Историческая карта Руси XII—XIII вв.: волости-земли или семейные владения князей
Еще больше вопросов вызывают дальнейшие рассуждения А.П. Толочко по поводу историко-географических представлений Татищева, будто бы унаследованных современной наукой:
Надо отдать должное Татищеву: ему удалось довольно точно идентифицировать те земли — суздальскую, черниговскую, галицкую, смоленскую, полоцкую и рязанскую — на которые «раздробит» Русь и будущая академическая наука. Сегодня такое деление канонизировано бесчисленными историческими картами <...> Человек XII—XIII веков подошел бы к проблеме с противоположной стороны. Он, быть может, и оставил бы очертания земель (если б ему объяснили концепцию инструментальной карты), но ярлыки на них заменил бы на «Ольговичи», «Юрьевичи», «Ростиславичи» и т. д. Князья (видимо, и все остальные) мыслили Русь не в виде территориальных массивов, но в виде групп семейств княжеского рода. Земля приобретала очертания не сама по себе, но потому, что становилась обладанием ("отчиной") определенного семейства.1
Как видим, новейший автор опровергает не только Татищева, но и всю последующую академическую науку, включая и современную историческую географию. И вновь в доказательство своей правоты Толочко не приводит ни одного факта, почерпнутого из какого-нибудь источника, более достоверного, чем «История Российская». Но если опровергать Татищева современному исследователю можно было бы, опираясь на новые исторические факты, добытые академической наукой (пусть даже и без ссылок на них), то чем могут быть опровергнуты данные самой исторической науки, если они полностью совпадают с представлениями Татищева?
Мы будем следовать более традиционным нормам научного исследования и для проверки известий Татищева по истории Древней Руси обратимся к аутентичным древнерусским источникам, в первую очередь летописным, считая этот путь единственно возможным при сегодняшнем состоянии исторической науки.
Прежде всего, в источниках нет никаких свидетельств о том, чтобы города или земли Древней Руси в XII—XIII вв. кем бы то ни было обозначались или хотя бы мыслились в том виде, как это преподносит Толочко — «Ольговичи», «Юрьевичи», «Ростиславичи» и т. д. Более того, столь фантастическая номенклатура прямо противоречит многочисленным данным, известным по летописям и другим источникам. Эти данные, проанализированные недавно А.А. Горским, показывают, что термин «земля» в территориальном значении в рассматриваемое время обязательно употреблялся с притяжательным прилагательным, образованным от названия главного города, и обозначал суверенные государства, крупные самостоятельные княжества: Киев — Киевская земля, Новгород — Новгородская земля, Чернигов — Черниговская земля, Галич — Галицкая земля, Смоленск — Смоленская земля, Ростов — Ростовская земля и т. д.2
Далее. Древнерусские земли XII—XIII вв. даже в тех случаях, когда они упоминаются в специальном значении княжеских владений — «волостей», именуются по названию своего старшего города: «Киевская волость», «Черниговская волость», «Смоленская волость» и т. п.3
Ил. 5. Русские земли в XII—XIII вв. Карта-схема (по А.Н. Насонову)
Существовал, разумеется, и другой способ, когда определение волостей происходило по правившим в них князьям, и этот способ в рассматриваемое время чаще встречается в источниках. А.А. Горский насчитывает подобных случаев 138, или 83,1% от общего числа выявленных им упоминаний термина «волость».4 Это и неудивительно, ведь при употреблении названного термина подразумевалась управляемая территория, подвластная определенному политическому центру со сложившимися институтами власти, олицетворяемыми прежде всего местным князем.
Земля становилась волостью, когда на данной территории завершалось формирование государственной организации и складывались основные институты государственной власти, одним из которых являлся князь. В данном отношении князь олицетворял волость, и поэтому в источниках волости тесно связываются с правящими в ней в данный момент князьями.
Но сама по себе княжеская власть не могла быть исключительной причиной возникновения и условием существования волостей, а князья не являлись единственными их создателями и «владетелями». Наряду с княжеской властью, ключевую роль в этом играли также города и городские общины. Их политическое значение, по верному наблюдению Л.В. Даниловой, обусловлено «властью над прилегающей округой (а если это община главного города, то и над пригородами), причастностью к управлению сельскими общинами, к организации общего военного ополчения, праву на получение доли от даней, полюдья и других поборов, а также наличием коллективного общинного землевладения и т. д.».5
Типологический анализ известных современной науке древнерусских поселений выявляет наличие среди них определенной «иерархической системы», вершину которой составляли «крупные стольные города — центры самостоятельных земель-княжений». Связь городов с прилегающей округой характеризуется «отношениями административно-хозяйственного подчинения»: в городах «с обширной сельской округи-волости концентрировалась, перерабатывалась и перераспределялась большая часть произведенного там прибавочного продукта».6
Князь и городская община составляли части единого социально-политического организма. Именно поэтому в источниках древнерусские волости в равной мере могли определяться как через имена князей, так и через названия городов, являвшихся политическими центрами земель. Оба способа наименования в источниках свободно сосуществуют и взаимно заменяют друг друга потому, что являются выражением единой сути понятия волость.
Вот почему, даже когда речь шла о междукняжеских отношениях и военных конфликтах князей, в сознании древнерусского человека волость ассоциировалась именно с землей (называемой по имени своего политического центра — старшего города), а не с княжеской отчиной — «обладанием определенного семейства». В повести о Липецкой битве находим слова Владимиро-Суздальского боярина:
Оже бы кто вшед ратью в силную Суждалскую землю, оже бы вышол цел. Хотя бы и вся Рускаа земля и Галичскаа, и Киевскаа, и Смоленскаа, и Черниговскаа, и Новгородскаа, и Рязанскаа, ни тако противу сеи силы успеют.7
Описывая военные действия и походы князей, древнерусские летописцы употребляют обозначения, образованные от названий земель и городов, в равной мере применяя их и к князьям, и к их отчинам, и к их войскам. В Новгородской Первой летописи под 6677 (1169/70) г. читаем: «В то же лето, на зиму, придоша под Новьгород суждальци с Андреевицемь, Роман и Мьстислав с Смолняны и с торопьцяны, муромьци и рязаньци с двома князьма, полоцьскыи князь с полоцяны, и вся земля просто Русьская».8 «Том же лете ходиша вся Русска земля на Галиць и много попустиша область их», — говорит летописец о войне 1146 г. между киевским князем Изяславом Мстиславичем и галицким князем Володимирко Володаревичем.9 В битву на Калку идут «вси князи Рустии и вси князи Чернеговьскыи».10
Не только простые люди, но и сами князья в XII—XIII вв. «мыслили Русь» именно «в виде территориальных массивов», именуя свои отчины их исконными территориальными названиями, соответствующими названиям старшего города и связываемой с ним земли. В 1140 г. сын Мономаха Андрей Владимирович говорит: «В Переяславли хочю, на своей отчине, смерть прияти...».11 Княживший в Новгороде Мстислав Удалой объявляет: «Хоцю поискати Галиця»,12 а не, скажем, отчины Ростиславичей или Романовичей. Владимиро-суздальские князья после совета с дружиной приступают к дележу волостей:
«Мне же, брате Ярославе, — говорит Юрий Всеволодович, — Володимерскаа земля и Ростовскаа, а тобе Новград, а Смоленск брату нашему Святославу, а Киев даеви черниговъскым князем, а Галич нам же».13
К тому же князья отнюдь не считали волости неотъемлемой родовой собственностью отдельных семейств. Это касалось как волостей, где княжили они сами, так и земель, в которых правили другие князья. Юрий Долгорукий, к примеру, готов был обменять старейшие города своей волости Ростов и Суздаль на Переяславль (по ряду 1134 г. с Ярополком Владимировичем).14 Став киевским князем, Всеволод Ольгович «нача замышляти на Володимириче и на Мстиславиче, надеяся силе своеи, и хоте сам всю землю держати: искаше под Ростиславом Смолиньска, а под Изяславом Володимеря».15 Примеры того, как князья с легкостью нарушали отчинные права друг друга, противопоставляя их праву добывать волости силой оружия, в большом количестве собраны и описаны в литературе.16
История большинства земель Древней Руси XII—XIII вв. показывает, что правившие в них князья могли сменять друг друга сколь угодно часто, не редкостью был и переход власти к представителям враждебных друг другу княжеских кланов. Более или менее стабильной оставалась лишь территориально-политическая структура древнерусских волостей, основанная на взаимоотношениях старших городов с пригородами.17
Этот факт, по-видимому, признает и сам Толочко. Историк вполне справедливо считает, что если бы какой-нибудь князь в конце XII — начале XIII вв. взялся составлять коллегию выборщиков киевского великого князя, то едва ли воспользовался бы при этом принципом выдвижения старших представителей от кланов Ольговичей и Мономаховичей, зная, что окажется в чрезвычайно затруднительном положении:
Этот же воображаемый князь, однако, знал бы, что «на все времена» установить такую коллегию с фиксированным членством невозможно: картина постоянно меняется — одни семейства возвышаются, другие сходят со сцены, сегодня доминируют, скажем, четыре клана, завтра могут возникнуть еще несколько.18
Установить какое-либо новое правило «на все времена» — задача, действительно, невыполнимая. Но сказанное совершенно не исключает возможности учреждения коллегии выборщиков «с фиксированным членством», если такое членство фиксируется за князьями — правителями крупнейших русских земель, вне прямой зависимости от их клановой принадлежности.
Чтобы принять подобное объяснение, нужно, разумеется, отказаться от крайне одностороннего подхода в понимании политического строя древнерусских земель и взаимоотношений основных институтов государственной власти, среди которых фактически остается место только для князя. Такой именно подход и демонстрирует, как мы видели, А.П. Толочко: «Земля приобретала очертания не сама по себе, но потому, что становилась обладанием ("отчиной") определенного семейства».19 Но ведь и князь приобретал политическое значение, становился князем в полном смысле слова, только если он являлся правителем земли. В противном случае он обращался в князя-изгоя и сходил с политической и исторической арены, если ему не удавалось тем или иным образом вернуть свой правительственный статус.
Политическое значение Мономаховичей и Ольговичей определялось не только тем, какое положение они занимали в родовой или клановой иерархии, но прежде всего тем, что они являлись правителями в крупнейших городах и землях Руси — Ростово-Суздальской, Черниговской, Смоленской или Волынской. Чем богаче и сильнее была земля, тем выше был политический статус ее правителя и его значение в отношениях с другими князьями. Генеалогическое старшинство или другие родовые отличия сами по себе решающего значения не имели: политическое первенство могло переходить к различным представителям рода Рюриковичей (также и внутри отдельных его кланов) вне зависимости от их генеалогических счетов. По верному наблюдению М.А. Дьяконова, «и младший князь мог быть назван старшим, если ему удавалось занять лучший стол. В этом смысле в памятниках встречаются выражения: "искать старейшинства", "положить на комъ, дать кому старейшинство". Не подлежит сомнению, что под старшинством здесь надо понимать лучший стол».20
Подобные выводы давно уже стали достоянием исторической науки. Но именно данное обстоятельство, как это ни странно, явилось для новейшего критика еще одним поводом к опровержению проекта Романа:
Вероятно, именно эта близость проведенного Романом анализа состояния Руси к позднейшим научным представлениям парадоксальным образом воспринималось как доказательство аутентичности текста (хотя должна была служить скорее аргументом против).21
Но что же парадоксального в том, что предложения Романа могли быть подвергнуты проверке на их соответствие имеющимся научным данным, относящимся к аналогичному предмету? Действительно парадоксальным можно считать способ аргументации, предлагаемый Толочко, ведь в соответствии с ним близость идей Романа к последующим научным теориям (о которых ни Роман, ни Татищев знать не могли) должна свидетельствовать против достоверности Романова проекта только потому, что эти теории не совпадают с собственными представлениями Толочко.
Примечания
1. Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева... С. 294.
2. Горский А.А. 1) Русь. От славянского Расселения до Московского царства. М., 2004. С. 130—140; 2) Земли и волости // Горский А.А., Кучкин В.А., Лукин П.В., Стефанович П.С. Древняя Русь. Очерки политического и социального строя. М., 2008.
3. См., например: ПСРЛ. Т. I. М., 1997. Стб. 309, 350, 367.
4. Горский А.А. Русь. От славянского Расселения до Московского царства. С. 141.
5. Данилова Л.В. Сельская община в средневековой Руси. М., 1994. С. 98—99.
6. Куза А.В. 1) Укрепленные поселения // Древняя Русь: город, замок, село / Отв. ред. Б.А. Колчин. М., 1985. С. 39 (Археология СССР); 2) Древнерусские города // Там же. С. 52.
7. ПСРЛ. Т. I. Стб. 495.
8. Там же. Т. III. М., 2000. С. 33.
9. Там же. С. 27.
10. Там же. Т. I. Стб. 506.
11. Там же. Т. II. М., 1998. Стб. 305.
12. Там же. Т. III. С. 57.
13. ПЛДР. XIII в. М., 1981. С. 118.
14. См.: Петрухин В.Я. Древняя Русь. С. 209.
15. ПСРЛ. Т. I. Стб. 307.
16. См.: Сергеевич В.И. Древности русского права. Т. II. СПб., 1908. С. 150—370; Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. С. 112—123; Пресняков А.Е. Княжое право в древней Руси.
17. См.: Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси.
18. Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева... С. 295.
19. Там же. С. 294.
20. См.: Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя древней Руси. С. 118.
21. Толочко А.П. «История Российская» Василия Татищева... С. 295.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |