§ 5. Внутренние конфликты общественно-политических сил Полоцкой земли в XII веке. Взаимоотношения князя и веча до событий 1159 года
В исходе 30-х гг. XII в. вернулись из царьградской ссылки два полоцких княжича1. С тех пор, полагают исследователи, Полоцкая земля управлялась местной династией — потомками Изяслава Владимировича. Киев прекратил попытки хозяйничать в Полоцке. Восстановился, по словам М.В. Довнар-Запольского, «прежний порядок в Полоцкой земле; вместе с тем окончилась вековая борьба с Киевом за самостоятельность»2.
Необходимо заметить, что эта борьба существенным образом сказывалась на внутренней жизни Полоцкой волости, о чем говорил еще Данилевич. Борьба с киевскими князьями, подчеркивал он, препятствовала свободному развитию противоречий внутри полоцкого общества, отвлекая помыслы, «силы князей и земства Полоцкой земли от их домашних дел»3. Однако по мере ее ослабления и в результате возникновения нового общественного и политического строя, вызванного распадом родоплеменных отношений, все явственнее выступали коллизии, порождаемые местными социальными и политическими условиями. Противоречия, приводившие к столкновению различные общественно-политические силы и группы Полоцкой земли, можно разделить на две основные категории: межобщинные и внутриобщинные. В первом случае речь идет о конфликтах между городами Полоцкой волости, а во втором — о раздорах в самих городах. И те, и другие стали нарастать с начала XII в., на что было указано еще в дореволюционной историографии. «Смерть Всеслава, — писал Данилевич, — является поворотным пунктом в истории Полоцкой земли.... выдвигаются многие такие явления, которые совершенно отсутствовали в предыдущий период. При Всеславе и его предшественниках Полоцкая земля была соединена в одних руках, разделения на уделы еще не существовало, а потому многие явления удельно-вечевого периода, которые уже давали себя чувствовать в других русских землях, были еще неизвестны Полоцкой земле. Теперь она распадается на уделы, число которых все больше и больше возрастает. Одновременно с этим начинают обрисовываться характерные явления удельно-вечевого периода: раздоры удельных князей и борьба князей с земством и старых городов с пригородами»4. К сожалению, Данилевич возникновение новых тенденций объяснял не столько внутренними процессами развития полоцкого общества, сколько политикой чадолюбивых князей, наделявших своих детей удельными владениями. Еще Всеслав, согласно Данилевичу, разделил Полоцкую землю «между своими многочисленными сыновьями; в свою очередь, сыновья делили уделы между своими детьми, и в скором времени Полоцкая земля раздробилась на массу княжений»5. Аналогичные идеи высказал и Довнар-Запольский. «При Всеславе Брячиславиче, — говорил он, — Полоцкое княжество достигло высших пределов своего процветания: ни до него, ни после него оно не было так велико и сильно, как в его время. Крепость и сила княжества увеличились особенно тем, что оно находилось в руках одного князя. Возвышением своим Полоцк вполне обязан уму и энергии Всеслава. После него Полоцкое княжество начинает падать. Оно разделяется на множество самостоятельных уделов, которые часто спорят между собою. Первое начало удельному порядку в Полоцке положил сам Всеслав, разделив все княжество между своими сыновьями»6. Последующую политическую и военную борьбу в Полоцкой земле Довнар-Запольский сводит преимущественно к соперничеству «трех семей: Васильковичей, Глебовичей и Борисовича Рогволода»7. Правда, в конце своей книги автор отмечает, что в Полоцкой земле, как и иных землях Руси, пригороды постепенно «захватывали все большую долю самостоятельности от главных городов». В поддержке уделами князей он видит борьбу с главным городом8. И все же эти мысли не получили должного развития в его исследовании.
С подобными представлениями встречаемся и в советской исторической литературе. «После смерти Всеслава (1101), — читаем у Штыхова, — Полоцкая земля была разделена между сыновьями, которые затем стали наделять «волостями» своих детей. В результате Полоцкая земля раздробилась на ряд уделов (Полоцкий, Минский, Витебский, Друцкий, Изяславльский, Логойский, Стрежевский, вероятно, Городецкий)»9.
Нельзя, конечно, отрицать влияние княжеского фактора (умножение князей и княжений) на политическую ситуацию в Полоцкой земле XII в. Но данный фактор оказался действенным лишь потому, что накладывался на существующие уже исторические реалии: завершение к началу XII в. становления полоцкой городской волости, или города-государства, и тяга пригородов Полоцка к выделению в самостоятельные организмы. Стремление пригородов приобрести независимость от старшего города являлось объективной предпосылкой, а нередко и ближайшей причиной возникновения новых княжений в Полоцкой земле. Не нужно смешивать обособление пригородов с феодальным дроблением10. Происходила своего рода сегментация города-государства, отпочкование от метрополии более мелких государственных единиц, которые вряд ли стоит называть уделами. Пользуясь термином «удел», «уделы», мы тем самым переносим центр тяжести с глубинных общественных процессов на семейно-политические в княжеской среде. Поэтому вернее, на наш взгляд, говорить не о возникновении уделов или удельной системы в Полоцкой земле, а о формировании на базе пригородов самостоятельных городов-государств, используемых князьями в качестве уделов. Это позволит избежать упрощенных исторических построений и оценок.
Складывание города-государства в Полоцкой земле, зарождение в его недрах дочерних государственных образований сопровождалось усилением социально-политической активности земства, подъемом борьбы Полоцка с пригородами.
Межгородская борьба обнаруживается достаточно отчетливо уже в соперничестве Давыда и Глеба Всеславичей, выливаясь в военные столкновения: в 1104 г. Давыд в союзе с южнорусскими князьями нападает на Минск. В ходе войн внутри Полоцкой земли устанавливается различная внешнеполитическая ориентация полоцких князей: друцкие князья (Борисовичи) опирались на Мономаха и Мономашичей, а Минский князь и его сыновья — на Ольговичей. Войны с пригородами истощали силы Полоцка, и он порою терял политическую инициативу, следуя в форватере удачливого пригорода. Любопытно в этой связи известие Татищева: «Глеб Минский князь с полочаны паки начал воевать области Владимировых детей, Новгородскую и Смоленскую. Владимир, хотя беспокойство сего князя смирить, послал Мстислава сына с братиею и воеводы с довольным войском и велел, как возможно, Глеба самого поймав, привести»11. Князь Глеб, опирающийся, разумеется, на минскую городскую общину, привлекает к ратным делам полочан, которые в рассматриваемом случае выступают как ведомые, а не ведущие, к чему, казалось бы, обязывал статус их родного города. На переднем плане здесь оказался Минск со своим князем. Значение пригорода таково, что с ним не может не считаться старший город. Аналогичное явление встречаем и в других землях Древней Руси12.
Борьба Полоцка с «меньшими градами» переплеталась с межкняжескими распрями, а последние — с внутригородскими «мятежами». Дадим слово летописцу, чтобы удостовериться в том. «Предивно, — сообщает он, — бысть чюдо Полотьске въ мечте: бываше в нощи тутън, станяше по улици, яко человеци рищюще беси. Аще кто вылезяше ис хоромины, хотя видети, абье уязвен будяше невидимо от бесов язвою, и с того умираху, и не смяху излазити ис хором. По семь же начата в дне являтися на коних, и не бе их видети самех, но конь их видети копыта; и тако уязвляху люди полотьскыя и его область. Темь и человеци глаголаху: яко навье бьють полочаны»13. «Предивное» полоцкое чудо упоминается среди целого ряда подобных происшествий и знамений. Вот они: «В се же лето бысть знаменье в солнци, яко погыбнути ему, и мало ся его оста, акы месяць бысть, в час 2 дне, месяца майя 21 день»; «в се же лето... спаде превелик змий от небесе, и ужасошася вси людье»; «в се же лето волхв явися Ростове, иже вскоре погыбе»; «в си же времена бысть знаменье въ небеси, яко круг бысть посреде неба првелик»14. Описание чудес и знамений служило летописцу введением к повествованию о бедах, постигших Русь: жестокой засухе, море и войнах «от половец».
Рассказ о бесах и покойниках, губивших полочан, интересен не с точки зрения социальных движений, а в плане языческих верований жителей Полоцкой земли. По мнению Костомарова, он занесен из «литовского мира, ибо у славян ни бесы, ни мертвецы не появляются верхом на коне»15. С Костомаровым согласился Данилевич, который отмечал очень давние и интенсивные «сношения насельников Полоцкой земли» с литовскими племенами. «При таких обстоятельствах, — писал историк, — у полочан язычество должно было развиться в большей степени, чем у других русских племен, так как при наличности частых сношений с литовскими племенами население Полоцкой земли должно было позаимствовать у них кое-что из их воззрений». Следы «влияния литовских племен на религиозные воззрения» полочан Данилевич и находит в легенде о «бесах» и «навьях» в Полоцке и Друцке16. К тому же склонялся Алексеев, полагая, что это «типично литовское сказание» было «записано в Полотчине и попало в летописные своды. Возможно, что в христианизированном Полоцком княжестве всякое зло-наваждение связывалось с нечистой силой, идущей из соседней языческой Литвы. В пользу этого, например, говорят некоторые данные белорусской этнографии, по которым представление о нечистой силе до недавнего времени увязывалось у белорусов с представлением о литовце»17. Куда бы ни вела летописная легенда, к литовским или славянским религиозным истокам, ясно одно: полочане воспринимали засвидетельствованные летописцем события (ныне нам непонятные и странные) в языческом ключе18. Таким образом, рассматриваемое нами известие летописи указывает на языческие переживания жителей Полоцкой земли.
Сведения, которыми располагает современный исследователь, относятся к народным волнениям в городах полоцкой земли. Эти волнения возникали из противоречий между князьями и городскими вечевыми общинами. Попытаемся разобраться в их существе.
В 1128 г. разгневанные полочане «выгнаша Давыда и съ сынми, поемъша Рогъволода, идоша и ко Полотьску»19. Летописная запись не оставляет сомнений в том, что князя изгоняют все полочане, а не отдельная группа или партия. Давыд стал неугоден полоцкой общине. В летописи не говорится о причине столь решительного поведения полочан. Но она рассказывает о походе «на кривиче», организованном Киевским Князем Мстиславом Владимировичем и причинившем большой вред Полоцкой земле. Неумение Давыда обеспечить внешний мир толкнуло, вероятно, полочан на крайнюю меру. Именно так объясняет суть произошедшего Татищев: «Полочане же, видя, что Мстислав, князь великий, воюет земли их за неправду Давыдову и протчих их князей, выслали Давыда и со сынми из Полоцка, объявя ему, что он неправо дал причины к войне неповинных людей разорять...»20. Можно полагать, что изгнание князя осуществлялось по вечевому приговору. Перед нами политический конфликт полоцкой общины с властителем.
Нечто похожее наблюдаем в 1151 г., когда «яша Полочане Рогъволода Борисовича, князя своего, и послаша Меньску и ту и держаша у велице нужи, а Глебовича к собе уведоша»21. Арестовав Рогволода, полочане разграбили «жизнь» князя и его дружины22. Коллективное разграбление имущества правителей, нередко совершаемое и в других городах Руси23, знак, свидетельствующий о какой-то общественной провинности (явной или мнимой) Рогволода Борисовича, возбудившей негодование сограждан24. Кто же эти полочане, сурово расправившиеся с князем и дружиной? Заслуживает внимания соображение на сей счет, принадлежащее Тихомирову: «Летопись по обыкновению не дает возможности точно сказать, кого надо понимать под полочанами, изгнавшими Рогволода Борисовича, — бояр или полоцких горожан, но дальнейшие события совершенно ясно показывают, что решающей силой в этих событиях были горожане»25. Принимая мысль Тихомирова о простых горожанах (от себя добавим: и живущих в окрестностях Полоцка селянах) как решающей силе в полоцких событиях 1151 г., мы не можем согласиться с его толкованием термина «полочане», который, по нашему мнению, обозначал всех свободных жителей города и округи, куда входили, разумеется, и бояре26. Знатные, конечно, были влиятельными людьми. Но, в конечном счете, все определяла рядовая масса, действовавшая самостоятельно, а не как игрушка в руках князей27 или бояр28.
До каких пор Рогволод пробыл в заточении, сказать трудно. Известно, однако, что в 1159 г. он начинает «искать собе волости» и приезжает к Слуцку, откуда ссылается с «дрьючанами». Те же «ради быша ему и приездяче к нему вябяхуть и к собе, рекуче поеди, княже, не стряпаи, ради есми тобе, аче ны ся и детьми бити за тя, а ради ся бьем за тя. И выехаша противу ему более 300 лодии, Дрьючан и Полчан, и вниде в город с честью великою, и ради быша ему людие, а Глеба Ростиславича выгнаша и двор его разграбиша горожане и дружину его»29. В поведении друцкой общины, полагал Данилевич, отразилось «общее явление удельно-вечевого периода — соперничество пригорода со старшим городом». Оно «повторилось и теперь, и Рогволод, враг полочан, встретил здесь полное сочувствие»30. Похоже, что это не тот случай, когда надо говорить о соперничестве пригорода со старшим городом. В Полоцке уже зрело недовольство княжением Ростислава Глебовича. Какая-то группа недовольных Ростиславом полочан ушла в Друцк и оттуда начала движение против полоцкого князя. Дручане, стало быть, знали о настроениях в Полоцке и потому, вступая в отношения с Рогволодом, не шли против воли старшего города, а поступали в согласии с интересами его граждан. Примечательно, что главным действующим лицом в Друцке являлись «людие»31. Именно они «вябяхуть к собе» Рогволода, изъявляют готовность биться за него «и с детьми», вводят князя в свой город «с честью великою», изгоняют Глеба Ростиславича, грабят Глебов двор и княжескую дружину, возвращая себе богатства, полученные Ростиславичем с дружинниками благодаря правлению в Друцке. Единая друцкая община сильнее князя и дружины32. Такой она предстает и в дальнейшем.
Когда опозоренный Глеб «приде» к отцу в Полоцк, «мятежь бысть велик в городе въ Полчанех, мнози бо хотяху Рогъволода, одва же установи людье Ростислав и одарив многыми дарми и води я къ хресту...»33. Мы поспешим, если скажем, что в Полоцке произошло восстание. «И мятеж бысть велик в городе в Полчанех», — так охарактеризовал обстановку летописец»34. Было бы вернее в данном случае толковать слово «мятеж» как волнения35. Эти волнения охватили свободное людство, не разделенное пока на классы, хотя и состоящее из простых и знатных полочан. Возник «мятеж» из разногласий в полоцкой общине по поводу Ростислава, которого значительная часть жителей Полоцка не хотела больше держать на княжеском столе. Ростиславу пришлось раскошелиться, чтобы успокоить страсти. По Данилевичу, он «одарил всех опасных людей»36. Согласно же Алексееву, князь умягчал дарами «местную боярскую верхушку и крупное купечество, стоявших во главе веча, за которыми шел и весь Торгово-ремесленный люд. Измены этой олигархической верхушки и боялся Ростислав. От них и зависело, очевидно, «утишить» мятеж «в Полчанех»37. Вряд ли Ростислав одаривал полочан выборочно: «опасных людей» или «местную боярскую верхушку и крупное купечество». В летописи ясно сказано, кто получил дары. Это — «людье», т.е. широкие круги населения Полоцка, без чьей поддержки Ростислав не мог оставаться на княжении. Раздача богатств — не подкуп, а традиционный способ укрепления популярности властителя, практикуемый в древних обществах. Щедрость правителя содействовала прочности его положения в управляемом обществе. Вспомним, что у древних народов «богатство выполняло специфическую социальную функцию. Заключается она в том, что отчуждение имущества способствует приобретению и повышению общественного престижа и уважения, и подчас передача собственности могла дать больше влияния, нежели ее сохранение или накопление»38. Между «дарителем и одаренным устанавливалась тесная связь: на последнего налагались обязательства по отношению к первому»39. Посредством даров князь Ростислав думал не только восстановить к себе расположение полочан, но и связать их обязательствами. Не случайно в летописи сказано, что он, одарив щедро людей, «води я къ хресту», т.е. взял с них клятву верности: «Ты нам князь еси, и даи ны Бог с тобою пожити, извета никакогоже до тебе доложити и до хрестного целования»40. И все-таки неприязнь к Ростиславу пересилила, и полочане «совет зол свещаща на князя своего». Они тайком послали в Друцк приглашение Рогволоду Борисовичу приехать в Полоцк и занять княжеский стол. Рогволод согласился. Тогда полочане решили схватить Ростислава и для того стали звать его «льстью у братыцину к Святей Богородици к Старей на Петров день, да имуть и». Князь, предупрежденный «приятелями», поехал на братчину, «изволочивъся в броне под порты, и не смеша на нь дьрзнути». На следующий день полочане под предлогом каких-то переговоров опять «начата вабити» Ростислава «к собе». Тот резонно отвечал: «Вчера есмь у вас был, а чему есте не молвили ко мне». Однако ж отправился на свидание с полочанами и по пути встретил своего детского, который предостерег: «Не езди, княже, вече ти в городе, а дружину ти избивають, а тебе хотять яти». Ростислав поворотил коня и с остатками дружины ушел к брату в Минск, а в Полоцке вокняжился Рогволод41. Чтобы правильно оценить произошедшее в городе на Петров день, необходимо разобраться в том, где собиралась «братьщина» и что она представляла собою.
Тихомиров писал: «Старая Богородица противополагается новой. Речь идет, вероятно, о Старом Софийском соборе в Полоцке, в противоположность новой церкви или новому собору»42. Едва ли это так, поскольку в Полоцке мы знаем лишь одну Софию43. Богородичных же храмов известно два. «Новую Богородицу» построила св. Ефросиния в созданном ею монастыре44. «Старая Богородица» упоминается впервые под 1007 г. в связи с «принесением» в нее останков полоцких князей Изяслава Владимировича и Всеслава Изяславича45. Возможно, что она была сооружена Брячиславом около того же года46. Это — самая древняя из полоцких церквей47. Несомненно, она возводилась как соборная общегородская святыня взамен языческого капища, что подтверждает перезахоронение в ней Изяслава и Всеслава. Значение общегородского храма Старая Богородица, по всей видимости, сохраняла и после строительства собора Святой Софии где-то между 1044—1066 гг.48 Такого рода храмы на Руси, помимо религиозного, имели важное общественное значение, являясь средоточием социально-политической жизни. Возле них нередко собиралось вече, устраивались празднества. Надо помнить, что «соборный храмовый праздник был праздником всего города, ибо церковь состояла на попечении всех граждан»49. И тут мы подходим к братчине «на Петров день», состоявшеейся при Старой Богородице. Мнения на сей счет в исторической литературе разные. Одно из них принадлежит Беляеву, который пишет: «Участие прихожан в делах приходской церкви, более или менее признанное законом и широко развитое в самой жизни общества, при первом удобном случае, при первой общественной потребности, естественно, должно было вызвать появление церковных братств, зародыши которых таились уже в самом устройстве приходов»50. К разряду этих церковных братств Беляев и отнес братчину полоцкой церкви Пресвятой Богородицы старой51. О братчине, находившейся при названной церкви, говорил Довнар-Запольский52. Советские историки, акцентировавшие внимание на социально-экономических проблемах древнерусской истории, узрели в летописной братчине 1159 г. купеческое объединение. Пичета писал: «Полоцкие горожане, предводимые купечеством одной из "братьшин", изгнали минских князей и передали город Рогволоду»53. В том же ключе рассуждает Пашуто: «В Полоцке, самостоятельно менявшем своих князей, как показывают уцелевшие о нем известия XII в., одно из вечевых выступлений против князя возглавила купеческая "братьщина", которая сперва хотела захватить князя обманом, а когда это не удалось, прибегла к помощи веча...»54. Ближе к истине Тихомиров, по которому братчина — «это пир, устраиваемый в канун какого-либо праздника на общие средства, в складчину». Но вместе с тем он думал, что «указание на "старую Богородицу" в Полоцке ведет нас к братчине, организованной какой-либо купеческой или ремесленной организацией»55. Противоречивые суждения о полоцкой братчине высказывает Рыбаков. В одном случае он замечает: «В Полоцке, богатом торговом центре, существовало городское вече и, кроме того, какие-то "братчины", боровшиеся с князьями; возможно, что это были купеческие объединения, аналогичные Ивану на Опоках в Новгороде»56. Затем исследователь неожиданно замечает, что зачинщики заговора против Ростислава хотели заманить князя «на пир — братчину»57.
Отождествление интересующей нас братчины с церковным братством, купеческим или ремесленным объединением весьма сомнительно. Вслед за Срезневским и другими учеными полагаем, что «братьщина» при церкви Старой Богородицы есть «праздничный пир»58. Такого рода пиры устраивались либо в складчину, либо на общественные средства. Упоминание старой церкви Богородицы в связи с пиром, скорее всего, свидетельствует о застолье, организованном за счет общественных средств. Общегородской храм, каким являлась Старая Богородица, мог иметь достаточные для устройства праздничного пира материальные возможности. То был общинный городской пир, в котором участвовали и «меньшие» и «большие» полочане, т.е. простые и знатные люди. Недаром некоторые исследователи уподобляют его общегородскому вечу59. Само намерение схватить Ростислава во время братчины говорит о том, что полочане собрались на общегородское мероприятие, поскольку перемены на княжеском столе приватным порядком исключались. На пиру, однако, никто «не смеша на нь дьрзнути». И все же часы княжения Ростислава в Полоцке были сочтены. На следующий день в городе собралось вече, которое свело его с княжеского стола. Началось обычное в подобной ситуации избиение дружины князя. По Л.В. Алексееву, избиению подверглись сторонники Ростислава60, а согласно Б.А. Рыбакову, — Ростиславовы бояре61. Думается, что полочане расправлялись с дружинниками Ростислава, оказавшимися под руками разгоряченной толпы, приводившей в исполнение вечевое решение. К этому склоняет рассказ летописца о том, как Ростислав «съвъкупися» с остатками дружины «на Белчици»62.
Примечания
1. ПСРЛ. Т. II. Стб. 303.
2. Довнар-Запольский М.В. Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель. С. 95. См. также: Штыхов Г.В. Древний Полоцк IX—XIII вв. С. 12.
3. Данилевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли... С. 72.
4. Там же.
5. Там же. С. 70.
6. Довнар-Запольский М.В. Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель... С. 81.
7. Там же. С. 157.
8. Там же. С. 166.
9. Штыхов Г.В. Древний Полоцк IX—XIII вв. С. 11.
10. Ср.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 208; Алексеев Л.В. Полоцкая земля... С. 250.
11. Татищев В.Н. История Российская. М.; Л., 1963. Т. II. С. 133—134.
12. См. с. 217, 263, 275 настоящей книги.
13. ПВЛ. Ч. 1. С. 141.
14. Там же.
15. Костомаров Н. Русские инородцы // Русское слово. 1860. № 5. Отд. 1. С. 43.
16. Данилевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли... С. 239.
17. Алексеев Л.В. Полоцкая земля... С. 250.
18. Своеобразную трактовку им дал Рыбаков: «Полоцкий эпизод был, по всей вероятности, отражением какой-то общерусской эпидемии (вспомним 7000 умерших киевлян), а для нас он интересен как показатель преломления реальных явлений (действий бактерий, бацилл, вирусов) в сознании простых людей XI в.; они отнесли смерть сограждан, вылезавших из своих хоромин, за счет упырей-навий». См.: Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1967. С. 464.
19. ПСРЛ. Т. I. Стб. 299; Т. 2. Стб. 293.
20. Татищев В.Н История Российская. Т. II. С. 140.
21. ПСРЛ. Т. II. Стб. 445.
22. Там же. Стб. 494.
23. См. с. 142, 234 настоящей книги.
24. В.Е. Данилевич предположил, что Рогволод «делал попытки ограничить власть полоцкого земства» (Данилевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли... С. 86). По Алексееву, тут сыграли роль расхождения Рогволода с местной епископией. См.: Алексеев Л.В. Полоцкая земля... С. 274.
25. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 210.
26. См.: Данилевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли... С. 179.
27. Там же. С. 86.
28. Штыхов Г.В. Древний Полоцк IX—XIII вв. С. 12—13.
29. ПСРЛ. Т. II. Стб. 493.
30. Данилевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли... С. 87.
31. Тихомиров правильно подчеркивает, что «горожане», народ, «людие» принимают Рогволода и прогоняют Глеба из Друцка. Но совершенно напрасно он исключает участие в этом знатных людей из местных бояр. См.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 210.
32. По словам М.В. Довнар-Запольского (Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель... С. 152), «при приближении Рогволода партия его в Друцке взяла перевес». Летописный текст не позволяет увидеть борьбу партий в Друцке. Напротив, дручане выступают единодушно и сплоченно.
33. ПСРЛ. Т. II. Стб. 493—494.
34. Штыхов Г.В. Древний Полоцк IX—XIII вв. С. 13.
35. См.: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 210; Дворниченко А.Ю. О характере социальной борьбы... С. 84.
36. Данилевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли... С. 88.
37. Алексеев Л.В. Полоцкая земля... С. 277.
38. Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970. С. 65.
39. Там же. С. 67.
40. ПСРЛ. Т. II. Стб. 494.
41. Там же. Стб. 494—495.
42. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 212.
43. См.: Алексеев Л.В. Полоцкая земля... С. 193—199; Штыхов Г.В. Древний Полоцк IX—XIII вв. С. 117—129.
44. См.: Данилевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли... С. 16, 17.
45. ПСРЛ. Т. XV. Стб. 121.
46. Данилевич В.Е. Очерк истории Полоцкой земли... С. 16, 63.
47. Там же. С. 15—16.
48. Алексеев Л.В. Полоцкая земля... С. 199.
49. Беляев И.Д. История Полоцка... С. 203.
50. Там же. С. 234.
51. Там же.
52. Довнар-Запольский М.В. Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель... С. 47.
53. Очерки истории СССР. С. 386.
54. Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси. С. 28.
55. Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания... С. 212.
56. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 519.
57. Там же. С. 520.
58. Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1883. Т. I. Стб. 174. См. также: Словарь русского языка XI—XV вв. М., 1975. Вып. 1. С. 326; Словарь древнерусского языка (XI—XIV вв.). М., 1988. Т. I. С. 314.
59. См., напр.: Довнар-Запольский М.В. Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель... С. 152.
60. Алексеев Л.В. Полоцкая земля... С. 277.
61. Рыбаков Б.А. Киевская Русь... С. 520.
62. ПСРЛ. Т. II. Стб. 495.
Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |