Александр Невский
 

XV. Грядущий владыка

Воротился Ярослав Всеволодич из похода, победив емь, взяв с нее дань немалую. Удачный поход помог усилению власти князя в Новгороде. Усиление это кое-кому пришлось не по душе. И Ярослав знал — кому.

В первый же день по возвращении, услышав от приближенных своих судьи Якима и Федора Даниловича, что без него вытворяла Софийская сторона, князь обронил загадочно:

— Змею не по тулову — по голове бить надо. А лучше сразу прочь ее.

При этом и княжичи присутствовали. Ярослав Всеволодич порешил теперь ни в чем от них не таиться, а даже, наоборот, вводить отроков в самые тайные замыслы и деяния свои. Никто, кроме отца, не выучит детей таким тонкостям. А надо учить, ох надо.

— Езжай-ка, Яким, в монастырь Хутынский да вели ко мне отцу Арсению быти, — распорядился князь. — Да передай ему, чтобы прибыл ко мне он тайно, лучше ввечеру.

Когда Яким ушел, Федор Данилович решил напомнить:

— Там у нас немец сидит давно уж, отроков ждет языку учить. Может, идти нам-то?

— Только немецкий учите? — спросил князь.

— Нет. Уже много и по-свейски1 знаем.

— Подыщи отрокам еще и татарина доброго, чтоб говорить и писать мог научить.

— А зачем нам татарский? — подал голос Александр. — Их тут и не слышно.

Князь посмотрел внимательно на младшего сына, улыбнулся снисходительно.

— Э-э, сыне. Будет слышно, еще как будет. И добро, коли вы ведать язык сей станете. С ворогом уметь надо говорить не токмо на языке меча. — Обернувшись к кормильцу, князь махнул рукой. — Ступай, Данилыч, один к немцу пока. Пусть ждет. Мне надо поговорить с детьми.

После ухода кормильца Ярослав Всеволодич прошел к окну, долго и задумчиво смотрел в него. Потом, не оборачиваясь, просил:

— Как вы думаете, сыны, пошто София не любит нас?

Братья переглянулись, пожали плечами.

— А разве не любит? — удивился Федор.

— Не любит. Ох не любят, — обернулся князь от окна.

— А зачем же тогда благословлял Антоний, молитвы пел, фимиам курил?

— А куда ему деться? Чай, сам бахтерец не наденет, в стремя не вступит. Им, священным особам, даже в ловах участвовать нельзя. Стоит сокола попу на руку посадить, как немедля будет сана лишен.

— Ишь ты, — удивился Александр, — а дичину, сам зрел, любят есть.

— Они окромя дичины еще кое-что любят, сыне.

Князь опять отвернулся к окну, вдруг засомневавшись: а не рано ли детей в грязь эту, в возню эту мышиную сует? Ведь эдак, чего доброго, и в вере могут заколебаться, когда поймут, какие тати рясами-то прикрываются. Ну а как быть? Когда-то же надо. Эвон старшего через год уже в походы брать, да и младшему только заикнись, хоть завтра на рать побежит. Нет, нет, пусть все знают, чтобы видеть могли сами, где истинный друг, а где лиходумец тайный.

— Ну, так за что София к нам не благоволит? — снова повторил вопрос князь. — Думайте, думайте, головушки золотые.

— Мало кун дал после похода, — предположил Федор.

— Э-э, сынок, корыстолюбцам сколь ни давай, все мало.

— Они тебя боятся, батюшка, — сказал Александр. — У тебя эвон дружина. А у них?

Князь обернулся, внимательно посмотрел на младшего:

— А почему ты так решил?

— Всегда так бывает, кого боятся, того и не любят.

— Вот именно, боится меня Софийская сторона вкупе с архиепископом. Земли-то под ними все, а коли я вдруг да пожелаю: поделитесь-ка, господа хорошие. Торговая сторона — та вся за меня. У ремесленника все при нем — молоток да руки. А купцам-то кто пути-дороги торит? Кто обозы да лодьи их боронит? Князь с дружиной. Вот так-то, чада мои, кому мы к выгоде али кого не трогаем, тому и любы.

Князь прошел через сени туда-обратно. Остановился перед детьми, сидевшими на лавке.

— Ну и как же нам быть с Софией-то?

— Сам же говорил — змее голову сечь надо, — напомнил Федор.

А младший посоветовал:

— Поезжай туда ввечеру, когда народу в храме не будет, да владыку-те за горло, да…

Ярослав весело расхохотался, подошел, обнял сынов, легонько стукнул лбами друг о дружку.

— Ну, лихи молодцы! Ну, лихи!

Потом, подвинув младшего на лавке, князь сел между ними.

— Нет, сынки, я не збродень, чтоб эдак-то. Мы с вами князья, нам надо по-другому.

— А как?

— Если нас владыка не любит, что надо сотворить, дабы любил?

— Кун ему дать поболе, — предложил Федор.

— Ну а ты, Александр, как думаешь?

— Не ведаю, батюшка. Может, другого приискать.

Ярослав ласково поворошил кудри младшему сынишке, улыбнулся.

— А ведь, сыне, ты по-моему думаешь. Спаси бог тебя, спаси бог. Ну что ж, сынки, не худо мы с вами подумали, не худо. Теперь вам можно и к немцу пойти, поучить язык его окаянный.

А когда сыновья уже в дверях были, князь предупредил:

— Да. О том, что здесь мы судили-рядили, не след никому знать, окромя вас. Поняли, чай?

— Поняли, батюшка.

— Ну и ладно. Идите с богом. Надо будет — покличу.

Князь не забыл о своем обещании. Когда поздним вечером наконец явился Яким с переодетым монахом Арсением, Ярослав, усадив гостя, отправил Якима за княжичами. Когда остались они вдвоем, спросил монаха:

— Догадываешься, для чего зван ко мне?

— Не станем искушать судьбу, — уклончиво отвечал Арсений.

— Ты, отец святой, не лиси предо мной. Али забыл наш разговор на Хутыни?

— Какой? О чем?

— Не ты ль, осуждая Антония, молвить изволил, что коли б был на его месте, меня б обеими дланями подымал?

— Молвил, — согласился Арсений, — и сейчас готов то ж повторить, что распри Софии с князем лишь ворогу на руку.

— Вот, вот. Ты-то это понимаешь, а он нет. И ведать не желает.

— А как же ему понимать, князь? Чай, в миру-то Антоний сам был боярином. Добрыней Ядрейковичем по прозванию. Вот оттель ветер и дует. С боярщины, князь, с боярщины.

— Ну а что, если вам с ним местами поменяться? Ты в Софию, а он на Хутынь.

Арсений долго и испытующе рассматривал князя, словно проверяя, шутит он или всерьез говорит. Наконец ответил смиренно:

— Я-то кто? Монах. А он эвон архиепископ, не то что рукой, и мыслью не достанешь.

— Слушай, отец святой, — начал сердиться князь, — коли рядимся с глазу на глаз, так не лиси, повторяю тебе.

— Так что ж тут лисить-то, князь? Рази он похощет в Хутынь? Это, супротив Софии, что в могилу.

— Ведомо, что не похощет. Я сам его выгоню.

— Сам не совладаешь, Ярослав Всеволодич.

— За мной вече пойдет.

— Вече, конечно, сила, но как с Киевом-то, с митрополитом быть?

— Ты, отец Арсений, ровно токмо что на свет народился. Да кого вече провопит, того и митрополит рукоположит.

Арсений задумался о чем-то, огладил широкую черную бороду, приосанился. «Ишь бестия, — подумал весело князь, — уж, никак, и владыкой себя вообразил. Ну давай, давай». А вслух сказал:

— Только на это, сам понимаешь, куны нужны, и немалые.

— Сколько? — спросил коротко и деловито Арсений.

— Тысяча гривен.

— Хорошо. Только половину до, а другую после посвящения.

— Срядились. Но учти, Арсений, станешь владыкой, не забудь уговор: обеими дланями за меня.

— Для того и соглашаюсь, князь, чтобы тебя возвеличить. Других помыслов нет — святой истинный крест.

— Ладно, ладно, — поморщился Ярослав Всеволодич. — Не люблю уста медовые, люблю меды хмельные. А ну-ка, отец святой…

С этими словами князь подошел к столу и налил из кувшина в два кубка хмельного меду.

— Выпьем.

— При моем-то сане, князь, — возразил было Арсений.

— Не ломайся. Мы одни. Выпьем за ряд наш.

— Разве что за ряд.

Они выпили крепкой хмельной медовухи. Князь тут же налил еще.

— Полно, Ярослав Всеволодич. Хватит. Разить ведь станет, аки от пьяницы.

— Человек о двух руках родится, — отвечал князь, — о двух ногах, о двух очах и пить должен две чаши кряду.

— А я вот родился об одной главе, об одном носе, одних устах.

Князю по сердцу пришлась находчивость монаха, он засмеялся.

— Вот так-то всегда будь со мной правдив и прям, и мой меч твоему кресту путь укажет.

Тут явился Яким с княжичами, с ними пришел и Федор Данилович.

— Благослови, отец Арсений, отроков моих, — сказал князь, жестом приглашая детей подойти к монаху.

Они подошли по очереди: сначала Федор, за ним Александр. Арсений осенил каждого крестом, благословил с готовностью.

— Учти, отец святой, то, о чем мы с тобой только что речь вели, они мне присоветовали.

Князь желал любви и приязни будущего владыки не только к себе, но и к детям своим.

— Так вот, дети мои, — сказал он почти торжественно, — перед нами грядущий владыка, и мы тщим себя надеждой, что теперь и София полюбит нас так, яко мы любим ее от рождения.

— Не рано ли, князь, — поежился от такой откровенности Арсений. — Медведь, чай, еще в лесу.

— Не рано, отец святой, — властно осадил его Ярослав, — в самый час. Медведь-то в лесу, а в сердце его уже стрела наша, да коли на то — и лес-то наш. Не рано.

Примечания

1. По-свейски — по-шведски; свеи — шведы.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика