸ во владычной волости Удомля,²⁹ в некоторых других «кормленских» волостях. В размерах платежей видна большая древность существования черных волостей Новгородской земли.

Вообще если встать на позицию В.Л. Янина и признать Холмский погост, Велиль и Мореву княжеским доменом, в результате конфликтов с Москвой по договорам 1441 и 1470—1471 гг. передаваемым литовским князьям, то возникает неразрешимое противоречие, не замеченное исследователем, а именно: в договорах перечисляются не только Велиль и Морева, но 11 волостей, и все они обязаны Казимиру черными кунами. Тогда, наверное, логично было бы все указанные в договорах волости зачислить в состав княжеского домена. Но это невозможно. Хорошо известно, что Буйцы еще в XII в. были пожалованы Юрьеву монастырю «с вирами, данями и продажами», Лопастицы и Стерж значатся волостями Аркажского монастыря, Молвотицы, Жабна — владычными и т. д.

Таким образом, думается, В.Л. Янину не удалось поколебать высказанную А.Л. Шапиро и Т.И. Осьминским точку зрения на статус ряда волостей юга Деревской пятины как черных земель Новгорода. Никаких следов существования «княжеского домена» в XII—XV вв. мы не обнаружили. Видимо, в XIV—XV вв. существовал некогда обширный, но постоянно уменьшавшийся из-за пожалований боярам, владыке, монастырям, церквам фонд черных земель Новгорода. Представляется несомненной правота Б.Д. Грекова и других исследователей, отмечавших запрет князьям, согласно договорам с Новгородом XIII—XV вв., владеть селами в пределах Новгородской земли. Этот запрет, если следовать буквальному смыслу статьи, касался именно «всеи волости Новугородской», т. е. всей территории Новгородской земли, а не только окраинных «волостей новгородских», как считает В.Л. Янин. Убедительное подтверждение такому пониманию дает новгородский противень последнего договора Новгорода с московским великим князем от 11 августа 1471 г. В нем, помимо традиционной статьи: «А в Бежичах вам, великим князем, ни вашим княгиням, ни вашим бояром, ни вашим слугам сел не держати, ни купити, ни даром не примати, по всей волости Новгородской», есть еще и дополнительная, гласящая: «на Новгородской земле сел не ставити». Совершенно очевидно, что в обоих случаях речь идет об одной и той же территории, слова «по всеи волости Новгородской» равнозначны словам «на Новгородской земле».

Княжеские земельные владения (по всей видимости, небольшие, принадлежавшие лично князьям и обрабатывавшиеся рабами) уже в XII в. стали собственностью республики в лице веча, поскольку основные условия новгородско-княжеских договоров, в том числе и запрещение владеть селами, содержались, надо полагать, и в недошедших до нас договорах с князьями первой половины XIII в., а возможно, второй половины XII в., ведь традиция заключения таких договоров восходит ко временам «отцов и дедов» великого князя Ярослава Ярославича, о чем недвусмысленно сказано, например, в договоре Новгорода с этим князем 1266 г.: «На семь, княже, целуи хрест къ всему Новугороду, на цемь то целовали деди, и отци, и отець твои Ярослав».

Представляется неверным употребление по отношению к новгородским владениям князей или архиепископов самого термина «домен», поскольку ни те ни другие не имели, в отличие от западноевропейских королей, прав верховной собственности на землю. Такие права принадлежали вечу.

Примечания

1. Янин В.Л. Княжеский домен в Новгородской земле // Феодализм в России. М., 1987. С. 120.

2. Греков Б.Д. Революция в Новгороде Великом в XII веке // Ученые записки Института истории РАНИОН. М., 1929. Т. 4. С. 13—21.

3. Подвигина Н.Л. Очерки социально-экономической и политической истории Новгорода Великого в XII—XIII вв. М., 1976. С. 39.

4. Янин В.Л. Проблемы социальной организации Новгородской республики // История СССР. М., 1970. № 1. С. 46.

5. Янин В.Л. 1)Из истории землевладения в Новгороде XII в. // Культура древней Руси. М., 1966. С. 322; 2) Очерки комплексного источниковедения: Средневековый Новгород. М., 1977. С. 78—79.

6. Янин В.Л. Новгородская феодальная вотчина. М., 1981. С. 244—245.

7. Янин В.Л. Княжеский домен... С. 124—128.

8. Янин В.Л. Проблемы социальной организации... С. 45.

9. ГВНП. № 79—82.

10. Янин В.Л. Княжеский домен... С. 126.

11. АИСЗР. Т. 1. С. 68.

12. ГВНП. № 81. Все исследователи указывают, что с Буйцов идет и «осенние полюдие даровьное», упоминаемое в грамоте. Полагаю, что полюдье, указанное в грамоте, не обязательно собиралось с Буйцов, его сумма весьма значительна (25 гривен) и может пониматься как часть доходов князя, из его казны выдаваемая ежегодно монастырю. По тексту грамоты полюдье, так же как и пожалование серебряного блюда, прямо не связано с Буйцами.

13. Шапиро А.Л. Русское крестьянство перед закрепощением (XIV—XVI вв.). Л., 1987. С. 42.

14. ГВНП. № 70.

15. Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. М., 1948. Ч. 1. С. 331—332.

16. НПЛ. С. 419.

17. Там же. С. 386.

18. Подробнее об этом см.: Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы... Ч. 1. Гл. III.

19. АИСЗР. Т. 1. С 55—57, 84—85.

20. Там же. С. 57.

21. Янин В.Л. Княжеский домен... С. 128.

22. Там же. С. 124.

23. АИСЗР. Т. 1. С 230.

24. НПК. Т. 6. Стб. 643.