«Число»

Г.В. Вернадский верно подметил, что «во время путешествия Плано Карпини в Северной Руси (в 1246 г. — Авт.) он не видел монгольских войск», в то время как «киевский регион, а также часть черниговского региона и Подолия находились под непосредственным контролем монголов»; именно отсюда и набирались рекруты в монгольскую армию. Действительно, исследователи обычно отмечают, что «до переписи власть ордынских ханов над Северо-Восточной Русью не приобрела каких-то определенных форм»¹. Однако в начале 50-х гг. при хане Мунке в Каракоруме принимается решение о проведении всеобщей переписи для создания единой податной системы на территории всех стран, покоренных монголами. Перепись производилась монгольскими чиновниками, присылавшимися из центра. Так, в 1252 г. перепись проводится в Китае, в 1253 г. — в Иране, в 1254 г. — в Армении. Есть сведения, что и на Русь в 1253 г. был послан монгольский чиновник Бицик-Берке, но перепись, видимо, тогда не состоялась. В 1257 г. ответственным за сбор дани на Руси был назначен родственник Мунке — Китат.

В течение последующих лет отмечаются неоднократные поездки русских князей «в Татары». В 1256—1257 гг. туда ездили Ростовский князь Борис Василькович, суздальский — Андрей Ярославич, наконец, В.В. Каргалов характеризует этот период как время «оживленной дипломатической подготовки» к «проведению татарской переписи в Северо-Восточной Руси». Таким образом, возможно, перепись не была неожиданным для Руси мероприятием.

Наиболее полные сведения о татарской переписи в северо-восточных землях Руси имеются в Лаврентьевской летописи. В ней сообщается, что зимой 1257 г. «приехаша численици исщетоша всю землю Сужальскую и Рязаньскую и Мюромьскую и ставиша десятники, и сотники, и тысящники, и темники, и идоша в Ворду, толико не чтоша игуменовъ, черньцовъ, поповъ, крилошанъ, кто зрить на святую Богородицю и на владыку»². Это летописное сообщение вызывает много вопросов и, следовательно, споров и толкований. Условно его можно разделить на три части.

Последняя касается отношения монголо-татар к представителям Русской церкви, которые избежали «числа». Факт лояльности ордынцев к носителям различных религиозных воззрений общеизвестен. Вряд ли и освобождение от налогов русских иерархов стало результатом дипломатических усилий князей и, в частности, Александра Ярославича³. Веротерпимость татар общеизвестна, и освобождение от выплат русского клира — лишь частный случай ордынской религиозной политики⁴. Нужно подчеркнуть, что во время переписи (да и до нее, со времени приезда Кирилла на Север) источники не дают нам права говорить о противодействии Церкви Орде. Конечно, митрополит, как и остальное духовенство, еще раз убедился в разумности предложенного Александром курса. Неудачи Даниила Галицкого стали лишним подтверждением правильности такой политики.

Необходимо добавить, что, по нашему мнению, привилегии не провели никакой жесткой грани между Церковью и остальным обществом. Мы разделяем точку зрения о сохранении прежних отношений между духовенством и князьями, а также народа в целом⁵. Кроме того, по всей видимости, после установления т. н. «ига» прекратился сбор церковной десятины, от которой отказался сам клир «при виде всеобщего народного истощения»⁶.

Что до упомянутых в летописном сообщение «численицев», которые «приехаша» и «исщетоша» все население Северо-Восточной Руси, а потом «идоша в Ворду», как это было и в других странах, то это монгольские чиновники-переписчики.

Видимо, монголо-татарская перепись преследовала две цели: во-первых, определить внутренние ресурсы населения Руси для возможного использования их в военных походах; во-вторых, организовать упорядоченный сбор дани. Вряд ли под десятниками, сотниками и т. д. должно понимать монгольских чиновников и, таким образом, говорить о создании разветвленной сети ордынской администрации на территории Руси как основы властвования. Организация, основанная на десятичном принципе, действительно существовала у монголо-татар. Она носила военно-территориальный характер. Но ведь она была присуща не только этому этносу. Не менее древние истоки она имеет, в частности, у восточных славян. Десятичное деление имело место на Руси (в том числе, и Северо-Восточной) и в XI—XII вв. Первоначально сотенная система была связана с военной организацией, а затем стала выполнять судебно-административные и финансовые функции. Для большинства исследователей наличие этой системы на Руси является бесспорным фактом. Видимо, с этой организацией и столкнулись татары, устанавливая данническую зависимость на Руси.

Имело ли место сопротивление монголо-татарской переписи? Как мы видим, летописная информация об этом событии на Северо-Востоке чрезвычайно скупа. Но о нем сохранилось местное ярославское предание, опубликованное в конце XIX в. историком Ярославля К.Д. Головщиковым.

Согласно пересказу предания, «3 июля 1257 г. князь Константин, взявшись за оружие, вышел с многочисленной дружиной отразить неприятеля и вступил с ними в битву в предместье Ярославля за Которостью, на той горе, которая ныне носит название Тутовой. Ярославцы бились мужественно, но сила взяла верх; князь Константин был убит; много легло здесь и воинов, и поле сражения покрылось трупами павших в бою»⁷. Такова основа предания. Насколько оно достоверно? К Д. Головщиков полагает, что «причин к недоверию» это сказание не представляет, к тому же оно приведено и в одной из летописей первой половины XVI в.⁸ Очевидно, историк прав: для сомнений видимых оснований нет.

Вместе с тем, не совсем понятно его недоумение: «Неизвестно, по какому случаю — выгнать ли желали наши предки надоевших им своими поборами татар из города, или не желали впускать их в город, но ярославцы прежде всех заявили протест свой против татарщины»⁹. Кажется, этот случай вполне очевиден: татары пришли в Ярославль, как и в другие города Северо-Восточной Руси, произвести «число» — перепись, против чего ярославцы и выступили.

Думается, что такое наше предположение подтверждается ближайшими событиями, находящимися в непосредственной связи с переписью, — «числом» в Новгороде в 1257—1259 гг. и восстанием 1262 г. против откупщиков в русских северо-восточных городах, одним из центров которого стал как раз Ярославль.

Новгородские коллизии 1257—1259 гг., непосредственно относящиеся к деятельности на Северо-Западе Руси Александра Невского, неоднократно становились предметом рассмотрения историков, поскольку в них сплелись разнообразные аспекты как внутреннего, так и внешнего свойства.

В 1257 г., как сообщает новгородский летописец: «Приде весть изъ Руси зла, яко хотять Татарове тамгы и десятины на Новегороде; и смятошася люди чересъ все лето... Тои же зимы приехаша послы татарьскыи съ Олександромь... и почаша просити послы десятины, тамгы, и не яшася новгородци по то, даша дары цесареви, и отпустиша я смиромь...»¹⁰.

Таким образом, уже только «весть», т. е. слух о предполагаемых татарских мероприятиях, вновь всколыхнул Новгород, в котором и так уже в течение нескольких лет было неспокойно. В исторической литературе хорошо известен феномен слуха как возможного фактора социального взрыва. В частности, современный французский историк Ж. Делюмо, обобщая большой фактический материал, писал, что «в докапиталистической Европе слухи и бунты были неразделимы, где бы они ни происходили и каким бы ни был их размах». Зачастую это были именно «слухи о повышении налогов»¹¹. Такого же рода случай имел место и в Новгороде. Достаточно было «вести»-слуха, чтобы город (а может быть, и округа) пришел в движение, длившееся, судя по всему, несколько месяцев («и смятошася люди чересъ все лето»).

Далее заметим, что «зла весть» пришла, видимо, из Владимиро-Суздальской земли, где вовсю шла или уже была закончена перепись, о которой, к сожалению, как мы выяснили, знаем очень мало; но тем ценнее, как увидим, относительно пространное новгородское сообщение. Однако с «Низа» пришла не только весть, но и сами монголы, да еще с Александром Ярославичем. Новгородцы еще не встречались лицом к лицу с «татарами»: в 1238 г. поход на Новгород, напомним еще раз, был прекращен за 100 верст от города. Спустя 20 лет Новгородская земля воспринималась монголами как неизвестная и неизведанная ими территория. Возможно, они уповали на Александра, видимо, помогавшего им провести перепись на Северо-Востоке Руси (хотя о какой-либо его роли в северо-восточной переписи летописи умалчивают).

Послы стали «просити» десятины и «тамгы». Что понималось ими под десятиной, нам (по рязанским событиям) известно. Но что такое «тамгы»? А.Н. Насонов писал, что «просьба дать "тамгы и десятины" была просьбой дать "число" и согласиться платить "тамгы"»¹². Это объяснение ясности не вносит. Большую определенность мы видим у англоязычного историка Дж. Феннела, для которого «тамга» — таможенный налог, «очевидно, в форме процента на купеческий капитал»¹³. Такое понимание опирается на некоторые источники, недвусмысленно связывающие «тамгу» с торговыми операциями¹⁴. Однако исследователи называют и другие функции «тамги». Не дает ли это возможность по-иному подойти к новгородской ситуации 1257 г.?

Сведения о тамгах мы находим в литературе, посвященной традиционному мировоззрению тюрков. «Единой точки зрения на их (тамгы. — Авт.) природу не существует. Большинство исследователей связывает происхождение тамг у кочевых племен Центральной Азии с возникновением и развитием института собственности на скот. Основное значение этого слова в тюркских языках — тавро, знак собственности, которым клеймится скот (в том числе, и прежде всего, лошади. — Авт.)... Все известные памятники, в той или иной степени отразившие древнетюркскую историю и культуру, засвидетельствовали употребление тамг в качестве родовых и племенных знаков собственности»¹⁵. А вот сообщение армянина Киракоса Гандзакеци: «Где бы ни нашли они (монголы. — Авт.) [лошадь], отбирали, более того, если на ней оказывался их знак (ведь каждый военачальник клеймил весь свой, а также отобранный [у населения] скот, выжигая на теле [животного] свой знак), и если даже [лошадь] была куплена у них самих, люди из другого отряда отнимали [лошадь] и наказывали [владельца] как вора».¹⁶

В Новгороде требования «тамгы» и могли означать попытку пересчитать и/или поклеймить коней¹⁷, сделав их, тем самым, собственностью «рода» монголов и их ханов. Мы не знаем, должен ли был последовать за этим увод их в монгольское войско или нет, но возможно предположить, что «тамгы» представляли собой одну из расшифровок номенклатуры требуемой десятины¹⁸.

Вместе с тем, термин «тамгы» имел и более широкое содержание. «Без сомнения, в прошлом тамга была не только клеймом, которое выжигали, чтобы пометить скот. Сфера применения этого знака была много шире — он служил символом рода и его власти»¹⁹. «Некоторые тамги имели сакральное значение», а «при возникновении государственности тамги утверждались как родовые знаки отличия и собственности государями-ханами»²⁰. «Традиция обозначения группы через систему маркеров восходит к глубокой древности. Согласно преданиям, бытующим у многих тюрко-монгольских народов, государственная, мироустроительная деятельность средневековых правителей начиналась с упорядочения социальных структур путем введения их развернутой индексации... Введение этих маркеров вносило порядок и "законосообразность" в окружающий человека мир»²¹. Таким образом, возможно также, что требования «тамгы» означали, так сказать, приобщение новгородской территории к ханским владениям, что и должно было повлечь, в свою очередь, в качестве упорядочения, «развернутую индексацию», т. е. «число», перепись.

Но как бы там ни было, «просьбы» монголов не достигли цели. По «тамгы и десятины» новгородцы «не яшася», видимо, увидев в этом — так или иначе — посягательство на свою суверенность. Но, вместе с тем, с послами разошлись, как новгородцам казалось, полюбовно, откупившись дарами: «даша дары цесареви, и отпустиша я с миромь» (хотя по Рогожской летописи — «выгнаша ихъ не давше»²²).

В 1259 г. подход монголов к Новгороду был уже иным. Монголы, видимо, сделали вывод из предыдущего противодействия новгородцев, и на этот раз их приход содержал новые элементы. В чем же состояло отличие? В 1257 г. с ними был Александр Ярославич. Но его поддержка — силой и авторитетом — не привела к желаемому результату; ставка монголов на него не принесла им успеха. Монгольские послы, по сути, мягко, но решительно были выдворены из пределов Новгородской земли.

Теперь же «приехаша оканьнии Татарове сыроядци Беркаи и Касачикъ с женами своими, инех много; и бысть мятежь великъ в Новегороде, и по волости много зла учиниша, беруче туску оканьнымъ татаром»²³. Таким образом, во второй раз (первый раз — в Рязани) монгольские послы приезжают с качественно иной «группой поддержки» (не отвергая, впрочем, и Александра). «Беркаи и Касачикъ» вошли в Новгородскую землю, специально отмечает летописец, «с женами своими». Названные послы, вполне вероятно, представляли, соответственно, «имперскую» и ордынскую администрацию, причем Беркай (Бицик-Берке) был еще в 1253 г. послан великим ханом произвести «исчисление народу в России».

Что касается «жен», то источник не дает нам возможности, как в рязанском случае, прямо говорить, что они были тоже «чародеицами». Но сам факт появления женщин в трудной для монголов ситуации показателен. Видимо, не для демонстрации красоты своих «хатуней» привозят их в Новгород Беркай и Касачик. Опасность-то данного предприятия была очевидной. Впрочем, «свои» еще не означает, что эти женщины (которых, кстати, могло быть и не обязательно две) были именно женами «дипломатов». Они вполне могли быть «их» прорицательницами, «шаманками», просто приданными послам, приставленными к ним для более успешного ведения дела. Представляется, что «жены» все-таки должны были исполнять какую-то важную функцию. Очень вероятно — ту же, что и в Рязанской земле в 1237 г.: расколдовать эту «ощерившуюся» неприятельскую территорию, обезопасить ее для себя и своих соотечественников, а в итоге обеспечить сбор дани. Думается, на такое понимание ситуации указывает и их маршрут: они стали «ездити» по Новгородской волости.

Конечно, «чародейство» оставалось внутренним делом монголов-«сыроядцев», неведомым новгородскому летописцу. Он же отметил их явные деяния: послы «с женами» в волости «беруче туску», чем «много зла учиниша». В этой связи возникает вопрос: что такое «туска»? «Туска» в форме «тузгу» зафиксирована еще в древнетюркском словаре XI в. Махмуда Кашгарского. Это был специальный сбор: «подношение еды, припасов в дорогу близким или родственникам»²⁴. На наш взгляд, В.Г. Тизенгаузен дает совершенно определенное понимание «тузгу»-«туски» как «провианта и подарков для прибывающих владетелей или послов». В нашем случае мы это и видим: послы «беруче туску», по своим обычаям. Иначе смотрели на их деяния новгородцы. Почему летописец говорит о «многом зле»? Видимо, потому что «дары» уже ранее были даны новгородцами монголам — в 1257 г. Снова новгородцы «дарить» не видели необходимости и не хотели, к тому же в пользу не «цесаря», а «послов».

Так закончился второй этап их «общения» с новгородцами. Но на этот раз большого перерыва между вторым и следующим этапом не было. В 1259 г. монголы прибыли в Новгород с твердым намерением добиться переписи. Для идеологического обеспечения они вновь (как и в Рязани) прибегли к испытанному методу — привлечению женщин. Видимо, монголы были подкреплены и в военном отношении: вместе с послами было «инех много».

Весть об их намерениях, как это часто бывает, пришла в Новгород раньше, нежели появились там сами послы: «Тои же зимы приеха Михаило Пинещиничь из Низу со лживымъ посольствомь, река тако: "аже не иметеся по число, то уже полкы на Низовьской земли"; и яшася новгородци по число»²⁵.

Что означает «лживое посольство»? Возможны два объяснения. Либо его ложность касалась «полков», якобы стоящих где-то во Владимиро-Суздальской земле²⁶, либо лживым оно названо летописцем как бы по сравнению с последовавшим потом настоящим татарским посольством, произведшим действительную перепись.

Как бы то ни было, появление татар повлекло за собой «мятежь великъ в Новегороде»: «И нача оканьныи боятися смерти, рече Олександру: "даи намъ сторожи, ать не избьють нас". И повеле князь стеречи их сыну посадничю и всем детем боярьскымъ по ночемъ»²⁷. И только обезопасив себя таким образом, монголы приступают к тому, ради чего они прибыли в Новгород, и открыто объявляют об этом: «И реша Татарове: "даите намъ число, или бежимъ проче"». Реакция новгородцев (по крайней мере, той массы, которую летописец называет «чернью») была следующей: «Чернь не хотеша дати числа, но реша: "умремъ честно за Святую Софью и за домы ангельскыя"»²⁸. Откуда такой отпор и такое самопожертвование? Ведь городу отнюдь не грозил неминуемый разгром, равно как новгородским святыням разорение. Ученые пытались объяснить этот факт. Так, по М.Н. Тихомирову, центр тяжести ответа должен лежать в плоскости «борьбы с злоупотреблениями татарских послов»: «..."меньшие люди" сопротивлялись не установлению переписи, а ее условиям, отягощавшим именно бедные слои населения»²⁹. В.А. Буров пишет о «национально-религиозном характере» этого выступления — о «противостоянии "окаянным" татарам-иноверцам»³⁰. В утверждениях М.Н. Тихомирова и В.А. Бурова, безусловно, есть своя «правда». Но при этом, как нам представляется, оба объяснения имеют некоторую общую и мировоззренчески более глубокую подоснову.

В литературе данного вопроса мы нашли немного упоминаний об этом. Одно из них принадлежит Н.Д. Чечулину. «Едва ли можно объяснить это (выступление новгородцев. — Авт.) одним простым желанием не дать татарам сведений о числе жителей... — размышляет он, — вероятнее, что перепись возбуждала против себя, как дело новое, небывалое». Добавим, тем более — осуществляемое чужаками, иноверцами, как заметил Н.А. Клепинин³¹. Но Н.Д. Чечулин не останавливается на таком объяснении. Он пытается заглянуть вглубь народного сознания. «Но может быть, — осторожно говорит он, — некоторую роль играло тут и представление, отчасти до сих пор живущее в народе, что в некоторых случаях считать, весить, мерять есть дело грешное и неугодное Богу»³². Н.А. Клепинин прямо указал на имевший место «мистический страх перед переписью»³³.

Догадки Н.Д. Чечулина и Н.А. Клепинина подтверждаются сравнительно-историческим и этнографическим материалом. Прежде всего, отметим, что в данном случае мы имеем дело с явлением архаического порядка, названным французским антропологом Л. Леви-Брюлем «мистическим» или «пралогическим» мышлением. Непосредственно к рассматриваемому нами случаю может быть отнесено следующее его наблюдение, имеющее характер обобщения принципов древнего «счисления». «В коллективных представлениях, — пишет он, — число и его числительное столь тесно сопричастны мистическим свойствам представляемых совокупностей, что они выступают скорее мистическими реальностями, чем арифметическими единицами». Причем даже в обществах, которые поднялись до отвлеченного представления о числе (а к ним, без сомнения, принадлежало новгородское общество), «мистические значения и свойства» определенных чисел продолжают сохраняться³⁴.

Ж. Делюмо, анализируя причины страха и социальных недовольств в средневековой Европе, называет среди них новизну того или иного предприятия. «Новизна, — замечает он, — была и есть категорией неизвестного. В наше время новизна прельщает. Раньше, наоборот, она страшила людей». Он отмечает, что прямой причиной ряда народных бунтов были налоги. «Но налоги были не только еще одним бременем, давящим на усталые спины, это было к тому же новшеством. Это было одной из форм неизвестного... введение новых податей и даже только слухи о них (что мы уже видели на новгородском материале. — Авт.) часто служили детонатором бунтарского взрыва»³⁵.

Наконец, Дж.Дж. Фрэзер отмечает присущие многим народам «чувства отвращения к подсчету людей, их скота или имущества». Обобщая материал в целом, он констатирует, что «вообще все население не любит, чтобы его считали, из боязни, что это привлечет внимание злых духов и приведет к смерти некоторых людей»³⁶.

Безусловно, нечто похожее восприятию переписи различными народами мы видим в 1259 г. в Новгороде. Возможно, что столь яростный отпор новгородцев был вызван, кроме общего «предрассудочного» неприятия переписи, и конкретными обстоятельствами ее проведения.

Здесь мы, похоже, встречаемся еще с одним проявлением древнейшего «менталитета» — страхом перед точным числом. Вот еще один пример из книги Дж.Дж. Фрэзера: «Большое количество людей или обширное стадо скота масаи считают в круглых числах; имея же дело с небольшими группами людей или скота, они разрешают себе довольно точно сосчитать общее количество, не перечисляя, однако, отдельных особей группы»³⁷. Страх точного счета С.А. Токарев, комментируя Фрэзера, объясняет той стадией развития человеческого сознания, когда «еще отсутствовали абстрактные числа», заменявшиеся идеей «совокупности» числа — числа, не расчлененного еще на единицы, откуда «три — множество, откуда сакральные и символические числа»³⁸.

Заметим при этом, что в Северо-Восточной Руси (в «Суждальской и Рязаньской и Мюромьской» землях) исчисление народа в 1257 г. производилось, видимо, из десятичного принципа, кратно десяти³⁹, т. е. согласно «идее совокупности», исстари понятной и принимаемой населением. По всей вероятности, попытка отхода от этого принципа (т. е. придание переписи более индивидуального характера) в Новгороде придала событиям иной оборот.

Вместе с тем, в условиях длительно сохранявшихся в древнем и средневековом Новгороде архаических традиций, а у самих новгородцев — архаического сознания, проявлявшихся по самым разнообразным поводам и при различных обстоятельствах⁴⁰, новгородское сопротивление монгольской переписи не представляло собой ничего из ряда вон выходящего.

Теперь, следуя хронологии событий, нам необходимо присмотреться к тем острым противоречиям внутри самого Новгорода, которые сопровождали «влияние внешнего фактора».

Это тот вопрос, который являлся главным в отечественной историографии, особенно XX в. Все советские историки в этих коллизиях усматривали проявление жесточайшей классовой борьбы в новгородском обществе. Нам кажется, что миф о классовой борьбе в данном случае успешно развеян нашим современником А.В. Петровым, рассматривающим эти события сквозь призму не классового, а социального противостояния «менших» и «вятших»⁴¹. Соглашаясь в целом с его выводами, мы позволим себе конкретизировать некоторые эпизоды, что исходит из нашего общего понимания их в рамках рассмотрения новгородско-монгольских отношений.

Итак, при кульминации событий представлены четыре стороны: «меншии», «вятшии», они же «бояре», татары и князь (судя по Лаврентьевской летописи, с братьями)⁴². Безусловно, главными действующими лицами являются здесь монгольские послы. Они диктуют условия, которые сводятся к проведению переписи — «числа». Как мы видели, это требование вызвало среди простых новгородцев, и без того взбудораженных событиями последних лет (по крайней мере, с 1255 г.), бурное недовольство. Исходя из суеверного (по нашим рациональным представлениям) страха перед переписью, «меншии» вообще отказались участвовать в «числе». Ситуация накалилась до предела. Тем более что «вятшие», видимо, не усматривали иной альтернативы, как подчиниться требованиям послов. В чем же они могли конкретно заключаться? Что предполагало монгольское «число»? Еще во второй половине XIX в. в литературе наметились разногласия поданному вопросу. Одним из первых разобрал его К.А. Неволин: «В перепись монголами вносимы были все вообще жители, кроме изъятых от платежа подати особенными ханскими ярлыками». И далее он рассуждает: «Как целью монгольской переписи было определить количество податей, которые покоренный народ должен был платить своим победителям, а для этого необходимо было взять в соображение имущество и источник доходов каждого лица, то она представляла не голое только исчисление лиц, но при имени каждого домохозяина в ней было показываемо также его податное имущество, бывшее источником его доходов, и количество подати, которое он должен был платить сообразно этому». Таким образом, К А. Неволин расставляет следующие акценты: 1) переписи подлежали все категории населения (кроме специально оговоренных) и 2) «при переписи и дани монгольской обращалось внимание на имущество лиц»⁴³.

С ним не согласился Н.Д. Чечулин. Заметив, что летопись не «дает прямых указаний, как производилось это "число": только ли считались люди, т. е. была ли это просто поголовная перепись, или производилось и какое-нибудь другое описание земель и оценка имущества», он все-таки отдает предпочтение первому варианту. Ряд летописных обстоятельств, по его мнению, указывает «на одинаковую для всех подать после переписи, подать поголовную»⁴⁴. Следовательно, сходясь в том, что переписи подлежали новгородцы различных социальных категорий, исследователи разошлись в вопросе ее сбора: учитывалось ли имущественное положение новгородского «налогоплательщика», или имел место уравнительный принцип.

Эти расхождения были отмечены А.Н. Насоновым. Сам же он присоединился к К.А. Неволину, подчеркнув, во-первых, что при переписи имелось в виду обложение, «соразмерное силам плательщиков», а, во-вторых, «злоупотребление бояр при переписи имущества»⁴⁵. Фактически согласился с такими выводами М.Н. Тихомиров. Развивая второй тезис А.Н. Насонова, он пишет, что в 1259 г. речь шла «о неправильном распределении налогов среди новгородцев, вследствие чего татарские поборы всей своей тяжестью падали на маломощных "меньших людей", а бояре сравнительно легко несли это бремя. Следовательно, — продолжает М.Н. Тихомиров, — "меньшие люди" сопротивлялись не установлению переписи, а ее условиям, отягощавшим именно бедные слои населения»⁴⁶. В суждениях М.Н. Тихомирова прослеживается явное стремление придать событиям оттенок классовой борьбы. Вместе с тем, он верно отмечает, что условия обложения исходили не только от внутренней ситуации, но и от монголов: «Система обложения создавала возможности для злоупотреблений, так как плательщики должны были облагаться данью в зависимости от своего имущественного положения, которое определялось хищными и продажными ханскими чиновниками»⁴⁷. Полагаем, что здесь важно не сильное определение по адресу татар, а констатация того факта, что «плательщики должны были облагаться данью в зависимости от своего имущественного положения».

В этой связи шагом назад является мнение, высказанное В.А. Буровым. Он считает, что «только черное, торгово-ремесленное население», т. е. новгородцы, входившие в сотни, «несло основные платежи». На это население и «должно было прийтись татарское "число", десятина»⁴⁸. Бояре же ничего не платили⁴⁹.

Думается, это неверно. Во-первых, общая постановка даннического дела у монголов была иной. Из источников известно, что данью облагалось все население, причем учитывалось его имущественное положение. Подход к жителям завоеванной страны у монголов зиждился, в основном, только на выгоде дани. «Среди благородных и подлых не бывает ни одного человека, который мог бы быть освобожден [от уплаты податей]», — говорит один китайский источник⁵⁰.

Естественно, что монголы были заинтересованы в сборе как можно большего ее количества, а это можно было сделать, собирая дань не с имущественно маломощного «черного люда» (но и с него тоже), а, наоборот, с имущественно обеспеченного слоя: в новгородском случае — с «вятших», т. е. бояр. Во-вторых, сама летопись свидетельствует, что от монголов страдали и бояре. И ничего невероятного в такой постановке вопроса здесь нет, ибо из истории монгольских завоеваний известно, что податные требования обращались к высокопоставленным лицам. Так, в Бухаре Чингис-хан «потребовал от жителей составления списка главных лиц и старейшин города и к ним обратил свои денежные требования».⁵¹ В арабских источниках также сообщается, что монголы проявляли жестокость только по отношению к богатым⁵².

Вместе с тем, историки отмечают, что летописные сентенции по этому поводу противоречат друг другу. Действительно, если в одном случае «звери»-татары пьют «боярскую кровь», то в другом — бояре «творят собе легко, а меншимъ зло»⁵³.

«Не все ясно в этом рассказе, — пишет, к примеру, В.Л. Янин. — И прежде всего кажутся противоречивыми морально-социальные оценки летописца... Совместить эти оценки возможно, только разделив их. Первая сентенция, несомненно, отражает позицию летописца; вторая, по-видимому, принадлежит боярам. Татары прибыли в Новгород пить кровь боярскую, но бояре находят способ сделать себе легко, а "меньшим" — зло, иными словами, перекладывают тяжесть "числа" на "меньших", "чернь"»⁵⁴. К этой точке зрения присоединяется (с некоторым «коррективом») А.В. Петров: «Путь разрешения данного противоречия, предложенный В.Л. Яниным, правилен»⁵⁵. Позволим себе усомниться в этом.

Итак, после решительного отказа «меньших» дать «число», на вече, превратившемся в «супор», «вятшие» вначале, видимо, попытались убедить «чернь», а затем просто стали требовать от нее покорства. По словам летописи, «вятшии велятся яти меншим по числу». Дело шло к междоусобному столкновению, о чем недвусмысленно повествует летописец⁵⁶. Но этого не случилось. Нам неизвестно достоверно, почему удалось избежать кровопролития, но, судя по тексту, из-за того, что вмешался Александр Ярославич, находившийся доселе в новгородской княжеской резиденции — Городище.⁵⁷ «И бысть заутра, съеха князь с Городища, и оканьнии Татарове с нимь...»⁵⁸. Этим единственно верным поступком он как бы разрубает туго затянутый узел возникших противоречий. Понятно, недовольство осталось. И из-за того, что пришлось пойти на мероприятие, неизвестно какие кары сулящее, и из-за того, что для «вятших»-бояр — «злых светом» выплата дани не была связана с таким напряжением, как для «менших». Поэтому, по мнению новгородского летописца, «творяху бо бояре собе легко, а меншимь зло». Но бояре отнюдь не были избавлены от общей переписи и, следовательно, от дани, как доказывает В.А. Буров. Летописец совершенно определенно сочувствует не только «меншим», но и «вятшим», когда говорит, что «звери дивияя», т. е. монголы, наведены Богом «ясти силныхъ плъти и пити кровь боярьскую». Летописец в данном случае выступает достаточно объективно, одинаково сопереживая обеим сторонам, но резко отрицательно настроенным по отношению к татарам — «зверям» и «кровопийцам»⁵⁹.

О боярской переписи свидетельствует и сама конструкция летописной фразы. Приведенные слова о боярах предваряются таким началом предложения: «И почаша ездити оканьнии по улицамъ, пишюче домы христьяньскыя...»⁶⁰. Под «домами христианскими», таким образом, понимаются, безусловно, и дома-усадьбы новгородских бояр.

Итак, перепись прошло все «светское» новгородское население. Но что являлось критерием сбора дани? Была ли она поголовной (подушной), имущественной, поземельной или какой-то иной? Мы уже видели, что в историографии на этот счет нет единства. Источник говорит лишь достаточно определенно и ясно об одном — перепись была подворной. «Регулярному сбору налогов с покоренных народов предшествовала подворная перепись, получившая на Руси название "число". Писцы-"численники" методично описывали дворы на территории каждого русского княжества». Так видит ситуацию А.П. Григорьев⁶¹. Видимо, в целом с ним можно согласиться⁶².

Достигли ли монголы своей цели в Новгороде? Стал ли он по результатам переписи регулярно выплачивать дань? В этой связи обращает на себя внимание сообщение Лаврентьевской летописи о том, что после переписи «Александра же оудержаша Ноугородци и чтиша и много. Олександр же давъ имъ рядъ и поеха с честью въ свою отчину»⁶³. Видимо, речь идет о каких-то переговорах между Александром и новгородцами, касавшихся, прежде всего, их взаимоотношений. Они закончились успешно: стороны «урядились», существовавшая прежде конфликтная ситуация была преодолена. Несмотря на бодрый тон летописца, новгородская миссия далась Александру Ярославичу с трудом. И это подчеркивается следующими словами самого же летописца, уже не скрывающего всех ее тягот: «Приеха из Новагорода Олександръ к святеи Богородице в Ростовъ в среду страстныи дне и кланяся святеи Богородици и целова крестъ честныи и кланяся епископу Кирилу: "отче святыи твоею молитвою и тамо в Новъгороде ехалъ есмъ здоровъ, и семо приехалъ есмъ твоею молитвою здоровъ"»⁶⁴. «Боль и тяжесть этого похода» отмечает и Н.А. Клепинин⁶⁵.

Вместе с тем, вполне вероятно, что в Новгороде по свежим следам обсуждался и «татарский» вопрос. Возможно, что «ряд» предусматривал и какие-то обязанности Новгорода в отношении выплаты даней⁶⁶.

Для решения этих вопросов историки также, как правило, обращаются и к более поздним событиям — 1270 г.⁶⁷ При этом наметились противоположные точки зрения. В.Л. Янин предполагает, что «дань с Новгорода поступала регулярно, и у хана не было причин для недовольства и вмешательства»⁶⁸. А.Л. Хорошкевич сомневается в этом: «Сбор ее еще не стал регулярным явлением, ее нужно было "просить", а не просто взимать... Впрочем, этот вопрос нуждается в дальнейшем изучении», — добавляет она⁶⁹. Думается все-таки, что ее предположение более близко к реальной ситуации. Однако при этом необходима оговорка: видимо, следует исходить из того, что собирание дани на Руси монголами никогда не было жестко регламентировано. «Твердой» дани (как по количеству, так и по срокам сбора) также никогда не существовало⁷⁰. Отсюда и термин «прошать». Это характерно не только для Новгорода, но и для других русских земель.

Таким образом, в Новгородской летописи, в отличие от Лаврентьевской, перед нами довольно подробно предстает деятельность монголов в русских землях, направленная на организацию даннического дела. Мы видим этапы и принципы, а также приемы и методы сбора различных налогов, видим, так сказать, своеобразный алгоритм установления даннической зависимости на Руси.

Вместе с тем, не приходится сомневаться, что Новгородская земля, наряду с другими, вошла в систему даннических отношений, систему общерусского ордынского «выхода», испытав все тяготы этой зависимости. Об этом свидетельствуют и известия 1270 г., и факты привлечения Новгорода к уплате дани великими князьями позднее, равно как и борьба между ними за преобладающее влияние в нем.

Примечания

1. Каргалов В.В. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси... С. 150. См. также: Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 231; Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. С. 29.

2. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 474—475.

3. Ср.: Беляев И.Д. Великий князь Александр Ярославич Невский // Временник Императорского Московского Общества Истории и Древностей Российских. Кн. 4. М., 1849. С. 26—29.

4. См. подробнее: Кривошеев Ю.В., Соколов Р.А. Русская Церковь и ордынские власти... С. 164—166.

5. Беляев И.Д. История русского законодательства. С. 265.

6. Там же. С. 270.

7. Головщиков К.Д. История города Ярославля. Ярославль, 1889. С. 44.

8. Там же.

9. Головщиков К.Д. История города Ярославля. С. 44.

10. НПЛ. С. 82, 310.

11. Делюмо Ж. Ужасы на Западе / Пер. с фр. Н. Епифанцевой. М., 1994. С. 149—151.

12. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 225, прим. 7.

13. Феннел Дж. Кризис средневековой Руси. С. 158.

14. Памятники русского права / Под ред. Л.В. Черепнина. Вып. 3. М., 1955. С. 467. Об интересе монголов к торговым делам Новгорода говорит одна из новгородских княжеских грамот 60—70-х гг. XIII в., данная рижанам со ссылкой на Менгу-Тимура: «Менгу-Темерево слово къ Ярославу князю: дай путь немецкому гости на свою волость. От князя Ярослава ко рижаномъ, и к болшимъ и к молодымъ, и кто гостить, и ко всемъ: путь вашь чисть есть по моеи волости; а кто мне ратныи, с тимъ ся самъ ведаю; а гостю чисть путь по моеи волости» (Грамоты Великого Новгорода и Пскова / Под ред. С.Н. Валка. М.; Л., 1949, № 30. С. 57. См. также: Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 177—178).

15. Сагалаев А.М., Октябрьская И.В. Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири: Знак и ритуал. Новосибирск, 1990. С. 22.

16. Киракос Гандзакеци. История Армении. С. 168.

17. На это, по сути, указал еще М.Ф. Владимирский-Буданов: татарская перепись населения состояла, кроме исчисления людей (об этом ниже), и в исчислении «движимого имущества — скота» (Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. Ростов-на-Дону, 1995. С. 213). Обычай клеймения лошадей при поставке сохранялся и позже, когда уже «главными поставщиками лошадей для русских были татары и ногайцы из Астрахани и Казани. Они ежегодно доставляли на продажу в Москву табуны тысяч от 30 до 50. Часть этих лошадей, тысяч 5—8, по словам Котошихина, отбиралась местными воеводами "про царский обиход", — лошадей записывали и запятнывали, остальных присылали потом в Москву. В Москве эти лошади продавались всякого чину служилым людям и иным чинам, причем с продажи и с записки тех лошадей, сопровождавшихся наложением пятен, собирались от покупателей записные деньги в Конюшенный Приказ. Затем лошади перепродавались из Москвы по всей России» (Ефименко П. Юридические знаки (Опыт исследования по сравнительному обычному праву) // Журнал Министерства Народного Просвещения. 1874. Ч. 176. С. 162).

18. Отмечая торгово-пошлинный характер тамги в целом, М.Ф. Владимирский-Буданов в то же время говорит о тамге в узком смысле слова: «при продаже скота» (привязная пошлина и роговая), а также упоминает «пятно» при купле-продаже лошадей. Он полагает, что эти и другие «бесчисленные частные виды пошлин» возникли на базе фискального (торгово-пошлинного) значения тамги (Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С. 217—218). Но, возможно, было наоборот: сначала имело место конкретное и частное функционирование тамги, а потом уже понятие было обобщено для всех видов торгово-пошлинных операций. См. также: Ефименко П. Юридические знаки... С. 164—165; Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 228—229.

19. Сагалаев А.М., Октябрьская И.В. Традиционное мировоззрение... С. 23.

20. Митиров А.Г. Генетические связи тамг тюрко-монгольских народов // Этногенез и этническая история тюркоязычных народов Сибири и сопредельных территорий: Тезисы докл. обл. конф. Омского гос. ун-та / Отв. за вып. В.И. Матющенко, Н.А. Томилов. Омск, 1979. С. 130. Что касается сакральности, то «некоторые из знаков, служивших таврами для лошадей у восточных народов, по мнению их, способствовали плодородию и сохранению стад от всего дурного» (Соловьев Е.Т. Знаки собственности в России: Историко-археологический очерк. Казань, 1885. С. 45).

21. Сагалаев А.М., Октябрьская И.В. Традиционное мировоззрение... С. 20; Митиров А.Г. Генетические связи... С. 130.

22. ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 32.

23. НПЛ. С. 82, 310.

24. Древнетюркский словарь / Под ред. В.М. Наделяева и др. Л., 1969. С. 594.

25. НПЛ. С. 82, 310.

26. Какие полки, тоже не совсем ясно. Возможно, что татарские, ибо под 1258 г. рассказывается о помощи татар новгородцам в отражении литовского нападения, в результате чего «взяша Татарове всю землю Литовьскую, а самех избиша» (Там же. С. 82, 310).

27. Там же. С. 82, 310.

28. Там же.

29. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI—XIII вв. М., 1955. С. 273.

30. Буров В.А. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. М., 1994. С. 122.

31. Клепинин Н.А. Святой и благоверный великий князь Александр Невский. М., 1993. С. 89.

32. Чечулин Н.Д. Начало в России переписей и ход их до конца XVI в. СПб., 1889. С. 6. Ср.: «"число" более всего возмущало тогда русских как печать осквернения варварством» (Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С. 213).

33. Клепинин И.А. Святой и благоверный великий князь Александр Невский. С. 89. В последнее время на эти факты стали обращать внимание и современные отечественные историки. Так, В.Л. Егоров пишет, что «вольнолюбивые новгородцы не захотели потерпеть у себя дома реального проявления власти Золотой Орды в виде таинственной процедуры переписи всего населения, которая в глазах православных носила явно магический характер» (Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 53).

34. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. С. 163 и сл.

35. Делюмо Ж. Ужасы на Западе. С. 18, 147—148, 151. См. также: Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. С. 547—548. Добавим к этим наблюдениям и выводам, что крупнейший русский психолог В.М. Бехтерев вывел общий «закон социальной инерции», куда должны быть отнесены описанные психо-общественные явления (Бехтерев В.М. Избранные работы по социальной психологии. М., 1994. С. 247—259).

36. Фрэзер Дж.Дж. Фольклор в Ветхом Завете. С. 339—342.

37. Там же. С. 339.

38. Там же. С. 343, прим. 1.

39. ПСРЛ. Т. I. Стб. 474—475.

40. См.: Фроянов И.Я. 1) Мятежный Новгород. Очерки истории и государственности социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия. СПб., 1992; 2) Древняя Русь...; Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы. К изучению древнерусского вечевого уклада. СПб., 2003.

41. Петров А.В. О борьбе «старейших» с «меньшими» и о выступлениях «крамольников» в Новгороде второй половины XIII в. // Вестник ЛГУ. Сер. 2. 1991. Вып. 1. С. 20—27.

42. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 475.

43. Неволин К.А. Полн. собр. соч. Т. VI. СПб., 1859. С. 448.

44. Чечулин Н.Д. Начало в России переписей... С. 5, 11. См. также: Осокин Е. О понятии промыслового налога и об историческом его развитии в России. Казань, 1856. С. 36; Лаппо-Данилевский А.С. Организация прямого обложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований. СПб., 1890. С. 179; Беляев И.Д. Судьбы земщины и выборного начала на Руси. М., 1905. С. 59; Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. С. 213.

45. Насонов А.Н. Монголы и Русь. С. 225—226, прим. 7.

46. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 273.

47. Там же. С. 266.

48. Буров В.А. Очерки истории и археологии... С. 122.

49. Там же. С. 123.

50. «Краткие сведения о черных татарах» Пэн Да-я и Сюй Тина // Проблемы востоковедения. 1960, № 5. С. 137.

51. Бартольд В.В. Соч. В 8 т. Т. 1.М., 1963. С. 478.

52. Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. С. 172.

53. НПЛ. С. 82, 311.

54. Янин В.Л. «Черный бор» в Новгороде XIV—XV вв. // Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины / Гл. ред. Б.А. Рыбаков. М., 1983. С. 99.

55. Петров А.В. О борьбе «старейших» с «меньшими». С. 25.

56. НПЛ. С. 82, 310—311. Реконструкция событий, предложенная В.А. Буровым и расходящаяся «с традиционными представлениями о характере этого восстания» (Буров В.А. Очерки истории и археологии... С. 123), элегантна и логична (Там же. С. 122—123), но не совсем совпадает с летописным текстом. Текст все-таки дает основания говорить о Св. Софии как месте сбора не «вятших», а «меньших». Впрочем, видимо, здесь же состоялся и «супор»-вече между ними, не приведший к результату: обе группировки стояли на своем. «Меншие» — желали умереть за Св. Софию, а «вятшие» — показывали пример: первыми «яшася по число».

57. «Городище» (Рюриково городище) — древняя резиденция Новгородских князей — находилось в 2 км к югу от Новгорода; оно являлось «одним из важнейших центров политической жизни Новгорода, стоявшим в одном ряду с Новгородским Детинцем и Ярославовым Дворищем. Здесь находились княжеский дворец, гридница, административные и хозяйственные помещения, ремесленные мастерские, возводились княжеские церкви... Сейчас на Городище расположены немногочисленные постройки одноименной деревни, а на наиболее возвышенном месте находятся руины церкви Благовещенья и примыкающее к ним кладбище... Общая площадь городищенского холма составляет около 10 га» (Носов Е.Н. Новгородское (Рюриково) городище. Л., 1990. С. 3, 7 и др. См. также: Носов Н.Е., Горюнова В.М., Плохов А.В. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья. СПб., 2005).

58. НПЛ. С. 82, 311.

59. Нам поэтому представляется совершенно ненужным спор о позиции летописца (см.: Петров А.В. О борьбе «старейших» с «меньшими»... С. 25).

60. НПЛ. С. 82—83, 311.

61. Григорьев А.П. Ярлык Менгу-Темура... С. 80. См. также: Леонтович Ф.И. Древний монголо-калмыцкий или ойратский Устав взысканий. Одесса, 1879. С. 260—261; Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. С. 193.0 «подомном, посемейном» характере переписи для обложения данью оседлого населения говорит Г.А. Федоров-Давыдов (Федоров-Давыдов Г.А. Общественный строй Золотой Орды. С. 34), о счете «по семейно-хозяйственным единицам» (на Руси — это двор-усадьба) пишет В.Л. Егоров (Александр Невский и Чингизиды. С. 54).

62. Возможно, что принцип обложения данью по дворам стал «одной из причин резкого взрыва недовольства городских низов Новгорода против "численников". При таком раскладе ремесленник со своего двора должен был выплачивать столько же, сколько и боярин с обширной усадьбы с многочисленной челядью» (Егоров В.Л. Александр Невский и Чингизиды. С. 54).

63. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 475.

64. Там же.

65. Клепинин Н.А. Святой и благоверный великий князь Александр Невский. С. 91.

66. См. также: Вернадский Г.В. Монголы и Русь. С. 157—158; Клепинин Н.А. Святой и благоверный князь Александр Невский. С. 91.

67. НПЛ. С. 88—89.

68. Янин В.Л. «Черный бор» в Новгороде... С. 99.

69. Хорошкевич А.Л. Монголы и Новгород... С. 72.

70. Как отмечал еще И.Н. Березин, «величина налогов в разное время была также различна: русские князья платят дани, более или менее, смотря по обстоятельствам» (Березин И.Н. Очерк внутреннего устройства улуса Джучиева. СПб., 1864. С. 468).

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница